Полковник Кукота с раннего утра находился в отвратительном расположении духа. И причин тому было несколько. Во-первых, он вчера изрядно перебрал и теперь страдал похмельем. Во-вторых, французская конфетка – мадам Ренни, возомнив, вероятно, из себя непорочную деву, отказалась от его вчерашнего предложения отужинать в недавно открывшемся русском ресторане. Какое разочарование! А он уже облизывал губы, представляя как эта парижская мамзелька, точно прижатая к стеклу бабочка, будет стонать и охать в его крепких объятиях. Черт! Пришлось опять тащиться к этой ненасытной сорокапятилетней еврейской корове – хозяйке модного ателье. Он с отвращением вспомнил ее довольную улыбку на раскрасневшемся лице и потное, обвислое тело, скачущее над ним… Картина возникла так явно, что его стошнило.

Заграничный посланник Генерального штаба расстегнул ворот и потянулся к стакану с айраном. Сделав несколько глотков, он крякнул от удовольствия и мысленно оправдал себя: «Ведь недаром говорят: на чужой стороне и старушка – божий дар». Третьим удручающим военного агента обстоятельством была шифрованная телеграмма Ардашева в МИД. Текст оказался большой – на целых три страницы! – и, видимо, важный. А статский советник, как назло, воспользовался собственным кодом, который был неведом телеграфисту-шифровальщику посольства. Вот и терзался теперь догадками полковник военной разведки, прикуривая одну папиросу от другой и пытаясь применить свои скудные познания в дешифровке. Остро заточенный карандаш ломался, и цифры никак не хотели сходиться в логический буквенный ряд. Практики офицеру явно не хватало.

Посольский телеграфист, завербованный им еще в прошлом году, конечно, постарается подобрать ключ, но когда ему улыбнется счастье – неизвестно, да и улыбнется ли? «Ну ничего! Всему свое время, – мысленно успокаивал себя разведчик, – посмотрим, как этот чистоплюй, бывший адвокатишка, отыщет убийцу Раппа… И неведомо ему, что покойный коллежский советник зачем-то искал подход к этой французской мармеладинке. Сам видел, как они шептались в Шахском клубе. И не раз. Думали, наверное, что их не заметят. Куда там! Здесь каждый иностранец, как кирпич на дороге: хочешь не хочешь, а в глаза бросается. Эта вдовушка не настолько проста, как может показаться на первый взгляд. Устраивает такие грандиозные банкеты, что никакого наследства не хватит, не говоря уже о репортерском жалованье. Не иначе как работает на французский Генеральный штаб. Осуществляет, так сказать, тайную миссию. Стало быть, моя коллега и союзница. А раз союзница, то давай, милая, давай, голубушка, выполняй свой союзнический долг!»

Полковник улыбнулся собственным мыслям и откинулся на спинку кресла, чувствуя, как от очередной скабрезной мыслишки ему неожиданно полегчало. Он вновь выпустил в потолок длинную, точно хвост гепарда, струю дыма и мечтательно закатил глаза: «А хорошо бы, если бы она и в самом деле согласилась помочь. Это возможно, если… если Лиди одновременно не работает на немцев. Вот тогда она откажет. Ну что ж, посмотрим, понаблюдаем…»

Кукота вновь тяжело вздохнул, взял новый карандаш и уставился на колонки цифр. «И чего этот ставропольский присяжный поверенный столько нафантазировал? Тоже мне писатель нашелся!»

В тот самый момент, когда военный агент пробовал свои силы в распознавании криптографических тайн, Клим Пантелеевич сидел за рулем «Форда» и медленно ехал по запруженной людьми, муллами и верблюдами Хиабан Насерие – главной торговой артерии Тегерана, ведущей от центра к базару.

Неожиданно его внимание привлек раздававшийся впереди шум. Издалека было видно, как возбужденная орава торговцев кричала, гримасничала и отпускала непристойности женщине, которая, судя по одежде, была европейкой. Как и почему она оказалась здесь без сопровождающего – оставалось загадкой. В этот момент невесть откуда возник казачий офицер, который, вынув из сапога нагайку, принялся хлестать персов налево-направо. Ардашев, нажимая на кнопку клаксона, направил машину в самый центр людского сборища. Толпа расступилась. Казак, увидев приближающийся автомобиль, схватил даму за руку и, продолжая отбиваться плеткой, повлек к машине. Приостановив авто, статский советник нажал на правую педаль, и автомобиль остановился. Беглецы тут же забрались на заднее сиденье. Не переставая давить на кнопку сигнала, статский советник налег на левую педаль, потянул на себя рычаг скорости и отпустил ногу. «Механический фаэтон» сорвался с места и устремился в толпу. Испуганные люди бросились в стороны, и «Форд» скрылся за поворотом.

– Mondieu! Cette canaille!.. – проронила француженка.

– Слава Богу, все неприятное уже позади, – прокричал статский советник, перекрывая голосом шум мотора.

– Клим Пантелеевич! – воскликнул офицер. – Вот уж не ожидал увидеть вас в шоферском шлеме и очках! Вы ли это?

– Здравствуйте, господин подъесаул! Сдается мне, что я подоспел вовремя.

– Это уж точно! Не будь вас, мне бы пришлось наделать дырок в шкурах этих мерзавцев, пристававших к даме. Насколько я понял, вы знакомы?

– Да, это госпожа Лиди Ренни, собственный корреспондент «Le Figaro» в Тегеране.

Услышав свое имя, вдова молча улыбнулась.

Ардашев перешел на французский. Он представил Летова, а потом осведомился у Лиди, куда ее отвезти. Газетчица тут же пригласила всех к себе домой. И как ни отнекивался Клим Пантелеевич, ему пришлось согласиться.

Стол накрыли во дворе, перед бассейном. По поведению хозяйки было заметно, что бравый казачий офицер ей, несомненно, нравился. Поняв это, статский советник вздохнул с облегчением и мысленно вычеркнул себя из списка ее многочисленных фаворитов.

Со слов Летова выходило, что из расположения части, дислоцированной в Казвине, его неожиданно прикомандировали к русскому военному агенту. В Тегеране он уже три дня. Подъесаул признался, что так и не понял, зачем он понадобился в столице, если даже охранять полковника Кукоту ему не приходилось. Последний обязал его являться к нему ежедневно для выполнения поручений. Однако до сих пор никаких задач ему так и не поставил, отчего офицер чувствовал себя неприкаянным и фактически слонялся без дела. Больше всего он был возмущен наглостью тегеранской черни, осмелившейся приставать к мадам Ренни, несмотря на весьма жесткие положения Корана по отношению к посторонним женщинам. Он поведал, как несколько дней назад случайно оказался свидетелем ужасной расправы: на его глазах Казвинский губернатор повелел палачу отрубить уши крестьянскому парню, влюбившемуся в чужую агди. Ухажер пробрался на эндерун (женскую половину дома) в надежде переговорить с одной из жен, но был замечен и узнан хозяином. Оскорбленный супруг пожаловался губернатору провинции. И тот незамедлительно огласил приговор. Фараши, выполняя приказание вельможи, тотчас же схватили несчастного, скрутили ему руки и подвели к палачу. Экзекутор вынул из-за пояса кривой кинжал и совершенно спокойно, точно срезая с грядки пучки кориандра, поочередно лишил бедолагу обоих ушей. Окровавленный «преступник», взвыв от боли, катался в придорожной пыли. Рядом с ним голосили его несчастные родственники. И это несмотря на то что по конституции 1906 года действовал светский суд!

Проведя два часа за непринужденной беседой и выполняя одновременно роль переводчика – французский Летова был весьма слаб, – Клим Пантелеевич уже собрался откланяться, но мадам Ренни упросила его остаться, чтобы отведать сваренный ее руками кофе по очень редкому рецепту. Вообще-то, Ардашев считал себя весьма осведомленным человеком по части приготовления разных вариантов этого напитка. Но справедливости ради стоит заметить, что «кофе Лиди» – именно так шутливо он окрестил это новшество – ему пришелся по душе. Как потом пояснила француженка, все было просто: исходя из расчета один человек – одна кружка, она взяла две чайные ложки молотых зерен, 150 граммов воды, яичный желток, четыре ложки сахара и щепотку корицы. Сварив кофе по-восточному, перелила содержимое в чашку. Затем в другой посуде взбила желток с сахаром и появившуюся пенную шапку выложила сверху напитка. Присыпав корицей, подала на стол.

Чем дольше велась беседа, тем чаще статский советник погружался в раздумья. Время от времени в его глазах вспыхивал невидимый огонек какого-то непонятного озарения, который тут же исчезал бесследно, и его лицо опять казалось непроницаемым. Он переспрашивал, вновь принимал участие в разговоре и опять, как выразилась Лиди, «улетал со своими мыслями в небо». Неожиданно он поднялся и, учтиво распрощавшись с хозяйкой, направился к калитке. Его примеру последовал и подъесаул.

Подойдя к автомобилю, Ардашев достал из-под водительского сиденья старую пару перчаток и принялся их осматривать.

– У вас все в порядке? – закуривая папиросу, поинтересовался Летов.

– Да, только надобно проверить одно предположение.

Клим Пантелеевич открыл заднюю дверь и стал копаться за сиденьем.

– Вам помочь?

– Вероятно, придется, – не высовывая головы, проронил Ардашев. – Тут имеется ящик с инструментами. Он замкнут. А ключа от него у меня нет. Не остается ничего другого как сбить замок. Но для этого нужен ломик или монтировка.

– Позвольте взглянуть?

– Прошу. – Клим Пантелеевич отстранился от двери.

Подъесаул с трудом втиснул в узкий проем широкие плечи, и «Форд» зашатался на рессорах.

– Намертво прикручен, – кряхтя, проговорил офицер. – А что, если заглянуть в посольский гараж и попросить ключ?

– Лучше бы справиться самим.

– Тогда придется вновь навестить мадам Ренни. Наверняка у обслуги найдется что-нибудь подходящее. Правда, к своему стыду, я не знаю, как сказать это на фарси.

– Ничего-ничего. Я сам схожу.

Клим Пантелеевич приблизился к калитке и постучал по ней железной ручкой. Его впустили. Не прошло и нескольких минут, как он вновь вернулся, но уже не один, а в сопровождении пожилого бородатого перса, который нес молоток и кусок металлической трубы. Выслушав объяснения Ардашева, он внимательно посмотрел на ящик, хмыкнул и опять зашагал в дом. Он появился вновь, держа в руках стамеску. С ее помощью старик выдолбил древесину у скобы, и железка выпала наружу вместе с теперь уже бесполезным замком.

Внутри на фанерном листе покоился домкрат, гаечные ключи, отвертки и несколько запасных деталей. Несмотря на это, Клим Пантелеевич выложил содержимое на землю и приказал персу выбить дно. Ловко орудуя молотком и стамеской, иранец прошелся по периметру ящика и вынул фанерный прямоугольник. Под ним оказалось пространство примерно в два пальца, сплошь заполненное золотыми червонцами, банковскими билетами и векселями «Русского ссудного банка».

От такой картины перс просто остолбенел. Заметив это, Ардашев велел ему вернуться в дом. Тот поклонился и, с трудом передвигая ноги, поплелся к двери.

– Ну вот, – выдохнул статский советник, – пропавшие сокровища Раппа найдены.

– Я что-то слышал об этом. Говорят, он был ограблен в Тегеране некоторое время назад. – Подъесаул воззрился на Ардашева. – И что мы с ними будем делать?

– Для начала отыщем драгомана Байкова и зададим ему пару вопросов. А потом передадим содержимое в посольство.

– А почему не сразу?

– Хотелось бы посмотреть, как он себя поведет.

Клим Пантелеевич вставил фанеру обратно, уложил инструменты и завел автомобиль.

Машина понеслась по пыльной улице, засаженной с двух сторон тутовыми деревьями. Шелковица – одно из дармовых угощений тегеранской бедноты – давно осыпалась, но на дороге еще угадывались ее чернильные кляксы.

Дом госпожи Ренни находился в европейском квартале, а Русская императорская миссия «удостоилась чести» расположиться в самом грязном месте, рядом с азиатскими базарами. Расстояние между этими двумя районами Тегерана было довольно приличным. Проехав несколько ханских дворцов и особняк полицмейстера, «Форд» прикатил к воротам российского посольства. Охрана пропустила машину внутрь.

Ардашев заглушил мотор. Попросив подъесаула покараулить бесценный груз, он прошел в ту часть здания, где жил Байков. Но дверь оказалась заперта. Не нашлось переводчика и в остальных помещениях миссии. Как выяснилось, последний раз он попадался на глаза шифровальщику-телеграфисту вчера вечером. Больше его никто не видел. Постепенно поисками драгомана занялись и другие служащие. Байков словно растворился в воздухе. Это обстоятельство многих раздражало, поскольку сразу после вступлении России в войну загородная резиденция опустела и все вернулись в столицу. И теперь, чтобы отсутствовать более двух часов, требовалось получить согласие начальства. Это правило не касалось только троих: самого посла, военного агента полковника Кукоты и чиновника по особым поручениям статского советника Ардашева.

Видя бесполезность поисков, Клим Пантелеевич прихватил пустую вализу и вернулся к Летову. Переложив ценности в дипломатическую сумку, он сказал:

– Надеюсь, начальство обрадуется находке. Я могу задержаться некоторое время, но если вы дождетесь меня, то я угощу вас прекрасным мартелевским коньяком. Он пришелся по нраву даже вашему теперешнему начальнику.

– С удовольствием, Клим Пантелеевич. Мне спешить некуда. К тому же полковник уже видел меня из окна, но даже не окликнул. Видимо, сегодня я ему не нужен.

– Вот и прекрасно. Все идет к тому, что сегодняшний вечер мы проведем на террасе моего дома, – проговорил Ардашев и зашагал к двери, оставив подъесаула скучать под тенью старого тополя.

Появление в кабинете чиновника по особым поручениям для тайного советника Хворостовца не было неожиданностью. Его уже успели известить о том, что посланник Певческого моста разыскивает исчезнувшего драгомана Байкова.

Поднявшись из-за стола, он смерил Ардашева холодным, как сибирская зима, взглядом.

Свое отношение к чиновнику по особым поручениям тайный советник изменил после того, как узнал, что Клим Пантелеевич отправил шифрованную телеграмму в МИД. «Одному Богу известно, что он там настрочил», – думал он, глядя на вошедшего дипломата.

– Простите, ваше превосходительство, что отрываю вас от дел, но, кажется, мне удалось справиться со второй частью задачи, поставленной МИДом: полмиллиона рублей, украденных из сейфа коллежского советника Раппа, найдены. Вот они. – С этими словами бывший адвокат положил на стол сумку и раскрыл ее. – Теперь осталось отыскать злодея.

И неожиданно мутные, застывшие за стеклами очков глаза посла загорелись. С его каменного лица слетела маска надменности.

– Нашли?! Невероятно! – лепетал он в растерянности и заглядывал в сумку. – Здесь точно полмиллиона?

– Похоже. Но надобно пересчитать.

– Где? Где они были?

– В машине Байкова. В ящике для инструмента. Он был с двойным дном.

– Как? Неужели Митрофан Тимофеевич? Нет, не может быть! Чтобы он, и убийца? Никогда не поверю! – Хозяин кабинета упал в кресло и потер виски.

– А я этого и не утверждаю, – пожал плечами Ардашев. – Веских оснований против Байкова нет. Но было бы неплохо осмотреть его комнату. Только без вашего разрешения я этого сделать не могу.

– Хорошо, хорошо, это не проблема, но все-таки, Клим Пантелеевич, голубчик, – заговорил он дружеским тоном, – как вам удалось выйти на след денег? Ведь столько времени прошло!

– Поверьте, в этом не было ничего сложного.

– Так вот и поведайте, не сочтите за труд. Вы присаживайтесь, пожалуйста, в ногах правды нет.

– Благодарю. – Статский советник уселся напротив. – Дело в том, что некоторое время назад ко мне на веранду залетел камень с запиской. В ней была всего одна строка: «Если не хочешь, чтобы тебя считали безумцем, не ищи того, чего нельзя найти». Это изречение Кей-Кавуса, персидского философа периода Средневековья. Текст написан не пером, а заостренной палочкой на бумажной полоске. Вы наверняка видели, как пишут персы. Сидит какой-нибудь мирза под деревом прямо на земле, держит на левой ладони ленту бумаги, а в правой у него – деревянная палочка, которую он макает в чернильницу. При таком способе письма обязательно должны остаться дактилоскопические следы. Я проверил бумагу с двух сторон, но отпечатков пальцев не обнаружил.

– Может быть, писали в перчатках? – вымолвил в растерянности посол.

– Возможно. Но тогда выходит, что это дело рук человека, весьма хорошо осведомленного о достаточно новом способе распознавания людей. А в Персии, кроме полицейских, об этом мало кто знает.

– Стало быть, вы склоняетесь к тому, – задумчиво протянул Хворостовец, – что злоумышленник европеец?

– Вероятно, так и есть. – Ардашев посмотрел куда-то в пол и несколько отрешенно выговорил: – Текст, естественно, был написан на фарси… но мое внимание привлек едва заметный масляный след. Я долго не мог догадаться, от чего он. И только позже меня осенило: перчатки, которые надел злоумышленник, носили следы машинного масла, оставшегося от ручки стартера автомобиля. Я это понял в тот момент, когда, купив на рынке совершенно новую пару, случайно выпачкал их, пытаясь завести мотор «Форда».

– Значит, вы подозреваете Байкова?

– Он один из претендентов на злодейство. Не только вам, но и мне не хочется в это верить. В данной ситуации мы должны либо еще более утвердиться в своем предположении, либо, наоборот, навсегда от него избавиться. Именно поэтому надобно как можно скорее произвести обыск в его комнате.

– Что ж, не будем откладывать, – поднимаясь, проговорил тайный советник.

Хворостовец достал из выдвижного ящика стола увесистую связку ключей и вместе с Климом Пантелеевичем направился к двери.

Жилище посольского переводчика располагалось в мезонине. Им оказалось небольшое помещение с низким потолком и минимумом мебели. Обстановка была спартанская: стол, два стула, старый диван с продавленными пружинами, этажерка с двумя десятками книг и двумя толстыми тетрадями, две картины, выполненные акварелью, с изображением мотивов персидской жизни. На первой, висевшей на правой стене от входа, художник-любитель живописал Демовенд на закате. Другая, большая по размеру, запечатлела караван, тянущийся в песчаном море под палящим солнцем. У самого входа лежал хасир, чуть дальше – изъеденный молью ковер плохого качества. От близости крыши в комнате стояла невыносимая жара. Словом, обычная обитель драгомана.

Первым в комнату вошел Хворостовец. Он тут же прошагал к окну и распахнул его. Легкий ветерок колыхнул занавески. Дышать стало легче. Но ненадолго. Уличная жара, точно наглый грабитель, лезла через окно и заполняла собой все небольшое пространство. Статский советник между тем внимательно просматривал книги.

– Господи, как же он тут жил? – расстегивая верхнюю пуговицу сорочки, проговорил посол и уселся на стул. – Здесь совершенно нечем дышать!

– Да, жарковато, – согласился Ардашев. Он взял две тетради, какую-то книгу, подошел к столу и выдвинул ящик. На самом дне лежало несколько кусков бумаги, исписанных на фарси. – Хм, любопытно…

– Что-то нашли?

– Вот полюбуйтесь, – протягивая две полоски, проговорил Клим Пантелеевич. – В этих посланиях высказываются угрозы и самые страшные оскорбления («гури-педерет», что означает «оскверню гроб отца твоего», или «педер-сухтэ» – «сын сожженного отца»). Правда, непонятно, кому конкретно они адресуются.

– Ах, эти? – махнул рукой посол. – Их я уже видел. Эти записки мне Байков показывал. Он был уверен, что угрожали ему лично. Драгоман дважды обнаруживал эти послания в автомобиле. Я успокаивал его и объяснял, что магометанские фанатики ненавидят всех христиан без исключения. На всякий случай посоветовал обзавестись пистолетом. Что он позже и сделал.

Иван Яковлевич явно страдал от жары. Она проникала под сорочку и потной струйкой стекала по спине. Он поднялся, прошелся по комнате и вновь стал у окна. Глядя на скучающего под деревом подъесаула, заметил:

– Наш военный агент – полковник Кукота – мало чем отличается от Байкова. Так боится за свою жизнь, что, видно, добился разрешения прикомандировать к нему казачьего офицера. Этот усатый Гулливер уже битый час тут торчит; тоже мучается, бедняга, жарко ему. – Он повернулся к Ардашеву: – Ну что скажете, Клим Пантелеевич, смотал удочки наш дражайший переводчик?

– Я бы сказал – пропал.

– А какая, позвольте спросить, разница?

– Разница принципиальная. Его могли убить.

– Да кому он нужен? Или вы думаете, эти «подметные письма» представляли реальную угрозу?

– Видите ли, если допустить, что именно Байков зарезал Раппа и завладел полумиллионом рублей, то по логике вещей он должен был скрыться с набитой купюрами и золотом вализой, не забыв перед этим замести следы. Оставлять же дневниковые записи, согласитесь, глупо. Но ни того ни другого он не сделал. Поэтому я не могу исключать его убийства. Но и ваша version тоже имеет право на существование: его могли заставить бежать. Но кто? И почему? Этого пока мы не знаем. Но совершенно ясно, что в обоих случаях на арену выходит вероятный сообщник Байкова. Откровенно говоря, хотелось бы надеяться, что второй преступник не является служащим русской миссии.

– Упаси вас Господь, Клим Пантелеевич! Этак и меня в соумышленники записать можно.

– Вот потому-то, ваше превосходительство, я и не люблю строить гипотезы. Они словно лабиринт – зайти легко, но выбраться трудно. Однако для того чтобы окончательно определиться с Байковым, мне надобно исследовать все рукописные его тексты, записки и просмотреть несколько книг. Вы позволите взять их с собой?

– Да-да, берите что нужно и пойдемте отсюда. Уж больно душно здесь, точно в русской печи.

Спускаясь вниз по мраморным ступенькам, Хворостовец спросил:

– А что же мне теперь делать с этими деньжищами? Отцу Симеону их отдать, что ли?

– Думаю, да. Пусть строит церковь.

– Так ведь война же. И кто знает, сколько она продлится, год или два? – И тут же сам себе ответил: – А впрочем, какая разница? Глядишь, и засверкают за это время купола. Русская колония в Тегеране большая. Без православного храма никак нельзя. Да-с… Вы уж, Клим Пантелеевич, как до истины докопаетесь, не забудьте, сообщите.

– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, непременно доложу.

– Голубчик, когда мы наедине, зовите меня просто, по имени-отчеству. Мы ведь почти ровесники.

– Как скажете, Иван Яковлевич.

– Так-то лучше, – улыбнувшись, вымолвил Хворостовец и скрылся за дверью кабинета.

Все оставшееся время – будь то неспешный разговор с подъесаулом на айване за рюмкой коньяка или ночное бдение за дневниками Байкова – Ардашев не мог отделаться от дурного расположения духа. Так бывало всегда, когда приходилось разочаровываться в людях. Теперь было ясно, что те самые угрозы, найденные в столе Байкова, были написаны им самим. Несмотря на короткое содержание, их лексический порядок вполне совпадал с принципами построения фраз в дневниковых записях. Вероятнее всего, переводчик давно планировал свое исчезновение и хотел выдать его за похищение, совершенное исламскими фанатиками. Да и записку во двор статского советника бросил именно он. Закладка в книге Кей-Кавуса лежала как раз на той странице, где находилось отчеркнутое карандашом известное изречение средневекового персидского философа. Отсюда напрашивался главный и единственный вывод: Раппа убил Байков. Это вполне объясняло все предыдущие наблюдения, в том числе и находки ключей. Первое подозрение в отношении переводчика у Ардашева закралось еще в тот день, когда они вместе осматривали двор покойного коллежского советника. Его сразу удивили слова драгомана, о том, что он «толкнул калитку и она открылась». Однако Клим Пантелеевич обратил внимание, что калитка не держалась закрытой, если на нее не набросить щеколду, дужку замка или и не вставить какую-нибудь палочку. Статский советник тогда не придал этому несоответствию большого значения, учитывая потрясение Байкова, увидевшего окровавленный труп, но на всякий случай в памяти оставил.

Вся картина преступления вырисовывалась теперь довольно четко. Переводчик следил за домом Раппа. Он встретил второго секретаря посольства у калитки и вошел вместе с ним. Коллежский советник с портфелем в руках возвращался после встречи с Ризой Тихрани. Пройдя в дом, Байков не стал дожидаться, пока Рапп откроет сейф, а сразу ударил его кинжалом в сердце, в живот и в печень. После этого он обыскал жертву. Обнаружив ключ, душегуб открыл сейф и завладел ценностями. Не забыл и портфель. Ну а потом, чтобы выдать злодейство за нападение магометанских фанатиков, он перерезал трупу горло. Имитируя проникновение через окно, преступник оставил его открытым. В комнате по неосторожности он угодил в кровяную лужу и наследил. Это, как потом выяснилось, не укрылось от внимательного взгляда посольского врача Любомудрова. Входную дверь замкнул. С вализой и портфелем в одной руке и с зира-буком в другой злоумышленник покинул дом. Во дворе он избавился от двух ключей, а на улице – от третьего. Нож драгоман бросил в арык, полагая, что орудие преступления найдут и, учитывая его специфичность, еще более утвердятся в суждении о причастности персов, а вода сделает невозможным проверить отпечатки пальцев. Спрятав деньги в ящик с двойным дном, он погнал машину в посольство и сообщил об убийстве.

Но по всему выходило, что Байкова не должно было остаться в живых. В противном случае он бы исчез с деньгами, уничтожил бы книгу Кей-Кавуса и дневники, в которых писал любовные оды мадам Ренни, сравнивая ее очарование с красотой луны в четырнадцатую ночь. «Теперь понятно, почему он с таким рвением чинил машину и буквально прилетел к дому француженки, боясь, что я могу у нее остаться на ночь». Если бы все случилось так, как он задумал, то в его столе обнаружили бы те самые записки-угрозы и посчитали бы, что он стал еще одной жертвой исламистов. Но этого не произошло. Вероятно, злоумышленник решил заработать на документах Тихрани и сунулся к австрийцам или немцам. Если это так, то тогда становится понятно, почему он до сих пор не сбежал с деньгами Раппа. Всему виной – его жадность. Предполагая нажиться еще и на бумагах персидского министра, он искал выход на представителей иностранных государств. А тут война. Отпуска отменили. Планы смешались. «Да, – мысленно произнес Ардашев. – Это выглядит правдоподобно. К этому стоит добавить и его роман с француженкой. А что, если он ждал от нее согласия уехать вместе с ним? Но вдова медлила и все тянула с ответом. А узнав о моей находке, он тут же пустился в бега? Или, продав документы немцам, затаился, как испуганная мышь, и теперь сидит в германском посольстве? – Клим Пантелеевич недовольно хмыкнул. – Все это бессмысленное гадание на кофейной гуще. В данном случае возможны любые варианты. Однако надобно составлять вторую телеграмму Мирскому». – Статский советник улыбнулся, вспомнив недоуменное лицо телеграфиста, когда тот принес ответ Певческого моста на его первое сообщение. Там было всего одно слово, не зашифрованное, а отправленное обычным текстом: «Благодарю».