— Четыре дня, — вразумительно сказал Денис в трубку. — Четыре. Фор. Фир. Кватро. Арба. На каком тебе языке сказать еще, чтоб ты понял? А работы мне на четыре часа. Ну, на пять. — Телефон упорно зудел в ухо, и Денис чуть отставил руку в сторону. — Хорошо, я тебе пришлю послезавтра. Отвали ты только, ради бога, у меня голова раскалывается. Какое, в простату, пил, ты погоду слышал? Давление знаешь? Все, отвали, добром прошу. Отвали. — И нажал на кнопку отбоя: раз и два, чтобы выключить аппарат вовсе. Потом посмотрел на монитор, сказал нехорошее и швырнул несчастным телефоном в Маремьяна, но промахнулся.

Под разговор он бездумно щелкнул на «Закрыть». А на вопрос, сохранить ли внесенные изменения, так же бездумно ответил «Нет». Последние полтора часа работы провалились в никуда.

— С подсознанием не спорят, — сказал Денис и поскреб щеку. Щека была небритая, за окном стояла мерзкая морось из-под обложных туч, давление действительно было ниже плинтуса, лишку он вчера все-таки хватил, а полутора часов было жалко. — Подсознание работать не хочет. Надо напоить его кофе, мое подсознание, а заодно, — тут он снова почесал щеку, — побрить для уменьшения всемирной энтропии.

Когда раздался длинный звонок в дверь, побрита была одна щека и верхняя губа. Денис чертыхнулся, вынул палец из-за щеки, аккуратно пристроил дедов опасный золлинген на полочке и пошел открывать, по пути схватив под мышку Маремьяна. Привычки спрашивать, кто там, Денис не имел: быстро распахнутая дверь и зверский вид — вот наш девиз. Впрочем, быстро распахнуть не удалось — замок заело, а толстый Маремьян ужом вился под мышкой, изнемогая по свободе на лестничной клетке. Зато со зверским видом все было нормально — еще и в пене весь, и голый по пояс, и волосы дыбом.

На человека за порогом вид действия не возымел. Человек оказался ладен, сед и сухощав и внешностью сильно напоминал бы киношного полковника царской армии, если бы не очень круглые и очень румяные щеки. На человеке был серый костюм, явно из дорогих (между прочим, совершенно сухой, тогда как снаружи уже не моросило, а лило вовсю), и в руке, протянутой к Денису, он сжимал визитку.

— Прошу вас, Денис Александрович, — сказал румяный, буквально впихивая Денису визитку.

Ошеломленный собственным именем от совершенно незнакомого человека, Денис визитку взял и уставился в нее, продолжая стискивать Маремьяна. Маремьян бился и выл басом.

По самому верху карточки шрифтом, стилизованным под греческий, было выведено:

АТРОПОС и СЫНОВЬЯ

ПАРКИ-СЕРВИС

Чуть ниже курсивом значилось:

Каждой альфе — омега

И эмблема в уголке — греческая буква омега, замкнувшая в круг греческую же альфу. Больше на карточке не было ничего — ни имени, ни адреса, ни телефона, ни электронной почты.

Тем временем гость как-то очень ловко просочился в квартиру и почти бегом кинулся в дальнюю комнату.

— Эй, — выкрикнул Денис, — куда!.. А, черт! — Вывернувшийся из рук Маремьян шлепнулся на пол, но вместо лестничной клетки почему-то рванул за гостем. Денис в сердцах хлопнул дверью и кинулся вслед, роняя клочья пены. Не было печали, выгоняй этого придурка теперь. — Эй вы, а ну убирайтесь отсюда, пока я вас не вышиб на хре… — и осекся, застыв на пороге комнаты.

Странный гость, уже достигший кабинета, на бегу протянул руку вверх, ухватил чешскую «растяжную» люстру за хромированную петельку и от души дернул вниз. Люстра закачалась на уровне груди; «полковник» молниеносно сунул руку за пазуху, так же молниеносно щелкнул добытыми из пиджака огромными ножницами — и единым движением перерезал провод люстры вместе с растяжкой.

Люстра грохнулась об пол, брызнув стеклом лампочек. Денис сказал почему-то очень тихо: «Бля». Маремьян завопил и одним броском взлетел на книжную полку у двери. Румяный вскинул левую руку и уставился на часы.

Хорошие часы, как-то отстраненно подумал Денис. Псих с дорогими часами. Отличный день. И что я, дурак, золлинген в ванной оставил.

— Четыре минуты, — сказал румяный. — Неплохо по нашим временам. Успел практически. — И убрал ножницы обратно за пазуху. Он выглядел довольным.

— Я прошу меня извинить, — сказал Денис каким-то шелестящим голосом. — Вы что, охуели?

Румяный посмотрел на него несколько обескураженно, словно очнувшись, и вдруг спросил:

— У вас, Денис Александрович, чаю не найдется? Я нынче весь день на ногах, а нам бы поговорить еще, так, с ходу, не разобраться.

— Чай у меня есть… — То ли от давления, то ли от нереальности происходящего, то ли просто от ужаса — ножницы были сантиметров сорок, и обращаться с ними румяный точно умел — Денис словно уплывал. — Вы кто вообще? — И вдруг сорвался: — Какой, в жопу, чай? Вы охуели? Вы кто?!

— Да там же все написано, — тихонько сказал румяный и кивнул на визитку. — Я вроде как парка. — И, видя полное непонимание, попытался как-то прояснить: — Атропос и сыновья. Парки-сервис… — Тут он запнулся и снова попросил: — Мне бы чаю, Денис Александрович. У меня нынче трудный день.

* * *

Чайник потихоньку закипал, и Денис, накинув ковбойку, принялся заваривать чай, одновременно косясь на джезву с кофе. Руки у него немного тряслись, но в целом, учитывая ситуацию, он держался молодцом. Пену он стер какой-то тряпкой, кажется кухонным полотенцем, и так и остался — полувыбритым. Головная боль странным образом прошла, но кофе был необходим все равно.

Странный гость очень прямо сидел на краю кухонного диванчика и быстро говорил. То, что он говорил, не лезло ни в какие ворота, поэтому Денис верил. Под столом неподвижно сидел обычно общительный Маремьян и переводил желтые глаза с Дениса на гостя и обратно.

По словам гостя, компания «Атропос и сыновья» являлась неотъемлемой частью предоставления сервиса жизни. Он так и сказал: «предоставления сервиса жизни», и Денис чуть не загоготал в голос, но удержался. Собственно, все было довольно просто и в общих чертах давным-давно описано. Отмеряли нить жизни и пряли ее компании двух других мойр, а «Атропос и сыновья» аккуратно и по возможности своевременно старались нить перерезать.

Утверждалось, что «нитью» может быть почти что угодно: веревка с бельем, якорная цепь, провод к люстре, — но всегда у этой ниточки-веревочки есть собственное назначение, она связывает — что-то и что-то или что-то и кого-то. То есть если перерезать нитку, наскоро отмотанную с катушки, — ничего не случится. Проблема в том, что ниток много, вот и приходится бегать сыновьям со всех ног, чтобы поспеть вовремя.

— И что, правда сыновья? — поинтересовался Денис, ополаскивая чайник водой и стараясь не смотреть в сторону гостя. Щеки гостя пунцовели просто неправдоподобно. Лучились. Было полное ощущение, что их, щеки, оторвали от другого лица и приставили к этому. От щек делалось зябко, и лучше было смотреть, как поднимается пар от чайника.

— В некотором роде, — отозвался парка — или мойра. — Долго, поверьте, и муторно объяснять, но в какой-то мере да, сыновья.

— А как же смерть с косой? Или с клюкой, что там у нее?

— Есть с клюкой, есть с косой, — подтвердил гость. — Разные компании. Своего рода конкуренция…

Денис выжидательно молчал.

— Все… как бы сказать… все даватели жизни имеют своих стригалей. Жнецов, понимаете? — попытался объяснить «Атропос и сыновья». — Иначе все пришлось бы делать какой-то одной конфессии, а это очень тяжело. Смерть с клюкой и с косой работают на других прях, назовем их так, — хотя процесс на самом деле на пряжу совсем не похож… благодарю вас. — Гость поднялся, принял чашку с чаем, церемонно поклонился и все так же неестественно прямо уселся обратно.

— Слушайте, — сказал Денис, по-прежнему отводя глаза, — выньте вы эти ваши штуки. Вам же неудобно, я же вижу.

— Не то слово, — охотно вынимая ножницы и кладя их на стол, согласился гость. — Не додумал я с размерами, рост не рассчитал. Давно не было практики, — и тут же расслабился, размяк, почти развалился на диванчике, мигом порастеряв молодцеватость. Стало видно, что это просто не очень молодой и, кажется, усталый дядька, почему-то с очень румяными щеками.

— Это в каком же смысле? — заинтересовался Денис, усаживаясь верхом на свободный стул. — Что значит — не рассчитал? Вы что, иначе как-то выглядите?

— Мы, — поразмыслив, ответил гость, — в вашем понимании вообще не выглядим. Облик — это оболочка, простите за повторение, интерфейс, как нынче говорят. Средство коммуникации. Обычно мы и так справляемся. Для того чтоб перекусить петлю на ручке зонта или поводок, там, порвать, облик не нужен. А если что посерьезней типа высоковольтного провода — так даже и нежелателен облик, Денис Александрович. Мешает он, за ним все время следить надо. Зато доступна масса удовольствий; чай вот попить, например, — никак вне облика невозможно.

Гость словно в доказательство шумно хлюпнул из чашки.

— Понимаете ли, Денис Александрович, — продолжил он, — у Лахесис специфическое чувство юмора. Иногда она запихивает нить в какое-нибудь странное место. Например, в провод люстры, как вы имели честь наблюдать.

— И поэтому вы приперлись ко мне в облике? — поинтересовался Денис.

— Нет, — помолчав, ответил гость и вдруг спросил: — Можно я воспользуюсь удобствами?

— Тоже издержки облика?

Гость вдруг улыбнулся и подмигнул:

— Тоже удовольствие.

* * *

Ножницы лежали на столе, ничем не примечательные портновские ножницы, только лезвия непомерно длинные. И по ним, по лезвиям, было очень видно, какие они острые. Просто непонятно, как можно так заточить ножницы. И перламутр на рукоятках был затерт дотускла, а там, где смыкались кольца, виднелись проплешины металла Очень старые ножницы с перламутровыми ручками.

Денис стоял над столом, обхватив подбородок, и смотрел. Подбородок был наполовину гладкий до скрипа, а наполовину — колкий от небритости. Это же сумасшедший, сказал из полуобморока внутренний голос, убери ты эти ковырялки подальше. А следующая мысль была: а можно ими бриться, как шашкой, этими ножницами? Наверное, можно.

— Я бы на вашем месте не стал этого делать, Денис Александрович, — сообщил неслышно вышедший из ванной гость. — Не стоит вам их трогать, этот инструмент требует тренировки. И некоторой… семейной принадлежности. — Он держал перед собой наотлет чисто вымытые руки и слегка помахивал кистями. — Я там полотенечком руки вытер, синеньким, ничего?

— Ничего, — сказал Денис. Его на секунду почти скрутило от желания пойти в ванную, снять полотенце и сунуть в стиралку. И запустить. С отбеливанием.

— Так чего вы сюда явились? — отойдя от ножниц, неприязненно поинтересовался он. — Люстру резать?

— Да нет, люстру уронить — дело нехитрое, — отозвался гость. — Тут вот в чем дело… — Он вдруг замялся, и Денис с удивлением понял, что гость действительно смущен. — Понимаете, — мычал гость, — у нее странное чувство юмора, я говорил, ей скучно все время одно и то же, вот она и развлекается как может. Ну и потом, поймите, это же сорок лет назад было…

— Погодите, — сказал Денис и повторил погромче: — Погодите! — потому что смущенный гость продолжал частить речитативом и только после окрика умолк. — Объясните толком, в чем дело, я не понимаю ни хрена.

— У вас в квартире, — послушно отрапортовал румяный, — есть еще одна нить. И срок через час примерно, — он глянул на часы, — ну да, чуть больше. Она говорит, что бросила сюда одну нитку, а вторая прицепилась случайно.

— И что, вы хотите еще тут посидеть, отчекрыжить еще что-нибудь и уйти с миром?

— Нет, — виновато сказал гость. — Нитка у вас в проводке. В той фазе, которая на кухню, — и, увидев, как сдвигаются брови у Дениса, поспешно добавил: — Когда все это делалось, проводка висела по стенам. Никто не подумал про ремонт. Это наша вина, несомненно.

Денис ногой придвинул стул и снова сел на него верхом.

— Вы что, — спросил он, помолчав, — намерены стены тут ломать? Я это все отремонтировал год тому. Я до сих пор долги плачу, ясно вам?

— Ясно, — смиренно согласился гость. — Но выбора-то нет. А без облика стены не сломаешь, вот и пришлось мне срочно приодеться.

— А если, — с закипающей злостью шепотом произнес Денис, — а если я просто отправлю вас туда, куда вам и должно бы? Без сантиментов. А? Вот так! — Увесистый кукиш нарисовался под носом у гостя. Гость внимательно его изучил, а потом сказал негромко:

— Тогда он не умрет вовремя.

— И отлично. Тем более катитесь.

— Не отлично, — возразил так же негромко гость. — Нить окончена, человек умирает, даже если остается жить, понимаете? Он уже мертвый живет. Это большая беда, Денис Александрович, поверьте, это совершенный кошмар. Кроме того, он ломает настоящее, которое продолжается. Встречается с теми, с кем не мог бы уже. Приносит вред, который не должен бы принести. Кстати, добра не приносит никогда.

Мы иногда опаздываем, — продолжал гость, — но реальность в состоянии зарастить дырки примерно до четырех дней, плюс-минус. И это максимум. Потому что иначе цепная реакция пойдет по реальности, и предсказать последствия невозможно. Даже мы, — он ровно, как нечто очевидное, произнес это «даже мы», — не можем ничего предсказать, а исправить последствия такой промашки способны лишь отчасти. Поэтому мы никогда такого не допускаем. Никогда — в рамках обозримого для вас прошлого, по крайней мере. — Он помолчал и повторил с нажимом: — Живой мертвый — это очень большая беда, Денис Александрович.

* * *

Денис посидел, потирая щеку.

— Вы бы мне хоть компенсацию дали какую… — жалобно сказал он. Голова кружилась, и колено почему-то тряслось предательски. — Я тут гробился как проклятый…

— У нас нет денег, — очень виновато сказал гость. — Не в смысле — мы небогаты, а в смысле — нет как концепции. Мы не оперируем деньгами, Денис Александрович. Я бы рад, поверьте.

Они посидели еще немного — молча. Потом Денис нагнулся, извлек из-под стола Маремьяна и прижал к себе. Маремьян заурчал.

— Он хоть кто? — спросил Денис, откашлявшись, и все равно прозвучало почти фальцетом. — Или это она? Кто это?

— Он.

— Молодой?

— Сорок два.

— Семья?

— Жена, дочь в университете.

— Где?

— Париж.

— Ничего так, — сказал Денис, нарушая военной четкости диалог. — Париж. А отчего?

— Инсульт, — сказал гость, и Денис вдруг заметил, что алые щеки обрели нормальный цвет и форму. Теперь гость совершеннейше походил на очень печального дореволюционного полковника.

Денис обхватил себя за плечи и посидел, покачиваясь. Потом переложил Маремьяна на диванчик рядом с гостем, встал и скрылся в ванной комнате. Маремьян тут же утек на прежнее место под стол. Гость остался сидеть как сидел.

В ванной Денис снял рубашку, открыл воду, сполоснул бритву и принялся добриваться, привычно гримасничая. Он не думал особенно ни о чем, просто хотелось добриться, надоела колючесть на полморды. Он тщательно выскреб щеки, подбородок, виски и остановил лезвие у кадыка. Обычно тут полагалось произнести: «Суд взвесил и нашел тяжелым», но многолетний ритуал почему-то не шел. Поэтому он просто доскреб шею, надел ковбойку, пригладил наскоро волосы и пошел в кабинет.

Пискнул, выключаясь, компьютер, что-то рухнуло на пол с умеренным грохотом. Денис вышел из комнаты и завозился в коридоре, под куртками. Щелкнул чем-то, микроволновка погасила часы, и лампочка в вытяжке над плитой погасла тоже.

— Вам все равно, где резать? — спросил Денис из-под пальто.

— Не ближе четырех дактилей от любого конца нити, — с готовностью отозвался гость.

— Это еще что за хрень?

— Простите. Примерно семь-восемь сантиметров.

— Ясно, — сказал Денис, — малой кровью не получится. К счетчику только самый хвост выходит. — Он вышел в кухню с оранжевым пластиковым кейсом в руке. В кейсе оказался огромный бошевский перфоратор. — Придется кровью побольше.

Гость молча смотрел на него в ожидании, постукивая подушечками пальцев по столу рядом с ножницами.

— Ну что вы на меня смотрите, — сказал Денис, в упор глядя на гостя. Он вдруг очень устал, и перфоратор оттягивал руку, так что заломило плечо. — Пойдемте к выключателю, не долбать же всю стену наугад. Как-нибудь добудем вам ваши четыре дактиля.