Левой рукой Пьер Помпье макает в кофе свой утренний круассан, а правой продолжает рассеянно гладить мурлычущего Баланса.
— Ну как? — спрашивает Жюли.
— Дорогая, — отвечает Пьер, — ты же прекрасно знаешь, что ты варишь самый лучший кофе в Париже. Для меня, во всяком случае.
Допивает, ставит чашку на стол. Заметив, что рука освободилась, слева пристраивается Селина. Некоторое время Пьер молча гладит обоих питомцев.
— Пьер, — говорит Жюли, — что с тобой сегодня?
— Извини, котенок, — отвечает Пьер, — приснилась какая-то чушь… Не бери в голову. — Вздыхает. — Ладно, пора на службу.
Пьер чешет за ухом сначала Баланса, потом Селину, обнимает Жюли на кажущиеся ей вечностью сорок секунд, целует ее и уходит.
Некоторое время Жюли смотрит на кофейную чашку с причудливо раскинувшейся гущей. «Опять буду молиться святой Агате, чтобы сегодня не было никаких пожаров», — думает она.
Джон Трентон Бидвелл заказывает завтрак. Джои Трентон каждый раз завтракает в новом месте, но заказывает всегда одно и то же: недожаренную глазунью из двух яиц, три полоски бекона, кофе и тост с джемом. Сделав заказ, он провожает взглядом уплывающую корму официантки и погружается в мысли о работе. Сегодня — рабочий день. Рабочих дней в жизни Джона Трентона выдается немного. Это не означает, что в остальное время он не занимается работой, но настоящий рабочий день — это каждый раз событие. Когда официантка возвращается с завтраком, Бидвелл, внезапно для самого себя, просит принести еще и кусок яблочного пирога.
В этот раз работать предстоит с одним из сенаторов. Встреча должна состояться через два с половиной часа. Джон Трентон привычно перебирает в голове все, что ему известно о клиенте, — всегда только то, что относится к работе, ничего личного.
Появляется яблочный пирог. Бидвелл позволяет себе съесть его неторопливо, смакуя каждый горячий кусочек. Когда пирог почти уже подходит к концу, у Джона Трентона вдруг появляется мысль: «Сделаю эту работу, и не начать ли подумывать об отставке?»
Расплатившись и продолжая с разных сторон разглядывать эту неожиданную мысль, Бидвелл выходит из кафе и садится в свой неприметный серый бьюик. Машина трогается с места. В секретном отделении багажника слегка покачивается футляр винтовки с оптическим прицелом.
Роб Маунга шагает к вертолету, улыбаясь своей широкой белозубой улыбкой. И почему бы ему не улыбаться. Один из лучших молодых альпинистов мира, специалист по льду, только что получивший работу спасателя в парке горы Кук в Новой Зеландии и уже выполнивший несколько сложных миссий, — что может быть лучше? Где еще можно раздобыть столько адреналина?
Вот и сейчас — работа как раз для Роба. Какая-то парочка, поперлись на Протыкатель Облаков, уронили рюкзак с оборудованием, по счастью смогли дозвониться с мобильного. Кукуют под ледовым карнизом, вертолетом их не снять. Робу надо подлезть с ближайшего плато, поднести оборудование и вывести голубков туда, где их смогут подобрать. Раз плюнуть.
Роб улыбается всем своим существом — не только снаружи, но и внутри. Все горы — его! Все девчонки — его! Да что там, весь мир — его. Точно, мир — это его под завязку набитая жемчугом устрица. Встречай нового Властелина Колец, мистер Питер Джексон! Не переставая улыбаться, Роб залезает в вертолет.
Такаши Сато курит у дверей ресторана «Кифунэ». Сейчас он войдет туда, и у него будет серьезный разговор со старым Мацумото. Старик запаздывает с выплатой «расходов на стирку салфеток», и оябун группировки Сумиёши послал Такаши, вакасю, младшего бригадира группировки, выразить недовольство. Докурив, Такаши Сато затаптывает окурок каблуком лакированного штиблета, наигранным движением поправляет темные очки и заходит внутрь.
Послушник второго уровня Лобсанг Чу-ден сидит скрестив ноги в большом прохладном зале. Перед ним, на краю невысокого столика из грубого дерева, лежит белая фаянсовая плошка для риса. Лобсанг открывает глаза. Нет, за последний час плошка не сместилась ни на миллиметр.
В приткнувшемся где-то под самой крышей Гималаев тибетском монастыре Дацан Бон-по никогда не слышали греческого слова «психокинез». Умение двигать предметы силой мысли — всего лишь одно из умений, которые послушник должен продемонстрировать для перехода со второго уровня на третий.
Лобсанг закрывает глаза. На лице его отражается внутреннее напряжение.
* * *
Сенатор Дженкинс вылезает из лимузина и в сопровождении охраны энергичной походкой направляется к импровизированной трибуне. Он всегда рад выступить на открытии нового госпиталя и перерезать ленточку: забота о здоровье была и остается большой частью его программы. Но сейчас мысли Дженкинса заняты совсем другим. Конечно, никто не ожидает прогулки в парке, когда пытаешься пойти против нефтяного лобби. Но по правде, он и представить не мог такого количества проблем, палок в колесах и даже скрытых угроз. Однако Дженкинс полон решимости идти до конца. Все можно преодолеть, когда молод, горяч и кажется, что есть возможность что-то изменить.
Привычным усилием вызвав на лице сверкающую улыбку, Дженкинс поднимается на трибуну и упирается лбом ровно в перекрестье находящегося на расстоянии в полмили прицела. Джон Трентон Бидвелл делает глубокий вдох и задерживает дыхание.
Пьер пятится к выходу. Он прикрывает двух своих товарищей, которые волокут носилки с упавшей в обморок старушкой сербкой, хозяйкой дома. Дом — отдельно стоящую хибару в восемнадцатом районе Парижа — уже не спасти. Пламя бушует все сильнее, скоро все начнет обваливаться. Напарники исчезают в доживающем последние минуты дверном проеме. Пьер разворачивается, готовый последовать за ними, и вдруг слышит где-то за спиной растерянное мяуканье.
Настоятель монастыря Дацан Бон-по Нгаванг Йеше Тендзин Ринпоче и старший монах Темба Рабтен останавливаются около открытой двери зала, в котором сидит Лобсанг Чу-ден.
— Учитель, я беспокоюсь о брате Лобсанге, — говорит Темба Рабтен. — Приближается весенняя постройка мандалы, все остальные послушники уже перешли со второго уровня на третий, а Лобсанг Чу-ден все еще трудится над мысленным перемещением предметов…
— В твоих словах нет мудрости, Темба, — тихо произносит настоятель. — У каждого из нас в жизни есть своя задача, и единственное, что имеет значение, — это попытаться отдать этой задаче всего себя, без остатка. Сколько на это уйдет времени — совершенно не важно.
Темба Рабтен замирает в уважительной позе и весь обращается в слух. Настоятель говорит немного, но всегда о существенном. В прошлый раз, когда Ринпоче говорил таким задумчивым голосом, это переросло в целую десятиминутную проповедь о том, что все в мире взаимосвязано. Однако на этот раз учитель молчит, глядя на сидящего в дальнем углу зала послушника. То ли аудитория неподходящая, то ли он уже сказал все, что требовалось.
«Этот старый лис Мацумото! — сплевывает в ярости Такаши Сато, обнаружив себя в окружении шестерых парней с эмблемами группировки Инагава на черных пиджаках. — Ишь, крышу решил сменить!» — и молодой якудза привычно становится в боевую позицию. В следующие за этим десять минут по главному залу «Кифунэ» перекатывается вихрь из пинающих ног, машущих рук и кувыркающихся пиджаков, из которого время от времени вываливаются тела. В итоге вихрь затихает, и на его месте остается стоять тяжело дышащий Такаши. Отряхнув пиджак, он вскидывает руку и хрипло кричит:
— Мацумото! Ожидай визита от оябуна. Вам предстоит по-настоящему серьезная беседа.
Не услышав ответа, Такаши разворачивается к выходу. На верхней галерее ресторана невидимый Такаши старый Мацумото, презрев все кодексы чести, дрожащими руками поднимает пистолет и целится в спину якудзы.
«Не может быть! Я! Сорвался!» — вот что мелькает в голове Роба Маунги в ту секунду, когда он пребывает в свободном полете. Веревка сильно дергается, и Роб повисает в полуметре от ледовой стены. «Он выходит! Он сейчас выпадет!!!» — слышит Роб истеричный крик девушки сверху и понимает, что ледобуру наверху осталось держать недолго и вот-вот они уйдут вниз все втроем. «Как же так?» — ошалело шепчет спасатель и вдруг замечает в стене перед собой ушко ледобура с петлей — оставленную кем-то точку страховки. Стараясь не раскачивать веревку, Роб тянется рукой к спасительной петле. Дотянуться, встегнуться, снять свой вес с натянутой как струна веревки… Но нескольких десятков сантиметров не хватает. Сверху летит ледяная крошка. «Дьявол! Не достану…» — чертыхается Роб, моргая.
«Боже мой, Жюли, что же будет с Жюли…» — думает Пьер, стоя в центре охваченной огнем гостиной, крепко прижимая орущую и царапающуюся кошку к груди. Все пропало, выхода нет, ему ли не знать, профессионалу. «Жюли, Жюли, что же я наделал!» — тихонько стонет Пьер. И в тот миг, когда пылающая потолочная балка, как огромная свихнувшаяся секундная стрелка огненных часов, начинает свое полукруглое движение к оцепеневшей посреди дома фигуре, рядом с ногой Пьера сдвигается защелка люка и он проваливается со своим живым грузом в спасительную прохладу подвала.
Медленно-медленно выдыхая набранный в легкие воздух, Джон Трентон Бидвелл начинает плавно давить пальцем на спусковой крючок. В этот момент упор винтовки, казалось бы крепко вцепившийся всеми тремя ногами в крышу, смещается на миллиметр вправо. В полумиле от стрелка сенатор Дженкинс хватается за плечо, падает, на него наваливается охрана, толпа разбегается в панике. «Вот тебе и вышел на пенсию!» — думает потрясенный Бидвелл.
Дождь мелких льдинок продолжает осыпать лицо Роба. Роб моргает в очередной раз и вдруг обнаруживает, что заветная точка страховки — прямо перед его пальцами, будто переехала. Качнувшись совсем чуть-чуть, Маунга вцепляется в петлю, подтягивается, встегивается и слегка стравливает веревку. Сверху продолжают доноситься крики и всхлипы не понявшей пока своей и своего дружка удачи горе-альпинистки. «Ничего, покричи, покричи, в жизни еще пригодится», — шепчет Роб и улыбается снова.
Старый Мацумото справляется с трясущимися руками и готовится выстрелить в чернеющую под ним в зале спину. Над головой хозяина ресторана массивная ваза эпохи Эдо подвигается к краю полки и падает вниз. Стукнутый по затылку Мацумото мягко оседает на пол, в кучу осколков. Такаши Сато, не подозревая, что только что избегнул позорной смерти, наигранным движением поправляет темные очки и выходит наружу, в каракатичьи чернила токийской ночи.
Лобсанг Чу-ден открывает глаза. Перед его взором продолжают стоять тонкие, соединяющие всё невидимые линии, которыми он пытается управлять. Белоснежная плошка для риса сверкает своими глянцевыми боками на том же самом месте, что и раньше.
Лобсанг подмигивает плошке и закрывает глаза. Время у него еще есть.