Яркое солнце дробилось на воде тысячами ослепительных искр и блесток. Река, сжатая наступающими скалами, стремительно рвалась вперед на простор. Лодка неслась почти без помощи весел. Мальчик лет пятнадцати ловкими движениями управлял челноком. Они пронеслись мимо зеленого острова Элефантины и выплыли на расширяющуюся долину. Теперь глаза отдыхали на зеленых берегах, преображенных трудом. После бесплодных скал, дышащих жаром, отрадно было видеть поля, сады, селения, спрятанные в зелени. Мальчик сверкал яркими глазами и ослепительными зубами на черном от загара лице. Он радовался, что немного заработает, а со строптивым течением реки он привык управляться...

В душе Руабена все трепетало от радости, от ощущения близкой встречи с дорогими людьми, с любимыми местами. Он старался представить лицо Мери, ее ласковые большие глаза.

Наверное, она такая же худенькая и тоненькая и все такая же быстрая и легкая. Руабен улыбнулся, представляя ее смущение, когда он выложит ткани, браслеты, запястья, множество украшений и дорогих подарков, о которых она не могла и мечтать. Он любовно подбирал их, представляя, как яркое ожерелье обнимет ее стройную тонкую шею, а золотистая смуглость лица и рук станет еще красивей от соседства с белой, шелковистой и прозрачной тканью. Теперь, наконец, Мери забудет все горечи и трудности. Пепи теперь уже большой, он будет учить его ваянию, и мальчик тоже станет скульптором. Дочка выросла и теперь помогает Мери. Всем он везет много подарков. В двух больших корзинах много игрушек, сластей и подарков родным.

Вскоре они подплыли к берегу и остановились у места, где Руабен всегда высаживался раньше. Он отказался от помощи мальчика и щедро расплатился с ним куском добротной ткани. Тот направил лодку против течения в обратный путь, а Руабен, взявшись за тяжелые корзины, пошел вверх, домой. Он шел быстро, почти бегом, не встречая на пути никого. Со всех сторон его обступили родные запахи реки, смешавшиеся с запахами знойных ветров сухой Нубии. Но сильнее всех их были волнующие, привычные с детства ароматы влажной, пропитанной водой земли, трав, овощей, растущей зелени. Они шли из родного мира, который снился ему там, в далеком городе. Над его головой шелестели ветви. По сторонам виднелись убогие хижины, и он вспоминал соседей, живущих в них.

Волнуясь, он ускорил шаги и, не встреченный никем, подошел к своей хижине, стоящей в стороне от других. И, наконец, бурно дыша, толкнул до боли знакомую калитку, вошел внутрь двора и остановился как вкопанный.

Чужая, незнакомая женщина поливала из большого кувшина густую зелень огурцов. Не ожидая посторонних, она была лишь в короткой повязке. Увидев торопливо ворвавшегося незнакомца, она выронила от неожиданности кувшин, и вода, журча, вылилась на землю. Глаза ее растерянно смотрела на Руабена, в них появился испуг. Двое чужих, не его детей, копошились в песке, играя стеблями папируса и щепками.

— А где?.. — спросил Руабен, не смея продолжить. Что-то в душе его замерло в ожидании непоправимого.

Женщина смотрела на него в замешательстве:

— Ты прежний хозяин дома?

— Да, я хозяин дома... А где моя жена и дети?

Женщина помедлила, вздохнула и тихо сказала:

— Жена твоя... умерла года два назад. А сын живет у брата, у Бату.

— Умерла. Как умерла? Почему? — не сознавая, спросил Руабен, истина жестоких слов еще не дошла до него.

— Я не знаю... Люди говорили, что она болела долго и больная ходила работать. Нужда, дети, поневоле пойдешь. Потом пришла как-то и больше не вставала. А девочка умерла раньше. Она брала ее с собой иногда в поле, там ее укусила змея. — Женщина с беспокойством посмотрела на Руабена и добавила: — У твоей жены были большие долги живому богу, и Хати продал землю и дом мужу. Мы живем здесь уже два года.

Но Руабен уже не слышал этого; сраженный, он опустился на землю и, уткнувшись в сухой песок, лежал, вздрагивая, ничего не сознавая.

В течение долгих шести лет он стремился сюда, тосковал, делал все, чтобы скорее вернуться. Родная хижина, убогая, но бесконечно дорогая, снилась ему на чужбине. Он не позволял ни одной женщине волновать его чувства, все они были отданы единственной Мери... Да, он думал о ее нужде, о горечах своей семьи, он представлял те невзгоды, которые должны были пасть на долю Мери после его отъезда. Но никогда у него не было мысли, что она может умереть. Тогда, шесть лет назад, Мери была в отчаянии, опасности угрожали ему. С трудовой повинности возвращались далеко не все, многие погибали там, а живые часто возвращались калеками. Оба хорошо знали об этом. Но ведь она оставалась дома и, казалось, что ее жизнь была в безопасности. В этом маленьком доме все носило следы их забот, труда многих лет.

Безвестный земледелец, тяжелейшим трудом добывающий для своей семьи хлеб, которого не хватало на каждый день, он был тогда безмерно счастлив. После долгого дня ласковая улыбка его юной подруги вознаграждала за все муки. Теперь он был знаменитым мастером, носил дорогие сандалии и тонкие ткани. В Менфе его принимали по осанке и одежде за господина. Но как он был одинок и какая горькая тоска скрывалась за его спокойным лицом! Здесь, где все было сделано их руками, хозяйничали чужие люди. О! Исида всемогущая! Святая Эннеада! Почему вы ее не сохранили? Чем она вас прогневала?

Новая хозяйка принесла ему воды, он машинально выпил и сел, молча осматривая место своего прошлого счастья. До сознания дошло, что сын его жив.

Он поднялся и понуро побрел со своими корзинами и ненужными теперь подарками для Мери. Дом брата находился на другом конце селения. После столицы хижины земляков показались его печальному взору особенно жалкими. Лишь прекрасные пальмы да густая зелень садов прикрывали вопиющую нищету. Мужчины в этот час были на полях, на улицах копошились дети, да за стенами оград виднелись женские фигуры на огородах. Голые ребятишки с любопытством таращили живые глазенки на незнакомого дядю, не похожего на деревенских жителей. Но детей он не узнавал, многие родились после его отъезда, а другие выросли.

Жена брата испуганно глянула на него, как на выходца из страны мертвых. Они поздоровались, сели на скамью у очага, и Хаит, вздыхая, проговорила:

— А ведь мы давно решили, что владыка мертвых взял тебя к себе. Только бедная Мери до конца верила, что ты вернешься.

В это время во двор вошли дети — два мальчика лет девяти и девочка лет пяти. Они о чем-то оживленно разговаривали, но, увидев Руабена, смолкли. А он, затаив дыхание, напряженно рассматривал их, отыскивая родные черты. Стройный, худенький мальчик смотрел на него глазами, полными такого страстного ожидания и страха, что сомнения его исчезли. И глаза эти так напоминали глаза Мери. Руабен порывисто шагнул вперед, и мальчик, поняв все, с звенящим криком бросился отцу навстречу. И только теперь, обняв слабые мальчишечьи плечи, Руабен со всей болью почувствовал горечь утраты. Со всей остротой много пережившего человека он понял, как ждал его осиротевший ребенок. Где-то в его сознании жила надежда, что отец вернется. Он жадно рассматривал мальчика, и на душе у него потеплело от счастливых детских глаз.

Потом он достал столичные игрушки и сладости. Подарки, выбираемые с такой любовью и нежностью, пошли другой женщине — жене брата. С глубокой горечью думал он о том, что Мери в своей короткой жизни так и не видела красивых вещей, которым радуется женский глаз. Исполненный глубокой печали, он терзал себя, винил и задавал себе вопрос, что же он не сделал из того, что мог бы сделать? Как мог бы он помочь ей, сломавшейся от непомерной тяжести и до конца преданной ему?

Хаит положила на раскаленный очаг лепешки и, прикрыв их горячей золой, подошла к Руабену, погруженному в мрачное раздумье.

— Напрасно ты винишь себя. Трое из наших сельчан не вернулись совсем, погибли там. Двое из них умерли от истощения, а третьего придавило камнем. Лишь один вернулся и рассказал про их конец. От вас троих не было ни слуху, ни духу. К тебе одному боги были милостивы. Мери всегда твердила — вернется он. Никто не мог ее разубедить, что ты не вернешься.

Руабен молча слушал. Все, к чему он стремился, погибло, и он остался еще более одиноким, чем был, но теперь уж без надежды. Подошел Пепи и робко прижался к нему. Отец большой сильной рукой погладил его и прижал к себе единственное, что осталось от его семьи. И невольно пришла ему мысль, что и его семья принесена в жертву все той же царской гробнице. Он вспомнил ее огромную каменную громаду, которая поглотила тысячи жизней, разрушила множество семей, искалечила многие детские судьбы, отняла у невест любимых, у родителей — сыновей.

Руабен сидел подавленный и угрюмый.

А весть о его возвращении уже, сделав несколько кругов, обошла селение, и, когда кончились работы, запыхавшийся Бату обнял брата, неожиданно воскресшего из мертвых.

Пришли родственники, друзья, сельчане. На дворе расстелили циновки, и на них появились лепешки, огурцы, печеная рыба, финики, сушеное мясо. Нашлось и пиво. Печальному Руабену невольно пришлось принять участие в празднике в честь его возвращения. Он не успевал отвечать на множество вопросов, которые ему задавали. Но у всех был один общий вопрос, скоро ли кончат пирамиду? Будут ли еще требовать людей из общин?

Теплота, искренняя радость, с которой обращались к нему, растопили его горе, и немного забылся среди людей, на долю которых выпадало так мало радостей. Сегодняшний вечер казался им большим праздником. Потом они долго будут его вспоминать.