Не дождался Дмитрий Степанович помощи от друга своего статского советника Александра Матвеевича Острового! А не дождался, потому что друг его любезный Александр Матвеевич так никогда и не узнал, что же случилось тем жарким летом в глухой деревушке с весёлым и солнечным названием — Полянка, затерянной меж холмов да среди дремучих лесов!
А случилось-то вот что…
Незадолго до полудня вся семья (как и велено было!) находилась дома. Дарья Платоновна оставив шитьё, спустилась в кухню распорядиться насчёт обеда. Николенька сидел в кабинете отца, увлёкшись интересною книгою, а сам Дмитрий Степанович расположился поодаль за большим письменным столом, делая вид, что проверяет расход (что впрочем, и на самом деле пытался делать вполне искренно). Но мысли его были далеко, и он всё чутко прислушивался к малейшим шорохам и время от времени, горестно вздыхая, тревожно вглядывался в окно.
Несмотря на ежесекундное ожидание, хлопнувшая внизу парадная дверь напугала Перегудова. Он отложил перо, побледнел и сорвавшимся голосом спросил, обращаясь к Николеньке:
— Что там? Кто?! — и тут же остановил рукою с готовностью вскочившего сына, — да сиди уж! Я сам!
Дмитрий Степанович побежал вприпрыжку вниз, нелепо тряся отвисшими щёками и, враз растеряв весь свой представительный вид. Спустившись с лестницы, он остановился отдышаться, хватаясь за сердце и с шумом вдыхая воздух. Постояв и успокоив дыхание, Перегудов стараясь придать лицу, грозное выражение двинулся в переднюю. Навстречу ему, поспешая, вышел дядька Ёра Семёнович. Увидев барина, он открыл, было, рот для доклада, но Перегудов молча сдвинул его в сторону и сам вышел встретить посетителя.
В передней, заложив руки за спину и нервно прохаживаясь вдоль стены, поджидал его управляющий господин Мюллер. Вид его был положительно нездоров. Тёмные круги под воспалёнными глазами, нечёсаные волосы, небрежно спадающие на бледный лоб, губы, поджатые до боли — вот что являл собою обычно такой благодушный, уравновешенный и ухоженный Генрих Карлович!
Завидев Дмитрия Степановича, управляющий резко повернулся к нему, и по военному щёлкнув каблуками, склонил в молчаливом приветствии голову.
— Беда Дмитрий Степанович! Фёдора, кучера вашего, у Ползучей топи с проломленной головою нашли! Чуть живого сюда везут!
С этими словами всякая надежда Перегудова на то, что прибудет к нему верный товарищ с подмогою, да со всякими чиновными людьми разбираться в беззаконии, что творится вокруг, рухнула в один миг! В глазах его помутилось от слабости, ноги Перегудова подкосились, и обессиленный бессонною ночью и тревожным ожиданием он судорожно ухватился рукою за дверной косяк. Взволнованный Генрих Карлович подбежал к нему, стараясь усадить в кресло, но, собирая остатки сил, Дмитрий Степанович отклонил решительно всяческую помощь со стороны изменника, и уселся сам, широко расставив ноги и тяжело дыша.
— Отколь? — прохрипел Перегудов, цепляясь за последнюю надежду.
Господин Мюллер вопросительно вскинул подбородок.
— Отколь ехал? Отсюда ли — или уж обратно? — повторил Дмитрий Степанович свой вопрос.
— Вам, верно, интересно выполнил ли Фёдор ваше поручение, — невесело усмехнулся управляющий, — думаю, что нет. Это нашли при нём, извольте взглянуть.
И господин Мюллер протянул Дмитрию Степановичу им же запечатанный конверт с собственноручною пометкой — Его превосходительству Островому Александру Матвеевичу.
Морщась, словно от боли, дрожащей рукой Перегудов забрал послание. Тысячи мыслей вихрем проносились в его бедной голове. Один! Совсем один! И ведь дети здесь, жена! Как защитить, охранить как!? Самому ехать? Куда?! Как?! Невозможно!
В переднюю решительно ворвалась взволнованная Дарья Платоновна.
— Да что же это твориться-то, батюшка!? — с негодованием всплеснула она руками, — вчерась смертоубийство, ноне разбой! Извольте-ка отвечать, господин хороший, — накинулась она на Генриха Карловича, — вы здесь в управление поставлены! Стало быть, вы и за порядком следить обязаны! Это по какой же такой причине, здесь эдакое лиходейство творится?! А ну-ка! — она энергично ткнула совершенно ошеломлённого господина Мюллера пухлым пальчиком в грудь, — где пристав?! Отчего разбойников по сию пору никто не ищет?! Сей же час извольте собрать людей, да велеть прочесать все окрестности! Всех, кто по какой надобности из дому ночью отлучался тот час же привести ко мне — для допросу!
Уперев в круглые бока маленькие крепкие ручки, она воинственно оглядела мужчин из-под спущенных на нос очков.
Если управляющий и был совершенно подавлен бурным натиском энергичной старушки, то Дмитрий Степанович напротив — успокоился.
Что же это я право разнюнился, — подумалось ему, — надо действовать! Найти надобно злодея! А Дарья-то Платоновна какова! Ишь, разбушевалась-то, ровно молодая! Окончательно взяв себя в руки, Перегудов легко поднялся на ноги (только внутри кольнуло слегка неуспокоенное сердце) и привычно пристукнул рукой по подвернувшейся шляпной стойке.
— Успокойтесь-ка Дарья Платоновна! Да и людей успокойте — нечего страху-то напущать! Свалился Фёдор спьяну с лошади — вы крик-то и подняли! Вас, — он внимательно и грозно глянул на господина Мюллера, — прошу обождать здесь. Как позовут — следуйте ко мне в кабинет!
И, придерживая супругу за круглый локоток, вышел из передней. Проходя мимо гостиной не удержавшись, спросил шепотком, щекоча ей усами ухо:
— И как же вы Дарья Платоновна, допрос-то собирались вести с пристрастием али без?
* * *
Новость о новом несчастье с быстротою молнии облетела весь дом. Не в силах более оставаться в бездействии Николенька выскользнул на улицу с чёрного хода и направился в людскую, надеясь расспросить несчастного кучера о его злоключениях.
Но в людской ему сказали, что Фёдор плох и в себя не приходит. Огорчённый, Николенька принялся бродить возле усадьбы, размышляя о загадочных происшествиях.
Вскоре он заприметил деревенских баб, бредущих рядом с молочной подводой. Среди них Николенька разглядел свою вчерашнюю знакомую и, дождавшись, когда та взглянет в его сторону, призывно махнул ей рукой. Его жест не остался незамеченным. Смущённо оглянувшись и сердито что-то ответив на колкости своих подруг, девушка подошла к Николаю. Взгляд её небесно-синих глаз был неласков.
— Вольно же вам, барин, на глазах у всех меня ровно собачонку подзывать! Говорите чего надо, да пойду я!
— Не сердись, Дарёнка! — ласково произнёс Николенька, — я спросить у тебя хотел, слыхала ль ты, что с Фёдором давеча приключилось?
Дарёнка с готовностью кивнула головой.
— Да как же не слыхать, барин! Вся деревня об этом только и говорит!
— Отец сказывает, что он с лошади пьяный упал, — с ноткой сомнения произнёс Николай.
— С лошади! — презрительно воскликнула Дарёнка, — да я вам барин вот что скажу! Вы сейчас к дому управляющего ступайте, а я от своих-то отстану и тем же часом к вам подойду. Я вас с бабкою Пелагеей сведу! Уж она вам расскажет кое-что! Со мной-то она не больно разговаривает, а вам не откажет — не посмеет!
Николай тот час согласился на встречу. Проворно перепрыгивая через низенькую живую ограду, он размышлял так: Уж не знаю, чего там бабка Пелагея расскажет, а вот вы то барышня Дарёнка, ох, и презагадочное существо! И неизвестно что привлекало Николеньку Перегудова больше, выйти на след таинственного разбойника или разгадать причину весьма необычного поведения деревенской красавицы.
Вскоре Николенька оказался возле домика управляющего. Никого не увидев поблизости, он присел в ожидании на грубо сколоченную деревянную скамейку под старой раскидистой яблоней. Немного погодя появилась Дарёнка. Она вела под руку бабку Пелагею, что-то горячо ей выговаривая. Старуха согласно кивала головой и брела с нею рядом, едва волоча ноги. Приблизившись к Николеньке, старуха склонилась в поклоне, поглядывая снизу на смущённо вскочившего молодого человека и щуря подслеповатые маленькие глазки.
— Вот, бабушка, — громко сказала ей Дарёна, — это барин наш, Николай Дмитриевич, ты ему про Антипа расскажи!
Николай недоумённо вздёрнул брови. Ни про какого Антипа он спрашивать не собирался! Но старушка, печально вздыхая, уже усаживалась на скамейку подле него.
— Расскажу, батюшка, отчего же не рассказать, — растирая скрюченные старческие пальцы, проговорила она осипшим голосом.
— Давно бы надо правду-то вам знать, так этот… — она презрительно мотнула головой в сторону домика господина Мюллера, — и слушать ничего не хочет! Да и расскажу ему — что он может-то? А ты-то хоть и молоденек, всё же внучёк барыни нашей, стало быть, всё понять должен, во всём разобраться, а коли разберёшься, то и порядок здесь наведёшь!
— Бабушка! — предупреждающе произнесла Дарёна, — он ведь Старой Барыни-то никогда не видел. Не знает он ничего! О пришельниках не знает!
— А ты-то уж, небось, и умыкнуть его хотела, егоза? — добродушно усмехнулась старуха, чем вызвала страшное смущение девушки.
— Ничего! — старуха кряхтя привалилась спиной к яблоневому стволу, — коли он Перегудов, так быть ему здесь Видящим. А правду узнавать когда-то уж надо! Так вот и начнём…
Старуха пожевала сморщенными бесцветными губами, приготовляясь к рассказу.
— Молодая я тогда была, вот вроде как Дарёнка и такая же красивая, да пожалуй, что и красивее! Парни-то за мной табунами ходили, да только я всё выбирала — гордая была, что и говорить.
Раз приплыли весной на молотьбу с Верхнеречья мужики, а среди них один черный да смуглявый, увидал меня и как сбрендил: Выходи, — говорит, — красавица за меня, не то жизни себя лишу! Так он говорит, а я всё смеюсь.
Пожили мужики Верхнереченские в Полянке сколь положено, муку смололи, да в город подались, а чернявый-то с ними. Как уехали они, так ни разочку я о нём и не вспоминала. Не глянулся он мне злой да надменный!
Тут как-то ввечеру сидели мы за гумном, всё парни и девки молодые и промеж себя смеялись да калякали. Ваняшка тогда помню, всё на балалайке играл. Весёлый был. Да…
Так вот подсел ко мне в тот вечер Антип — конюхом в барской конюшне служил. Он ужо постарше нас-то был, а всё женихался. Бабы по деревне уж поговаривали, что так он свой век бобылём и проживёт. Да только по другому всё у него сложилось… вот подсел он ко мне и говорит: Ты, — говорит, — Пелагеюшка, словно звёздочка горишь ясная. Я тебя, как только увидал, так уж и знал, что не проживу без тебя. Всё ждал, когда ты подрастёшь, чтоб открыться тебе!
Посмеялась я над ним, как и над прочими своими ухажёрами. А слова-то его ласковые в душу запали. С той поры всё он мне то слово приветное скажет, то ленточку подарит, а я на слова ему смехом, ленточки по ветру пускала — он всё терпел! Ждал.
А однажды ливень такой сильный случился, да затяжной — три дня лил, и плотину что вверх по реке прорвало, так что тут было — страсть! Домов сколько потопило, людей, скотины погибло — такой плачь по деревне стоял, что и не вспоминать бы! Наш дом, да ещё некоторых тоже водою снесло, так мы в шалашах на холме ютились, пожитки кой какие собрали — так и жили. В то время каждый о своём переживал, кто о доме, кто о достатке, а кто и о родных своих, а я всё как полоумная ходила, да Антипа своего искала. Спросить о нём не могу — гордость одолевает, да и страх берёт — ну как скажут, что погиб! А через неделю вернулся мой Антип. Он с мужиками ходил плотину разрушенную восстанавливать.
Как увидела я его похудевшего, грязного, так с воем ему на шею и кинулась! Он меня обнял и целует всё, целует, а я плачу! Боялась дурочка, что потонул он, а про любовь мою так и не узнал…
В ту же ночь мы с ним далече от других ушли. Всё по лесу гуляли, а Антипушка меня обнимал, да целовал и слова ласковые говорил. И всё то мы с ним нацеловаться не могли, вот уж старуха я, а как вспомню ту ночь, губы милого моего, руки его ласковые, так всё внутри меня и млеет.
Сама я перед Антипом-то тогда разделась! Люби меня Антипушка, — говорила я ему, — за все годы, что ждал ты меня, отплачу тебе своею любовью! Уж не знаю, какая ещё бывает любовь, да только в ту ночь счастливее нас с Антипом и на свете не бывало!
Расстались мы с ним только поутру, и поклялись верность друг другу хранить на веки вечные… да не сдержала я клятву-то, что Антипу обещала!
На следующий день вернулись с городу мужики Верхнереченские. Не все, часть обратно по дороге, по большаку возвращается, но есть которые и по реке. Среди них воздыхатель мой чернявый. Увидал меня и тут же с разговорами: Здравствуй, — говорит, — красавица! А сам бусами передо мною трясёт, платками шёлковыми! Скучал я по тебе, — говорит, — а вот ты вспоминала ли меня? А я ему дерзко так отвечаю: Чего же мне по тебе-то скучать! Чай, уж у меня жених есть! И рукою, глупая, на Антипушку моего показываю.
Посмотрел на него супостат, зыркнул глазищами-то, да так рассмеялся недобро, что сердце у меня захолодело беду чуя.
А ввечеру смотрю я — злодей этот Антипушку моего обнимает, да в лоб его целует, и ласково так ему чтой-то выговаривает. Отозвала я Антипа: Что это, — говорю, — он тебя как покойника в лоб-то целует? А Антипушка радостный такой: Какой, — отвечает, — Пелагеюшка человек хороший, узнал, что свадьба у нас с тобою, всё поздравлял, подарками задарил. Я, право, не брал, да он настоял: Бери, — говорит, — молодая жена станет носить! И бусы показывает, что ухажёр-то мой постылый давеча мне предлагал!
Хотелось мне подарки эти в воду выбросить, да уж больно Антипушка мой счастливый был — всё улыбался!
В тот же день случилось несчастье. Ухажёр-то Верхнереченский за столом сидя, так вдруг и скончался! И вроде бы ни с того ни с сего! Сидел, разговаривали — и нет человека… в Верхнеречье-то у него родни не водилось, потому его здесь в Полянке и похоронили. И всё бы ничего, не больно кто по нему и убивался, да вот Антипушка мой с того дня захворал!
Целый месяц лежал он не живой и не мёртвый. Сердце всё изболелось глядеть на него! Ничего-то у него не болело, а ходить не мог, говорить не мог. И то словно весь в жару, то зябнет — беда! Думали уж, отходит он. И так я горевала, так убивалась! Да и было мне чего убиваться-то. Знала уж я к тому времени, что ребёночка Антипушкиного в себе ношу!
А как минул месяц, так вот уж чудо-то! Встал мой Антипушка на ноги, как ни в чём не бывало! Как поднялся, так сразу и про свадьбу заговорил. А уж как я была рада-то! Не придётся сыночку моему, без отца-то расти! Да ведь и позор! Рази ж можно без мужа-то родить, так ведь мужики и палками забьют!
Тут же к осени, не откладывая, и свадьбу сыграли…
— Так отчего же бабушка, — прервал старуху Николай, — вы сказывали, что не сдержали слова, данного Антипу?
Старуха помолчала, вспоминая давно минувшее время.
— Ты спрашиваешь, отчего? — она медлила с ответом, словно воспоминания давили её, и всё труднее давался рассказ.
— Открылась я в первую же ночь Антипу про ребёночка-то. Думала, обрадуется он… а вышло-то всё по-другому. Бил меня Антип смертным боем! Бил, да приговаривал: Нагуляла ублюдка, — век не прощу тебя! Уж я молила его, плакала: Как же это, — говорю Антипушка, — ведь это ж твой ребёночек-то.
А он как рассмеётся мне в лицо! И глаза такие страшные-страшные! Вспомнила я тут, где такие-то глаза видала! Ухажёра своего постылого вспомнила! И поняла я тогда — за кого замуж-то вышла. Не Антип это вовсе был! Давно уж Антипушкина-то душа по царствию небесному гуляет, а обвенчалась я со злобным мороком!
Подавленная тяжестью воспоминаний старуха со стоном уронила голову на скрещенные руки, не сдерживая глухие рыдания.
— Бабушка! — Дарёнка кинулась к ней, обнимая за плечи.
Старуха дрожащими пальцами утирала обильные слёзы.
— Сил нету, деточка, про такое говорить! Словно камень давит душу мою. Как пережила я всё это! Как вынесла! — она горестно раскачивалась всем телом, сдавливая заскорузлыми пальцами седые растрёпанные виски.
— Пойду я, барин, — обратила она к потрясённому Николеньке мокрое от слёз морщинистое лицо, — коли нужна буду, так знаешь где меня искать. А сегодня уж отпусти, стара я стала, тяжко мне былое-то вспоминать!
С трудом поднявшись, бабка Пелагея заковыляла прочь, опираясь на крепкую суковатую палку и сильно сутуля спину.
— Ничего не понимаю, — жалобно протянул Николай, — кто такой морок? Почему Антип оказался и не Антип вовсе? Да и какое отношение имеет этот самый Антип ко вчерашнему убийству и нападению на Фёдора?!
Дарёна не отвечала. Задумчиво склонившись, она наблюдала, как по земле, среди редких травинок, торопясь по своим делам, проползает маленький червячок, из тех, что любят селиться на яблонях. Пробегавшие мимо муравьи мимоходом пытались протаранить червячка, но их было слишком мало, а червячок слишком большой, потому, не обращая на суетливых муравьёв никакого внимания, червячок важно шествовал вперёд по своим червяковым делам.
Дарёнка подставила на его пути тонкую щепку, и червячок немедленно вполз на неё. Потихоньку переворачивая щепку так, чтобы червяк не упал, Дарёнка заставляла беднягу ходить по ней от одного конца к другому, не давая спуститься на землю.
Девушка казалось, так была поглощена своим занятием, что не замечала нетерпеливо-возмущенный взгляд Николеньки. Наконец, когда терпение молодого человека совсем иссякло, девушка вздохнула и подняла на Николеньку бездонные синие глаза.
— У нас в доме кошка жила — Муркой звали. Хорошая кошка, ласковая. Раз на Рождество тятенька порося зарезал, так ливер такой худой был, его кошке и отдали. Она поела, а после и заболела. Завелись у неё в нутре червячки, вот вроде бы этого — она кивнула на своего пленника, озабоченно ползущего по узенькой палочке, — летом-то кошки в таком случае траву едят — лечатся. А зимой где ж её взять? Вот и начали те черви кошку нашу изнутри грызть. Плохо было ей — страсть! Мучилась она бедолага, мучилась, да вскоре и померла!
— Притча интересная, — холодно промолвил Николай, — ну и что?
— А то! Морок — он как тот червь, — она брезгливо смахнула червячка на землю, — в тело человеческое вселяется, и душу грызёт изнутри — изгоняет. Проходит время и душа того человека, в которого морок вселился, покидает его. А морок в чужом теле живёт себе, поживает и никому и невдомёк, что человека то и нет уж вовсе — умер он, а вместо него гадкий червяк — морок! Ты вот думаешь, зачем бабкин-то ухажёр Антипа в лоб целовал? Он через тот поцелуй в душу его проник! И в тот день, когда…
Николай, уже давно сердито хмуривший брови, решительно поднялся со скамьи.
— Довольно! Покорно благодарю, — сухо и раздражённо промолвил он, — рассказ очень интересен, но из возраста, когда любят слушать страшные сказки, я вышел лет эдак десять назад!
Дарёнкины глаза мигом наполнились слезами.
— Ну почему?! — с болью крикнула она, — почему ты ни во что не веришь?
Но Николай уже шагал по узкой тропинке, направляясь к усадьбе и жалея о напрасно потраченном времени.
— Эй, ты, послушай! — прозвучало ему вслед, — расспроси-ка своего племянника Виктора! Он, пожалуй, поумнее тебя будет! Может он сумеет тебе объяснить!
Бледный от плохо сдерживаемого гнева Николай медленно развернулся в сторону Дарёнки. Увидев его рассерженное лицо, девушка охнула и, подобрав подол длинной юбки, опрометью бросилась прочь!
В сильном раздражении меж тем Николай добрёл до усадьбы. Поднявшись наверх, он хотел, было зайти в кабинет отца, но, услышав там голос господина Мюллера, передумал.
Мимо, что-то озабоченно бормоча и проворно семеня ножками, проходила Дарья Платоновна.
— Ах, Николенька! Что за дела творятся в нашем имении! Из-за всех этих напастей бестолковая стряпуха сожгла обед! Ты можешь себе вообразить — она всё оставила на огне и пошла сплетничать с прислугою! Так всё и сгорело! По второму разу на стол собираем, а время-то уж и к ужину! Кабы сама за всем не проследила, так и вовсе бы остались без обеда! Пойду Витеньку кликну, бедный мальчик зачитался, так уж верно голоден сидит…
— Не беспокойтесь, матушка, — мягко остановил её Николай, — извольте я сам зайду к Виктору и позову его к столу.
— Да уж, пожалуйста, Николя, — благодарно кивнула старушка, — да и сам, смотри! Не запаздывай!
Подойдя к двери, ведущей в комнату Виктора, Николенька дёрнул за ручку, но дверь оказалась запертой изнутри. Николай постучал, но не услышал никакого ответа. Он постучал громче, но в комнате вновь не слышалось ни шороха. Зачитался, — усмехнулся про себя Николай, — спит, небось, как сурок! Он постучал ещё громче и продолжительнее и, наконец, услышал в комнате звуки какого-то движения.
— Иду, — раздался сдавленный голос Виктора, — одну минутку!
В комнате что-то грохнуло, словно уронили тяжёлое, дверь распахнулась, и перед Николаем предстал запыхавшийся Виктор.
— Отчего не открываешь, — полюбопытствовал Николай, проходя в комнату, — заснул?
— Заснул, — с готовностью подтвердил Виктор, осторожно прикрывая распахнутое окно.
— Матушка обедать зовёт, — скучающим тоном проговорил Николай, оглядывая комнату племянника.
— Правда?! — просиял Виктор.
— Правда, — подтвердил Николай с некоторым удивлением, — но я бы тебе посоветовал для начала умыться. Чем это, братец, от тебя так несёт? Ты что это травою, что ли какой натёрся?
— Это… ну да я — от прыщей! — краснея, проговорил Виктор первое, что пришло ему в голову, — мне мисс Флинт посоветовала!
Ну-ну, — неопределённо промычал Николай, — так ты уж умойся, дружок.
Он лениво приподнял лежащий на кровати том.
— Что книга? Интересна?
— Очень, — промямлил Виктор, с тоской глядя на дядю, не чая, когда же тот оставит его в покое.
— О чём же? — думая всё больше о своём, рассеянно спросил Николай.
— Э-э… о путешествии! Вообще так — о разном…
— Вот как? — Николай посмотрел на обложку. На чёрном фоне крупными красными буквами были выделены слова Паразиты. Виды и способы борьбы.
— Говоришь путешествия? — внимательно глянул на племянника Николай, продолжая листать книгу, — и давно ли ты, братец, врать то научился?
Но попавшему впросак Виктору не пришлось искать оправдания в своей неудачной лжи. Внезапно бросившийся в глаза заголовок заставил Николеньку вмиг забыть о мальчике. Лихорадочно просматривая текст, и не веря глазам своим, он нетерпеливо дал знак Виктору, что бы тот оставил его в покое и обрадованный мальчик тот же час улизнул, не заставляя себя упрашивать.
А увидал Николенька слово знакомое, что не так давно он впервые от бабки Пелагеи услыхал — морок! Возбуждённо водя пальцем по отпечатанным строчкам, юноша прочёл:
Морок
В природе известно существование особей только мужского пола. Рождается морок от отца — морока и обычной человеческой женщины. Ребёнок рождается беспомощным, не имея ни рук, ни ног и в таком состоянии пребывает до трёх лет.
Отец-морок может иметь за всё время своей жизни только одного ребёнка и потому неустанно следит, чтобы мать не оставляла его ни на миг и все три года вскармливала его своим молоком. Три года хватает ребёнку, чтобы подготовить свой организм к переходу в чужое тело. Как правило, нужное ребёнку-мороку тело поставляет ему его отец. Происходит это посредством так называемого Смертельного поцелуя, к ребёнку-мороку подводят человека, обычно для этих целей берут здорового и крепкого мальчика и под любым предлогом ребёнок-морок целует малыша в лоб, перенося тем самым свою душу в инородное тело.
Спустя некоторое время ненужная телесная оболочка ребёнка-морока погибает, а душа его тем временем пребывая в чужом теле, постепенно вытесняет чужую душу, занимая отвоеванное пространство.
Этот процесс длится около месяца, после чего ребёнок — морок полностью осваивается в чужом теле.
После этого, морок становится особенно опасен. У него появляется способность насаждать части своей паразитирующей души в других людей, оставаясь в прежнем теле, что приводит к полному помутнению рассудка заражённых особей и совершенному подчинению паразиту-мороку.
Обычно это может происходить два или три раза, но особо сильные мороки способны заразить за короткий период времени до пяти человек. Люди, оставаясь в прежнем обличии, полностью переходят во власть морока, но при этом сами мороками не становятся и погибают сразу, как только погибнет заразивший их морок.
Для воспроизведения потомства старое тело становится непригодным и морок вновь выходит на охоту, применяя всё тот же Смертельный поцелуй. Морок уничтожает свою жертву, обновляя свой организм и готовясь тем самым к зачатию ребёнка — морока. Этот период является для морока наиболее благоприятным и единственным для зачатия своего ребёнка.
После рождения очередного ребёнка-морока, морок состарившись, может иметь ещё одно последнее воплощение посредством Смертельного поцелуя.
В этом случае морок, как правило, для своих целей выбирает молодую человеческую взрослую особь, зачастую женщин. После этого позаимствованное тело утрачивает способность к развитию и существует не более двадцати лет, после чего морок окончательно погибает.
Таким образом, после рождения и до смерти морок для поддержания своего существования способен уничтожить от трёх до восьми человек.
Вот что так необыкновенно поразило воображение Николеньки! Так что же это — правда?! — недоумевал молодой человек, привыкший верить печатному слову, и тут же сам одёрнул себя, — да нет, право же чушь!
Одержимый сомнениями Николенька перелистал книгу, надеясь сыскать имя автора. И каково же было его удивление, когда на первой же странице он увидел собственную фамилию — Перегудов! Не веря глазам своим, он прочёл ещё раз, сомнений не оставалось — проф. М.Д. Перегудов значилось на титульном листе необычной книги.
Немедленно желая выяснить, не является ли этот самый Перегудов, каким либо дальним родственником, Николай вихрем ворвался в кабинет отца, и таково было его нетерпение, что, позабыв правила приличия, а вместе с тем необходимость постучать и испросить позволения войти он выпалил прямо с порога:
— Батюшка, не знаете ли вы некоего профессора М.Д. Перегудова?! — потряс Николенька рукою с зажатым в ней томом, — он написал эту книгу и возможно он наш родственник!
Отец недоумённо пожал плечами и ничего не сказал.
За него ответил находившийся там же господин Мюллер.
— Михаил Данилович Перегудов был некогда владельцем этого имения. Что касается родства, то если мне не изменяет память, то он является вашим двоюродным дедушкой э-э-э… в пятом колене! — торжествующе закончил Генрих Карлович.
— Не помню такого, — недовольно пробурчал Дмитрий Степанович, беспокойно ёрзая в кресле.
(Тут надобно заметить, что Николенька, сам того не ведая, своим внезапным вторжением оказал невольную услугу своему отцу и господину Мюллеру. Дело в том, что Дмитрий Степанович вызвал своего управляющего, для того, чтобы самым решительным образом выяснить, что за странные дела творятся в его владениях. Больше всего Дмитрия Степановича волновало, что же замыслили полуночные заговорщики, предводителем коих Перегудов почитал господина Мюллера, и отчего его семья вдруг стала помехою в их без сомнения чёрных делах?
Но начало столь важного разговора Дмитрий Степанович поминутно откладывал, задавая большею частью ненужные вопросы о счетах, затратах и прочих хозяйственных делах.
А всё от невозможности объявить, что зловещий заговор стал известен ему статскому советнику Дмитрию Степановичу Перегудову посредством постыдного подслушивания, сидя ночью под окном своего управляющего!
И никак не желая в том признаться, Дмитрий Степанович кружил вокруг да около волнующей его темы, всё более сердясь на собственную не решимость.
В свою очередь Генрих Карлович, справедливо опасаясь расспросов об отсутствующем приставе и пропавшем Даниле, мучился необходимостью изыскивать различные оправдания столь долговременной задержки, не ведая, что Дмитрию Степановичу отчасти известны его коварные замыслы.
Потому-то неожиданный приход Николеньки дал возможность обоим сторонам отсрочить неприятные переговоры и собраться с мыслями).
— Не мудрено! — вновь проявил не дюжие познания о родословной Перегудовых Генрих Карлович, — он был младшим сыном Данилы Евграфовича Перегудова, произведённого в дворянство за особые заслуги и которого принято считать родоначальником вашей семьи. Михаил Данилович унаследовал имение и прожил здесь до глубокой старости. Старший же сын Данилы Евграфовича — Александр, ваш прямой предок, поссорился в своё время с Михаилом Даниловичем при неизвестных обстоятельствах и, покидая эти места, поклялся никогда более даже не упоминать имени своего родного брата.
— Чушь, — раздражённо пробурчал Дмитрий Степанович, — вам-то, откуда всё это может быть известно?
— Михаил Данилович был довольно известным учёным, историком и биологом. В конце жизни он написал свои мемуары, в которых имеется подробное описание вашей семьи. Я, прошу прощения, интересовался, знаете ли… читал-с.
— Так, где же они это книги? — заинтересовался Николай.
— А в библиотеке, — охотно откликнулся управляющий. Барыня наша Софья Михайловна последние годы мнительная очень была, всё воров боялась, так папенькины книги велела во флигеле держать, под особой охраною. Впрочем, благодаря такой предусмотрительности книги уцелели от пожара. Когда вы, Дмитрий Степанович, изволили дом здесь поставить, я их в вашу библиотеку снёс, полагая, что они будут вам небезынтересны. Что касаемо сохранности, так Софья Михайловна каталог изволили составить. Так я их прямо по списку вам и снёс. Всё в точности.
— Постой-ка, милейший! — рыкнул гневно Перегудов — старший, — уж не хочешь ли ты сказать, что Софья Михайловна дочь того самого пресловутого Михаила Даниловича?! Так сколько ж ей было лет?!
— В точности так, Ваше превосходительство, — с глубоким вздохом подтвердил управляющий, — годков-то много было ей — это верно, так ведь и папенька её отличался крепким здоровьем и также дожил до глубокой старости, верно уж наследие такое…
— Уж так будто и наследие? — иронично вздёрнул бровь Дмитрий Степанович, — а сходи-ка, Николаша, сыщи нам книжонку эту, — велел он сыну, — любопытно будет взглянуть…
Как только Николенька вышел, Перегудов живо вскочил с кресла и затряс перед лицом перепуганного управляющего крепким, поросшим густым седым волосом кулаком.
— Вот что, душепродавец лукавый! В моём имении произошло убийство, моего кучера ударили чуть не до смерти, а вы со сворой таких же бродяг козни строить за моей спиной вздумали! Да я вас в порошок сотру! Вы что же это голову мне решили заморочить?! Мне — Перегудову, хозяину вашему врать бесстыдно в глаза решились?! Да я вас вот этими руками жизни порешу!
— Прошу вас, Дмитрий Степанович, — умоляюще сложил на груди руки Генрих Карлович, — выслушайте меня! Я прошу только об одном — выслушайте! А уж потом судите, так ли уж я виноват!
В этот самый момент в дверь заглянула донельзя рассерженная Дарья Платоновна.
— Да сколько же можно, господа! Обед уж давно стынет, или уж ужин — не знаю, как и назвать! Генрих Карлович, прошу вас, отобедайте с нами. Вы чай, тоже весь день на ногах. На вас, право же лица нет!
Зол был Перегудов на управляющего! Так зол, что и прибил бы, будь его воля! Да не хотелось супружницу пугать до времени, к тому ж и расспросов Дарьи Платоновны побаивался, ведь изведёт охами да ахами! Поэтому, скрипнув зубами, надменным тоном повторил приглашение Дарьи Платоновны и с виду дружеским жестом, а на деле весьма пребольно ткнул несчастного Генриха Карловича в загривок.
Бедному управляющему ничего не оставалось делать, как оправить потрёпанный сюртук, да согласиться и вся компания под неусыпным взором Дарьи Платоновны дружно вышла в столовую.