Когда Шику обижается на Вашку
Когда Шику обижается на Вашку, он встает в шесть утра.
Обязательно в шесть, потому что Вашку любит поспать до восьми.
Не умывшись, Шику идет на кухню, громко топая в коридоре.
На кухне гремит посудой, жарит яичницу, варит кофе.
Наливает себе кофе в Вашкину чашку.
Пьет из нее, громко хлюпая.
Когда Шику обижается на Вашку, кофе из Вашкиной чашки кажется ему вкуснее.
Когда Вашку обижается на Шику, он идет завтракать в кафе на углу.
Обязательно в кафе, потому что не хочет встречаться с Шику, который на кухне пьет кофе из его чашки.
Пока Шику, гремя посудой, делает завтрак, Вашку быстро принимает душ и выходит, хлопнув дверью.
По дороге он вытаскивает из почтового ящика Шикину газету «24 часа» и, свернув ее трубочкой, уносит с собой.
В кафе Вашку разворачивает газету и заказывает горячий бутерброд и ромашковый чай.
Когда Вашку обижается на Шику, ему нравится читать за завтраком.
Когда Шику обижается на Вашку, он открывает магазин на час раньше и вешает на двери табличку «Распродажа».
Обязательно вешает табличку «Распродажа», потому что в дни распродажи в магазине всегда многолюдно.
Когда Шику обижается на Вашку, ему необходимо общение.
Когда Вашку обижается на Шику, он открывает магазин на час позже и вешает на двери табличку «Переучет».
Обязательно вешает табличку «Переучет», потому что иначе к нему начнут рваться покупатели.
Когда Вашку обижается на Шику, он не хочет никого видеть.
* * *
Когда Вашку обижается на Шику, Шику становится нервным и злым.
Он мечется по магазину, как беспокойный дух, задирает клиентов и ругается с поставщиками.
Когда Вашку обижается на Шику, Шику лучше не трогать – укусит.
Когда Шику обижается на Вашку, Вашку становится медлительным и печальным.
Он сидит в углу за кассой, как большая тряпочная кукла, на вопросы отвечает с опозданием и невпопад.
Когда Шику обижается на Вашку, с Вашку лучше не разговаривать – все равно бесполезно.
* * *
Когда Шику обижается на Шику, он никогда не дотягивает до перерыва.
Шику оставляет вместо себя Родригу или Родолфу, а сам убегает.
Дома Шику повязывает передник и начинает варить, жарить и печь любимые Вашкины блюда.
Когда Шику обижается на Шику, на обед бывает калду верде, фрикассе из кролика и профитроли с горячим шоколадом.
Когда Вашку обижается на Вашку, он сидит в магазине всего пару часов.
Вашку оставляет вместо себя Инеш или Ану Лизу, а сам плетется домой.
Дома Вашку вытаскивает из ящика стола пасту для чистки серебра и начинает начищать драгоценные Шикины кубки.
Когда Вашку обижается на Вашку, к обеду все кубки начинают сиять собственным светом.
* * *
Когда Шику приносит Вашку дымящиеся тарелки, Вашку протирает запотевшие очки и прерывисто вздыхает.
Когда Вашку выстраивает перед Шику сияющие кубки, Шику всплескивает руками и вопит: «Ну старик, ты дал!»
Вашку и Шику часто обижаются друг на друга.
Потому что – а как бы иначе они могли часто мириться?
Дриада
– Я пойду, ладно? Мне завтра рано вставать.
– А ты не вставай.
– Не могу. Это ты человек свободный, хочешь, встаешь, не хочешь – не встаешь. А у меня работа.
– Ничего ей не сделается, твоей работе.
– Работе, может, и ничего, а вот зарплате…
– Да ну ее к черту, твою зарплату! Хочешь, я тебе буду зарплату платить? Невозможно же, только что пришла и уже опять бежишь.
– Ты смеешься! Какое только что? Я у тебя с четырех, а сейчас уже смотри сколько.
– Ну как хочешь.
– Ага, правильно, теперь надуйся.
– Я не дуюсь.
– Конечно-конечно. Это я дуюсь. Пойду я, ладно? Люблю тебя.
* * *
– Ну как тебе?
– Хорошая девочка…
– Какой-то у тебя голос неуверенный.
– Нет, почему? Правда, хорошая… Живенькая такая…
– Мам!
– А что я такого сказала?! Я сказала – хорошая девочка! Ты ее любишь?
– Люблю.
– Ну и женись.
– Она же тебе не нравится.
– С чего ты взял?! Нет, ну с чего ты взял?! Просто у меня от нее чуть-чуть голова закружилась. Это уже возраст, видимо. В свое время твоя бабушка, папина мама, тоже про меня говорила, что я живенькая… Кстати, ты с папой разговаривал?
– Пытался. Молчит.
– Ну и ладно. Не расстраивайся. Ты же знаешь, он в последнее время не особенно разговорчивый. А девочка хорошая. Правда хорошая. Цветущая такая…
* * *
– …притащил меня в сад камней. Показывает на круглый такой валун, типа мраморного, – это, говорит, мама, серый большой – папа, а возле беседки, говорит, – бабушка, дедушка и тетя… я, говорит, очень хочу, чтобы вы друг другу понравились. Я говорю, ты шутишь, да? А он – почему это? Я смотрю – правда, не шутит. Я чуть не уписалась от страха. Нет правда! Вот тебе смешно, а ты представь, что это тебя позвали с семьей знакомиться, ты приходишь, а там камни! Я решила, что он маньяк сумасшедший. Как пристукнет еще! В общем, что-то наврала про работу, камням поулыбалась как дура и сбежала. Ну прекрати смеяться! Не ерошь мне волосы! Не ерошь! Ну ма-ма! Ну я ж просила!..
Роза выпутывает из волос ветку акации и щелкает ее по листьям.
– Не ерошь мне волосы, я сегодня полдня их укладывала.
Акация тихонечко шелестит. Роза тяжело вздыхает.
– Люблю, да. Но жить с камнем? Как-то это… ненормально, что ли.
Диниш
Диниш паркуется в крохотном заросшем тупичке за таверной сеньора Амброзиу, выходит из машины и с удовольствием принюхивается. Из таверны пахнет жареной рыбой, дешевым вином и еще чем-то сладким и теплым, а может быть, кисловатым и свежим, отчего Динишу становится уютно и сонно, как всегда, когда он приезжает домой. Он обходит таверну и заглядывает в зал. Время уже необеденное, поэтому таверна пуста, только в уголке за маленьким столиком сидит, пригорюнившись, дона Деолинда. Перед ней стоит пузатенькая некрашеная глиняная тарелка с дымящимся супом, но дона Деолинда не ест, а задумчиво гоняет ложкой плавающий в супе кружок копченой колбасы.
Несколько секунд Диниш молча смотрит на нее, потом решительно отводит в сторону занавеску из нанизанных на веревочки бамбуковинок.
– Добрый день, тетя Деолинда!
– Диниш! – Дона Деолинда вскакивает из-за стола и быстро идет через зал к улыбающемуся во весь рот Динишу. Ложку она от радости и неожиданности сунула в карман халата.
– У матери-то уже был? – спрашивает дона Деолинда. Диниш набрал полный рот ледяного лимонада, который тетя принесла из подпола, поэтому только мотает головой.
– Сейчас, – наконец говорит он, – допью и поеду. Я хотел позвонить и предупредить. Но у вас же ни у кого нет телефона.
– А нам не надо, – дона Деолинда улыбается и треплет Диниша по волосам. – Это вам там, в городе, нужны все эти игрушки. А нам здесь зачем?
Диниш машет рукой – ладно, мол, ладно, сто раз уже обсуждали – и встает.
– Ладно, тетечка. Поеду я. Как бы мама никуда не ушла, пока я тут сижу.
– Куда ж она может пойти? – изумляется дона Деолинда и тоже встает. – Только сюда, но это вряд ли, она у меня позавчера была.
* * *
Диниш толкает калитку. Навстречу ему с громким лаем бросается небольшая черно-белая собака. Диниш присаживается на корточки, и собака с разбегу лижет его в нос. Диниш смеется, опрокидывает собаку на спину и чешет ей живот. Совершенно счастливая собака извивается и подставляет Динишу пыльные мохнатые бока.
– Я так и знала, – говорит, выходя из дома, дона Жасинта, – что ты ездишь не ко мне, а к собаке!
* * *
– Ну мам! – Диниш поднимается с маленького диванчика и начинает ходить по комнате. – Я все понимаю, правда. Но ты не можешь продолжать жить одна!
– Переезжай ко мне, – спокойно парирует дона Жасинта. Она сидит на жестком деревянном стуле – очень прямая спина не касается спинки стула – и быстро-быстро обвязывает кружевами белоснежную квадратную салфетку.
– Я не могу! – кричит Диниш. – Я не могу запереться с тобой на краю света! У меня работа! Обязательства!
– А у меня дом, – отвечает дона Жасинта, ни на мгновение не прекращая вязать, пальцы так и летают. – Сад. Оливковая роща. Овцы, козы и две лошади. Деолинда и Амброзиу рядом. И другие соседи. И не смей повышать голос на мать.
– Извини. – Диниш снова плюхается на диванчик. – Меня просто страшно нервирует, что ты живешь одна в глуши, даже без телефона. До Деолинды – пятнадцать минут на машине. До остальных соседей – и того дольше. Случись что – никто просто не узнает, что надо бежать тебе помогать…
– Глупости! – Дона Жасинта откусывает нитку – у нее на удивление крепкие для ее возраста зубы, ровные и белые, с трогательными, как у ребенка, зубчиками. – Ничего со мной не случится. Лучше приезжай почаще, нервничать будешь значительно меньше.
– А почему, – внезапно спрашивает Диниш, – ты стиральную машину выставила на улицу? Ты ей совсем не пользуешься?
– Ты понимаешь, – говорит дона Жасинта и сконфуженно смеется, – как-то я не могу с ней. Там теперь кошки живут. Им нравится. А я могу и в тазу постирать. Не так много я пачкаю.
* * *
Диниш целует дону Жасинту в обе щеки, наклоняется и гладит черно-белую собаку, потом выпрямляется и снова целует дону Жасинту.
– Ну, – говорит он наконец, – я поехал. Не скучай.
Дона Жасинта молча улыбается и кивает.
Когда машина Диниша скрывается за холмом, в кармане у доны Жасинты что-то тихонько курлычет. Дона Жасинта сует руку в карман, достает крошечный мобильный телефон и прижимает его к уху.
– Уехал, ага, – отвечает она на чей-то вопрос. – Ну как… как обычно. Хочет, чтобы я в город переехала. Нет, конечно, что мне там делать? Нет-нет, пусть сам и приезжает, нечего. Нет, не нужно, я уже по интернету заказала, завтра с утра, сказали, привезут. И я тебя. И Амброзиу тоже целуй.
Дона Жасинта кладет телефончик в карман, наклоняется и рассеянно гладит сунувшуюся под руку черно-белую собаку.
* * *
– Долго еще? – спрашивает скрежещущий голос. – У меня все затекло!
– Давай, – говорит Диниш, – здесь нас точно уже не видно. Остановишься?
– Да ну, – бурчит голос, – на ходу даже быстрее. Держись!
Машина Диниша начинает подрагивать, метаться из стороны в сторону и вдруг подпрыгивает и с хлопаньем выбрасывает черные кожистые крылья. Над капотом появляется рогатая голова, а запасное колесо оказывается тщательно свернутым шипастым хвостом.
Дракон взмывает в воздух, делает круг, другой, потом опускается на землю.
– Слезь-ка, – командует он Динишу, – мне надо чуть-чуть размяться, а то я себя чувствую идиотской жестянкой на колесах.
Диниш спрыгивает на обочину и поспешно отбегает от дракона, который валится на спину и начинает кататься по земле.
– Нет уж, – говорит Диниш, качая головой, – жестянкам на колесах до тебя – как до неба. Но вот моя собака очень похоже просит, чтобы ей почесали животик.
Дракон ухмыляется зубастой пастью.
– Ты мне лучше вот что скажи, – говорит он, поднимаясь на ноги и совершенно по-собачьи встряхиваясь, – ты вот уговариваешь мать переехать к тебе в город. А что ты будешь делать, если однажды она согласится?
Не сегодня
Каждый день сеньор Маурисиу Гонзага просыпается ровно в шесть часов утра.
– Нела! – кричит он. – Завтрак быстрее, женщина, я опаздываю!
В шесть ноль одну судорожно зевающая дона Нела накидывает шаль поверх розовой пижамы в мишках-гамми и идет на кухню, шлепая тапками и усилием воли открывая слипающиеся глаза.
На кухне дона Нела режет хлеб «Региональный» грубого помола и мажет его обезжиренным маргарином «Флора», евро десять за пачку, с карточкой «Клуб мини-цена» скидка до пятнадцати процентов.
В шесть ноль три сеньор Маурисиу Гонзага в одних трусах входит в ванную и начинает там сморкаться, кашлять и отхаркиваться.
Дона Нела в это время ставит на огонь большую чугунную сковородку и наливает в нее немного растительного масла для жарки «Фула», евро двадцать пять сентимов за литр, с карточкой «Клуб мини-цена» скидка до пятнадцати процентов.
Между шестью ноль пятью и шестью ноль семью растительное масло для жарки «Фула» начинает плеваться и обжигает доне Неле руку или щеку.
– Ой! – говорит дона Нела и выливает на сковородку одно яйцо от домашней курицы Курицы, которая живет на балконе в коробке из-под телевизора «Грюндиг».
В шесть одиннадцать сеньор Маурисиу Гонзага в белой рубашке в синюю полоску, черных трусах и черных носках заходит в кухню, неся в руке серые полушерстяные брюки, синий галстук в пупочку, как у «того парня с TVi», и газету «Мяч».
Дона Нела кладет на стол бумажную салфетку, на салфетку ставит тарелку с жареным яйцом – желток лопается и растекается по тарелке – и двумя кусками хлеба «Региональный» грубого помола с толстым слоем обезжиренного маргарина «Флора».
В шесть тринадцать сеньор Маурисиу Гонзага заканчивает завязывать синий галстук в пупочку, садится за стол, раскрывает газету «Мяч» и начинает неодобрительно хмыкать, довольно ухать и негодующе бубнить с набитым ртом.
Дона Нела боком присаживается на табуретку, плотнее закутывается в шаль и закрывает глаза.
В шесть двадцать сеньор Маурисиу Гонзага раздраженно откладывает газету «Мяч».
– Нела! – кричит он. – Ты опять уснула, женщина?! Где мой кофе?! Ты хочешь, чтобы я опоздал, чтобы меня уволили и тебе бы пришлось идти в уборщицы и посудомойки и крутиться целый день за пять евро в час?! Ты ЭТОГО хочешь?!
Дона Нела вскакивает с табуретки и ударяется бедром об угол стола.
– Ой! – говорит дона Нела, открывает глаза и засыпает в кофеварку кофе «Сикал», три евро двадцать за упаковку.
В шесть двадцать три дона Нела ставит на стол чашечку с надписью «Кофе „Дельта“» и кладет одноразовый пакетик сахара, похищенный накануне из кафе на углу.
В шесть тридцать, напившись кофе, сеньор Маурисиу Гонзага выходит на улицу и садится в потрепанный «фиат-уно» тысяча девятьсот восемьдесят девятого года выпуска.
Дона Нела в это время убирает со стола, моет посуду и кормит курицу Курицу.
В шесть сорок пять, сделав несколько кругов вокруг торгового центра «Арангеш», сеньор Маурисиу Гонзага паркует «фиат-уно» в трех кварталах от дома, выключает двигатель, надевает для конспирации темные очки и засыпает.
В семь пятнадцать мимо него проходит дона Нела, старательно глядя в другую сторону.
Дона Нела знает, что пять лет назад сеньора Маурисиу Гонзагу уволили по сокращению штатов с цементной фабрики «Сесил».
Вот уже пять лет дона Нела работает уборщицей и посудомойкой и крутится целый день за пять евро в час.
* * *
Каждый день сеньор Маурисиу Гонзага возвращается домой ровно в восемнадцать часов.
– Нела! – кричит он. – Ужин быстрее, женщина, я голодный как собака!
В восемнадцать ноль одну судорожно зевающая дона Нела накидывает шаль поверх домашнего платья в огурцах и идет на кухню, шлепая тапками и усилием воли открывая слипающиеся глаза.
«Не сегодня, – думают они хором. – Не сегодня».
Черная вдова
…да не ты, понимаешь, не ты, салат меня добил! и еще автобус. Ну как тебе объяснить, ты вот вспомни меня раньше, разве я бы с собой салат везла? В синей миске? Я бы просто купила коробку пирожных, большую такую, картонную коробку, а в ней – пирожные в два слоя, штук двадцать или двадцать пять, а в сумку бы сунула смену белья и зубную щетку, и презерватив еще. Да ни за чем, ни за чем, просто так, чтобы был. И сидела бы со всеми до конца, а не до пол-одиннадцатого. А потом не бежала бы, задыхаясь, на автобус, с грязной синей миской в пакете, а сняла бы комнату где-нибудь, где подешевле. Маленькую комнатку с умывальником в углу, двадцать евро за ночь плюс завтрак. Утром выпила бы кофе с молоком, ну и что, что дрянной, главное, не я бы его варила, а к кофе взяла бы круассан, растрепанный такой, и намазала бы его маслом и джемом, а не жарила бы, сонная, вам с Каролиной оладьи…
* * *
– Мама, папа, а ко мне в комнату пауки залезли, один большой, один маленький! Мама! Мама!!! Мам, пойдем покажу, какие пауки ко мне в комнату залезли!!! Ну мааааааам!
– Не мешай, заинька, мы с папой разговариваем! Иди пока поиграй.
– Дааааа, а там паукиииииии!!!
– А ты их не трогай, и они тебя не тронут.
– А они кусаются?
– Нет конечно.
– А ты точно знаешь? Пап, пауки кусаются? Папа? Пап?
– Ты ответишь ребенку или нет?!
– Перестань орать! Если не будешь к ним приставать, не кусаются. Иди, Каролина, иди, дай нам с мамой поговорить.
* * *
…не знаю, не знаю, о чем думала, может, и ни о чем, может, просто так сложилось, луна, может, ты помнишь, какая тогда была луна? и я не помню, но ведь какая-то была наверняка, приливы, там, отливы, козни лунного зайца, и еще, наверное, возраст, и подружки все, а ты когда, а ты когда, про маму я вообще молчу, ты ж знаешь, как она умеет многозначительно молчать, ну вот я и… Я без претензий, ты не думай, я знаю, что мне повезло, что ты лучший, что ты любишь, я все знаю, но это сильнее, ну пойми, ну прости…
* * *
– Мама, знаешь, что сделал большой паук? Он укусил маленького! Мама!!! Мамааааааааааааа!!!! Иди скорей, там большой паук укусил маленького!!! Мам, открой, я покажу, как большой паук… Мама, а что ты делаешь?! МАМА?!!!
Дела семейные
Рикарду Солпошту бесшумно закрыл входную дверь, снял ботинки вместе с носками и на цыпочках прокрался в спальню.
– Какая отличная была мысль положить ковролин! – пробубнил он, осторожно снимая брюки и складывая их так, чтобы не загремела мелочь в карманах.
Дона Тереза завозилась под одеялом и приподняла голову.
– Ты уже дома? – спросила она, не открывая глаз. – Который час?
– Полвторого. – Рикарду молниеносно стянул через голову нерасстегнутую рубашку и остался в одних трусах. – Я уже давно дома, просто в туалет ходил.
– Ага. – Дона Тереза снова уронила голову на подушку. – А когда ты пришел?
– Двенадцати не было. Просто будить не хотел. – Рикарду поцеловал жену в лоснящуюся от крема щеку, сморщился и утер губы. – Спи, заинька. Я только попью и тоже лягу.
Дона Тереза пробормотала что-то неразборчивое, повернулась на бок и натянула одеяло на голову. Рикарду вздохнул с облегчением, сунул босые ноги в разношенные тапки и, уже не таясь, пошлепал на кухню.
* * *
– Ты чего так поздно? – спросила дона Тереза, закладывая книгу очками и потягиваясь. – Я уже собиралась тебе звонить.
– Да эти испанские придурки, будь они неладны! – Рикарду снял темно-розовый галстук, повертел его в руках и кинул на комод. – Сдашь завтра в чистку? А то я пятно умудрился посадить.
– Положи в пакет в коридоре, там твои серые брюки и мое плааааааааа… – дона Тереза отчаянно зевнула, прикрывая рот ладошкой. – Извини. Очень спать хочется. Давай ты завтра расскажешь про придурков? А то сегодня я уже ничего не соображаю.
* * *
– Это что? – спросила дона Тереза нехорошим голосом, и Рикарду напрягся.
– Где?
– Вот ЭТО? – Дона Тереза сунула Рикарду под нос красную кружевную тряпочку. – Вот это – что такое?!
– Понятия не имею, – заявил Рикарду, протягивая руку к тряпочке. – Покажи!
Дона Тереза спрятала тряпочку за спину.
– Это трусы, – жестко сказала она. – Женские. Ношеные. У меня таких нет.
Рикарду ухмыльнулся.
– Ты из моего кармана достала, что ли? Это Гарсия и Валверде развлекаются.
– Кто такие Гарсия и Валверде?
– Ну эти! Испанские придурки! Я же тебе говорил! У нас от них весь офис стонет! Шефу в документы вчера прокладку положили!
– М-да… – Дона Тереза поджала было губы, но не выдержала и хихикнула. – И впрямь, придурки. Прокладка-то хоть была неиспользованная?
* * *
Рикарду открыл дверь и, не разуваясь, прошел на кухню. Дона Тереза в белом махровом халате и в тюрбане из полотенца резала пополам маленькие остро пахнущие апельсины.
– Семь часов, – сказала она ничего не выражающим голосом. – Ты бы хоть предупреждал, что задержишься до утра, я бы не нервничала.
– А ты и так не нервничала. – Рикарду уселся на широкую лавку некрашеного дерева. – Ты никогда не нервничаешь.
– Ну почему… – Дона Тереза включила в сеть соковыжималку и повернулась к Рикарду. – В чем это ты весь?! – удивилась она. – Шоколад, что ли, ел? А мне принес?
– Нет! – Рикарду постарался произнести это самым мерзким тоном, на который был способен. – Не принес!
Дона Тереза пожала плечами.
– Скупердяй, – констатировала она почти весело. – Сок будешь? Или тебе кофе?
Рикарду вскочил с лавки.
– Ты что?! – сипло спросил он. – Совсем дура?! Совсем ничего не понимаешь?!
– А что я должна понимать? – поинтересовалась дона Тереза и зажужжала соковыжималкой. – Что ты не ночевал дома и от этого у тебя сдают нервы?
– Да!!! – Рикарду неумело стукнул кулаком по столу. – У меня сдают нервы! От тебя! Прекрати жужжать!!! – взвизгнул он. – Я не могу разговаривать, когда ты жужжишь!!!
Дона Тереза выключила соковыжималку, вытерла руки о голубое кухонное полотенце и налила себе соку в высокий стакан.
– Оставить тебе половину? – спросила она, отпивая немного и облизывая губы.
Рикарду снова плюхнулся на лавку.
– Ты надо мной издеваешься! – проскулил он. – Другая бы уже давно меня выгнала, а ты делаешь вид, что ничего не понимаешь! Специально делаешь, чтобы я выглядел сволочью и сукиным сыном!
– А ты и так сукин сын. – Тереза попыталась потрепать Рикарду по голове, но он увернулся.
– Да, дорогая моя! – Рикарду уселся прямо и злобно уставился на Терезу. – Да, я сукин сын! И у меня есть любовница! И это не шоколад, а ее помада! И красные трусы были ее, я специально принес, чтобы ты их нашла! Слышишь, треска вареная? Специально! И только такая дура, как ты, могла проглотить вранье про Гарсию и Валверде!
Дона Тереза допила сок и поставила стакан в мойку.
– Все, – сказала она, – сок закончился. Если захочешь себе, будешь сам давить, апельсины на балконе в корзине.
Рикарду зажмурился и затряс головой.
– Ты что, не слышала, что я сказал?! Я ей говорю, что у меня есть любовница, а она мне про сок! Ты слышишь?!!! У меня есть любовница!!!!
Дона Тереза размотала полотенечный тюрбан и начала вытирать волосы.
– Ну и что? – сказала она из-под полотенца. – У меня тоже есть любовница, но в отличие от тебя я об этом не ору!
Игрушки
1
– …я сказал, сейчас же! убери! это! с кровати! – чеканит Луиш, стараясь не сорваться на крик. – Посмотри, во что ты превратила дом! Мне негде сесть! Мне негде лечь! Мне негде почитать газету! Везде твои чертовы куклы! Сколько тебе лет?! Пять?! Семь?! У твоих ровесниц дети в школу ходят, а ты в куклы играешь! Черт меня дернул на тебе жениться! Ты же не женщина, ты же ошибка природы! Имей в виду, если ты до вечера не уберешь своих уродцев с кровати, я их всех повыкидываю к чертовой матери в окно!
Патрисия судорожно вздыхает.
– Не смей на меня орать! – дрожащим голосом говорит она. – Если тебе так нужны дети, поди и роди себе! И только попробуй прикоснуться к моей коллекции!
Она берет с подушки тряпичную клоунессу с комичной фарфоровой рожицей, надевает ее на руку и поворачивает к Луишу.
– Мы тебя не боимся! – пищит кукольным голосом. – Сам ты уродец, и мы выкинем тебя в окно!
– Идиотка, – скрежещет Луиш и выскакивает из спальни.
– Дурак! – пищит ему вслед Патрисиина клоунесса.
* * *
– Идиотка, инфантильная идиотка, – бубнит Луиш, запирая за собой дверь кабинета. – Скоро совсем с ума свихнется с этими своими куклами! Вот как с ней жить нормальному человеку?!
Луиш подходит к большому столу, на котором смонтирована роскошная электрическая железная дорога – со станциями, полустанками, стрелками, развилками и большим депо.
Выражение его лица мягчеет.
– Ну что? – тихонько спрашивает Луиш у железной дороги и ласково прикасается кончиками пальцев к блестящему черному рельсу. – Соскучилась?
2
– …и играет, и играет… ухожу на работу – играет! С работы возвращаюсь – играет! Все время что-то доделывает, монтирует, покупает какие-то детали… Пейзаж сделал – как настоящий. Деревья, там, кусты, поля всякие. Озеро большое. Ууу… уток туда напускал, – Патрисия всхлипывает, и Маргарида молча гладит ее по плечу. – Вагоны покупает чуть не каждый день! А они знаешь сколько стоят, эти вагоны? – Маргарида отрицательно качает головой. Патрисия вытирает нос скомканным бумажным платком. – Самый дешевый – шестьдесят евро! А я… а у меня… а я с мая месяца в одних и тех же босоножках!
Маргарида свистит.
– Ничего себе. Это он на твои, что ли, деньги покупает эти вагоны?
– А на чьи же еще? – Патрисия зло пинает ножку стула. – Своих-то у него нет. Он же уже год как без работы сидит.
– А зачем даешь?! – сердито спрашивает Маргарида. – Ты же сама ему деньги даешь, а потом жалуешься! Я бы ни за что не дала!
– Дааааааа, – тянет Патрисия, – хорошо тебе говорить… А как я не дам? Когда я училась, он мне тоже деньги давал…
– Он тебе на жизнь давал!!! – почти кричит Маргарида. – На жизнь! А не на бирюльки! Ты его кормишь, поишь, и он еще на твои деньги вагоны покупает! А ты в одних и тех же босоножках, как дура!
Патрисия закрывает лицо руками и тоненько скулит. Маргарида снова гладит ее по плечу.
– Ну ладно тебе, – говорит она наконец. – Ну не переживай. По крайней мере, ты точно знаешь, что он не ходит по бабам.
– Кому он на фиг сдался, – гнусавит Патрисия. – Только такой идиотке, как я.
– Мало ли, – задумчиво бросает Маргарида. – Чего-чего, а идиоток вокруг – пруд пруди.
Патрисия хихикает и отнимает ладони от заплаканного лица.
– Что бы я без тебя делала? – говорит она почти весело. – Ты меня всегда спасаешь!
Маргарида молча улыбается. Патрисия аккуратно снимает Маргариду с руки и усаживает ее на подушке. Потом наклоняется и нежно целует подругу в прохладную фарфоровую щечку.
Половинки
– А все потому, что ты выбирать не умеешь, – сказала Инеш. – Если бы я так выбирала… – Она поискала по карманам, выложила на столик несколько двадцатисентимовых монет и принялась складывать их в столбик. – Если бы я так выбирала, я бы… – Столбик покачнулся и распался, и Инеш упала грудью на столик, пытаясь не дать монеткам раскатиться в разные стороны.
Изилда прихлопнула ладонью убегающую монетку и поболтала палочкой корицы в остывающем кофе.
– Не хватит тебе, – сказала она, пододвигая монетку к Инеш. – У тебя тут нет двух с половиной евро.
– Думаешь? – Инеш покопалась в сумочке и вытащила еще горсть двадцатисентимовиков. – Мне Паулу вчера десять евро разменял. Хожу теперь, бренчу… Дона Фатима!!! – внезапно заорала она. Изилда вздрогнула и пролила на стол немного кофе. – Дайте мне пачку «Португальских» голубых и зажигалку!
– Ну что ты так кричишь? – пробормотала Изилда, промокая салфеткой коричневую лужицу. – Хоть бы предупреждала заранее, что ли…
– Зачем? – удивленно спросила Инеш, похлопала себя по карманам и тут же завопила снова: – ДОНА ФАТИМА!!! Не надо зажигалку! Я уже свою нашла!
Изилда страдальчески поморщилась и сломала палочку корицы пополам. Иногда подруга отчаянно ее утомляла.
* * *
– Я вообще не понимаю, как ты можешь с ней жить, – недовольно сказала дона Консейсау, откупоривая пузырек темного стекла. По кухне пополз резкий запах каких-то трав. – Она холодная, эгоистичная, самовлюбленная сука, а ты…
– Я не живу, – буркнул Жоау, с треском разворачивая фантик. – А Габриэла не сука, – добавил он и быстро сунул конфету в рот.
– Сука, – непреклонно возразила дона Консейсау. – Раз!
Жоау нервно дернулся и проглотил конфету целиком.
– Ты чего? – спросил он, поднимая глаза на сестру.
– Лекарство, – лаконично ответила дона Консейсау, наклонив пузырек над маленьким стаканчиком. – Два, три, четыре, пять…
– Габриэла – не сука, – сказал Жоау и потянулся за следующей конфетой.
– Восемь! – угрожающе сказала дона Консейсау. – Девять, десять, одиннадцать…
– Она просто несчастный, больной человек. Где ты берешь эти, с коньяком? Очень вкусные, мне такие ни разу не попадались.
– ПЯТНАДЦАТЬ! – крикнула дона Консейсау и торжествующе взмахнула пузырьком.
* * *
– Не нужны тебе мальчишки, – убежденно сказала Инеш. – Тебе нужен мужчина. Взрослый, образованный, с деньгами. Которого ты будешь уважать. Понимаешь? У-ва-жать! А не использовать в постели и не гонять по хозяйству, как прислугу.
Изилда покивала головой и заказала себе еще кофе.
– Только дайте мне, пожалуйста, ложечку, а не корицу, – попросила она.
– Ты меня не слушаешь, – укоризненно сказала Инеш. – Я вообще не понимаю, для чего ты тогда просишь совета, если ты меня не слушаешь?!
* * *
– Хорошо, хорошо, – сказал Жоау. – Габриэла – холодная, эгоистичная, самовлюбленная сука, а я – тряпка без капли самолюбия и позволяю садиться мне на шею, погонять и пришпоривать. Вот такой у тебя неудачный брат.
Дона Консейсау заплакала.
– Конечно, – сказала она сквозь слезы. – Это я виновата. Я была слишком авторитарной сестрой, и от этого у тебя все проблемы…
* * *
– Я знаю, кто тебе подойдет, – сказала Инеш, застегивая куртку.
Изилда вопросительно глянула на нее. Инеш сделала таинственное лицо.
– Погоди, сама увидишь, – мурлыкнула она, подставляя прохладную щеку для прощального поцелуя.
* * *
– Образованная? – строго спросила дона Консейсау и поправила очки.
– Очень, – горячо ответила Инеш. – Знает семь языков, пишет докторскую по филологии…
– Курит?
Инеш замялась, и дона Консейсау махнула рукой.
– Что творится с молодыми женщинами? – осуждающе сказала она. – Курят, пьют…
– Изилда не пьет! – обиженно сказала Инеш.
Дона Консейсау еще раз поправила очки и криво улыбнулась.
– Ну хорошо, хорошо… приглашайте ее на наш рождественский обед, а там будет видно. Может, и впрямь что-то получится…
* * *
Изилда с тоской посмотрела на поднос. На нем уже стояла чашка, кофейник, вареное яйцо на фаянсовой подставочке, блюдце с двумя кусками подсушенного хлеба, вазочка с джемом, нож, масло… И все-таки чего-то не хватало.
Изилда зажмурилась и попыталась вспомнить, как выглядели завтраки, которые приносил ей в постель ее предыдущий мальчик. Вроде все было на месте.
За спиной что-то зашипело.
– Молоко! – вскрикнула Изилда, резко поворачиваясь к плите, – как раз в ту секунду, когда белая пена хлынула через край кастрюльки.
* * *
Жоау поерзал, устраиваясь поудобнее.
Как Габриэле мог нравиться этот дурацкий ритуал? – мрачно подумал он. – Каждый день завтракать в постели. Это же с ума сойти!
Жоау чувствовал себя очень глупо и от этого страшно злился.
* * *
– Ну как? – спросила Изилда, усаживаясь в ногах у Жоау.
– Переварено, – буркнул Жоау, ковырнув вареное яйцо. – И кофе остыл. И тосты.
Изилда с шипением втянула воздух сквозь намертво сжатые зубы.
– И салфетки ты не положила! – проговорил Жоау, раздражаясь. – Какого черта ты берешься делать завтрак, если не умеешь?!
Очень медленно, почти плавно, Изилда встала с кровати, взяла поднос, подошла к окну и вышвырнула поднос на улицу.
– Еще раз, – проговорила она скрежетнувшим от ненависти голосом, – еще раз ты позволишь себе разговаривать со мной таким тоном, и следующий поднос я сломаю о твою голову. Умеешь готовить и сервировать завтраки? Отлично. С завтрашнего дня это делаешь ты. А я буду сидеть в постели и критиковать.
Жоау издал странный звук – не то икнул, не то громко сглотнул, потом вдруг покраснел, кулем вывалился из кровати, подполз к ошеломленной Изилде и обнял ее колени.
– Я буду, – прошептал он. – Я буду делать завтраки. Все, что прикажешь.
Изилда улыбнулась и потрепала Жоау по голове.
– Конечно, – мягко сказала она. – Конечно, прикажу.
Белая Королева, Черный Король
Толстый полосатый кот в красном противоблошином ошейнике потоптался у кровати, вспрыгнул на постель и боднул Черную Королеву в подбородок. Черная Королева вздохнула, пошевелила губами, но не проснулась.
Кот боднул ее еще раз и коротко, но требовательно вякнул.
– Уйди, Бифштекс, – пробубнила Черная Королева, натягивая на голову одеяло. – Иди к Его Величеству, сегодня его очередь тебя кормить.
Толстый Бифштекс отчетливо фыркнул и, повернувшись к Королеве упитанным задом, пощекотал ей в носу кончиком полосатого хвоста.
– Бифштекс! – завопила Черная Королева, приподнимаясь на локте. – Вот сейчас у меня кто-то получит!
Бифштекс обернулся и посмотрел на Королеву с кротким упреком.
– Ну-ну, – сказала Черная Королева, перевернула подушку прохладной стороной вверх и снова улеглась, – нечего тут. Прямо, обидели бедненького…
* * *
Белой Королеве приснилось, что она забыла закрыть входную дверь и из-за этого в дом кто-то влез и ходит, заглядывая во все комнаты. Она проснулась и села в постели, прислушиваясь. Никто не ходил. Белый Король спал на спине, закинув руки за голову, и тихонечко посапывал.
– Либра! – шепотом позвала Белая Королева. – Либра, ты где?
Раздалось деликатное цоканье когтей по паркету, и в плечо Белой Королеве ткнулся мокрый нос.
– Собака моя, – сказала Белая Королева, обнимая Либру за мощную шею. – Моя хорошая собака!
Либра проворчала в ответ что-то нежное и лизнула Белую Королеву в щеку. Белый Король полувздохнул-полувсхлипнул во сне и перевернулся на живот.
* * *
Черная Королева пьет на кухне кофе с круассаном и делает вид, что внимательно слушает Черного Короля.
– Опять перерасход! – говорит Черный Король, раздраженно тыча карандашом в счет за воду. – Ты что, открыла во дворе прачечную или завела себе олимпийский бассейн?!
* * *
– Я, между прочим, с тобой разговариваю! – Белая Королева уже три раза вытерла пыль с каминной полки и теперь прикидывает, не вытереть ли еще разок.
– Да-да, – говорит Белый Король, вертя в руках газету, – конечно, ты права. Сделать тебе самолетик?
* * *
Черная Королева надела длинное узкое платье малинового бархата и зеленые сандалии с перепонкой на большом пальце.
– Или обуй другие туфли, или смени платье, – недовольно бросает Черный Король. – К нам люди придут, а ты тут в тапках. И причешись наконец!
– Это не тапки. – Черная Королева резко наклоняется, так что волосы почти касаются земли, а потом выпрямляется и откидывает их назад. – Причесалась.
* * *
– Зачем тебе с собой гитара? – беспомощно спрашивает Белая Королева. – Нас пригласили на ужин, а не на конкурс талантов! И ты король, а не менестрель!
– Ну и ладно, – машет рукой Белый Король. – Зато гитара прогуляется. Она явно засиделась дома.
* * *
Черная Королева скучает. Черная Королева ковыряет крошечной вилочкой воздушное пирожное из «Сладкого ангела»: Белые Король и Королева принесли с собой целую коробку.
Толстый кот Бифштекс вспрыгнул к ней на колени, лезет лапой в блюдце.
– Какая красивая у вас кошка, – любезно говорит Белая Королева. – А у нас собака. Либра. Его Величеству ее продали как болонку, а она выросла мне по пояс. Отличная собака, охранница. Очень дисциплинированная. Никогда не клянчит со стола!
Белый Король закатывает глаза, потом незаметно подмигивает Черной Королеве. Черная Королева делает строгое лицо, но видно, что она с трудом удерживается от смеха.
* * *
Черный Король оживлен. Черный Король улыбается. Давно он так приятно ни с кем не разговаривал. Белая Королева потрясающая собеседница. А какая красавица!
– Еще коньяка? – спрашивает Черный Король.
– Только совсем капельку, – отвечает Белая Королева.
Кот Бифштекс прижал уши, вздыбил шерсть и еле слышно шипит. Ему не нравятся искры, проскакивающие между Черным Королем и Белой Королевой.
* * *
Белый Король и Черная Королева сидят в беседке. Белый Король пощипывает струны гитары и мурлычет песню, которую складывает на ходу. Черная Королева мечтательно накручивает на палец длинную прядь.
– Удивительно, – говорит она, – как мало нужно, чтобы превратить унылый ритуал в чудесный вечер. А они даже не понимают, что…
– И не надо, чтобы понимали, – мягко перебивает ее Белый Король, откладывая гитару.
* * *
Черная Королева возвращается домой под утро. Снимает сандалии в прихожей и, стараясь не шуметь, крадется к спальне.
– Это ты? – раздается из кухни голос Черного Короля.
Черная Королева заглядывает в кухню. Черный Король сидит на стуле – босой, в синем халате поверх полосатой пижамы – и читает книгу.
– Замерзла? – сухо спрашивает Черный Король. – Чаю выпей. Я только что заварил.
Кот Бифштекс подходит к Черной Королеве и трется об ее ноги.
* * *
Белая Королева сидит в ванне – по шею в горячей воде. Белый Король заходит в ванную и присаживается на табурет.
– Хорошо погулял? – интересуется Белая Королева.
– Ничего себе, – кивает Белый Король. – Гитару проветрил. Какое ты хочешь полотенце?
– Розовое, – говорит Белая Королева. – То, которое пушистое. И выгуляй Либру, ладно? Я ей обещала, что ты с ней выйдешь, когда вернешься.
После работы
Сеньор Тобиаш всю жизнь за рулем. Когда-то в юности он был гонщиком, но вот уже двадцать пять лет водит маленький бело-зеленый автобус от станции до цементной фабрики и обратно. Кто бы другой сошел с ума от монотонности, но только не сеньор Тобиаш. Больше всего на свете сеньор Тобиаш ценит стабильность.
Когда-то давно он был женат, но на третьем году семейной жизни жена не вынесла рутины и сбежала с дальнобойщиком. На тот момент она была глубоко беременна, но ни ее, ни дальнобойщика это не смутило.
Барышня Изабелиня работает на цементной фабрике уже двадцать лет. Из простой машинистки она доросла до личного секретаря директора и очень этим гордится. Барышня Изабелиня всегда, даже летом, одевается в темно-серый шерстяной костюм, белую блузку – у нее их шесть, по одной на каждый рабочий день и еще одна про запас, – плотные чулки и практичные кожаные туфли на низком каблуке. На Рождество, Пасху и свой день рождения барышня Изабелиня прикалывает к пиджаку жемчужную булавку, которая ей досталась от бабушки.
Другие секретарши, рангом пониже, между собой зовут барышню Изабелиню грымзой и старой девой и сплетничают, что она влюблена в финдиректора Тейшеру да Силва.
Каждое утро барышня Изабелиня заходит в автобус сеньора Тобиаша, садится на переднее сиденье и ставит рядом с собой большую сумку, чтобы никто возле нее случайно не сел. Другие секретарши усаживаются сзади, где сразу пять мест в ряд, и начинают, по мнению барышни Изабелини, нести чушь. Когда с заднего ряда доносятся приглушенные взрывы смеха, барышня Изабелиня едва заметно вскидывает брови и плотно сжимает сухие губы. Сама она никогда не смеется.
Сеньор Тобиаш очень уважает барышню Изабелиню, хотя и слегка робеет в ее присутствии. Барышня Изабелиня тоже очень уважает сеньора Тобиаша и даже улыбается ему – иногда.
За годы знакомства у сеньора Тобиаша и барышни Изабелини сложился ежевечерний ритуал. Когда после работы барышня Изабелиня усаживается на переднем сиденье, сеньор Тобиаш лукаво поглядывает на нее в зеркало и спрашивает:
– Ну, барышня Изабелиня, куда поедем сегодня?
– Удивите меня, сеньор Тобиаш, – неизменно отвечает барышня Изабелиня, и сеньор Тобиаш подмигивает ее отражению в зеркале и поглаживает седеющие усы.
Секретарши на заднем сиденье пихают друг друга локтями и зажимают себе рты, чтобы не расхохотаться в голос.
* * *
В пятницу, перед самым концом рабочего дня, на мобильный сеньору Тобиашу неожиданно позвонила бывшая жена.
– Ну, – спросила бывшая жена, – как дела?
– Спасибо, хорошо, – вежливо ответил сеньор Тобиаш.
– И у меня хорошо, – почему-то печально сказала бывшая жена. – Алзира завтра замуж в Испанию выходит.
– Кто такая Алзира? – спросил сеньор Тобиаш.
– Ну знаешь, Тобиаш! – возмутилась бывшая жена и бросила трубку.
Забирая сотрудников с фабрики, сеньор Тобиаш, как обычно, посмотрел в зеркало на барышню Изабелиню. Барышня Изабелиня сидела, уставившись в окно, и у нее было замкнутое лицо человека, который не желает, чтобы с ним заговаривали водители автобусов. Сеньор Тобиаш хотел что-то сказать, но вместо этого нервно зевнул.
– Удивите меня, сеньор Тобиаш, – раздраженно бросила барышня Изабелиня, не поворачивая головы.
Секретарши на заднем сиденье захихикали. Сеньор Тобиаш сжал кулаки. Для одного дня это было как-то чересчур.
* * *
Маленький автобус мчался по узкой темной дороге, подскакивая на неровностях, как бело-зеленый мячик. Что-то проносилось за окнами – не то деревья, не то дома, – от скорости пейзаж слился в одну бесконечную размытую полосу. На заднем сиденье, вцепившись друг в друга, тихонько подвывали от страха секретарши. Барышня Изабелиня уронила на пол свою большую сумку, но поднимать не стала. Она сидела, держась двумя руками за металлический поручень и не отрываясь смотрела на дорогу. Сеньор Тобиаш мельком глянул на нее в зеркало и изумился: на лице у барышни Изабелини застыло непонятное выражение. Если бы сеньор Тобиаш не был знаком с ней двадцать лет, он бы решил, что это восторг.
Поехать сейчас, что ли, прямиком в Испанию? – подумал сеньор Тобиаш.
В этот момент раздался оглушительный взрыв, и автобус пошел юзом. Секретарши завизжали.
* * *
– Простите меня, барышня Изабелиня, ради бога, простите меня, – повторял сеньор Тобиаш, – я не знаю, что мне взбрело в голову, пожалуйста, простите меня, клянусь вам, это никогда не повторится!
– В следующий раз будете сами менять колесо, – сказала барышня Изабелиня странным голосом. – Я испачкала блузку вашим домкратом.
Сеньор Тобиаш виновато посмотрел на нее. Барышня Изабелиня улыбалась.
* * *
Дома барышня Изабелиня повесила испачканную блузку на ручку шкафа и принялась составлять список покупок на завтра. Впервые за много лет она внесла в список бутылку вина.
* * *
Сеньор Тобиаш посмотрел на часы. Потом на телефон. Потом еще раз на часы. Потом позвонил и заказал себе такси на утро.
* * *
В субботу барышня Изабелиня поставила на стол салат из осьминогов, паштет и свежий овечий сыр. Нарезала хлеба, выложила в мисочку оливки, открыла вино и оставила дышать. Мясной рулет доходил в духовке, в холодильнике остывал пудинг флан.
* * *
– Ну ты даешь, Тобиаш! – пораженно повторяла бывшая жена. Накануне ночью сеньор Тобиаш позвонил ей и сказал, что приедет на свадьбу, но она ни на секунду ему не поверила, и вот, оказывается, – зря.
– Ну ты даешь, Тобиаш, – сказала и Алзира, очень хорошенькая в белом платье и венке из белых розочек на темных волосах. Мама просила ее хоть раз назвать сеньора Тобиаша папой, но у Алзиры не получилось. В конце концов, она видела его впервые в жизни.
* * *
В воскресенье барышня Изабелиня сунула испачканную блузку в стиральную машинку и доела салат из осьминогов. Выдохшееся за ночь вино она вылила в раковину, а мясной рулет нарезала тонкими ломтями, чтобы носить с собой на работу, – барышня Изабелиня не любила обедать в фабричной столовой.
* * *
– Вы представляете, барышня Изабелиня, – возбужденно говорил сеньор Тобиаш, – у меня дочь замуж вышла! В Испании! Муж – хороший такой парень, механик!
Барышня Изабелиня любезно покивала, села на переднее сиденье и поставила рядом с собой сумку.
– Ну, барышня, – спросил сеньор Тобиаш и подмигнул отражению барышни Изабелини в зеркале, – куда мы сегодня поедем?
– Удивите меня, сеньор Тобиаш, – вяло сказала барышня Изабелиня и отвернулась к окну.
Секретарши на заднем сиденье переглянулись и захихикали.
Коллекция
Ана София Мендонса отодвигает тарелку и аккуратно промокает салфеткой рот. На салфетке остается четкий двухцветный отпечаток губ – розовая помада и коричневый мясной соус.
Ана София брезгливо скатывает салфетку в шарик и заталкивает шарик в набитую окурками пепельницу.
«Ну почему у них здесь никогда нет зубочисток? – с тоской думает она, пытаясь извлечь языком застрявший между зубами кусочек бифштекса. – Не могу же я ковыряться в зубах ножом!»
Ана София твердо знает, что никто еще не умер, оттого что у него между зубами застрял кусочек бифштекса, но чем настойчивее она себе это твердит, тем сильнее злится.
Наконец Ана София не выдерживает. Она быстро оглядывается – не смотрит ли кто в ее сторону, потом прикрывает рот левой рукой, а пальцы правой запускает в рот, в надежде подцепить и вытащить чертово мясо.
– Десерт? – спрашивает чей-то приятный голос.
Ана София подпрыгивает от неожиданности, непроизвольно сжимает зубы и больно прикусывает собственный большой палец.
– Десерт? – повторяет официант. Потом наклоняется к Ане Софии и понижает голос до почти интимного шепота: – Может быть, принести зубочистку? Бифштексы сегодня жестковаты – повар не в духе…
Ана София тщательно вытирает салфеткой влажные пальцы и скатывает салфетку в шарик.
– Зубочистку, кофе и счет, – раздраженно командует она, не глядя на официанта, и засовывает шарик в пепельницу.
Очень белые руки, стремительные, как две чайки, споро собирают посуду, заменяют пепельницу и беззвучно уносятся.
Ане Софии кажется, что она чувствует едва уловимый запах рыбы.
«Больше я сюда ни ногой», – думает, морщась, Ана София.
Ана София терпеть не может чаек. В детстве одна чайка укусила маленькую Ану за палец.
* * *
Ловко орудуя щипчиками для бровей, Виржилиу Андраде вытаскивает из пепельницы два бумажных шарика. Осторожно сдувает с них пепел, разворачивает. Один мятый прямоугольник выглядит практически чистым, только в уголке к бумаге пристал крошечный кусочек мяса. На другом прямо посередине красуется жирный отпечаток губ.
Все тело Виржилиу на мгновение сводит мощной судорогой отвращения и удовольствия.
Виржилиу прикрывает глаза и глубоко дышит, стараясь сосредоточиться. Он еще полюбуется на эти салфетки. Потом, дома. А пока надо отнести кофе на второй столик, принять заказ у четвертого и отдать сдачу одинадцатому.
Не открывая глаз, Виржилиу хлопает себя по карманам в поисках герметически закрывающихся пластиковых пакетиков – раз, другой – и внезапно мрачнеет. Вчера, под конец вечерней смены, криворукая посудомойка Карла Соуза опрокинула на Виржилиу тарелку с остатками фейжоады, заляпав жиром тонкий жилет и безупречные шелковые брюки. Сегодня с утра Виржилиу попытался отчистить жирные пятна супергелем, но супергель оказался бессилен перед Карлиной фейжоадой, только размазал жир еще больше. Поэтому Виржилиу сунул брюки и жилет в большую сумку, с которой он по субботам ходит в прачечную, а пакетики из карманов так и не вынул…
Виржилиу остервенело грызет ноготь. Он не может просто положить вытащенные из пепельницы салфетки в карман: они испортятся. Но и расстаться с ними в надежде когда-нибудь добыть себе еще Виржилиу тоже не может. Один раз он уже лишился ценнейшего экспоната – грязного носового платка премьер-министра. Скомканный платок спокойно лежал на столике, когда премьер-министр вышел из кафе. Виржилиу отлучился буквально на секунду – отнес посуду на мойку, а когда вернулся, платка уже не было. Кто-то увел у Виржилиу из-под носа будущую жемчужину коллекции.
* * *
Ана София Мендонса решительно встает с места и направляется к стойке. Она не собирается сидеть в кафе до вечера.
«Сейчас подойду, – думает она, – и спрошу: „Скажите, вы что, обжариваете мой кофе?“ Нет, лучше спрошу: „Скажите, вам что, пришлось слетать за моим кофе в Бразилию?“»
Ана София изящно облокачивается на стойку.
– Скажите, – говорит она стоящему вполоборота официанту, – вы что… что… Что это вы делаете с моей салфеткой?!
* * *
Виржилиу Андраде испуган и зол. Ана София выскочила, не заплатив, и еще пообещала лично пожаловаться управляющему. Конечно, управляющий ему ничего не сделает, Виржилиу – отличный официант, никто с его квалификацией не стал бы работать за те деньги, что ему здесь платят. И управляющий это прекрасно понимает. Но все равно неприятно.
«Как она ухитрилась узнать свою салфетку?! – думает Виржилиу. – Неужели по отпечатку губ?!»
Виржилиу вызывает в памяти образ размазанного красно-коричневого пятна, и по телу пробегает дрожь – слабые отголоски первой судороги. Виржилиу силой воли успокаивает дрожь и оглядывается. Ему на глаза попадается большой рулон пищевой пленки. Виржилиу отрывает кусок пленки и старательно заворачивает в нее салфетки. Отлично. Даже лучше, чем пакетики. И как он раньше не догадался использовать пленку?
Из блокнота, в который он записывает заказы, Виржилиу вырывает листочек и пишет мелкими, но удивительно четкими буквами: «Ана София Мендонса. Журналист. Романистка. Премия Камоэнша за лучший дебют 1989».
Виржилиу думает о своей коллекции и мечтательно улыбается. Когда-нибудь ей цены не будет. Когда-нибудь его станут умолять продать ее – хоть всю, хоть по частям. А он все равно не продаст. И не завещает никому. Лучше сожжет перед смертью. Или велит положить в гроб вместе с собой.
Представив себя в гробу, заваленного экспонатами, Виржилиу Андраде начинает хихикать и никак не может остановиться.
* * *
Каблук попадает в щель между двумя круглыми камешками, которыми вымощен тротуар, и Ана София резко останавливается.
«Урод! Извращенец! Фетишист! – взбешенно думает она. – Придурок! Как таких на работу принимают?!»
Метрах в двадцати от Аны Софии из дверей дорогого бутика выходит какой-то смутно знакомый припудренный тип. К нему тут же суются две девчонки лет по пятнадцати, с глянцевыми журналами в руках. Тип неприятно улыбается, берет у одной из девчонок фломастер, делает драматическую паузу… и оставляет автографы на круглых щечках. Девчонки млеют.
«Певец, – вспоминает Ана София. – Или актер?»
Мысли ее принимают другое направление.
«А может, – думает она, – этот мальчишка в кафе – мой поклонник? Может, он читал моих „Бронзовых змей“? Может, он хотел иметь что-нибудь мое на память, а попросить постеснялся?»
Ана София несколько секунд стоит неподвижно, потом разворачивается и идет к кафе.
* * *
Виржилиу Андраде забирает со стойки салат и суп для первого столика, когда его окликают.
Виржилиу оборачивается.
– Мне бы хотелось, – сухо говорит Ана София, – получить наконец мой кофе. И расплатиться. Вы же не думали, – высокомерно добавляет она, – что я могла уйти, не заплатив за обед?
– Да-да, – с запинкой отвечает Виржилиу. – То есть нет-нет. Конечно, мы не ду… я даже близко не думал! Вы не представляете, как я вас уважаю! Вы бы не оставили мне автограф? Меня зовут Виржилиу. Виржилиу Андраде…
Ана София победно улыбается и усаживается за столик в углу.
* * *
«Слава богу, убралась, – с облегчением думает Виржилиу Андраде, ссыпая на стойку чаевые. – Правильно я придумал попросить у нее автограф. Теперь точно не нажалуется». Он достает из кармана бумажку, на которой написано: «Виржилиу Андраде – самому странному из всех официантов. Ана София Мендонса», рвет ее и выбрасывает в ведро. Официальные автографы ему в коллекции не нужны.
– Эй, Андраде! – ехидно зовет судомойка Карла Соуза. – Что это у тебя сегодня с жилетом?
Виржилиу ощупывает себя и обнаруживает, что вместо щегольского хлястика у него сзади болтается крошечный обгрызенный хвостик.
* * *
Не разуваясь, Ана София присаживается к секретеру и выдвигает ящик с карточкой: «Любовники/поклонники».
Достает из кармана жакета лоскуток черного шелка. Кладет его в герметично закрывающийся пакетик, на бумажной наклейке мелкими, но удивительно четкими буквами пишет: «Виржилиу Андраде. Официант» – и засовывает пакетик в ящик между грязным платком премьер-министра, поцеловавшего ей руку на церемонии вручения премии Камоэнша, и расческой издателя Нуну Эштевеша, с которым у Аны Софии двадцать лет назад был головокружительный секс в книгохранилище.