Японская береговая артиллерия открыла сильнейший заградительный огонь сразу, как только наши корабли появились у входа в Сейсинскую бухту.
Обстрел велся откуда-то сбоку, со стороны смежного с бухтой полуострова. Оттуда, от полуострова, снаряды долетали до нас, глухо урча, провисая от своей тяжести над самыми нашими головами. Иногда они провисали так низко, что, казалось, лица наши опахивало ветерком и железная палуба начинала мелко-мелко дрожать, постанывать от надвигающегося гуда.
Перед самым носом баржи на наших глазах вырос первый столб воды, прямой и высокий, пунцовый в лучах восходящего солнца. Еще через минуту уже вся бухта словно вскипела, вспучилась от разрывающихся снарядов.
Горы воды стремительно возникали из моря, разрастаясь, принимали форму чудовищных фонтанов-смерчей, поднимались высоко над кораблями и на какой-то миг там застывали. А после, оглушительно охнув — звук взрыва запаздывал — грузно и тяжело, как бы нехотя, нерешительно оседали, втягиваясь обратно в породившую их стихию.
Водяные столбы сопровождали нас до того самого момента, пока мы не подошли вплотную к берегу, не ткнулись в него своей баржой, не ступили, наконец, ногами на твердую землю.
Мы ворвались в Сейсин — крупнейший порт и военную крепость японцев в Северной Корее.
Слева от места нашей высадки виднелся разрушенный снарядами пирс. Прямо перед нами лежала узенькая полоска песчаной отмели, за ней портовые постройки.
До нас в Сейсине успел высадиться отряд смельчаков-разведчиков героя боев с гитлеровцами старшего Лейтенанта Виктора Леонова. И первый эшелон десантников — отважный батальон морской пехоты под командованием майора Михаила Бараболько. За проведение этой операции оба командира удостоены звания Героя Советского Союза.
Храбрецы сумели захватить плацдарм и продержаться до нашего подхода.
Мы высадились пятнадцатого утром...
В пятом томе «Истории Великой Отечественной войны» об этой нашей высадке (Сейсинская операция имела важное значение) коротко говорится следующее:
«Утром 15 августа в Сейсине под прикрытием огня корабельной артиллерии были высажены главные силы десанта — 13-я бригада морской пехоты под командованием генерал-майора В. П. Трушина. Десант с ходу вступил в бой с противником. Одновременно с севера на Сейсин наступали войска 25-й армии 1-го Дальневосточного фронта. Совместными усилиями моряков и пехотинцев к 14 часам 16 августа город и порт Сейсин был полностью освобожден от японских захватчиков».
В том же пятом томе «Истории» есть фотоснимок «Торпедные катера атакуют порт Сейсин». Есть и цветная вкладка — репродукция с картины художника Пен Варлена «Десант в Чхончжин. Август 1945 г.» (Сейсин после сорок пятого года стал называться Чхончжином своим настоящим, корейским именем).
Если коротко охарактеризовать бои за Сейсин, можно бы, пожалуй, ограничиться всего одним восклицанием из лермонтовского «Бородино»:
Ну ж был денек!
Прямо от пирса мы двинулись вперед, к центру города.
Дело осложнялось тем, что бои велись в чужом, никому не знакомом месте, где трудно ежеминутно ориентироваться, разбираться — кто где? Где уже свои, успевшие прорваться далеко вперед, а где — отходящие, не сложившие еще оружия японцы.
Впечатление было такое, что продираешься сейсинскими улицами наощупь, руками проверяя почти каждый кирпич в каждом здании, только что не лбом высекаешь об эти кирпичи искры. Все вроде предусмотрено, учтено, двигаешься вперед со всеми мыслимыми предосторожностями, а кажется, что воюешь вслепую, с завязанными глазами.
И морские пехотинцы, и танкисты — все кто высадился на сейсинском берегу, действовали небольшими группами. А это означало, что каждому, не только командиру, но матросу, солдату приходилось самостоятельно, без всяких подсказок, принимать решения.
— Каждый сам для себя должен быть генерал-майором! Или еще лучше — генерал-полковником. Только так! Иначе — какой же из тебя десантник? На что ты годишься? — такими словами напутствовал нас перед боем наш командир взвода гвардии старший лейтенант Попов.
Наш старший лейтенант — человек авторитетный, редкой исключительной отваги. Еще в 1942 году, в битве за Кавказ, командуя разведчиками на Туапсинском направлении, он был награжден двумя орденами — Красного Знамени и Красной Звезды — за дерзкие вылазки в тыл к немцам и находчивость, проявленную в боях на труднодоступных кавказских перевалах. Его опыт сильно пригодился нам в горах Кореи.
— А нельзя ли, товарищ гвардии старший лейтенант, быть сразу аж маршалом? Для самого себя, конечно... — в шутливом тоне допытывался младший сержант Алехин, командир бронемашины.
— Можно, Алехин! Почему нет? Можно и маршалом. Все зависит от тебя самого. Посмотрим, что покажешь в бою на своей машине...
В уличных боях в Сейсине броневик Алехина держал связь между атакующими группами десантников.
Недавно еще младший сержант всерьез горевал, что опоздал родиться, так и придется теперь прожить жизнь, не понюхав ни разу пороху. Сейчас у парня была полная возможность показать себя в деле. И Алехин вовсю наверстывал «упущенное». Машина его, крошечная на вид, округлым панцирем, напоминавшая божью коровку, сновала взад и вперед под пулеметно-пушечным огнем в кварталах незнакомого города, с честью броневичок выходил из самых опасных ситуаций, находя путь в запутанных лабиринтах узких крутых улочек.
Как очень скоро выяснилось, маленький рост Алехина, позволяя ему свободно размещаться в броневичке, не был его единственным достоинством. Парень оказался еще и смельчаком, не плохим радистом, метким пулеметчиком. Из установленного в машине пулемета ему удалось поразить несколько огневых точек неприятеля, теперь японские снайперы, засев в верхних этажах домов, не могли обстреливать десантников.
Вечер застал нас уже в центре города. Сейсин больше чем наполовину находился в наших руках, на следующий день предстояло завершить его освобождение.
Ночь решили провести в большом полуразрушенном здании, судя по всему, каком-то казенном учреждении. Комната, в которую мы вошли, оказалась захламленной, все в ней вверх дном перевернуто, завалено битым кирпичом. При свете коптилки мы увидели несколько больших канцелярских столов, несколько стульев, два кресла.
Стулья и кресла нам ни к чему — проводить заседания мы не собирались. А вот столы, как нельзя к месту: спать на них хотя и не мягко, как на перине, но зато и не жестко, как на острых углах кирпичных обломков.
На столе, где я собирался улечься, обнаружил настольный перекидной календарь. Календарь показывал 14 августа 1945 года. Пятнадцатое число пришлось перевернуть уже нам.
Тот листок из японского календаря я взял себе, положил в вещевой мешок, чтобы сберечь, сохранить на память.
В темном углу комнаты кто-то нашел патефон. Рискуя обнаружить себя, привлечь внимание японцев, мы решили из любопытства прокрутить несколько оказавшихся тут же пластинок.
Как на подбор — загремели сплошные победные марши! Воинственные песни, перемежавшиеся сухим барабанным боем. Слышался голос милитаристской Японии, неспокойной японской военщины, во сне и наяву мечтавшей о том дне, когда ей удастся «высоко над Уралом водрузить знамя Страны Восходящего Солнца, а славян старой Москвы всех до одного прогнать в леса...» Именно такими были слова одного из самурайских гимнов — я об этом уже знал, прочел в одной из книг, запомнив навсегда.
Но с одной из пластинок громогласно зазвучали неожиданные здесь русские слова.
Пел Шаляпин — «Эй, ухнем!»
Здесь, в неведомом нам Сейсине старая русская песня до слез напомнила о России. О нашей Родине.
Родина была в эту ночь от нас так далеко! Где-то совсем-совсем далеко, за тем окровавленным сейсинским молом, за большим холодным Японским морем, которое мы переплыли.
И чтобы вернуться теперь снова на Родину, нам нужно уже не оглядываться, не смотреть назад, где осталась родная земля, а шагать вперед, как можно быстрее продвигаться в заданном направлении.
Первая ночь!..
Самая тревожная, на незнакомом чужом берегу, в чужом городе, в чужом японском соседстве!
Еще ничего не ясно, не выяснено окончательно: кто же из нас завтра окажется в этом городе лишним? Кто сделается истинным хозяином положения? Или будет смят, уничтожен, сброшен в море. Еще нам не известно, идет ли с севера, с суши помощь? Далеко ли она, та помощь от Сейсина?
Тридцать лет спустя, как война закончилась, я вспоминаю сегодня тех, кто в ту первую, самую тревожную сейсинскую ночь был рядом.
Вспоминаю моих друзей молодых десантников. Василия Трофимова — чуваша, колхозника из Канашского района. И Сергея Маркова — рабочего с торфопредприятия Васильевский Мох Калининской области. Оба они входили в отделение, которым я командовал, оба «туго» знали свое дело, ни в чем не подводили. А кроме всего прочего, оба были просто замечательными парнями, военными «работягами», честными и порядочными во всем — даже в самых мельчайших мелочах солдатского быта.
Вспоминаю младшего сержанта Юрия Алексеева — москвича, сержанта Галея Кусакбулова — из Башкирии, старшего сержанта Василия Бертова, бывшего калининского партизана. Много каши съели мы вместе из общего котелка, дружили и ссорились, иногда и крепко ругались между собой, но всегда держались друг друга; в трудные минуты не помнили обид, шли на выручку в бою.
И конечно же, еще и еще не могу я не вспоминать общего нашего командира, нашего взводного, старшего лейтенанта Попова.
Владимир Сергеевич Попов донской казак, родом из станицы Облиевской Ростовской области. Там он работал заместителем директора совхоза, оттуда, из Облиевской, и ушел в армию.
А где-то сейчас он?
И где сегодня другие наши десантники, мои боевые друзья, побратимы по тринадцатой бригаде морской пехоты? Как живут они, чем занимаются, вспоминают ли время от времени друг друга?
Не забыли ли за сегодняшними будничными своими делами Дальний Восток, сейсинскую эпопею?..
И сладкая надежда меня тешит: прочтут ребята эти «Записки» — отзовутся.