©Любенко И., текст, 2013

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

 

1. Вояж на юг

Кавказский скорый поезд Москва – Кисловодск, покинувший Первопрестольную почти два дня тому назад, подходил к станции Невиномысская. Столь быстрым прибытием пассажиры были обязаны сверхновому паровозу «Прери», разгонявшемуся на отдельных участках до ста верст в час. До недавнего времени такая скорость была мыслима, разве что для аэроплана.

Далеко позади остались перелески Среднерусской равнины, зеленые холмы Воронежа и берега тихого Дона, поросшие буйной травой да одинокими ивами. Им на смену пришла ровная, как столешница, степь. Она уходила далеко за горизонт и терялась где-то за гранью возможностей человеческого зрения. На западе бескрайние просторы стелились до самого Азова, на востоке – до моря Каспийского, на юге касались подножия Кавказских твердынь, а на севере сливались с Приволжской низменностью.

Локомотив летел вперед, словно выпущенная из лука стрела. Чайные ложки уныло дребезжали в пустых стаканах, выбивая несложный ритм в такт аршинным колесам. На красном диване купе первого класса сидела миловидная женщина лет сорока в роскошном сиреневом платье с изящно подвернутыми рукавами в стиле «Crinoline» из последней парижской коллекции «Bechoff David». Дама была всецело поглощена весьма важным занятием – примеряла новую шляпку от «Bertrain», купленную третьего дня в престижном магазине на Арбате. Несмотря на несколько пышные формы, она еще не потеряла былого шарма. Ее высокая грудь, стянутая бюстодержателем – новинкой, пришедшей на смену устаревшему корсету, – волнительно вздымалась, и эти легкие движения невольно приковывали внимание ее спутника, отдыхавшего в мягком кресле напротив.

Солидный господин сорока четырех лет с уже заметной проседью и правильными чертами лица явно любовался своим давним сердечным приобретением. Поигрывая ручкой дорогой трости, он едва заметно улыбнулся. «Слава Всевышнему, что я сделал правильный выбор! – мысленно рассуждал мужчина. – Скромная, благовоспитанная барышня из старого дворянского рода. Создание милое и кроткое. Сколько лет уж прошло, а ее характер почти не изменился: до сих пор наивна, по-детски обидчива и все так же привлекательна. Да ведь кроме нее у меня и нет настоящих друзей, не считая двух-трех приятелей, без которых невозможно составить компанию за бильярдным или ломберным столом. Да-с… К тому же последнее время я что-то быстро устаю от людей, – грустно подумал он. – Пожалуй, это издержки прежней профессии… А может, нынешней? Кто знает?» Его скучный взгляд скользнул по спящему глазу электрического светильника, красному полированному дереву стенных панелей, узорчатым украшениям потолка и остановился на мелькающих за окном картинах небогатой русской жизни.

Присяжный поверенный Ставропольского окружного суда Клим Пантелеевич Ардашев вместе с женой возвращался из Москвы. Однако путь семейной четы лежал не в родной для Клима Пантелеевича Ставрополь, а в Кисловодск, где Вероника Альбертовна надеялась с помощью кумысно-кефирной диеты навсегда распрощаться с лишними фунтами. Именно поэтому все платья, купленные в столичных магазинах, были на один размер меньше. И как ни убеждал бывший тайный посланник МИДа России свою благоверную покупать наряды по размеру, к его доводам она так и не прислушалась.

Вообще-то сама идея столь необычного маршрута принадлежала исключительно Веронике Альбертовне. Истосковавшись по большим магазинам и модным салонам, жена губернского адвоката жаждала окунуться в былую жизнь великосветской модницы. Можно было, конечно, отправиться и в Петербург, но в таком случае дорога отняла бы лишние сутки. Да и в Москву госпожа Ардашева давно не наведывалась. А уж о том, чтобы провести отпуск за границей, и речи быть не могло. За глаза хватило прошлогоднего круиза по Средиземному морю. Мало того, что шторма донимали, так еще и череда таинственных убийств на «Королеве Ольге» заставила трепетать всю отдыхающую публику. Положа руку на сердце она нисколько не сомневалась, что Клим разгадает замысел коварного злодея и непременно отыщет его. Но все же, согласитесь, приятного мало, когда узнаешь, что заказанный тобой овощной суп уже отравлен, а отведавшая его корабельная крыса смиренно отправилась на небеса. «Нет уж, на этот раз мы будем отдыхать на водах. И причем на наших, – убеждала она супруга. – Тем более что тебя здесь все знают и уважают. А в Карлсбаде или Виши не то что местные жители, но даже заморская прислуга смотрит на русских свысока, хоть и униженно клянчит каждую крону или сантим».

Степной пейзаж как-то незаметно сменился невысокими возвышенностями, густо покрытыми сочной травой. Вымуштрованными жалонёрами смотрелись телеграфные столбы с рядами грачей на проводах. Завиднелась небольшая деревушка с низкими белыми домиками, крытыми камышом. Хатки вросли в землю почти по самые окна и напоминали гигантские шампиньоны. Показался разъезд и сторожка путевого обходчика. Свечкой устремилась в небо водонапорная башня.

Машинист дал длинный гудок, постепенно разросшийся до фортиссимо. Ему тут же ответил рожок стрелочника. Локомотив сбавил ход, выпустил пар, и разноцветный состав степенно причалил к железнодорожной пристани. Звонко ударил сигнальный колокол.

За купейной дверью послышался голос кондуктора:

– Станция Невинномысская! Прошу обедать. Стоянка один час!

– Что ж, дорогая, пожалуй, это неплохая мысль, тем более что ужинать нам придется уже в Кисловодске, – вставая, проронил Ардашев и вместе с женой покинул купе.

На перроне царило оживление, сходное с прибытием митрополита в уездный городишко. Шныряли лоточники с папиросами, сластями и жареными семечками. Суетились носильщики с тележками, груженными парусиновыми баулами и дорогими английскими чемоданами. Запах паровозной гари, смешанный с ароматом южного лета, прочно поселился среди вояжирующей публики. Проводники с медными чайниками в руках уже неслись по дебаркадеру к будке с надписью «кипяток».

Одноэтажное каменное здание вокзала, украшенное лепниной и фигурной резьбой, гостеприимно распахнуло перед пассажирами двери ресторана. Музыкальный ящик «Монопан» умилял слух наивной мелодией. В светлом помещении с толстыми портьерами на окнах и веерными пальмами в кадках вытянулись в шеренгу сервированные столы с салфетками, закрученными в пирамидки. С правого конца, согласно медным табличкам, за белые скатерти усаживались вояжеры первого и второго классов, слева – третьего. Но официанты были одинаково услужливы ко всем гостям. Количество мест заказывалось проводниками по телеграфу еще на предыдущей станции. Правда, четвертый класс предпочитал довольствоваться скудным буфетным меню: пятикопеечными бутербродами с паюсной икрой, говяжьим языком или куском вареной телятины за четыре гривенника либо птицей по пятьдесят копеек за порцию. Ну а если и это было не по карману, то следовало идти на привокзальную площадь, где смешливые казачки предлагали разнообразную домашнюю снедь за сущие копейки: ароматное копченое сало с молодым чесноком, домашнюю колбасу, жареных цыплят, горшочки с еще не остывшей кашей, пирожки на любой вкус, вяленую воблу, отборную клубнику, спелую черешню, кувшины с молоком, высокие четверти с квасом и пузатые крынки с простоквашей.

При виде ресторанного изобилия мысли о диете у Вероники Альбертовны постыдно спрятались, уступив место благообразному созерцанию представшего перед глазами необъятного кулинарного великолепия: холодная осетрина с белым соусом, соленые грузди, расстегаи с визигой и налимьей печенкой, украинский борщ, кавказский шашлык. Всевозможные вина и водки пестрели разноцветными этикетками ярких цветов и гербов: «Цымлянское», «Барсак», «Моэт», «Шато-лафит», «Смирновская», кизлярский коньяк «Тамазова», пиво «Калинкин». На приставном столике красовались сласти: эклеры, мармеладные розы и шоколадные конфеты фабрики Абрикосова.

Уступив нахлынувшему аппетиту, Ардашевы, как, впрочем, и остальные попутчики, вскоре незаметно перешли к десерту. Официанты в длинных белых фартуках разливали кофе со сливками и подавали чай с лимоном.

Ожидая, пока Вероника Альбертовна расправится со вторым эклером, Клим Пантелеевич рассматривал в большое венское окно слоняющихся по перрону людей.

– Посмотри-ка, дорогая, а вон и доктор Нижегородцев с женой. И судя по всему, они собираются сесть как раз на наш поезд. Уж не на воды ли они собрались?

– Хорошо бы… Ангелина Тихоновна могла бы составить мне неплохую компанию. Мы бы нашли, чем заняться…

– Не сомневаюсь, что это будет пристальное лорнирование скучающей курортной публики, с подсчитыванием замеченных вами бесчисленных адюльтеров.

– А ты разве против?

– Да нет, просто кроме этого увлечения имеется масса не менее интересных занятий, например, чтение.

– Не беспокойся, у меня всегда под рукой «Графиня де Монсоро».

– Насколько я помню, ты уже брала в прошлый круиз эту книгу.

– А разве там было до чтения?

– Ах да! Я запамятовал, ты же проводила собственное расследование!

– Попрошу не язвить, – слегка обиделась супруга.

Адвокат примирительно поднял руки.

– Ну-ну, не злись. – Он вытащил из жилетного кармашка золотую луковицу «Мозера» и щелкнул крышкой. – Поезд отходит через несколько минут, и у нас еще есть время купить свежую газету. Знаешь, за эту неделю я чертовски соскучился по тихой ставропольской жизни. Все-таки в больших городах слишком много ненужной суеты.

В ответ Вероника Альбертовна лишь горько вздохнула, снова предавшись дорогим сердцу воспоминаниям о былом столичном блаженстве. И уже в который раз она мысленно упрекала себя: «И зачем я тогда поддалась на его увещевания и согласилась поселиться в этом захолустном Ставрополе? Разве не мог он заниматься адвокатской практикой в Петербурге? Беспорядки к тому времени уже закончились, и город снова вернулся к нормальной жизни. А что здесь? Тоска, грязь да облезлые ставни на окнах. Словом, мещанско-купеческая патриархальщина. Одно благо – Минеральные Воды близко и до Черноморского побережья рукой подать. Вот и все плюсы».

Оплатив счет, Ардашевы направились к киоску. Клим Пантелеевич купил газету, и они вышли на перрон. Нижегородцевы тоже заметили знакомую пару и неподдельно обрадовались нежданной встрече.

– Позвольте вас приветствовать, – широко и по-доброму улыбнулся врач. – Я слышал, что вы отправились в Москву. А теперь, по всем вероятиям, ожидаете ставропольский поезд?

– Нет, Николай Петрович. Наш маршрут лежит прямиком в Кисловодск. Впереди почти два месяца безмятежного отдыха: пешие прогулки по окрестностям, чудодейственная сила целебного нарзана, кисломолочная диета и чистый горный воздух. Словом, будем жуировать и чувствовать себя настоящими бездельниками.

– Замечательно! Стало быть, нам по пути. Правда, сначала мы решили провести некоторое время в Ессентуках, а лишь потом отдохнуть на Кислых Водах. А позвольте узнать, от каких недугов вы собираетесь избавиться? – доктор уставился на адвоката оловянным взглядом.

– Ну, – Ардашев замялся, – больные кости хотелось бы размять, а то нет-нет да закрутит ноги перед дождем…

– Он особенно жалуется на правую, – уточнила Вероника Альбертовна и запросто добавила: – А я мечтаю сесть на диету и хотя бы приблизиться к тем изящным формам, которые сохранила ваша прелестная Ангелина Тихоновна.

– Ну что вы, Вероника Альбертовна, – не осталась в долгу миловидная шатенка. – Мне еще далеко до идеала. А вы, я должна заметить, прекрасно выглядите! – Тридцатипятилетняя докторша бросила завистливый взгляд на модную шляпку жены присяжного поверенного, и это не укрылось от внимания последней.

– Так вам, батенька, сам бог велел отправиться с нами в Ессентуки. – Нижегородцев поднял вверх указательный палец и с видом гимназического учителя принялся объяснять: – Различные виды ревматизмов, а также поражение суставов бленорройного характера при одновременном применении грязевых ванн, припарок и ессентукских источников лечатся с весьма большим успехом. Нередко туда приезжают на костылях, а возвращаются домой на своих двоих! А как способствует местная вода потере лишнего веса! Известны случаи, когда всего лишь за несколько недель больные теряли более пуда! При этом нужно заметить, что наши воды, в противоположность Карлсбадским и особенно Мариенбадским источникам, не обладают раздражающим действием на кишечник и потому не производят послабления. Кроме того, избавление от ожирения и ревматизмов в Ессентуках совершается без уменьшения сил больного, поскольку под влиянием целебных солей происходит сгорание излишнего жира и сама жизнедеятельность организма резко повышается. Бледные малокровные барышни, приезжая в Ессентуки…

– По-моему, дорогой, ты увлекся, – вмешалась Ангелина и смерила мужа выразительным взглядом.

– Да-да, простите, заболтался, – врач извинительно взмахнул руками. – Итак, какое же решение вы примите? – поправив на переносице очки, он выжидательно посмотрел на Ардашева.

– Но в Ессентуках мы не заказывали гостиницу, – осторожно заметила Вероника Альбертовна.

– Об этом не извольте беспокоиться. Есть у меня один старинный приятель – заведующий смирительным отделением Хлудовской больницы, мой давний друг – Куприян Савельевич Стильванский. Его жена – родственница самого Трощинского…

– Директора Вод?

– Именно.

– Ему не составит труда помочь нам. Да разве кто посмеет отказать столь известному российскому адвокату?

– Вы, право, Николай Петрович, преувеличиваете мои заслуги.

– Нет уж, дорогой мой. О ваших расследованиях даже парижская «Фигаро» писала. Если я не ошибаюсь, это касалось убийства французских ювелиров, отца и сына… простите, запамятовал…

– Де Лавинь, – подсказал Клим Пантелеевич.

– Да-да.

– Что ж, мы не можем не прислушаться к вашему совету. А какое у вас купе?

– Двенадцатое, – ответил доктор.

– Мы едем во втором классе, – вмешалась Ангелина Тихоновна. – Отсюда до Ессентуков рукой подать, и мы не стали выбрасывать деньги на ветер, – с заметной долей ущемленного самолюбия пояснила она.

– Верное решение! – проявила женскую солидарность жена присяжного поверенного. – Будь я на вашем месте – поступила бы точно так же.

Разговор прервал двойной удар станционного колокола, возвещавшего, что до отправления кавказского скорого осталось ровно две минуты.

– Прошу занимать места, господа, – вежливо напомнил проводник.

Перрон почти опустел. Длинной трелью залился свисток обер-кондуктора, и машинист, будто играющий на кимвалах оркестрант, выпустил шумное облако пара. В тон ему задвигались колеса – сначала медленно и неуверенно, потом – все быстрей и быстрей. Длинная вереница вагонов постепенно превратилась в уходящую темную точку. А над ней продолговатой кляксой повис сизый угольный дым.

Клим Пантелеевич раскрыл купленный на станции свежий «Кавказский край» за 7 июня 1911 года и пробежал глазами по строчкам. На третьей странице он обратил внимание на несколько необычное сообщение, размещенное в колонке «Происшествия»:

Вчера, в одном из номеров гостиницы «Метрополь» с помощью инструмента, известного в воровской среде под названием «балерина», был вскрыт сейф, из которого бесследно исчезли драгоценности, принадлежащие приехавшей из Америки семейной паре. По словам потерпевшей Эмили Браун, сумма похищенного составляет приблизительно сто тысяч долларов США, что по нынешнему курсу иностранных валют эквивалентно 194 000 рублей. Несмотря на столь значительную утрату, вышеупомянутая чета не собирается покидать Ессентуки. Как поведал нашему корреспонденту пострадавший – Николас Браун, местные источники оказывают исключительно благотворное влияние на состояние его здоровья. Именно по этой причине он и его супруга планируют продолжить лечение. Между тем полиция сразу же приступила к энергичному расследованию. Однако, как нам стало известно, даже привлечение к поискам знаменитой ищейки Молли (спешно доставленной из Пятигорска на моторном экипаже) не дало хоть каких-нибудь значимых результатов. К сожалению, сие происшествие наносит ощутимый ущерб репутации нашего курорта и сводит на нет все старания местной администрации, приложившей немало усилий для рекламы Кавказских Минеральных Вод в заграничных печатных изданиях».

«Ох уж эти американцы! – подумал Ардашев. – Выдержке и самообладанию господина Брауна можно позавидовать. Несмотря ни на что он продолжает лечение! И правильно. В жизни главное – не отступать от намеченной цели. А препятствия, что встречаются на пути, могут лишь замедлить ход ее исполнения, но только и всего. Собственно говоря, такая кража могла случиться где угодно: хоть в Париже, хоть в Лондоне, а может и в Нью-Йорке. Тут уж ничего не поделаешь! «Мектуб кисмет» – как говорят арабы, – мысленно усмехнулся адвокат, – «на все воля Аллаха». Так-то оно так, да вот только готов биться об заклад, что за этой парочкой долго и терпеливо приглядывали. Иначе вряд ли бы преступники смогли так чисто сработать».

Клим Пантелеевич посмотрел в окно. Все яснее проступали горные вершины: Верблюд, Змеиная, Бык, а за ними – Развалка, напоминающая спящего льва. А дальше – у татарского аула Канглы – на голубой простыне неба появилось остроконечное лезвие Кинжала. Однообразие пейзажа нарушали лишь картинные виды Бештау, Машука, да панорамная долина Подкумка с поднимающимися вдалеке вершинами Юцы. Поезд бежал по степи, благоухающей запахами полевых трав и цветов.

Ессентуки встретили пассажиров темной зеленью старого парка и взметнувшимся ввысь куполом церкви Святого угодника Пантелеймона. Сбавив ход, уставший паровоз остановился под ажурной металлической крышей вокзала.

Проходя под тенью высоких лип, Нижегородцев заметил:

– Мы с женой заказали номера в «Метрополе». Вполне уверен, что и вы не откажетесь от столь уютного пристанища. В туристическом агентстве нас заверили, что номера оснащены по высшему разряду. В них есть все что нужно: водопровод, электрическое освещение, ванные комнаты и даже телефон. Имеется ресторан, бильярдная, музыкальный салон и библиотека. В общем, на сегодняшний день это лучшая гостиница в Ессентуках.

– Значит, так тому и быть, – адвокат отчего-то опять вспомнил расхожую арабскую мудрость. Он повернулся в сторону биржи и махнул рукой. Подъехали два фиакра.

До главного входа в парк фаэтоны домчали быстро. На фасаде роскошного четырехэтажного здания, выстроенного в стиле ампир, пестрело название отеля.

– Приехали, ваше благородие, – молодой услужливый извозчик снял чемоданы.

Из массивных резных дверей выбежали носильщики в черных длинных фартуках и, подхватив багаж с обеих колясок, стали заносить его внутрь помещения.

Клим Пантелеевич достал бумажник, выудил целковый и протянул вознице.

– Уж больно много, барин. Такса обычная – 20 копеек.

– Бери-бери, не стесняйся.

– Благодарю покорнейше. Позвольте вам с поклажей помочь…

Адвокат кивнул в ответ и вместе с супругой проследовал в вестибюль.

Великолепие интерьеров поразило воображение даже много повидавшего на своем веку Клима Пантелеевича. С высокого потолка свисала люстра из чешского хрусталя. Поймав солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь высокие венские окна, она разбивала их на тысячи мелких бликов и разбрасывала свет по паркету, лепным украшениям стен, по классическим колоннам и полированным кофейным столикам.

Усевшись в мягкие кожаные кресла, присяжный поверенный достал коробочку любимого монпансье «Георг Ландрин» и, выбрав прозрачную конфетку, отправил ее в рот. Между тем Вероника Альбертовна что-то оживленно обсуждала с женой Нижегородцева на соседнем диване. А доктор, между тем, кому-то телефонировал, передавая трубку амбушюра портье.

Не прошло и пяти минут, как чудодейственная сила врачебного братства принесла свои плоды. Лицо Нижегородцева посветлело, как надраенный корабельный колокол.

– Вот, пожалуйста, Клим Пантелеевич, – протягивая длинный ключ на деревянной груше, выговорил доктор. – Так что живите и наслаждайтесь. Мало того, что комната с балконом, так еще и вид живописный – на парк. Но признаюсь честно – без помощи Стильванского не обошлось.

– Надеюсь, Николай Петрович, мне представится возможность отблагодарить вашего приятеля бокалом хорошего французского вина.

– Всенепременно-с. Сделаю все от меня зависящее, чтобы вас познакомить. Куприян Савельевич человек исключительно интересный. И к тому же он, как и вы, литератор. Сотрудничает с местными газетами. По крупицам собирает хронологию последних дней жизни великого Лермонтова. Его можно слушать часами… Ну, да ладно. Я совсем вас заболтал. Давайте лучше пройдем в номера. Вот и горничная нас дожидается.

Постояльцы не спеша поднялись по мраморной лестнице на второй этаж. Проходя по коридору, адвокат обратил внимание на едва заметные карандашные знаки, начертанные на стене: прямоугольник с вертикальной линией, как бы отрезающий от фигуры одну восьмую, под ним еще один, но уже с полукругом, соединяющим верхние углы; напротив первого стояла цифра 29, а внизу – большая галочка. «Если бы не эта лихая завитушка у последней буквы, – машинально рассудил присяжный поверенный, – то эти настенные письмена можно было бы принять за невинное детское баловство. А впрочем, вполне возможно, что это лишь плод моего воспаленного воображения. Интересно, а какой номер у нашей комнаты?»

– Вот и пришли. Это ваша дверь. А мы почти по соседству, – указывая вперед рукой, весело проговорил Нижегородцев.

Ардашев поднял глаза. Прямо перед ним желтым бронзовым цветом отливали две цифры.

– Двадцать девять, – отчего-то вслух произнес он.

 

2. Перстень с печаткой

Предчувствие близости чего-то нехорошего с самого утра не покидало присяжного поверенного. Вроде бы и привык давно ко всяким неожиданностям, а все равно было как-то не по себе. Повинуясь старой привычке докапываться до истоков появления переживаний, Клим Пантелеевич, понял, что его волновали две вещи: пропажа драгоценностей из сейфа заезжей американской пары и цифра 29 на стене рядом с дверью обслуги.

После легкого завтрака, оставив супругу на попечение Нижегородцевых, адвокат прошел в вестибюль. Портье – молодой человек лет тридцати, с завитыми кверху кончиками усов, – увидев приближающегося постояльца, выжидательно наклонился вперед и вежливо пропел:

– Доброе утро, сударь. Чего желать изволите?

– Видите ли, вчера мне в руки попалась газета, в которой говорилось о краже драгоценностей, случившейся здесь несколькими днями ранее. Скажите, а в каком номере живет пострадавшая американская семья?

– Теперь в 35-м.

– А что значит «теперь»?

Потупив голову, портье смущенно пояснил:

– Раньше они жили в вашем, 29-м номере. Но еще шестого июня, после того как стало известно о краже, господин Запалов – хозяин гостиницы – распорядился предоставить американцам лучшие апартаменты на третьем этаже. – Он поднял глаза, – но вы не волнуйтесь, мы заменили сейф, и в вашей комнате теперь ничто не напоминает о произошедшем несчастии. А вон, кстати, и они, – полушепотом проговорил служащий и повернул голову в сторону молодой дамы, следовавшей в сопровождении высокого господина лет сорока.

Стройная брюнетка с большими черными глазами, аккуратным носиком и выразительными губами остановила взгляд на присяжном поверенном. «Именно таких красавиц изображают на рекламных буклетах автомобилей Форда» – отчего-то подумал Ардашев. Между тем иностранцы уже приблизились к стойке портье.

– Good morning! – выдавил приветливую улыбку американец и вежливо поклонился в сторону Клима Пантелеевича. Его прелестная спутница, взмахнув длинными ресницами, словно жар-птица крылами, поздоровалась одними глазами.

– Good morning. Glad to meet you here, – скороговоркой, съедая окончания, гортанно произнес Ардашев на диалекте Южных американских штатов.

– Oh! Have you ever been to States? – от удивления иностранец слегка задвигал усами.

– Never. But some years ago I had a deal with your compatriots from San-Francisco. – By the way, my name’s Klim Ardashev. I’m a lawyer.

– Pleased to meet you. I’m Nicolas Brown. Let me introduce my wife Amelia.

Незнакомка приветливо улыбнулась и чуть слышно проронила:

– Frankly speaking, you’re the first Russian I have ever seen speaking English so properly.

– Thanks a lot, madam, – галантно поклонился присяжный поверенный.

– Hope to see you soon, – с легким замешательством пролепетало очаровательное создание. Взяв мужа под руку, она заторопилась к выходу.

На лестнице послышался легкий женский смех, Ардашев обернулся. Нижегородцев, спускаясь вниз по мраморным ступенькам, веселил жену и Веронику Альбертовну какой-то очередной забавной историей.

– Итак, Клим Пантелеевич, вы готовы отдать себя во власть безжалостных самодвижущихся устройств доктора Цандера? – вопросил врач и, поймав недоуменный взгляд, пояснил: – Система занятий на аппаратах, придуманных моим шведским коллегой, позволяет излечить многие болезненные явления посредством систематических упражнений. Эта лечебная гимнастика применяется при болезнях сердца, нервных расстройствах, искривлениях скелета и ожирении. Более полусотни снарядов приводятся в движение, как силой самого пациента, так и электромотором. Одни устройства копируют езду верхом на лошади, другие – на верблюде, третьи – катание на велосипеде, ну и прочее. А если перед этим воспользоваться услугами массажистки, то добиться положительного эффекта можно намного быстрее. Доктор Эйнгорн – заведующий «Институтом Цандера» – настоятельно рекомендует каждому пациенту до занятий механотерапией выпить не менее трех стаканов из любого источника. Кстати, эти гимнастические тренажеры нашли широкое применение не только в Европе, но и в Америке.

– К физкультуре я всегда относился с уважением. Что ж давайте прогуляемся. Далеко ли до гимнастической залы?

– Нет, Цандеровский институт находится совсем рядом. Но я предлагаю прежде прогуляться по этому великолепному Эдему и только потом перейти к физическим занятиям. Давайте поднимемся немного вверх, доберемся до четвертого источника и затем вернемся обратно.

– Полностью полагаемся на вас, дорогой Николай Петрович, – Вероника Альбертовна послушно, точно ученица перед сэнсэем, сложила лодочкой затянутые в белые перчатки ладони.

Впереди показалась ажурная беседка чугунного литья у знаменитого 17-го источника. К нему примыкала галерея с пристроенным зданием Театр-парка, в котором, судя по расклеенным на тумбах красным афишам, давал концерт Федор Шаляпин.

Отдыхающие, забыв о суете, неторопливо шествовали по дорожкам курортного сада, вдыхая благоухание магнолий, нежный запах роз и аромат ирисов. Где-то далеко играли Моцарта.

– Немного выше находится музыкальный павильон, – объяснил Николай Петрович.

Проследовав по аллее до Николаевских ванн, компания достигла источника № 4. Деревянное здание, украшенное двумя желтыми куполами, приветливо встречало отдыхающих. Отведав целебной воды весьма специфического вкуса, семейные пары пошли в обратном направлении. Нижегородцев хорошо ориентировался в парке и часто менял маршрут, стремясь показать как можно больше достопримечательностей.

Скульптура орла, терзающего змею, невольно заставила приятелей остановиться.

– Великолепное творение, – невольно вырвалось у Ардашева. – А кто автор?

– Скульптор Шодкий, – пояснил доктор. – Это аллегория на тему целебных вод и человеческих болезней.

– Согласитесь, что в этой композиции есть какая-то недосказанность, – задумчиво проронила Вероника Альбертовна, – так до конца и не ясно, кто же все-таки одержал верх. Ведь змее достаточно изловчиться и всего единожды ужалить отважного орла. Мне кажется, что тем самым автор придал композиции скрытый подтекст. Ведь иногда кажется, что недуг вылечили, но в последний момент он, по каким-то совсем необъяснимым причинам, вновь набирает силу, и человек гибнет.

– А ты не находишь, дорогая, что птица уже разделалась со своей добычей? Смотри, ее раскрытые крылья застыли в форме латинской буквы «V» – символа победы. Да и к тому же небесный хищник здесь олицетворяет добро, змея – зло… А исход вечного противостояния хорошо известен.

– Не знаю, Клим Пантелеевич, – врач остановился в нерешительности. – Пожалуй, в словах Вероники Альбертовны есть рациональное зерно. Изо дня в день мы повторяем одну и ту же азбучную истину о верховенстве добра, но не потому, что так есть на самом деле, а скорее чтобы убедить в этом самих себя. Но, если задуматься, в извечном соперничестве этих двух начал явного лидера так и нет.

– Тут уж позволю, Николай Петрович, с вами решительно не согласиться. Творцом добра является единственно Бог, а зло чинит сам человек, введенный в греховное искушение Сатаной. Таким образом, насколько Господь могущественнее дьявола, настолько и добро сильнее зла.

– Да, с этим не поспоришь, – смиренно согласился доктор.

Чуть поодаль возникло каменное здание соляно-щелочных ванн. Сферический купол со шпилем, колонны с капителями, длинный ряд высоких окон придавали сооружению вид строгой монументальности и величия. Значительно ниже по аллее, у бювета Газа – Пономарева выстроилась небольшая очередь. Скучающие дамы оживились, рассматривая пока еще незнакомые лица вновь прибывших курортников.

Примерно через четверть часа слева выросло небольшое строение в модерновом стиле с изящными контурами арок по фасаду, тремя маковками куполов, ощетинившихся стрельчатыми шпилями. На верху, как раз перед входом, была установлена огромная ваза.

– Вот мы и добрались, – весело проговорил Нижегородцев. – Неспешная прогулка – хорошее начало для занятий механотерапией.

– К тому же она способствует философическим рассуждениям, – внесла свою лепту в беседу молчавшая до поры Ангелина Тихоновна.

– Что ж, как говорится, милости прошу, – доктор открыл дверь и пропустил внутрь своих спутников.

На стене висел отпечатанный типографским способом прейскурант, из которого следовало, что цикл сеансов из десяти тренировок стоил значительно дешевле отдельных занятий.

– И все-таки, дорогая, – Ардашев посмотрел на жену, – давай не будем торопиться и для начала оплатим только сегодняшнее посещение. Стремление заниматься спортом – желание переменчивое.

Супруга рассудительно повела бровями и согласно кивнула.

Клим Пантелеевич выудил из портмоне три рубля и протянул в окошко кассы. Получив два билета, он не удержался от соблазна и заглянул в щелку чуть приоткрытой двери… Ба! Такого ему еще видеть не доводилось! В просторной спортивной зале одновременно занималось человек сорок-пятьдесят. В основном это были тучные мужчины в строгих костюмах и уже немолодые женщины в длинных платьях. Все настолько увлеченно выполняли указания врача, ходившего между гимнастическими аппаратами, что до особ противоположного пола никому не было дела. Механические устройства выглядели необычно. Некоторые из них сами массажировали спину и живот, другие – имитировали подъем в гору, третьи – греблю на лодке, четвертые создавали ощущение скалолазания. Были и такие, которые поколачивали, разминали и даже поглаживали различные участки тела пациентов. Знакомый американец усиленно крутил педали на велоснаряде.

– Фантастика! – воскликнул адвокат.

– Да, – согласился Нижегородцев. – Говорят, этих железных монстров купили на Нижегородской ярмарке за двадцать две тысячи рублей.

– А где же спрятана динамо-машина?

– В подвале.

И в тот самый момент за спиной присяжного поверенного раздался душераздирающий женский крик. Он вылетел откуда-то из глубины помещений с надписью «кабины для массажа». Клим Пантелеевич невольно обернулся. Вероника Альбертовна от неожиданности опешила и укоризненно посмотрела на мужа, как будто бы именно он являлся виновником всего происходящего. Докторша прилипла к плечу супруга и как ребенок зажмурила от страха глаза. Вдруг в коридор выскочила испуганная медицинская сестра. Увидев людей, она остановилась, закрыла лицо руками и разрыдалась в голос.

Почти сразу из недр залы выплыл толстый и круглый, как пробочный поплавок, господин, уже давно перешагнувший пятидесятилетний рубеж. Его внешность была типичной в середине прошлого века, а теперь выглядела неким анахронизмом. В особенности это касалось густых рыжих усов, плотно сросшихся с бакенбардами, и двойного, гладко выбритого подбородка. Он был одет в темные брюки, синюю сорочку и жилет. Из бокового кармашка свешивалась увесистая золотая цепочка от часов. Черные лакированные туфли из тонкой гладкой кожи издавали едва слышный скрип – верный признак новизны.

– Анфиса, что случилось? – он осторожно взял девушку за локоть.

Отняв руки от заплаканного лица, она указала в сторону массажной комнаты и едва выговорила:

– Савелий Януарьевич, там… убили.

С трудом втискивая массивное тело в узкий коридор, мужчина ринулся в процедурную. Ардашев и Нижегородцев, не сговариваясь, поспешили за ним.

На высокой кушетке, скорее напоминающей стол, вниз лицом лежал человек. Его голова была повернута вправо, глаза открыты, торс оголен, руки согнуты в локтях, до пояса он был накрыт простыней. Из-за мочки правого уха выступала фигурная рукоятка стилета. Острие вошло глубоко, и смерть, судя по всему, была мгновенной. Кровь залила всю правую часть покрывала и густыми вишневыми каплями падала на пол. Внизу образовалась темно-красная лужа размером с обеденную тарелку. На левом мизинце хищно блестела печатка из английского золота. На щитке перстня красовалась латинская буква V. Верхняя одежда убитого – пиджак, галстук и сорочка висели здесь же, на вешалке.

– Боже милосердный! – выдохнул толстяк. От волнения его брюхо заколыхалось, грозя вырвать с мясом жилетные пуговицы.

– Смерть наступила всего несколько минут назад, – сухо и как-то обыденно заметил Нижегородцев. – Лезвие, вероятно, задело мозг…

Тот, кого только что назвали Савелием Януарьевичем, поднял недоуменный взгляд и сипло спросил:

– Вы, позвольте узнать, кто будете?

– Николай Петрович Нижегородцев, практикующий врач. А это – Клим Пантелеевич Ардашев – присяжный поверенный.

– Я – доктор Эйнгорн. Заведую этим павильоном, – с изрядной долей волнения ответил он, и тут же, повернувшись к сестре, добавил: – Вот что, милая, позовите городового и скажите, что здесь произошло убийство. И еще: в зале объявите, что на сегодня все занятия отменяются. Но те, кто купил билеты недавно, пусть сделают отметку у кассира. Это позволит им завтра заниматься бесплатно.

– Что ж, господа, пройдемте. Остальное – дело полиции. – Эйнгорн собирался уже набросить на мертвеца простынь, но Ардашев его остановил:

– Минутку, – адвокат склонился над левой кистью покойного и неожиданно вывернул ее наружу, что-то рассматривая изнутри. Он на миг задумался, а затем отошел в сторону, позволив доктору накрыть труп.

 

3. Тайная миссия

Из вагона пригородного поезда на освещенный фонарями перрон ессентукского вокзала, вышел долговязый человек в сюртучной паре, в котелке и с английским саквояжем. Серые холодные глаза на выкате, напомаженные донкихотские усы и крючковатый нос обаяния ему не добавляли. Он скорее напоминал злого циркового дрессировщика из детской книжки, который длинным хлыстом безжалостно мучил на арене добрых африканских львов и молодых бенгальских тигров, заставляя и тех и других прыгать через огненные кольца, катать огромные шары и поочередно носиться на спинах обезумевших от страха несчастных арабских скакунов.

Завидев свободного извозчика, он забрался в коляску и негромко, как это присуще людям, сознающим свою власть, изрек:

– В участок!

– Это мы мигом, ваш-бла-родь! – ответствовал бородатый возница и, дернув за поводья, пустил экипаж по булыжной мостовой.

Помощник начальника пятигорской полиции тридцатисемилетний армейский капитан Вениамин Янович Круше впервые надел на себя мундир стража порядка три года тому назад. Это случилось сразу после успешного окончания краткосрочных курсов при Департаменте полиции. Злые языки говаривали, что бывший пехотный офицер подал рапорт на увольнение из армии после того, как в его роте повесился солдат – в недавнем студент, отчисленный из Петербургского университета.

К новой для себя ипостаси Вениамин Янович отнесся со всей серьезностью и с самых первых дней с головой окунулся в работу. Начальство его усердие ценило, а сослуживцы сторонились. Неразговорчивый, дисциплинированный и очень требовательный службист многих раздражал. Не прошло и года, как полицмейстер вышел в отставку. Освободившееся место занял назначенец из Терского областного полицейского управления, а Круше стал его первым помощником. Несомненно, это была большая удача! Именно здесь находилось Управление Пятигорского отдела Терской области и Управление Кавказских Минеральных Вод. Не столица, конечно, но все-таки и не какой-нибудь там захолустный Кизляр или Моздок.

Без всякого преувеличения можно было сказать, что Вениамин Янович оказался на своем месте. Склонность к основательному анализу любой ситуации, хорошая реакция и личная смелость в его сегодняшней профессии играли немаловажную роль.

Но чего греха таить, и на новой стезе трудностей тьма. Ведь с открытием курортного сезона на воды съезжались не только отдыхающие с прислугой, а еще и бесчисленные врачи, медсестры, модистки, куаферы, сапожники, носильщики, полотеры… Да ладно бы только простой люд – это еще куда ни шло! – а за ними тянулись так называемые «перелетные скворцы»: «громщики», «марвихеры», «поездушники», «рыболовы», «арапы», «мазурики»… Да разве всех перечислишь? А поскольку в городе сыскное отделение еще не было открыто, то вся работа по розыску преступников легла на плечи четырех человек, главным из которых и был Вениамин Янович.

«Слава богу, хоть террористов повывели», – подумал Круше. Он хорошо помнил обстоятельства циничного убийства сорокалетнего начальника кисловодской полиции. Тогда, как раз под новый 1908 год, два желторотых студента подкараулили штабс-капитана Болдырева у самого входа в Казенный ресторан и хладнокровно расстреляли из двух револьверов. Именно после того теракта власти решительно взялись за обнаглевших революционеров. Одних отправили на виселицу, других – на бессрочную каторгу. «А вот этот сезон поначалу обещал быть спокойным, – продолжал размышлять капитан, – если, конечно, не считать майское самоубийство студента в кисловодском казино, три карманных кражи в Железноводске, да пьяную поножовщину пятигорских армян на свадьбе. Да-с, – грустно вздохнул Вениамин Янович, – вот и поди угадай, сколько времени придется куковать здесь по казенной надобности… Неужели без меня не могли разобраться?»

Действительно, несмотря на наличие в группах собственной полицейской и судебной власти, согласно недавно полученной телеграфной депеше из Владикавказа, пятигорскому полицмейстеру предписывалось отправить в Ессентуки опытного сотрудника, который и должен был возглавить расследование преступления, совершенного в Цандеровском институте.

Проехав по Пантелеймоновской улице до новой Казенной гостиницы, коляска остановилась. Извозчик угодливо вымолвил:

– Вот и приехали ваш-бла-родь.

Пассажир молча высыпал в руку возницы небольшую горсть меди и зашагал к зданию полиции.

У дверей курил городовой. Завидев приближающегося штатского, он несколько развязано спросил:

– А вы по какому делу, господин хороший?

Не произнося ни слова, Круше предъявил полицейскую карточку. Дежурный бросил в урну окурок и, проглотив дым, вытянулся во фронт.

– Пристав на месте?

– Так точно. Разрешите провести?

– Я сам.

Пройдя по темному коридору, он невольно остановился у полуоткрытой двери. В небольшой комнате с зелеными обоями и портретом государя-императора в самом углу стоял потертый турецкий диван времен генерала Ермолова и покосившийся книжный шкаф с кипами толстых, перетянутых бечевкой канцелярских папок. Их было так много, что некоторые лежали прямо на полу. У противоположной стены выстроились в ряд сверкающие черным лаком пять новых венских стульев. А посередине этого скромного помещения величественно располагался массивный, с резными ножками, письменный стол, над которым склонился главный станичный полицейский пристав – штабс-ротмистр Унтилов. Ворот его мундира был расстегнут. Он что-то увлеченно вычерчивал карандашом на листке почтовой бумаги, а в пепельнице из черепашьего панциря догорала забытая папироса. Синий дым клубился вверх, медленно проплывал под потолком, и, повиснув ненадолго над зеленым абажуром фотогеновой лампы, бесследно исчезал в черном квадрате распахнутого окна.

– Позволите? – заходя в комнату, вежливо поинтересовался Круше.

– Здравия желаю, господин капитан, – станичный пристав поднялся, торопливо застегивая левой рукой ворот кителя.

Сняв перчатки, Круше протянул руку:

– Ну, здравствуйте, Константин Аркадьевич.

Ответив на рукопожатие, Унтилов заметил:

– Вы, я вижу, с дороги. Я сейчас прикажу перекусить чего-нибудь…

– По поводу еды не беспокойтесь. Я не голоден, а вот от стакана чая не откажусь.

Пристав понимающе кивнул, скрылся за дверью, и, дав указание городовому, вернулся. Пододвинув гостю стул, он спросил:

– А вы где остановились, Вениамин Янович?

– Пока нигде. Решил прямиком с вокзала к вам нагрянуть. Думаю, наверняка господин штабс-ротмистр по старой армейской привычке все еще на работе. И вот, как вижу, не ошибся.

– Так ничего другого не остается. А с размещением проблем не будет, – доставая из шкафа чашки с блюдцами, сахарницу и небольшую фарфоровую вазочку с разноцветной карамелью, проговорил хозяин кабинета. – Я поселю вас в «Москве» – это меблированные комнаты неподалеку.

– Вот и чудесно. Вы, наверное, догадались, что послан я сюда как раз для расследования убийства в гимнастической зале этого… как его…

– Цандеровского института механотерапии, – пришел на выручку коллега.

– Да-да, будь он трижды неладен! А кто погибший?

– По документам – Савелий Макарович Изюмов, купец из Варшавы. Приехал сюда недели две назад. Как выяснилось, не так давно он сорвал солидный куш в «железку» на даче Кавериной.

– Он жил там?

– Нет, поселился он на квартире, а в пансионат иногда наведывался для игры. Там вечерами собирается азартная публика. Нам об этом хорошо известно, но пока мы смотрим на это сквозь пальцы.

– Да и не только вы. Такая ситуация складывается по всем группам. Будь моя воля, я бы все эти картежные салоны запретил. Туда жулье слетается, как мошкара на газовый рожок.

– Полностью с вами согласен. Но, к сожалению, начальство считает, что привлекать отдыхающих на курорт следует любыми средствами и даже азартными играми.

– Вот-вот. А госпожа Грановская-Калмыкова собирается, под сурдинку, в Ессентуках публичный дом открывать. Видимо, одного кисловодского «красного фонаря» ей уже мало…

– Слишком уж предприимчивая особа! – тяжело вздохнул полицейский. – Даром что женщина. Казино с мюзик-холлом, дом терпимости, семь дач; и в каждой – девочки, карты, ресторан… несмотря на то, что официально азартная игра разрешена только в «Мавритании». Пробовали мы к ней подступиться – да что проку! – покровители слишком высокие. Это и понятно – дама привлекательная, правда, не особенно счастливая – мужья окочуриваются, как пчелы на морозе. Ходят слухи, что последнее время господин Трощинский оказывает ей слишком почтительные знаки внимания. Ну да ладно, Константин Аркадьевич, давайте вернемся к покойному Изюмову. Орудие преступления у вас?

– К сожалению, нет. Я его передал судебному следователю. У меня остался только протокол осмотра и фотографическая карточка, – штабс-ротмистр выдвинул ящик стола и протянул гостю синюю папку. – Вот он, этот самый кинжал.

Неслышно появился дежурный. Наполнив стаканы, он оставил в комнате два чайника и так же бесшумно удалился.

– Да, вещица знатная. – Круше углубился в чтение следственного документа: «Стилет. Стальное кованое лезвие; ручка украшена серебром. Общая длина кинжала – 6,02 вершка; длина клинка – 3,14 вершка. С обеих сторон тело клинка украшено травленым орнаментом с изображением головы Медузы горгоны. Клинок стальной, четырехгранный. Крестовина короткая, с закругленными концами. Рукоять посеребренная, цельнолитая, выполнена в виде миниатюрной скульптуры двух кавалеров и дамы; имеет надпись: «Morte el nemico», что означает – «Смерть врагу моему».

Помощник пятигорского полицмейстера оторвал взгляд от протокола, сделал несколько глотков горячего, как расплавленный свинец, чая, и, крякнув от удовольствия, осведомился:

– А что дал обыск?

– Личных вещей у погибшего было совсем немного… так, бельишко, рубашки да пара мужских французских журналов. По нашей картотеке он не проходит. Но запрос в Варшаву я отправил. К тому же и родственников его следует уведомить, чтобы выехали.

– А свидетели что говорят?

– Ничего интересного. – Пристав усмехнулся, вспомнив бессвязные причитания медицинской сестры да формальные объяснения заносчивого доктора Эйнгорна, сводимые к одним отрицаниям: «Не видел, не знаю, не помню…» Даже туманная надежда на отпечатки пальцев и та растаяла вместе с легким облачком серебряной пыли, возникшей от движения кисти эксперта, которого прикомандировали к участку только на время курортного сезона. – Сестра пояснила, что, как обычно, она провела пациента в массажный кабинет и ненадолго вышла. Через три-четыре минуты она вернулась и увидела, что за ухом у него воткнут нож, а с кушетки капает кровь. Дамочка сразу же стала звать на помощь. Вот и все. А доктор прибежал уже на ее крик. Вместе с ним зашли еще два человека: врач Нижегородцев из Ставрополя и присяжный поверенный тамошнего окружного суда Ардашев.

– Клим Пантелеевич? – полицейский удивленно вскинул голову.

– Не помню точно имени отчества, но, по-моему, так он и представился.

– А он как тут оказался?

Унтилов рассеянно заморгал глазами, не совсем понимая причину удивления коллеги.

– Лечится. Прибыл вместе с женой. Проживает в «Метрополе», как и доктор. Азарий Саввич на всякий случай отобрал у них объяснения.

– Кто, простите?

– Боголепов – наш судебный следователь. А вообще-то этот Ардашев с первых минут показался мне подозрительным типом, – задумчиво проронил бывший командир эскадрона, – уж очень он интересовался, какие вещи были обнаружены при обыске номера убитого. Да все карту в руках вертел…

– Что-что? – встрепенулся капитан.

– Ах да, простите, Вениамин Янович, запамятовал. У покойного во внутреннем кармане лежала карта. Азарий Саввич по доброте душевной разрешил ее адвокату осмотреть. Так он ее разве что на зуб не попробовал; и на свет рассматривал и ладонью по ней водил. Да вот она, – пристав открыл ящик стола, порылся в нем и выудил ничем не примечательную червовую десятку.

– Позволите? – капитан взял со стола лупу, принялся исследовать цветной прямоугольник. – Ничего особенного не вижу. На «зеркальную» не похожа и для «своей» не сгодится, потому как с золотым срезом.

– Такая колода стоит два с полтиной. В основном они поставляются к высочайшему двору.

– Это так, но и в магазинах их немало, – Круше в задумчивости поднял глаза к потолку, – вот только понять не могу: зачем он ее при себе держал?

– А если это был его талисман? Такая, знаете ли, счастливая карта. Игроки ведь суеверны! Вот и адвокат тогда тоже задумался… А если откровенно, то странный он какой-то: сам себе на уме. И уж больно этим делом заинтересовался. Я ненароком подумал, что, может быть, Ардашев знал раньше Изюмова. Допустим, тот мог быть его клиентом или знакомым?

– Нет-нет. Тут другое дело – спортивный интерес, если хотите. – Круше поднялся, подошел к открытому окну, резко развернулся на одних каблуках и горячо выпалил: – Этот присяжный поверенный довольно известная личность. Хотите – верьте, хотите – нет, а на сегодняшний день он не проиграл ни одного процесса. А все потому, что берется защищать лишь тех подсудимых, в чьей невиновности он абсолютно уверен. Способ его работы оригинален – найти истинного злодея и оправдать тем самым подзащитного. Здорово, а?! – Он немного помолчал и добавил: – Скорее всего, его заинтересовало само преступление, и вполне вероятно, у него уже есть кой-какие соображения. Да вот только знать бы, что он обо всем этом думает!

– Мы, собственно, можем его вызвать вполне официально, – неуверенно выговорил Унтилов.

– Ах, дорогой мой, Константин Аркадьевич! Да как же вы будете его увещевать? Мол, уважаемый Клим Пантелеевич, окажите властям содействие в расследовании загадочного убийства, поскольку у господ полицейских на этот счет не имеется никаких соображений, так, что ли?

Пристав молча потянулся к пачке «Суворов» и вежливо предложил гостю:

– Прошу вас.

– Спасибо, но я привык к своим, – Круше выудил из кармана оксидированный портсигар и достал папиросу. – «Гильзы «Колью», – процитировал он рекламу, – делают курение совершенно безвредным, потому что внутри находится вата, задерживающая вредные смолы».

Услужливо чиркнув спичкой, штабс-ротмистр предложил:

– А что, если установить за адвокатом негласное наблюдение: с кем общается, куда ходит, кому звонит…

Круше поморщился.

– Нет, это не пойдет. Хотя, наверное, с портье «Метрополя» стоит переговорить. Ну и на телефонной станции «барышням» отслеживать его вызовы большой трудности не составит. А я, пожалуй, попробую завести с ним дружбу. – Он весело посмотрел на собеседника. – Так что придется вам делать вид, что вы со мною незнакомы. Ну, а ваши городовые меня и так не знают, за исключением сегодняшнего дежурного. Стало быть, на этом и порешим – следствие я буду проводить инкогнито, выдавая себя за отдыхающего… ну, положим, за недавно овдовевшего пехотного капитана, который, потеряв жену, с горя вышел в отставку. Посмотрим, какой с этого будет толк. А с вами, Константин Аркадьевич, и следователем этим…

– Боголеповым…

– Да, – кивнул головой капитан, – я бы встретился здесь в это же самое время, этак денька через три-четыре, скажем, 15-го, в четверг. Возможно, к этому времени мне удастся что-нибудь накопать. И еще: вы уж постарайтесь поселить меня так, чтобы в «Москве» ни сном ни духом не ведали, кто я на самом деле.

– Слушаюсь, господин капитан. Все сделаю – комар носа не подточит.

– А как продвигается дело с кражей у американцев?

– Мы провели несколько обысков у барыг, но результат пока нулевой, – развел руками штабс-ротмистр.

– А с Матушкиным по душам не беседовали?

– Как же! Лично в Кисловодск ездил! «Готов, – говорит, – поклясться перед Святым Евангелием и Крестом Животворящим, что мои люди к этому делу никакого касательства не имеют».

– Сдается мне, что нет ему резона комедию разыгрывать. Ведь стоит нам захотеть, и от всей его «империи» камня на камне не останется. И он это прекрасно понимает.

– Это уж точно, – согласно кивнул Унтилов. – Еще стаканчик?

– Давай, Константин Аркадьевич, наливай. Чаек-то, вижу, Споровский?

– Только его и признаю. А может, по-гусарски?

– Можно и по-гусарски, только в резвый галоп не переходи, а то знаю я вас, кавалеристов…

Кряжистые раскидистые липы и тонкие барышни-березки шелестели ветками на ветру, слушая через распахнутое окно неторопливый разговор двух отставных армейских офицеров. Доливая в стаканы крепкий гавайский ром, они до самого утра вспоминали былую юнкерскую молодость и строевую службу в дальних, забытых богом гарнизонах.

 

4. Завтрак с Шаляпиным

Курортная жизнь начиналась рано. Проснувшись, по обыкновению, в шесть часов, Ардашевы шли в парк пить воду. От бюветов неспешно добирались до эстрады, где ежедневно в семь утра начинал играть местный симфонический оркестр. Завтракать предпочитали в кафе неподалеку. Ближе к восьми туда же подтягивались и засони Нижегородцевы. И потому пятый столик на шесть мест, как правило, был абонирован только на четверых. Два свободных стула почти всегда пустовали, однако ближе к девяти от посетителей уже не было отбоя.

Вот и сегодня, покончив с яйцом пашот и семгой под соусом бешамель, все ждали, когда к десерту подадут кофе. За неимением других новостей компания вяло обсуждала прочитанную доктором новость о приближении к Солнцу странствующей кометы Энке. Эта ужасная космическая путешественница имела диаметр в 500 тысяч верст и по форме напоминала обычную тарелку. Узнав, что до ожидаемой встречи светила с незваной гостьей оставалось менее месяца, Вероника Альбертовна горестно покачала головой выразив тем самым неподдельное беспокойство о будущем Галактики. Ее тревога невольно передалась и Ангелине Тихоновне, глубокомысленно изрекшей стандартный в таких случаях вопрос типа: «А что же теперь с нами будет?» – оставшийся, впрочем, без ответа. А ремарка Клима Пантелеевича, что диаметр Земли намного меньше размера непонятного блуждающего объекта (всего-навсего 12 тысяч верст) и подавно привела представительниц лучшей половины человечества в уныние.

Тяжело вздохнув, Вероника Альбертовна обреченно потянулась за вторым розовым зефиром, мысленно ругая себя за опрометчиво купленные наряды на размер меньше. Пошла уже вторая неделя их отдыха, а лишние фунты так и не собирались убавляться, и новомодные платья, блузы и кофточки, призванные ловить на себе завистливые взгляды скучающей публики, едва налазили на ее располневший стан, или, в лучшем случае, грозили разойтись по швам при первом же неловком движении. «А тут еще и этот конец света!» – мысленно расстроилась супруга присяжного поверенного.

Сонно прошелестев газетой, доктор вдруг встрепенулся и, оборотившись к своему приятелю, вымолвил дрогнувшим от волнения голосом:

– А вот эта статейка под заголовком «Таинственная карта», пожалуй, не может вас не заинтересовать. Вот послушайте:

«Как нам стало известно из надежных источников, во внутреннем кармане летнего сюртука варшавского купца, убитого на прошлой неделе в Цандеровском институте, была обнаружена червовая десятка. Возможно, упомянутый факт никоим образом и не должен был бы привлечь наше внимание, если бы не найденная в его чемодане целая колода из пятидесяти двух карт. Непонятно, для какой цели убитый носил с собой эту единственную карту. Жаль, что представитель судебного следствия в грубой форме отказал нашему корреспонденту прокомментировать сей загадочный факт. Такая недальновидная позиция чиновников, призванных оберегать покой достопочтенных граждан, не только наносит ущерб престижу судебно-следственных органов, но и в полной мере игнорирует озабоченность общественности по поводу случившегося. А между тем все «водяное общество» находится в некоторой ажитации, опасаясь, как бы череда преступлений, начавшаяся с ограбления американской семейной пары и последующим загадочным смертоубийством варшавского негоцианта, не продолжилась вновь.

Гирша Эйдельман ».

Нижегородцев замолк, выжидательно глядя на Ардашева поверх очков.

– Да, – кивнул адвокат, – так и есть – червовая десятка, но не простая, а с золотым обрезом, то есть из глазетной колоды.

– Однако вы об этом мне ничего не говорили, – обиженным тоном выговорил доктор.

– Да разве это стоит того? Ну, карта, десятка… И что? Да и вообще, дорогой Николай Петрович, не забывайте, что мы с вами находимся на отдыхе. И нам нет никакого дела до всякой уголовщины.

– Кажется, к нам хотят кого-то подсадить, – прошептала Ангелина Тихоновна. И действительно, высокий тощий господин с орлиным носом в сопровождении официанта направлялся прямо к столу.

– Дозволите? – вежливо поинтересовался незнакомец. – Мне сказали, что у вас свободно.

– Конечно-конечно, садитесь, – гостеприимно пригласил Ардашев.

– Благодарю, – кивнул мужчина. – Поскольку вам придется терпеть мое общество, то разрешите отрекомендоваться: Вениамин Янович Круше, капитан от инфантерии в отставке.

– Вероника Альбертовна – супруга Клима Пантелеевича Ардашева, – начал знакомство доктор. – Ангелина Тихоновна – моя жена. А меня зовут Николай Петрович Нижегородцев. Я практикующий врач, а Клим Пантелеевич – адвокат.

– Позвольте, – привстал от удивления Круше, – а вы случаем не тот самый Ардашев, раскрывший тайну Мадагаскарского клада? Не так давно об этом писали все газеты.

– Он самый и есть! – гордо ответил доктор. – Наш русский Шерлок Холмс, не проигравший ни одного дела!

– Ну, Николай Петрович, – смутился Ардашев, – куда хватил! Прежде всего, я – присяжный поверенный, а расследования… они лишь способ защиты моих клиентов. Что ж до судебных побед, – он поднял глаза, – просто мне везет чаще, чем другим.

– И все-таки разрешите выразить мое искреннее почтение, – Круше протянул руку. – Для меня большая честь находиться с вами за одним столом.

– Да что вы… не стоит, – смутился Клим Пантелеевич, скромно ответив на рукопожатие.

– Смотрите! Шаляпин! – чуть не вскрикнула Вероника Альбертовна. – Надо же! Он идет к нам!

Высокий человек без шляпы, в светлом костюме и с черным французским бульдогом на поводке приближался аршинными шагами. Публика, заинтригованная появлением «золотого баса России», оживленно переговаривалась и с нескрываемым любопытством рассматривала мировую знаменитость.

Перед новым гостем в один миг возникли приборы, которые Круше так еще и не получил. Выдвинув стул, официант, словно крепостной лакей, ожидал, пока важный барин соблаговолит сесть. Подойдя к столу, корифей оперной сцены склонил голову в сторону Ангелины Тихоновны и любезно осведомился:

– Надеюсь, я не очень помешал вашему разговору? Вы позволите мне оккупировать этот стул?

Польщенная вниманием дама покраснела, точно гимназистка, и тут же смущенно пролепетала:

– Мы были бы очень рады… Федор Иванович…

Нижегородцев, взявший на себя роль церемониймейстера, поочередно представил присутствующих.

– Приятно оказаться в обществе столь интересных людей, – простодушно заметил певец, и в этот самый момент откуда-то снизу раздался лай. – А это Мазилка, – хозяин потрепал пса за ухом, – мой верный четвероногий друг. Очевидно, обиделся, что я его не отрекомендовал. – На кожаном ошейнике бульдога красовалась пробка от «Ессентуков № 17». Улыбнувшись, Шаляпин сказал: – Да вот хоть и наградил его «медалью», а он все равно местную водичку не жалует. Так нос и воротит.

Вновь показался официант, и, заняв выжидательную позу, осведомился:

– А вам, Федор Иванович, как обычно: кофе по-турецки, рокфор и яйца «с душком-с»?

– Пожалуй, парочку я бы съел, – заметив слегка недоуменный взгляд Вероники Альбертовны, солист императорского театра пояснил: – Советую вам, мои дорогие соотечественники, попробовать сие замечательное блюдо. Иной скажет, что в приготовлении яиц вкрутую уже невозможно придумать ничего нового. Не верьте! И здесь есть один замечательный рецепт: сварите яйца, а потом, не дав остыть, закопайте их в землю и выдержите ночь. За это время они приобретут неповторимый аромат. Советую попробовать. Кстати, здесь их готовят таким способом специально для меня.

Появился официант с подносом.

– Да, любезный, чуть не забыл. А Мазилке принеси сырой говядины; только порежь помельче. А то он прошлый раз от жадности чуть не подавился. – Федор Иванович щелкнул луковицей карманных часов и вновь убрал их. На его лице появилась едва заметная улыбка. – Странные дела происходят в Ессентуках. Второго дня гулял по парку и обнаружил, что у меня стащили хронометр. Как? Кто? Когда? Ума не приложу! Ведь лежали в жилетке, а цепочка была надета на пуговицу. Огорчился я поначалу. Вечером концерт, а настроения – никакого. Вернулся на дачу, открываю дверь, и что же вы думаете? На столе лежит мой «Брегет», а рядом записка: «Покорнейше просим прощения, господин Шаляпин. Часики возвращаем. Желаем здравствовать».

– Выходит, есть и у русских воришек благородство, – заметил Нижегородцев.

– У них единственно оно и присутствует, – оживился артист. – И в этом опять-таки повинна неизведанная тайна русской души. Ну не поверю я – хоть убей! – чтобы какой-нибудь портовый биндюжник в Марселе, Нью-Йорке или Лондоне вот так бы запросто отдал краденое назад!

– А я думаю, что все зависит от того, кто приказал этому карманнику вернуть «трофей», – расправляясь с розовым кусочком поджаренной ветчины, изрек Круше. – Не секрет, что воровской мир чрезвычайно иерархичен. Есть и там свои «царьки». Да ведь почитайте господина Крестовского и все поймете.

– Может и так, – Ардашев внимательно посмотрел на собеседника. – Только ведь от этого ничего не изменилось – «Брегет» на месте. Что ж, разрешите откланяться, господа. – Клим Пантелеевич поднялся.

– Дорогой Федор Иванович, – проворковала Ангелина Тихоновна, – мы просто очарованы вашим присутствием. И я надеюсь, что вы и дальше будете радовать нас своим прекрасным пением.

– Честь имею кланяться, мадам, – склонив голову в вежливом поклоне, певец бесцеремонно рассматривал неотразимую шатенку.

– Желаю приятного аппетита, – попрощался доктор, не замечая пристального внимания знаменитости к жене.

Оставив звезду сцены в обществе бывшего пехотного капитана и верного Мазилки, Ардашевы и Нижегородцевы направились вниз по аллее. Ангелина Тихоновна шла молча, невпопад отвечая на вопросы мужа, и совсем не вдавалась в суть беседы. Ее мысли находились еще там, рядом с королем оперы. Она чувствовала, как у нее пылают щеки и волнительно вздымается грудь при одной только мысли о возможности оказаться совсем близко с этим огромным, точно каменный утес, мужчиной с сильными руками и жгучим, как огонь молнии, взглядом, проникающим до самого сердца.

 

5. Червовый валет

Отдыхающая в Ессентуках публика была чрезвычайно пестра и разнообразна. Иногда попадались такие экземпляры, что Ардашеву, как начинающему литератору, безумно хотелось немедленно достать лист бумаги и зарисовать на память несколько особенно колоритных персонажей. Вот, например, навстречу степенно шествует одетая по давно прошедшей моде немолодая помещичья пара из какой-нибудь дальней – может, Костромской, а может, и Вятской – губернии, а за ними – принаряженная особа с розовым зонтиком от солнца и пятилетним баловнем, скорчившим рожицу поравнявшемуся с ними священнику. Щеголи-жигало, благочинные отцы семейства, прожигатели наследства, небогатые земские врачи, артистки, хористки и не имеющие права на замужество классные дамы женских гимназий… На воды съезжались и алчущие быстрой любви одинокие кавалеры, жадные до грошовых ощущений, и побежденные прозой уездной жизни растолстевшие сорокалетние маменьки.

Небольшой выбор развлечений и однообразная вечерняя скука способствовали сиюминутным знакомствам. Вот и Вероника Альбертовна нашла общий язык с семейной парой из Казани. Частые случайные встречи в парке у бювета и совместные занятия в Цандеровском институте привели к тому, что компания, состоящая прежде из четырех человек, разрослась до шести. Правда, Осип Осипович Варяжский – вечный титулярный советник с желтым, как выцветший дагерротип, лицом – повышенной разговорчивостью не отличался. Большую часть времени служащий губернского правления отмалчивался, слушая либо лекции Нижегородцева о пользе щелочных лепешек, либо рассуждения Клима Пантелеевича по поводу модных нынче протестных направлений в русской литературе. Не в пример мужу, его двадцативосьмилетняя жена, как трясогузка, щебетала без умолку, восхищаясь то несусветно дорогими нарядами мадам Ардашевой, то глубиной энциклопедических познаний присяжного поверенного. В этом мезальянсе шестидесятитрехлетнего чиновника и жизнерадостной, слегка взбалмошной красавицы было что-то странное и даже неестественное. Создавалось впечатление, что покладистый Осип Осипович был счастлив уже оттого, что, находясь рядом с женой, мог греться в теплых лучах ее обаяния.

Единственной особой, не испытывавшей удовольствия от общения с новыми спутниками, была Ангелина Нижегородцева. Очаровательная и раскованная блондинка Аделаида Варяжская всецело овладела симпатиями мужской половины, проявляя во всем почти детскую непосредственность. И, кажется, случись ей замешкаться при переходе ручья или широкой лужи, то доктор или адвокат, не раздумывая, подхватили бы ее на руки. Сравнивая этих двух женщин, можно было сказать, что привлекательная внешность мадам Нижегородцевой, подобно сентябрьской розе, носила лишь прелестный отпечаток недавнего лета, тогда как миловидное личико Аделаиды дышало свежестью весны. Словом, всеобщее почитание, к которому привыкла томная ставропольская шатенка, постепенно растворилось в задорном хохоте беловолосой соперницы из Поволжья. Как бы там ни было, но при общении с новоявленной Афродитой докторше приходилось выдавливать из себя натянутую улыбку и демонстрировать холодную учтивость.

Именно неугомонная Аделаида, снедаемая страстью к приключениям, придумывала разнообразные экскурсии по местным достопримечательностям, которых, в сущности, было не так уж и много. По ее инициативе была покорена гора Железная. Одолев высоту и вдосталь налюбовавшись окрестностями, дружная команда путешественников с наслаждением отведала шашлыка из молодого карачаевского барашка, приготовленного в небольшом ресторанчике. А уже на следующий день были наняты две линейки, которые доставили курортников в соседнюю немецкую колонию, славившуюся ароматным красным вином.

Вылазки на природу продолжались. «Долина очарования», Капельный источник, гора «Свистун», пасека Старицкого – перечень всех тех мест, куда чуть ли не ежедневно отправлялись три семейные пары. А когда список неизведанных райских уголков вокруг Ессентуков был исчерпан, Аделаида начала заговорщицки шептаться с доктором, отчего последний заметно повеселел и громогласно озвучил новую идею – посетить одно неприметное «уютное местечко», где по слухам велась азартная игра. Ардашев – постоянный партнер Нижегородцева по преферансу – с удовольствием присоединился к предложению, и только Осип Осипович – заядлый курильщик, страдающий хроническим бронхитом, – прокашлял в ответ что-то не очень одобрительное, но и он в конце концов капитулировал.

Не прошло и двух часов после упомянутого разговора, как три одноконных экипажа, миновав Пантелеймоновскую улицу, домчали гостей к даче-пансиону Кавериной – элитному картежному заведению, напоминающему собой пароход, заброшенный шальной волной на сушу. Трехэтажная, на восемнадцать номеров кирпично-деревянная громадина строилась с претензией на оригинальность. Во флигеле располагались четырех– и пятикомнатные квартиры с собственной кухней. Электрическое освещение, водопровод, ванные, отделанные мрамором, читальня и прекрасный сад с диковинными, привезенными из Сухума пальмами, инжиром, китайским лимонником и плетущейся актинидией создавали ощущение райского уголка, затерянного среди равнины, очерченной по периметру стеной тысячелетних гор. Но не эти блага современной цивилизации и даже не хваленый архиерейский пирог, приготовляемый специально выписанным из московской ресторации поваром, влекли сюда осоловевшее от солено-щелочной воды общество. Всех манила игра, которая велась за плотно задернутыми портьерами при ярком свете электрических ламп, упрятанных в зеленые абажуры. Официального разрешения на открытие карточного клуба не было, и потому все обставлялось как частная инициатива самих отдыхающих. Мол, собрался народ партийку раскинуть – так чего же им запрещать.

Привратник, выряженный в старомодный фрак, проводил господ в залу, где уже собралось достаточное количество народу. В большой комнате, оббитой темно-красным дамá, собралось десятка три игроков. Мелькали черные фраки, золотые эполеты, открытые плечи нарядных платьев, украшенных сверкающими брильянтами, и несколько новомодных пиджачных костюмов английского покроя. Ломберные столы прямоугольной формы с выдвижными ящичками по бокам уже были заняты. За каждым сидели по две пары, увлеченные бостоном. Чуть поодаль – два круглых стола. Один был пуст, а за вторым уже набралось человек десять. Там царила «железная дорога», известная за границей как chemin de fer. Судя по внушительной стопке банковских билетов, играли по-крупному. Банковал высокий молодой человек в темно-синем костюме с длинными, как у пианиста, пальцами. Отточенными движениями он сдавал карты господину с пышными усами, восседавшему по соседству с хорошенькой брюнеткой.

– Смотри, Клим, – оживилась Вероника Альбертовна. – По-моему, я уже видела эту парочку.

– Ты права. Это наши американские гости – мистер и миссис Браун. Если все дороги ведут в Рим, то в Ессентуках, видимо, они сходятся на этой даче. Что ж, пожалуй, этот стол ждал именно нас. – Ардашев повернулся к друзьям, предлагая сесть.

Компания удобно расположилась за круглым пристанищем. Прямо по центру красовался массивный бронзовый подсвечник, помнивший, вероятно, еще пушкинского Германна из «Пиковой дамы».

– Надо же, – изумился Николай Петрович, – до чего же в стародавние времена все было приспособлено для удобства игрока! Тут тебе и крючочки для щеточек, и углубление для мела в основании подсвечника, и отделение для отыгранных карт…

– Да уж, умели делать, – согласился Осип Осипович.

– Позволите поучаствовать? – из-за колонны показалась узнаваемая долговязая фигура. – Осмелюсь напомнить, меня зовут Вениамин Янович Круше.

– Окажите почтение! – приветливо улыбнулся Нижегородцев. – Однако мы собрались побаловаться «железкой». Не возражаете?

– Признаюсь – сам грешен. Люблю, знаете ли, иной раз банчок метнуть.

– Вот и славно, – заключил Ардашев. – Пора и приступать. Итак, вместе с дамами нас семеро.

– А я думаю, восемь, – раздался знакомый бархатный голос.

– Федор Иванович? – изумилась Ангелина Тихоновна. – И вы здесь?

– А что ж я, по-вашему, не человек? Есть и у меня пагубная страстишка. – Шаляпин плюхнулся на стул и оказался между Ангелиной Тихоновной и Климом Пантелеевичем. – Ох, и устал я от этих соленых ключей! Водичка, не спорю, штука полезная, да уж больно скучно!..

– А вы отправляйтесь с нами на экскурсии, – вмешалась в разговор Вероника Альбертовна. – Наш замечательный проводник – она глазами указала на Аделаиду – покажет вам не один Эдемский сад, а сразу несколько.

Переведя взгляд на блондинку, Федор Иванович рассеянно вымолвил:

– Не имею чести быть знакомым…

– Ах да, простите, – пришел на выручку словоохотливый доктор, – Аделаида Александровна Варяжская – супруга Осип Осиповича, – он указал на соседа. – Прошу любить и жаловать.

– Позвольте, сударь, сделать вам комплимент, – певец повернулся к титулярному советнику, – у вас замечательный вкус. Как жаль, что я не обладаю способностью передавать милое женское очарование на холсте с помощью кисти и красок, как это удается моему другу Репину!

Осип Осипович хотел что-то сказать в ответ, но лишь глухо закашлялся. За столом возникло неловкое молчание, которое нарушил сам же Шаляпин:

– Положа руку на сердце, я совсем недавно позволил себе снова взяться за карты. Лет десять тому назад со мной случилось одно забавное кипроко. В поезде, по дороге из Ставрополя в Москву, я попался на удочку шулеров. Два приличных с виду господина уговорили меня попытать счастья в «три туза». Я и не заметил, как вся наличность, полученная мною от ставропольского концерта, незаметно перекочевала в их карманы. Поверьте, было жутко обидно.

– Да, этих «умельцев» не так-то просто распознать, – поддержал разговор Клим Пантелеевич. – Ну, что ж, господа, пора начинать.

Как-то незаметно за столом набралось двенадцать человек. Среди них оказался важного вида господин с усами и бородкой клинышком – Егор Тимофеевич Сандалов, представившийся служащим Волжского коммерческого банка. Рядом с ним – этакий живчик – человек с бритым актерским лицом, назвавшийся Ананием Парамоновичем Заславским. Он оказался довольно значительной фигурой – возглавлял санкт-петербургские «Биржевые новости». Далее, по часовой стрелке, за столом расположилась еще одна супружеская пара, будто сошедшая с бессмертных тургеневских страниц и одетая по старой моде. Валентина Карповна и Константин Моисеевич Фейцингер, наверное, уже отметили серебряную годовщину бракосочетания. Судя по их сундучным нарядам, они приехали из какого-то провинциального уездного городка, где за последние сто лет ничего не изменилось. По всем вероятиям, там, как и прежде, гудели вечерами самоварные трубы под старыми яблонями, слышалось умиротворенное мычание буренок, и на закате переливчатыми аккордами заходилась тульская гармоника.

На серебряном подносе подали двенадцать колод. Заславский распечатал их и выложил в одну большую стопку. Затем перетасовал и поместил на длинный лоток. Потянули на старшую. Жребий пал на него. Началась игра. Послышался отрывистый приглушенный говор: «ставлю десять», «повышаю», «прикуп», «ставлю пятьдесят», «заметано», «вскрываюсь»… Больше всех счастливилось банкомету. Рядом с его серебряной табачницей возвышалась солидная стопка купюр. Когда партия закончилась, расстроенный Шаляпин приказал принести дюжину новых колод. И вторая талия осталась за редактором газеты, и третья… Не желая расстраивать игроков, Заславский бросил лакею золотой и, вежливо откланявшись, поднялся. Совсем скоро везунчик уже сидел за дальним столом, расточая любезности американке, довольно сносно осваивавшей азы русского карточного жаргона. Но и там, судя по его довольному лицу, удача продолжала баловать редактора. Через некоторое время он вернулся, что-то рассеянно ища глазами.

– Извините, господа, я потерял свою табакерку, – неуверенно произнес он.

Фейцингер оглядел зеленую поверхность стола и пожал плечами:

– Верно, оставили где-то…

– Может, она ненароком упала? – предположила Ангелина и заглянула под стол. – Ну, конечно! – она подала серебряную коробочку с выгравированным орлом на крышке – эмблемой Кавказских Минеральных Вод.

– Благодарю вас, мадам. Позвольте пожелать, чтобы фортуна была к вам благосклонна, – преклонив голову в признательном поклоне, Заславский проследовал к новым знакомым.

Постепенно удача стала проявлять интерес и к присяжному поверенному. Он не только отыгрался, но и прибавил несколько «красненьких». И в этом не было ничего удивительного, потому что принципы, которым следовал Ардашев, рано или поздно приводили его к успеху. А проигрыш, если и случался, то был весьма незначительным. Каждое правило, придуманное адвокатом, в отдельности было чрезвычайно простым и незамысловатым, но все вместе они составляли весьма надежное средство для достижения положительного результата. Прежде всего Клим Пантелеевич уделял внимание душевному настрою, с которым садился играть. Внутри себя он пытался отыскать предчувствие грядущего везения. И если в глубине души поселилось хоть маленькое сомнение – он за стол не садился. А уж если и приступал к игре, то пытался прежде всего взвесить способности партнеров. Ставки он делал последним, избегая негативного влияния опоздавших. Да и принимался Ардашев за «железку» преимущественно тогда, когда количество игроков было значительным, а следовательно, и партия – длиннее. Это позволяло лучше изучить игру и выбрать верную тактику. Банк же он повышал только в том случае, если его шансы достигали самой высокой вероятности. Но, даже почувствовав вкус победы, адвокат никогда не зарывался: стоило ему трижды подряд обмануться, как он тут же оставлял карты. «Что ж, – успокаивал себя в таких случаях Клим Пантелеевич, – предоставим фортуне возможность навестить меня в другой раз».

Вечер тек тихо и спокойно, как и должно быть на отдыхе. Народ коротал время за столиками и у буфетной стойки. Ближе к полуночи дамам игра наскучила, и некоторые из них – Аделаида Варяжская, Ангелина Нижегородцева и Вероника Ардашева – мило беседовали сидя на мягких креслах и диванах. Перед ними красовалась бутылка «Аи», шоколад «Миньон» и ваза с золотистыми гроздями винограда.

За карточным столом рядом с Ардашевым сменились игроки. Появилась милая американская парочка и тот самый высокий молодой человек в темно-синем пиджаке, которого адвокат заметил еще в самом начале. Представившись графом Орловским, он вытянул счастливый жребий и начал метать. Только вот Шаляпин сидел понурый – сегодня был не его день. Но очень скоро переменчивая фортуна изменила и присяжному поверенному. После того как молодой граф трижды подряд забрал банк, Клим Пантелеевич оставил игру и решил подышать свежим воздухом.

Пока меняли колоды, граф поднялся из-за стола и прошел к буфетной стойке. Ардашев отчетливо видел, как он достал табакерку и вдохнул душистую смесь. Вдруг он неестественно затрясся, захрипел, схватился за горло двумя руками, будто ему накинули на шею удавку, и опустился на колени. Мужчина рухнул набок, и у него изо рта пошла кровавая пена. Тело несчастного трепетало в судорогах. Раздались крики: «Доктора! Доктора!» Схватив со стола початую бутылку «Нарзана», Нижегородцев в ту же секунду ринулся на помощь. Он пытался заставить бедолагу сделать несколько глотков, но тот вдруг резко дернулся и замер. Приложив два пальца к шее графа, врач сокрушенно изрек:

– Он мертв.

– Верно, удар хватил, – заметил кто-то.

– Такой молодой и разрыв сердца, – скорбно вымолвила Ангелина Тихоновна.

Аделаиде Варяжской сделалось плохо. Заботливый муж усадил даму в кресло, отпаивал водой и обмахивал носовым платком.

– Послушайте, Николай Петрович, – обратился к доктору Ардашев, – сдается мне, что его отравили. И яд, скорее всего, вот в этой табакерке. Кстати, точно такие я видел в «Магазине Прокофьева», что в курортном парке, – развернув носовой платок, он продемонстрировал поднятую им серебряную табачницу с орлом на крышке. В ней белел какой-то порошок, похожий на сахарную пудру.

– Да-с, жалко графа, – печально заметил стоящий позади него Круше.

Присяжный поверенный резко развернулся.

– Он такой же граф, как я – Иоанн Креститель. Это карточный шулер.

– Не может быть! – удивленно воскликнул Фейцингер.

Клим Пантелеевич пожал плечами, сел на корточки, отвернул левый рукав пиджака покойника и продемонстрировал пришитый к подкладке специальный мешочек. В нем оказалось четыре разномастных девятки. Толпа ахнула и еще теснее обступила тело.

– Так что же вы молчали? – недоуменно приподняв брови, проговорил Шаляпин.

– Видите ли, карточный обман – уголовное преступление, и, согласно уложению о наказаниях, оно относится к одному из видов мошенничества. Для того чтобы придать жулика суду, надобно иметь доказательства, подтверждающие, что он действительно совершил подлог. Необходимо также и наличие жертвы, то есть потерпевшего. А на данный момент, как вы изволили видеть, он еще не успел воспользоваться ни одной из заготовленных девяток. Так что и привлекать его к ответственности пока было не за что.

В залу вошли санитары. Они накрыли покойника простыней и положили на носилки.

– Смотрите! – закричал кто-то.

Под трупом лежал червовый валет.

– Ну вот, – усмехнулся Ардашев, открывая коробочку монпансье, – еще одна «случайность».

Круше раскрыл носовой платок, взял карту за ребро и аккуратно положил внутрь:

– С золотым обрезом. Опять из глазетной… – Он спохватился, понимая, что выдал себя. Повернувшись в сторону присяжного поверенного, тут же успокоился – Клим Пантелеевич, погруженный в собственные размышления, вкушал очередную сладкую конфетку, и, казалось, полностью отрешился от происходящего. Капитан уже облегченно выдохнул, как вдруг адвокат тихо изрек:

– К чему этот театр, господин полицейский? Не теряйте времени и отберите объяснения у всех присутствующих. Убийца, несомненно, здесь. Он нервничает и, вполне возможно, выдаст себя. А уж потом проведите лабораторный анализ содержимого табакерки, – он протянул ее сыщику. – Там, очевидно, кокаин и какой-то яд, по виду похож на стрихнин.

– Благодарю вас, Клим Пантелеевич. А за невинный обман простите – такая уж у меня работа.

Гости заведения тут же смекнули, что встреча с властями им не сулит ничего хорошего. Они уже направились к выходу, как у дверей им преградил путь Круше.

– Я – полицейский, – громогласно заявил он, вытаскивая карточку-удостоверение. – До приезда следователя прошу всех оставаться в помещении.

Народ опешил. Тихо переговариваясь, публика покорно отпрянул назад. Нескольким, особенно впечатлительным дамам стало дурно. Заботливые кавалеры вывели их на веранду и там отпаивали шампанским.

Молодая луна, будто испугавшись еще одной людской смерти, набросила на себя одеяло из перистых облаков, и над курортным городом нависла зловещая чернильная темень.

 

6. На месте происшествия

Азарий Саввич Боголепов сладко причмокивал во сне, по-детски подложив ладони под щеку. Снилась судебному следователю первого участка недавняя свидетельница по делу о предумышленном убийстве. Строгая классная дама местной женской гимназии, проживающая по соседству с изобличенным недавно душегубом, пригрезилась в образе певички из кафешантана. Она кривлялась, трясла пышной грудью, задирала длинные – как опоры Эйфелевой башни – ноги в черных чулках и показывала розовый язык. Не знала грешница, что предусмотрительный Азарий Саввич заранее купил ее приватный танец в отдельном кабинете. Вот и причмокивал теперь пятидесятилетний холостяк, предвкушая сладкую «расправу» над бесстыдницей. Неожиданно пошел дождь, сразу же сменившийся градом. Куски льда величиной с яблоко рассыпались по сцене и убили артистов. Их бездыханные тела застыли в игровых позах. Но на трупах почему-то не было крови. «Видать, не только крышу пробило, но и стекла, – предположил следователь. – Слава богу, я дома ставни затворил, – успокоил себя во сне Боголепов. – А по убиенным комедиантам надо бы протокол осмотра места происшествия составить», – деловито рассудил чиновник и вдруг понял, что обещанного tête-á-tête танца со «строгой проказницей» уже не будет. И от этого ему стало так обидно, что из одного глаза на подушку выкатилась крупная слеза. А град все не прекращался, и настойчиво тарабанил по деревянным отливам…

– Ваше благородие! Азарий Саввич! Проснитесь!

Разомкнув сонные веки, следователь поднялся с кровати, прошлепал босыми ногами в сени, отворил дверь:

– Кто там?! – сердито спросил он.

Из-за угла казенной хаты показался городовой.

– Это я – Хомяков. Ваше благородие, господин пристав велели за вами послать. На даче Кавериной, похоже, смертоубийство. Вас только и дожидаются.

– Ох ты, Господи! Ну и лето нынче выдалось! – в сердцах выговорил чиновник. – Ты погоди, я быстро.

Ополоснув под умывальником лицо, Боголепов облачился в темно-синий мундир, уложил на лысину спиралью единственную прядь и придавил ее форменной фуражкой. Прихватив видавший виды кожаный портфель, он вышел на улицу.

Извозчик домчал следователя к даче за каких-нибудь десять минут. Проворно соскочив с подножки, он направился в залитую электрическим светом комнату. Стоявшие у входа старинные напольные часы показывали половину второго. Посетители, изрядно уставшие от томительного ожидания, давали свидетельские показания и торопливо уходили. Их объяснения принимали два человека – станичный пристав Унтилов и незнакомый Боголепову худосочный господин с орлиным носом, напомаженными усами и глазами навыкате. Гостей карточного притона почти не осталось, за исключением Ардашева и Нижегородцева, уже отправивших своих жен в гостиницу.

Заметив появление следователя, штабс-ротмистр что-то проговорил незнакомцу. Тот встал и представился:

– Капитан Круше, Вениамин Янович, помощник начальника пятигорской полиции, командирован Владикавказским управлением.

Следователь выдавил кислую улыбку:

– Боголепов Азарий Саввич. – Он окинул взглядом комнату. – Городовой сообщил мне, что здесь произошло смертоубийство. А где же труп?

– Я распорядился его убрать. Скоропостижно скончался один из игроков. Мы лишь предполагаем, что его отравили. Находящийся здесь доктор, – он кивнул в сторону Нижегородцева, – оказался свидетелем мучительной смерти погибшего. И по его словам налицо были все признаки интоксикации. Однако точный вывод мы сможем сделать только после вскрытия. У нас имеется его табакерка с каким-то порошком. Скорее всего, в нем содержится яд.

– Но ведь бывают яды и медленного действия, а следственно, он мог попасть в организм и ранее.

– Может быть, и так, – согласился капитан. – Однако под телом мы нашли вот это, – он вынул из кармана носовой платок и раскрыл его, на белой отутюженной материи лежал червовый валет.

– Еще одна карта? – чуть слышно прошептал взволнованный следователь.

– Именно.

– Уж и не знаю, что и думать. Прямо черная метка какая-то!

– Только на этот раз ее оставили уже после злодейства, – заметил Унтилов.

– Так ведь и в Цандеровском институте червовую десятку могли сунуть в пиджак жертвы после убийства, – вмешался в разговор Ардашев.

Следователь нахмурил брови:

– А вас, господин адвокат, я попрошу не вмешиваться. Если вы уже дали объяснение, то мы вас более не задерживаем.

Присяжный поверенный пожал плечами:

– Как скажете, любезный…

– Что?! Да как вы смеете ко мне так обращаться! – задыхаясь от негодования, просвистел следователь, тряся поросячьими щеками. – Я вам не «любезный»! Нашли здесь полового!

– Вы зря обижаетесь, – спокойно парировал Ардашев. – Я хотел сказать любезный Азарий Саввич. Только и всего!

– Вы! Вы! – чиновник сделал полшага вперед и грозно затряс указательным пальцем, – прекратите надо мной издеваться!

– Господа, прошу успокоиться, – примирительно развел в стороны руки пристав. – Видите ли, Азарий Саввич, адвокат Ардашев согласился нам помочь в расследовании этих двух убийств. И мне кажется, что он совершенно прав, утверждая, что эти два злодейства связаны между собой и совершены одним и тем же лицом.

– А позвольте полюбопытствовать, на каком основании вам удалось прийти к такому умозаключению? – не унимался Боголепов.

Тут уже не удержался Ардашев:

– В Цандеровском институте был убит шулер, замешанный также в краже драгоценностей из того самого номера, где я сейчас проживаю. В его пиджаке была обнаружена червовая десятка из достаточно редкой глазетной колоды. Следовательно, такая карта не могла быть использована в игре, а значит, ее подбросили. И сегодня жертвой преступления также явился карточный мошенник, о чем свидетельствует потаенный карман на подкладке его рукава. И под ним был найден червовый валет с аналогичным золотым обрезом.

Теперь пришла очередь удивляться станичному приставу:

– Но откуда вам известно, что покойный на самом деле был аферистом, а не купцом? Ведь еще не пришел ответ из Варшавы…

– Уже получили, – упавшим голосом обронил Боголепов. – Депеша поступила поздним вечером по телеграфу. Действительно, никакой он не Изюмов, а судимый за карточное мошенничество жулик-гастролер Збигнев Полонский. В довершение ко всему он находился в розыске по подозрению в краже 50 тысяч рублей у барона Сталя в Воронеже.

Глядя на изумленные лица полицейских, присяжный поверенный проговорил:

– Ну, хорошо, я объясню. Видите ли, в тот самый день, когда я прочитал о краже драгоценностей в местной газете, нас с доктором поселили в «Метрополе». Идя по коридору, я обратил внимание, на довольно странную группу знаков, нацарапанную карандашом: прямоугольник с вертикальной линией, проходящей примерно по 1/8 его длины, под ним еще один, но уже с дужкой по верхним углам; напротив первого стояла цифра 29, а внизу – галочка. В принципе эти художества можно было принять за детскую мазню, но меня смутила лихая завитушка у этой самой буквы V. Уж очень она напоминала некий росчерк, исполненный рукой взрослого человека. Я стал думать, что же могли означать те самые знаки? Ну, например, прямоугольник с полем? – адвокат обратил свой взор на полицейских.

– Не знаю, – пожал плечами Круше, – возможно, лист бумаги или свернутая газета?

– Банкнота, – невозмутимо заключил Боголепов, – а прямоугольник с дужкой означает замок, то есть сейф; цифра 29 – номер комнаты в «Метрополе», где жили те самые американцы, у которых похитили драгоценности. Я это прекрасно помню, поскольку сам составлял протокол. А галочка – латинское V – знак виктории, сиречь победы.

– Браво! – зааплодировал Ардашев. – Так вот: перстень с точно такой же буквой V и завитушкой я заметил на левом мизинце того самого убитого «купца». Все это говорит о том, что именно с помощью этой, с позволения сказать, настенной живописи, преступник оставил послание другим членам шайки, чем они и не преминули воспользоваться. Иными словами, группа мошенников может находиться в одной игорной, жить в той же гостинице, но делать вид, что они абсолютно незнакомы. И доказать обратное почти невозможно, так как они общаются друг с другом только языком символов.

– И все-таки я не могу понять, как вы догадались, что он карточный жулик, а не торговец? – не мог успокоиться штабс-ротмистр.

– Все дело в том, что внутренняя сторона перстня – кольцо – было отполировано до зеркального блеска. Обычно это делают «артисты зеленого поля», которые таким образом ухитряются подсматривать карты при сдаче. У простого человека эта часть, как правило, имеет множество царапин и оттого выглядит более тускло, нежели сама печатка.

– М-да, – Круше покачал головой, – как все просто! Что ж, придется отрабатывать весь список. – Он посмотрел в блокнот. – В момент убийства (если, конечно, это было действительно убийство) кроме меня здесь находилось 32 человека. Отнимаем вас, Клим Пантелеевич, вашу жену, доктора с женой и господина Шаляпина – получается 27. Плюс пять человек прислуги – снова выходит 32. Откровенно говоря, весьма слабое утешение.

– Надобно дождаться результатов вскрытия и лабораторного исследования содержимого табакерки. А вдруг и с отпечатками пальцев на карте повезет? – Азарий Саввич на миг задумался и тут же сам себе ответил: – Хотя злодей сможет легко отвертеться в суде. Карта, да еще и в игорном клубе… Да мало ли где он мог до нее дотронуться!

– Не скажите, – парировал Круше. – Валет-то не простой, а из глазетной колоды. А таковых, как я только что выяснил, сегодня на столы не клали. Так что подождем-с, господа, подождем-с! Надеюсь, скоро все прояснится.

Полицейские, словно гончие, почуявшие близость скорой добычи, нехотя потянулись к выходу. Следом за ними помещение покинул присяжный поверенный с доктором. Лакеи, сняв фраки, облачились в длинные фартуки и превратились в самых обыкновенных полотеров.

Хозяйка гостиницы – госпожа Каверина – в этот вечер так и не появилась.

 

7. Странная новость

– Вот и пришли, – произнес Нижегородцев, указывая Ардашеву на желтую вывеску «Кофейня», выполненную арабской вязью.

Подождав, пока со стульев смахнут пыль, двое мужчин расположились за столиком небольшого уличного кафе по Верхней Курсовой улице. Однако не только желание вкусить ароматного заморского напитка вынудило товарищей оставить дома жен и отправиться коротать время под тенью раскидистой липы. Еще вчера вечером портье пригласил Николая Петровича к телефонному аппарату. В трубке послышался взволнованный голос его приятеля – Куприяна Стильванского. Заведующему отделением для умалишенных Хлудовской больницы зачем-то понадобилось срочно увидеться с Ардашевым. Встретиться условились в полдень у этой самой кофейни. Кисловодский эскулап просил, чтобы кроме адвоката и ставропольского коллеги больше никого не было. Не желая обидеть Веронику Альбертовну, Клим Пантелеевич посоветовал ей вместе с Ангелиной Тихоновной посетить выставку жемчуга, открывшуюся второго дня в ессентукском парке. Предложение мужа встретило положительный отклик, и дамы отправились опустошать кошельки мужей. Их третья подруга – Аделаида Варяжская – никак не могла прийти в себя после ночных событий в карточном клубе и уже два дня не выходила из номера, жалуясь на дикие приступы мигрени.

До назначенного рандеву оставалось немногим более четверти часа. Подали две крохотных чашечки. Ардашев сделал маленький глоток и возмущенно покачал головой:

– Нет, это не кофе по-арабски. Эй, человек! – подозвал он официанта.

Одетый в белую поварскую куртку мужчина лет тридцати трех тотчас же возник перед посетителями.

– Скажите, а каким образом вы готовите этот напиток.

– Варим в турке на песке. Примус у нас имеется…

– Я спрашиваю – как варите?

Он виновато пожал плечами, наморщил лоб и ответил:

– Да просто: засыпаем молотый кофе, кладем две чайные ложки сахара, добавляем воду. Чуть-чуть не доведя до кипения, снимаем и подаем.

– В таком случае извольте писать в меню, что вы готовите кофе по-турецки, а не по-арабски, – недовольно заметил присяжный поверенный.

– Покорнейше прошу извинить, ваше благородие. А не могли бы вы объяснить, в чем именно заключается приготовление кофе по-арабски? – хитро сощурился расчесанный на прямой пробор прислужник.

– Извольте. Во-первых, для этого надобно выбрать зерна сильной обжарки. А во-вторых, стоит обратить внимание на помол. Он должен быть мелким. И не нужно молоть его заранее. Делайте это перед каждым заказом. На дно джезвы или далла насыпьте две ложки сахара и поставьте на огонь. Когда сахар начнет плавиться и приобретет коричневый оттенок, залейте его водой. Как только вода закипит – снимайте с огня и сыпьте кофе. Ни в коем случае не перемешивайте. Снова поставьте на примус. Доведя до образования пенки, уберите на одну минуту. Вот эту последнюю процедуру надобно повторить три раза. Готовый кофе наливайте не процеживая. Вот и весь рецепт.

– Мудрено, – покачал головой официант. – А вы не будете возражать, если мы угостим вас кофе, сваренным по вашему рецепту, но за счет заведения?

– Пожалуйста, – согласился Ардашев.

– Раз так – несите три чашки, – вмешался Нижегородцев. – С минуту на минуту к нам подойдет еще один господин.

– Не извольте беспокоиться, – склонился в вежливом поклоне официант и тут же скрылся за коричневой дверью кафе.

Не успели карманные часы присяжного поверенного проиграть популярную опереточную мелодию, как тут же возник невысокий мужчина с брюшком, по виду – ровесник Ардашева. Годы выели у него на лбу довольно приличную залысину, окруженную остатками когда-то пышной шевелюры. Прямой, немного расширенный нос почти не бросался в глаза. Заметные мешки под глазами свидетельствовали либо о больных почках, либо о вредной привычке работать по ночам.

Николай Петрович поднялся и представил незнакомца:

– Куприян Савельевич Стильванский, мой старинный приятель. А это Ардашев – Клим Пантелеевич, – врач широко улыбнулся, – и тоже мой старинный приятель. Так что будем, господа, наконец, знакомы.

После рукопожатия гость занял место за столиком. Вездесущий официант подал три чашечки ароматного напитка с легким, пахнущим карамелью дымком. Работник кафе терпеливо ждал, пока привередливый посетитель снимет пробу.

– Вот теперь другое дело, – удовольствовался Клим Пантелеевич.

– Хозяин велели поблагодарить вас. Они также изволили передать, что кофе для вас и ваших друзей теперь всегда бесплатный.

– Спасибо, любезный, спасибо.

– Жаль только, что завтра мы выбываем в Кисловодск. Так что вашему заведению разорение не грозит, – пошутил Нижегородцев.

– Вы съезжаете? – переспросил Стильванский.

– Ну да, – подтвердил присяжный поверенный. – На Ессентуки-17 и щелочные лепешки я уже смотреть не могу. А погружаясь в целебную грязь, каждый раз чувствую себя родственником тех несчастных существ с пятачком вместо носа, которых закалывают на Пасху. Да и Цандеровский институт навевает далеко не лучшие воспоминания.

– Вот именно об этом я и хотел бы с вами переговорить, – Стильванский сделал глоток из крохотной чашечки, крякнул от удовольствия, вытащил папиросу, и, вставив ее в янтарный с золотом мундштук, прикурил. – Собственно, это и заставило меня обратиться к вам, уважаемый Клим Пантелеевич. Я, как вам уже поведал мой коллега, заведую отделением для умалишенных в Хлудовской больнице. Совершенно случайно я прочел в газете, что во вторник, 27-го числа, произошло убийство в Ессентуках. И там была найдена карта – червовый валет. А четырьмя днями ранее один из моих тяжелобольных пациентов нарисовал вот это, – он достал из внутреннего кармана пиджака свернутый вчетверо листок веленевой бумаги и развернул его: красным карандашом была выведена буква «В», чуть выше – череп и две перекрещенные костяшки. Художества оставляли желать много лучшего и действительно напоминали либо руку ребенка, либо мазню безумца.

– А вы уверены, что этот рисунок сделан именно до убийства, а не после? – усомнился Ардашев.

– Безусловно! Мы же ведем журнал наблюдений за пациентами и скрупулезно отмечаем их поведение в течение суток. Запись об этом рисунке сделана именно 23 июня – в пятницу. – Нервно попыхивая папиросой, медик продолжил: – Само собой разумеется, я стал просматривать хронику его поведения и вот что отыскал: на Петров Пост 6 июня, то есть за два дня до смертоубийства, в Цандеровском институте он нарисовал вот что… – Словно факир он вновь извлек такой же сложенный лист и положил на стол. На нем красовалась цифра 10 и красное сердце, пронзенное стрелой. – Что скажете?

– Интересно и даже загадочно. Однако я по собственной инициативе убийства не расследую. Мне приходится делать это только для оправдания своих клиентов, ошибочно обвиненных в совершении преступлений.

– Да-да, я читал об этом. Но я готов оплатить вам все ваши услуги по раскрытию этой тайны. Или, если хотите, как врач, я прошу вас защитить моего пациента, на которого упадет подозрение если не в самих злодеяниях, то, по крайней мере, в соучастии, стоит мне сообщить об этом в полицию. А я, как вы понимаете, обязан это сделать. Больше того – весь медицинский состав может оказаться под следствием. Любому же ясно, что без помощи сторожа, служащих, надзирателей или врачей умалишенный не сумел бы покинуть больничных стен. Выходит, кто-то ему помогал? Но кто и зачем? А что, если тут чей-то посторонний сговор и нас хотят опорочить? Да только от одной этой мысли кровь в моих жилах стынет, точно при стоградусном морозе. Поверьте, я очень дорожу репутацией больницы и потому прошу вас, уважаемый Клим Пантелеевич, отыскать истину. А деньги, деньги я приготовил. – Психиатр выудил из бокового кармана плотно набитый конверт и положил на стол. – Здесь три тысячи рублей. – Слегка смутившись, он добавил: – Я, естественно, понимаю, что сумма не бог весть какая. Я слышал, ваши гонорары несравненно выше…

– Не будем вдаваться в обсуждение моих доходов, – прервал врача присяжный поверенный. – Хорошо. Я возьмусь за расследование этого дела. Однако заранее ничего не обещаю, поскольку, как вы понимаете, я прибыл сюда отдыхать и нахожусь на водах вместе с женой. – Клим Пантелеевич на миг задумался. – Да, и вот еще что: а вдруг окажется, что злодеем является кто-то из вашего окружения? Тогда как? – Ардашев посмотрел на Стильванского таким пронзительным взглядом, что последний невольно втянул голову в плечи.

– Нн-ни-чего, – развел руками Куприян Савельевич. – На все воля Божья!

– Ну, что ж. Это во многом меняет дело. – Убрав деньги во внутренний карман пиджака, он поинтересовался: – А кто этот больной? И как давно он у вас лечится?

– О! Это довольно туманная история и, к сожалению, она зиждется большей частью на устных преданиях, поскольку сохранились лишь последние пять журналов его наблюдений, кои велись уже при мне. Этот пациент поступил к нам примерно лет десять назад. Когда точно – никто не помнит. Зовут его Афанасий Милентьевич Фартушин. Говорят, что он бывший нотариус из вроде бы обеспеченной семьи откуда-то из Поволжья. Но за все эти годы к нему ни разу никто так и не наведался. Ходили слухи, что, мол, он был осужден за убийство жены, но в камере предварительного заключения сошел с ума. Но так ли это на самом деле? Я пытался найти ответы на эти вопросы, но все его ранние бумаги куда-то запропастились.

– Скажите, а можно незаметно проникнуть в больницу? – опередил вопрос присяжного поверенного Нижегородцев.

– Вряд ли, – неуверенно пробормотал психиатр. – То есть теперь это сделать очень затруднительно. Я распорядился установить строгий контроль за посетителями.

– И давно?

– Сразу, как узнал об этих смертоубийствах, – он опустил глаза и затушил в стеклянной пепельнице папиросу, – то есть вчера.

– Ясно. А вы, случаем, никому больше не рассказывали о своих подозрениях?

– Так, знаете ли… с родственником советовался. Но ведь Владимир Павлович – лицо официальное.

– Кто, простите?

– Трощинский – директор Вод, – пояснил Нижегородцев.

– Что ж, пожалуй, довольно расспросов. Все остальное можно будет уточнить уже в Кисловодске. Кстати, Куприян Савельевич, позвольте поблагодарить вас за размещение в «Метрополе». С меня причитается, – Ардашев махнул официанту и тот, будто подлетев на крыльях, в один миг оказался рядом. – Попрошу фрукты, сырное ассорти и бутылку хорошего красного вина.

– Имеются вина крымские, кахетинские, донские или, быть может, «Егор Леве»?

– А Сен-Рафаэль?

– Всеконечно-с!

– Только смотри, чтобы стояла марка Союза фабрикантов!

– Не извольте беспокоиться. Вино настоящее. Во избежание подделок оно продается вместе с брошюрой доктора де Баре. Сию минуту-с!

«Да, – подумал Ардашев, – вот так новость! Теперь еще этот убийца-сумасшедший. А может, он и впрямь ясновидящий?..»

 

8. Человек-полоз

Прокофий Нилович Матушкин внешности был до чрезвычайности простой и даже заурядной. Небольшого росточка, словно высохший мухомор, он угрюмо смотрел на людей из-под седых широких бровей, сросшихся на самой переносице. Глаза его глубоко провалились, и потому их не было видно. Широкий нос почти раздваивался и напоминал треснутую посередине сливу. Густые усы и окладистая борода делали его похожим то ли на лешего, то ли на домового, а более всего он смахивал на успешного купца стародавних времен. Такие типажи теперь можно было отыскать в глухой провинции или на рекламе калош Товарищества Российско-Американской резиновой мануфактуры, где таровитого вида негоциант «ручался за доброкачественность товара». Он носил картуз с лакированным козырьком, рубаху-косоворотку и пиджачную пару. Брюки Прокофий Нилович заправлял в начищенные до блеска хромовые сапоги, которые ему шили в мастерской Аванесова. Из часов он отдавал предпочтение лишь изделиям марки «Breguet». Образ жизни Матушкин вел замкнутый, семьи у него не было. Вредными привычками он почти не был обременен: крепкому алкоголю предпочитал «Moum sec cordon vert» – французское шампанское с зеленым ободком на горлышке, которое именовал не иначе как «Мусека»; курил же он только кубинские сигары марки «Ойо де Монтеррей», любовно называемые им «Тетя Мотя».

Но под этой неприметной с первого взгляда личиной, скрывался хитрый и коварный ум хладнокровного и расчетливого дельца, уважаемого и почитаемого всеми кисловодскими жуликами «вожалого» – Дяди Проши. И неважно, что перешагнувший седьмой десяток Прокофий Нилович никогда не надевал сермяжную робу и на «Черной Марии» не катался. Хитрый, изворотливый и скользкий, как полоз, он всегда оставался за кадром. Правда, пару раз его все-таки вызывали в суд для допроса в качестве свидетеля, но только и всего…

История его появления на водах довольно туманна. Теперь уже мало кто помнил, как и на чем он сделал свой первый капитал. Известно только, что в самом начале карьеры невесть откуда взявшийся предприимчивый комиссионер ссужал значительные суммы азартным карточным игрокам под очень высокие проценты, часто требуя обеспечения закладными бумагами. Позже он собрал вокруг себя целую шайку шулеров, «колпачников», карманников и специалистов по подделке антиквариата. И дело пошло. Своих подопечных Прокофий Нилович окружил заботой и вниманием. Стоило кому-нибудь из его подручных оказаться в участке, как он немедленно появлялся у кабинета околоточного с подношением. Если же полицейский был неподкупен, то Матушкин оббивал пороги его начальника. И потому те, кто попадал под крыло Дяди Проши, были спокойны, как лики святых на алтаре. Они точно знали, что в трудную минуту их не бросят.

Постепенно он стал единственным, если не принимать во внимание полицейскую власть, кто полностью контролировал весь преступный мир не только в Кисловодске, но и на остальных группах. Вот поэтому-то любой «мельник» или «марвихер», приехавший на воды, должен был прежде получить «добро» от Дяди Проши. Вполне естественно, что такое дозволение стоило немалых денег. Обычная такса составляла десять процентов от суммы выигрыша. Полученные «екатеринки», «красненькие» и «синенькие» Матушкин тратил, как он выражался, «на благие дела». К ним он относил затраты на содержание «огонька», «могилы» и подкуп околоточных надзирателей. Оставшиеся «бумазейки», как говаривал старец, шли в негоциацию на содержание четырех рюмочных и одного ресторана. Прибытком от торговли единолично распоряжался Прокофий Нилович; он сам решал, сколько, кому и на что выдать или кого наградить. Под ним ходили не только рукодельники атласных и глазетных колод, но и воры всех мастей. А как же без них? Глядишь, только разинул рот пижон, намереваясь присоединиться к двум «господам солидного вида», что затеяли подкидного на парковой скамеечке, а «марвихер» залетный уже «шмеля срубил да выначил скуржанную лоханку». Вот и вынуждены были местные блатари учить уму разуму не шибко сознательных гостей Кислых Вод. И если для карманников обычно хватало легкой трепки и короткого рандеву с Дядей Прошей, то с заезжими «офицериками» иногда приходилось повозиться. Именно таким несговорчивым и был известный столичный мастер по прозвищу Синий кирасир. В Кисловодск он приезжал ежегодно и к местным преступным обычаям был совершенно безразличен. А первая же депутация из двух варнаков, посланных для вразумления строптивого гостя, назад так и не вернулась. С тех пор Матушкин и затаил на петербургского игрока злобу, но тронуть его второй раз не решился. И причиной тому, как судачил народ, явилась их личная встреча в тот памятный 1901 год.

А дело было так: придя домой, Прокофий Нилович, как обычно, плотно закрыл ставни, запер на задвижку двери и уже было собирался потешить себя любимой Cabanos и почивать, как в тусклом свете фотогеновой лампы различил силуэт человека, нагло развалившегося в его любимом кресле. Незнакомец, казалось, совсем не обращал внимания на хозяина. Он медленно достал папиросу, чиркнул серебряной карманной зажигательницей и закурил. Дядя Проша поначалу опешил, но затем быстро взял себя в руки.

– Ну, сказывай, мил человек, кто таков и зачем наведался ко мне? – хитро прищурился старик, усаживаясь напротив.

Молодой человек поднялся, вынул из-за пояса славное изобретение Леона Нагана образца 1895 года и, грубо приставив ко лбу хозяина, возмутился:

– Да как ты смеешь, лихорадка вавилонская, со мной на «ты» разговаривать?!

– А у вас, барин, на лице «ваше благородие» не написано. Скажите спасибо, что я вас не сразу заметил, а то бы, не ровен час, глядишь, и снял бы ружьишко со стены, – процедил сквозь зубы хозяин.

– Слушай сюда, мразь болотная, – перебил его незваный гость, – если, не дай господь, ты опять подошлешь ко мне своих упырей, то и сам вслед за ними отправишься. Уразумел?

– Уж больно вы обидчивый, молодой человек. К тому же так браниться сиятельным господам не к лицу. Да и онучи мы с вами на одном солнышке не сушили. А дозвольте полюбопытствовать, сударь, не известно ли вам случаем, куда ребятки-то мои запропастились? – выглянув из-под густых бровей, осведомился Прокофий Нилович.

– Молись за их заблудшие души, дед, молись… И запомни – второго разговора у меня с тобой не будет, – убирая пистолет за пояс, изрек молодой человек и покинул комнату. Из сеней послышалось, как глухо стукнула о косяк незапертая дверь.

– До приятного свиданьица, милостивый государь, – зло вымолвил вслед Матушкин.

Минуло две недели. Изъеденные раками и разбухшие от воды тела двух известных в городе жуликов обнаружили местные сорванцы, удившие лещей в камышовых зарослях.

С тех пор прошло десять лет, и петербургский игрок ежегодно приезжал на воды и срывал такие куши, которые арапам Дяди Проши и в самых радужных снах не снились. Матушкин терпел. Но после кражи в ессентукском «Метрополе» и двух тамошних убийств стало ясно, что налаженный на группах «порядок» начал рушиться, как карточный домик. И виной тому, по мнению «вожалого», был тот самый его давний обидчик. Обстоятельства требовали быстрых и решительных действий. «Два соловья на одном кусту не поют», – мысленно проговорил Дядя Проша, затушив в хрустальной пепельнице гавану.

Старик открыл калитку. Фаэтон, как обычно, ожидал хозяина у самого дома. Извозчик сладко дремал на облучке. Услышав жалобный писк несмазанных петель, он глупо заморгал глазами, сгоняя сон, и с деланой бодростью спросил:

– Куда прикажете, Прокофий Нилович?

– В ресторацию.

Возница взмахнул плетью и погнал вороную пару прямо по Дондуковской улице. Встретившийся городовой учтиво приосанился, демонстрируя свое почтение. Матушкин ответил на приветствие легким поворотом головы. Фаэтон пересек Базарную площадь, понесся по Воронцовской и остановился у питейного заведения. Под яркой вывеской «Ресторан Марсель» ошивались два подозрительных типа: один – в картузе и студенческом мундире, другой – в котелке и потертой сюртучной паре. Завидев знакомый силуэт, они невольно напряглись, ловя глазами хозяйский взгляд. Прокофий Нилович тяжело сошел с подножки и обратился к «студенту»:

– Людей собери, Федя, да побыстрей. Смотри, чтобы через час все были у меня, – и небрежно бросил второму через плечо: – Сашка Лещ мне нужен.

Понятливо кивнув, подручные бросились выполнять приказания, а Матушкин, услышав непонятный скрип, поднял голову. На крыше соседнего здания едва крутился и мучительно скрежетал железный флюгер. «Надо бы сказать хозяевам, чтобы починили, – подумал старик. – Безобразие. Целый статский советник поселился, а порядка нет… Так ведь и на моем доме тоже скрипит, – вспомнил он, – все забываю распорядиться…» Тяжело вздохнув, «вожалый» потянул на себя массивную резную дверь и прошел внутрь.

 

9. Синий кирасир

Высокий господин лет тридцати пяти, с аккуратными, слегка завитыми вверх усами, стоял у распахнутого балкона отеля Ганешина и задумчиво пускал белый папиросный дым. Он сосредоточенно рассматривал открывшуюся его взору Бештау. Дивная гора, будто проснувшаяся красавица, медленно сбрасывала с каменного тела воздушное одеяло, сотканное из перистых облаков.

Пожалуй, он мог бы сойти за офицера одного из придворных гвардейских полков, если бы не сугубо штатский гардероб: белоснежная фланелевая нательная рубаха, подтяжки на пуговицах, да новомодные узкие панталоны, немного расширенные книзу. Сорочка, жилетка, муаровый галстук и отутюженный пиджак висели в шкафу и ждали своего часа.

– А знаешь, мне нравится Кисловодск, – проговорил женский голос из-за ширмы. – А куда мы сегодня пойдем?

– Куда хочешь, – безразлично ответил мужчина, – знаю только, что вечер мы опять проведем в «Мавритании». Может, хоть сегодня повезет?

– Странный ты какой-то! Тебе же не может не везти… Вон вчера взял и проиграл этому толстому таракану целых сто рублей. А зачем, спрашивается?

– Это не мой уровень. Такие выигрыши – удел базарных «юлальщиков». Я же банкую по-крупному. К тому же этот губернский судья еще не созрел для больших ставок. Пусть порадуется… пока.

– Не знаю, но я бы никогда не отдала такие деньги…

В ответ мужчина лишь усмехнулся, хотя его так и подмывало вразумить эту нанятую им на целых три месяца хористку, что сравнивать бывшего кирасира и кокотку, пусть даже и очень привлекательной наружности, – признак дурного тона.

Папироса приятно дымила, вытаскивая из памяти бывшего гвардейского офицера эпизоды недавней, но уже канувшей в прошлое жизни. Отчего-то вспомнилось его производство в корнеты и парад в Красном Селе с участием государя. Выстроенная прямоугольниками императорская гвардия с развернутыми знаменами и штандартами, торжественные аккорды «Боже, Царя храни», сверкающие на солнце штыки винтовок, взятых на караул, полковой штандарт с ликом Бога небесного, торжественный марш эскадронов… Картинка возникла так отчетливо, будто перед глазами пробежали кадры фильма.

Еще десять лет назад поручик Лейб-гвардии кирасирского Ея Величества Государыни императрицы Марии Федоровны полка считал свое будущее делом вполне предсказуемым. По крайней мере, служба в элитном подразделении предоставляла ему такие преимущества, которые простым армейским офицерам и не снились. Он ни на йоту не сомневался, что со временем успешно поступит в Николаевскую академию Генерального штаба и получит полк. Лет через семь-восемь его плечи украсят генеральские погоны, и ему дадут дивизию. Закончит же он службу если не военным министром, то, по крайней мере, командующим одним из округов.

Амбициозным планам благоволила и внешность: молодой, куртуазный и обворожительно красивый кирасир легко входил в любое общество и успел вскружить голову не одной великосветской даме. Да что там!.. О его любовных похождениях в столице слагались легенды. Между тем женщины были не единственной страстью молодого повесы. С некоторых пор карты стали играть в его жизни довольно заметную роль. В этом, однако же, тоже не было ничего удивительного. А попробуйте-ка отыскать хотя бы одного русского офицера, который бы не «расписывал пульку», «не выигрывал сонника», «не гнул пароли», «не ставил на пе» и «не метал банк»? Ведь даже самые талантливые из них и те не преминули поддаться искушению. Например, поручик Тенгинского пехотного полка Михаил Лермонтов в такое же тихое июльское утро, всего за несколько часов до роковой дуэли, продолжал резаться с друзьями в любимый штос, а будущий юнкер 4-й батареи 20-й артиллерийской бригады – граф Толстой – перед тем как отправиться служить на Кавказ, проигрался в Москве до нитки. Что уж там говорить о простых смертных? Словом, игра – шальная и счастливая, притягивала к себе поручика и соблазняла, будто бесстыдная сенная девка.

Ему отчего-то вспомнились слова полкового священника на воскресной проповеди: «Судьба, как почтовый тракт в темную ночь, таит для путника множество испытаний. И не всякому суждено после адской бури узреть на небе радугу – благоволение Господне». «Да вот, верно, я и не прошел эту дорогу; только горевать уже поздно», – с горечью подумал Синий кирасир.

Но и фортуна, как и женская любовь, тоже бывает переменчива. Черная полоса началась с неслыханно большого проигрыша в пятьдесят тысяч рублей коммерции советнику Реброву. Расплачиваться по векселям было нечем. Обращаться за помощью к матери не имело смысла. После смерти отца имение в Калужской губернии совсем пришло в упадок, и престарелая родительница едва сводила концы с концами. А просить деньги у последней пассии – жены полкового командира – было совсем совестно. Получалось, что поручик нарушил два незыблемых правила, строго соблюдаемых всеми офицерами: никогда не иметь каких-либо романов с женами сослуживцев и всегда платить по долгам. Обнародование любого из этих неблаговидных поступков было вполне достаточным для того, чтобы офицерское собрание вывело его из списков личного состава в течение 24 часов. Конечно же, карьера на этом не заканчивалась и можно было продолжать служить в каком-нибудь отдаленном гарнизоне, но только при условии полного расчета с кредитором. Понимая, что выхода нет, он сам подал в отставку. Узнав об этом, счастливый обладатель векселей предложил недавнему военному отработать весь долг. Из его слов следовало, что на самом деле он никакой не коммерции советник, и вовсе не купец, и даже не Ребров, и никакой не Михаил, а Микаэль Ярвинен из Турку. Не стесняясь, жулик предложил своей недавней жертве обучиться шулерскому ремеслу и играть с ним в паре. Не имея иного выхода, бывший синий кирасир согласился. К тому же ручная азбука махинаций давалась ему сравнительно легко. Всего за два месяца упорных занятий он освоил различные виды карточных вольтов: «крышу», «колесо», «вертушку», «крючок», «держку» и достиг истинного мастерства в исполнении «гребенки». А его работа с «мельницей» вызывала восхищение даже у опытного мэтра.

Приятная внешность и аристократичная манера держаться в обществе немало способствовали успеху новоявленного карточного мага во многих столичных клубах. Получая лишь тридцать процентов от выигрыша, он всего за два месяца рассчитался с долгом. Вскоре ему стало совершенно ясно, что вся эта ловкость рук может быть источником благосостояния только в компании с менее опытными игроками. И тогда он изобрел собственный способ стопроцентного выигрыша, который был совершенно безупречен и не имел ничего общего с грязными «передержками» и «зеркальными» картами. Но для этого ему приходилось ежедневно, по два-три часа кряду (с небольшими десятиминутными перерывами) тренировать зрительную память. Оказывается, возможности человеческих глаз, помноженные на внимательность, могут привести к поразительнейшим результатам! Да и в самом деле, не существует двух абсолютно одинаковых карт. И убедиться в этом может каждый, стоит только внимательно рассмотреть их под лупой. В девяти из десяти случаев всегда найдутся какие-то печатные огрехи, вызванные то слишком четким рисунком, то едва различимыми помарками. Постепенно уменьшая силу увеличительного стекла, вполне возможно приучить собственные глаза к отысканию едва заметных отличий. И пусть поначалу их будет немного. Не беда! Ведь для опытного игрока точное знание даже одной карты – верный залог выигрыша. Таким образом, сдав всего две-три талии, совершенно реально научиться запоминать по крапу не только масти, но и достоинство карт противника. Когда он понял это, то долго не мог прийти в себя от простого на первый взгляд открытия. Чухонец был ему не нужен. Да и зачем сдался этот старомодный «мастак», если привередливая «госпожа удача» и так ходит с ним под руку? Жизнь теперь виделась одной счастливой партией, где выигрывали только его ставки.

С тех пор прошло десять лет. Он стал игроком-одиночкой, не упускающим случая сорвать солидный банк. Действительно, он никогда не проигрывал, а если такое и случалось, то лишь по его собственному желанию. Молва о Синем кирасире постепенно разнеслась, но никто толком так и не мог уличить «исполнителя» в жульничестве, который, как говаривали, видел масти сквозь рубашку.

Папироса давно истлела, а он все смотрел вдаль, припоминая обстоятельства сумасшедшей игры, случившейся здесь десять лет тому назад. Отчего-то в последнее время ему часто грезился тот давний вечер…

Из забытья Синего кирасира вывело легкое прикосновение нежного женского тела и аромат остроумовской «Фиалки». Он почувствовал, как влажные губы ласково касаются мочки уха.

– Ты самый обаятельный мужчина из всех, кого мне приходилось видеть, – нежно шептала она, прильнув к нему. – Ты так прекрасен, когда грустишь, – страстно лепетала дама. – Иди ко мне, милый!

«Ну вот, – подумал он, – я хотел купить только эффектную спутницу, исполняющую роль жены, а получил еще и пылкую любовницу».

Потухшая папироса выскользнула из пальцев и, подхваченная сквозняком, откатилась в дальний угол комнаты. Прилетевший с окрестных гор порывистый ветер надул парусами тюлевые занавески, смущенно прикрывшие одинокий стул с брошенной на спинку юбкой.

 

10. Палата № 7

Узнав, что Ардашевы и Нижегородцевы собираются продолжить лечение в Кисловодске, Аделаида Варяжская вместе с мужем не раздумывая, присоединились к уже полюбившейся компании. На следующий день три семейные пары, преодолев на пригородном поезде тридцать пять верст, нашли пристанище в «Гранд-отеле» – расположенном в самом центре города – на углу Тополевой аллеи и Галицынского проспекта.

Здание гостиницы в стиле ренессанс было выстроено купцом Тахтамировым на арендуемом у казны участке и по условиям договора через пятьдесят лет должно было отойти в собственность города. Пышное внешнее и внутреннее убранство помещений (лепные украшения вестибюля, вызолоченные потолки, венецианские зеркала) и полный набор современных удобств (подъемные машины для постояльцев, водопровод, электричество) красноречиво свидетельствовали о высоком уровне заведения. Благоприятное впечатление довершали дубовая мебель в стиле moderne, роскошный ресторан с живой музыкой и девять кабинок для принятия нарзанных ванн.

– За такое роскошество и перед иностранцами не было бы стыдно, – гордо заметила Вероника Альбертовна мужу, спускаясь в ресторацию.

– А вот и они – эти самые иностранцы, – указал кивком головы Ардашев на уже знакомую чету Браун, занимавшую столик почти у самого входа. – Вчера местные газеты, захлебываясь от умиления, рассказывали, как директор Вод торжественно вернул им часть драгоценностей, похищенных в Ессентуках. Среди них была диадема, украшенная тремя солитерами.

Заметив присяжного поверенного и его спутницу, Эмили прервала беседу с соседями и одарила вошедших приветливой улыбкой. А ее супруг тем временем сосредоточенно вкушал нежный белок, извлекаемый крохотной ложечкой из яйца всмятку. На его лице, полностью лишенном эмоций, сохранялась непробиваемая маска надменности, присущая в большей степени британцам, нежели выходцам из Нового Света. По всему было видно, что молодая американка уже довольно сносно поднаторела в русском, и потому легко поддерживала беседу с оказавшейся рядом пожилой дамой.

По соседству расположились и знакомые Ардашевых. Уже который день любой разговор за столом начинался с обсуждения недавних происшествий.

– Давеча прочел в «Кавказском крае», что убитый в Цандеровском институте посетитель на самом деле оказался карточным жуликом-гастролером, точно так же, как и умерший на наших глазах молодой человек, выдававший себя за графа Орловского. Его настоящая фамилия Шарок. Пишут, что он был отравлен, – вполголоса проговорил Осип Осипович. – Да-с, вот так начни играть – обдерут как липку.

– По поводу этих двух смертоубийств и гадать нечего – мошенники режут друг дружку! – изрек доктор и испытующе посмотрел на Клима Пантелеевича, ожидая его реакции.

– Все может быть, – пожал плечами присяжный поверенный и ко всеобщему разочарованию больше не обмолвился ни единым словом.

Покончив с завтраком, Ардашевы неторопливо прошли в вестибюль и сели на мягкий диван у окна. Следом за ними направились и все остальные, разместившись неподалеку.

Адвокат тихо сказал жене:

– Мне надобно посетить одно место. К сожалению, мы не можем отправиться вместе, но ты не беспокойся – ничего серьезного. Со мной поедет Николай Петрович. Тут совсем недалеко…

– Ну вот. Я так и знала. Ты все-таки взялся за расследование этого дела?

– Да.

– Но почему? Мы ведь договорились просто отдыхать… – она смотрела на него глазами обманутого ребенка.

– Извини, Вероника, но я не мог отказаться. Видишь ли, ко мне обратился тот самый приятель Николая Петровича, который помог нам поселиться в «Метрополе». И теперь мне необходимо опять с ним увидеться.

– А он-то здесь при чем?

– Пока я не могу посвятить тебя в детали.

– Все ясно, – горько вздохнула жена. – Значит, весь оставшийся месяц мне придется прозябать исключительно в обществе своих подруг и зануды Осипа Осиповича.

– А по-моему, с ним не соскучишься. Смотри, как он сегодня разошелся! – адвокат указал глазами на плешивый затылок титулярного советника, слегка порозовевший от возмущения.

– И все-таки, позволю заметить, милостивые государыни и государи, что восемь рубликов в сутки за номер в этой гостинице – цена очень даже завышенная. Это все равно что, – Варяжский на миг задумался, – двадцать один французский франк или почти семнадцать с половиной немецких марок! Шутка ли сказать! Ну разве в какой-нибудь Ницце или Шандау за комнату, пардон, с ватерклозетом, платят такие бешеные деньги? Конечно, нет! За границей все намного дешевле и лучше! Помните, Федор Иванович рассказывал, что в Париже по утрам мостовые мыльной водой моют, а от извозчиков перегаром не разит!

– Так они водку не пьют, потому что у них тепло. А у нас как без этого? Околеешь! – хохотнул доктор.

В этот момент Ардашев наклонился к жене и прошептал:

– Мне нужно идти, Вероника. Я покину тебя всего на пару часов.

– Только, пожалуйста, будь осторожен.

– Не беспокойся.

Клим Пантелеевич тут же обратился к Ангелине:

– Позвольте ненадолго похитить вашего супруга.

– Когда он с вами, я за него спокойна, – кокетливо проронила дама и согласно взмахнула длинными ресницами.

Выйдя из гостиницы, присяжный поверенный окликнул проезжающего извозчика, и вскоре одноконная коляска потрусила к Хлудовской улице.

Стоило свернуть с Тополевой аллеи, как привычная картина курортного благолепия сменилась серым и унылым пейзажем. Теперь Ардашеву казалось, что он очутился в Ставрополе и едет по грязным и кривым переулкам Ташлянского предместья. Крытые соломой хатки, пыльная дорога, босоногая ребятня и стадо коров, перекрывшее ненадолго путь – зрелище привычное для любого уездного города, навевало тоску и подталкивало к размышлениям о причинах русской неустроенности. Да и речка Березовка очень уж напоминала сестрицу Ташлу.

– Послушайте, Николай Петрович, а не в честь ли того самого чудаковатого купца-миллионера назван сей лазарет? Слышал я, что Михаил Хлудов был неразлучен с прирученной тигрицей, которую, словно собачку, водил на поводке, а в подарок невесте преподнес четырехметрового нильского крокодила. Кстати, свою жизнь, говорят, он закончил бесславно – в сумасшедшем доме.

– Нет. Он здесь ни при чем. Больницу выстроила дочь его брата Герасима – Клавдия Хлудова-Вострякова и назвала ее в честь своей матери – Пелагеи Давыдовны Хлудовой. Это заведение стоимостью в пятьдесят пять тысяч рублей возвели в девяносто пятом году, и оно предназначено исключительно для бесплатного врачевания местных жителей. Уже перед самой смертью, находясь во Флоренции, Клавдия Вострякова завещала своему детищу сто тысяч рублей. Этот капитал должен был оставаться неприкосновенным, и только проценты по нему направлялись бы на содержание персонала и лечение бедных пациентов.

– Ничего не скажешь – пример достойный для подражания.

Вскоре показалась больница. Она стояла на склоне холма и по периметру была обнесена высоким каменным забором. Отпустив извозчика, Ардашев вместе с доктором без особых затруднений прошли на территорию. Очевидно, внешний вид состоятельных господ вселил в привратника легкий страх, и старик так и не набрался смелости справиться у незнакомцев о цели визита.

Внутренний двор был посыпан песком. Одноэтажный корпус с мезонином делил общее пространство на две равные части. Из смирительного отделения, которое находилось по другую сторону, вышли три монахини. За ними показался худосочный служащий в круглых очках, который любезно проводил гостей до кабинета Стильванского. Попросив подождать, он исчез за дверью.

Тут же на пороге возник главный врач-психиатр.

– Входите, входите, господа. Как говорится, милости прошу. Позвольте, я распоряжусь насчет чаю.

– Не беспокойтесь, Куприян Савельевич. Мы только что из-за стола, – любезно отказался адвокат. – Нам бы для начала ознакомиться с материалами наблюдения за этим душевнобольным… Фартушиным.

– А вот они, – доктор указал на кипы бумаг в углу комнаты. – Так что прошу, садитесь, изучайте… А чайку я все-таки прикажу принести. – Он скрылся за дверью.

– Ну что, Клим Пантелеевич, приступим? – изрек Нижегородцев. Он поднял с пола несколько папок и развязал их. Внутри лежали толстые тетради в серой картонной обложке.

– Иного пути я пока не вижу, – задумчиво вымолвил присяжный поверенный. – А позвольте-ка мне журнал наблюдений за последний месяц…

– А вот он, – Нижегородцев передал увесистую тетрадь с надписью «Фартушин Афанасий Милентьевич. Июнь, 1911 г.».

Усевшись в продавленное матерчатое кресло, адвокат достал коробочку монпансье, положил в рот красную конфетку и принялся внимательно читать:

«Диагноз: мания. Больной роста среднего, страдает ожирением. На коже спины много царапин и ссадин. Костяной скелет развит правильно. Лоб довольно низкий. Со стороны внутренних органов отмечаются глухие тоны сердца. Касательно нервной системы ничего особенного (как в отношении рефлексов, так и чувствительности, движений, реакции зрачков) отметить не удалось. Психика: на вопросы не отвечает, пугливо озирается по сторонам, твердит только одно: «Боже мой! Боже мой!» На свое имя не откликается и вообще производит впечатление человека, сосредоточенного на собственных мыслях и мало реагирующего на внешние впечатления. Все время в движении, куда-то стремится, рвется. Выражение лица тоскливое.

Июня 1. – Утром был очень возбужден. Весь день кричал и рвал на себе белье. Ночью почти не спал. За обедом пришлось кормить с рук. От ужина категорически отказался и ничего не ел. Все ходил по коридору, повторяя: «Боже мой! Боже мой!»

Июня 2. – Мечется, беспокоен. Кричал жалобно: «Спасите ее!» Выражение лица весь день тоскливое; озирался по сторонам, как будто чего-то боялся. Будучи помещен в отдельную комнату, при открытых дверях, стал сравнительно спокойнее. Начал отвечать на вопросы и правильно назвал свое имя и фамилию. Сказал, что приехал в Кисловодск с Волги, где служит нотариусом. Но вскоре опять принялся за свои причитания и на вопросы отвечать перестал. Ночью не спал. Моча кислой реакции. Белка, сахара нет. T°N. Лечение: ванны в 29°С, впрыскивание диопина по 0,015 – 2 раза (утро/вечер).

Июня 3. – Спал плохо. Ничего не ел, от чая отказался и умолял не уговаривать его. Днем во время обхода было отмечено резкое падение сердечной деятельности, но после впрыскивания эфира сгладилось. Как во время приступа, так и после того пульс в art. radialis dextra совершенно не прощупывался; в левой же руке слышался хорошо. Стул задержан; действие кишечника было только после повторной клизмы с глицерином. За обедом ел молочную кашу и суп. Вечером t° поднялась до 37,4.

Июня 4. – С 4 часов утра стал кричать и биться в кровати. Больной крепко держал правую руку в левой ладони, как бы испытывая сильную боль. Иногда пытался ломать пальцы. Стонал, лицо выражало мучения. В левой руке пульс нормальный. Ест сравнительно сносно. Темпер. утр. – 36,9, веч. 37,6. Лечение: назначен йод.

Июня 5. – На вопросы не отвечает, но, как и раньше, все причитает. Только теперь вместо прежнего «Боже мой!» стал повторять: «Я этого не хотел!» и «Ах, Господи милостивый, что же это такое!». Аппетит недурной. Правая конечность стала значительно теплее на ощупь и немногим разнится от левой. Движения в норме.

Июня 6. – С утра начал плакать и просить есть. Ходил на прогулку. Весь день был возбужден. Больной, видимо, испытывает чувство голода, ест с жадностью – глотает, не делая ни одного жевательного движения. Тарелку бульона с хлебом он моментально съедает, и на лице выражается страх, что служитель не принесет второе блюдо с кашей. С 1-го по 6-е июня прибавил 4 фунта. Отмечается какое-то болезненное, ненасытное чувство голода. После полной тарелки бульона со скобленым мясом и хлебом, а также порции молочной рисовой каши через несколько минут начал кричать, что его вовсе не кормили, а дали только воду в железной кружке и два куска черствого хлеба. Всем стал показывать свой рисунок – цифра 10 и сердце, пронзенное стрелой. На вопрос, что это такое, он только рассмеялся и вполне здраво ответил, что скоро все об этом узнают, а потом разрыдался и стал причитать: «Да кабы я знал, что так случится, кабы я знал!..» Уснул после приема веронала.

Июня 7. – Стал намного спокойнее. В моче нет ни сахара, ни белка. К вечеру больной опять сильно возбудился; ноги и руки в постоянном движении. Стал выкрикивать отдельные едва внятные слова: «Убьют!», «Завтра убьют!».

Июня 8. – Болезненное чувство голода продолжается. После обеда вроде бы совсем успокоился, а вечером поднялся с кровати, сел на подоконник и стал насвистывать песню «Чудный месяц», а затем и «Камаринского». Стал подергивать плечами, поднялся, вошел в экстаз и начал выбивать по решетке ритм. Неожиданно успокоился и, как ни в чем не бывало, прошел в коридор, поздоровался с надзирателем и служителем, стал громко разговаривать и просить, чтобы ему разрешили выйти на прогулку. Скоро вернулся и начал убеждать всех, что ему «открылся новый свет». Глядя на настенные часы, громко сказал, сколько было времени. Отчетливо осознавал, что находится в больнице. Много разговаривал, смеялся над служителем, что на нем надеты разные носки. Называл его деревенщиной и советовал побриться. А когда его спросили, женат ли он, то начал вдруг беспричинно плакать, упоминая каких-то людей, и снова впал в прежнее состояние. Пришлось опять давать снотворное.

Июня 9. – Утром сидел спокойно на постели и рассматривал «Ниву». Заявил, что он уроженец Нижегородской губернии, но какого уезда вспомнить так и не смог. Вышел в коридор и попросил дать ему свежую газету. Прочитав «Кавказский край» начал беспричинно смеяться, а потом и плакать. Заснул, приняв успокоительное лекарство.

Июня 10. – Психическое состояние без перемен. Все так же много ест и так же жадно. С 1-го по 20-е июня прибавил в весе 13 1\2 фунтов. Рекомендованы прогулки на воздухе и строгая диета; иногда – йод.

Июня 11. – Больной перестал отвечать на вопросы лечащего врача. Находится в некотором ступоре. Временами приходит в себя и начинает кричать: «давай! давай!», «мяса!», «хлеба!», «хочу жрать!».

Июня 12. – На лице обычное выражение страдания, стонет и все это, по-видимому, от чувства голода, которое испытывает больной, хотя и ест 6 раз в день. Как только он видит тарелку, так выражение его лица сразу же меняется. Во время визитации в 10 часов утра он съел полную чашку горячего молока с хлебом и как будто бы успокоился, но не прошло и 5 минут, как по всему отделению был слышен его крик: «мяса хочу!», «дайте пожрать!..» и проч. и проч.

Июня 13–22. – Особых перемен не наблюдалось. Аппетит нормализовался.

Июня 23. – При вечернем обходе подал лист бумаги, на котором простым карандашом была нарисована буква «В» и сердце, а под ним две перекрещенные кости. Произнес только одно слово: «Скоро!» На вопросы лечащего врача не отвечает, а только повторяет за ним все сказанное (синдром эхолалии).

Июня 24. – Больной лежит спокойно и почти неподвижно. От приема пищи отказался. На просьбу подать руку, открыть или закрыть глаза не отвечает. Имеется некоторая ригидность мышц. Отправления кишечника нормальны. Проспал до утра без снотворного.

Июня 25. – Встал и неожиданно сам прошел в столовую. После обеда пошел гулять во двор. Проходя мимо надзирателя, остановился, посмотрел на него и сказал, что тот болен желтухой. Вернулся и долго молился на образа, стоя на коленях. Слышались слова: «прости, Господи, мя грешного…»

Июня 26. – Пролежал весь день, не отводя глаз от потолка. Ни с кем не разговаривал».

Скрипнула дверь, и появился хозяин кабинета. За ним – служитель с подносом.

– Ну, что скажете, Клим Пантелеевич? Не правда ли, занятно? – расставляя на стол чайные стаканы, поинтересовался Стильванский.

Ардашев с трудом оторвался от журнала.

– М-да. Удивительно. А что по поводу надзирателя?

– Хотите – верьте, хотите – нет, а диагноз подтвердился. Он и в самом деле был болен желтухой. Надеемся, что хоть никого не успел заразить.

– Что ж, получается, еще один Корейша-провидец на свет Божий явился?

– Выходит, что так, – кивнул доктор. – Только не московский, а кисловодский.

– Ну, хорошо. А что по этому поводу говорит наука? Неужели нет данному явлению никакого логического объяснения? – Ардашев отхлебнул чаю из стакана. – Я, признаться, материалист. И это единственное, что меня сближает с господином Марксом – этой иконой социалистов-утопистов. Понятное дело, что Фартушина не могло быть ни в Цандеровском институте, ни на даче у Кавериной. Остается предположить, что преступления совершил либо кто-то из медперсонала больницы, либо вообще третье лицо, о котором мы и не подозреваем. Но тогда возникает вполне уместный вопрос: а каким образом этот больной человек мог предсказать убийства? Причем, заметьте, первое – за один день, а второе – за два.

– Все так, Клим Пантелеевич, – включился в обсуждение Нижегородцев. – Но есть и еще одна невероятная версия – смертоубийства совершает сам Фартушин.

– Это как? – адвокат удивленно поднял брови.

– С помощью гипноза.

– Позвольте, Николай Петрович, – Ардашев отставил стакан, – но тогда он должен был хотя бы раз взглянуть в глаза тому, кто исполняет роль орудия преступления.

– Вот об этом я и говорил, – заволновался Стильванский. – Так все и будут думать… и начнут подозревать всех нас… медиков.

– Да бросьте вы! – махнул рукой присяжный поверенный, откинувшись на спинку кресла. – Вы лучше объясните, а что это за диагноз мания?

– Видите ли, по известной классификации Эскероля, существует четыре вида душевного расстройства: мономания – частичное сумасшествие с преобладанием веселости, меланхолия – неполное умопомешательство с доминированием печального настроения, безумие – общее сумасшествие, чередующееся с упадком человеческих способностей, и мания – общее сумасшествие с возбуждением всех способностей.

– Другими словами, она может привести к тому, что определенные возможности организма, допустим, спящие у здорового человека, вдруг начинают просыпаться у душевнобольного? – Нижегородцев на миг задумался и вновь спросил: – Но является ли это в таком случае душевной болезнью?

– Именно, господа! Именно… – воскликнул врач и нервно заходил по комнате. – Именно так рассуждают некоторые врачи-спиритуалисты. Они считают, что душа не может быть больна, поскольку это понятие метафизическое. Но позвольте! Местопребывание самой болезни находится в организме. Это несомненно-с! Умопомешательство – в нашем понимании – совершеннейший беспорядок в рассудке, искажение всех нравственных функций. Да называйте этот ералаш как хотите, но если вы признаете душу началом мыслящим и переживающим, то в тех случаях, когда она думает и чувствует неправильно, она, следовательно, болеет! И неважно, где изначально зарождается сумасшествие, главное, что оно всегда проникает в душу. Вот и получается, что душа может быть больна по естественному порядку вещей.

– Позвольте с вами не согласиться, коллега! – Нижегородцев резко поднялся, будто ему подпалили полы сюртука. – Надеюсь, вы не станете спорить, что моральное расстройство начинается в душе и влечет за собой слабость рассудка, что и является действительной причиной безумия. А значит, оно происходит от нравственных причин, подобно тому, как пьянство изначально разрушает сознание.

– А мне кажется, господа, что вы оба правы. Согласитесь, резонно предположить, что первоначальное расстройство, послужившее причиной болезни, может заключаться как в теле, так и в душе. Стало быть, сопровождающие сумасшествие изменения в организме в одних случаях бывают его причиной, а в других – следствием. Помрачение рассудка, на мой взгляд, есть прежде всего умственная и нравственная дисгармония. И не всегда представляется возможным узнать, что же явилось началом для его появления, а потом и последующего развития. Даже в нормальном состоянии, чтобы возбудить умственную деятельность, мы иногда употребляем моральные средства, а иной раз – физические: то надежду на награду, то чашку кофе. Но для меня сейчас главное выяснить, что же все-таки послужило основной причиной безумия этого нотариуса.

– Простите, но он поступил задолго до моего перевода в Кисловодск. Как я уже говорил, первые записи не сохранились, – пожал плечами Стильванский.

– А нельзя ли мне с ним повстречаться?

– Отчего же? Я прямо сейчас прикажу его привести.

– Нет, нет. Не беспокойтесь. Будет лучше, если мы сами его навестим. К тому же было бы нелишним познакомиться с вашим хозяйством, так сказать, изнутри.

– Что ж, тогда прошу за мной. Отделение для душевнобольных находится в другом здании.

По усыпанному песком двору Ардашев и Нижегородцев вслед за доктором Стильванским направились к одноэтажному зданию с мезонином, расположенному в пятидесяти саженях от главного корпуса. К его северной торцевой части примыкал оштукатуренный белый каменный забор в два человеческих роста.

– Это прогулочный дворик для буйных пациентов. Внутри – угольный склад и прозекторская. Рядом – часовня, – объяснил врач. – В мезонине помещается кухня и комната для служителей. И как вы находите наши райские кущи?

«Да минует меня чаша сия!» – подумал Ардашев, но произнес совсем другое:

– Честно говоря, не ожидал увидеть такой образцовый порядок.

Больничный сад и правда был замечательным. Прямые аллеи с лавочками, клумбы и английский газон производили самое благостное впечатление.

– Чувствуется умелая рука садовника, – присоединился к похвале Нижегородцев.

– А это все наш кудесник Неонил Феофилович Прокмаль. Тоже, знаете ли, человек необычной судьбы. Попал к нам на лечение три года назад. Сам он дворянин и служил в Пятигорске в Управлении Вод. Супруга его страдала сенной лихорадкой, и, как только начинал лететь тополиный пух, он отправлял ее вместе с маленькой дочкой в Крым, а сам оставался в городе. Вернувшись как-то вечером домой, вынул господин Прокмаль из почтового ящика конверт, а в нем фотография его жены в обществе флотского офицера за столом летней ресторации. И приписка на обороте, мол, суженая твоя проживает в меблированных комнатах с этим самым мичманом по такому-то адресу. Как потом выяснилось, его благоверная по приезде наняла няньку для ребенка, а сама закрутила адюльтер. Но ведь тесен мир, господа! И волею случая, там очутилась какая-то «доброжелательница» или «доброжелатель», знавший эту семью. Вот этот человек и постарался. Прокмаль написал прощальное письмо, надел фрак, белую сорочку и, не раздумывая, выстрелил себе в висок. Но, видно, дрогнула рука, и пуля, пробив череп, прошла навылет, не задев мозг. Выстрел услышали соседи. Он перенес несколько операций, а когда пришел в себя, стало ясно, что у него тихое помешательство. Так что из одной больницы коллежский асессор попал в другую. Человек он тишайший. Ведет себя примерно. А с недавних пор начал ухаживать за растениями, да так, что залюбуешься: кусты стрижет, словно скульптуры ваяет. Мы даже его на базар одного отпускаем за нужными семенами.

– А жена? – не удержался Нижегородцев.

– Приезжает. Посидит, посмотрит на него, поплачет и уходит. Ведь он ее не признает. Вот такое оно – человеческое горе. Да вот и он.

На аллее показался мужчина. Он был гладко выбрит, носил серый картуз, холщовую рубаху навыпуск и черные брюки, заправленные в яловые сапоги. Поравнявшись с доктором, он вежливо поклонился и прошел мимо. В его глазах читалось безразличие.

Перед входом в отделение собралось несколько больных в серых халатах. Высоченный, как телеграфный столб, мужчина, сидя на деревянных порожках, раскачивался из стороны в сторону, видимо, изображая из себя маятник. Двое других, стоя на четвереньках, сосредоточенно ловили мух, круживших над темным пятном жидкости, разлитой у самого крыльца.

Зайдя внутрь, Ардашев почувствовал неприятный смешанный кисло-сладкий запах пота, людских испражнений, какого-то съестного варева и табака. «Этот тюремно-больничный дух – вечный спутник человеческого горя. Так было не одну сотню лет до нас, так будет и после нас, – горько подумал адвокат. – В России, как нигде в мире, жизнь меняется медленно».

У палаты № 7 доктор на секунду приостановился, обернувшись к спутникам, как бы приглашая войти, и тут же решительно отворил дверь. В комнате стояло четыре кровати, убранные серыми одеялами. Три койки были пусты, а на одной, у зарешеченного окна, на спине лежал человек. Можно было бы подумать, что он спит, если бы не широко раскрытые глаза, обращенные в потолок. Окаменевшее лицо, заросшее щетиной, не выражало никакой мысли. По грудь он был укрыт серым кретоновым одеялом. Из-под нательной застиранной рубахи виднелась грязная нитка православного крестика.

Присяжный поверенный пододвинул стул и сел рядом.

– Здравствуйте. Меня зовут Клим Пантелеевич. Я – адвокат.

– И что с того? – безразлично произнес сумасшедший. – Вот, возьмите, – он вытащил из-под одеяла кусок почтовой бумаги и протянул Ардашеву. – Вы ведь пришли за этим?

– Господи! – вскрикнул Нижегородцев.

На смятом листе чернела буква «К», сердце, а вместо двух костей – пара перекрещенных пистолетов.

– Где? Где произойдет убийство?! – почти закричал Стильванский.

Вместо ответа больной резко поднялся и разразился истерическим хохотом. Его голова задергалась, глаза налились кровью, а изо рта хлопьями полезла белая пузырящаяся пена. На шум вбежал надзиратель.

 

11. Перед грозой

Лошадка уже миновала второй мост через реку, а Клим Пантелеевич все продолжал невозмутимо поглощать леденцы из жестяной коробочки с надписью «Георг Ландрин». Потеряв всякое терпение, Нижегородцев решил нарушить затянувшуюся паузу:

– Клим Пантелеевич, не томите душу, скажите, вы в самом деле верите, что этот Фартушин настоящий провидец?

– «Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество…» Помните?

– Как же! – встрепенулся доктор. – Первое послание апостола Павла к Коринфянам.

Адвокат молча кивнул.

– Неужели вы – самый непримиримый скептик из всех, кого я когда-либо встречал, поверили, что бывший нотариус пророк?

Вместо ответа Ардашев спросил:

– Вы слыхали об Эдгаре Кейси?

– Он ясновидящий, если я не ошибаюсь, откуда-то из Америки…

– Из Бостона, если быть точнее. В прошлом году о нем писали все газеты.

– Ну да! Он видит сквозь стены и может предсказывать будущее.

– Так вот, мне хотелось бы знать, что думает об этом в вашем лице просвещенная русская медицина.

– А ничего! Пока это выше наших познаний о человеческом разуме.

– Жаль, – горько вздохнул присяжный поверенный. – А то бы уже сегодня я смог бы познакомить вас с убийцей.

– Все шутить изволите! А я вот не понимаю, Клим Пантелеевич, зачем вы посоветовали Куприяну Савельевичу протелефонировать в Ессентуки и сообщить полиции о предсказаниях Фартушина?

– А как же иначе? Ведь на сегодняшний день я не знаю, кто истинный злодей. Тогда как господин Круше, вполне вероятно, сумеет в этом разобраться раньше меня. Я обязан был дать ему шанс и уравнять возможности.

– Ну, допустим. А для чего вы порекомендовали допросить этого сумасшедшего нотариуса под гипнозом и в присутствии полиции? Ведь мы могли бы сделать это и без них.

– Видите ли, Николай Петрович, я расследую преступления, полагаясь исключительно на собственную наблюдательность и способность выстраивать разрозненные события в стройную логическую цепочку. А отыскание злоумышленников с помощью отпечатков пальцев или даже в результате вот такого гипнотического сеанса – удел полиции. Это все равно, что просить сивиллу отыскать вора. И потом, согласитесь, что, какую бы правду ни поведал Фартушин, доказать в суде присяжных чью-либо вину, основываясь лишь на показаниях умалишенного, решительно невозможно, – Ардашев на секунду задумался, – ах да, простите, запамятовал – в Терской области уголовные дела рассматриваются без участия присяжных заседателей, а кассационной инстанцией здесь является Правительствующий сенат. Но, как бы там ни было, в любом случае мы сможем в этом убедиться.

– И все-таки, неужели Фартушин и есть истинный преступник, который губит жертвы чужими руками, воздействуя на их волю с помощью гипноза?

– Как я уже говорил, любая версия, какой бы фантастической она ни рисовалась, имеет право на существование. Вот это как раз мы и проверим с помощью гипноза. Если душевнобольной не поддастся внушению, значит, он сам им обладает. И познание этого – первый шаг к раскрытию истины.

– Клим Пантелеевич, как вы думаете, где совершится новое убийство?

– Вот об этом как раз я сейчас и размышляю…

– Ну и? – сгорал от нетерпения врач.

– Знаете, по большому счету это может произойти где угодно: и в Ессентуках, и в Пятигорске, но мне отчего-то кажется, что, скорее всего, на очереди Кисловодск.

– А когда?

– Вероятно, сегодня.

– Опять шутите?

– Да разве нам с вами до шуток!

– А в котором часу?

– Между шестью и девятью.

– Но где?

– В Курзале.

– Да откуда, право слово, вам это известно? Ведь Фартушин так и не ответил на этот вопрос.

– Ах, дорогой мой Николай Петрович, вы зря на меня сердитесь. Я совсем не собираюсь строить из себя господина Кейси. Куда уж мне до этого американского провидца! Я лишь замечу, что наш злодей – будь это Фартушин с сообщником или кто-то другой – склонен к внешним эффектам. Именно поэтому рядом с каждым трупом остается карта – этакая подсказка для нас, что преступления связаны между собой, как фигуры кадрили. И если первое смертоубийство было некоторой пробой, то второе он уже совершает при большем скоплении народа. Публика и полиция в растерянности, напряжение нарастает, и вот-вот разразится скандал! А когда лучше всего его устроить? Конечно же, сегодня, во время прощального концерта Шаляпина и в присутствии многочисленной прессы. И завтра утром передовицы местных газет обрушатся на головы запуганных курортников устрашающими заголовками. А послезавтра об этом заговорят в столице.

– Надобно срочно оповестить полицию! – твердо, с ударением на последнем слове выговорил Нижегородцев.

– Неужели вы думаете, что Круше посадит рядом с каждым зрителем по городовому? Вздор! Сегодня ему вполне хватит общения с вашим коллегой. Дай-то бог, чтобы у него самого голова не пошла кругом после знакомства с душевнобольным! А тут еще досужие домыслы ставропольского адвоката! – Ардашев замолчал и смерил приятеля серьезным взглядом. – Скажите, Николай Петрович, у вас пистолет имеется?

– Пистолет? – рассеянно переспросил Нижегородцев. – Нет, и не было никогда. Только охотничье ружье, двустволка… дома.

– Значит, пойдете безоружным.

– А куда, позвольте узнать?

– На концерт, – Клим Пантелеевич щелкнул крышкой золотого «Мозера». – Надо бы поторопиться… Впереди ужин, а до начала выступления Шаляпина немногим более двух часов. А тут, – адвокат посмотрел на черное, будто вымазанное ваксой небо, – вот-вот гроза разразится.

 

12. Новые обстоятельства

Звонок заведующего отделением для душевнобольных Хлудовской больницы привел станового пристава Унтилова в замешательство. Не медля ни минуты, он послал городового отыскать капитана Круше и известить судебного следователя. Через час в кабинете собралась вся троица.

Унтилов пересказал коллегам телефонный разговор с врачом и, закурив папиросу, пододвинул стул к открытому окну.

– Что скажете, Азарий Саввич? – прервал молчание Круше.

– Странно все это. Я попервоначалу думал, что это совпадение. Ну, мало ли чего безумец не изобразит! А уж если три рисунка и все разные, а два из них и вовсе с картами совпали, то, как ни крути, а в этом что-то есть.

– Видимо, мне придется сегодня же выехать в Кисловодск и опросить персонал больницы. Надеюсь, удастся отыскать ту самую ниточку, которая поможет размотать весь клубок. Но сейчас меня больше всего беспокоит новый рисунок. Что могут означать эти два пистолета: дуэль или способ убийства?

– Трудно сказать. Одно ясно – злодей с нами играет в некую игру и показывает, насколько он изощрен в своих методах. Сначала – стилет, затем стрихнин, подмешанный в кокаин, а вот теперь, вероятно, пистолет. И выбор потерпевших весьма странен – оба шулера и оба из Варшавы. И как бы этот проныра Матушкин ни клялся, что он никакого касательства к преступлениям не имеет, а все свидетельствует о том, что это местные ухари решили чужих «мастаков» «почистить», – заключил Боголепов.

– Ну, решили и решили. Дело босяцкое. А при чем тогда этот умалишенный? – возразил пристав. – Что ж, получается, со дня на день нового душегубства ждать? А ведь по логике вещей выходит, что следующая жертва – картежный шулер.

– Жаль, что об этом только нам известно, а курортники – ни сном ни духом. И случись новое убийство – на водах начнется паника, – следователь почесал подбородок и добавил: – Людей надобно успокоить и объяснить им, что все это – воровская междоусобица, и честным гражданам беспокоиться нечего. Я предлагаю вам, Вениамин Янович, ненароком разоткровенничаться с этим вездесущим пронырой Эйдельманом. Пусть бы выпустил нужную статейку и народ успокоил.

– Мысль отличная, Азарий Саввич. Опять же после этого и желающих перекинуться в штос или «железку» поубавится.

– Ох и сомневаюсь я! – Унтилов прошелся по комнате. – Да как играли, так и будут играть. Это же страсть! Она смерти не подвластна.

– А я вот что думаю: вам бы, Вениамин Янович, надобно срочно пообщаться с Матушкиным. Он, старая бестия, всеми жуликами заправляет, а «залетных» наперечет знает. Пусть бы дал он вам списочек этих «мастаков», а мы бы филеров за ними пустили. А там, чем черт не шутит, глядишь – и возьмем злодея на живца. А не успеем – невелика потеря! – подытожил Азарий Саввич.

– Вот-вот, а начнет Матушкин отнекиваться, вы уж вразумите! А то и его укокошат!

– Список шулеров! – довольно потянулся Круше. – Да об этом только мечтать можно. А почему, собственно, и не попробовать? А если выгорит, то чуете, господа, кто у нас в агентах ходить будет? Так что не стоит тянуть кота за хвост – немедленно выезжаю в Кисловодск. Надеюсь, я еще успею сегодня встретиться с доктором.

Покинув участок, офицер поспешил в гостиницу. Не прошло и получаса, как он уже прохаживался по перрону, ожидая пригородный поезд. Впереди раздался паровозный свист, и струя белого пара, вылетев из приближающейся трубы, словно кусок разорванной парусины, повисла над полотном. В ту же минуту на дебаркадере воцарилась суета. Носильщики, едва выглядывающие из-под уложенного пирамидами багажа, вокзальные торговцы с лотками всевозможной снеди и суетливые няньки с детьми, едва поспевающие за своими господами, устремились к поезду.

Круше, погруженный в собственные мысли, смотрел в вагонное окно, но ничего не видел. «Не дело, а ребус какой-то. Одно ясно: оба убитых – члены воровской шайки, учинивших покражу в «Метрополе». Об этом свидетельствует и часть драгоценностей, принадлежащих американской паре, кои удалось обнаружить в двойном дне чемодана незадачливого любителя «белого порошка». Покойные Полонский и Шарок – подельники. И если первый чаще всего выступал в роли наводчика, то второй с подручными обчищал номера и меблированные комнаты. Встретившиеся на их пути преграды в виде сейфов только подогревали интерес. Между кражами они не брезговали и карточным мошенничеством, что позволяло выслеживать состоятельных игроков. Следы «чудодейств» этой банды остались не только в Воронеже, Самаре и Нижнем Новгороде, но и в столичной конторе «Товарищества Архангельского Мурманского срочного Пароходства по Белому морю и Северному Ледовитому океану». Брюшину наисовременнейшего английского сейфа из марганцевой стали жулики ухитрились вспороть с помощью новомодного изобретения – ацетиленовой горелки. Наверняка эта группа состояла из нескольких человек, по крайней мере, троих. Тогда есть резон предположить, что уцелевший преступник, опасаясь за свою жизнь, должен просто-напросто сбежать… или, наоборот, остаться, чтобы отыскать убийцу своих товарищей. И все-таки понять не могу, кому же понадобилось сводить с ними счеты?» Погруженный в тяжкие раздумья помощник начальника пятигорской полиции не заметил, как локомотив тронулся в путь.

Через несколько верст за окнами вагона столпились исполины-утесы и серые скалы, нагроможденные по обеим сторонам железной дороги, которая то поднималась по склонам, то извивалась змеей, а то стремительно падала вниз к Подкумку. Миновав мост и проследовав мимо казачьей станицы, поезд вошел в Кисловодское ущелье. В отдалении высилась гора Кольцо, а за ней – Седло. Лежащий впереди горизонт замкнулся частоколом разновеликих возвышенностей, напоминавших застывшие в отдалении волны. Казалось, что какой-то неведомый колдун превратил голубые морские буруны в серую каменную гряду. Сбегая с горы, состав все больше набирал скорость, и вдали уже мелькали дома в окружении зеленых деревьев.

Сумерки тихо спустились над станцией, и впереди засветился бело-лунным светом керосиновый семафор; сквозь косые дырочки его металлических дефлекторов потекли чадящие, дымные струйки-усы. Уставший паровоз прокашлялся и остановился у небольшого здания, походившего на боярский терем.

Пройдя по перрону, капитан вышел на небольшую мощеную площадку. Прямо перед ним возникло роскошное здание Курсового зала Владикавказской железной дороги, выстроенное из местного доломита и обложенного желтым кирпичом. Прямоугольные трехъярусные башни с выступающим карнизом, увенчанные высокими четырехгранными французскими куполами с зеленым чешуйчатым покрытием придавали строению неповторимую величавость. Широкая каменная лестница вела к главному входу. Поднявшись, полицейский оглянулся вокруг и невольно залюбовался идиллией беззаботной курортной жизни. Из открытых экипажей виднелись аккуратные женские головки в модных шляпках и котелки их спутников. Нарядные мамы с детишками прохаживались по асфальтовым тротуарам. В воздухе кружил тополиный пух, витрины магазинов светились белым электрическим светом, а у дверей ресторанов то и дело останавливались фиакры. Пахло летом и любовью.

Наняв извозчика, Круше отправился на встречу с доктором Стильванским. «Спасибо Ардашеву, что порекомендовал врачу протелефонировать в участок и сообщить мне об этом странном сумасшедшем, – подумал про себя доктор. – Надобно не мешкая опросить персонал больницы… М-да, неужели безумец и есть организатор убийств? В это трудно поверить. Но кем бы преступник ни был, меня не покидает ощущение, что он над всеми издевается! Знать бы, где злодей собирается нанести следующий удар».

От предчувствия новой беды у капитана путались мысли и противно сосало под ложечкой. Вскоре коляска остановилась у ворот Хлудовской больницы. Привратник, от которого несло перегаром, еле ворочая языком, сообщил полицейскому, что «господин доктор изволили убыть на концерт». Потоптавшись на месте и успокоив себя банальной пословицей о мудром утре и недальновидном вечере, Круше решил отправиться в недорогую гостиницу.

 

13. Король червей

Публика начала стекаться к Курзалу еще задолго до начала концерта. Любимый всей Россией король баса уже не первый раз радовал жителей и гостей Кисловодска. Город помнил его триумф, состоявшийся здесь же двенадцатью годами ранее – 19 августа 1899 года. В тот вечер, находясь в составе оперной труппы Владимира Любимова, Шаляпин исполнил поочередно несколько сольных партий из опер Даргомыжского, Мусоргского, Гуно и Леонкавалло. Но сегодня он выступал в сопровождении единственного аккомпаниатора, и тем интереснее ожидалось зрелище. Этим семистам счастливчикам улыбнулась возможность целых три часа оставаться один на один с великим певцом. Это ли не высшая награда для настоящего ценителя музыки? И хоть стоимость билетов достигла астрономических сумм (цена места в партере у спекулянтов доходила – видано ли! – до пятидесяти рублей), но свободных кресел не осталось. Да что там кресел! Не было даже возможности примоститься на стульях в проходах, поскольку их количество строго регламентировалось театральными правилами.

Ардашевы, Нижегородцевы и Варяжские уже поднялись по ступенькам Концертного корпуса и вошли в просторное фойе, украшенное полотнами русских мастеров.

– А вы не находите, Николай Петрович, что количество ступенек символично?

– Признаться, я не обратил на это внимания…

– Их тридцать три – по числу лет земной жизни Господа. А купола над центральным входом напоминают двуглавый Эльбрус.

– Надо же! – изумился доктор. – Как тщательно архитектор продумал все детали! Но, Клим Пантелеевич, – он вплотную приблизился к присяжному поверенному, – меня сейчас волнует другое: как мы можем предотвратить убийство?

– Точнее сказать, мы попытаемся это сделать, хотя, согласитесь, уследить за таким количеством людей почти невозможно. Могу предположить, что злоумышленник собирается совершить преступление в антракте. Это, пожалуй, самый удачный момент. А пока нам остается только наблюдать за обстановкой и подмечать все, что может показаться странным или подозрительным. – Ардашев повернулся к жене: – Дорогая, я покину тебя всего на пару минут.

Клим Пантелеевич направился к переходу, который вел в западное здание, где размещался ресторан с номерами. Бильярдная и комната для игры в карты были пусты, а в читальне скучала уже немолодая библиотекарша. Пройдясь по коридорам, он вернулся назад и проследовал в восточный корпус – там находилась кухня. «Найти здесь преступника – все равно что искать монету, брошенную в море: вроде бы и видел, где упала, а куда отнесла волна – одному Богу известно», – с сожалением подумал Ардашев и достал коробочку монпансье. Отправив в рот зеленую конфетку, он усмехнулся, вспомнив старую русскую пословицу: «Не ищи зайца в лесу: он на опушке сидит». «Если предположить, что орудием смертоубийства будет пистолет, то следует обратить внимание на те места, где грохот выстрела будет почти не слышен. А таковыми могут оказаться любые помещения, находящиеся на некотором отдалении от зрительного зала. Буфет или ресторация? Возможно, но все-таки маловероятно. Ведь там постоянно люди… Фойе? Вряд ли. Эхо от выстрела разнесется такое, что сюда сбежится вся публика. Ложа? Рискованно. В зале полным-полно военных; звук выстрела они легко распознают, и поднимется переполох – выходы перекроют, а зрителей начнут обыскивать. Может, тогда правое или левое крыло? Однако в таком случае труп могут обнаружить уже после концерта, и от этого эффект будет несравненно меньше. А нашему душегубу надобно побольше шуму. Остается только курдонер – внутренний дворик. Да и то, если допустить, что потерпевший захочет прогуляться или покурить. Есть, правда, еще и сценические помещения, но публика к ним не допускается… А может быть, зря я думаю, что злодей воспользуется пистолетом, и в дело пойдет холодное оружие? Но с другой стороны, 6 июня, как раз за два дня до происшествия в Цандеровском институте он нарисовал сердце, пронзенное стрелой, а за четыре дня до отравления на даче Кавериной – череп с костями – общепринятое обозначение яда. Стало быть, и перекрещенные револьверы – верный признак такого способа убийства. Интересно, какие модели он предпочитает? Наган, браунинг, дельвих, или, быть может, монтекристо?.. Что ж, пора и на концерт», – рассудил присяжный поверенный и зашагал обратно.

Зал наполнялся зрителями. Вероника Альбертовна о чем-то весело щебетала с Ангелиной Нижегородцевой, в то время как доктор разглядывал через одноглазку балкон. Осип Осипович внимательно читал программку, а неизменно развеселая Аделаида отчего-то тихо грустила.

Усевшись в обитое красным бархатом кресло, Клим Пантелеевич изумился богатому внутреннему убранству: стены, украшенные барельефными портретами Чайковского, Бетховена, Глинки, Верди и Моцарта, были отделаны художественной лепниной и бронзой. Особенно поражал залитый электрическим светом потолок, разделенный выпуклыми перегородками на своеобразные прямоугольные ячейки. Многочисленные колонны с римскими капителями напоминали раскрытые крылья орла и поддерживали свод. Сцену, как писали газеты, скрывал занавес работы художника Саллы. Только вот летняя жара давала о себе знать, и дамы усиленно махали раскрытыми веерами, а господа то и дело протирали носовыми платками потные лысины и густые бакенбарды. Строгие черные фраки и расшитые позументами форменные платья статских генералов, золотые эполеты драгун и невесть откуда взявшиеся белые мундиры флотских офицеров, дамские наряды всевозможных фасонов и разнообразных расцветок – все перемешалось в пестрой толпе, точно полевые цветы в свежем весеннем букете. Капельдинеры чинно стояли у аванлож, помогая зрителям занимать места.

Раздался третий звонок, и четырехламповые люстры погасли, но тотчас же вспыхнула холодным электрическим светом рампа. Зал зашелся нетерпеливыми рукоплесканиями. На сцену вышел конферансье.

– Милостивые государыни и государи! Мы искренне рады встрече с вами. Я вижу, что многие присутствующие держат в руках программу концерта. Однако позвольте предупредить вас, что Федор Иванович волен сам определять, какие произведения и в какой последовательности он будет исполнять. У вас лишь набросок его выступления – своеобразный кроки. Так что впереди масса приятных неожиданностей. И позвольте небольшую ремарку: вы меня невыразимо обяжете, если откажетесь выкрикивать названия арий из опер или романсов, которые вам бы хотелось услышать. Поверьте, неуместные возгласы с мест лишь разрушают волшебную магию представления и мешают артисту сосредоточиться. Я уверен, что мы получим взаимное удовольствие от нашей встречи. Что ж, не буду томить вас боле… Итак, прошу любить и жаловать, – ведущий развернулся вполоборота к правым кулисам. Выбросив вверх руку, он раскатисто объявил: – Король оперной сцены, Федор Шаля-апи-ин! – Зал загудел и содрогнулся от водопада аплодисментов.

На эстраду, как-то по-особенному закинув голову, вышел высокий человек в безукоризненном фраке, в белоснежной сорочке со стоячим воротником и атласной бабочкой. Он оглядел зал, и его губы тронула легкая, искрометная улыбка. Вместе с ним совсем незаметно возник аккомпаниатор и, поклонившись публике вслед за певцом, он занял место у стоявшего посередине сцены рояля. Артист поднес к глазам золотой лорнет, висевший у него на черной шелковой ленте, и стал перебирать лежавшие тут же ноты. Найдя нужные, он повернулся к музыканту и что-то тихо вымолвил. Неожиданно овации стихли, и полилась едва слышная, а потом все более громкая «Из-за острова на стрежень…». Голос певца казался видимым и струился над изумленной публикой. Он то поднимался под каменный свод, то плавно опускался вниз. И вдруг, вместе с последней фортепьянной нотой он бесследно исчез, словно утренняя дымка над Волгой. Закончив петь, Шаляпин слегка склонил голову, и волна рукоплесканий захлестнула зал.

– По-моему, есть всего трое великих русских: Пушкин, Лермонтов и Шаляпин, – наклонившись к Нижегородцеву, тихо проговорил Ардашев.

– А как же Толстой и Чехов?

– Я имею в виду неповторимых гениев – символов России. Смотрите, сколько уже минуло после смерти этих двух поэтов, а ведь так и не родился третий, который бы сочинительствовал на их уровне. Так и Федор Иванович – единственный на всем белом свете. Его и сравнить-то не с кем. Наверняка у него какое-то уникальное строение гортани, потрясающая музыкальность, неповторимый артистизм и что-то еще… Это трудно объяснить, да, пожалуй, и невозможно. Занятие бессмысленное – все равно, что пытаться угадать, в каком месте на небе появится радуга. Позвольте ваш бинокль, доктор…

– Да, пожалуйста. А что вы думаете по поводу планируемого убийства? – прошептал доктор.

– В данный момент я как раз пытаюсь отыскать возможную жертву, – поднося к глазам театральный бинокль, объяснил адвокат.

– Неужели она вам известна? – встрепенулся Нижегородцев.

– Давайте оставим разговор, а то, боюсь, нам начнут делать замечания.

Аплодисменты наконец смолкли. Артист как-то рассеянно посмотрел по сторонам, сгорбился и чуть-чуть согнул колени. На его лице возникла гримаса страха. Со сцены послышалось:

Испуганное лицо певца вдруг резко изменилось на волевое, и кажется, что перед зрителями уже предстала надменная аристократка:

И вновь чудилась высокомерная дама высшего света; а в ее глазах читалось возмущение и брезгливость.

Прозвучало еще несколько куплетов, и романс закончился. В зале на миг воцарилась тишина. Потрясенные слушатели молчали. Но чье-то робкое «браво», словно неосторожное эхо, разбудившее заснеженные склоны гор, обрушило лавину оваций.

Ардашев не отрывал от глаз театральный бинокль. И вдруг присяжный поверенный резко встал и заторопился к выходу. Нижегородцев поспешил за ним. Вероника Альбертовна проводила мужа недоумевающим взглядом, и только Ангелина, увлеченная волшебным пением оперного гения, не обратила внимания на уход мужа.

– Быстрее! – бросил на ходу Ардашев и, выйдя в коридор, побежал к первой ложе. Не обращая внимания на удивленных капельдинеров он дернул на себя дверь, и, сделав два шага, остановился.

– Не успели! – удрученно обронил он. – Не успели!

Нижегородцев выглянул из-за спины адвоката и увидел на стуле человека с бритым лицом, уткнувшегося лбом в перегородку. За правым ухом у него зияло аккуратное, будто высверленное металлическим буравчиком отверстие, из которого струилась кровь. Она стекала по шее и терялась где-то за белоснежным воротником. Красная бархатная обивка стула впитывала коричневую субстанцию, словно губка, и потому ковер все еще оставался чистым. Левая рука несчастного лежала на колене, а правая болталась безжизненной плетью. Приблизившись, доктор взял ее за запястье и тотчас же проронил:

– Он мертв. Мне кажется, что я уже где-то видел этого господина, – неуверенно пробормотал врач.

– Это Ананий Парамонович Заславский – редактор санкт-петербургских «Биржевых новостей». Помните? Ему чрезвычайно «везло» в тот вечер, когда случилось убийство на даче у Кавериной в Ессентуках. Сдается мне, что на самом деле это очередной «доктор азартных игр». Но, как бы там ни было, мне не удалось уберечь его от гибели. Я и представить себе не мог, что убийца решится на столь дерзкий и рискованный шаг – стрелять во время концерта. Выстрел из обычного пистолета непременно привлек бы к себе внимание, а здесь, судя по всему, очень малый калибр. И хлопок просто утонул в шуме аплодисментов. Такого рода оружие серийно не производят, его изготавливают на заказ…

Адвокат задернул портьеры, и теперь ложа оказалась полностью скрытой от взоров публики. А тем временем со сцены неслось:

Клим Пантелеевич вдруг почувствовал тонкий запах дорогих духов.

– Прошу прощения, господа, а что здесь происходит? – послышался сзади женский голос. Перед адвокатом возникла аккуратная головка с милым, почти ангельским личиком.

– А вы кто будете покойному? – поспешил с вопросом доктор. И вот тут-то дама и увидела труп. Она сделала шаг назад, закрыла ладонями лицо, пошатнулась, и наверняка бы рухнула на пол, если бы не ловкость присяжного поверенного. Развернувшись к Нижегородцеву, Ардашев попросил:

– Позовите капельдинера и раздобудьте где-нибудь нюхательной соли, а еще лучше нашатыря. По-моему, мадам в глубоком обмороке.

Доктор вышел. Внимание присяжного поверенного привлекло светлое пятно под стулом жертвы. Усадив «спящую красавицу» на свободное место, он нагнулся и аккуратно, держа за срез, поднял с пола глазетную карту.

– Червовый король, – едва слышно выговорил Клим Пантелеевич.

 

14. Редкий пистолет

Весть об убийстве в Курзале застала Круше на пути в гостиницу. Возвращаясь от Хлудовской больницы к центру города, полицейский услышал неприятную новость от встречного возницы. Извозчики – главные распространители свежих слухов – зачастую первыми узнавали о любых происшествиях и словно сороки разносили вести по окрестностям. Вот потому-то в маленьком курортном городе любое мало-мальское событие становилось достоянием публики еще до выхода утренних газет. Сыщик тотчас же приказал ехать к концертному залу.

У входа в храм Муз толпился народ. Широко распахнулись тяжелые дубовые двери, и показались два дюжих санитара. Они с трудом несли к медицинской карете укрытое простынею тело. Бросив кучеру несколько медяков, капитан шагнул к носилкам. Путь преградил городовой.

– Я из полиции! – доставая карточку, объяснил Круше. Медики послушно замерли на месте. Отвернув край материи, офицер внимательно всмотрелся в застывшее лицо покойника.

– Какими судьбами, Вениамин Янович? – раздался за спиной чей-то голос. Развернувшись, он увидел начальника кисловодской полиции полковника Куропятникова и незнакомца в темно-синем мундире.

– Да вот, господа, – он вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист. – Я командирован Терским управлением, расследую убийства шулеров. Думал, придется ограничиться одними Ессентуками, но теперь, видимо, придется задержаться и в Кисловодске.

– Вижу, полномочиями вас наделили серьезными, – возвращая назад бумагу, резюмировал полковник. – А это Илья Евгеньевич Протасов – наш судебный следователь.

Приветственно кивнув, тот с серьезным видом изрек:

– Позвольте осведомиться, а откуда вам известно, что убитый – картежник?

– Мне довелось сидеть с ним за зеленым сукном. Если я не ошибаюсь, фамилия его Заславский. Он представлялся редактором столичных «Биржевых ведомостей» и совершенно не проигрывал.

– Вы правы, по документам он – Ананий Парамонович Заславский, – заметил начальник полиции.

– Скажите, Вениамин Янович, – Протасов пригладил широкие бакенбарды, – а господа Ардашев и Нижегородцев с вами в тот вечер не понтировали?

– Да, – недоуменно ответил капитан. – А они здесь при чем?

– А дело в том, – заложив руки за спину, объяснил въедливый чиновник, – что этот самый ставропольский адвокат и обнаружил в ложе труп редактора. Он же нашел и червового короля.

– Ну вот, – огорчился полицейский, – мои предчувствия подтвердились! И теперь мы имеем продолжение той самой цепи убийств, которая началась еще в Ессентуках.

– Несомненно, – кивнул следователь и продолжил прерванный рассказ, – мы чуть было этого присяжного поверенного не арестовали, но потом выяснилось, что он довольно знаменитая личность и широко известен целой серией сенсационных расследований. И хоть частный сыск в России не разрешен, он нашел дырку в законодательстве и действует от имени клиента по какому-нибудь близкому к происшествию гражданскому делу. Но чаще всего Ардашев отыскивает истинного злодея, защищая подсудимого в уголовном суде. Об этом нам рассказали по телефону коллеги из Ставрополя. По всему видно, что ему многое известно, однако он отказывается что-либо пояснять. А задерживать его мы не имеем права, так что под арестом пока только одна мадам Зи-зи.

– Кто, простите?

– Некая француженка. Представляется бывшей танцовщицей из «Мулен Руж», а на самом деле – девица легкого поведения из салона Грановской-Калмыковой. Правда, выступает с танцевальными номерами в «Мавритании». По-русски говорит с акцентом. Убеждает, что к самому преступлению не имеет никакого отношения; с Заславским познакомилась только вчера. Плачет и клянется, что когда она выходила, то ее кавалер был жив и здоров. Вернувшись, она застала там двух мужчин. Ими оказались Ардашев и Нижегородцев. Капельдинер, кстати, тоже это подтверждает. Но ведь она могла сначала застрелить Заславского, а потом выйти и возвратиться лишь для того, чтобы отвести от себя любые подозрения. А для пущей убедительности грохнулась на руки адвокату.

– Резонно. Но тогда был бы слышен звук выстрела.

– Здесь использовался патрон совсем небольшого калибра. Шум от выстрела минимальный. Убить им можно лишь в том случае, если выстрелить в уязвимое место, например, за мочку уха, или, допустим в глаз… В нашем случае пуля застряла в черепе. Вообще, столь миниатюрное оружие мне встречать не приходилось, – откровенно признался Илья Евгеньевич.

– А вот господину Ардашеву приходилось, – недовольно пробурчал полицмейстер. – Представляете, этот самый присяжный поверенный заявил, что, скорее всего, здесь применялся весьма редкий шпилечный патрон Лефоше, который используется в револьверах Дельвиха. Вот вам, в недавнем прошлом армейскому офицеру, известен этот самый «дельвих»?

Круше отрицательно покачал головой.

– Вот и я об этом, – вздохнул полковник. – Кстати, вы в какой гостинице остановились?

– Пока еще ни в какой. Но собирался найти что-нибудь подешевле. На командировочные, знаете ли, не особенно разгуляешься.

Полицмейстер на миг задумался, а потом сказал:

– Вам надобно обязательно поселиться рядом с Ардашевым. Я поспешествую, чтобы вас разместили в «Гранд-отеле».

– Спасибо, Афанасий Евтропович.

– Да, чего уж там, – махнул рукой Куропятников. – Мне не составит труда протелефонировать в гостиницу с Курзала. А какие у вас планы на завтра?

– Собирался встретиться с газетчиками – народ успокоить, а затем наведаться в Хлудовскую больницу – есть там у меня одно дельце.

– Хорошо. Тогда подъезжайте ко мне… ну, скажем, часа в два. Возможно, и появится какая-нибудь новая зацепка. Я приказал агентам землю рыть…

– Буду непременно. Честь имею, господа.

 

15. Сашка Лещ

Александр Елагин по метрическим свидетельствам считался еще относительно молодым человеком – на прошлой неделе ему минуло тридцать шесть лет. На окружающих он производил весьма отталкивающее впечатление. И виной тому было его лицо: узкий лоб, приплюснутый нос, вечно прищуренные маленькие поросячьи глазки и надорванная, будто пойманная на рыбацкий крючок, верхняя губа, из-за которой, собственно, он и получил свое прозвище.

Прошлое его было мало кому известно. Разве что вороны да филины Муромских лесов ведали обо всех его кровавых проделках. Поговаривали, что еще лет двадцать назад он обирал карманы пьяных извозчиков да артельщиков, нашедших пристанище под жидким забором трактира, который принадлежал его отцу. Юнцу все сходило с рук, пока городовой не поймал воришку с поличным. В участке разъяренный пристав рассек мальчишке перстнем губу. Родитель, еще недавно собиравшийся открыть второе заведение, немало поиздержался, выплатив «контрибуции» пьянчужкам-потерпевшим и щедро отблагодарив полицейских за согласие замять случившееся «недоразуменьице».

Вечером он устроил отпрыску жесточайшую порку. Отлежавшись пару дней, Сашка сбежал из дома и начал скитаться по Волге. Судьба занесла его в Царицын. Несколько лет «оталец» промышлял воровством, переходя из одной шайки в другую. Сильный духом и крепкий физически, он рано стал пользоваться авторитетом у собратьев по преступному ремеслу. Пришло время, когда «старшие» взяли его на настоящее «мокрое» дело.

В тот вечер они тихо пробрались в купеческий дом на окраине города. Бывшая служанка – любовница их вожака – рассказала, что совсем недавно хозяин продал несколько крупных наделов земли.

Первое время Сашке долго снились молящие о пощаде глаза десятилетней девочки, а потом и это прошло. Трупы сложили в бане и подожгли. На следующий день газеты неистово кричали о невиданной трагедии города на Волге. К розыску душегубов подключили даже жандармов. И результат не заставил себя ждать – все члены банды оказались в руках правосудия. И хоть Елагину светила каторга, на допросах он вел себя с достоинством, а чтобы не сболтнуть лишнего – проколол язык булавкой и девять дней ничего не ел. Искусственное препятствие во рту мешало говорить и заставляло задумываться над вопросами судебного следователя. Привычка контролировать каждое слово осталась на всю жизнь.

Заунывная кандальная музыка и холодный острог недолго сопровождали Леща. При первой же возможности он бежал. Потом таких побегов было еще три. Его арестантские приключения закончились, когда он пристал к берегу Дяди Проши. Матушкин сразу оценил холодный, леденящий взгляд убийцы, от которого у многих начиналось заикание и судорогой сводило скулы. Пятый год служил Сашка у Прокофия Ниловича и за это время всякое случалось. Бывало, Лещ в ожидании жертвы сколь угодно долго просиживал в кустах под проливным дождем. Но уж потом он давал себе волю – все найденные полицией тела были страшно изуродованы, и, как устанавливали судебные медики, несчастных еще при жизни подвергали нечеловеческим пыткам.

О существовании маньяка полиция догадывалась, но отыскать его не могла. Да и как его поймаешь, если убивец совершал злодейства редко и бессистемно? Например, за 1911 год «Кавказский край» лишь дважды поведал об изуродованных трупах. Один – с отрезанными ушами – был найден в Кисловодске в доме на улице графа Граббе (убитым оказался ювелир Шварцман), а другой – на Померанцевской (в каретном сарае нашли подвешенного за ноги купца Сивухина). Страдальца прежде высекли ногайкой, а потом нещадно, словно кабана, осмолили факелом.

Но было у Сашки две слабости: он благоговел перед всякой живностью – кошки и собаки чувствовали в его хате себя полными хозяевами – и мог часами удить карасей в каком-нибудь пруду или мелкой речушке.

Все его излюбленные места были хорошо известны, и потому совсем скоро Лещ предстал перед Дядей Прошей. Оставив снасти во дворе, он прошел в ресторан с черного хода. В дальней комнате за круглым столом сидело человек семь. В правом углу, почти у самого буфета, сияли золотом образа. Пахло ладаном. Посередине возвышался мельхиоровый самовар и медный заварной чайник. Все пили чай вприкуску и слушали восседавшего в кресле Прокофия Ниловича. Заметив Леща, он сострил:

– А вот и рыбачок пожаловал. Небось много лещей наудил? – За его спиной послышалось сдержанное хихиканье, больше напоминающее кашель. – Ссориться с Сашкой никто не хотел, да и небезопасно было иметь такого врага. – Ты чайком угощайся и покамест на ус мотай. – В ответ Елагин лишь пожал плечами и скромно примостился на крайний стул. – Так вот, други мои, – продолжил Матушкин, – какая диковинная картинка вырисовывается: повадился злодей неизвестный смертопреступничать и уже трех гастролеров на суд Божий отправил. – Старик тяжело вздохнул и перекрестился, – спаси, Господи, их души грешные. А ведь они за свое спокойствие нам оброк сполна заплатили… Выходит, кто-то желает нам вред учинить. А что, ежели завтра ему одних варшавских светухов мало покажется? И он, упаси Боже, за нас примется?.. Так что надобно безотлагательно отыскать изувера. И чем быстрей – тем лучше. Слыхал я, что «пауки» тоже за дело взялись, но не верю я их продажным душам. Да и недосуг нам ждать, пока их сыскари раскачаются. А вы, ребятушки, тоже баклуши не бейте – к гостям повнимательнее присмотритесь. Чую, сидит грешник с нами за одним столом и картишки перебирает. А как возьмете изувера на примету – сразу ко мне. Всем ясно? – послышался легкий гул одобрения. – Ну, с богом! – Народ стал покидать комнату. Матушкин повернулся к Лещу: – А ты, Сашенька, не торопись. Останься. Потолковать надо.

Лещ врезался в Дядю Прошу ледяным взглядом, и тот, отведя глаза, недовольно процедил сквозь зубы:

– Ну что целишься на меня зенками, будто дулом водишь?

– Да я, Прокофий Нилыч, просто так посмотрел, не со зла… взгляд у меня с детства такой, – виновато пробубнил Сашка. – Мне матушка покойница еще об этом говорила…

– Да кабы знала бедная женщина, какого упыря на свет породила – в колыбели бы задушила! Ты зачем «аршина» за ноги подвесил и огнем жег? Разве ж я об этом тебя просил?

– Он сам виноват – разревелся как баба. Не по-мужски это. Я и разозлился. Ну, думаю, хлюпик, сейчас я покажу тебе небо с овчинку!

– Вот и дурак! А вздернул бы его на стропиле, как я учил, так никто бы и не сообразил, что смертоубийство было! А тут на тебе – заходят в сарай, а на перекладине вниз головой копченый Сивухин болтается. Тут уж любому понятно, что самоубийством не пахнет.

– Виноват, Прокофий Нилыч, перестарался маленько, – теребя в руках картуз, пробормотал Лещ.

– Ну что поделаешь: коли выпустил конскую гриву, нечего за хвост цепляться… Ладно. Слушай меня внимательно. В Кисловодске появился Синий кирасир. Этот «мастак» вселился в отель к Ганешину; живет в двенадцатом номере. Пора с ним кончать. Но смотри не своевольничай! Никаких пыток! Как только умертвишь злыдня, оставь рядом вот это, – старик протянул почтовый конверт. – Да смотри пальцами не касайся содержимого. Вынь аккуратно и брось рядом с трупом. А конвертик-то сожги…

– Как прикажете: пристрелить или финкой?

– А это уж сам смотри. Мне главное убрать Стрюцкого с дороги. Уразумел? – доставая из коробки гавану, «вожалый» стрельнул недобрым взглядом в сторону собеседника. Отрезав кончик, он понюхал сигару, чиркнул спичкой и с наслаждением закурил.

– Да чего уж непонятного! – криво усмехнулся варнак. – Сделаем!

– Корешей моих – Витьку и Лешку – он заморил!

– Псякря паршивая! – Лещ от злости проскрежетал зубами.

– И по сторонам поглядывать не забывай, а то прошляпишь и отправят тебя на казенный кошт полярную географию изучать. Ну, не мне тебя, старого сидельца, уму-разуму учить.

– Не сумлевайтесь, Прокофий Нилыч, я свои гимназии давно прошел.

– Ну, ступай, Саша, ступай, – махнул рукой Матушкин и выпустил густой сигарный дым. «Этому палец в рот не клади, – подумал он, глядя вслед Елагину, – откусит по самую руку».

 

16. Хозяйка ночных бабочек

Ольга Андреевна Грановская-Калмыкова в свои тридцать семь выглядела на удивление молодо. Редкий мужчина не бросал в ее сторону почтительно-восхищенного взгляда.

Высокая, стройная брюнетка уже дважды успела овдоветь. Первым избранником тогда еще юной и непорочной барышни был бывший тифлисский вице-губернатор, а в ту пору директор Департамента Главного управления Наместника на Кавказе и председатель комиссии по устройству Кавказских Минеральных Вод Николай Иванович Грановский. Мужчина преклонных лет души не чаял в юной красавице. Стараниями его превосходительства была отстроена роскошная дача на южном склоне Крестовой горы. К сожалению, судьба не позволила влюбленному мужу вдоволь насладиться семейным счастьем и ощутить благостное спокойствие в новом семейном гнездышке. Сенатора и тайного советника хоронили со всеми положенными почестями.

Получив наследство, молодая вдова сделалась одной из самых обеспеченных женщин Кисловодска и вновь стала завидной невестой. Коротать в одиночестве долгие зимние вечера ей не пришлось. Архитектор Левин, проектировавший дом Грановских, давно испытывал к очаровательной генеральше симпатии. Придя однажды навестить и успокоить вдову, он остался у нее до утра. Именно он и посоветовал своей любовнице не держать деньги в банке, а построить несколько дач для состоятельных гостей. «Кавказские Воды завоевывают все большую популярность, но приличных пансионатов и гостиниц здесь мало, – говаривал он. – Тот, кто займет лучшие места под застройку, позже окажется в выигрышном положении». Вняв его советам, Ольга Андреевна энергично принялась возводить дачи и пансионаты. Руководил всем, конечно же, Левин. Старые связи покойного мужа позволяли обходить бюрократические препоны. Первой появилась «Мавритания» – двухэтажная дача с мезонином в эклектическом мавританском стиле. Затем выросла вилла «Русь», пансионат «Видгор», дачи «Забава» и «Затишье». Прошло пять лет после смерти достопочтенного супруга, и Грановская стала самой богатой владелицей недвижимости на водах. Новый брак со вступившим в должность правительственного комиссара Кавказских Минеральных Вод статским советником Калмыковым продлился недолго – старик вскоре умер от апоплексического удара. Любимой женщине он успел завещать не только несколько десятков тысяч на банковском счете, но и три земельных участка, безвозмездно выделенных в ее пожизненное владение. Об оставшихся его четырех детях от первого брака в духовной не было ни слова.

Аристократы из высшего света, фабриканты и банкиры стали постоянными гостями Ольги Андреевны. А любвеобильный эмир Бухарский поселился в похожей на восточный дворец «Мавритании» со всем многочисленным гаремом. В честь высокого гостя Парковая улица вскоре была переименована в Эмирскую.

Стремясь привлечь на воды как можно больше отдыхающих, правительство разрешило Управлению Вод иметь в Кисловодске два официальных игорных заведения. Естественно, карт-бланш получила мадам Грановская-Калмыкова. И в 1908 году в «Мавритании» заработало «Большое казино» с французской рулеткой, мюзик-холлом и ресторацией. А через два года она без особого шума открыла элитный дом терпимости, в котором можно было увидеть не только представительниц Европы, но и жриц любви из далекой Африки. Да и последний роман с новым директором Вод Трощинским приносил неплохие дивиденды – без какого-либо противодействия со стороны властей предприимчивая дама основала новый бордель в Ессентуках. Вот поэтому-то скандал с арестом «Зи-зи» был ей совсем некстати.

«Бедная девочка! Как она там? Неужели ее держат вместе с воровками и мужеубийцами? Она ведь такая неженка!» – Мысли пчелиным роем носились в голове Ольги Андреевны. Она подошла к окну гостиной. Перед глазами маячила надоевшая реклама, растянутая по фронтону двухэтажного особняка: «Пейте кефир, кумыс и новинку сезона – газированное коровье молоко в павильонах Абейдулы Чанышева!» Затем взгляд упал на злосчастный «Кавказский край» и вновь, уже в который раз, она принялась перечитывать знакомый текст:

«Вчера вновь произошло дерзкое и загадочное злодеяние. Это уже третье убийство на водах за последний месяц! В ложе Курзала найден мертвым некий господин, выдававший себя за редактора санкт-петербургским биржевых ведомостей г-на Заславского. Как сообщил наш источник из городского Полицейского управления, смерть несчастного наступила в результате выстрела из пистолета чрезвычайно малого калибра. По всей видимости, злоумышленник спустил курок, как раз когда гремели бурные овации во время выступления Федора Шаляпина. Однако долю пикантности добавляет тот факт, что потерпевший находился в обществе некой «Зи-зи» – дамы сомнительной репутации из мюзик-холла игорного дома г-жи Грановской-Калмыковой. Полиция задержала упомянутую француженку по подозрению в совершении смертопреступления. Главная интрига заключается в том, что рядом с трупом обнаружен червовый король. Как мог заметить внимательный читатель, это уже третья карта, найденная на местах недавних происшествий. Но что означает эта таинственная комбинация из червовой десятки, валета и короля? Одно ясно – душегубец-невидимка охотится на картежных шулеров. Не является тайной и то обстоятельство, что все убиенные, включая и господина Заславского, – находящиеся на «гастролях» варшавские жулики. И как бы цинично это ни звучало, но последний факт утешает тех, кто не проводит дни и ночи напролет за зеленым сукном ломберных столов. Вот уж воистину – пейте нарзан – здоровее будете!

Гирша Эйдельман ».

Ольга Андреевна подошла к телефонному аппарату, сняла трубку и попросила соединить с номером 1-01. На другом конце провода она услышала знакомый голос.

 

17. Неожиданное предложение

Послеобеденное солнце лениво выглядывало из-за небольших, невесть откуда взявшихся хлопковых облаков. Неторопливая и размеренная курортная жизнь совсем обленила публику, все чаще предпочитающую французскому терренкуру спокойное времяпрепровождение в уютных кофейнях, расположенных главным образом у Нарзанной галереи.

Откушав очередную порцию торта «Жюдик», Вероника Альбертовна тяжело вздохнула, сожалея о проявленном малодушии. Однако еще четверть часа назад, увидев на небольшом лотке украшенный марципанами шедевр кондитерского искусства, она не смогла устоять от соблазна и устремила на мужа умоляющий взгляд. Климу Пантелеевичу ничего не оставалось, как занять ближайший столик.

Внезапно послышался звук мотора, и появилась полированная машина черного цвета с открытым верхом на манер кабриолета. Кашляя дымом, она неслась прямо по направлению к кафе.

Проехав еще несколько саженей, самодвижущийся экипаж остановился как раз напротив жасминного куста, скрывающего от прохожих посетителей кафе. Ардашев обратил внимание, что рядом с водителем восседал Стильванский. А на заднем сиденье, облокотившись на маленькую подушечку, расположилась роскошная дама в широкой, украшенной голубыми фиалками легкой шляпе. Доктор указал на Ардашевых и мотоколяска остановилась. На вороненом капоте поблескивал значок фабрики «Рено». Сняв очки и кожаный шлем, водитель пригладил волосы, расправил усы и надел котелок. Его наряд довершал темно-синий костюм, белоснежная сорочка и галстук с едва заметным голубым отливом. На вид незнакомцу было лет сорок. Открыв дверцу, он помог даме покинуть авто.

– По-моему, они направляются к нам, – предположила Вероника Альбертовна.

И действительно, что-то шепнув спутникам, психиатр зашагал в сторону адвоката.

Подойдя к столику, он приветливо улыбнулся и сказал:

– Простите великодушно, что прерываю ваш отдых, но так сложились обстоятельства.

Клим Пантелеевич поднялся и представил жену. Склонив голову в почтительном поклоне, эскулап вновь выговорил:

– А это мои друзья – Владимир Всеволодович Трощинский, директор Вод, и Ольга Андреевна Грановская-Калмыкова. Теперь кланяться пришлось адвокату. Когда гости уселись, Ардашев заказал всем кофе и поднял на доктора вопросительный взгляд. Стильванский не успел открыть рот, как его прервал Трощинский:

– Прошу прощения Куприян Савельевич, но позвольте начать мне. Итак, мы вынуждены обратиться к вам за помощью, Клим Пантелеевич. Как вы знаете, на днях по подозрению в убийстве полиция арестовала француженку – главную исполнительницу мюзик-холла «Мавритании» – Жанет Огюр. Она известна под сценическим псевдонимом «Зи-зи». – Он перевел взгляд на Грановскую-Калмыкову. – Ольга Андреевна беспокоится о судьбе певицы, заключившей с ней контракт. – Брюнетка кивнула. – И потому мы бы очень хотели, чтобы вы, используя ваш талант, отыскали настоящего злодея как можно быстрее. Как вы понимаете, все эти преступления наносят репутации Кавказских Вод значительный вред. Упаси боже, если курорт опустеет. Не секрет, что многие едут в Кисловодск не только пить нарзан, но и попытать счастья в игорных домах. И это приносит немалый доход казне. Полиция, конечно же, расследует это дело, но, чего греха таить, работают сыщики медленно и не всегда в нужном направлении. Вот поэтому-то Ольга Андреевна и хотела бы просить вас взять под свою опеку невинно обвиненную Жанет.

Дама щелкнула замком сумочки и выложила на стол увесистый конверт.

– Это аванс – здесь пять тысяч рублей, – пояснила она. – Столько же вы получите, когда найдете настоящего преступника.

– Благодарю вас за доверие, но в деньгах нет никакой надобности. А разве Куприян Савельевич не пояснил вам, что примерно с таким же предложением он лично обратился ко мне всего несколько дней назад?

– Да, – подтвердил Стильванский. – Но мы вели с вами речь об убийствах в Ессентуках.

– Видите ли, господа, я вполне уверен, что все злодеяния совершает один и тот же человек. А поскольку я уже взялся за расследование по просьбе доктора, то мне незачем дважды оплачивать ту же работу. Что же касается невиновности вашей артистки, возможно, вы правы, а возможно, и нет. А я, как вам известно, берусь за защиту лишь тех, в чьей невиновности я абсолютно уверен. Все-таки она вышла из ложи как раз в тот самый момент, когда был произведен выстрел. А что, если она соучастница преступления?

Неслышно появился официант с подносом, и ароматный запах арабики повис над столом.

– Поверьте! – воскликнула Грановская. – «Зи-зи» никак не могла совершить злодейство. Тем более что это так глупо – убивать клиента, заплатившего за три дня вперед! – Ольга Андреевна тотчас же замолкла, осознав, что сболтнула лишнее и принялась усиленно пить кофе.

Возникла неловкая пауза. Вероника Альбертовна вдруг залилась краской, будто эти слова произнесла она.

– Что ж, – пришел на выручку Трощинский. – Да простят меня дамы, – он метнул взгляд в сторону адвокатской жены, – но глупо был бы скрывать, что артистки мюзик-холла иногда оказывают гостям некоторые услуги, скажем так, интимного свойства. Тут уж ничего не поделаешь – издержки, знаете ли, профессии. К тому же в этом нет ничего противозаконного.

– Значит, убитый шулер был клиентом Жанет? – прервал его присяжный поверенный.

Грановская опустила глаза:

– Она должна была безотрывно находиться с Заславским все три дня. За исключением, естественно, времени выступления.

– А позвольте полюбопытствовать, Клим Пантелеевич, откуда у вас такая уверенность, что последняя жертва – карточный мошенник? – осведомился молчавший до поры доктор.

– Я играл с ним в «железку». Да и настоящий редактор Заславский жив и здоров. В этом вы можете убедиться, купив свежий номер «Биржевых ведомостей».

– Надо же! – изумилась Грановская-Калмыкова. – А с виду он казался очень приличным господином! – Она уставилась на Ардашева своими большими карими глазами: – Возьмите деньги, Клим Пантелеевич, я вас очень прошу!

– Не стоит более возвращаться к этому вопросу, – сухо ответил адвокат.

Трощинский, не говоря ни слова, опустил конверт в приоткрытую сумочку любовницы. Стремясь сгладить возникшую неловкость, он спросил:

– Неужели, и в самом деле, этот умалишенный Фартушин – провидец?

– Прошу меня извинить, но я не имею привычки обсуждать ход собственного расследования до его окончания.

– Ну что ж, – миролюбиво согласился директор Вод, – не будем вас больше задерживать. Еще раз прошу извинения за наше неожиданное вторжение.

Ардашев поднялся. Склонив в легком полупоклоне голову, он проводил незваных гостей. Снова затарахтел двигатель «Рено-ДТ». Автомобиль развернулся почти у самого фонтана и, набирая ход, понесся обратно.

– Помилуй, Господи! – грустно выговорила Вероника Альбертовна. – Кто бы мог подумать, чем на самом деле занимается эта милая дама! А ты молодец, – она положила руку на ладонь мужа, – правильно сделал, что отказался от ее грязных денег.

Клим Пантелеевич пожал плечами и выудил из жестяной коробочки зеленую конфетку. Прикрыв ладонью глаза, он вновь погрузился в бесконечную паутину размышлений.

Вероника Альбертовна тем временем допивала уже остывший кофе и лорнировала беззаботно гулявшую публику.

 

18. Штос с безумцем

Ранним июльским утром к парадному входу Хлудовской больницы съехались экипажи. В небольшом кабинете доктора Стильванского собралось довольно много народу: доктор Нижегородцев, присяжный поверенный Ардашев, капитан Круше и незнакомый господин в черном фраке, с торчащими нафиксатуаренными усами и клиновидной бородкой. Этакий Карабас-Барабас из ярмарочного балагана. Несмотря на небольшой рост, держался он очень важно. Его черные, с едва заметной краснотой глаза светились таинственностью, а на губах то и дело появлялась презрительная усмешка. Со стороны могло показаться, что он читает мысли присутствующих и оттого ухмыляется.

Поднявшись из-за стола, Стильванский проговорил:

– Итак, милостивые государи, позвольте представить вам приглашенного мною мастера гипноза – доктора Дрейера. Как вы знаете, в настоящий момент у него ряд антреприз в Пятигорске. Идя навстречу моей просьбе, Густав Вольфович благосклонно согласился приехать к нам и провести сеанс с пациентом Фартушиным. Итак, введя его в состояние транса, мы надеемся получить ряд ответов, проливающих свет на сделанные им загадочные предсказания. Это одна из возможностей приблизиться к разгадке убийств, потрясших курорт. Известно, что течение душевной болезни сопряжено со значительным помутнением рассудка, и, как вы понимаете, в период приступов бессмысленно пытаться воздействовать на испытуемого посредством воли гипнотизера. Если внимание больного рассеяно, то достичь желаемого эффекта невозможно. Проблески сознания у безумца кратковременны и чрезвычайно редки, и предугадать, когда наступит новое просветление, весьма затруднительно. Но вот уже несколько дней мы наблюдаем довольно странное явление. Суть его заключается в том, что у Фартушина приключилась инфлюэнца и значительно поднялась температура. Но, несмотря на горячку, он вполне нормально реагирует на окружающих и ведет себя как обычный страдающий простудой человек. Мы пытались выспросить у него историю его жизни и выяснить истинную причину помешательства, но, к вящему сожалению, он не идет на контакт. Относительно собственных рисунков он тоже ничего не поясняет. Однако стоило нам унять горячку, как он снова впал в манию. Мы прекратили лечение – температура тела больного вновь поднялась, и к нему опять вернулось сознание. Сегодня, по моему мнению, самый благоприятный день для проведения гипнотического сеанса. Итак, господа, давайте начнем. Вениамин Янович, – обратился доктор к полицейскому, – передайте, пожалуйста, список вопросов господину Дрейеру.

Круше вытянул из летнего сюртука свернутый лист бумаги и дал гипнотизеру. Изучив его, тот заметил:

– Ого! Двадцать пунктов! Боюсь, что это слишком много. Сделайте милость, укажите главные.

Сыщик пожал плечами.

– Ну, тогда хоть пять первых…

– Это будет гораздо проще, – согласился Дрейер.

– Что ж, тогда я распоряжусь привести больного, – бросил Стильванский и ненадолго покинул кабинет.

Вскоре он появился вновь. Сразу за ним вошли два помощника надзирателя в белых халатах, а с ними Фартушин. Он был небрит. Его глаза испуганно бегали, а руки тряслись, как бланманже. Доктор поставил перед ним собственное кресло.

– Присаживайтесь, Афанасий Милентьевич, нам нужно с вами переговорить.

Больной с трудом поднял на доктора глаза и устало вымолвил:

– Оставьте меня наконец в покое. – И будто предчувствуя недоброе, он опасливо покосился на незнакомца. – Что вам от меня надо?

– Успокойтесь, любезный, – перехватил у доктора инициативу Дрейер. – Я вам не причиню зла. Скажите, вы хорошо сегодня спали?

– Да-а, – заикаясь, ответил Фартушин не в силах оторвать взгляд от собеседника.

– Закройте глаза, – вкрадчивым голосом проговорил гипнотизер. – Вот так. Хорошо. Опустите руки. Откиньте голову на спинку кресла. – Испытуемый повиновался. – А теперь вспомните вашу матушку, – на лице Фартушина появилась улыбка. – Вы любили ее?

– Да… – чуть слышно пробормотал он.

– Вы служили нотариусом?

– Да…

– В какой губернии?

– В Казани…

– Вы были женаты?

Кадык больного задергался, и он проглотил слюну.

– Вы были женаты? – повысив голос, повторил гипнотизер.

– Да, – хрипло выговорил безумец.

– А вы любили жену?

– Любил…

– Тогда почему вы убили ее?

Фартушин молчал.

– Зачем вы убили свою жену?! Отвечайте же!

Из его глаз потекли слезы, а нижняя губа задергалась и задрожала.

– Я не убивал.

– А кто? Кто ее убил?

– Он…

– Кто он?

– Не помню.

– Когда произойдет следующее убийство?

– Скоро.

– Кто убийца?

– Я… я… я!

И в этот самый момент у него пошла носом кровь. Капли, словно бусинки, скатывались с одежды и падали на дощатый пол.

– Прекратите сеанс! – воскликнул Стильванский.

– Откройте глаза! – приказал Дрейер.

Фартушин очнулся. Он окинул комнату непонимающим взглядом. Увидев маленькую розовую струйку, он подскочил с кресла.

– Уведите его в палату, – брезгливо повелел доктор.

Надзиратели тут же вывели больного из кабинета.

– Благодарю вас, Густав Вольфович, за помощь.

– Не стоит, Куприян Савельевич, – устало выговорил заезжий гипнотизер. – Уж не знаю, помог ли я вам или нет, одно скажу: с этим человеком работать очень сложно. Временами я чувствовал, как от него исходил какой-то мощный заряд. Знаете, мне самому хотелось завершить сеанс как можно скорее. Вы уж простите меня великодушно, но больше я ничем вам помочь не смогу. Поверьте, мне легче работать с целой залой, чем с одним этим господином. Я больше не нужен?

– Не смею вас задерживать. Позвольте проводить вас.

– Не беспокойтесь, я найду дорогу. – Взяв трость и надев шляпу, Дрейер исчез за дверью.

– Ну и что скажите господа? – Круше поднялся со стула и подошел к окну.

– Тумана стало еще больше, – заключил Ардашев. – Надобно поднять из архива дело по убийству его жены. Возможно, что-то и прояснится.

– Бесспорно одно: безумец наделен какими-то сверхъестественными способностями, чью природу определить пока довольно сложно, – высказал предположение Нижегородцев.

– Да-с, положеньице! – огорченно вздохнул полицейский и вспомнил, что за последние несколько дней он ни разу не телефонировал семье. – Что ж, пришла пора и мне откланяться, господа. Честь имею.

Полицейский удалился.

– Могу ли я взглянуть на последние записи в журнале наблюдений? – осведомился Ардашев.

– Безусловно, Клим Пантелеевич! Вот они. Я их недавно смотрел, – доктор положил перед адвокатом толстую книгу. – Прошу.

Придвинувшись поближе к столу, присяжный поверенный без труда отыскал нужную страницу. В этом ему помогла его собственная закладка – едва заметный волосок, выглядывавший из обреза страниц.

Июня 27.

Психическое состояние больного без перемен. Лежит неподвижно и молчит. На вопросы не отвечает. Ночью бредил и кричал: «Угадал! Угадал! Соник!»

Июня 28.

Вел себя тихо и спокойно. Даже ходил в общую столовую, но ел мало. А перед сном вдруг разрыдался. На вопросы о причинах расстройства отвечать отказался, а только плаксиво приговаривал: «Как же так?! Как же так?!» Ночью выкрикивал какие-то команды: «Пли-е! Ура! Пли-е! Ура!»

Июня 29.

Аппетит снова наладился. Ходил на прогулку. Пошел дождь. Спасаясь от него, больной забрался на дерево и долго не слазил, пока его не уговорили.

К вечеру поднялась температура. Ночью бредил и кричал: «Убейте меня! Я не хочу жить без нее!»

Ардашев оторвал голову от журнала. Нижегородцев со скучным видом рассматривал потолок, а Стильванский сосредоточенно правил карандашом какой-то текст. Поймав на себе пристальный взгляд Клима Пантелеевча, он пояснил:

– Да вот, если удается вырвать несколько свободных минут – сразу принимаюсь за книгу. Ее надобно закончить в ближайшие дни.

– Интересно, о чем она?

– О Лермонтове. Через две недели исполняется 70 лет со дня гибели этого великого писателя и поэта. Я посвятил ему книгу. Точнее, исследовал обстоятельства его дуэли. Господин Трощинский обещал издать мою брошюру и разослать по местным гимназиям. Не знаю, удастся ли ему сдержать слово.

– Говорят, что реальные обстоятельства гибели поручика Тенгинского полка далеки от тех, что известны нам еще с гимназической скамьи.

– Вы совершенно правы! – привставая, закипел доктор. – На самом деле майор Мартынов был доведен им до белого каления! И как офицер он был обязан положить конец прилюдным глумлениям над собой. А уж в искусстве колкостей и насмешек мало кто мог соперничать с великим поэтом. Я вот, кстати, нашел воспоминания свидетеля того самого скандала в доме генеральши Верзилиной. По мнению очевидцев, Михаил Юрьевич в тот вечер перешел всякие мыслимые границы злословия. Но и этого ему показалось мало, и он изобразил мелом на ломберном столе Мартынова в виде обезьянки с кинжалом. А потом стал показывать эти художества юной Наденьке Верзилиной, влюбленной в отставного майора, чем и довел бедную барышню до слез. А стоило Мартынову приблизиться к нему, как Михаил Юрьевич принялся тотчас же усиленно стирать сие изображение… да не успел. Я думаю, случись такое в наше время, мало кто из офицеров простил бы подобное оскорбление. И тут нет разницы, от кого бы такая обида исходила: от простого обывателя или, допустим, от Максима Горького. А разве нет?

– Вы, несомненно, правы.

– А вы, я вижу, закончили? – указывая на журнал, поинтересовался врач.

– Да, ознакомился. Скажите, доктор, а у вас нет, случаем, колоды карт?

– Карт?

– Ну да.

– Минутку. – Он выдвинул ящик стола, и, пошарив внутри рукой, вытащил уже распечатанную колоду. – Вот, извольте…

– Глазетные? – удивленно вскинул брови адвокат.

– Да. А что?

– Да нет, ничего. Знаете, – адвокат слегка замялся, – я буду вам чрезвычайно признателен, Куприян Савельевич, если вы снова распорядитесь привезти Фартушина… и потом оставите нас вдвоем.

– Наедине с безумцем? – словно укушенный змеей, подскочил Нижегородцев.

– Именно.

– Но это очень опасно! И я, как врач, не могу согласиться… – начал причитать Стильванский. – И потом, он еще не оправился от недавнего потрясения!

– В таком случае, я буду вынужден отказаться от расследования, – спокойно парировал адвокат.

– Хорошо. Мы будем за дверью. А сколько времени вы собираетесь пробыть с ним? – нервно ломая пальцы, осведомился заведующий.

– Не знаю, – пожал плечами Клим Пантелеевич. – Однако вам не стоит меня ждать. Оставьте ключ, а я потом сам вызову надзирателей и замкну кабинет. А вас, Николай Петрович, я попрошу отправиться в гостиницу, и, не сочтите за труд, передайте моей супруге, что я задержусь.

– Но тогда еще один вопрос, если позволите, – не унимался целитель душевных недугов. – А что вы собираетесь делать с ним столь продолжительное время?

Ардашев усмехнулся.

– Штос заложим-с.

…Утреннее солнце уже начинало золотить верхушки тополей, а Клим Пантелеевич все продолжал метать. В ту ночь ему везло…

 

19. Игра

В просторной игровой, убранной на входе бордовыми драпри, кипели страсти. Пахло шампанским, дорогим табаком, французскими духами и шоколадом. Дамы в умопомрачительных нарядах сверкали драгоценностями и радовали мужской глаз соблазнительными линиями оригинальных декольте. Господа во фраках, пиджачных парах и сюртуках представляли собой совершенно разномастную, как по возрасту, так и по общественному статусу, публику. Графы, бароны и даже один сиятельный князь держались с почтительно-высокомерным достоинством. Их движения за столом были размеренны и неспешны. Проигрывали они легко и беззаботно, забывая о недавней неудаче уже в зале мюзик-холла. Под стать им вели себя иностранцы (их было немного: американская пара Браун да эмир Бухарский) и русские фабриканты. Чиновники и мещане, хоть и старались внешне изображать из себя состоятельных гостей заведения, но чаевых лакеям почти не давали и по ходу игры все чаще ощупывали исхудавшие за вечер портмоне.

Третья же, самая низшая часть игроков – арапы. Так называли опустившихся до мелкого мошенничества и слащавого угодничества игроков, которые уже не могли жить без карт. Большая часть из них становилась шулерами и попадала под крыло Дяди Проши, другие же чаще всего спивались и опускались еще ниже. Их, грязных и оборванных, можно было встретить на местном базаре, где они предлагали каждому встречному перекинуться с ними в «терц», «палки» или «три листика». Таким субъектам в «Мавританию» путь был заказан.

Клим Пантелеевич в неизменной компании снова играл в chemin de fer. Ставки он делал небольшие. За соседним столом адвокат заметил мадам Браун. На этот раз она была одна, а ее супруг, по-видимому, искал благосклонности фортуны у рулетки. Зато сосед оказывал привлекательной иностранке весьма заметные знаки внимания. Чем дольше они беседовали, тем чаще Эмили поглядывала в соседнюю залу, откуда в любой момент мог появиться ее муж.

– А эта американочка не теряется. Смотри, Клим, она явно принимает ухаживания этого щеголя, – оторвав глаза от карт, поделилась наблюдениями Вероника Альбертовна.

– Ну и бог с ней. Ты лучше скажи, как тебе Бухарский эмир?

– Он напоминает разжиревшего от восточных сладостей кота. По его заплывшим от жира глазам кажется, что этот человек получил от жизни все, чего только мог желать. И потому он ленив и безразличен ко всему. Этакий рахат-лукум в сметане. А вот его спутница – другое дело. Она жадна и суетлива. В отведенное ей судьбой время эта пышногрудая красавица пытается достичь максимальной выгоды. Ну, посмотри, как она торопливо пересчитывает выигрыш! Разве я не права?

– Отчего же! Я абсолютно с тобой согласен, дорогая. Более того, я всегда придерживался мнения, что твоей наблюдательности могли бы позавидовать лучшие сыщики Европы и Америки.

– Ты опять подшучиваешь? – с едва заметной ноткой обиды вымолвила Вероника Альбертовна.

– Ничуть, – вполне серьезно ответил Клим Пантелеевич. – Только позволь добавить, что дама сия – подопечная хозяйки этого заведения. Я обратил внимание на то, как они обменивались взглядами. И потом, эмир дает ей деньги на каждую ставку. Согласись, с любимой женщиной так не поступают.

– Ты хочешь сказать, что она обладательница желтого билета?

– Скорее всего.

– Господи, как это противно! Я слышала, их еженедельно, словно скаковых лошадей, водят на осмотр к доктору.

– А я вам вот что скажу, – к адвокату вдруг наклонился молчавший до поры Варяжский, который, судя по всему, расслышал только последнее слово Вероники Альбертовны. – Все эти доктора – грабители с большой дороги. Они совершенно ничего не смыслят! Вот третьего дня мой эскулап перепутал омисс кишечника с почечуем! Представляете! У нас на водах они жуируют, флиртуют, скачут на лошадях как ошалелые, а здоровье больных им совершенно безразлично! Зато приударить за чужими женами для них – куда привычнее! – Губы у старика напряглись и сжались, словно завинченные до отказа слесарные тиски. – Вчера я, знаете ли, чуть было не вызвал одного зарвавшегося наглеца на дуэль…

– Неужели? – воззрился на него Ардашев.

– Право слово, Клим Пантелеевич. С утра Аделаиде стало отчего-то дурно, и я настоял, чтобы она обратилась к доктору, который принимает в Нарзанных ваннах. Через некоторое время она вернулась и обмолвилась о том, что врач – молодой мужчина – вел себя несколько странно: после того, как она пожаловалась ему на тошноту, он предложил ей раздеться. Супруга, безусловно, смутилась, но выполнила его просьбу. Беспардонно осмотрев ее, он выписал сигнатуру. И как вы думаете, что там указано?

– Ума не приложу, – с трудом подавляя улыбку, ответил присяжный поверенный.

– Лавровишневые капли – самое, что ни на есть, простецкое успокоительное. Разве для этого ей надо было оголяться? Я, естественно, отправился к этому наглецу и потребовал объяснить столь бесцеремонное поведение. Но вместо оправданий, он хамски рассмеялся и сказал, что искренне мне завидует. Верите, я едва сдержался, чтобы не потребовать удовлетворения. Слава Господу, что я проявил благоразумие! А то бы вам, весьма возможно, пришлось бы выступить в роли моего секунданта.

Подали новую колоду. И «железка» вновь потекла неторопливым ручейком.

– Смотри, Клим, – шепнула Вероника Альбертовна, – а у них и впрямь кипят нешуточные страсти.

За дальним столом основная игра шла между Вернигориным и эмиром. Метал князь.

– Прошу, господа, игра начата, в банке тридцать тысяч.

– Половина, – выдавил из себя Саид Алим-хан.

– Дана, – спокойно парировал соперник, дымя папироской.

Руки князя парили над столом, будто голубиные крылья. Удача полностью перешла к нему. Он выигрывал снова и снова. Эмир потел, злился и непроизвольно молился одними губами. Но, видимо, Аллах не собирался внимать его просьбам. Когда вассалу русского царя уже было нечего ставить, он снял с пальца перстень с крупным рубином и, бросив его на стол, изрек:

– Ва-банк!

– Идет! – с каменным лицом парировал соперник.

И вновь карты полетели на стол. Опять молился чужестранец, невозмутимо дымил папиросой русский князь, а карты ложились направо и налево.

– Бита, – еле слышно выговорил потомок дворянского рода и вытер белоснежным платком пот со лба. – Ваша карта бита, сударь.

Подняв злые серые глаза, Саид Алим-хан огляделся вокруг, будто оглушенный, он быстрым шагом направился к выходу. За ним, словно брошенная левретка, понеслась девица.

– Дела-а! – задумчиво протянул Ардашев, вынимая из кармана жестяную коробочку с надписью «Георг Ландрин». Он извлек красную конфетку и положил под язык.

А из соседней залы доносилось стрекотание запущенного по кругу шарика. «Зеро», – объявил крупье, и послышался чей-то радостный возглас. Рулетка – игра слепого случая – манила отдыхающих легкостью нежданного и сумасшедшего выигрыша.

 

20. Червовая дама

Дорога на Бермамут была долгой. И хоть уверяли извозчики, получившие по паре червонцев на брата, что две коляски, запряженные четверками, домчат шестерых пассажиров всего за несколько часов – реальность оказалась намного прозаичнее. Ардашевы, Нижегородцевы и Варяжские тряслись по горной дороге уже пятый час, а до места все так и не добрались. Лежащая в сорока пяти верстах от Кисловодска скала представляла собой своеобразный бельведер, возвышенную площадку, с которой открывался завораживающий вид на Эльбрус и весь Кавказский хребет.

Инициатором этого сомнительного, с точки зрения удовольствия, предприятия, естественно, была Аделаида Варяжская. Как ни пытался Осип Осипович противиться предстоящему путешествию – ничего не вышло. Ни падение стрелки барометра в гостинице, ни усилившийся северо-восточный ветер – предвестник урагана – не помогли отговорить его жену от авантюрной затеи.

Выехать решили в девять вечера, чтобы уж точно к двум пополуночи прибыть на место и увидеть появление Венеры. Блеск далекой планеты, как утверждали проводники, поражал воображение каждого, кто наблюдал ее восход именно с этой точки. И телескоп для этого совершенно не требовался.

Наняли всего два четырехместных фиакра, в каждом из которых комфортно могли себя чувствовать только трое пассажиров. Чтобы никого не обижать, решили разделить экипажи на мужской и женский.

Непроницаемая темнота, стук копыт да покрикиванье кучера время от времени – вот и все впечатления от поездки.

– Да, невеселый вояж, скажу я вам, господа, – тяжело вздохнув, проговорил доктор.

– А я вас предупреждал! Нечего было идти на поводу у моей супруги! – потряс возмущенно головой Варяжский. – Это ж надо было додуматься! А? Ночью, да еще и по горной тропе! Того и гляди – в обрыв свалимся!

– От смерти никто не застрахован, – философски рассудил Ардашев. – Но думаю, что сейчас нам уже ничего не угрожает.

– Это почему? – удивился Нижегородцев.

– Ветер переменился – подул южный, с Эльбруса. А он всегда теплый, ибо формируется за спиной этой белой громадины и не успевает охладиться. Так что дождя не будет. Да и ураган, судя по всему, нас уже миновал.

– Ну уж, скажете тоже! – недоверчиво заметил Осип Осипович. – Ветер ветром, а в пропасть свалиться – пара пустяков.

– Нет, – невозмутимо ответил адвокат. – Все будет хорошо.

– Хотелось бы знать, откуда у вас такая уверенность, Клим Пантелеевич, – нервно застучал пальцами по подлокотнику титулярный советник.

– А все очень просто. Смерть приходит именно тогда, когда ее не ждут. Человеческий страх – своего рода средство, отпугивающее эту мерзкую бабку с косой. А стоит расслабиться, притупить бдительность – и она тут как тут! Как вы могли заметить, возница несколько раз останавливался и осматривал дорогу с фонарем. А был бы он полностью спокоен, глядишь, задремал бы… и оступились бы кони. – Ардашев достал коробочку монпансье. – Угощайтесь, господа. Эти маленькие конфетки великолепно успокаивают нервы.

К сладостям никто не притронулся. Нижегородцев, повернувшись к адвокату, сказал:

– Интересная теория, да вот только она слабо согласуется с той серией убийств, которая захлестнула воды.

– Отчего же?

– Картежники мрут как мухи, смиренно ожидая своей участи.

– В том то и дело, что каждый из них стопроцентно уверен, что ему уж точно ничего не грозит. В противном случае, злодею было бы намного сложнее выбрать следующую жертву.

– И все-таки, Клим Пантелеевич, вы до самого утра проиграли в карты с безумцем и так ничего нам не рассказали. Я, безусловно, ценю ваш принцип не делиться подозрениями раньше времени, но проявите милосердие, ответьте хотя бы на один вопрос: неужели Фартушин может быть преступником?

– Пожалуйста. Раньше я считал, что таковая возможность сохранялась лишь теоретически, но после ночного штоса я пришел к заключению о том, что это может иметь место и практически.

– Он что, приделывает к спине крылья и перелетает через забор?

– Поверьте, все намного прозаичней. Пьяный сторож и не заметил, как я вышел. Точно так же мог проскользнуть и любой другой.

– Как я понимаю, вы хотите сказать, что Фартушин мог покинуть больницу исключительно для того, чтобы кого-нибудь загипнотизировать и сделать убийцей? Ведь если и можно предположить, что он мог незаметно выскользнуть за ворота, то представить, что он умудрился переодеться, самостоятельно съездить в Ессентуки, совершить там смертоубийство и вернуться назад незамеченным – просто нереально. Да и журнал наблюдений говорит о том же.

– Вы совершенно правы. Версия с гипнозом теперь мне кажется маловероятной. Хотя с другой стороны, играя со мной в штос, сумасшедший нотариус не допустил ни одной, даже мало-мальской оплошности.

– Да как же это? – вскинул удивленно руки Нижегородцев.

– Да. Представьте себе, – задумчиво проронил присяжный поверенный.

Варяжский, являясь свидетелем услышанного, изумленно моргал глазами, не произнося ни единого звука. Ему, далекому от загадочных происшествий чиновнику, такой разговор был явно в диковинку.

Кучер остановил лошадей.

– Приехали, ваше благородие! Вот это и есть билидер, – коверкая иностранное слово, пояснил возница, обращаясь почему-то к Ардашеву. – Как рассветет, отсюда Эльборус как на ладони. Туземцы его Шат-горой величают.

– Господа, обратите внимание на Венеру, – адвокат показал рукой в сторону. – Она вон там. Видите?

– Она ли? – усомнился Варяжский.

– Безусловно. Ведь всем известно, что эта планета вращается на орбите вокруг Солнца быстрее Земли, таким образом, она появляется в небе либо на западе вечером, либо перед восходом Солнца на востоке. Да к тому же она – самая яркая. Так что ошибиться невозможно.

– Красота! – восторженно изрек доктор.

– А как вы думаете, Клим Пантелеевич, прав ли английский фантаст Герберт Уэллс, считающий, что кроме нас существуют и иные миры со своими правителями и народами? – пролепетала очаровательная Аделаида.

– Если принять во внимание теорию вероятностей, то – несомненно. Видите ли, существует такое количество звезд и планет, что мы просто не в состоянии это себе представить. А если допустить, что наша Галактика – не единственная в мироздании, то шансы встретить разумные существа многократно увеличиваются. – Адвокат улыбнулся. – Однако, учитывая, что до созерцания фильмы под названием «Эльбрус на рассвете» у нас осталось совсем немного времени, я предлагаю небольшое земное удовольствие – попить горячего чаю. – Ардашев наклонился, чтобы достать корзину с едой.

– Да, почаевничать бы не мешало, – согласился титулярный советник. – Только вот откуда же здесь самовар? Да и дров мы с собой не захватили.

– А в этом нет надобности. Я разжился прекрасным английским изобретением – термосом. – Клим Пантелеевич вынул из коляски прямой латунный цилиндр. – Его еще называют флягой Дьюара – по имени шотландского ученого, придумавшего этот сосуд почти двадцать лет назад. Фактически он состоит из двух емкостей, отделенных друг от друга вакуумом, благодаря которому значительно снижается передача высокой температуры, и жидкость остается почти в исходном состоянии.

– Надо же! – взмахнул руками Варяжский. – А я о таком чуде и не слыхивал.

Поставив на плоский валун электрический фонарь, дамы накрыли его белоснежной скатертью. Вскоре корзина с припасами опустела, и на импровизированном столе возникли посуда, приборы, бутылка «Кахетинского», тамазовский коньяк и лимонад. Аккуратные ломтики хлеба, намазанные сыром «Стильтон», два жареных цыпленка, круг итальянской колбасы салями, пирожки с кислой капустой и грибами, свежие овощи. К чаю достали конфеты. Извозчики тем временем, разложив нехитрую закуску, коротали время в освободившейся коляске.

– Прошу минуту внимания, – улыбнулся Ардашев. – Совсем скоро перед нами откроется двуглавый исполин. Мы проехали целых пять часов по крутым горным склонам, чтобы увидеть это удивительное творение природы. Однако все это время рядом с нами сияли три очаровательные красавицы. С их божественным благолепием не сравнится ни Эльбрус, ни Монблан, ни Эверест. – Он улыбнулся и прочел:

А я, признаться, повержен. – Адвокат обвел взглядом женщин и остановился на супруге. – И потому, милые дамы, я поднимаю этот бокал за вас! – Польщенная вниманием, Вероника Альбертовна зарделась, словно юная курсистка перед бравым драгуном.

– Ах, Клим Пантелеевич! – вздохнула Аделаида. – Ваши слова – и елей на душу, и бальзам на сердце!

– Вы просто Цицерон! – блеснула эрудицией Ангелина.

– Это действительно истинный шедевр элоквенции! – согласился Варяжский. – Пью до дна!

– Позвольте полюбопытствовать, а чьи это стихи? – осведомился доктор.

– Лермонтов, конечно же, Лермонтов. А кто еще мог так проникновенно говорить о Кавказе, как не этот бесстрашный поручик?

– Да, пожалуй, никто, – согласился Нижегородцев.

Неожиданно послышалась металлическая мелодия оперетты Кальмана. Ардашев вынул из жилетного кармашка золотой хронометр фабрики Мозера и щелчком открыл крышку. Стрелки показывали три часа пополуночи.

– Вот и рассвет наступает, – вымолвил он.

И действительно, небо, будто экран синематографа, стало светлеть. В синеющей дали возникли очертания древних гор. Их вершины, кажется, громоздились одна на другую, возносясь на горизонте величественным амфитеатром. Внезапно на темно-голубом, еще не осветленном с востока горизонте, появился закутанный в туманную вуаль исполин, который, словно сказочный богатырь, стал оживать. Его шапки уже начинали купаться в первых розовых лучах, наполнявших перламутром едва видимые на склонах озера. Все двадцать пять верст, отделявших смотровую площадку от Эльбруса, покрылись золотой дымкой. Чем выше поднималось солнце, тем ярче блестели переливы на склонах кавказского великана. Совсем скоро он выступил единой величественной массой. И до него, казалось, можно было дотянуться рукой.

Вдруг неожиданно где-то впереди, почти на самом облаке, поднимающемся из ущелья, возник радужный круг. В самом его центре возникли очертания шести человеческих силуэтов. Призраки, по виду мужчины и женщины, внимательно смотрели на курортников. Некоторые из них вскидывали в приветствии руки.

– Боже милостивый! – пролепетала одними губами Ангелина Нижегородцева и крепче прижалась к мужу.

Аделаида Варяжская в страхе закрыла лицо руками, а ее муж будто врос ногами в землю и онемел.

– Внимание, милостивые государыни и государи! – тоном опереточного конферансье объявил Ардашев. – Вы являетесь свидетелями довольно редкого Брокского явления, которое только здесь и можно наблюдать. На облаке, как в зеркале, отражаются наши собственные тени, в точности повторяющие все телодвижения. Вы можете сами в этом убедиться.

– Мог бы и раньше меня предупредить, – обиженно прошептала Вероника Альбертовна. – А то ведь так можно и в обморок упасть!

– Прости, – шепнул благоверный. – Боюсь тогда был бы совсем не тот эффект.

– Надеюсь, друзья, что когда-нибудь наши потомки сумеют заснять эту красоту на цветную синематографическую пленку, – оживился Нижегородцев. – Кстати, я слышал, что отсюда можно попасть в аул Хассаут. Недалеко от него бьет источник теплого нарзана. Правда, по дебету и содержанию углекислоты он далеко уступает кисловодскому собрату. Ну что? Поедем посмотрим?

– Никак нельзя барин, – отозвался бородатый кучер в синем картузе, и в великоватом, явно с чужого плеча, пальто. – Добраться туда можно, но только пешим или верхом. Тропа уж больно узкая.

– Тогда и думать нечего: поедем назад тем же путем, – заключил доктор.

Обратные сборы были недолгими. Да и дорога днем показалась короче. Когда до Кисловодска оставалось не более трех верст, впереди показался всадник. Он то и дело пришпоривал коня и, сойдя с дороги, летел по полю наперерез экипажам.

– Да никак это Стильванский! – воскликнул Нижегородцев.

И в самом деле, когда верховой приблизился, присяжный поверенный узнал в нем заведующего отделением Хлудовской больницы.

– Что стряслось, Куприян Савельевич? – остановив фиакр, вопросил адвокат.

– Карта, – спрыгивая с взмыленной лошади, ответил врач. – Сумасшедший нарисовал новую карту.

– Даму?

– Ее самую. – Доктор вытер белоснежным платком пот с лица, и, подойдя почти вплотную к Ардашеву, добавил: – Червовую…

 

21. Adieu, mon cher!

Сашка Лещ высматривал столичного «доктора азартных игр» уже второй день. Задачу, поставленную ему Дядей Прошей, на первый взгляд, не так уж и трудно было бы выполнить, если бы не одно «но»… если бы жертвой не был выбран именно Синий кирасир. «Этот столичный господин – хитрая бестия, – размышлял беглый каторжник. – Просто так с ним не совладать. Коли он стольких босяков завалил, то аспид, видать, порядочный. И прежде чем аркан на него накинуть, надо хорошенько покумекать».

Времяпрепровождение «мастера» отличалось от поведения остальных курортников разве что поздним пробуждением. А так все одно и то же: завтрак где-нибудь в кондитерской у Финкейзера или в парке у Колодяжного; затем фланирование с дамой по Галицынскому проспекту, посещение ювелирных магазинов Мадатова и примерка модных шляпок у «M-me Florentyne». Обед, как правило, проходил в ресторане у Кручинина или Артези, откуда на извозчике парочка возвращалась в отель. Вечер протекал в «Мавритании» или в «Филантропическом обществе».

Со своей спутницей игрок почти не расставался, и это создавало для Елагина главную проблему. «Нет, можно было, конечно, взять на себя грех и загубить еще одну душу, – рассуждал палач, – любуясь соблазнительными формами привлекательной барыни, но только после того, как ею изрядно попользоваться. А иначе – никак нельзя. Уж больно хороша сдоба». От приторных мыслей он прикрыл глаза и непроизвольно зацокал языком, точно татарин, погоняющий щелчками вышколенных лошадей.

Но кроме этой думки имелось у него и еще одно соображеньице: «Хоть и считает меня Дядя Проша олухом царя небесного, а все же и я некоторое понимание выгоды имею, – улыбаясь собственным мыслям, хвалил себя Лещ. – У этого офицерика добра всякого, должно быть, полным-полно. Здесь он уже больше месяца торчит, и, стало быть, не один солидный кушик к рукам прибрал. А там, на ломберных столах, они чем только не банкуют: беленькие, радужные, серенькие, депозитки, ломбардные билеты… золото, ах! – вздохнул в сладком предвкушении Елагин. – Тысчонок бы десять заграбастать, или нет – лучше двадцать! Вот тогда бы бросил я этот городишко! «Вид» бы новый у жидов выправил, да и махнул бы туда, где обо мне ни сном ни духом. Так что надобно мне его дома застать. Оно, конечно, где-нибудь на улице финку всадить проще, чем в хате караулить. Да вот только денежки тогда не получишь. Да… только чую я, что просто так эта ракалия с ассигнациями не расстанется. А в таком разе без муки мученической никак не обойтись. Тут уж хочешь не хочешь, мил человек, а деваться-то некуда! Только надо придумать такую пытку, чтобы следов не оставить… – Он почесал за ухом и прищурился. – А что, ежели рот кляпом заткнуть и нос пережать? А может, прищепкой его защемить, и меж зубов кипяточку из чайничка влить, а? Или спицу каленую засунуть туда, куда никто не заглядывает? Нет, последнее не подойдет, уж больно пакостно. Лучше все же по-каторжному – наполнить мешочек песком и охаживать им по спинке, пока легкие сами не отпадут. Долго, правда, работать придется – минут десять-пятнадцать – зато тихо и следов не останется. Это потом, на второй день, выживший горемыка кровью плевать начинает. А у их благородия такой возможности не будет – тут же и преставится. И все шито-крыто. Ну а ежели кровь у него ртом пойдет, то тут моей вины нету. Откуда я мог знать, что их сиятельство чахоткой страдали? Так что вы, любезный Прокофий Нилыч, от притензиев ваших меня на сей раз увольте!»

Довольный, что нашел ответ на мучивший его вопрос, будущий экзекутор продолжил наблюдать за знакомой парочкой. Неожиданно у Центральной аптеки они расстались. Мадам поплыла в сторону шляпного магазина Ганерта, а Синий кирасир, наняв извозчика, доехал до уличного кафе на Галицынском проспекте. Лещ от него не отставал. Уединившись в беседке, сплошь увитой плющом, «исполнитель» закурил папиросу. Вскоре появилась незнакомая дама. Она была одета в темно-синее муаровое приталенное платье, мантильку и фильдекосовые митенки. Ее лица, скрытого за темной вуалью, Сашка не разглядел.

Официант, рассчитывая на чаевые, подобострастно суетился. Через некоторое время раздался хлопок – звук откупоренного шампанского, и послышался женский смех. «А это еще что за птичка? – пронеслось в голове у беглого каторжника. – Надо подобраться поближе». – Выждав удобный момент, он обошел беседку со стороны Управы благочиния и, затаив дыхание, прижался к каменной стенке.

– Я никогда не слышала эту легенду. История и впрямь печальная.

– И все-таки вы не ответили на мой вопрос: могу ли я надеяться еще на одно свидание?

– Да, – тихо вымолвила она. – Но пусть оно пройдет именно там.

– Там? Вы готовы отправиться туда?

– С вами хоть на край света, – проговорила она и кокетливо уставилась на собеседника.

– Но когда же, душа моя?

– Всему свое время.

– Помилуйте, свет мой, но…

– Не торопите меня, – капризно попросила дама. – Подождем, пока он не будет нам мешать… А сейчас мне пора.

– Вы позволите проводить вас?

– Ни за что.

– Ce que femme veut, Dieu le veut, – он поднес к губам затянутую в митенку руку, и стал нежно целовать тонкие, почти детские пальцы.

– Ах, будет вам, несносный мальчишка!

– Милая моя!

Она засмеялась и пропела слова из старого популярного водевиля:

– Я пришлю вам бильеду́ и назначу рандеву!

Выдернув руку, madame выпорхнула из беседки.

– Эй, человек! – Синий кирасир щелкнул пальцами, и официант тотчас же вырос перед его глазами. – Послушай, любезный, а сбегай-ка за пролеткой, – небрежно роняя на стол купюры, выговорил он.

– Сию минуту! А куда изволите?

– На Георгиевскую.

«И зачем же ты туда собрался? – озадаченно подумал Лещ. – Никак, сокровища надумал пересчитать? Добро, ежели бы так. Ладно, друг ситный, разберемся».

Дождавшись, когда Синий кирасир отъедет, Лещ нанял первого попавшегося извозчика и отправился следом. Старый фиакр, отживший свой век еще лет двадцать назад, трясся по мостовой, едва поспевая за лихими дрожками картежного мастера. Стоило миновать железнодорожный вокзал, как дорога и вовсе испортилась: на смену булыжнику пришел обычный земляной грунт. Вдоль Пушкинской, Шереметевской и Толстовской улиц высились двух– и трехэтажные дачи, обнесенные белокаменными заборами. Внутри каждого частного санатория шумели листвой фруктовые деревья. В их кронах прятались жаворонки и громко пели гимн лету. Пахло спелой вишней и хризантемами. Издалека ветер доносил звонкую трель электрического трамвая.

Совсем скоро благородные дома для состоятельных отдыхающих сменились одноэтажными особняками с флигельками, которые тоже сдавались внаем. В самой глубине Ребровой балки картина все больше походила на тихую станичную жизнь: крытые камышом хатки-мазанки, протяжное мычание коров, важные, под стать городовым, гуси, нехотя уступающие дорогу лошадям, и мирно дремлющие на завалинках коты. Блеклые, выбеленные известью домишки словно вросли в дорогу, а из узких окон выглядывали глиняные горшки с цветущей геранью.

В самом конце улицы пролетка остановилась. Расплатившись, пассажир спрыгнул с подножки и прошел в калитку. Лещ тоже отпустил извозчика. Прокравшись вдоль покосившегося плетня, он забрался на лежащий рядом камень и легко перемахнул через ограду. На его счастье, собаки во дворе не было. Вытащив из кармана нож, варнак вошел внутрь. Тихо ступая, он приблизился ко второй двери, которая оказалась незапертой. Стараясь не дышать, Елагин приник к щели. Неожиданно тупая боль пронзила затылок, а голова будто провалилась внутрь туловища. Стало темно, будто медным гасильником накрыли свечу.

…Сознание к Сашке возвращалось постепенно: сначала перед глазами возникла светлая полоса, потом, будто попав в луч синематографа, на белом экране появилась тень, принадлежавшая какому-то человеку, который сидел на стуле и курил папиросу. Вдруг он поднялся и подошел ближе. Наклонившись, незнакомец выпустил в Леща облако дыма и присел на корточки.

– Синий кирасир, – еле шевеля губами, прошептал Елагин и попытался встать, но не смог – его руки и ноги были крепко привязаны к деревянному креслу, а в голове будто вертелось тяжелое чугунное ядро.

– Ну вот, молодец, признал. Стало быть, очухался. А я ведь тебя еще у кофейни заметил. Смотрю, прячется, шельма, высматривает кого-то. Ну, ладно, думаю, подожду немного – посмотрю, чем дело закончится.

Картежник взял со стола почтовый конверт, покрутил его между пальцами и, лукаво прищурившись, спросил:

– Сам догадался или кто надоумил?

Елагин сплюнул на пол.

– А впрочем, можешь и не говорить. Я и без тебя все знаю.

– Пес холерный! – хрипло просипел варнак и бросил тягостный взгляд на нож, лежащий на столе.

– Ах ты, мазура оголтелая! Лучше помолись перед смертью. А то ведь в аду жариться придется. Черти заждались!

– Свою меру греха я ведаю. Только не тебе мне проповеди читать. Ты и сам одной ногой в могиле. Так что скоро свидимся!

– Как знаешь! – пожал плечами Синий кирасир. Он накрыл голову Леща белым платком, достал наган и взвел курок.

Вор строптиво дернулся и прошипел:

– Убери клешни, падла!

– Ладно.

Раздался выстрел. Каторжника откинуло назад и тут же бросило вперед. От резкого движения подбородок упал на грудь. На лбу остался лежать кусок материи с опаленной дыркой посередине. Наполнившись кровью, он свалился мертвецу на колени.

– Вот, пожалуй, и все. Для полноты трагизма не хватает всего пары штрихов. – Шулер взял конверт, аккуратно вынул из него карту и вставил в рот жертве. – Адье, мон шер! – усмехнувшись, он покинул комнату.

 

22. Дама треф

Первые солнечные лучи еще не успели пробиться сквозь неплотно задвинутые портьеры, охранявшие покой в доме кисловодского полицмейстера, как послышался настойчивый зуммер электрического звонка. Тотчас же зашлепала босыми ногами горничная, и лязгнул запор входной двери. Издалека донесся мужской голос.

Понимая, что произошло что-то чрезвычайное, Афанасий Евтропович сунул ноги в мягкие тапочки, набросил шлафрок и вышел в переднюю.

– Прошу прощения, ваше высокоблагородие, – пробасил городовой. – На Георгиевской смертоубийство приключилось. Господин следователь просили вас известить, что у этого самого покойника меж зубов торчала трефовая дама.

– Ясно. Что еще?

– А боле ничего не велено было передавать.

– Хорошо, ступайте. Организуйте коляску к дому.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

Дождавшись, пока за посыльным захлопнется дверь, Куропятников распорядился о чае, а сам, старясь не разбудить жену, тихо прошел в спальню. Прокравшись к шкафу, он облачился в мундир и покинул комнату.

В столовой уже горел свет и пахло кизиловым вареньем. В стеклянной вазе, выполненной в виде распустившейся лилии, горкой высилось французское печенье фабрики «C.Сiу и К°» в виде разнообразных фигурок. Из носика миниатюрного, только что вскипяченного на примусе медного чайника струилась легкая ниточка пара.

Позавтракав на скорую руку, полковник вышел на улицу и сел в ожидающий его фиакр. Курортный город только начинал пробуждаться: молочники тарахтели по мостовым колесами огромных бидонов, дворники заканчивали мести тротуары, а петухи все еще продолжали услаждать округу раскатистой побудкой. Самые рьяные сторонники здорового образа жизни, едва проснувшись, уже брели на утреннюю прогулку или к Нарзанному источнику.

Возница домчал до Георгиевской за четверть часа. У дальнего дома стояла полицейская пролетка. Несмотря на ранний час, вокруг толпились местные жители. Вездесущая ребятня облепила ближайшие деревья и заборы. Двое любопытных мальчишек свалились с плетня прямо внутрь чужого двора и угодили под ноги городовому. Усатый «фараон» поднял сорванцов и вывел за калитку.

Отпустив извозчика, Куропятников прошел внутрь. В комнате пахло жженым магнием, табаком и… смертью. С этим непонятным, не поддающимся никакому описанию запахом, он сталкивался не единожды, и всякий раз чувствовал, как мелко начинали дрожать колени и становилось трудно дышать, будто в горло попадал обмылок. Ему иногда казалось, что это вовсе и не запах, а скорее некая субстанция – вроде тумана, – которая, покинув бездыханное тело, ищет новую оболочку. Но стоит ей в нее вселиться, как пышущий здоровьем человек вдруг слабеет, чахнет и вскоре так же, как и его предшественник, отправляется в мир иной. Откуда у него появились такие мысли, он объяснить не мог. Вполне возможно, что эту легенду ему поведала в детстве старая нянька, крепостная его отца, знавшая множество необыкновенных историй. А может, рассказал кто-то из соседских мальчишек. Да разве теперь вспомнишь? Как бы то ни было, но внешне он был спокоен и казался невозмутимым. И только очень наблюдательный человек сумел бы заметить маленькую особенность: очутившись с усопшим в одних стенах, Куропятников всегда стремился занять позицию у открытого окна. Именно поэтому он всячески избегал посещения анатомических комнат, располагавшихся, как правило, в подвалах со сводчатыми потолками. Вот и сейчас, бросив беглый взгляд на окостенелый труп, Афанасий Евтропович первым делом отворил окно и только после этого обратился к присутствующим:

– Личность убитого установлена?

– Да, – кивнул Круше. – Это беглый каторжник Александр Елагин. Один раз он уже оказывался в поле нашего зрения и даже был арестован, но во время конвоирования бежал. Это подручный Матушкина. И вполне вероятно, что на совести злодея немало крови. Кстати, он – один из подозреваемых по делу об убийстве ювелира Шварцмана и купца Сивухина. Оба были зверски замучены.

– А на этот раз, похоже, паук напал не на ту муху.

– Видимо, так.

– А кто здесь квартировал?

– Хозяйка сказала, что хату сняла одна важная дама. Уборку делать запретила. Внесла деньги за два месяца вперед, но больше ни разу не появилась. Вместо нее наведывался какой-то очень солидный господин, по-видимому, ее муж. Ни фамилий, ни имен добиться не удалось. Я уже не говорю о словесном портрете.

– Надо бы Матушкина расспросить, – предложил судебный следователь.

– Само собой, – кивнул Круше, – только он, хитрая бестия, лишнего не скажет. Я уже пытался найти с ним общий язык, да без толку.

– Ничего-ничего. Я ему быстро ума вставлю, – пригрозил полковник. – Но меня беспокоит другое: что ж, получается, этот самый Фартушин действительно все предвидел?

– Выходит, что так, – согласился Протасов.

– Знаете, господа, мне иногда кажется, будто мы в темном лесу потерялись: ковыляем, спотыкаемся о пни да кочки, а на свет божий никак выбраться не можем, – Куропятников сокрушенно вздохнул.

– Послушайте, – оживился капитан, – а что, если клин клином, а?

– Что вы имеете в виду? – полицмейстер с надеждой взглянул на коллегу.

– В Кисловодск на гастроли приехал необычный человек – то ли гипнотизер, то ли ясновидящий. Утверждает, что он может читать мысли. А что, если попросить его пообщаться с безумцем? Вдруг удастся хоть немного приоткрыть таинственную завесу?

– Делайте, что хотите. Главное – отыскать злодея.

Заслышав звук приближающейся коляски, полицмейстер заметил:

– А вот и пресса пожаловала. Илья Евгеньевич, – он обратился к следователю, только что закончившему строчить протокол осмотра места происшествия, – сделайте милость, поговорите сами с газетчиком. И увезите его куда-нибудь от нас подальше.

– Не сомневайтесь, Афанасий Евтропович. С этими чернильными душами я не церемонюсь.

Следователь собрал бумаги в портфель и вышел на улицу. Перекинувшись несколькими словами с репортером, он плюхнулся в коляску.

– Да, темна водица в облацех небесных, – вымолвил Куропятников, глядя вслед удаляющемуся фиакру.

 

23. «Предсказатель смерти»

После убийства на Георгиевской город напоминал корабль, получивший пробоину. Он еще держался на плаву и своим ходом шел в порт, но настроение у пассажиров было преотвратное. Кнопку «пуск» на торпедном аппарате нажал тот самый Гирша Эйдельман – репортер «Кавказского края». Передовица под названием «Предсказатель смерти» не только заинтриговала, но и переполошила весь Кисловодск. Сенсационный материал обсуждали в Нарзанных ваннах, у источника, в салонах и ресторациях.

Клим Пантелеевич прочитал эту статейку одним из первых. Еще две недели назад, при вселении в гостиницу, он предложил коридорному выгодный гешефт – за три целковых последний подсовывал под дверь адвокатского номера «Биржевые ведомости» и «Кавказский край». Сметливый малый, распознав выгоды от такого сотрудничества, заключил аналогичные договоренности и с остальными постояльцами «Гранд-отеля». И теперь его частенько можно было видеть снующим по этажам с увесистой пачкой газет, пахнущих свежей типографской краской.

В статье, впервые за последние годы, беззастенчивой критике подвергалось все полицейское начальство и говорилось о его неспособности отыскать злоумышленника. Все неудачи списывались на нерасторопность и медлительность стражей порядка. Их планы выставлялись напоказ, давая преступнику возможность обдумать дальнейшие шаги. Такая удивительная осведомленность корреспондента могла иметь место только при условии утечки информации со стороны тех, кто был близок к расследованию. Это обстоятельство неприятно обеспокоило Клима Пантелеевича, поскольку он неоднократно делился с Круше своими соображениями. Несомненно, что теперь злодей мог прибегнуть к неожиданным действиям, либо, понимая, что сыщики находятся на верном пути, залечь на дно. В данной ситуации было просто необходимо попытаться взглянуть на обстоятельства, изложенные Эйдельманом, глазами убийцы.

Именно поэтому, покончив с завтраком, Ардашев остался за столиком летнего кафе в одиночестве, позволив супруге присоединиться к Нижегородцевым в их очередном походе по модным салонам. Развернув газету, присяжный поверенный вновь погрузился в уже знакомый текст:

«Загадочные события происходят в нашем тихом и до недавнего момента безопасном городе. Всего за одну неделю мы оказались свидетелями двух жестоких и циничных убийств: в ложе Курзала найден труп с простреленной головой, а второго дня на Георгиевской обнаружен мертвец (беглый каторжник по прозвищу Сашка Лещ), накрепко привязанный к деревянному креслу. Говорят, он состоял в шайке некоего Матушкина – главаря местных жуликов.

Гриша Эйдельманн».

– Ну и что? – скажет иной скептик. – А с чего вы взяли, что эти два убийства – звенья одной цепи? Да мало ли кого в наше время могут пристрелить! Сейчас, правда, хоть и не пятый год, но все равно, то тут, то там сообщают об эксах и ночных перестрелках с полицией. А что творится в Тифлисе!

– Э, брат, – возразит ему другой. – Тут иной коленкор! И в первом, и во втором случае на месте происшествия оставлены карты: король червовый и дама треф. Причем дама – можете себе представить! – торчала у несчастного в зубах. А несколькими неделями ранее в Ессентуках умертвили двух известных карточных рукодельников, и рядом с каждым из них опять нашли по карте: червовую десятку и червового валета из глазетной колоды. Да и загубленный «театрал» из той же когорты шулеров!

– Одного не пойму: а что же тут таинственного? Обычное дело – жулики друг дружку режут.

– А вот и есть загадка! – в сердцах воскликнет его визави. – В Хлудовской больнице уже много лет содержится один сумасшедший по фамилии Фартушин – бывший нотариус из Казани. Так вот каждый раз, за несколько дней до всех смертоубийств, он не только рисует ту самую карту, которую потом находят рядом с телом, но изображает и способ убийства: кинжал, яд или пистолет!

– Да неужто такое мыслимо! – удивится тот. – Выходит, и у нас есть прорицатель, способный заглянуть в будущее!

– В том-то и дело, что медиум есть, а полиции нет!

Этот диалог, наверное, мог бы развиваться и в другом ключе, да вот только суть от этого ничуть не меняется. Ведь главное заключается в том, и это весьма печально, что наши судебно-следственные власти бездействуют. Так и хочется сказать им: «Господа, поторопитесь! А то, глядишь, и потянутся уставшие бояться за свою жизнь курортники на вокзал.

Закончив читать, Клим Пантелеевич вновь задал себе один и тот же вопрос: «Кто и для какой цели вставил карту в рот беглому каторжнику? Ведь вполне понятно, что последнее убийство не имеет ничего общего с первыми тремя. Скорее всего, некто, расправившись с варнаком, решил таким способом отвести от себя подозрение. Однако он допустил довольно значительный промах. Но теперь, после выхода статьи, об этом стало известно всем, в том числе и преступнику, совершившему злодеяния в Ессентуках и Курзале. А значит, тонкая, едва заметная ниточка, связывающая убийцу и три его жертвы, может оборваться в любую минуту. И от меня, к сожалению, это уже не зависит».

С черной, выплывшей из-за гор тучи, слетело несколько капель и упало на газету. Еще недавно чистое и безоблачное, небо нахмурилось и накрыло окрестности серым солдатским одеялом. Присяжный поверенный поднялся и, выбрасывая вперед трость, заспешил в гостиницу.

 

24. Сеанс телепатии

Тополевая аллея в Кисловодске представляла собой своеобразный пуант – точку, где прогуливался весь цвет приезжего водяного общества. Вечером, когда небо принимало цвет свежераспущенной синьки, скамейки постепенно занимались курортниками. В расположенных неподалеку кондитерских, напоминавших типичные парижские café разве что белыми скатертями да вазочками с фиалками, яблоку негде было упасть. Правда, ни воздушных круассанов, ни масла с конфитюром там не подавали. Зато полным-полно было пирожных – миндальных, шоколадных, с ромом и со свежими фруктами. В огромном количестве предлагалось всевозможное безе: яблочное, с заварным кремом и даже с кедровыми орешками. Вместо приветливых гарсонов бойко шныряли услужливые русские официанты, готовые вывернуться наизнанку за хорошие чаевые. Проспект, конечно же, ни чем не напоминал бульвар Сен-Жермен или Елисейские поля, зато отдыхающие занимались все тем же «сладким ничегонеделанием», что и посетители бесчисленных кафешек на Монмартре. Несмотря на столь большую разницу с Парижем, отыскать свободный столик в эту пору в Кисловодске было весьма затруднительно.

Мимо устремившихся ввысь тополей чинно шествовали семейные парочки – самые рьяные почитатели целебной силы природных источников и терренкура. Тут же гордо проплывали под белоснежными зонтиками одинокие дамы бальзаковского возраста, с замиранием сердца ожидающие хотя бы легкого флирта со стороны какого-нибудь отставного майора с пышными пшеничными усами, или, в крайнем случае, благообразного учителя гимназии с бритым лицом. А впрочем, какая разница с кем окунуться в омут сумасшедшей любовной страсти! Только вот юные барышни, словно пойманные молодые лани, уныло брели под охраной беспокойных maman, камеристок или старших сестер.

Наиболее состоятельные и независимые красавицы фланировали в умопомрачительных нарядах от Поля Пуаре, Манделя или Розенцвейга. Особенной популярностью пользовались платья стиля модерн, пошитые в виде античных туник с завышенной талией и разбегающейся вниз от самого лифа широкой материей. Заграничным мастерам ничуть не уступали фасоны отечественного кутюрье – господина Минаева. Его моделям была присуща легкая асимметричность кружевной драпировки, спиралеобразно закрученной вокруг талии. Были, конечно, и одеяния попроще – плоды мастерства губернских и уездных портных, среди которых встречались отнюдь недурственные вещи. Жены младших офицеров и губернских секретарей выставляли напоказ результаты собственного швейного опыта, полученного благодаря тридцатирублевой машинке американца Исаака Зингера и журналу «Модный свет».

Коляски, шарабаны и эгоистки доставляли сюда обитателей окрестных дач и санаториев. Совсем неподалеку стоял, сверкая свежей краской, автомобиль директора Вод.

Ардашевы, вместе с Нижегородцевыми и Варяжскими, неторопливо прогуливались вдоль тенистой улицы. У афишной тумбы компания остановилась. Яркая киношная реклама зазывала зрителей посетить фильмы Жоржа Мельеса: «Путешествие на Луну» и «Фантастические фокусы». А внизу, почти у самой земли, пестрело объявление довольно необычного содержания:

«Посредством собственного магнитного поля уничтожаю без помощи какого-либо лекарства даже самые острые боли, возникающие в самых разных частях тела, в том числе и в зубах. По методу известного берлинского профессора Йогана Шорта лечу следующие виды нервных расстройств: потерю памяти, ипохондрию, меланхолию, эпилепсию, шум в ушах и тяжелое страдание мозга. А кроме того, исцеляю: водянку, почечуй, сенную лихорадку, подагру, грудную жабу, катар кишок, колики и нервное страдание мочевого пузыря. Помогаю при эмфиземе легких и чахотке. Убираю сыпь, лишай и болезненную потливость (тоже и ног). По желанию пациентов лечение можно производить заочно посредством мысли (телепатия). Расстояние между больным и мною совершенно не имеет никакого значения (хоть бы даже я находился и за 1000 верст!). Магнетизер Г.Ф. Вульфсон. Адрес:

г. Кисловодск, ул. Николаевская, дом 2».

– Ну и что скажете, Николай Петрович? – Ардашев устремил на доктора пытливый взгляд.

– Откровенно говоря, теряюсь в догадках, – Нижегородцев развел руками, – о таком методе лечения я и не слыхивал.

– Надо же, магнетизер! – удивился Осип Осипович. – Вроде бы как гипнотизер – ан нет! – иная чертовщинка!

– «Хоть бы даже я находился и за 1000 верст!» – изумленно прочла вслух Вероника Альбертовна. – Представить только!

– А знаете, что я вам скажу? – изрек доктор. – Вероятнее всего этот человек – заурядный мошенник, мало знакомый с медициной.

– Да откуда вы это можете знать? – изумился Варяжский и подался вперед.

– А тут ума много не надо. Достаточно взять любой медицинский справочник и выписать оттуда наиболее распространенные заболевания. Именно так этот господин и поступил. А потом, видимо уже от себя, добавил несколько хворей. Да только лучше бы этого он не делал. Ну, посудите сами: разве врачи называют геморрой почечуем? Нет, конечно, так говорят только в народе. А «чахотка» вместо туберкулеза? Согласитесь, ни один мой коллега не позволит себе такой вольности.

– А ведь вы положительно правы! – затряс головой Варяжский. – Как же это я сразу не заметил?

– Смотрите, к нам направляется Куприян Савельевич, – воскликнула Ангелина Тихоновна.

По аллее, прямо навстречу, широким шагом приближался главный врач-психиатр Хлудовской больницы. От быстрой ходьбы ему то и дело приходилось поправлять свой котелок. А трость даже не успевала касаться земли.

– А я за вами, Клим Пантелеевич, – погнал с места в карьер Стильванский. – Час назад мне позвонил полицмейстер и распорядился, чтобы я приготовил Фартушина для проведения сеанса – не поверите! – телепатии. Оказывается, в Кисловодск на гастроли приехал какой-то господин. Он объявил во всеуслышание, что может читать чужие мысли. Местным сыщикам тут же пришла в голову новая блажь – покопаться в мозгах нашего сумасшедшего Нострадамуса. Однако, чтобы иметь возможность посоветоваться с вами, я попросил их перенести это сомнительное мероприятие на завтра. Но это оказалось невозможно, – доктор пожал плечами, – по пятницам заезжий телепат, точно аккумуляторная банка, подзаряжается энергией из космоса. Вы меня премного обяжете, если вместе с Николаем Петровичем согласитесь присутствовать на сем действе. Не знаю почему, но у меня на сердце нехорошо. К тому же наш пациент весьма слаб, а после вчерашнего покушения он замкнулся в себе, как улитка в раковине.

– Покушения? О чем вы? – осведомился Ардашев.

– Видите ли, есть у нас в лечебнице один больной по фамилии Фрышкин. Зовут его Иероним. С первого взгляда – человек как человек, ни мухи, ни какой другой божьей твари не обидит. Сам он из Пятигорска. Жил тихо, мирно, детей по головкам гладил, с соседями по утрам здоровался, а по ночам инкогнито работал палачом в местной тюрьме. Однажды ему пришлось приводить в исполнение приговор в отношении девяти человек. Свою обязанность он выполнил добросовестно, но утром упал в обморок и обнаружил признаки острого умопомешательства. Теперь уже два года как у нас «квартирует». А последние три месяца Иероним неожиданно пошел на поправку. И даже, что вообще необъяснимо, стал увлекаться чтением. Я позволил ему выдавать газеты. А вчера, прочитав статью Эйдельмана о предсказаниях Фартушина, он собрался «пойти и победить сатану». Ни я, ни кто из персонала не придал значения его словам. Ну, посудите сами: мало ли что может сорваться с языка сумасшедшего? Однако Фрышкин каким-то невероятным образом проник на кухню и стащил разделочный нож. А потом с криком «Убью дьявола!» ринулся прямо в седьмую палату. Слава богу, что Фартушин в этот самый момент находился, да простят меня дамы, в ретираднике. Одним словом, надзиратели экзекутора едва скрутили. Теперь он в комнате для буйнопомешанных.

Ардашев щелкнул крышкой карманных часов и, развернувшись к Нижегородцеву, сказал:

– Как я понимаю, надобно торопиться. Едем, Николай Петрович?

– С удовольствием, Клим Пантелеевич.

– Простите, милые дамы, что украл ваших мужей, – слегка склонив голову, извинился Стильванский. – Надеюсь, что не пройдет и часа, как они вернутся. Желаю вам не скучать.

– Что вы, Куприян Савельевич! Осип Осипович будет развлекать нас забавными анекдотами, не правда ли? – игриво улыбнулась Вероника Альбертовна и вопросительно взглянула на Варяжского. Титулярный советник смутился и что-то пробубнил.

У перекрестка, будто по заказу, ожидал свободный фиакр. Забравшись в коляску, Стильванский перевел дух и с ходу принялся засыпать Ардашева вопросами, связанными с последним убийством. Но Клим Пантелеевич, в свойственной ему вежливой манере, всячески уклонялся от каких-либо пояснений. Он то отрешенно смотрел по сторонам, то копался в монпансье, выбирая новое лакомство. Обиженный невниманием доктор насупился и замолк. И лишь Нижегородцев, знавший присяжного поверенного уже не первый год, наблюдал за этой сценой с ироничной улыбкой.

На Хлудовской улице у смирительного дома толпился народ. Среди воздушных женских шляпок и котелков мелькали картузы и платки. Расфранченные дамы и солидные господа, калеки на костылях, старушки-богомолицы, нищие и странники с непокрытой головой то и дело кланялись, молились, причитали и крестились на больничную дверь. Длинный, как жердь, бродяга в онучах и рогоже размахивал хоругвями с ликом Спасителя. «Благочестивый Афанасий, спаси нас!» – кричал, разрывая на груди рубаху, какой-то мужик с бородой по пояс. «Защити мя от гнева Господня!» – вопила в истерическом экстазе, упрятанная в шифон и кружева уже немолодая madame.

Извозчик остановил экипаж. Расплатившись, Стильванский раздраженно заметил:

– Полюбуйтесь, господа, что натворил этот циник Эйдельман: народ взбаламутил, да и Фрышкин, прочитав его пасквиль, чуть было Фартушина не порешил. Будь моя воля, я бы ввел в Уложение о наказаниях новую статью, по которой на таких вот щелкоперов, за сплетни да облыжные домыслы можно было бы накладывать епитимью. Пусть бы годами грехи перед Господом замаливали, а то творят, что вздумается, и никакой управы на них нет!

– Ну а как без них, Куприян Савельевич? Без них тоже нельзя, – заметил адвокат. – Газетчик – сродни глашатаю – свежие новости по земле разносит. А в них чего только нет! И про судью мздоимца расскажет, и губернатора-казнокрада на чистую воду выведет. Плохо только, что последнее время много среди журналистов продажных субъектов развелось. Но такие долго на одном месте не задерживаются. Смотришь, и кочует один и тот же крикливый псевдоним из «Пятигорского эха» в «Кавказский край», а оттуда в «Вершины Бештау». Так и бродит по редакциям, пока совсем изгоем не станет. – Ардашев вдруг замолчал и уставился на чумазого паренька лет шестнадцати, бойко торговавшего засаленными кусками какой-то материи, то ли коленкора, то ли муслина стародавних времен.

– А что это у тебя, любезный?

– Это лоскуты от исподнего Афанасия Благочестивого. Излечивает хворь и пособляет от сглазу, – весело пробалагурил юнец. – Купите, барин, недорого прошу: гривенник – штука.

– От какого такого Афанасия Благочестивого? – недоуменно осведомился Нижегородцев. – От Фартушина, что ль?

– От его родименького, – продавец вздохнул и перекрестился.

– Да это же форменное шарлатанство, господа! – дернул от негодования плечами Стильванский. – Куда только полиция смотрит!

– А вы не волнуйтесь, Куприян Савельевич, – послышался сзади чей-то голос. Я уже приказал городовому разогнать это сборище.

Повернувшись назад, доктор узрел кисловодского полицмейстера полковника Куропятникова в компании капитана Круше, судебного следователя Протасова и невысокого господина лет сорока, с бритым лицом. Толстый нос, обвислые щеки и маленькие глаза делали его похожим на французского бульдога. Правда, бульдога пьющего, поскольку нос отличался сизым цветом. Руки незнакомца нервно теребили ручку медицинского несессера, который он, словно школьник, держал прямо перед собой.

– А! Афанасий Евтропович! Уже прибыли? – Стильванский попытался выдавить из себя приветливую улыбку, но она получилась настолько натужной, что ему самому стало неловко перед полицмейстером. – Проходите, проходите, господа! – торопился он, открывая наружную дверь. Вот и хорошо, что все собрались, сейчас, стало быть, и начнем.

Миновав двор с высаженными клумбами, над которыми кружили пчелы, вся депутация вошла в небольшой кабинет доктора. Полковник вопросительно уставился на Ардашева и Нижегородцева:

– Извините, господа, но не имею чести быть с вами знакомым.

– Ах да, простите, – засуматошился эскулап. – Я вас так и не представил. Прошу любить и жаловать – мои хорошие друзья из Ставрополя: присяжный поверенный Клим Пантелеевич Ардашев и Николай Петрович Нижегородцев. – Он развернулся к полицейским. – Вениамина Яновича вы знаете лучше меня, а с Афанасием Евтроповичем, нашим начальником полиции, вы, вероятно, еще не знакомы, так же как и с Ильей Евгеньевичем Протасовым, судебным следователем.

Пока господа расшаркивались в любезностях, служитель принес несколько казенных табуретов. Между тем забытый всеми магнетизер скромно стоял в сторонке. Поглаживая сменный воротничок на сорочке, он тоскливо смотрел в окно. Приблизившись к телепату, Стильванский сказал:

– Насколько я понимаю, господин Вульфсон, вы готовы прочитать мысли нашего пациента, так?

– Можно сказать и так, но это было бы не совсем верно. Я не читаю мысли, я прислушиваюсь к внутреннему голосу собеседника и могу различать слова, которые он произносит внутри себя. А в иных случаях я вижу картинки, вспыхивающие в мозгу у душевнобольных.

– Позвольте! Но это сущий вздор! Что значит «прислушиваюсь к внутреннему голосу собеседника»? – возмутился Нижегородцев, взмахнул руками и поднялся со стула. – Как это возможно с физиологической точки зрения?

– Вижу, господа, что вас терзают сомнения относительно моей персоны, и потому мне надобно объясниться. – Магнетизер тяжело вздохнул. – Во-первых, я не профессиональный врач, а, если хотите, любитель, то есть я не имею университетского медицинского образования. Просто однажды, еще в детстве, после того как переболел тифом и едва остался жив, я стал различать звуки, которые раздаются внутри каждого человека. Позже я научился складывать их в слова и выстраивать целые предложения. Причем сам потаенный голос, его тембр и эмоциональная окраска всегда звучат по-разному: то жалостливо, то весело, а иногда грустно или испуганно. Как я понял, это зависит от того, какой человеческий орган страдает. Вы можете мне не верить, но мозг, сердце, печень или почки – такие же живые, как и мы с вами. Просто они существуют в другой среде. Однако с помощью советов немецкого профессора я научился помогать больным силой своего внушения. Здесь я применяю магнитное поле, обнаруженное во мне все тем же профессором Йоганом Шортом. Но все это касается людей со здоровой психикой. В случае же с умопомешанными пациентами мне приходится использовать другой дар – ясновидение – возможность наблюдать некие, если хотите, фотографические снимки, всплывающие в воспаленном сознании больного.

– А что, у сумасшедших нет своего, как вы изволили выразиться, «внутреннего голоса»? – выдавил из себя саркастическую улыбку Круше.

– Ну отчего же? Безусловно, есть. Просто он, – медиум поднял к потолку глаза, подыскивая нужное слово, – ну, фальшивит, что ли… как расстроенный рояль. А картинки… картинки всегда правдивые. Но – странное дело! – эти своего рода фотографические негативы проявляются только у безумцев.

– Отчего же это происходит? – заинтересованно осведомился Нижегородцев.

Вульфсон пожал плечами.

– Да я и сам не знаю. Но сейчас давайте поступим следующим образом: вы задаете ему вопросы с некоторым интервалом, примерно в пять секунд, а я тем временем буду помечать на бумаге все, что удастся разглядеть. Только постарайтесь не делать более продолжительных пауз, поскольку за первой картинкой может появиться вторая и третья, а они, как показывает моя практика, начнут путаться с той, что возникнет после следующего вопроса, и я не смогу их различить. – Он поднялся, обошел комнату, взял пустой табурет, поставил посередине и промолвил:

– А испытуемого посадим сюда.

– Ну, хорошо, – согласился Стильванский. – Пусть так и будет. – Он исчез за дверью и вскоре появился уже вместе с двумя больничными надзирателями. Рядом с ними стоял Фартушин. Его щеки и подбородок были покрыты щетиной, а отрешенный взгляд блуждал по стенам и потолку. Слипшиеся волосы торчали соломенным пучком. На опухшем лице отпечатались следы недавнего сна. Из-под серого больничного халата выглядывало несвежее исподнее. Стоптанные, полуразвалившиеся тапки больше походили на чувяки.

– Проходите и садитесь, любезный, – ласково выговорил врач, обращаясь к безумцу. – Сейчас вот этот господин, – он указал на Круше, – задаст вам несколько вопросов, и, если вы на них ответите, я вам дам сладкое. Вы хотите конфект?

– А они у вас есть? – с вялой улыбкой осведомился больной.

– Конечно.

Обращаясь к полицейским, Стильванский изрек:

– Пора начинать, господа.

Круше стал напротив Фартушина и медленно, чеканя каждое слово, спросил:

– Кто убил вашу жену?

Сумасшедший встрепенулся, его лицо налилось кровью, он часто задышал, но так ничего и не произнес.

– Кто станет следующей жертвой?

Ответа не последовало, но карандаш Вульфсона забегал по белой поверхности листа.

– Какую карту найдут рядом с трупом?

– Я не знаю, – виновато проронил он.

– Сколько еще будет убийств?

Фартушин молчал.

– Кто убийца? Вы слышите вопрос? – закричал Круше. – Кто убийца?

Испытуемый безмолвствовал, вдруг его плечи затряслись, он согнулся, закрыл лицо руками и разрыдался.

– Все господа, хватит! – доктор резко поднялся и подошел к душевнобольному: – Ну, успокойтесь, милейший, успокойтесь. – Он опустил руку в карман и достал оттуда пригоршню конфет. – Вот, угощайтесь.

Фартушин стал запихивать сласти в рот, не освободив их от обертки. Испытывая отвращение, Стильванский отвел в сторону глаза.

– Уведите его, – распорядился он.

Уже перед самой дверью Фартушин вдруг резко развернулся и истерично завопил:

– Леночка жива! Она жива! Но граф Шахновский хочет ее смерти!

– Подождите! – вскричал полицмейстер. – Что вы сказали? Повторите! Повторите!

Но у больного уже начался припадок. Изо рта несчастного побежала шоколадная пена, и он забился в судорогах.

– Хватит экспериментов! – осадил полковника врач. – Уведите его. – И надзиратели поволокли безумца по коридору.

– Позволите? – магнетизер бросил в сторону полицейских вопросительный взгляд.

– Конечно, Генрих Францевич, – кивнул Куропятников.

– После первого вопроса, касательно убийства его жены, я сумел прочитать несколько слов, возникших в его сознании: «банк», «сотенные» и, прошу прощения, господа, – «потаскуха». Появилась какая-то комната, зеркало, а в нем отражение обнаженной брюнетки с распущенными волосами. Прямо к ее телу тянулись две руки, затянутые в черные кожаные перчатки. Далее, когда речь зашла о новой жертве, возникло изображение какого-то господина с аккуратными усами, который смеялся, будто живой. – Вульфсон пожал плечами и посмотрел на Круше. – А потом вы спросили его о карте, и они стали беспорядочно проявляться в его мозгу: дама, валет, король, туз… А вот в рассуждении количества возможных убийств он вдруг подумал о погосте, и моему взору предстало кладбище с запущенной старой могилой. Крест сгнил и уже почти не держался. Но стоило вам осведомиться о личности убийцы, как вырос огромный зеленый карточный стол с горками ассигнаций, золота и векселей. И все это богатство загребли чьи-то руки, о которых я упомянул в самом начале. Вот и все. Больше мне нечего сказать.

– Одного в толк не могу взять, – рассеянно проговорил капитан, – о каком графе Шахновском идет речь?

– Что ж, выходит, наплел безумец три воза всякой ерунды, а нам теперь бери и проверяй? Да и телепатия эта – полнейшая чепуха и мандрагория! – скептически махнул рукой следователь.

– Позвольте, милостивый государь, – гневно сузил глаза Вульфсон, – то есть вы хотите сказать, что я мошенник?

Протасов смолчал и лишь сатанински улыбнулся.

– Тогда откуда, милостивый государь, я могу знать, – голос магнетизера задрожал от негодования, – что вы воспользовались беспомощностью какой-то француженки, вызванной на допрос, и там, прямо в следственной камере, принудили ее к близости. Мало того, сегодня вечером, когда сменится стража и старшим заступит ваш знакомый урядник по фамилии Цымбалов, вы снова собираетесь предаться разврату с запуганной женщиной. Именно в эти «сладкие» эмпиреи вы и погрузились в тот самый момент, когда хозяин кабинета вышел за больным.

В комнате стало тихо, и только маятник часов настойчиво и тоскливо отбивал уходившее навсегда время.

– Что за вздор вы говорить изволите! – подскочил Протасов. – Да как вы смеете! Вы… кто вы такой? Площадной плут – вот вы кто! – он затряс кулаками перед лицом гастролера. – Да я вас под арест! На каторгу! Березовую кашу жрать заставлю!

– Вам не пристало так выражаться, господин надворный советник, – строго выговорил Куропятников. – Имейте в виду, если сегодня эти сведения подтвердятся, мне придется ходатайствовать перед судебным начальством об отстранении вас от дела. И еще: вам долженствует извиниться.

– Ну, знаете! Верить всяким проходимцам? Это ни в какие рамки!.. – вытирая вспотевший лоб скомканным носовым платком чиновник спешно покинул кабинет. В комнате ненадолго воцарилось молчание.

– Да и мне пора, – натягивая перчатки, проговорил Вульфсон. – Не обессудьте, господа…

– Чего уж там, Генрих Францевич, сугубое вам спасибо. Жаль, что так получилось, – обронил Куропятников.

Магнетизер вышел, и в опустевшем коридоре некоторое время еще раздавался стук его каблуков.

– А я все никак не мог понять, отчего после убийства на Георгиевской полиция не выпускает танцовщицу? – удивленно произнес Нижегородцев.

– Моя вина, – нервно подергивая усы, согласился полковник. – Да разве за всем уследишь! Одно ясно – придется вызывать следователя из Ессентуков. А может, это и к лучшему, – он повернулся к капитану, – ведь этот… как его…

– Боголепов.

– Да. Возможно, он сумеет посмотреть на эти два убийства свежим взглядом и увидит то, что нам невдомек…

– Вениамин Янович, – прервал рассуждения полицмейстера Ардашев, а нельзя ли мне ознакомиться с делом Фартушина?

– Рад бы, да по циркуляру не положено. Однако я готов вам все рассказать.

– Очень обяжете…

– Афанасий Фартушин обвинялся в предумышленном смертоубийстве своей жены, которую, как полагают, он и отравил. Доказательствами являются показания гостиничной прислуги, а также других постояльцев, явственно слышавших угрозы в адрес его супруги – Елены Юрьевны Фартушиной, в девичестве Лавровой, уроженки Казани. Ссора произошла рано утром. А уже через несколько часов та самая горничная заметила, что дверь в номере молодоженов открыта. Постучав несколько раз и не услышав ответа, она вошла в комнату. На кровати лежала супруга Фартушина. Надо сказать, что она была до чрезвычайности красива. Это видно даже из посмертной фотографической карточки. Самого хозяина номера нигде не было. Его потом нашли в одном трактире и объявили о смерти жены. Он был несусветно пьян, плакал, сознался в убийстве и просил у Господа прощения. Когда он проспался, ему предъявили обвинение. Неожиданно он стал отказываться от недавних слов. В общем, взяли его под стражу. И уже в Тюремном замке он помешался рассудком. Так что здесь, в этой больнице, он и остался. Как явствует из письменного прошения его матери на получение свидания, кроме нее других родственников у Фартушина не было. Вероятно, вскоре убитая горем старушка умерла. Об этом свидетельствует воротившееся назад судебное извещение о том, что подследственный Фартушин сошел с ума и был отправлен в смирительный дом. На том конверте, с адресом его матери, стоит почтовая отметка: «Адресат выбыл по причине смерти». Вот, пожалуй, и все. Как видите, скуден материалец.

– Да, не густо. Тем не менее это уже кое-что.

– Ох, и увязли мы в этом деле по кончик носа, – сокрушенно заметил Куропятников. – Сплошное неприятство. Чувствую, Вениамин Янович, не избежать нам от областного начальства распеканции.

– Дело, безусловно, сложное, – согласился Круше. – И преступник ловок. А вы, Клим Пантелеевич, что скажете?

– Думаю, господа, тут даже не один злодей, а, по крайней мере, два.

– Два? – не удержался Нижегородцев. – То есть вы хотите сказать, что все эти душегубства совершают два человека?

– Не совсем так, Николай Петрович, я считаю, что убийство на Георгиевской не имеет никакого отношения ко всем предыдущим. Его совершило совсем иное лицо.

Круше и полицмейстер переглянулись. Полковник медленно повернул голову и окинул Ардашева подозрительным взглядом:

– А откуда вам это известно, господин присяжный поверенный?.. Насколько я знаю, вы не были на месте преступления, да и Вениамин Янович ничего подобного вам не рассказывал.

– Да, не был. Зато там побывал газетчик Эйдельман, который, судя по всему, писал свою статейку, имея на руках протокол осмотра места происшествия. По-моему «Кавказский край» дал достаточно подробную картину случившегося и – больше того! – сообщил преступнику, какие действия собирается предпринять полиция в ближайшее время. Так что прошу вас не утруждать себя вопросами, адресованными ко мне лично. А то ведь – кто знает! – и это станет известно Эйдельману. Честь имею, – холодно попрощался Клим Пантелеевич и покинул кабинет.

Нижегородцев поспешил вслед за ним. Уже за воротами Хлудовской больницы, видя, что Ардашев решил прогуляться в одиночестве, доктор не стал ему мешать и нанял извозчика. Николай Петрович даже позавидовал старому приятелю, ведь погода и впрямь была чудесная: солнце грело, но не жгло; высокая нескошенная трава на полях выпускала из себя густой, приторно-медовый запах; а на небе замерли перистые, похожие на рассыпанный снег облака.

Адвокат остановился посреди раскалеченной экипажами проселочной дороги. Он выудил из жестяной коробочки прозрачную конфетку, положил ее под язык и рассеянно подумал: «Зацепок в деле предостаточно, а начинаешь вникать в мысли этого безумца, и любое стройное предположение, будто собранная из осколков стеклянная ваза, рассыпается в один миг. А может, в этом и кроется главная хитрость преступника?.. И все-таки я не могу отделаться от мысли, что убийца заглядывает ко мне в карты».

Предавшись размышлениям, Клим Пантелеевич замедлил шаг, проходя мимо высокого стога прошлогодней соломы. Миновав мост через Березовку, он невольно залюбовался открывшейся панорамой: впереди, воткнутыми в горизонт свечками, в лучах послеполуденного солнца искрились верхушки пирамидальных тополей знаменитой кисловодской аллеи. День близился к концу.

 

25. «Лена, Леночка… Ленуся…»

«Второй день я смотрю сквозь мокрые стальные прутья на окнах и пытаюсь увидеть тебя. Я стою долго – с раннего утра и до самого обеда. Ноги наливаются свинцом, ломит спину, но я не ухожу. Надзиратель Савелий начинает на меня кричать – надобно идти в столовую. Мне совсем не хочется есть эту липкую, как сгусток слизней, кашу, но он говорит, что если я буду ему перечить, то он достанет булавку и начнет меня ею колоть. Я плачу, потому что знаю, как это больно. Я теперь всегда плачу, если меня обижают. Недавно на меня напал один сумасшедший. Раньше он работал палачом и, наверное, рубил людям головы. У него был очень большой нож, но меня спас Архангел Михаил. Мы потом долго разговаривали с ним. Вернее, это я говорил, а он молчал. Он прилетел ко мне через печную трубу. Он совсем не похож на свой иконописный лик. У него седая борода, до самых колен. Он такой старый, что почти прозрачный. Я даже протянул руку и потрогал его. А потом я спросил у него, можно ли опять все вернуть назад? Ангел усмехнулся, покачал головой и улетел. Я теперь еженощно молюсь ему: о Господень Архангеле Михаиле, демонов сокрушитель! Запрети всем врагам, борющимся со мною, сотвори их яко овцы и сокруши их, яко прах пред лицем ветра. Буди ми помощь во всем: в обидах, в скорбях, в печалех, в пустынях, на распутиях, на реках и на морях тихое пристанище! Избави, Михаиле Архангеле, от всякия прелести диавольския, егда услышиши мя, грешнаго раба своего Афанасия, молящегося тебе и призывающего имя твое святое, ускори на помощь жене моей Елене, и услыши молитву мою, о Великий Архангеле Михаиле!.. Избави мя, раба твоего Афанасия и рабыню твою Елену, великий Архангеле Михаиле, всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь!

А в канунешнюю субботу пожаловал ко мне один адвокат (помнишь шафера на нашей свадьбе? – так они очень похожи!). Мы всю ночь играли с ним в карты (знаю-знаю, Леночка, твои опасения, но я ставил не деньги – то были простые бумажки с циферками). И все-таки завершать свадебное путешествие в Кисловодске – была дурная затея! Лучше бы мы отправились из Петербурга в Ялту, как я и предлагал. Да и родитель твой хорош – ничего не скажешь! Я же не просил его торопиться оформлять на меня эту кожевенную фабрику. Ладно-ладно, прости, милая, я больше не буду…

Как только я пришел с обеда, то сразу же занял свой наблюдательный пост. Я дрожу от одной мысли, что могу пропустить тебя и, чтобы лучше видеть, мне пришлось забраться на подоконник. Наипаче всего я боюсь, что ты заблудишься и пойдешь не по той тропинке. А там, за кустами – я это знаю совершенно точно! – тебя поджидает этот наглый вon vivant. Еще в игровой я заметил его порочный взгляд. Ну и ты тоже хороша: зачем надо было ему улыбаться? Думаешь, я не видел, как он послал тебе baiser aérien? Прости, Леночка, я сам виноват. И от этого я опять плачу, потому что у меня болит душа… и дождь не перестает. А впрочем, я понимаю, отчего ты не приходишь. Ты, верно, боишься простыть и получить инфлюэнцу. К тому же у тебя же нет зонтика. Мы забыли положить его в чемодан. Помнишь? Ты обнаружила это уже в гостинице, в тот роковой день. Тогда тоже с утра моросило, и ты сказала, что тебе грустно. Теперь я понимаю, что это было дурное предчувствие. Ты знаешь, я ведь тогда тоже поверил, что ты умерла. Особенно, когда тебя положили в гроб. На самом деле ты просто заснула летаргическим сном. Такое часто бывает. Я посоветовал доктору, чтобы он поднес к твоим губам зеркальце. А этот самонадеянный болван меня так и не послушал! Глупые бездари! Если бы они вняли моим словам, им бы не пришлось тебя откапывать. Скажи, любимая, они не поранили тебя лопатой? Нет? Слава богу! О, как я переживал! Ведь эти могильщики вечно пьяные. Но теперь все плохое позади, и ты опять со мной! Ждать осталось совсем недолго, но помни: все может измениться, если он подстережет тебя. Будь осторожна! И, пожалуйста, больше ему не улыбайся. Ладно? А у нас дождь почти перестал, но сгущаются сумерки. Они почему-то всегда напоминают мне темный чулан, в который за непослушание закрывал меня отец. В ту пору мне было всего десять лет, и я его очень боялся – точно так же, как сейчас боюсь Савелия. Заигравшись, я ненароком разбил напольную фарфоровую вазу – гордость семьи. Он схватил меня за ухо и отвел в темную кладовку, рядом с каретным сараем; там мы хранили керосин. Первые пять минут мне не было страшно, но потом из подполья с мерзким писком вылезли крысы. Я кричал, что было мочи, но отец думал, что я просто испугался темноты и специально держал меня как можно дольше. Эта экзекуция продолжалась до тех пор, пока я не сорвал голос. Услышав мой сдавленный хрип, за меня вступилась мама (жаль, что она умерла так рано!) и отворила дверь. С тех пор я не переношу крыс. Ну, вот и все – звонит колокольчик – пора идти на ужин. Что ж, теперь я точно знаю – сегодня ты не придешь. И правильно. Ночью в лесу много опасностей. Они подстерегают человека на каждом шагу. Ничего-ничего, не расстраивайся. Я буду ждать тебя завтра, Лена, Леночка… Ленуся…»

P.S. Видишь, я научился сочинять письма без бумаги и чернил. Это не так легко, но зато их невозможно отобрать. А утром, когда закончится дождь, прилетят голуби, и я попрошу их доставить тебе мое послание. Я кормлю птиц хлебными крошками на своем подоконнике. Голуби добрые, голуби лучше людей, и я уверен, они не откажут. К тому же, как ты помнишь: La bave du crapaud n’atteint pas la blanche colombe.

 

26. Любовь и коварство

Синий кирасир стоял на самой вершине скалы и с наслаждением вдыхал аромат «Parfum de la Cour». Нежный запах приятно кружил ему голову. И, видимо, от этого на несколько секунд он вдруг забыл о близости прекрасной спутницы и мысленно перенесся к событиям десятилетней давности, – времени, когда он впервые прибыл на воды для большой игры.

Тот роковой вечер он помнил вполне отчетливо – так, как будто все случилось несколько минут назад, но видел он все почему-то глазами стороннего наблюдателя.

Керосиновая лампа под зеленым матерчатым абажуром скупо отбрасывала свет в небольшую игорную залу. За зеленым столом собралась разношерстная публика: купец, фабрикант, акцизный чиновник и юная красавица с мужем – старше ее лет на десять. Как позже выяснилось, он служил нотариусом в Казани. И если на эту пару и обращали внимание, то главным образом из-за ее прекрасной половины. Сам же благоверный, причесанный на английский пробор франт, производил впечатление человека избалованного и самоуверенного, котороиму стройная брюнетка в вечернем платье с воротником из страусовых перьев уже успела наскучить, и теперь она являлась лишь предметом роскоши – таким, как автомобиль или иноходец. Больше всего в поведении казанского гостя бросалась в глаза его непомерная алчность (она выражалась в манере сгребать двумя руками выигранный банк) и нешуточный азарт (когда он повышал ставки, его голос дрожал, срываясь иногда на фальцет). Это был на редкость завидный «пассажир» – лакомый кусочек для любого «исполнителя».

Наметанный глаз «повелителя фортуны» еще с первого абцуга заметил, что этот семейный союз был весьма выгодным предприятием для новоиспеченного мужа, ставшего обладателем солидного приданого, поскольку избранница происходила из очень состоятельной семьи, о чем свидетельствовала не только ее гордая и независимая манера держаться, но и умение носить драгоценности. Сим качеством может похвастать далеко не каждая женщина, особенно если в ее алмазном колье солнечными бликами играет брильянт в двадцать четыре карата. Несмотря на это спутница нотариуса вела себя естественно и просто – как будто ее изумительное декольте украшало не изделие ювелирного дома Картье, а потемневшие от времени жемчужные бусы из ветхозаветного трюмо.

Банк метал Синий кирасир. Он сдавал умело, позволяя понтерам почувствовать игру и получить удовольствие от маленьких выигрышей. Наибольший куш сорвал самарский негоциант. Затем фортуна улыбнулась ивановскому фабриканту – сухопарому человеку с рыбьими глазами. А Фартушину с самого начала катастрофически не везло. Он то краснел от злости, играя желваками, то стучал по столу перевернутой вниз золотой печаткой, но все равно лишился пятисот рублей. Однако вскоре он отыгрался и даже разбогател на двадцать тысяч. В его зрачках постоянно вспыхивало пламя дьявольского азарта. Несмотря на все просьбы жены оставить карты, он продолжал понтировать. Вечер тек незаметно, и время будто остановилось. Постепенно банк вырос, и в какой-то момент тон игре стали задавать двое: Синий кирасир и Фартушин. На кону уже стояло триста тысяч наличными. От волнения у нотариуса набухли жилы на висках и задвигались бакенбарды. Краем глаза «исполнитель» заметил, что Елена – жена его соперника, – уединившись в конце залы, незаметно для окружающих утирает платочком глаза. «Ну вот, – подумал шулер, – жизнь уже набрасывает мрачные тени на светлое полотно любовной картины молодоженов».

Бывший поручик сдал и выиграл. Нотариус побледнел, как сальная свечка.

– Вексель примете? – прохрипел он.

– Отчего же не принять? Приму, – спокойно проронил «мастер». Он закурил папиросу, и, пуская дым сквозь усы, добавил: – Но только с половинным дисконтом.

– Идет.

Фартушин достал из внутреннего кармана пиджака отпечатанный бланк. Откуда-то возникло перо и чернильница.

Нервно вписав шестерку и пять нулей, он бросил бумагу на пачки ассигнаций. Подали новую колоду.

– Ва-банк, – сипло выдохнул нотариус и стал метать. Но судьба ему в этот день не благоволила. Он проигрался в дым и стал играть на запись. Вскоре, когда сумма проигрыша достигла восьмисот тысяч, Синий кирасир остановил игру:

– Прежде, чем я начну новую талию, – он устремил на соперника каменный взгляд, – я хотел бы убедиться в вашей платежеспособности.

В комнате воцарилась такая тишина, что было слышно, как под грузным телом фабриканта скрипит стул. Фартушин стучал зубами, давился икотой, силился что-то сказать, но выходило какое-то невразумительное блеянье. Наконец он собрался с силами и выговорил разом:

– К сожалению, у меня больше нет векселей, но я готов составить долговую расписку на недостающую сумму. Я уже говорил вам, что, кроме всего прочего, я владею кожевенным делом с годовым доходом в пятьсот тысяч…

– Мне очень жаль, но меня это не впечатляет. Помилуйте, сударь, да какое мне дело до вашей фабрики? Я человек далекий от скорняжного ремесла. Мы попусту тратим время. Извольте расплатиться за проигрыш.

– Расплатиться? Сейчас? – голос Фартушина задрожал, и в нем явственно послышались нотки плаксивости. – Это положительно невозможно! Даже если я соберу все деньги и… драгоценности, – он весь съежился и растерянно посмотрел на жену, – то смогу погасить лишь часть долга.

Елена, бледная, как коломянковая простыня, сняла брильянтовое колье и бросила на стол. На ее глазах зажемчужились две крупные слезинки.

– К чему такие жертвы, мадам? – Синий кирасир поднялся из-за стола, подошел к даме и аккуратно застегнул украшение у нее на шее. Оторопев от такого своеволия, женщина застыла на месте. Под левым глазом у нее забилась чуть заметная синяя жилка, похожая на маленькое сердце. Не давая присутствующим опомниться, картежник сказал: – На вашем месте, достопочтенный Афанасий Милентьевич, я бы предпочел остановиться – сегодня фортуна несозвучна вашей фамилии. Такое, знаете ли, иногда случается. И тем не менее я готов проявить благородство и вернуть вам вексель.

– Вернуть? – от удивления незадачливый игрок привстал с кресла.

– Именно. Правда, при одном условии.

– И при каком же?

– Извольте, – шулер взял перо и, написав что-то на обороте, протянул Фартушину.

Глаза нижегородского нотариуса в изумлении остановились на еще не высохших чернилах. Беззвучно шевеля губами, он прочитал: «600 000 р. = ночь с вашей женой. Сегодня». Боясь, что кто-нибудь увидит текст, он стал судорожно совать ценную бумагу во внутренний карман.

– Соблаговолите вернуть, – заметил «мастер».

– Ах да, простите, – закивал головой Фартушин, протягивая вексель его обладателю.

Бывший офицер неторопливо собрал выигрыш, и, уходя, проронил:

– Я живу здесь же, в двадцать первом номере. Потрудитесь принять решение в течение часа.

Из паутины воспоминаний Синего кирасира вывел трепетный, слегка дрожащий женский голос:

– Мне кажется, вы совсем забыли о моем существовании.

– О нет, нисколько. Во всем виноват нежный аромат ваших духов. Он напомнил мне трагические события десятилетней давности.

– Трагические? А что тогда произошло?

– Пожалуй, не стоит трогать старые, вросшие в землю камни воспоминаний – никто не знает, что кроется под ними. Вы лучше объясните мне, для чего мы встретились именно здесь, а потом битый час в темноте карабкались на эту безжизненную скалу?

– Жаль, что вы начисто лишены романтики, – с притворным огорчением вздохнула женщина.

– Поверьте, это не так. Я просто уверен, что мы могли бы провести это время в более приятной обстановке.

– Но тогда это была бы проза, а мне хотелось поэзии. И все-таки, расскажите о том происшествии. Я сгораю от любопытства.

– А если эта история не на шутку взволнует вас?

– И прекрасно, значит, наш поэтический вечер удался. Да и погода чудесна! Посмотрите, какая полная луна! Словно спелый персик.

– Вы правы. Не будь ее, мы точно свалились бы в какую-нибудь пропасть. Хорошо, я выполню вашу просьбу, но с одним условием: платой за мою откровенность будет ваша любовь. Вы согласны?

– Ах, какие все-таки меркантильные существа эти мужчины! Во всем они преследуют выгоду! – с напускным возмущением произнесла дама.

– Вы согласны?

– А разве вы оставили мне выбор?

– Я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы максимально скрасить вашу участь, милая моя, – он обнял ее за талию и нежно коснулся губами мочки уха. Тело женщины содрогнулось, будто в сладкой истоме. Но вдруг она резко отстранилась и капризно произнесла:

– Ну же! Я слушаю вас! Продолжайте!

– Случилось так, что десять лет назад я встретил одну прекрасную, кстати, весьма похожую на вас, незнакомку. Ее муж – самодовольный боров – был очень азартным картежником. Однажды он проиграл мне сумасшедшие деньги, которых у него с собой не было. И я предложил ему сделку – вексель в обмен на одну ночь с его женой.

– Господи, какой же вы кова-а-арный! – нараспев произнесла женщина, закрыла лицо ладонями и стыдливо покачала головой.

– Ну, вот видите? Я же предупреждал вас! А может, прекратим щекотать друг другу нервы и отдадимся нашим чувствам? – он поднес к губам маленькую ручку и начал целовать пальцы. – Отчего вы так дрожите? Вам холодно?

– Здесь не жарко. – Он тут же набросил на ее плечи летний пиджак с бутоньеркой и остался в светлой жилетке-пике, выбитой модными выпуклыми рубчиками.

Мужчина невольно залюбовался красавицей – легкий ночной ветерок едва теребил ее локоны, а большие глаза в обрамлении длинных ресниц наполнились двумя крупными бусинками слез. Они были точно такие, как те, что выкатились из глаз Елены в тот памятный вечер.

– Продолжайте, я прошу вас!

– Если бы я был индусом, то подумал бы, что ее душа вселилась в вас.

– То есть вы хотите сказать, что эта несчастная умерла? – Ее брови взметнулись вверх трагическими запятыми.

Синий кирасир печально кивнул и вновь, будто по мановению волшебной палочки, перенесся в прошлое.

В номер робко постучали. Затушив папиросу, постоялец метнулся к двери и распахнул ее – на пороге стоял Фартушин. Его волосы растрепались и торчали сердитыми вихрами; белки глаз покраснели, нижняя губа нервно вздрагивала.

– Что вам угодно? – сухо спросил явно разочарованный хозяин комнаты.

– Разрешите? – не зная, куда деть руки, он пытался спрятать их за спиной.

Синий кирасир затворил дверь и указал на стул. На его лице проступила легкая гримаса брезгливости.

– Итак, любезный?

Фартушин неожиданно подскочил и заходил по комнате, схватившись за голову.

– Вы поймите, я не могу пойти на ваши условия! Мы ведь только что поженились! Да как же я буду жить с ней после этого? Вы себе это представляете? А? Вы жизнь мою губите! Без ножа режете! Да что вы стоите и молчите как истукан! – закричал он. – Неужели у вас не найдется хотя бы толики сострадания? А вот вы, окажись на моем месте, как бы вы поступили? – упав на стул, он понурил голову и запустил пальцы обеих рук в густую шевелюру.

– Я? – переспросил Синий кирасир и, поймав зрачки своего недавнего соперника, вперил в них острый взгляд. – Застрелился бы!

– Право, это выход! Я именно так и поступлю. Но моя смерть – запомните! – нотариус погрозил пальцем. – Дегтярным пятном ляжет на вашу совесть, если, пардон, она у вас еще осталась. – Он вновь стал метаться из угла в угол, потом стал и жалостливо прогнусавил: – Проявите великодушие, милейший, дайте отсрочку!

«Мастер» недоуменно поморщился:

– Послушайте, здесь вам не балаган на святой неделе! Я и так к вам излишне снисходителен. – Он щелкнул крышкой карманных часов. – Для принятия решения у вас осталось не более двадцати минут. А выбор чрезвычайно разнообразен: либо деньги, либо Елена, либо… аu revoir!

Несчастный игрок вытер ладонью мокрый лоб и, дыша как опоенная лошадь, поплелся в коридор.

Совсем скоро кто-то трижды, с равными интервалами, постучал в дверь. Это была Елена. Теперь на ней был надет модный костюм из юбки, пиджака и белой блузки. Стыдливо опустив голову, она начала расстегивать пуговицы.

– Что вы делаете?

– А разве вам нужно не это?

– Да, я мечтал провести с вами ночь, но это не значит, что вы должны услаждать меня, как наложница. Напротив, это я постараюсь сделать все возможное, чтобы часы, которые отвел нам Господь, остались в вашей памяти на всю жизнь. А близость – не скрою, я бы очень ее желал – но она произойдет лишь в том случае, если вы сами этого захотите.

– Вам нравится роль благородного разбойника? Интересно посмотреть, насколько вас хватит. Надеюсь, вы скажете, когда я могу быть свободна.

– Через восемь часов – в девять утра. А сейчас я устрою в вашу честь небольшой праздник. – Синий кирасир потянул за веревку звонка, и тотчас же появился коридорный с плутоватыми, по-восточному раскосыми глазами. Приняв заказ, он удалился. Довольно скоро официант вкатил столик, заставленный закусками, фруктами и серебряным ведерком, из которого выглядывало французское шампанское. Сердце гостьи постепенно оттаяло, и она пригубила немного вина. За разговорами время летело незаметно. Елена от души смеялась над анекдотами и сценками из армейской жизни бывшего гвардейского поручика. А он шутил, кривлялся и изображал растолстевших кавалерийских генералов, неспособных без посторонней помощи запрыгнуть в седло. А чего стоил его рассказ о старой забаве, именуемой игрой в «медведя», когда офицеры выкладывали на заставленный бутылками стол всю имеющуюся в их карманах наличность и каждый поочередно выпивал десять рюмок с разным содержимым. После чего один из них – самый младший – подавал команду: «Медведь идет!» И сразу же кирасиры прятались под стол. После того как все участвующие в игре оказывались внизу, раздавался второй окрик: «Медведь ушел!» Теперь нетрезвые игроки вылезали обратно, и, прокричав хором: «Кирасиры Ея Величества не страшатся вин количества!», продолжали все сначала, а самый охмелевший кавалерист, не сумевший выбраться на свет божий, так и оставался храпеть где-то у ног товарищей. Он считался проигравшим и терял свои деньги. Так длилось до тех пор, пока за столом не оставался самый крепкий вояка. Ему-то и переходили мятые, залитые вином, водкой, пивом и бог весть чем еще ассигнации.

А разве можно было без смеха слушать историю о церемонии приготовления истинно офицерского напитка – «жженки»! Для нее, воспитанной среди заботливых нянек, строгих тетушек и чопорных гувернанток, это было так же непривычно и ново, как для старого грешника житие святых подвижников Киево-Печерской лавры.

– Значит, так, – рассказывал он, – берется большой жбан с вином и ставится посередине комнаты. Сверху кладутся две перекрещенные шпаги, а на них – сахарная голова, обильно политая ромом, которая тут же поджигается. Сахар плавится и, шипя, капает в вино. Для того чтобы ром не разгорался слишком сильно, его время от времени поливают шампанским. И этот воистину «дьявольский напиток» черпаком разливают в стаканы. Я вас уверяю – любой, кто отведал «жженки», на утро не оторвет голову от подушки. По крайней мере, мне таких молодцов встречать не доводилось.

За разговорами и «Вдовой Клико» время пролетело незаметно, и вот уже за окнами забрезжил рассвет. Золотой солнечный луч пробился сквозь занавеску и лег на стену. Заметив, что ночь прошла, Елена загрустила.

– Вы странный человек, отказались от целого состояния и все ради того, чтобы просидеть вот так со мной всю ночь?

– А разве вам было плохо? – он улыбнулся мягкой и доброй улыбкой.

– Я никогда не забуду этот вечер.

– Вы мне позволите вас поцеловать?

– Да, – покорно ответила Елена, еще не подозревая, что, едва почувствовав тепло его губ, она провалится в бездну сумасшедшей страсти.

…Они проснулись от громкого стука в дверь. На пороге стоял коридорный, а рядом с ним пьяный Фартушин.

– Она умерла? – не унималась дама.

– Что?.. Ах да… – очнулся от забытья Синий кирасир. – Она… отравилась.

– Откуда вам это известно?

– Как только ее забрал муж, я не мог найти себе места. Я пытался заснуть, но во сне я бредил, кричал и просыпался каждые четверть часа. Злость на судьбу, на мир, на себя самого меня мучила, грызла, подступала к горлу и душила. И тогда я решил снова увидеть ее. Я купил роскошный букет белых лилий и пробрался по карнизу второго этажа до ее окна. Мне повезло – балкон был открыт (я это понял по занавеске, которую выдувал ветер). Одно движение – и я очутился в комнате. Она лежала на кровати, глаза были закрыты, а руки вытянуты вдоль туловища. «Спит, наверное», – подумал я и положил рядом цветы. Но вдруг я обратил внимание на лист веленевой бумаги с названием гостиницы – знаете, такие кладут обычно в бювары постояльцам. На первой строчке чернели три слова: «Прощайте, я ухожу». Я взял ее за руку – она была холодной. Письмо, адресованное мне, я забрал и тем же путем прокрался назад. В этот же день я покинул Кисловодск. Уже в Москве из газет я узнал, что ее мужа обвинили в смертоубийстве – нашлись свидетели, слышавшие, как он грозился ее отравить. Предъявив бумагу, я мог бы легко снять с него любые подозрения, но зачем? Ведь он – единственный, кто виновен в этой трагедии. Поди, за десять лет сгнил уже на каторге. А записка Елены с тех пор стала моим талисманом… она всегда со мной.

– Вы мне ее покажете?

– Только в том случае, если вы будете послушной девочкой. Вы разбередили мне душу, и я, как влюбленный гимназист, с вами разоткровенничался. И ночь сегодня необычная, и свидание наше странное. Послушайте, я никак не могу понять, зачем вы привезли меня сюда?

Будто не слыша вопроса, она спросила:

– Скажите честно, вы – шулер?

– Ах даже так? Господи, да зачем вам это!

– Я прошу вас, ответьте. Для меня это очень важно! – она подняла голову и уколола его острым, как пика, взглядом.

– Ну что вы, мадам! Успокойтесь. Это слово для меня оскорбительно. Я всего-навсего человек, который исправляет ошибки Фортуны. Кстати, для того чтобы быть удачливым игроком, совсем не обязательно жульничать. Люди предсказуемы, а их поступки однообразны. И от этого, право, жить иногда становится неинтересно. Но довольно патетики, мы отвлеклись от того, ради чего я забрался на эту вершину. Идите ко мне! – в театральном жесте Синий кирасир поднял обе руки, делая вид, что пытается дотянуться до женщины, и в этот самый момент поскользнулся, потерял равновесие и качнулся назад.

– Не всегда стоит хватать то, что само идет в руки, – сказала она и легонько, будто играючи, толкнула его в пропасть.

 

27. В Аликоновском ущелье

Голубое небо с мелкими, едва заметными облаками, напоминавшими то ли комки ваты, то ли рассыпанный снег, обещало ясный солнечный день – один из тех, которыми по праву славился Кисловодск. Но ближе к обеду в городской участок поступило сообщение о том, что у самого подножия скалы, носящей лирическое название Замка коварства любви, пастухи случайно наткнулись на труп мужчины. Как следовало из донесения, погибший, вероятнее всего, относился к одному из уважаемых в обществе сословий.

Круше, живший в том же отеле, что и Ардашев, был сразу извещен о случившемся. Уже спускаясь вниз по лестнице, он случайно встретил присяжного поверенного, возвращающегося в номер после терренкура. Узнав о произошедшем, Клим Пантелеевич и доктор Нижегородцев отправились вместе с капитаном. Правда, в коляску втиснулся уже знакомый, вызванный недавно из Ессентуков судебный следователь Азарий Саввич Боголепов. Расстояние до места происшествия составляло всего пять верст, и потому, когда фиакр остановился, о неудобствах все забыли.

Скала «Le Chateau Astice et l’Amour» – одно из самых живописных мест округи – относилась к числу достопримечательностей, часто посещаемых отдыхающими. По своим очертаниям она напоминала величественное средневековое сооружение и находилась в ущелье прямо по течению реки Аликоновки. У его подножия виднелось несколько беседок, а около них – ресторан, перед которым благоухал цветник. Такое необычное название это творение природы получило благодаря старой легенде, повествующей о трагедии, случившейся здесь много столетий назад. Суть ее такова: молодой пастух влюбился в юную красавицу – дочь горского князя, но ее отец был против неравного брака и решил выдать девушку за богатого соседа. Пойти против воли родителя она не могла. От безысходности влюбленные поклялись, что скорее погибнут, чем разлучатся. И на рассвете, когда затрубили трубы и во двор князя въехали сваты жениха, несчастная пара уже поднялась на скалистую вершину, чтобы вместе броситься в пропасть. Первым, как и подобает джигиту, с головокружительной высоты шагнул юноша Али Конов. Он упал на острые камни и погиб. Увидев, что возлюбленный мертв, княжеская дочь испугалась, и, нарушив клятву, не стала прыгать. В скором времени она вышла замуж за нелюбимого старика. Вот потому-то скалу и прозвали Замком коварства и любви, а ущелье Аликоновским.

Рядом с трупом дежурил полицейский урядник. Завидев парную коляску, он махнул рукой. Пройдя саженей триста по камням и зарослям тамариска, процессия наконец добралась до места происшествия. Тело распростерлось на животе, голова была повернута в сторону, а правая нога, очевидно сломанная, была неестественно вывернута. В уголках рта запеклась белая слюна, а на лице застыло удивление, как будто покойник до самого конца не мог поверить в то, что с ним происходило.

Нижегородцев перевернул труп на спину и после непродолжительного осмотра вымолвил:

– Смерть наступила приблизительно часов десять-двенадцать назад. Причина – множественные повреждения черепа и других органов. Это и неудивительно – бедолага летел почти с самой вершины.

– И зачем ему приспичило ночью карабкаться на гору? – вздохнул следователь.

– Бог мой! – воскликнул Ардашев, – да это же князь Вернигорин! – Клим Пантелеевич опустился на корточки, склонился над головой покойника и зачем-то понюхал его волосы.

– Князь? – застыл на месте Круше. – Час от часу не легче!

– Что ж, господа, я умываю руки. Это несчастный случай, так что никаких оснований для возбуждения уголовного дела нет, – зевнул Боголепов, и на его лице проступило сонное равнодушие.

– Я бы не торопился с выводами, Азарий Саввич, – возразил присяжный поверенный.

– Давайте-ка прежде его обыщем, – предложил Круше. – Он запустил руку в один брючный карман погибшего, потом в другой и с сожалением заметил: – Ничего нет.

– Возможно, найдется его сюртук. Он должен быть где-то здесь. – Ардашев медленно побрел по склону, осматривая местность. Его примеру последовали остальные.

Минут через пять послышался восторженный возглас Боголепова – в руках он держал темный пиджак с гвоздикой-бутоньеркой. Из внутреннего отделения он вытащил игральную карту и молча ее продемонстрировал.

– Господи, опять дама! – удивленно выпрямился Круше, и его долговязая фигура стала еще выше.

– Да, но на этот раз червовая и опять с глазетной колоды! Однако, господа, постойте, – и Боголепов поочередно выудил портсигар, карманную зажигательницу, деньги и золотой зажим. – Вот теперь все – больше ничего нет.

– Позволите? – Клим Пантелеевич протянул руку к серебряному портсигару. Раскрыв его, он некоторое время осматривал содержимое, затем вытащил несколько папирос, а уже из-под них – свернутую вдвое записку из розовой бумаги с двумя нарисованными голубками. Он прочитал:

«Дорогой князь, я буду ждать вас завтра в 11 вечера, у цветника перед рестораном Замка коварства и любви. Наконец-то, мой милый обожатель, вы получите то, что давно заслуживаете. Нежно целую и с нетерпением считаю минуты до нашей встречи.

Любящая Вас, А. В.».

Боголепов задумчиво потер переносицу.

– Выходит, этот субъект был здесь не один, а с дамочкой, – растерянно заметил он. – Тогда возникает два вопроса: во-первых, кто она? а во-вторых, куда она подевалась?

– Пожалуй, не мешало бы также выяснить, как она сюда добралась и кто увез ее обратно, – обходя труп, проговорил Ардашев. – Одно несомненно – мы столкнулись с убийством, которое продолжает череду преступлений, начавшихся еще в Ессентуках. Вполне вероятно, что все злодеяния – дело рук женщины. А этот несчастный, скорее всего, карточный жулик. На днях я был свидетелем того, как «его сиятельство» умело обобрал до нитки Бухарского эмира. Скорее всего, он такой же «князь Вернигорин», как и предшествующие – «купец Изюмов», «граф Орловский» и «редактор «Биржевых ведомостей» Заславский». Ясно, что погибший шел на свидание. На это указывает не только бутоньерка в петлице, но и запах дорогих духов, коими он умастил свои волосы. Но дама сердца его не пощадила, и даже несмотря на то, что он укрывал ее от холода. Я не сомневаюсь, что злоумышленница обыскала карманы и, уже будучи уверенной, что ее записки нигде нет, бросила пиджак, не забыв, однако, оставить очередную карту. Тот факт, что женщина не догадалась вынуть несколько папирос, лишний раз доказывает, что она, скорее всего, не курит. Ведь любой, кто подвержен этой вредной привычке, прекрасно осведомлен о маленькой хитрости курильщиков. Забирать же с собой пиджак – прямую улику – ей было очень опасно, ведь возница наверняка бы заподозрил неладное. Я думаю, в этом случае он бы доставил ее прямиком в участок. Надо бы допросить извозчиков, возможно, они смогут описать пассажирку.

– Это уж, Клим Пантелеевич, не сомневайтесь – допросим. Только я все-таки никак не пойму, ну на кой черт нужно было забираться так высоко да еще и ночью? – поднял в недоумении брови, Азарий Саввич. – Зачем, спрашивается, тащить жертву на самую верхотуру? Уж если очень тебе неймется – заколи ножичком, как в Цандеровском институте, или всади пулю в лоб, как в Курзале!

– Одно дело ударить стилетом, когда жертва лежит на животе и мирно дожидается массажа, а другое – когда на человеке надета верхняя одежда и он к тому же еще и двигается. Что же до малокалиберного оружия, то использовать его в этих условиях – почти стопроцентное фиаско.

– А с чего вы взяли, что дама искала записку? – не унимался Боголепов.

– Тут все просто. Золотой зажим лежал отдельно от денег. Это произошло потому, что злодейка сняла его, пытаясь убедиться, что между купюрами не затесалась ее бильеду́. Надеть зажим обратно на толстую пачку банкнот ей оказалось не под силу – посмотрите, какой он тугой! – вот она и оставила эту затею.

– А вон и больничные дроги подоспели, – прервал Ардашева Нижегородцев. – А не пора ли нам вернуться, господа, а то жарковато становится.

Солнце висело в зените и нещадно палило землю. Вдалеке слышался гудок дачного паровоза «кукушки», прозванного так за свой тонкий свист, да окрик пастуха, гнавшего отару к зеленым горным пастбищам. Южное лето пылало июльским зноем.

 

28. Бильбоке

[38]

у «Дамского каприза»

Зеркальная гладь отбрасывала от поверхности воды бесполезные лучи, так и не сумевшие ее нагреть. Пруд, питавшийся из Семиградусного родника, зимой и летом сохранял одну и ту же, ставшую частью своего названия температуру – семь градусов по Реомюру. Облака, деревья и склоны окрестных гор находили в нем собственное отражение, образуя таинственный потусторонний мир, в который, кажется, можно было легко попасть, стоило лишь шагнуть с каменного парапета вниз.

«Наверное, именно в таких местах и находится дорога к иным измерениям – место, где встречается прошлое и будущее», – подумал Ардашев, доставая из жестяной коробочки прозрачную конфетку.

Вероника Альбертовна, поглощенная душещипательным сюжетом «Графини де Монсоро», окружающих красот не замечала. Поодаль, на соседней лавочке, так же мирно коротали день Нижегородцевы, недавно вернувшиеся из библиотеки. Судя по всему, им посчастливилось отыскать нужные книги. Для полноты идиллии не хватало только Варяжских. Но если вчера Аделаида Александровна, сославшись на приступ почечных колик супруга, с нескрываемым сожалением была вынуждена остаться в гостинице, то на завтраке уже Осип Осипович сообщил о внезапном приступе мигрени, свалившем наповал его молодую жену. Словом, второй день эта удивительная пара отлеживалась в «Гранд-отеле». И это обстоятельство приводило остальную часть компании в легкое уныние. В особенности это касалось Клима Пантелеевича и Николая Петровича, которых хоть и нельзя было безоговорочно отнести к сладострастным сатирам, но все же лицезреть очаровательную блондинку им было явно по душе.

Полуденную тишину нарушали доносившиеся со стороны мостика «Дамский каприз» веселые возгласы двух барышень, играющих в бильбоке́. Время от времени Ардашев бросал взгляд в ту сторону, искренне радуясь, когда младшей из девочек удавалось поймать в чашечку непослушный, привязанный на веревочке шарик.

– Простите за беспокойство, – раздался сзади знакомый голос. Обернувшись, Ардашев узрел неразлучную с недавних пор пару – жердеподобного сухощавого Круше и пузыреобразного коротышку Боголепова. – Приносим искренние извинения, но мы будем вам очень признательны, если вы согласитесь уделить нам несколько минут.

– Да уж, не сочтите за труд, – поддержал коллегу следователь.

Когда все четверо уединились на дальней скамейке, капитан спросил:

– Позвольте полюбопытствовать, господа, а была ли с вами вчера вечером Аделаида Варяжская? Скажем, с десяти и до полуночи?

– Осип Осипович неважно себя чувствовал, и его жена осталась в номере, – растерянно ответил Нижегородцев. – А в чем, собственно, дело?

– Вы ведь довольно хорошо знакомы с этой дамочкой, не правда ли?

– Дружим семьями, Азарий Саввич. Да вот и Вениамин Янович не раз бывал с нами.

– Случалось, – подтвердил Круше. – Кстати, насколько мне известно, с Варяжскими вы познакомились еще в Ессентуках, верно? Помнится, вы говорили, что они тоже занимались в Цандеровском институте… да и на даче у Кавериной Аделаида Александровна присутствовала…

– Эка вы куда хватили! – сердито насупил брови эскулап. – Так недолго и меня с женой заподозрить!

– Бросьте, доктор! О вас, слава Всевышнему, речь не идет. Мы безусловно понимаем, насколько вам неприятен наш разговор. Вот потому-то мы и пришли к вам посоветоваться и, возможно, развеять часть наших сомнений.

– Какие у вас имеются основания, для столь серьезных обвинений? Быть может, вы нашли на записке отпечатки ее пальцев?

– К сожалению, Клим Пантелеевич, они почти нечитаемы. Но и без этого улик достаточно. Помните, когда был отравлен шулер Шарок, я составил список присутствующих лиц с указанием их паспортов? Так вот, исходя из него, видно, что лишь одна дама имела инициалы «А. В.», то есть «Аделаида Варяжская». Поскольку Николай Петрович подтвердил, что знакомство с Варяжскими проистекает еще со времени вашего нахождения в Ессентуках, то все сходится: Аделаида могла совершить преступление в массажной комнате Цандеровского института и подсыпать в табачницу стрихнин в игорной. А пройти незамеченной в ложу Курзала, когда в зале погас свет, и застрелить Заславского – и того проще. И вот теперь она расправилась с князем Вернигориным. Оговорюсь, что пока мы не совсем уверены, что он и в самом деле князь. Я запросил по телеграфу наших санкт-петербургских коллег, и со дня на день мы ждем ответ.

– А убийство на Георгиевской? Это тоже проделки Варяжской?

– Нет. Здесь я полностью согласен с вашей версией. Это, по-видимому, дело рук другого преступника, который, вероятно, совсем не связан с остальными злодействами. Согласитесь, хрупкая женщина не смогла бы спеленать такого амбала, каким был Лещ.

– А мотив?

– Здесь мы пока в неведении, однако я надеюсь, что Аделаида Александровна проявит благоразумие и чистосердечно во всем сознается. Поверьте, господа, для ее ареста имеются все основания: как нам стало известно от горничной, вчера Варяжская отлучалась из номера. Я подозреваю, что она сказала мужу, что проведет вечер в вашем кругу, а вам сообщила, что останется в номере, тогда как сама отправилась к Замку коварства и любви. Эта ложь – не единственная ее оплошность. Мне посчастливилось, и я отыскал того самого извозчика, который возил странную, как он выразился, пару к Замку. Действительно, обратно он отвез только одну даму. Она сказала ему, что якобы рассорилась с ухажером. Конечно, Аделаида не остановилась около «Гранд-отеля» – да это и понятно, – но, несмотря на это, он сумел ее опознать. Утром, пока Осип Осипович ходил на завтрак, возница под видом электрика вошел в их номер. Правда, абсолютной уверенности у него нет, но свидетель говорит, что Аделаида очень похожа на ту самую пассажирку. Да, чуть не забыл – Варяжская заплатила автомедону тройную таксу. От счастья он пропьянствовал всю ночь. Если бы не местный агент, я бы его не отыскал.

– А может, не следует торопиться? – почти взмолился Нижегородцев. – Да разве он мог ночью кого-то запомнить? А утром, сами же говорите, на больную голову опознавал… Вы бы допросили ее сперва, а уж потом и решали…

– Нет, это несомненно так – сперва допросим-с… Кто знает, а вдруг у нее алиби имеется? – здраво рассудил следователь.

– Я настаиваю, господа, чтобы прежде вы провели сличение почерка Аделаиды с текстом любовного послания. Надобно отыскать более ранние образцы письма Варяжской, после чего продиктовать ей текст, в котором встречались те же слова, что и в записке. А затем все необходимо сравнить и вынести уже окончательное суждение.

– А кто будет этим заниматься? – усомнился Круше. – Это дело новое, и даже у нас в Пятигорском управлении таких специалистов днем с огнем…

– Значит, вызывайте из Владикавказа! Это, господа полицейские, уже ваша забота! – Ардашев на секунду задумался. – А вообще-то можно попробовать обойтись и своими силами. В четвертом номере «Вестника полиции» весьма подробно описывались принципы графологического исследования. Лучше всего это делать по методу всем известного господина Бертильона. Для этого нам понадобится учитель словесности, полицейский фотограф, художник и сильная лупа или микроскоп.

Чиновники недоуменно переглянулись.

– Что ж, если вы запасетесь терпением, я вам коротко объясню. Прежде всего придется изучить общие характеристики построения почерка заподозренного лица: наклон букв, размер строчек и поля (одни люди оставляют большие поля, у других их совсем нет, у третьих – они слева, у четвертых – справа, у пятых – они ровные, у шестых – зигзагообразные). Затем следует обратить внимание на особенности орфографии, пунктуации, частоту использования тех или иных частей речи. Важна даже расстановка запятых и расстояние между словами. Следует выбрать одинаковые буквы в разных словах и изучить манеру их написания. Дальше – работа фотографа, который должен будет отснять те особенности деталей письма, на которые укажет словесник и художник. Увеличив их в 2–3 раза, мы пронумеруем каждую лексическую единицу и составим две таблицы: в первой будут слова и буквы исследуемого документа, сиречь нашей бильеду́, а во второй – слова и буквы, взятые у Аделаиды. И только после этого с помощью микроскопа мы сможем изучить характер начертания отдельных единиц, например: начинается ли она с толстого или тонкого штриха, на каком месте буквы имеется самый большой нажим и каким поворотом пера воспроизведена каждая линия. По окончании детального исследования можно прийти к действительно компетентному заключению.

Боголепов зачем-то водрузил на нос очки, прокашлялся и с серьезным видом провещал:

– Весьма лестно, уважаемый Клим Пантелеевич, что я знаком со столь умным человеком. Вижу, вы неплохо разбираетесь в тонкостях следственной работы. Тем не менее я буду поступать так, как мне велит долг и подсказывает жизненный опыт. А это значит, что мне придется эту пташку арестовать, и поверьте, я не премину это сделать в течение ближайшего часа. Что ж до всяких там заключений по чистописанию – не волнуйтесь: все проверим и сравним. И в этом я прежде всего хотел бы надеяться на вашу помощь. Позвольте откланяться.

– Да, чуть не забыл вас уведомить, – Круше повернулся к адвокату, – несколько дней назад я распорядился, чтобы Стильванский лишил Фартушина возможности что-либо рисовать – у него забрали бумагу и карандаши. Таким образом, если в Хлудовской больнице снова появятся его художества, то, значит, он получает рисунки извне. Запрет продержится до того момента, пока Варяжская не сознается.

– Ну это же глупо!

– Вы уж простите, Клим Пантелеевич, но это нам решать, – сухо отрезал полицейский. – Честь имею.

– Ну и парочка, – в сердцах выговорил доктор, глядя вслед удаляющимся чиновникам. – Почти по Чехову – толстый и тонкий.

– Раве что в смысле комплекций, – согласился Ардашев.

Открывая коробочку монпансье, он краем глаза заметил, как одна из девочек, играющих в бильбоке́, – та, чьей победы он желал, – уронила шарик.

 

29. В следственной камере

Появление городового в номере Варяжских было для них неожиданностью. Осип Осипович то и дело причитал, сморкался и подобострастно заглядывал в глаза стражу порядка, пытаясь выяснить у него причину срочного вызова жены к судебному следователю. Жути нагоняла и повестка, предъявленная полицейским. На отпечатанном типографским способом бланке после слова «вызывается» стояла пугающая чернильная дописка «на допрос». Никаких пояснений сопровождающий не давал и на вопросы отвечать отказывался. Пытаясь успокоить супругу, титулярный советник безостановочно твердил, что произошло явное недоразумение и власти во всем разберутся. В отличие от мужа Аделаида отнеслась к происходящему на удивление спокойно и даже с юмором. Она не позволила мужу беспокоить Ардашевых, заявив, что максимум через полчаса вернется обратно.

Усевшись в полицейскую пролетку, мадам достала надушенный платок и приложила к носу, спасаясь таким образом от невыносимого запаха пота, исходившего от расположившегося по соседству «фараона». Окончательно у нее испортилось настроение в тот момент, когда она вошла в участок. Серые стены, скрипучие облезлые полы, нахально-слащавые взгляды полицейских бесцеремонно рассматривающих невесть откуда взявшуюся красотку.

Судебно-следственная камера № 9 была пуста. Городовой указал на стул и удалился, объяснив, что следователь скоро будет. Обстановка в комнате была, прямо скажем, спартанская: продавленный матерчатый диван, бывший когда-то красного цвета, письменный стол, несколько стульев, керосиновая лампа с зеленым абажуром и два портрета на стене – Николая II и Столыпина. Старый шкаф, нагруженный под завязку пухлыми папками и сводами законов, покосился на одну сторону и напоминал часового, заснувшего у стены. Пахло керосиновым чадом и «персидским порошком» – верным средством от клопов.

Прошел почти час – никто не появился и только настенная кукушка, словно старая бабка, прокашляла девять раз, зашипела и, подумав, крякнула еще дважды. А в голову лезли мысли, длинные и одинаковые, как рельсы. Догадки, домыслы и опасения – одни страшнее других. Отчего-то вдруг вспомнилась случайная встреча в Казани с арестантками, которых вели под конвоем. Стало жутко и тоскливо. Захотелось плакать. И когда из глаз уже была готова выкатиться первая слезинка – открылась дверь. В кабинет вошел невысокий толстый господин в темно-синем мундире с бритым лицом и с какой-то мерзкой косичкой на макушке, уложенной спиралью. «Ну и тип! – пронеслось в голове у Варяжской. – Наверняка холост и, скорее всего, пользуется услугами желтобилетниц или, в лучшем случае, овдовевшей кухарки». Дойдя до стола, он развернулся в пол-оборота и наигранно осведомился:

– А вы, простите, по какому вопросу?

– Вот, извольте, – Аделаида протянула повестку.

– Ах, да-да-да, – шлепнул себя ладонью по лбу чиновник, и от этого его укладка подпрыгнула вверх, словно блин на сковородке. – Стало быть, вы и есть Аделаида Александровна Варяжская, так?

– Да.

– Вот и хорошо. – Чиновник водрузил на мясистый нос очки, макнул перо в чернильницу и уточнил, собираясь записывать: – Аделаида Александровна Варяжская, года рождения-с?

– Восемьдесят четвертого…

– Вот и чудненько. А сословия, простите, какого-с?

– Дворянского.

– Замужем?

– Да.

– Ну вот и замечательно. А мужа любите? – спросил он, глядя исподлобья.

– Что? – оскорбилась дама. – А какое вам до этого дело?!

Следователь снял очки, снова пригладил макушку, будто проверяя на месте ли косичка, и медленно, с ударением на каждом слове, проговорил:

– Меня зовут Азарий Саввич, а фамилия моя Боголепов. И вам, душечка, ее надо бы запомнить и повторять как Отче наш, потому что ваша дальнейшая судьба будет зависеть исключительно от меня. И теперь я буду решать, с кем и в какой арестантской камере вы будете сидеть.

– Да как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! Что за вздор вы несете? – возмутилась Варяжская, но в голосе ее явственно прозвучали две плаксивые нотки.

Заметив это, Боголепов поднялся и, бесцеремонно наклонившись через стол, процедил:

– Вы подозреваетесь в предумышленном смертоубийстве князя Вернигорина. И на этот счет, поверьте, я располагаю вескими доказательствами.

– Позвольте, о каком князе идет речь? И как я могла кого-то убить? Что за бред!

– Вижу в кошки-мышки решили поиграть, да только не советую увлекаться. Что кошке игрушки, то мышке слезы. А записочку любовную вы тоже не писали?

Аделаида молчала. Неожиданно он изменил тон и вкрадчивым голосом провещал:

– Если вы хотите добиться снисхождения – вам надлежит чистосердечно во всем признаться. И тогда суд смилостивится и назначит вам более мягкое наказание. Итак, вы готовы отвечать на вопросы?

Сама не зная почему, Аделаида послушно кивнула головой. Она вдруг поняла, что у нее просто не хватит сил победить этого человека, как нельзя искоренить вселенское зло (оно подобно бессмертному дракону – на месте одной отрубленной головы вырастает другая). Ощущение непонятного страха сковало ее, и она почувствовала, как по животу загулял неприятный холодок. Но в ту же самую секунду ее мозг, справившись с паникой, обрел способность хладнокровно оценивать происходящее. А слезинка все-таки не удержалась и упала на платье.

– Успокойтесь, золотая моя, – зафамильярничал Боголепов и полез в карман за платком, да вовремя опомнился – доставать замызганную тряпку было совестно. – Признательно сказать, мадам, в ином разе я бы не осмелился беспокоить вас вопросами, но теперь вынужден это делать. Скажите, где вы были вчера ночью с десяти до двух.

– В номере, где же еще? – неуверенно ответила она и бросила на него беспорочный взгляд.

– Вот хорошо, вот и умница, в гостинице, значит, была, – затараторил Азарий Саввич, – оно и понятно, где еще жене находиться, если не в собственной постельке да рядом с благоверным, да? – Он скривил ехидную гримасу и медленно выговорил: – А вот Осип Осипович засвидетельствовал, что в комнате вас и в помине не было! Думаете, мы зря здесь штаны просиживаем? Нет-с! Кой-чему научены! Пока вы здесь государя-императора рассматривали, я вашего мужа допросить успел. Ох и жидок он на расправу! Вот уж поверьте: как только вы за решеткой окажетесь, бросит он вас и не задумается! Только все это пошлые сентенции, moralité, если хотите. Давайте вернемся к главному вопросу: где вы были с десяти вечера до двух ночи?

«Господи, до чего ж он мерзок!» – подумала Аделаида.

– Я была с друзьями, – произнесла блондинка с застенчивой неловкостью.

– Вот и славно, голубушка! Выходит, недоразумение разрешилось. У друзей, говорите, были – хорошо! А фамилии их назвать можете? Слово дворянина – как только они подтвердят ваши слова, отпущу вас тотчас же. Ну, что же вы, милочка, не тяните время!

– Я не знаю фамилий, только имена…

– А мне без разницы, – побагровел следователь, – хоть прозвища! Меня все устроит! Да только не надоело ли вам комедию ломать? А? Хватит, дорогуша! Тут все понятно: мужу наплели, что будете в компании адвоката Ардашева, а там – что останетесь в номере. Сами же, тем временем, свиданьице назначили князю. Забрались с ним на скалу, пиджачок попросили, холодно, мол, а потом столкнули несчастного кавалера с обрыва. И все вроде бы предусмотрели! Даже пиджак обратно на труп напялили! Только вот записочку свою не нашли. А ведь искали же, наверное? Да откуда было вам знать, что князь ее в портсигар спрятал! Узнаете? – он бросил на стол крохотный листок. – Здесь обнаружены отпечатки именно ваших пальцев! – соврал Боголепов.

Аделаида почувствовала, как у нее из-под ног уходит пол, а перед глазами появились розовые голубки, точно такие, как на бумажке.

– Что с вами! – испугался следователь и потянулся к графину с водой, но было поздно – Варяжская упала в обморок.

 

30. С покойником по душам

«Лошади переминаются с ноги на ногу, стонет колесная ось, и хрипло скрипит на телеге плохо сбитый сосновый гроб. А покойник ждет не дождется, когда его опустят в могилу, ведь для мертвых людей земля – что небо для птиц, что вода для рыб…

Знаешь, Леночка, я видел Шахновского. Он как раз и лежал в той самой домовине, которую притащили дроги. Граф почти не изменился, если не считать нескольких морщин на лбу да двух продавленных складок на губах. Его римский нос заострился и посинел; щеки провалились и пожелтели, а мочки ушей обвисли. Странная штука жизнь: я всем сердцем желал ему смерти, а когда она пришла, мне почему-то нерадостно. Его никто не отпевает. Все, кажется, о нем забыли. Правда, ближе к вечеру пришли два надзирателя и отнесли его в покойницкую. Я тоже зашел туда. Прости, но мне очень хотелось поговорить с ним. Ты, верно, догадываешься, о чем я его спрашивал. Он мне все рассказал. Оказывается, все было не так, как я думал, – ты первая его поцеловала… Шахновский мне клялся, что ты сама захотела иметь с ним близость. А в конце нашего разговора он почему-то сказал, что очень скоро мы все опять встретимся. Господи, какая чушь! Этого просто не может быть! Ты спрашиваешь, почему? Да потому, что сегодня тепло, светит солнце и щебечут птицы.

Это письмо я отошлю тебе утром. На этот раз его принесет ветер. Помнишь, как он трепал твои волосы, когда мы мчались на лихой тройке? Ты так задорно смеялась и в шутку называла меня площадным подьячим. Ах, как давно это было! И было ли?..

P.S. Еще на прошлой неделе эти бездарные людишки отобрали у меня бумагу и химический карандаш, который и так был сломан. Глупые, пусть тешатся. Зато мне помогает сама природа: небо – бумага, перо – мысли, а чернила – слова, которые ложатся на безоблачную голубую поверхность.

P.P.S. Но ведь граф говорил неправду?»

 

31. Червовый туз

Молва о том, что у Замка коварства и любви обнаружен еще один труп, а рядом – карта, разнеслась по городу быстрее, чем старые лошади дотянули тело Вернигорина до прозекторской Хлудовской больницы. Вдогонку первым слухам полетело еще известие об аресте злодейки, погубившей стольких грешников. И как ни пытался полковник Куропятников угрожать и уговаривать подчиненных, но все равно в полицейском «стаде» нашлась «паршивая овца», выболтавшая из корысти пятигорскому репортеру Эйдельману фамилию подозреваемой.

И уже утром следующего дня «Кавказский край» всколыхнул Воды сенсационной статьей под названием «Благоухающая смерть», в которой падкий до жареных фактов журналист пояснял, что имя злодейки Аделаида, и в переводе с древнегерманского языка оно означает «благоухающая». Однако этого ему показалось мало и он упомянул ее фамилию. Со свойственной всем газетчикам издевкой, Эйдельман вволю поиздевался над женщиной, вылепив из нее исчадие ада. Досталось и ее «престарелому супружнику», стараниями журналиста превратившегося чуть ли не в соучастника всех ее душегубств.

Под утро, когда Осип Осипович, не ложившийся спать всю ночь, сомкнул веки, перед его номером послышался чей-то смех. Поднявшись, он нашел подсунутый под дверь печатный пасквиль, который вывел скромного чиновника из себя.

Последующие события, в статье «Страус Эму» на Воронцовском проспекте» во всех красках описал «Пятигорский листок» – давний конкурент «Кавказского края»:

«Вчера, служащий губернского правления г. Казани, титулярный советник Варяжский О.О., чья честь была попрана известной статьей «Благоухающая смерть», решил отомстить ее автору и отправился в Пятигорск. Однако драться с иудеем на дуэли он почел постыдным. И тогда он прибегнул к довольно необычному способу расправы. Зайдя в комнату, где Гирша Эйдельман в одиночестве готовил материал к новому номеру, Варяжский представился и заявил, что приговаривает журналиста к вечным мукам. И если Эйдельман вылил на его голову море лжи, то он опрокинет на последнего всего лишь полштофа серной кислоты. С этими словами мститель выплеснул содержимое бутылки в обидчика. В ту же секунду репортер почувствовал, как у него на лице начала лопаться кожа и заслезились глаза. Придя от страха в неистовство, с криком «Спасите!» он выпрыгнул из открытого окна, сбил с ног мирно шествующего городового и бросился к аптеке. Оторопевший полицейский кинулся вдогонку. Вскоре Гирша оказался в участке, где стражи порядка не могли отказать себе в удовольствии намять бока этому надоевшему всем выскочке. Естественно, никто не поверил его россказням о серной кислоте ввиду того, что повреждений у задержанного обнаружено не было. А секрет Варяжского был прост: вместо H 2 SO 4 в бутылке находился газированный Нарзан, пузырьки которого, попав на лицо репортера, создали неприятное ощущение, сходственное с ожогом. Обуреваемый страхом газетчик был просто не в состоянии трезво оценить ситуацию. Спешим заметить, что это всего лишь наши догадки, поскольку следов шипучей жидкости на одежде или лице Эйдельмана полиция не усмотрела. Это и неудивительно, ведь Гирша несся со скоростью страуса эму и даже обогнал автомобиль директора Вод, двигавшийся в попутном направлении, да и Реомюр вчера показывал 29° в тени. Следственно, остроумный г-н Варяжский не оставил никаких шансов редакции «Кавказского края» привлечь его к ответственности».

На следующий день, расплатившись, Осип Осипович тихо покинул номер фешенебельного отеля. Как позже выяснилось, титулярный советник, чтобы сэкономить деньги, переехал на съемную квартиру, и некогда шумная компания уменьшилась до четырех человек. «Да и право же, – объяснял он, – кто знает, сколько времени придется провести в Кисловодске, ожидая пока недоразумение с Аделаидой не разрешится?» Настроение у всех было подавленное, и Ангелина Тихоновна даже вслух высказала мнение о досрочном отъезде домой. А Клим Пантелеевич, внешне казавшийся невозмутимым, ежедневно ходил на почту, ожидая каких-то известий. На расспросы Нижегородцева он отвечал уклончиво и всячески старался уединиться. Вероника Альбертовна чувствовала, что муж никак не может распутать клубок преступлений, и старалась лишний раз ему не докучать. Дни отдыха мелькали быстро, как в затяжной болезни.

И вот однажды, когда присяжный поверенный проходил мимо портье, последний попросил его к телефону. На проводе был доктор Стильванский. Находясь в нешуточной ажитации, он сообщил, что недавно на стене прогулочного дворика отделения для буйнопомешанных появился червовый туз. Причем после прогулки «провидца» никаких художеств не было. Кто и когда их разрисовал – непонятно. Понимая, что Фартушин этого сделать не мог, врач приказал перекрыть все входы и выходы и сам, вместе с надзирателями, начал искать посторонних. Но все усилия оказались тщетны – никаких третьих лиц, кроме больных и персонала лечебницы, обнаружено не было. В то же самое время, когда проводились поиски, Игнатий – привратник больницы – повез на кладбище гроб с телом почившего больного. Не прошло и получаса, как он пригнал взмыленную лошадь обратно. Ворвавшись с ходу в комнату доктора, бледный, с перекошенным от ужаса лицом старик, заикаясь и причитая, рассказал следующее: якобы уже на погосте, когда он достал молоток, чтобы забить гроб, крышка отодвинулась, и оттуда выскочила черная Смерть. Стоявший рядом с ним могильщик умер мгновенно, вероятно от паралича сердца, а старик от страха упал в обморок. Когда же он очухался, то никого рядом уже не было. Покойник же так и лежал в своем деревянном пристанище. Теперь сторож только и делает, что молится. Вероятнее всего, по словам главного психиатра, у этого несчастного уже прогрессирует душевная болезнь, вызванная повышенной нервной чувствительностью, возникшей в результате злоупотребления алкоголем. Но, как бы то ни было, доктор лично поехал осмотреть проклятое место в сопровождении двух надзирателей. Там, у вырытой могилы, комиссия и впрямь узрела мертвого работника погоста с вытаращенными от страха глазами. Рядом стоял гроб с прахом сумасшедшего.

По голосу Клим Пантелеевич понял, что эскулап в панике и не представляет, что делать.

– Сейчас буду, – коротко бросил Ардашев и, не теряя времени, вышел на улицу. Извозчик стоял неподалеку.

Миновав Тополевую аллею, как только экипаж поравнялся со стогом сена, Клим Пантелеевич приказал остановиться и минут пять ходил вокруг, чем вызвал любопытство возницы. Потом сел на корточки, поворошил тростью в одном месте, поднялся и, досадно махнув рукой, запрыгнул в коляску. Через четверть часа он уже давил на пуговицу электрического звонка Хлудовской больницы.

Его встретил сам доктор. Сопровождая присяжного поверенного, Куприян Савельевич пояснял:

– Все было как обычно: после завтрака я вышел осмотреть больных и вдруг на стене заметил этот самый рисунок. Да вот сейчас вы сами увидите. – И действительно, впереди, на выбеленной известью стене, чернел червовый туз. Он был изображен как бы по диагонали – точно так, как в любой колоде, то есть в левом верхнем углу – заглавная буква «Т» и маленькое сердечко под ней, посередине – большое закрашенное сердце и в правом нижнем углу тоже «Т» с заштрихованным сердечком. Изображение было приблизительно в человеческий рост.

Клим Пантелеевич провел пальцем по темной черте и констатировал:

– Несомненно, это уголь.

Доктор поднял с земли небольшой темный кусок породы и пояснил:

– Вчера две телеги перенесли. Я вот только не пойму, с чего вы взяли, что это именно глазетный туз?

– Он прямоугольный, а у простых карт – срезы по углам.

– Ах да, – махнул рукой психиатр, – не заметил…

– В котором часу вы увидели эту настенную живопись?

– Приблизительно в девять.

– А когда приказали запереть двери.

– Да сразу же.

– А что у вас здесь? – Ардашев указал на дверь с висячим замком.

– Так это и есть угольный сарай.

– А там что? – он приоткрыл дверь и отпрянул – прямо перед ним стояли поставленные друг на друга гробы.

– Анатомический покой.

– А почему он у вас не замыкается?

– Так ведь туда и не заходит никто. Разве что заносят, – попытался пошутить врач.

– Я хотел бы осмотреть руки Фартушина.

– Как скажете, – пожал плечами Стильванский, – только это бессмысленно. Его здесь в это время и быть не могло, потому что с утра все были на завтраке.

– И тем не менее…

– Хорошо.

Психиатр подозвал надзирателя и распорядился привести больного. Они появились буквально через минуту. Завидев Ардашева, сумасшедший искренне и по-детски заулыбался, но не проронил ни слова.

– Афанасий Милентьевич, соблаговолите показать нам ваши ладони, – попросил врач.

Нотариус резко сунул руки под мышки и отрицательно покачал головой. Стильванский глазами дал знак находящемуся рядом с ним надзирателю, и тот, не церемонясь, выдернул правую руку Фартушина и обратил ее ладонью к врачу. То же самое он проделал и с левой. Обе были черны от угля. Больной попытался вырваться, но надзиратель пяткой придавил его стопу. От внезапной боли сумасшедший вскрикнул и разрыдался.

– Уведите его! – приказал Стильванский. – Ничего не понимаю! Этого не может быть!

– Может, еще как может! – взорвался Ардашев. – Вы совершили непростительную небрежность. Несмотря на то, что я предупреждал вас, как следует поступать в случае всевозможных сюрпризов, вы, Куприян Савельевич, не удосужились незамедлительно меня известить. Принявшись за поиски самостоятельно, вы их бездарно провалили. И уже потом, когда ничего нельзя было исправить, вы удосужились протелефонировать мне. Ваша небрежность стоила жизни могильщику. И теперь маховик убийств начинает раскручиваться с новой силой.

Покраснев до цвета клюквы, Стильванский проронил:

– И как мне быть?

– Звоните в полицию и объясняйте то же самое Круше. А я смею откланяться. Супруга купила билеты в мюзик-холл. Боюсь опоздать.

 

32. «Смертельный пасьянс»

Заезжий комедиант в светлом фланелевом костюме, со следами застарелых пороков на бритом лице смешил зал. Он рассказывал историю о том, как уже немолодые родители отправили в Первопрестольную на женские курсы красавицу-дочь, сущую скромницу, красневшую при виде моложавых корнетов и поручиков, не говоря уже об отважных ротмистрах и мужественных штабс-капитанах. Но несмотря на пылающие розовым огнем щечки, внешне она была холодна и неприступна, как вершина Эльбруса.

– Москва, как известно, – заливался соловьем конферансье, – ни по кому не плачет, слезам не верит и воле не потакает.

Незаметно для публики он исчез за кулисами, и на сцене появилась целомудренная девушка, напоминавшая собой гимназистку старших классов. В ее косу была вплетена шелковая голубая лента. Полилась тихая звучная мелодия – солировала скрипка, а за ней заиграл весь оркестр. Девушка запела известный романс де Бове:

Ардашеву стало неинтересно. Сюжет «Порочной курсистки» разнообразием не отличался. «Наверняка первое знакомство с прощелыгой офицером закончится для провинциалки обманом и слезами. Пытаясь успокоить жертву несчастной любви, «сердобольные» подруги-искусительницы введут барышню в круговорот запретных удовольствий, и понесет ее, словно осенний листок, в вихре соблазнов безумной столичной жизни – в этом месте обязательно должен быть канкан, – подумал Клим Пантелеевич. – Постепенно она превратится в содержанку, пойдет по рукам, и, понимая безнравственность окружающего мира, решит покончить с собой – и тут снова без слезливого романса никак не обойтись. И уже в лечебнице в нее влюбится несчастный купец, только что закрывший глаза своей неизлечимо больной супружнице – соседке нашей героини по палате. Короткое ухаживание, страстное объяснение и, наконец, пышная свадьба. Здесь, пожалуй, уместен все тот же канкан! В итоге она превратится в своенравную заносчивую особу и будет доживать свой век по принципу: любая купчиха имеет мужа по закону, офицера для чувств, а кучера для удовольствия!.. Да-с. Скучно-с!»

Ардашев налил сельтерской и сделал пару глотков. Нарзан он уже не переносил. Да и зачем без надобности пичкать здоровый организм кислотно-щелочными вливаниями? Он невольно улыбнулся, вспомнив глупую рекламу, вывешенную напротив Курзала: «Самые красивые мужчины живут в Кисловодске, потому что они пьют «Нарзан». «Надо же, какой вздор! – «красивые мужчины». По-моему, лучше было бы упомянуть слабую половину человечества». Он внимательно посмотрел на одну из ее представительниц – Вероника Альбертовна завороженно следила за музыкально-танцевальным действом, забыв про судака о-гратен. Краем глаза Клим Пантелеевич заметил, как, лавируя между столиками, к ним пробирался официант. Подойдя, он извинился и протянул свернутую вдвое записку:

– Это просили передать вам. Если изволите принять предложение, я вас проведу.

Текст гласил: «Милостивый государь! Вижу, что вас мало интересует этот водевиль. Если вам не безразлична судьба Аделаиды Варяжской, то я готов увидеться с Вами прямо сейчас. Беседа не займет много времени, и Ваша супруга не успеет заскучать».

– Что все это значит? – Вероника Альбертовна беспокойно воззрилась на мужа.

– Некий господин предлагает свою помощь в деле Аделаиды. Вполне возможно, что это свидетель, который поможет вызволить ее из тюрьмы. Я недолго.

– И все же будь осторожен.

В ответ Ардашев улыбнулся и проследовал за официантом. У кабинета, почти завешанного портьерой, тот едва неслышно произнес:

– Прошу. Вас ожидают.

Шагнув внутрь, присяжный поверенный увидел купчишку с седой окладистой бородой с заправленной под самую шею салфеткой. С невинным видом пожилой господин разламывал вилкой котлету. На тарелке лежали две печеных картофелины, несколько королевских креветок и соленый огурец. Судя по откупоренной бутылке, в бокале пузырилось «Moum sec cordon vert». Тут же виднелся свернутый вдвое «Кавказский край». Старик оторвал глаза от газеты:

– Ну вот и ладно, что пожаловали. Вы присаживайтесь, Клим Пантелеевич – в ногах правды нет, в них одна усталость копится. Бесконечно рад нашему знакомству. Смею предположить, что вы уже обо мне слыхали. Моя фамилия Матушкин, а величают меня Прокофием Ниловичем. Так что будем знакомы. А что пить предпочитаете?

– Благодарю, не стоит беспокоиться.

– Ну, как знаете. – Дядя Проша громко отхлебнул шампанского и крякнул от удовольствия. – Про маниака читали? – он кивнул на газету.

– Нет пока еще.

– Тут вот ведь какое дельце: мы оба заняты одним и тем же – ищем душегуба, убивающего почтенных граждан.

– Почтенных? – насмешливо сощурился адвокат.

– А вы не смейтесь. Любой цирк Европы почел бы за честь иметь в труппе таких карточных чародеев. Но не это главное. Попервоначалу я был уверен, что ко всем смертоубийствам имеет отношение мой давний «друг» по прозвищу Синий кирасир – полиции он известен как граф Шахновский и князь Вернигорин. А тут оказалось, что и его порешили. Злодейку будто бы арестовали, но… она ни в чем не виновата.

– Откуда вам это известно?

– А мы хоть и босота, да сапогом не сморкаемся! Ребятки мои разнюхали.

– Стало быть, у вас есть свидетели?

– А как же! Ту ночь она провела в меблирашках вместе с московским банкиром. Я готов назвать его фамилию, но и вы должны ответить на один вопрос: кто, по-вашему, будет следующей жертвой? Кому, как говорится, червовый туз судьбой предначертан? – старик угрюмо выглянул исподлобья.

– Возможно, мы оба знаем ответ.

– На меня намекаете?

Ардашев кивнул.

– Я так и думал! – Он достал из внутреннего пиджака сигару, покрутил ее между пальцами, понюхал и убрал. – И что прикажете делать?.. – Матушкин помолчал, глядя в стол, сдернул салфетку и хохотнул: – А может, в полицию обратиться – мол, спасите мя, грешного! М-да, ситуевина! Ну, а подозреваемые у вас уже есть?

– Ага, – усмехнулся адвокат. – Сейчас я назову вам пяток фамилий, а завтра, нет, пожалуй, даже сегодня вечером их изуродованные тела случайно отыщет чабанская собака, где-нибудь в окрестностях Бермамута. Вы за кого меня принимаете, Прокофий Нилович?

Дядя Проша в смущении почесал щеку и пожал плечами:

– За умного и порядочного человека, коим вас считают мои коллеги из Ставрополя.

– Вот это да! Коллеги! Подумать только, да у вас целая подпольная сеть!

– Это у голодранцев социалистов-революционеров подполье, а у нас – организация! Ох уж эти марксисты-анархисты! Столько народу в пятом годе положили, а ради чего, спрашивается? Сами в себе разобраться не могут. Только лозунгами и разговаривают. Вот с кем государю-императору бороться надо! Да ладно, бог с ними! – Он насупил брови. – Вы лучше скажите – откуда он взялся, убивец-то этот… Прямо демон какой-то! Сквозь стены проходит. Ума не приложу, что делать.

– Я бы посоветовал вам уехать куда-нибудь из города на недельку. Даст бог, к субботе и найду злодея.

Матушкин опять хохотнул:

– Ехать так ехать, сказал попугай, когда его кот Васька тащил за хвост из клетки. К субботе, говорите? – Он вдруг посветлел лицом. – Это на Емелиана Мученика? Так тут всего ничего – пять деньков осталось! А у меня дел невпроворот в городе: и то надо, и это… Так лучше я здесь останусь. А чтоб спокойнее было – до субботы из дома носа не высуну, охрану выставлю… Вот спасибочки! А фамилия того банкира, что с Аделаидкой развлекался, – Бельдюгин. Живет на Курсовой, у Ботта, – старик удовлетворенно погладил бороду и поднялся. – Ну-с, не смею больше задерживать. Премного благодарен, что уделили время! А газетку возьмите, полюбопытствуйте, полезно-с.

Попрощавшись, Ардашев вышел в зал. Жена, поглощенная фейерверками, не отрывала глаз от сцены. Декорации уже сменили, и события развивались в каком-то дворце с картонными колоннами. Канкан был в самом разгаре. Девушки шелестели разноцветными юбками и одновременно выбрасывали вверх стройные ножки, облаченные в темную сетку чулок. Солировала неподражаемая «Зи-зи»: подскок, шпагат, колесо и снова подскок… Нетрезвая мужская публика взрывалась аплодисментами и ревела от восторга.

Клим Пантелеевич уселся за стол и развернул газету. На первой полосе красовался заголовок: «Смертельный пасьянс».

«Леденящие душу новости докатились до нашей редакции. Повинуясь довольно странным указаниям полицейских властей, доктор Хлудовской больницы распорядился лишить провидца Фартушина бумаги и карандашей. Несмотря на это второго дня на стене прогулочного дворика появилось нацарапанное углем изображение червового туза. Зная, что провидец не имел возможности там оказаться, т. к. все это время находился на завтраке, врач приказал запереть все двери и принялся исследовать территорию. Однако посторонних лиц обнаружить не удалось. А всего через час к нему в комнату влетел испуганный привратник, сопровождавший гроб с телом усопшего больного на близлежащую юдоль. Задыхаясь от волнения, Игнатий Глушко поведал жуткую историю: у самой могилы крышка домовины открылась и оттуда со страшными проклятиями выскочила Смерть. Могильщик от страха скончался на месте, а сам Игнатий упал в обморок. Вскоре он помешался рассудком и теперь «поселился» в той же самой больнице, которую до сих пор охранял.

Вполне возможно, что история с червовым тузом, является глупой шуткой кого-то из персонала лечебницы. В противном же случае – это еще одно подтверждение уникальных способностей Афанасия Фартушина не только предвидеть трагические явления, но и уметь изображать их. Однако вызывает полное недоумение таинственное происшествие на кладбище, стоившее жизни несчастному могильщику.

Остается только надеяться, что содержащаяся под стражей г-жа А.А. Варяжская и есть настоящая злодейка. А если это не так? Если наша доблестная полиция снова потерпела афронт? Дрожь пробегает по коже от одной мысли, что призрак-убийца свободно разгуливает по городу и с маниакальным упорством раскладывает свой смертельный пасьянс, выбирая новую жертву.

Гирша Эйдельман ».

«Да, ничего не скажешь, – весьма оптимистичный финал! После таких откровений курортники должны начать собирать чемоданы прямо сейчас. А мне, похоже, удалось отыскать общий знаменатель четырех смертоубийств. И все-таки я слишком долго распутываю этот дьявольский клубок. Но ничего, теперь счет пошел на дни». – Размышления адвоката прервали бурные рукоплескания – «неподражаемая Зи-зи» выкручивала такие па, что у зрителей захватывало дыхание. Маленький оркестрик надрывался изо всех сил, и на сцене кипели нешуточные страсти. Феерия продолжалась.

 

33. «Сыворотка правды»

После очередных нападок «Кавказского края» на городскую полицию у полковника Куропятникова на сердце кошки скребли. Неприятная ситуация с «картежным делом» обострилась до крайности. Перцу в уже пересоленную неудачами похлебку расследования смертоубийств добавил адвокат Ардашев, сумевший подтвердить, что в ту самую ночь, когда известный на всю страну шулер по прозвищу Синий кирасир разбился о камни Аликоновского ущелья, супруга титулярного советника Варяжского «гостила» в меблированных комнатах на Курсовой улице. Радушным «хозяином» оказался московский толстосум Самсон Бельдюгин, который, как следовало из протокола его допроса, «находясь в обществе с Аделаидой Варяжской, всю ночь пил нарзан и вкушал щелочные лепешки, обсуждая с вышеозначенной дамой сообщение Санкт-Петербургского телеграфного агентства об агрессивном демарше германского правительства, нацеленного против Франции – отправку к берегам Марокко немецкого военного судна «Пантера». Банкир – холостой жуир – хохотал взапуски и откровенно издевался над следователем. Он был богат, как Крёз, обладал солидными связями в верхах и потому не особенно церемонился с провинциальными властями. И в то же время он ни разу не позволил унизить честь соблазненной им женщины и не обмолвился ни единым словом, кроме вышеприведенного предложения. Вот поэтому-то Боголепов и был вынужден вносить в протокол явную нелепицу, которая, несмотря на очевидную издевку, сводила на нет все доводы следствия.

Очная ставка между московским ловеласом и подозреваемой также подтвердила правоту ставропольского адвоката. Банкир прибыл в следственную камеру с шикарным букетом роз. Это еще больше смутило Аделаиду, которая, несомненно, переживала собственную измену, ставшую достоянием чужих ушей, и стыдилась предстоящего свидания с обманутым мужем. Показания Бельдюгина она подтвердила, но цветы не взяла. За несколько дней нахождения в заточении молодая женщина осунулась и заметно похудела.

Не стало полицмейстеру легче и после проведенного, с участием Ардашева, новейшего вида судебно-криминалистического исследования – сличения образцов почерка. Полученный вывод ясно указывал на то обстоятельство, что записка, обнаруженная в кармане у жертвы, не могла быть написана Варяжской. Да и извозчик, указавший на нее в гостинице, во время официальной процедуры опознания в своих показаниях запутался. Все шло к тому, что подследственную надо было освобождать, но делать этого полковнику очень не хотелось, и главным образом по двум причинам: во-первых, пока жена служащего казанского губернского правления содержалась под стражей, существовала иллюзия, что преступница арестована и отдыхающая публика могла не беспокоиться за свою жизнь; а во-вторых, стоило неверной супружнице оказаться на свободе, как пресса сразу бы подняла «лай» об очередном холостом выстреле кисловодских сыщиков.

Куропятников понимал, что необходимо одним махом разрубить гордиев узел противоречий и покончить с преступником, безнаказанно устраивающим на водах смертельные игрища. И вот тогда выход Варяжской на свободу остался бы незамеченным и не имел бы такого отрицательного эффекта. «А уж там мы придумаем, как объяснить причину ее вынужденного заточения, – мысленно рассуждал Афанасий Евтропович, – мол, старались ввести в заблуждение супостата, будто поймали злодея». Однако все это будет потом. А в данный момент, к сожалению, никакого просветления на горизонте не наблюдалось.

Совещание в кабинете кисловодского полицмейстера обычно проходило по распорядку, заведенному им еще в первый год своего начальствования. Полковник предоставлял слово каждому присутствующему и уже потом высказывался сам.

Круше и Боголепов промямлили друг за другом, что дело исключительно сложное, и, по всей вероятности, здесь действует не один злоумышленник, а два или даже три. Оба с горечью признали, что с арестом Аделаиды Варяжской они поторопились. Их предложение сводилось к тому, что следует методично и последовательно проверять алиби всех лиц, внесенных в список еще в Ессентуках во время смертоубийства на даче Кавериной. Затем судебный следователь доложил, что по данным, полученным из Департамента полиции, сброшенный со скалы князь Андрей Федорович Вернигорин на самом деле был отставным поручиком Сергеем Петровичем Ветровым, но княжеский титул, как это ни странно, он действительно имел. Столичные власти также указали в телеграмме, что сей карточный жулик пользовался многочисленными поддельными документами. Был среди них и паспорт, выданный на имя графа Сергея Христофоровича Шахновского.

Участковый товарищ прокурора – мужчина средних лет с «босоногим» лицом и глазами «себе на уме» терпеливо ждал, пока все выскажутся. За почти двадцатилетнюю службу надворный советник Порфирий Васильевич Триклятов уяснил главное правило взаимоотношений с коллегами: никогда не перебивай собеседника, даже если он твой подчиненный, потому что, давая человеку высказаться, ты уже получаешь над ним явное преимущество – любому приятно, когда его слушают, и он невольно проникается к тебе симпатией. Понимая, что пора в обсуждение внести свежую струю, Триклятов неторопливо выговорил:

– До сих пор не совсем ясно, какую роль в этом деле играет безумец. Мне кажется, что информация, которой он располагает, может вывести нас прямиком к преступнику. И для этого есть одно верное средство. – Товарищ прокурора умышленно сделал паузу. В это время Куропятников, почуяв надежду, напрягся и впился в него глазами. – Как вы знаете, господа, еще в прошлом году я служил в Рязани. Тамошние жандармы получил информацию, что среди штукатуров, работающих в доме губернатора, затесался анархист, который намеревался заложить бомбу с часовым механизмом. Этого субъекта мы арестовали, но исторгнуть из него признание никак не удавалось. А все попытки самостоятельно обнаружить взрывное устройство тоже ни к чему не привели. Время шло и сколько его у нас оставалось – одному Богу было известно. И вот тогда наш судебный медик предложил во время очередного допроса использовать морфий в соединении с новейшим препаратом под названием скополамин. Его совсем недавно стали применять в больницах для облегчения страданий рожениц. Преступника привязали к стулу, и доктор сделал инъекцию. Я не буду описывать вам детали, замечу лишь, что испытуемый вошел в состояние весьма сходное с гипнотическим сном. Он, будто прилежный ученик, последовательно отвечал на все наши вопросы, благодаря чему удалось не только обезвредить «адскую машину», но и арестовать всех членов подпольной шайки. – Триклятов на секунду замолк, снова приковывая к себе внимание. – Вот я и думаю, а что нам мешает применить это средство для развязывания языка сумасшедшего?

У полицмейстера загорелись глаза. Завидев свет в конце тоннеля, он откинулся в кресле и нервно забарабанил пальцами по крышке стола.

– Что же вы раньше молчали, Порфирий Васильевич?

– Знаете, я забыл добавить, что его действие на человеческий организм еще мало изучено, хотя в данной ситуации… как бы это лучше выразиться…

– Говорите прямо, Порфирий Васильевич, без экивоков!

– Дело в том, господа, что все зависит от дозы. В нашем случае мы перестарались, и испытуемый скончался. Но тогда у нас не было иного выхода.

– А разве теперь он у нас есть? – лоб полицейского начальника собрался складками, и от переносицы вверх устремились две решительные морщины. Присутствующие молчали.

Первым тишину нарушил Боголепов:

– Хотел бы я посмотреть в глаза тому, кто согласится сделать инъекцию этому бедолаге.

– Ну, не знаю, – пожал плечами служитель прокуратуры, – есть у меня один знакомец – старший фельдшер. Живет бедно, как говорится, на живую нитку; служит в офицерском лазарете. Я поинтересуюсь…

– Вот и ладненько! Вот и нашлось решеньице! – полицмейстер потер от удовольствия руки.

– Не думаю, господа, что это хорошая идея, – проронил Круше. – Да и Стильванский не разрешит.

– Хорошая или плохая – это уже второй вопрос, – махнул рукой полицмейстер. – Главное, остановить преступника! Тут нам не до телячьих нежностей. А что касается Стильванского – вы правы. С ним так просто не договоришься. Видимо, придется подключать тяжелую артиллерию. – Куропятников посмотрел на стоящие в углу часы. – Значит так, давайте завтра, часиков этак в одиннадцать, встретимся у Хлудовской больницы. Вы уж, Порфирий Васильевич, не сочтите за труд, с фельдшером договоритесь. А Куприяна Савельевича я сам предупрежу. Вот на этом, пожалуй, совещание и закончим.

 

34. Крик птицы

Толпа у стен Хлудовской больницы росла с каждым днем, и это обстоятельство стало действовать на нервы даже всегда выдержанному доктору Стильванскому. Недавно к нему заявились два ходатая разбойничьего вида и потребовали разрешить «паломникам» посещение «Святого Афанасия». За это ушлые «коммерсанты» предложили врачу двадцать процентов от выручки, получаемой ими от продажи «билетов». Он тут же вызвал надзирателей и приказал вышвырнуть наглецов за ворота.

Опытный психиатр стоял у окна кабинета и смотрел на два старых дуба, закрывших ветвями добрую четверть двора. «Скорее всего, их не стали вырубать, еще когда строили больницу, – предположил доктор. – А вообще-то у старых деревьев, как и у людей, есть собственное выражение лица. Не верю я, что они бездушны. Просто мы пока не в силах распознать их язык».

Странное ощущение близкой беды вновь поселилось в душе Стильванского. А тут еще непонятный звонок полицмейстера и просьба подготовить Фартушина к осмотру. «О каком осмотре может идти речь? – терзался сомнениями психиатр. – Видимо, на этот раз они опять что-то придумали. Вот же деятели! Вместо того чтобы мучить больного, лучше бы преступников ловили. Хорошо хоть я успел Ардашева с Нижегородцевым предупредить. С ними как-то спокойнее. Кстати сказать, Клим Пантелеевич обещал назвать имя настоящего убийцы уже на этой неделе. А задержанная дама, по его словам, абсолютно ни при чем». – По коридору послышались шаги, и в дверном проеме, как в багетной рамке, возник Куропятников.

– Позволите?

– Да, пожалуйста.

Небольшая комната казалась еще меньше от вошедших в нее людей: Круше, Боголепов, Триклятов и какой-то незнакомый человек с узкими рыжими бакенбардами, длинный, как сколопендра. Вежливо кланяясь, он заискивающе протянул руку:

– Старший фельдшер Хвостов, Егор Яковлевич.

Ответив на рукопожатие, доктор предложил гостям сесть. И в этот самый момент петли вновь заголосили скрипучим фальцетом, и на пороге появился Ардашев; у него из-за спины выглядывал Нижегородцев. На лицах полицейских застыло немое удивление.

– Клим Пантелеевич? – хозяин кабинета наигранно вскинул обе руки. – Ба! И Николай Петрович с вами? Надо же, какое совпадение! Одну минутку, у нас, по-моему, опять стульев не хватает. – Прямо из коридора он внес две облезлые табуретки.

– Итак, господа, я весь к вашим услугам, – психиатр повернулся к полковнику.

– Прежде мы хотели бы узнать, в каком состоянии находится наш больной?

– Почти неделю молчит. Странности в его поведении начались еще в тот самый день, когда к нам доставили князя, найденного у подножия Замка коварства и любви. Фартушина обнаружили в морге. Как он туда попал – уму непостижимо. Он сидел у гроба и что-то нашептывал. Насилу в комнату водворили. А потом два дня простоял у окна, словно ждал кого-то. От еды отказался. И нам ничего не оставалось, как прибегнуть к солевой клизме, а затем и к питательной. Но и это не помогло. И тогда, на четвертый день, мы были вынуждены начать кормление через зонд. Сейчас больной находится в некоторой прострации. А к чему, собственно, вы ведете?

– Видите ли, какое дело, – начал издалека Куропятников. – Второго дня мне телефонировал директор Вод. На всех группах отмечается повальный отъезд курортников. И это в самый сезон! Причина известна всем. – Полковник пригладил усы и продолжил: – Да, у нас есть подозреваемая, но не скрою, что имеются некоторые сомнения в ее виновности. И вот именно ради этой женщины, которая, возможно, безвинно содержится в тюрьме, ради спасения еще одной, пока не загубленной человеческой жизни, во имя спокойствия всех отдыхающих мы просим у вас, уважаемый Куприян Савельевич, дозволения на проведение небольшого эксперимента для установления истины по уголовному делу о смертоубийствах.

– Что вы имеете в виду? – насторожился врач.

– У нас имеется специальный препарат, так называемая «сыворотка правды», которая быстро развяжет язык Фартушину. Он назовет имя преступника, и на этом все закончится.

– Что это за состав?

Полковник кивнул старшему фельдшеру, и тот угодливо пояснил:

– Это своего рода наркоз. Он состоит из морфия и скополамина. Вы, вероятно, о нем слышали.

– Довелось. А вы представляете, какая должна быть лошадиная доза, чтобы разговорить сумасшедшего, почти неделю находящегося в ступоре? Да она убьет его! Я в этом нисколько не сомневаюсь. Сердце не выдержит нагрузки и остановится. К тому же не забывайте, что его рассудок помутился, и на ваши, вполне логичные вопросы, могут последовать глупые, идиотские ответы. Нет, господа, я положительно не могу с этим согласиться!

– Поймите, Фартушин – единственный, кто знает имя преступника! – вмешался Боголепов. – Только он один может предотвратить новую беду.

– Ценой своей жизни? – возмутился Нижегородцев. – А вы для чего?

– Что?! – Азарий Саввич подскочил, будто ему в стул пустили ток. – Вы не батюшка, чтобы мне Нагорную проповедь читать! Гуманничать вздумали? А может, вам трупов недостает?

– Фартушин – больной человек, а не кролик подопытный. И вы не имеете права проводить над ним эксперименты, которые к тому же могут закончиться летальным исходом, – поддержал приятеля Ардашев.

– Хорошо, господин присяжный поверенный, – ехидно заметил прокурорский чиновник, – тогда, может быть, вам известно, как кличут душегуба?

– Потерпите несколько дней, и я лично познакомлю вас с преступником.

Куропятников передернулся.

– Несколько дней?! – закипел он, багровея и дрожа всем телом. – А если нет у нас ни дней, ни часов, ни даже минут?! Что тогда? Да как вы не понимаете! – Он шагнул к столу, без разрешения снял телефонную трубку и, дождавшись ответа, почти прокричал в нее: – 1-01, барышня! – Послышался треск. – Алло, Владимир Всеволодович? – вымолвил он уже мягким, как миндальное масло, голосом, – здравия желаю! Да-да… ни в какую… Я уже пытался. Нет. Будьте любезны, объясните, – и протянул трубку Стильванскому. – Вас… директор Вод-с.

– Здравствуйте… нет, решительно невозможно… Вы поймите – это безрассудно!.. Нет, не могу согласиться!.. Остается только сожалеть… Вы не можете мне приказывать быть соучастником преступления!.. Хорошо… но я сегодня же покидаю больницу! – Врач швырнул трубку на рычаг и, повернувшись к изумленным полицейским, рассерженно выговорил: – Вижу, господин полковник, вы заранее подсуетились. Что ж, я уволен, и теперь не могу вам помешать. Но я врач, и останусь здесь только для того, чтобы попытаться спасти больного… Что ж, прошу за мной.

Процессия проследовала по коридору и вошла в помещение с табличкой «хирургическая». Прямо посередине располагался стол, отливающий холодным металлическим блеском. У окна – кушетка, оббитая коричневой клеенкой, рядом – медицинский шкаф и два белых табурета. Весь пол и стены примерно на аршин были выложены плиткой молочного цвета. Углов, как и предписывали санитарные циркуляры, не было вовсе, и потому комната, словно корабельная каюта, казалась овальной.

Стильванский исчез куда-то, но вскоре вернулся. Позади него вели Фартушина. Завидев Ардашева, сумасшедший оживился, и на его лице заиграла наивная улыбка. Он медленно огляделся по сторонам, радуясь чему-то, потом внимательно посмотрел на окружающих, столпившихся вокруг.

– Афанасий Милентьевич, ложитесь сюда, – психиатр подвел его к операционному столу, на который уже набросили белое покрывало.

– Вы будете меня убивать? – спросил он, так и не переставая улыбаться.

Доктор опешил, чувствуя, как комок подкатывается к горлу. Взяв себя в руки, он выговорил дрожащим голосом:

– Да что вы, любезный… не бойтесь. Все будет хорошо.

– Значит, граф был прав, – чуть слышно выговорил Фартушин, продолжая безропотно укладываться.

– Какой граф? – переспросил Круше.

– Шахновский, – смиренно повторил больной, щурясь от солнечного света, слепившего его глаза через неприкрытые оконные занавески. – И Леночка больше не придет, – изрек он, – я знаю. – Из правого глаза безумца выкатилась слеза и, сбежав по щеке, упала на простынь.

– Леночка? – снова осведомился Круше. – Кто она?

– Моя жена.

– Она же умерла!

– Нет-нет, гроб был пустой!

– Кто вас учил рисовать карты? Кто? Скажите! Пожалуйста! – взмолился Круше. – Ну же! Я прошу вас!

Фартушин отвернулся от полицейского и тихо попросил Стильванского:

– Вы только голубей не забывайте кормить, ладно?

– Не беспокойтесь, – еле слышно пообещал психиатр и отошел к медицинскому шкафу, где начал возиться с какими-то препаратами.

Надзиратели, привязав ремни, вышли.

– Все, пора начинать, – скомандовал Куропятников. – Егор Яковлевич, приступайте.

Фельдшер понимающе кивнул, открыл медицинский несессер, достал металлическую коробку, извлек шприц, вставил иглу и принялся набирать бесцветную жидкость сначала из одного пузырька, потом из другого.

– Надеюсь, уважаемый, игла стерильна? – недоверчиво покосился Нижегородцев.

– Игла-то? А как же! – медик стрельнул недобрым взглядом. – А вы на меня не серчайте! Я ведь не из корысти, я так, по доброте душевной. А за визиты я денег не беру-с, хоть и жалованье невелико. Но если предлагают – не отказываюсь. Вот сейчас, например, времечко свое личное трачу, а я сегодня, между прочим, после ночного дежурства…

– Я же сказал, вам заплатят, – процедил сквозь зубы полицмейстер.

– Вот и ладненько, вот и ладненько! – Хвостов принялся насвистывать что-то веселое.

– Господи, – прошептал Нижегородцев, – это не человек, это похоронные дроги, поставленные вертикально!

Фельдшер смочил спиртом кусок ваты, торопливо помазал внутреннюю часть локтевого сгиба больного, спрыснул шприц и умело ввел иглу в вену.

Нервно прокашлявшись, полицмейстер спросил у Хомякова:

– Мы уже можем работать?

– Думаю, да.

– Приступайте, Вениамин Янович!

– Вы слышите меня? – склонившись над самым ухом сумасшедшего, спросил Круше.

– Да, – каким-то ясным и звонким, почти детским голосом ответил безумец.

– Откуда вы знали, что будут убийства?

– Мне сказала Лена.

– Это вы нарисовали червового туза?

– Нет.

– А кто?

– Наверное, граф. Он мучил Леночку, долго-долго, всю ночь…

– А почему ваши руки были испачканы углем?

– Это она…

– А где живет Лена?

– Вы тоже будете издеваться над ней?

– Нет, конечно нет, милейший. Вы только скажите!

– Она живет… на облаке, она… там… она… там… она… там… – бормотал он бессвязно.

Стильванский не выдержал и негодующе воскликнул:

– Видите, я же предупреждал вас, что это бессмысленно! Бессмысленно! Вы это понимаете?!

– Не мешайте работать! – огрызнулся полковник. – Завели граммофон! Уйдите!

– Что?! Да как вы смеете! – задыхаясь от гнева выкрикнул доктор, и у него на лбу шнурком вздулась толстая багровая вена. – Да ведь это вы… вы – безумец!

– Смотрите! Смотрите! Его надо спасать! – забеспокоился Нижегородцев.

Расширенные зрачки больного стали закатываться, лоб покрылся липким потом, лицо стало синеть. Он продолжал бормотать бессвязный набор каких-то слов, из которых слышалось только: «Лена, Леночка… Ленуся…» Несчастный задыхался. Стильванский бросился к шкафу, схватил с полки заранее заготовленный шприц и ввел содержимое в вену.

– Глюкоза, – единственное, что у меня есть, – в сердцах выговорил врач. – Принесите лед! – крикнул он надзирателям и начал делать массаж сердца.

Ардашев, Нижегородцев и полицейские напряженно вглядывались в каменное лицо, как им казалось, еще живого человека. Доктор старался изо всех сил, и вскоре ему на смену пришел Нижегородцев.

– Хватит, Николай Петрович, – Стильванский сокрушенно мотнул головой, – пульс не прощупывается. Он мертв.

Фартушин смотрел в потолок широко раскрытыми глазами. В комнате стало тихо, и было слышно, как на соседней кровле плачет и надрывается сыч.

 

35. Встреча

Солнце, как жеманная барышня, пряталось под флером облаков. Откуда-то издалека прилетел бродяга-ветер и принялся уговаривать красавицу выйти прогуляться. Мило согласившись, оно выбралось наружу и согрело теплом людей, снующих взад и вперед со своими очень неотложными, как им казалось, делами.

У каменного забора полицейского дома стоял седой сутулый старик в сюртучной паре ветхозаветного покроя, котелке и с тросточкой. В этом опрятно одетом пожилом господине с трудом угадывался титулярный советник Варяжский. За те восемь дней, что Аделаида провела в камере для временно-задержанных, он сильно осунулся и заметно сдал. Чувствовалось, что последние события состарили его лет на десять. Но мало кто из его знакомых мог ожидать от исполнительного служащего казанского губернского правления той смелой юношеской запальчивости, с которой Осип Осипович ринулся защищать поруганную честь его любимой женщины. И теперь на него смотрели не столько с сожалением, сколько с искренним уважением, ведь не каждый обыватель мог отважиться на столь дерзкий и продуманный поступок.

Вскоре показались два полицейских. Не успели они закурить, как мимо них проследовала очаровательная, но отчего-то грустная дама без головного убора и с небольшим узелком в руках. Стражи порядка тут же стали перешептываться, провожая недавнюю арестантку липкими взглядами.

Подойдя к мужу, она остановилась, не зная, как себя вести. Лицо старика вдруг посветлело и озарилось теплой улыбкой. Он взял Аделаиду за руку, приложил ее холодные пальцы к изрезанной морщинами щеке и проронил:

– Ну вот, милая, все позади. Пойдем домой.

На глазах женщины заблестели слезы. Чуть шевельнув губами, она проронила:

– Прости, – и тихо расплакалась у него на плече.

– Ну что ты, перестань – все хорошо, – вымолвил он, поглаживая волосы любимой женщины, пахнущие какой-то несвежей сыростью. «Это, наверное, и есть запах неволи», – подумал про себя старик. – А я стол накрыл и «Колинет» купил.

– Мой любимый французский торт! – еще всхлипывая, но уже по-детски радостно воскликнула она.

– Представь себе, насилу отыскал.

– Ты съехал с гостиницы?

– Да. Теперь мы живем несколько дальше от центра, но зато еще ближе к природе.

– Я бы хотела, чтобы мы как можно скорее уехали в Казань, но следователь сказал, что, по крайней мере, до конца месяца я должна находиться в городе и никуда не отлучаться без разрешения.

– Подождем, ничего не поделаешь.

– Наверное, у нас совсем кончились деньги?

– Не волнуйся, третьего дня я послал телеграмму Варваре и вчера получил от нее перевод. Так что на пару недель хватит.

– Хорошая у тебя сестра, да только меня всегда недолюбливала, а теперь и вовсе возненавидит. И поделом, – снова всхлипнула Аделаида.

– То, что произошло между нами, касается только нас двоих и больше никого. Верно? А мы с тобой договорились никогда не вспоминать об этом. Хорошо?

– Спасибо, Осип.

– А как там наши приятели?

– Ардашевы очень за тебя переживают, да и Николай Петрович тоже.

– Только Ангелина небось злорадствует…

– Забудь про нее.

– Скажи, а зачем ты надел этот старый сюртук? Я была уверена, что он остался дома.

– Я положил его в свой чемодан в последний момент. Знаешь, он – счастливый.

– Ну ладно, – утирая посеревшим платочком слезы, согласилась Аделаида. – Поедем?

Варяжский окликнул извозчика, и двуконный экипаж покатил по мостовым курортного города к самой его окраине, на Чернышевскую улицу.

А кокетливое солнце бесстыдно разгуливало по небосклону в обнимку с ветреным избранником. Оно смеялось, разбрасывая вокруг себя золотистый свет, дурачилось, ослепляя прохожих, и пылало страстью к легкомысленному повесе, обжигая огненными лучами еще зеленую листву молодых, но еще не окрепших деревьев.

 

36. Voila tout…

[39]

I

Труп Дяди Проши обнаружили не сразу. Кухарка все звала его к ужину и никак не могла достучаться. Посчитав, что он спит, она перестала беспокоиться. А когда на завтрак ситуация повторилась – решили ломать дверь, поскольку с петель она снималась только изнутри.

Беда открылась вместе с первыми выбитыми досками: Прокофий Нилович сидел в шлафроке, слегка развалясь в кожаном кресле. Голова склонилась набок, на губах запеклась кровь, а под столом, в коричневой луже, валялись куски размокшей сигары. На кофейном столике высилась початая бутылка французского шампанского с зеленым ободком на горлышке, хрустальный бокал, коробка из орехового дерева с непонятной надписью «HOYO de MONTERREY» и массивный бронзовый шандал с догоревшими до основания свечами. Ключ был повернут на два оборота и торчал в замке. Он был мертв. Тотчас послали за доктором, который жил неподалеку.

Бронислав Захарович Распадский прибыл уже через несколько минут. Полный, лысеющий мужчина с аккуратными усиками над верхней губой и модной бородкой-клинышком, слегка прихрамывающий на одну ногу, бегло осмотрел труп, почесал в раздумье левую бровь и громко объявил дворнику и кухарке, что мещанин Матушкин скончался естественной смертью. Размышляя над диагнозом – то ли язвенная болезнь, то ли чахотка, – он достал из медицинского несессера лист бумаги, чернильницу-непроливайку и перо. Плюхнувшись в соседнее кресло, Бронислав Захарович уже собирался было отписать заключение, как вдруг почувствовал, что левый штиблет угодил во что-то непонятное. Наклонившись, он обнаружил под столом целую кровавую лужу. И это открытие заставило эскулапа призадуматься. «Такое обильное кровотечение возможно только в результате механического повреждения», – здраво рассудил он.

Оставив чистописание, врач принялся внимательно исследовать тело, но сразу ничего подозрительного не нашел. «Да, из ротовой полости действительно вытекло много крови – будто несчастному рвали все зубы одновременно. Ах зубы!» – догадался доктор и новая мысль поселилась в его голове. Распадский вынул из внутреннего кармана небольшое зеркальце и приставил ко рту мертвеца. Но при задвинутых шторах ничего разглядеть не удалось. Тогда он снял с камина канделябр, зажег его и расположил рядом с зеркалом. И вот тут все стало на свои места – чуть выше неба зияла рана, из которой рот и наполнялся кровью. «Ба-ба-ба! – уже в голос воскликнул медик и, позвав дворника, распорядился известить полицию.

II

Проснувшись, Ардашев наблюдал, как по стене лениво ползла серая тень оконного переплета. Спать уже не хотелось. Сегодня должна была быть поставлена точка в нашумевшем карточном деле. Он продумал все детали, и осечки быть не могло. Неожиданно в дверь постучали. Беспокойно заворочалась жена. Адвокат набросил халат и дважды повернул ключ. Прямо перед ним, при полном параде стоял Круше.

– Простите за беспокойство, Клим Пантелеевич, портье только что пригласил меня к телефону… Матушкин, известный предводитель преступного мира, застрелился. Обстоятельства пока неизвестны. Если желаете – могу подождать внизу.

– Да-да, спасибо. Я вас долго не задержу.

Наскоро побрившись и предупредив жену, чтобы завтракала без него, присяжный поверенный спустился по лестнице.

Фиакр, нанятый капитаном, стоял у входа. Дорога не заняла много времени – дом «вожалого» находился на Дондуковской улице.

Отпустив возницу, Ардашев, вслед за полицейским, прошел внутрь. Сумрак зашторенной комнаты оживляли лишь тоненькие бороздки света, в которых плясали играющие в солнечном луче пылинки. В кресле, рядом с покойником, сидел неизвестный адвокату мужчина, представившийся доктором. Боголепов заполнял протокол, а Триклятов, облокотившись на подоконник, делал вид, что рассматривает содержимое шкафа, хотя сам, скосив глаза, следил за присяжным поверенным, как будто ожидая от него подвоха.

Тут же появился слегка задумчивого вида фотограф и раздвинул шторы. Это был лопоухий веснушчатый парень лет двадцати пяти в жокейской шапочке, полосатых, зауженных книзу брюках, светлой сорочке и клетчатом пиджаке. К нему обращались на «вы», но звали почему-то по имени – Галактионом.

Круше обошел труп со всех сторон и весело пробасил:

– Ну-с, с благополучным происшествием, господа!

– Вы правы, – пробормотал Азарий Саввич. – Этот клещ всю кровь у нас высосал. Хоть грешно радоваться, да надо бы ему в ножки поклониться. Все-таки проявил сознание – избавил мир от собственной персоны. Только вот теперь не на кладбище похоронят, а за изгородью, на покоище. Ну так сам и виноват!

– А с чего это вы решили, что это самоубийство? – как бы между делом поинтересовался Клим Пантелеевич.

– Другого и быть не может, – пожал плечами следователь. – Я допросил кухарку. Так вот она говорит, что последние дней пять хозяин был странен. Из дома не выходил. Никого к себе не впускал. Да и вообще поселился здесь, в гостиной. Вон, полюбуйтесь: спал на жестком турецком диване, правда – губа не дура! – положив на него пуховую перину. Даже портьеры не разрешал открывать, не говоря уже о затворенных наглухо ставнях. Комнату покидал только по нужде. У него все по-современному – ватерклозет в коридоре.

– Да, загадка! – пробормотал Круше, доставая из портсигара папиросу. – Если и в самом деле окажется, что у него в глотке застряла пуля, – а по-другому быть не может, так как выходное отверстие отсутствует, – то возникает вопрос: где же тогда орудие убийства? Ведь не мог же он, застрелившись, еще открыть дверь, избавиться от пистолета, потом зайти обратно, вновь затворить ее и только потом сесть в кресло и отойти в мир иной. Вздор!

– А давайте порассуждаем. – глядя в потолок задумчиво выговорил Боголепов. – Если дверь, как и окна, были закрыты изнутри и зашторены, а ставни так плотно подогнаны и затворены, что между ними даже невозможно просунуть вязальную спицу, в потолке нет ни люка, ни лаза, то возникает вопрос: как преступник умудрился, находясь вне помещения, выстрелить жертве в рот? – И сам же ответил: – А никак! Произойти этого не могло даже теоретически.

Ардашев тем временем накрыл тело простыней, подобрал с пола кусок синей подарочной ленты и принялся рассматривать сигарную коробку.

– Да бросьте вы, Клим Пантелеевич, – отмахнулся следователь. – Нет там ничего. Мы уже все облазили. Слава Небесам, что хоть эта смерть никак не связана с десятками, дамами, королями и валетами, – он поднял ладонь к горлу, – вон где они у меня, карты триклятые! – Круше, не удержавшись от смеха, прыснул в ладонь. Поняв свою оплошность, Азарий Саввич виновато почесал за ухом и извинительным тоном пролепетал: – Простите, Порфирий Васильевич, случайно вылетело.

– Ничего-ничего, я уже привык, – вздохнул Триклятов. – Вы не первый…

– А может, здесь было использовано хитроумное устройство, которое, допустим, выстрелило, а потом с течением времени, саморазрушилось… ну, растаяло, что ли… – неожиданно высказался фотограф.

– Вот-вот, – усмехнулся Круше. – Скажите еще, оружие изо льда. Правда, я читал в книжках о таких фокусах, но там описывались ледяные пули, а чтобы пистолет? Нет уж, слуга покорный! Чушь полнейшая!

– Тогда ничего не остается, как арестовать дворника и кухарку! – рубанул ладонью Галактион.

– Наконец-то! – зааплодировал служащий прокуратуры. – Именно так мы и поступим! Мысль об их причастности сразу же пришла мне на ум, как только я переступил порог сей комнаты. И хоть я отгонял ее, но она, как надоедливая попрошайка, снова и снова возвращалась ко мне, а следственно, – он поднял вверх указательный палец, – другого разумного объяснения произошедшему и быть не может. И если даже они самолично не убивали, то, несомненно, являлись соучастниками преступления. Так что, Азарий Саввич, готовьте надлежащие бумаги, будем арестовывать!

– А мотив? – недоверчиво спросил Круше, нервно попыхивая «безвредной» папиросой. – На кой им… «вожалого» убирать? Да и опасно! В тюрьме ведь и недели не протянут – арестанты отомстят!

– А может, – почмокал в раздумье губами обвинитель, – посидят в камере с жуликами и заговорят как миленькие, а? Деваться-то будет некуда!

– Н-не знаю, – следователь недоуменно поморщился, – я только что с ними беседовал – деревня деревней. Ну не способны они на преступление, Порфирий Васильевич!

– Ну хорошо. А каковы, позвольте узнать, будут ваши предложения?

– Трудно сказать… чертовщина какая-то! – сдался Круше и с надеждой посмотрел на Ардашева.

Поймав взгляд, адвокат оживился:

– Как я понимаю, господа, теперь слово за мной?

Все молчали. Клим Пантелеевич аккуратно вынул из коробки несколько сигар, затем вытащил тонкую фанерку и, словно фокусник, явил на свет червового туза.

Присутствующие в изумлении окаменели.

– Глазетный! – сглотнув слюну, выговорил капитан.

– Выходит, сбылось предсказание Фартушина, – прошептал Боголепов.

– Убийство? – изумился Триклятов.

– Да, но как? – ошалело заморгал глазами фотограф.

Не произнося ни слова, присяжный поверенный наклонился и отставил в сторону кофейный столик. У всех перед глазами возникла кровавая лужа с размокшей в ней Gabanos, на которую никто не обращал внимания, а чуть поодаль, лежал совсем крошечный патрон. – Вот! – воскликнул Ардашев и поднял его. – Орудие убийства состояло из трех необходимых частей: сигары, патрона чрезвычайно малого калибра и горящей свечи – любой из этого шандала. – И тут же заметил: – А я, выходит, ошибался, полагая, что здесь, как, впрочем, и в Курзале, применялся шпилечный патрон Лефоше с бойком. Нет. В обоих случаях использовался обычный… калибра… – он закусил губу, – если в метрической системе, то, пожалуй, 2,7 миллиметра. Таким оружием славятся австрийские мастера.

– То есть вы хотите сказать, что… – запнулся товарищ прокурора.

Адвокат кивнул.

– Патрон был аккуратно вставлен в кончик регалии таким образом, что пуля оказалась направлена к ее началу. Стоило Матушкину наклониться к свече, чтобы подкурить, как капсюль моментально воспламенил пороховой заряд и свинец вошел в рот жертвы. Эта задумка сработала благодаря тому, что Прокофий Нилович был любителем прямой формы гаван, так называемых «парехос», которые подкуриваются только с одной стороны. А вот если бы Дядя Проша предпочитал конусообразные «фигуардос» – популярные в середине прошлого века, – то замысел преступника был бы обречен на неудачу.

– Да, но, чтобы все это сотворить, надо было как-то сюда проникнуть! – не сдавался Триклятов. – Либо подговорить прислугу!

– Видите ли, – Ардашев продемонстрировал кусок синей подарочной ленты, – дело в том, что вся эта коробка восхитительных кубинских регалий была презентована. Думаю, что злодей прислал «подарок» по почте.

– Позвольте! – Боголепов подскочил к сигарам и стал нервно отламывать кончики, надеясь отыскать еще одну смертоносную начинку. И вдруг по-мальчишески радостно закричал: – Смотрите! – У него в руке сверкнул крошечный, меньше, чем ноготь мизинца, патрон.

Присяжный поверенный взял находку, рассмотрел ее поближе, сравнил со своим и вернул.

– Что ж, поздравляю! Итак, господа, если хотите, чтобы я познакомил вас с преступником, надобно поторопиться. Желающих прошу безотлагательно проследовать в «Гранд-отель». А то Николай Петрович, должно быть, места себе не находит.

Комната опустела. Выйдя на улицу, Клим Пантелеевич поймал себя на мысли, что дом со смертью хозяина заметно погрустнел. И даже неугомонный флюгер на ржавом стержне скрипел теперь как-то жалобно.

III

У входа в гостиницу нервно прохаживался Нижегородцев, то и дело посматривая на часы. Он напоминал нетерпеливого кавалера на свидании. Завидев адвоката, доктор шагнул ему навстречу:

– Где это вы запропастились, Клим Пантелеевич? Я уже изнервничался!

– Матушкина убили.

– Надо же! А где?

– Дома.

– Неужели червовый туз?

– Представьте себе!

– И опять из глазетной колоды?

– Именно. А у вас как?

– Заканчивают завтракать.

– Стильванский здесь?

– Вон, на диване сидит, газетку почитывает. Отделение передал новому назначенцу. Психиатрию бросил. Собрался литературной деятельностью заниматься… Сегодня похороны Фартушина. На кладбище соберется уйма народу. Куропятников из Пятигорска городовых просит – беспорядков боится. А Эйдельман затеял репортерское расследование. Требует обнародовать заключение о смерти ясновидящего. Клеймит всех и вся: заморили, говорит, провидца тираны, как пить дать, заморили!.. А вы, я вижу, уже с полицией пожаловали?

– Как же без нее. А где Анна Кузьминична?

– Я ее незаметно провел в свою комнату. Сейчас она там с Ангелиной.

– Видимо, пора им спускаться. Не сочтите за труд, пригласите Веронику Альбертовну. Супруга так устала от моего постоянного отсутствия, что как никто другой заслужила право лицезреть мизансцену.

– Хорошо, только вы не упускайте их из виду.

– Не беспокойтесь.

В вестибюле было шумно и суетливо. Приезжающие отмечались у портье и отправлялись в номера. Носильщики дугой сгибались под тяжестью кожаных чемоданов, затаскивая их на верхние этажи. И лишь в дальней части залы, было относительно тихо и спокойно. Именно там и шелестел «Кавказским краем» Стильванский, который заметно удивился, завидев приближающихся Круше, Боголепова и Триклятова.

– Позволите? – поинтересовался полицейский, и, не дожидаясь ответа, присоседился рядом.

– Пожалуйста. А вас, вероятно, так же, как и меня, пригласил Ардашев?

– Да.

– Судя по всему, число зрителей увеличивается, – следователь кивнул в сторону Вероники Альбертовны и американской четы Браун. Замыкал шествие сам Клим Пантелеевич. Дождавшись, пока все рассядутся, он изрек:

– Итак, уважаемые дамы и господа, позвольте я представлю вам того самого злодея, который вот уже два месяца приводит в содрогание не только Ессентуки и Кисловодск, но и всю Россию-матушку, как недавно писалось в «Московском листке». – Адвокат сделал паузу, окинул присутствующих внимательным взглядом и объявил: – Прошу любить и жаловать – миссис Эмили Браун!

Услышав свое имя, американка непонимающе заморгала глазами и удивленно проронила:

– What are you talking about?

Будто не слыша ее возгласа, Ардашев продолжил:

– Это сейчас она подданная Соединенных Американских Штатов, а всего лишь десять лет назад тогдашнюю барышню из дворянской семьи звали Эмилия Юрьевна Лаврова – дочь известного в Казани фабриканта. После гибели ее сестры, стремясь поскорее избавиться от горестных воспоминаний, все домочадцы отправились в Европу. И там, в Париже, она случайно познакомилась с богатым американцем. Вскоре состоялась их свадьба. Эмилия Лаврова стала Amily Brown. Ардашев повернулся к Нижегородцеву: – Николай Петрович, пригласите нашу гостью.

Из-за боковой двери с надписью «Только для прислуги» возникла женщина лет шестидесяти пяти с седыми волосами. На ее изможденном лице проступала душевная боль и страдание. Она подошла к американке и дрожащим голосом вымолвила:

– Доченька, зачем же ты все это натворила? Леночки нет, папа умер… что ж я теперь… совсем одна останусь?

– Who is this old dame? – визгливо выкрикнула Эмили и, поднявшись, собралась удалиться, но дорогу ей преградил капитан Круше. Улыбаясь, он проговорил:

– Я смотрю, мадам, вы хотите поиграть со мной в идиота?

Неожиданно вмешался мистер Браун. Он шагнул навстречу полицейскому и гневно выпалил:

– What is going on?

Капитан вынул из кармана карточку-удостоверение, и, сунув документ под нос американцу, приказал:

– Сядьте, милейший! Пока я вас не арестовал!

Опустившись в кресло, тот изумленно посмотрел на старушку и вымолвил:

– What are you doing here mother Anny?

– Вот и слава богу! – облегченно вздохнул Ардашев. – Вот и признали. А вы присаживайтесь, госпожа Лаврова. Беседа с дочерью будет долгой и непростой. Позвольте я поясню. Некоторое время назад, когда капитан Круше кратко обрисовывал мне дело покойного ныне «провидца», из его уст прозвучала девичья фамилия погибшей жены Фартушина – Елены Юрьевны Лавровой, уроженки Казани. Мне не оставалось ничего другого, как послать запрос в тамошний адресный стол и среди полутора десятков Лавровых отыскать присутствующую здесь Анну Кузьминичну – вдову известного фабриканта. Но это было все намного позже, а сначала все казалось сложным и весьма запутанным. Прежде всего с толку сбивал сам Фартушин. Я, признаться, уже готов был уверовать в его сверхчеловеческие возможности, но, к счастью, обратил внимание на бумагу.

– Бумагу? – переспросил Стильванский.

– Да, Куприян Савельевич. Ведь даже вы – главный врач психиатрического отделения ведете записи на простой почтовой бумаге, а безумец живописал на дорогой веленевой! Да откуда, скажите, она у него могла оказаться, если не с «Метрополя», где в каждом номере имеются бювары с письменными принадлежностями высочайшего качества? И по поводу цветных карандашей тоже довольно сомнительно… Собственно тогда я и заподозрил, что кто-то ему передает эти художества. Но кто? И как? Согласитесь, с самого начала было непонятно: что может связывать сумасшедшего, историю которого уже все давно забыли, и дерзкие и хладнокровные убийства с брошенными подле трупов картами? Здесь мне неоценимую помощь оказала аккуратность доктора Стильванского – я имею в виду дневники наблюдений за Фартушиным. Помните, Куприян Савельевич, – адвокат повернулся к врачу, – там фигурировали слова: «угадал», «соник», «плие»… А ведь это все термины карточной игры – штоса. Вот поэтому-то я и решил попробовать с ним пометать. Естественно, что вместо денег мы использовали обычные бумажки с цифрами, но самое поразительное – умалишенный человек играл исключительно грамотно! И тогда я сделал вывод, что если он может соблюдать правила штоса, то наверняка в состоянии выполнять чьи-либо указания. А вот повторить за мной написание простой цифры бывшему нотариусу оказалось не под силу, не говоря уже об изображении сердца – знака червей. И чем больше я наблюдал за ним, тем больше приходил к выводу, что он не мог отравить свою несчастную жену. Но кто же тогда это сделал?

– Скорее всего, Леночка покончила с собой, – упавшим голосом вымолвила Анна Кузьминична. – Афоня слабый, нет это не он…

– Этого мы уже никогда не узнаем, – огорченно вздохнул Боголепов.

– Мою сестру убили. Это убийство произошло здесь, на водах, десять лет назад, – холодно произнесла Эмили. – И неважно, сама ли она выпила яд или ей его подсыпал негодяй муж, какая разница? Время пришло и всем воздалось по заслугам. – Она закусила губу, с трудом стараясь сдерживать эмоции, которые так и рвались наружу сквозь маску ледяного спокойствия.

– Вы признаете свою вину? – спешно подсуетился судебный следователь.

– Нет. И больше не надейтесь услышать от меня ни слова.

– Как же так, Милочка? Как же так? – расплакалась мать. Ее потерянные глаза дико бегали, словно у помешанной.

– Но как удавалось такой молодой особе настолько точно определять карточных жуликов? – в изумлении взмахнул руками Круше. – Ведь она ни разу не ошиблась!

– Хотелось бы, чтобы на этот вопрос ответила непосредственно миссис Браун, однако заранее предвижу отказ и потому попытаюсь это сделать сам. В принципе, распознать шулера не так уж и сложно: его глаза, мимика, расчетливый взгляд, мелькающий во время притворной улыбки, манера метать, нереальное везение, ну и такие обычные штучки, как сдача карт над серебряным портсигаром или даже некоторые едва заметные мелкие оплошности при передергивании, подтасовке… К тому же не забывайте, что женщины – лучшие физиономисты.

– Ну а Матушкин? – удивился капитан. – Откуда она могла знать, что именно он стрижет купоны со всех шулеров? – Он бросил взгляд на Эмили. На ее лице не дрогнул ни один нерв. Дама была абсолютно спокойна и смотрела прямо перед собой, как будто на стене висел экран синематографа.

– Смею предположить, что ей сообщил об этом знаменитый петербургский шулер по прозвищу Синий кирасир (он же – граф Шахновский и князь Вернигорин), которого она столкнула со скалы. На его пиджаке осталось два длинных волоса неизвестной брюнетки, ясно указавших на женский след. Надеюсь, теперь всем понятно, что инициалы А.В. на записке, обнаруженной в его портсигаре, не имеют никакого отношения к Аделаиде Варяжской, а являются двумя первыми буквами английского алфавита, то есть А – Amily, B – Brown. Я не сомневаюсь, что после сличения почерка госпожа Браун будет изобличена и в этом смертоубийстве тоже. Говорят, что Синий кирасир был очень осторожным человеком и сумел избежать многих покушений со стороны Матушкина, но вот опасности, исходящей от очаровательной американки, не разглядел. Да это и неудивительно. Знаете, я давно заметил, что человеческая судьба жестока. Если она защищает вас от ловушек, расставленных врагами, то отнюдь не потому, что желает спасти, а лишь для того, чтобы заманить своего избранника в собственный капкан.

– Постойте, Клим Пантелеевич, – Стильванский потер недоуменно лоб, – вы только что упомянули, что князь Вернигорин и граф Шахновский одно и то же лицо. Я прекрасно помню последнюю фразу Фартушина во время сеанса телепатии. Он тогда выкрикнул, что граф Шахновский хочет смерти Леночки. Что ж получается, господин Вернигорин, он же Шахновский, тоже замешан в той далекой темной истории, случившейся десять лет назад?

– Несомненно.

– Простите, но как же могла столь хрупкая женщина справиться с громилой, которого нашли привязанным к стулу в доме на окраине? – вздернула аккуратные брови Ангелина Тихоновна.

– К этому душегубству она не имеет ни малейшего отношения. Видите ли, о том, что рядом с трупами находят карты именно из глазетной колоды, публика впервые узнала из статьи «Кавказского края». Это произошло уже после убийства Сашки-Леща. Поэтому преступник-подражатель, расправившийся с беглым каторжником, и оставил подле убитого атласную даму треф.

Ангелина Нижегородцева из любопытства посмотрела на злоумышленницу и тут же, не выдержав ее презрительного взгляда, отвела глаза. А мать американки, тихо рыдавшая в углу, видимо, выплакала все слезы и теперь всхлипывала почти беззвучно, утирая платочком сухие воспаленные веки. Каждое слово адвоката раскаленным углем ложилось на ее израненную душу.

– Никак в толк не возьму, Клим Пантелеевич, – признался Стильванский, – но как все-таки ей удавалось проникать на территорию больницы?

– Я думаю, это было не так уж и трудно. Согласитесь, надзор за пациентами был довольно слабый. Ваш сторож был такой горький пропойца, что мимо него мог пройти кто угодно. Однако еще во время моего первого визита я обратил внимание на монахинь, ходивших по двору. Кто они?

– Это сестры из Свято-Троицкой женской общины. Они часто навещают больных и оказывают помощь.

– Вы знаете их в лицо?

– Нет, конечно. К тому же сестрицы приезжают разные.

– Думаю, среди них и была миссис Эмили Браун, – заключил Ардашев.

Доктор привстал с кресла и растерянно вымолвил:

– То есть вы хотите сказать, что черная Смерть…

– Именно! У вашего пьяницы привратника на этот раз никаких галлюцинаций не было. Пробравшись в больницу под видом монахини, Эмили встретилась с Фартушиным, который, очевидно, пожаловался ей, что у него отобрали письменные принадлежности. В этой ситуации передавать ему еще один лист веленевой бумаги было в высшей степени глупо. А тут под ногами как раз валялись куски угля, который недавно носили в хранилище. Вот она и решила воспользоваться внезапно пришедшей в голову идеей: нарисовать на стене червового туза, а потом измазать углем сумасшедшему зятю ладони. Проделав это, злодейка вдруг обнаружила, что дверь внутреннего дворика заперта. Она бросилась в соседнее помещение, которое оказалось прозекторской, где лежал покойник. А снаружи уже слышались беспокойные голоса надзирателей, осматривающих территорию. Нашей героине не оставалось ничего другого, как влезть в тот же самый гроб и прикрыться саваном. И потекли минуты мучительного ожидания: кто-то ходил вокруг, осматривал пустые домовины, но в гроб с новопреставленным заглянуть так и не догадался. А еще через некоторое время появился привратник. Тяжелый гроб погрузили на телегу и повезли на кладбище. Дальше произошло то, что так живописно изобразил в «Кавказском крае» Гирша Эйдельман.

– Но тогда получается, что миссис Браун должна была войти в отель в монашеском облачении? – недоверчиво вымолвила Вероника Альбертовна.

Клим Пантелеевич улыбнулся.

– Хороший вопрос. Только госпожа Браун и это предусмотрела. – Он взглянул на Нижегородцева: – Помните, после сеанса магнетизера я решил в одиночестве прогуляться от Хлудовской больницы до отеля? А ведь я это сделал неспроста. Я понимал, что преступнице был необходим тайник, в который она могла бы каждый раз прятать одежду, меняя монашеское платье на повседневное. И я принялся его искать. И представьте себе – нашел. Вы, должно быть, Николай Петрович, обратили внимание на стог, который находится сразу за мостом? – Доктор кивнул. – Вот и я заметил, что совсем недавно в него что-то закапывали – об этом говорил ярко-желтый пучок соломы, которая, как вы знаете, имеет более светлый цвет внутри стога, нежели снаружи. А это значит, что если бы Куприян Савельевич, заметивший на стене прогулочного дворика туза, известил бы меня об этом незамедлительно, то я смог бы схватить злодейку как раз у тайника. И, возможно, тогда мы бы избежали последних злоключений.

– Откровенно говоря, Клим Пантелеевич, я не совсем понимаю, для чего вообще надо было устраивать маскарад с переодеванием, если и без этих свистоплясок можно было спокойно расправиться с намеченными жертвами, – недоуменно вымолвил Триклятов.

– Не скажите! С помощью этих, как вы изволили выразиться, «свистоплясок», преступнице удалось надолго переключить внимание полиции на так называемый «негодный объект» – на Фартушина. Да и газетчики немало способствовали данному обстоятельству.

Муж Эмили, молчавший все это время, заметно побледнел и осунулся. Коверкая русские слова, он изрек:

– Йа-а говорйу руски плохо. Йа понйал – Эмили криминал? Да?

– Yes, she has committed five murders, – подтвердил адвокат.

– Oh, my god! Why darling? And when was it really happened? May be that night… that night when I was drunk as a lord? But how? – вымолвил он и застенчиво смигнул непрошенные слезы.

Его супруга ничего не ответила, лишь невесомые шары тополиного пуха неслышно скользили по паркету. Она достала из сумочки небольшой бархатный футляр с зеркальцем на крышке, открыла его… и в этот момент сидевший рядом Круше молниеносно схватил даму за локоть.

– Без фокусов, миссис Браун!

– Отпустите меня!

– Позволите? – Ардашев извлек из углубления футляра миниатюрное оружие. – Да, я был прав, это австрийский шестизарядный револьвер. Такие презентуют дамам для самообороны. Это еще одна улика, изобличающая нашу американскую гостью в двух предумышленных убийствах. Позволю себе заметить, что до тех пор, пока она выбирала разные способы совершения злодеяний, это в известной степени затрудняло расследование и обеспечивало ей неуловимость, но использование дважды одного и того же орудия преступления привело к появлению новых доказательств ее виновности. – Присяжный поверенный встретился взглядом с Эмили. – Простите, мадам, при иных обстоятельствах я бы не осмелился обратиться к вам с такой просьбой, но сейчас у меня просто нет иного выхода – сделайте одолжение, предъявите содержимое вашего ридикюля. – Миссис Браун не шелохнулась. – Что ж, тогда это сделает полиция. Будьте добры, капитан.

Круше беззастенчиво вытряхнул на скатерть массу разнообразных, сугубо женских предметов: несколько заколок, булавки, флакон духов и крохотный кошелек; из бокового отделения сыщик вынул свернутый вчетверо листок. Развернув его, он внимательно прочитал текст и передал его Ардашеву.

Глаза адвоката побежали по выцветшим от времени чернильным строчкам:

«Гр. Шахновскому. Милый граф! Спасибо за ту прекрасную ночь, которую Вы мне подарили. Мой сумасбродный муж проиграл в карты не только мою честь, но и свою собственную. После того, что случилось, я должна рвать на себе волосы, рыдать от стыда и не отходить от образов, вымаливая у Господа прощения, а я вместо этого плачу от счастья и благодарю Спасителя, который свел нас вместе. Жаль, что это случилось при таких скверных обстоятельствах, но теперь мы уже не в силах что-либо изменить. Только сегодня утром я поняла, что, поддавшись на уговоры Афанасия, я потеряла право на жизнь. Этот человек никогда не простит мне то, на что сам же и толкнул меня. А как я смогу объяснить это моим детям? Ведь рано или поздно настанет день, когда мне придется отвечать на их вопросы. Чтобы избежать этого стыда, я и решила распрощаться с жизнью – другого выхода нет.

Самоубийц не отпевают. Их, как безродных грешников, хоронят за кладбищенской оградой. Но если иногда, в сумрачный дождливый день, Вам вдруг станет грустно, Вы, пожалуйста, вспомните обо мне и просто посмотрите на небо, а я, в знак благодарности, сброшу Вам сверху несколько капелек нашего прошлого и такого скоротечного счастья. Прощайте, я ухожу. В моей смерти никого не вините.

Елена Фартушина. 16/VII 1901 г.».

– Да, – тяжело вздохнул Ардашев, – трагичная история. Это письмо связывает воедино слабохарактерного нотариуса, сошедшего позже с ума, его погибшую жену, Синего кирасира, воровского главаря Матушкина и подвернувшихся под горячую руку американской мстительницы трех варшавских жуликов. Однако мы не можем пройти мимо того факта, что именно в сумочке госпожи Браун находилось это послание, адресованное графу Шахновскому (он же князь Вернигорин и шулер по прозвищу Синий кирасир). – Адвокат вновь обратился к Эмили: – Каким образом оно попало к вам? Не хотите отвечать – не надо. Я это сделаю за вас: данная предсмертная записка находилась в том самом пиджаке, который позднее вы, мадам, бросили недалеко от трупа. Это еще одно, пусть и косвенное, свидетельство вашей причастности к убийству Вернигорина.

– И все-таки я никак не могу уразуметь всего этого пасьянса, – честно признался товарищ прокурора. – Что означает этот расклад из пяти одномастных карт: десятки, валета, короля, дамы и туза?

– А это, господа, самая главная ошибка Эмили Браун. Женщина, склонная к эффектам, выкладывала перед нами некий знак удачи – так называемый «роял-флаш» (от английского «royal flush» – «королевская масть»). Это редкая выигрышная комбинация покера – карточной игры весьма популярной в Америке, но совершенно неизвестной ни в Европе, ни в России. – Присяжный поверенный развел руками: – Вот, пожалуй, и все. Позвольте вас покинуть.

Ардашевы вышли на улицу. Где-то в парке играл духовой оркестр. В кафе свободных столиков не оказалось. Напротив магазина с вывеской «Колониальные товары» пестрели афиши, приглашавшие на концерт знаменитого баритона Тартакова; в кинематографе «Бон-Репо» демонстрировалась фильма с Максом Линдером. Курортный сезон на водах был в самом разгаре.

– Ты знаешь, Клим, а мне кажется, что Эмили Браун права, называя самоубийство сестры убийством. Ее палачом стал даже не яд, а собственный благоверный в компании с Синим кирасиром. Все вместе они и отправили несчастную женщину на тот свет.

– Так оно и есть. Старые грехи пускают длинные тени. И одно убийство на водах через десять лет вылилось в цепь жестоких злодейств.

От гостиницы отъехал чей-то экипаж, доверху нагруженный чемоданами и шляпными коробками. Глядя ему вслед, Вероника Альбертовна грустно проронила:

– Вот и все. Два месяца пролетели как один день, и наш отдых тоже закончился.

– Да, – устало вымолвил Клим Пантелеевич, – завтра – домой.