На следующий день после встречи с полковником Ардашев вызвал Байкова. Теперь Климу Пантелеевичу предстояло разыскать посольского врача, который мог пролить хоть какой-то свет на обстоятельства убийства Раппа. Оказалось, что доктор не переехал вместе со всей миссией за город, а остался жить в столице. Причиной этого был почти нескончаемый поток недужных посетителей, которые с раннего утра занимали очередь к русскому целителю.

Автомобиль въехал в город и, миновав площадь Мошир-эль-Довлэ, понесся к Хиабану Шахабад. И хотя нагар – время между десятью и двенадцатью часами дня – приближался к полудню, улицы были полны людей, и Байкову то и дело приходилось сбрасывать скорость и крякать сигналом. От Лалезара до Мейдане-Тупханэ добрались быстро. Повернув на Больничный Хиабан, проехали еще с полверсты. Именно здесь, в юго-западном квартале Тегерана, в районе Казвинских ворот, и обосновался врач российского посольства.

За саженым дувалом высился особняк из белого, выгоревшего на солнце камня. У калитки толпилось несколько стариков, три молодых перса и две женщины в чадрах с грудными детьми на руках. Завидев автомобиль, они молча уставились на диковинное чудо техники.

– Вот так всегда, – проговорил Байков, указывая на очередь больных. – Мне иногда кажется, что наш доктор хочет заработать все деньги мира.

– Здесь, пожалуй, это возможно, – выходя из машины, согласился Ардашев и вспомнил не раз виденную картину персидского врачевания: бродячий хаким обычно кричит на площади, что пускает кровь, рвет зубы, спасает от лихорадки, изгоняет бесов и лечит от бесплодия. Легковерные иранцы, страдающие недугами, от безысходности часто идут к нему за помощью. И какое же лечение они получают? Бесплодие пытаются побороть стаканом сырой нефти, который нужно выпить сразу. А тем, кого трясет лихорадка, приходится сложней: бедолаге приказывают раздеться донага, укрыться кожей черного барана и три раза в день принимать воду с золой от сожженного дуа. Несчастных, получивших пулевые ранения, исцеляют своеобразно: если рана на животе, то ее мажут кислым молоком и накладывают паутину; если повреждена конечность – делают компресс из овечьего навоза. Резанные, колотые и рубленые увечья лечат смесью кислого молока и протухших куриных яиц. Бесов же изгоняют молитвами. Чаще всего, по словам хакима, Ифрит вселяется в жен, отчего они делаются сварливыми, устраивают ежедневный «шулюх» (скандал) в доме и отравляют жизнь мужчине. Таких супружниц называют «нашезе» (фурия).

Калитка неожиданно отворилась, и в ней возник какой-то привратник в кола. Узнав драгомана, он учтиво склонил голову и повел гостей к дому.

Двор представлял собой цветник, разбитый среди фруктового сада. Клумбы астр, магнолий и роз чередовались с лимонными, померанцевыми и персиковыми деревьями, которые обступали двухэтажное строение с плоской крышей со всех сторон. Прямо перед входом, у бассейна, окруженного цветами, в тени обвитой виноградом беседки восседал человек лет пятидесяти пяти с седыми пышными бакенбардами и довольно значительной залысиной. Внешности он был типично славянской: круглое лицо, большой, изрезанный морщинами лоб, взгляд с едва заметной хитрецой, нос картошкой и моржовые посеребренные временем усы. Доктор был одет в простую белую сорочку с расстегнутым воротом и легкие серые брюки. Спиной к нему с задранной кверху рубахой сидел какой-то перс. Врач прослушивал пациента медицинской трубкой. Завидев Байкова с незнакомым человеком, он кивнул и указал рукой на соседние стулья. Привратник тотчас же вернулся обратно.

Клим Пантелеевич поймал себя на мысли, что думает о больнице. О том времени, когда он почти целый год восстанавливался после тяжелого ранения. «А с чего это я принялся копаться в неприятном прошлом?» – мысленно спросил он себя. И тут же понял, в чем дело – вокруг стояли открытые пузырьки с лекарствами.

В голове писателя тут же родилось предложение: «Ароматы южного лета смешивались с запахом йодовой настойки и нашатыря… Что ж, неплохая фраза для какого-нибудь романа. Надо бы записать ее, когда вернусь, не забыть».

А доктор тем временем объяснил больному что-то по-персидски, затем отсчитал некоторое количество пилюль и выдал склянку с микстурой. Мужчина забрал бутылочку и, благодарно поклонившись, ушел. На столе осталась трехтуманная ассигнация, которая тотчас же исчезла в кармане брюк эскулапа.

Коллега Гиппократа повернулся к гостям и, рассеянно уставившись на Ардашева, спросил:

– А мы с вами раньше нигде не встречались?

– Признаться, не помню, – ответил статский советник.

– Странно, – задумался доктор. У меня очень хорошая память на лица. И я вполне уверен, что я вас видел. Только давно. Может быть, лет семь-восемь назад или даже десять. – Он пожевал губами. – Да-а, а впрочем, нет… я, вероятно, ошибаюсь. А вас как изволите величать?

– Ардашев Клим Пантелеевич.

– Нет, – он опустил вниз глаза, – эту фамилию я точно слышу впервые. Однако будем знакомы – Любомудров Павел Степанович. Я, как вы понимаете, служу врачом.

– Собственно, поэтому мы к вам и пожаловали. Дело в том, что я по заданию министерства провожу расследование убийства коллежского советника Раппа. А вы, насколько мне известно, успели осмотреть труп еще до того, как его унесли, верно?

– Ну да… Страшное было зрелище. Вот, например, Митрофан Тимофеевич, – врач кивнул в сторону Байкова, – от страха даже входить отказался.

– Дверь была заперта. Но мне, господа, хватило того, что я увидел в окно, – нервно теребя усы, проронил драгоман.

– Это уж точно! Такого и в кошмарном сне не пригрезится: кровь растеклась повсюду. Шутка ли?! Горло перерезать! И зачем? – доктор пожал плечами – ведь убил уже, ограбил…

Ардашев удивленно приподнял голову.

– Позвольте, вы хотите сказать, что злоумышленник действовал в одиночку?

– Разумеется! Душегубец-то, как мне представляется, сначала трижды пырнул ножом, а уж потом горло резать стал. Вот я и спрашиваю: зачем? Зачем ему это понадобилось делать, если любая из трех нанесенных ран и так была бы смертельной?

– Стало быть, было всего четыре поранения?

– Ну да. Первый удар, по всем вероятиям, пришелся в сердце (так бьют мясники), а потом в живот и в печень…

– Хорошо. Допустим. А почему вы уверены, что преступник был один? Почему не двое? Не трое?

– Помилуйте, батенька, а следы? Кровяные следы от обуви были только одни. Других-то и не было! Я говорил об этом местному следователю, но он лишь рукой махнул.

Любомудров вновь воззрился на Клима Пантелеевича и, наморщив лоб, спросил:

– Прошу прощения за назойливость, а в Константинополе вам раньше не доводилось бывать? – И тут же, не дожидаясь ответа, сам выговорил: – Нет, простите, я обознался, тот был, вероятно, грек, хотя и внешности европейской…

– Какой грек? О чем вы? – не удержался Байков.

– Лет десять назад, когда я служил в Константинополе, меня пригласили на греческое торговое судно – оказать помощь одному из членов команды, который страдал лихорадкой. Только жар был вызван не малярией, а сквозным ранением обеих ног. Бедняга бредил, открывал время от времени глаза, улыбался и что-то бормотал. Язык я не разобрал. Это была какая-то смесь из английского, турецкого и французского. Вот только по-гречески он не сказал ни слова. Я промыл и перевязал ему раны. Вроде бы ничего особенного, если бы не одно «но»… Помочь ему меня попросил не кто-нибудь, а первый секретарь посольства. Он же со мной и поехал. Да и добирались мы какими-то закоулками. А перед этим дважды пересаживались с одного извозчика на другого. Словом, петляли. Согласитесь, это выглядело странно. Естественно, денег мне тогда так никто и не заплатил, – проронил он с некоторой обидой в голосе.

– Да уж, – качнул головой переводчик. – Видно, не простой был морячок, если сам первый секретарь посольства к нему пожаловал. Только к чему вы это?

– А дело в том, что тот раненый матрос очень уж был похож на вас. – Любомудров, не отрывая взгляда, смотрел на Клима Пантелеевича.

– Что ж, – улыбнулся Ардашев, – очень даже может быть. Это не удивительно. Говорят, у каждого человека на земле есть двойник, почти что близнец. А матросом на греческое судно я никогда не нанимался.

– Простите, – подскочил доктор, – помилуйте, не велите казнить старого дуралея! У меня и в мыслях не было вас обидеть. – Он всплеснул руками. – Да что ж это я разболтался? У меня гости, а я без угощений? Минутку, господа, сейчас я прислугу кликну. – Врач уже поднялся, но статский советник остановил его:

– Не стоит, Павел Степанович, мы уже уходим. Торопимся. Дела. И вы ничем меня не обидели. Просто обознались, и все. С кем не бывает? Однако у меня к вам есть одна просьбица: вы не подскажете, где можно купить или хотя бы взять на время магнит?

– Магнит? А на что он вам? А впрочем, – он махнул рукой, – какая мне разница!.. Я отдам его вам насовсем, то есть подарю. Мне он теперь ни к чему. Супружница моя вычитала когда-то в «Сельском хозяине», что если поливать цветы водой из ведра, в котором хотя бы час полежал магнит, то растение развивается чуть ли не в два раза быстрее. Ну и лили мы в прошлом году на одну клумбу обычную воду, а на другую – магнитную. И что же вы думаете? Никакой разницы. Вот с тех пор он и валяется у нас без дела.

Доктор позвонил в колокольчик, и тотчас же возник перс-лакей. Выслушав хозяина, он поклонился и скрылся за густой магнолией. Не прошло и минуты, как слуга появился вновь, в руках у него был сверток, который он передал хозяину.

– Вот, берите, – врач протянул магнит.

– Премного вам благодарен, Павел Степанович. Вполне возможно, что у меня могут возникнуть новые вопросы и мне придется опять вас потревожить, – поднимаясь, проговорил Ардашев.

– Милости просим! Однако обещаю, – Любомудров погрозил пальцем, – следующий раз мы начнем говорить о делах только после того, как отведаем плов с фэсэнджаном и сливовым хорешом. Мой повар большой кудесник по части местной кухни.

– Что ж, договорились. – Ардашев повернулся к Байкову: – Как думаете, Митрофан Тимофеевич, заглянем на плов?

– Приедем всенепременно, – почесывая щеку, подтвердил переводчик.

Едва автомобиль покинул усадьбу доктора, как Ардашев велел Байкову остановиться около старика, торгующего сельскохозяйственным инвентарем.

К удивлению драгомана, статский советник приобрел мотыгу и, положив ее сзади, осведомился:

– А вы не знаете, кто сейчас поселился в доме Раппа?

– По-моему, там никто не живет. – Я как-то проезжал мимо и заметил на калитке надпись о сдаче в наем.

– Мы можем осмотреть его?

– Только с разрешения постояльцев. А если их нет, тогда придется искать хозяина. Так едем?

– Пожалуй.

Машина повернула и, промчавшись с версту, остановилась. Оказалось, что особняк Любомудрова располагался всего в двух кварталах от дома, где две недели назад погиб русский дипломат.

Драгоман был прав: дом пустовал, и на кованом кольце калитки болтался замок. Выведенная мелом вязь гласила, что пристанище хозяина находится на Хиабан-Чираг-Барг № 31.

И вновь пришлось колесить по пыльным улицам персидской столицы, объезжая торговцев с навьюченными катерами, уступать дорогу конке, медленно тащившей в сторону Лалезара вагон с мужскими и женскими отделениями, и протискивать стальное тело автомобиля в суженные, точно бутылочное горлышко, переулки.

Наконец хозяин недвижимости – говорливый и уже немолодой перс – Хасан-Ризе, сколотивший по его словам, состояние в бытность, когда еще работал деллали – засиял, как «белая денежка»,в надежде обрести богатого жильца, к тому же ференги. А еще больше он обрадовался, когда узнал, что вся мебель, завезенная покойным постояльцем, включая сейф, останется ему.

– Издрасти, москови, харашо, – приговаривал толстяк и жал руку Ардашеву.

Однако вместо себя он послал лакея – подростка с ключом от дома. По словам мальчика, важно восседавшего на заднем сиденье, будто шах на троне, замок пришлось менять, поскольку один из старых ключей бесследно исчез.

Когда «Форд» вернулся к бывшему особняку Раппа, Байков, следуя подсказке Клима Пантелеевича, позволил юному персу не только остаться в автомобиле, но даже посидеть на месте водителя и покрутить руль. И в ту же минуту вокруг собралась целая ватага его сверстников, с завистью поглядывающих на везучего земляка.

А между тем Ардашев, взяв магнит и мотыгу, в сопровождении Байкова шагнул к входу. Замок поддался легко, и статский советник оказался по другую сторону дувала. Он обратил внимание, что калитка не держалась закрытой, если на нее не набросить щеколду и не вставить дужку замка.

– Послушайте, Митрофан Тимофеевич, – Клим Пантелеевич повернулся к драгоману, – а вы не припомните, как вы вошли сюда в день убийства? Где был замок?

– Я толкнул калитку, и она открылась. Мне показалось это довольно странным: в Персии сейчас неспокойно и оставлять двор открытым не принято. Я прошагал по дорожке к двери. Она была заперта. Тогда я обратил внимание на распахнутое окно. И уже подойдя к нему, я увидел убитого Раппа. А замка я не приметил…

– Это да, – кивнул Ардашев. – Понимаю: кровь, труп, – словом, страсти Господни. – Он облокотился на мотыгу и добавил: – А мальчишка, если помните, сказал, что хозяин поменял замок, так как пропал запасной ключ. Стало быть, преступник забрал его с собой. Глупо как-то сработал этот злодей, не находите?

– О чем вы?

– Да вот калитку-то надо было прикрыть и замочек навесить. Пусть не замкнуть, нет, это вовсе и не обязательно, но набросить-то надо было.

– За-а-ачем? – заикаясь, проронил переводчик.

– А чтоб не мешали объект устранять.

– Ка-а-кой объект?

Клим Пантелеевич поднял глаза – у Байкова над правым веком билась синяя жилка. «Ох, Господи, – подумал статский советник, – ну и нюня. Да и я тоже хорош – слишком увлекся мыслями вслух. А у этого бедолаги от страха уже нервный тик начался. Того и гляди, удар хватит».

– Это фигура речи такая, – отговорился Ардашев. – Давайте лучше займемся нашими изысканиями.

Он приложил магнит к железной части мотыги, и тот словно прирос к ней. Опустив самодельное устройство вниз, Клим Пантелеевич принялся медленно и кропотливо обходить каждую квадратную сажень. Драгоман следил за ним как завороженный. Очень скоро магнит оброс ржавыми гвоздями и двумя небольшими кусками рубленной металлической проволоки. Минут через пять раздался звонкий щелчок. Клим Пантелеевич поднял приспособление – к основанию прилип какой-то предмет.

– Квод эрат дэмонстрандум, – воскликнул статский советник, отнял от магнита ключ и протянул Байкову.

Переводчик покрутил в руках находку и недоверчиво спросил:

– Что это значит?

– Убийца, как видите, успел отделаться не только от ножа – его нашли в арыке, – но и от ключа. Логика понятная: он опасался, что в случае поимки улики смогут выдать его. Вот потому-то злоумышленник и решил сразу избавиться от двух вещественных доказательств. Жаль только, что после прошедших дождей с него нельзя снять отпечатки пальцев. Но у меня вызывает недоумение другой факт: вы не находите странным, что он замкнул дверь, но не затворил окно?

– Да, пожалуй. Правда, это кажется неестественным лишь в том случае, если преступники проникли к Раппу через дверь. Вот тогда действительно непонятно, зачем им понадобилось открывать окно, – здраво рассудил Байков. – А если наоборот? Если они забрались через окно, а уже потом вышли, как обычно, через дверь? Такой вариант возможен?

– Вполне. Но только настоящий профессионалист никогда бы так не поступил… – Ардашев осекся, понимая, что вновь может обескуражить переводчика прикладными рассуждениями о самых действенных способах лишения жизни. Он прислонил мотыгу к стволу старого тополя. – А сейчас неплохо бы обследовать место происшествия. Вы не против, Митрофан Тимофеевич?

– Отчего же, пойдемте. Я ведь там так и не был.

В самом конце дорожка расширялась, образуя каменную площадку. В центре ее, в окружении ярких цветов, находилась клумба, а не бассейн, что выглядело несколько странным.

Вообще-то ханэ богатых персиян не сильно различествуют от европейских построек. Их дома строятся из камня и чаще всего обращены к улице глухой стеной либо, как здесь, обнесены высоким дувалом. Окна выходят только во двор, как бы показывая закрытость внутренней жизни от посторонних глаз. Само строение делится на «эндерун» – царство женщин и детей, где, впрочем, глава дома проводит все свободное время, и «бирун» – мужскую половину. Есть еще и «михманханэ» – комната для гостей. Вся эта часть здания украшается ажурной стеной с арками, решетчатыми окнами, разноцветными витражами, и она всегда обращена к саду.

У подавляющего большинства иранцев почти отсутствует мебель. Каменный пол застилают коврами; повсюду разбросаны мутаки (подушки-валики), тут же стоит кальян. Чем зажиточнее хозяин дома, тем затейливее украшен этот курительный прибор. Стены либо расписывают цветочными узорами, либо оклеивают обоями, привозимыми из Англии или России. Но мода и влияние европейцев берут свое. И персы-нувориши все чаще украшают комнаты канделябрами, ставят кресла и даже столы, которыми никогда не пользуются. Почти все дома имеют прямоугольную форму и плоскую крышу, на которой перс отдыхает, когда спадает жара. Появляются и особняки, представляющие собой некое смешение восточной и европейской архитектуры. Их строят в надежде сдать внаем какому-нибудь посольству или просто богатому ференги. Именно в таком доме и поселился коллежский советник Генрих Августович Рапп. Да и жилище самого Ардашева не сильно от него отличалось.

Иранцы, как и все шииты, очень впечатлительны и суеверны. И потому у них весьма популярны всякого рода обереги и амулеты. Даже чарвадар обязательно украсит талисманом верблюда, идущего первым. Вот и здесь, в центре входной двери, на гвоздике висел бирюзовый кружочек с вырезанными на нем словами: «омид» (надежда), «дин» (вера) и «голь» (роза). Было понятно, что оберег повесили на дверь уже после того, как полиция обнаружила труп. «И все-таки этот кусок «чудодейственного» камня так и не спас Раппа от руки хладнокровного убийцы», – невольно подумал Клим Пантелеевич.

Осмотр дома, как показалось в самом начале, был бесполезен. Внутри все сияло чистотой. Комната, в которой Байков обнаружил труп, походила на кабинет европейца, если не считать развешанных по стенам глиняных табличек с образцами письма лучших каллиграфов Персии. В самом углу стоял распахнутый сейф. Вернее, даже не сейф, а несгораемый железный шкаф с двойными толстыми стенками, пространство между которыми было заполнено песком. Металлический тяжеловес выполнял еще и функцию тумбы – на нем покоилась керосиновая лампа. Ни в дверце, ни на полочках ключа не было видно. Клим Пантелеевич вынул из кармана недавнюю находку, вставил в замочную скважину, дважды провернул, и внутренний замок сработал.

– Так, выходит, мы с вами все-таки поторопились, – проронил статский советник. – Придется вернуться в сад.

– Для чего? – удивился Байков.

– Где-то валяется еще пара ключей – от двери и от калитки. И нам бы не мешало их отыскать; ну хоть бы еще один… А этот, как видите, от сейфа.

– Но зачем?

– Благодаря этим предметам мы сумеем составить приблизительную картину поведения злоумышленника после совершения преступления. Согласитесь, это немаловажно.

Удача улыбнулась Ардашеву лишь через полчаса кропотливых поисков. На этот раз решающую роль сыграл не магнит, а внимательность статского советника: он разглядел ключ, зацепившийся кольцом за побег розового куста. Он подошел к замку двери.

– А вот теперь можно и порассуждать, – проговорил дипломат. – Итак, преступник, совершив убийство, с вализой в одной руке, с зира-буком в другой вышел из дома, замкнул дверь и направился по дорожке. Примерно здесь, – Клим Пантелеевич указал на место в двух аршинах от него, – он остановился, вероятно, положил сумку на землю, опустил в карман правую руку, вынул один ключ и кинул его в траву, потом достал другой и забросил его прямо в розовый куст. Уже на улице он швырнул нож в арык… Пока все, – устало выдохнул Ардашев и сказал: – Ну что ж, мотыгу я оставлю тут, а вот магнит заберу. Авось еще пригодится.

Когда до калитки оставалось несколько шагов, статский советник предложил:

– А знаете, Митрофан Тимофеевич, нам надо немного развеяться. Давайте поедем на Хиабан Лалезар, посидим в каком-нибудь уютном «кавэханэ». Там, насколько я помню, раньше делали вкусное мороженое. А в такое пекло оно особенно кстати, не находите?

– С удовольствием, – замыкая калитку, согласился Байков.

Солнце разморило автомобильного стража. И он, положив голову на руль, видел восьмой сон. Услышав шум открываемой двери, парнишка протер глаза и что-то виновато пролепетал. Ардашев улыбнулся, дал ему несколько шаи на конку и на сласти; вернув ключи, он велел передать хозяину, что решение об аренде особняка еще не принято. Зажав в кулаке монеты, довольный мальчишка зашагал по тротуару.

«Форд» вновь побежал по узким тегеранским улочкам, обгоняя «дрожке» и редких прохожих. Солнце стояло в зените, и люди прятались от жары в своих большей частью глинобитных ханэ. В раскаленном воздухе вырисовывались очертания снежных шапок Эльборусского хребта, слившихся с едва заметными, прозрачными, как папиросная бумага, облаками.

Автомобиль остановился прямо перед иностранной надписью «Cafй». Драгоман решил купить газету, а Клим Пантелеевич вошел внутрь. Дверной колокольчик известил хозяина о появлении гостей. Тотчас же, будто джинн из лампы, вырос официант. Поклонившись и приложив руки к груди, он провещал:

– Хош амедид, ага! Мияд, бефармаид, ага!

Клим Пантелеевич кивнул и уселся за столик у открытого окна, выходящего на проспект. Не дожидаясь Байкова, он заказал два шербета, две порции мороженого и два вида палудэ: из дыни и яблочное. Вскоре появился переводчик со свежей газетой «Недват» за одиннадцатое июля. Из ее передовицы следовало, что вчера Австро-Венгрия предъявила Сербии ноту с требованием выполнить десять явно неприемлемых пунктов.

– Это значит, что кризис перерастает в войну? – спросил драгоман.

– Думаю, да.

– И когда же она начнется?

– Если учесть, что ответ должен быть дан не позднее сорока восьми часов, то, скорее всего, на следующей неделе. А по большому счету можно считать, что она уже началась.

– То есть как?

– Вы же понимаете, что сам ультиматум – проформа, некая формальность, необходимая для развязывания боевых действий.

– А я как раз собирался в отпуск. И что же теперь делать? – грустно выговорил Байков.

Как раз в этот момент подали мороженое, палудэ и шербет в мисочках. А к нему – особый шик – деревянные ложки с вырезанными изречениями восточных мудрецов.

Клим Пантелеевич взял одну из них и проговорил:

– А вот вам и ответ на вопрос, правда, не мой, а Омара Хайяма:

– А ведь и правильно, – согласился переводчик. – Надобно дорожить каждой отведенной тебе Всевышним минутой. – Он поднес к глазам свою ложку. – А у меня вот другое рубаи:

Он лукаво улыбнулся и спросил:

– Простите, Клим Пантелеевич, но раз уж достопочтенный Гияс ад-Дин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим Хайям Нишапури упомянул «тайну», то и я хотел бы приподнять чадру над одним мучающим меня с самого утра вопросом, если вы, конечно, не возражаете?

– Пожалуйста, Митрофан Тимофеевич.

– Благодарю. Так вот доктор Любомудров, как вы недавно изволили заметить, ошибся, приняв вас за раненого моряка, который оказался на греческом судне десяток лет назад. Однако в то же время, если помните, консул Казвинской сатрапии господин Красноцветов дал понять, что ходили слухи о вашем убийстве. И, по его словам, это случилось тоже лет десять назад (правда, вы его поправили и уточнили, что с тех пор минуло девять лет и три месяца), так?

– Допустим.

– Вот мне и кажется, что Любомудров сегодня не обознался…

Ардашев неторопливо доел мороженое, промокнул губы белоснежным платком и негромко изрек:

– Вероятно, я вас разочарую, если отвечу все той же строкой: «И донеслось в ответ: «…увы…увы…увы!..»

Драгоман вздохнул и уставился в потолок. На его лице остался отпечаток неудовольствия. Он молчал.

Когда с угощениями было покончено, затрезвонил дверной колокольчик и на пороге появилась дама в элегантной голубой шляпке, из-под которой выбивались темные локоны. Впрочем, примечателен был не столько дорогой и модный наряд – длинное, небесно-голубое платье с оборками, сколько она сама. Статная брюнетка поражала правильными чертами лица. В ее внешности не было ни малейшего изъяна: брови, словно два натянутых лука, увеличивали и без того большие глаза с длинными ресницами, а прямой, аккуратный, будто вылепленный античным скульптором нос придавал лицу черты нежной строгости; полные, точно лепестки распустившейся розы, губы невольно притягивали внимание. Ей, кажется, было не более двадцати пяти лет.

За красавицей следовал английский офицер. Главным в его облике были нафабренные, торчащие в стороны густые усы. Они уже давно вышли из моды, но еще оставались популярными у отставных военных, цирковых силачей, ну и, конечно же, у Вильгельма II. Мужчина внимательно осмотрел кафе. Очевидно, он был ревнивцем и ненавидел всю мужскую часть Персии, которая, не стесняясь, рассматривала его спутницу. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, поскольку для многих иранцев женское лицо так же волнительно, как для тверского крестьянина ножки танцовщицы во французском кабаре. Остановив взгляд на драгомане, незнакомец приветливо кивнул. Дама улыбнулась уголками губ и лишь махнула ресницами. Вежливым поклоном ответил им и Байков. Повернувшись к Ардашеву, он прошептал трепетно:

– Не правда ли, она прекрасна?

– Спешу согласиться.

– Я буду себя чувствовать крайне неловко, если не представлю вас. Не возражаете?

– Напротив. К тому же мы и так собирались уходить.

Первым к чужому столику приблизился Байков. Почтительно раскланявшись, он трепетно поцеловал даме ручку и затем проговорил на французском длинную тираду:

– Позвольте познакомить вас с моим соотечественником. Его зовут Клим Ардашев. Он дипломат и прибыл из Петербурга совсем недавно.

Статский советник вежливо поклонился и краем глаза заметил, что незнакомка разглядывает его весьма внимательно. А переводчик между тем продолжал вещать:

– Госпожа Лиди Ренни, собственный корреспондент «Le Figaro» в Тегеране.

– Klim, – выговорила она, – как легко произносится ваше имя! И не надо ломать язык, как, например, эти ужасные: Dobrinia, Amvrosi, Sviatopolk.

Госпожа Ренни заглянула в глаза Ардашеву (что, естественно, не ускользнуло от всевидящего ока ее обожателя), а потом сказала негромко:

– Уверена, мы станем хорошими друзьями.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь, мадам, – учтиво парировал Клим Пантелеевич.

Байков указал на ее спутника и, перейдя на английский, представил:

– Британский военный агент – капитан Вильям Фог.

– Рад знакомству.

– Взаимно. Надеюсь, у нас еще будет возможность пообщаться, – сухо выговорил офицер.

– А вы приходите завтра в клуб, там и поговорим, – предложила француженка ангельским голоском.

– А где это? – Клим Пантелеевич вопросительно посмотрел на Байкова.

– Господин Ардашев там еще ни разу не был, но я стану его проводником, – пообещал драгоман.

– Хорошо, будем вас ждать, – с милой улыбкой пропела репортерша.

– Честь имею, – попрощался статский советник и направился к выходу.

К удивлению переводчика, Ардашев, разместившись на заднем сиденье, до самого дома не проронил ни слова. Он будто совсем отрешился от окружающей действительности и рассеянно смотрел по сторонам. Лишь единожды он достал из пиджака коробочку монпансье с надписью «Георг Ландрин» и, выбрав конфетку, отправил ее в рот.

А размышлять бывшему присяжному поверенному было о чем. «Теперь совершенно очевидно, – мысленно рассуждал он, – что на второго секретаря посольства мог напасть всего один человек. По крайней мере, наличие трех ножевых поранений как раз говорит о том, что злоумышленник сумел сразу вывести из строя потерпевшего. А уже после этого он перерезал несчастному горло. Но зачем? Зачем ему это понадобилось? Какой от этого прок? На этот вопрос пока ответа нет, – заключил статский советник. – Другой немаловажный момент, который удалось выяснить сегодня: преступник мог проникнуть в дом либо через дверь, либо через окно (оно почему-то так и осталось открытым). Но тогда получается, что убийце пришлось перелазить через дувал, поскольку Рапп, уйдя на встречу с агентом, навесил снаружи замок. Или второй вариант: он заранее подобрал ключ к замку от калитки. Стало быть, в обоих случаях злодей прятался где-то за кустами и, дождавшись, пока коллежский советник войдет в дом, ворвался внутрь и напал на него. Вероятно, именно по этой причине Генрих Августович и не успел повесить на дверь бирюзовый оберег, выполнявший роль условного знака.

Расправившись с жертвой, разбойник отыскал ключ от сейфа и открыл его. А выйдя из дома, замкнул дверь и забросил подальше оба ключа. Позже в канаву он швырнул и кинжал, найденный полицией. Ладно, с орудием преступления все ясно: душегуб, боясь оставить отпечатки пальцев, кинул его в арык. А вот с третьим ключом – слишком туманно. Ведь ему было проще запереть снаружи калитку, выбросить ключ в тот же самый арык, не оставив надежды на получение дактилоскопических следов, и скрыться. Почему же он так не поступил? Может быть, ему кто-то помешал? Но тогда кто?»

Клим Пантелеевич прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Он поступал так всегда, если вдруг осознавал, что нащупал ту самую единственную ниточку, которая поможет распутать весь клубок преступления.

«Вполне логично предположить, что убийцей является европеец. И тому есть объяснение: ну какой шахсевен, авшар или думбали знает о методе определения личности по узорам папиллярных линий отпечатков пальцев? Иначе зачем было выбрасывать кинжал в воду? И зира-бук, и перерезанное горло несчастного Раппа – характерный почерк магометанских фанатиков – все это направлено к одной цели: внушить следствию, что убийца – местный грабитель. Тогда становится ясно, почему преступник не стал бросать все ключи туда же, куда кинул нож. Ведь слишком явным выглядело бы его стремление уничтожить следы рук. Поэтому он решил избавиться от улик самым примитивным способом. Ему и в голову не могло прийти, что кто-то начнет обшаривать кусты с помощью магнита».

Уже при подъезде к дому Ардашев вновь вернулся к мысли об агенте, с которым встречался второй секретарь посольства. «Хорошо бы его найти. Быть может, он прольет свет на то, что же произошло с Раппом 22 июня?»