Поздней осенью, когда в Виттенберге с деревьев облетели все листья, чума исчезла таким же таинственным образом, как и появилась. Те, кто покинул город, вернулись и снова заполонили улицы. Маленький Ханс поправился, а второй ребенок Кати родился 10 декабря 1527 года.

„Ее будут звать Елизаветой“, — объявил Лютер, качая ребенка у окна.

Когда Елизавета начала плакать, он быстро передал ее Кати, которая все еще не вставала с постели. „Время для завтрака“, — сказал он. Он собрался уходить, но вдруг остановился. „История запомнит меня как человека, бросившего вызов папе и императору и объяснившего миру значение слов Павла „праведный верою жив будет“. Но нас с тобой, Кати, запомнят и еще за кое-что — за то, что не менее важно“.

„Это что?“ — Кати посмотрела на него с любопытством.

„За создание дома пастора!“

„Пастор Бугенхаген женился раньше нас“.

„Да, это так. Но у нас это лучше получилось. Когда у Ханса прорезался первый зуб, об этом узнала вся Германия. Кати, то, что нам удалось сделать, — это огромное достижение“.

„Что ты имеешь в виду?“

„Многие замечательные люди, светлые умы становились священниками. К несчастью, начиная с III века священникам запрещалось, запрещается и сейчас — жениться. Это значит, что такие выдающиеся святые люди, как Фома Аквинский и Бернар Клерво, не могли передать свой гений будущим поколениям. Жаль. Раввины не совершали подобных ошибок! Вот почему столько одаренных иудеев!“

„А апостолы женились?“

„Конечно! Брат Павел писал: „Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие апостолы, и братья Господни, и Кифа?“ Кати, мы обязаны! Мы должны создать и воспитать замечательную семью. Такова воля Господа“.

Воспитание двух детей, забота о Мартине, обеспечение пищей жильцов, часто не платящих за себя, наблюдение за слугами и уплата счетов — все это было довольно трудно. Хотя Мартин хорошо к ней относился, она все еще спрашивала себя, любит ли он ее по-настоящему.

Днем и ночью Лютер думал о том, что, по его мнению, было важнее всего: рост церкви, занятия, которые он проводил, поведение турок, поступки Карла V и особенно перевод Ветхого Завета.

„Господин доктор, мне нужны деньги, чтобы купить мяса для гостей, которые приезжают уже завтра“, — сказала Кати.

Когда она говорила, Лютер, казалось, слушал ее, но не ответил. „Нам нужны деньги, чтобы купить мяса для гостей“, — повторила она.

„О, прости меня, я думал об Исайе. Сегодня мне должны вернуть кое-какие деньги. Ты пока можешь заниматься приготовлениями“.

Кати занялась приготовлением. Она чувствовала себя уверенно, потому что спрятала двенадцать гульденов на материал для нового платья, и, если Мартин не получит денег, она может воспользоваться своими сбережениями. Она занялась работой, а муж вернулся в свой кабинет. Везде на полу валялись открытые книги, стол был завален грудами бумаги, чернильницами, перьями, картами, письмами, лицензиями на новую книгу, стопками чистой пергаментной бумаги. Выбрав новое перо, он начал письмо Венцеслаусу Линку, одному из тех, кто помогал ему с переводом. Он писал:

Сейчас мы потеем над переводом пророков на немецкий… Сколько тяжкого труда надо затратить, чтобы заставить писателей против их воли говорить по-немецки! Они никак не хотят отказаться от своего еврейского.

3 августа в дом Лютера вошло горе. Елизавета, которой еще не было и года, скончалась от неизвестной болезни. С разбитым сердцем Лютер писал своему другу Хаусманну:

Маленький Ханс благодарит тебя за погремушку… Моя крошка Елизавета умерла. Она принесла удивительную боль моему сердцу… Меня так трогает случившееся с ней… Я никогда не думал, что отцовское сердце может настолько привязаться к ребенку.

4 мая 1529 года Кати снова родила дочь — Магдалену. Глядя, как Кати кормит ее грудью, Лютер воскликнул: „Она — особый дар небес!“ Хотя он никогда не пренебрегал Хансом, Лютер наслаждался, качая свою дочь на руках, напевая ей песенки, многие из которых сочинял на ходу. Через пару недель ее имя сократилось и стало звучать как Лена, а иногда в самых особых случаях оно превращалось в сладкую Ленникен. Она была еще совсем крошечной, но Лютер любил брать ее в свой кабинет. Показывая на картины на стене, он часто говорил: „Это твоя бабушка Лютер, а это твой дедушка Лютер“.

Магдалена была почти что копией своей матери. Она была похожа на нее внешне, и даже форма глаз была такой же, и форма маленьких рук была такой же, как у матери.

„Ты думаешь, она действительно понимает по-немецки?“ — спросила Кати как-то утром после того, как Мартин называл по очереди пальцы Магдалены.

„Пока еще нет. Но скоро будет. Она даже будет говорить по-латыни. Сладкая Ленникен — мой маленький ученый. Ты только загляни ей в глаза!“

Кати рассмеялась. „Что ты будешь делать, если она скажет: „Аве Мария“?“

„Я скажу ей, как закончить эту молитву, добавив „Иисус Христос“, так же как я научил тебя“. Он засмеялся и притянул Кати к себе на колени.

Но это полное счастье длилось недолго. Как-то вечером, собираясь ложиться спать, Лютер сказал: „Кати, у меня сенсационная новость“. „Какая?“

„Папа Клемент VII и Карл V стали друзьями!“

„Д-друзьями?“

„Да, они стали друзьями, и Карл публично целовал ему ноги. В свою очередь папа короновал его императором Священной Римской империи!“

„Когда все это случилось?“

„В Болонье 24 февраля 1530 года“.

„Почему?“

„Потому что Сулейман Могущественный подошел к воротам Вены, и если ему повезет, то Европа станет мусульманской. До недавних пор император практически игнорировал Германию, но теперь из-за турецкой угрозы он унизился для того, чтобы сгладить наши религиозные различия, чтобы укрепить свои силы в борьбе с турками. В результате он велел собрать специальный собор в Аугсбурге“.

„Подобный тому, что был в Вормсе?“

„Да. Я даже знаю его тему. Его цель заключается в том, чтобы „истинная религия была принята и поддержана всеми нами, и что мы должны жить в единстве, объединенные одной церковью“.

„И ты поедешь туда?“

„Конечно“.

„Но, господин доктор, ты же вне закона! Тебя сожгут, как Гуса“.

„Может быть. И все же Бог призвал меня. Иисус не отступил, не отступлю и я“.

„И ты оставишь Ханса и Ленникен на меня?“ — она закусила губу и попыталась удержать слезы.

„Да, мне придется оставить тебя. Ты справлялась со всем, пока я был здесь, и справишься, когда меня не будет“.

„Протестантов уже начали сжигать в Голландии“, — она сложила руки и вопрошающе заглянула ему в глаза.

„И тем не менее мне нужно ехать. Праведный верою жив будет!“

Кати поцеловала Мартина на прощание в начале апреля. Ока смотрела, как он присоединился к Меланхтону и другим богословам, как они усаживались в повозку, которая должна была доставить их в Кобург, город на юго-западе Эрнестинской Саксонии. Когда повозка скрылась из вида и топот копыт замер, она бросилась на постель.

„Боже! — рыдала она, — убереги их от беды. Сделай так, чтобы их не арестовали“. В глубине души она была уверена, что никогда больше не увидит мужа. В ее воображении рисовались языки пламени, охватывающие его тело, прикованное к столбу на площади.

Жалея саму себя, Кати вспомнила, как она сама вывела Мартина из депрессии, побуждая его работать. Теперь она решила последовать своим собственным словам.

Пока Лютер и его друзья-богословы вместе с избирателем ждали в Кобурге, имперский гонец прискакал на горячем коне и вручил официальный документ избирателю. Вскрыв объемистый конверт, запечатанный многочисленными печатями, избиратель провозгласил: „Помимо указаний здесь есть охранные грамоты для нас“.

„И для меня тоже?“ — спросил тревожно Лютер.

Избиратель несколько раз перебрал все бумаги. „Мне очень жаль, доктор Лютер, но вас не включили в общий список“.

„Это значит, что меня задержат!“ — воскликнул он, бледнея.

„Может быть, и так. Вам лучше остаться в крепости. Вы нужны Германии и всему миру — живым! Все остальное я беру на себя“.

Фесте Кобург, так формально называется эта крепость, расположена на вершине холма и занимает много миль. Здесь вместе со своим племянником и секретарем Вейтом Дитрихом, вместе с тридцатью людьми избирателя Лютер провел почти шесть месяцев.

Беспокоясь о безопасности своего мужа, Кати с жадностью ждала известий и почты. Как и Мартин, она знала, что протестантизм вступил в стадию кризиса. В ожидании новостей о решениях Карла V и поведении турок, она узнала, что отец ее мужа, Ханс, скончался 29 мая. Надеясь утешить Мартина, она послала ему шкатулку с портретом Магдалены.

Лютер ответил:

Дорогая Кати!

Я думаю, что получил все твои письма. Вот и четвертое… Я получил портрет Лены и шкатулку, которые ты прислала… Сначала я не узнал маленькую шалунью, мне показалось, что она потемнела. Я думаю, что тебе стоит начать отнимать ее от груди, делай это постепенно…

Наши друзья в Нюрнберге и Аугсбурге начинают задумываться, произойдет ли что-нибудь на соборе, потому что император по-прежнему задерживается в Инсбруке… Я должен спешить, потому что посланец не будет ждать. Передай привет, поцелуй, обними и будь добра с каждым по его заслугам.

Мартин Лютер

Пока Кати занималась детьми, домашними обязанностями, отголоски того, что происходило в Аугсбурге, доходили до нее. „Я никогда раньше не видел такой роскоши! — воскликнул бывший виттенбергский студент. — Пурпурные, белые, красные одежды, украшенные золотом, виднелись повсюду. Я никогда не думал, что существуют такие цвета. Глазам было больно. Все избиратели были там так же, как и наш Иоанн Стойкий. На Иоанна был возложен императорский меч. Фрау Лютер, если б вы только видели, как он сверкнул на солнце.

Когда кардинал Кампеджио произнес благословение, вся знать, за исключением Иоанна, обнажила головы и опустилась на колени. Стоя с покрытой головой, избиратель Иоанн был непоколебим, как башня. Я гордился им!

В соборе император с герцогами и другими представителями власти преклонил колени у высокого алтаря. Пока они стояли на коленях, мой взор обратился к нашему избирателю, Филиппу Гесскому, архиепископу Альберту Майнцскому — тому, кто послал вам двадцать гульденов. И снова я преисполнился гордостью. Ни один из них не преклонил колен“.

Кати вытаращила глаза. „Но ведь они рисковали жизнью?“

„Конечно. Достаточно было слова, слетевшего с губ императора, чтобы им был подписан смертный приговор“.

Кати вздохнула. „Только подумать, мой муж пропустил все это! Все это стало бы величайшим впечатлением его жизни“.

„Да, он был бы поражен. Затем на следующий день, — продолжал бывший студент, — Его Величество собрал лютеранских владык и сообщил им, что они не должны позволять своим священникам проповедовать в Аугсбурге.“

„Мы не можем согласиться с этим“, — сказал один из избирателей.

„Тогда запретите им проповедовать по спорным вопросам!“ — заметил император, повышая голос. Затем он сказал, что надеется увидеть каждого из них в процессе на следующий день.

В этот самый момент маркграф — губернатор бранденбургский — вышел вперед. Вы знаете, что он уже старик. Его волосы белы как снег, а лицо избороздили морщины. Удивляясь его мужеству, я внимательно слушал“.

„И что он сказал?“ — Кати слегка приоткрыла рот.

„Ясным голосом мужественный старик сказал: „Прежде чем я позволю кому-нибудь отнять у меня Слово Божие и призвать меня отречься от Бога, я преклоню колени и попрошу его отрубить мне голову!“

Кати высморкалась. Вытирая глаза, она воскликнула: „О, как бы мне хотелось, чтобы доктор Лютер был там! Возможность услышать это стоила бы для него больше, чем его докторский берет“.

Неожиданно их разговор был прерван громким плачем Магдалены. „Она хочет есть, — сказала Кати, направляясь к двери. — Бедняжка, ей не нравится, что я отнимаю ее от груди“. Обернувшись через плечо, она добавила: „Мы поговорим в другое время, и потом мне нужно помолиться за доктора Лютера“.

Каждое утро и каждый вечер Кати преклоняла колени у постели, молясь за мужа. „Господь, не дай ему впасть в отчаяние, — умоляла она, — а если он уже отчаивается, вложи новые песни в его сердце“. Она занялась организацией жильцов и слуг. „Мы сделаем Черный монастырь образцовым зданием“, — сказала она.

Протянув мотыгу бывшему монаху, у которого не было церкви и который славился количеством колбас, которые он поглощал, она сказала: „Почистите свинарник“.

„Но мне нужно молиться“.

„Вы можете молиться во время работы, — ответила она, сурово взглянув на него. — Для того, чтобы делать колбасы, нам нужно выращивать свинину“.

Затем она подошла к еще одному жильцу, который не заплатил ни гульдена за последние пять месяцев. „Возьмите лопату и почистите коровник“.

„Я не знаю как“.

„Пойдемте, я покажу вам. Когда вы закончите уборку, я научу вас доить корову“.

„Но, фрау Лютер, я… я…“

„Меня это не волнует. Занимайтесь делом. Немного труда, и вам покажется, что молоко и сыр стали вкуснее“.

Остальным было поручено очистить водоем, где плавала рыба, чтобы ее стало больше на столе. Тем, кто жаловался, Кати давала короткую отповедь: „Мы радуемся тому, что брат Павел научил нас, что „праведный верою жив будет“. Но мы должны помнить и то, что он написал фессалоникийцам: „Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь“.

В середине лета сердце Кати стала томить невыносимая тревога за Лютера. Какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что он в чем-то нуждается. Пригласив тетю Лену к себе в комнату, она сказала: „Меня терзает тревога за мужа. Мне хочется попросить вас присоединиться к моим молитвам“. Она открыла Новый Завет на Евангелии от Матфея 18:19. „Послушайте это, — начала она, — Иисус сказал: „Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного“.

„В этом отрывке содержится истина, и я верю в нее, — ответила тетя, — но, Кати, скажи мне, о чем конкретно мы будем молиться?“

„О том, чтобы он не впал в отчаяние. У доктора Лютера блестящий ум, но, подобно всем одаренным людям, он часто впадает в отчаяние. Иногда даже он мечтает о смерти“.

День за днем Кати и Лена собирались в комнате и молились, и каждая из них продолжала молиться, даже занимаясь своей работой.

Крепость Кобург была довольно унылым местом. И все же Лютер не бездействовал. 12 мая он написал Меланхтону:

Я закончил послание к прелатам и отправил его в виттенбергскую прессу. Я перевел две главы Иезекииля о Боге… Затем я взялся за пророков и трудился настолько усердно, что надеюсь закончить перевод до Пятидесятницы… Но ветхий внешне человек не может трудиться так же, как новый, внутренний. Моя голова звенит или, скорее, гремит, и заставляет меня остановиться. Вчера… я чудом избежал обморока, и вот уже третий день, как я не в силах смотреть на буквы алфавита… Сатана тщательно старается отвлечь мое внимание… Я был один…, и Сатана настолько захватил меня, что побудил меня покинуть уединение кабинета и искать общества людей.

Лютер беспокоился о том, что может произойти на соборе. Вполне возможно, что его результатом станет гражданская война, что Карл V объединится с папой против протестантов. Его страхи сопровождались однообразными звуками в крепости: стонами ветра, треском бревен, шорохом крыс. Снаружи к нему доносились голоса птиц, уханье сов, преследовавших добычу.

Кроме того, он был очень одинок. Кати и дети не покидали его мыслей ни днем, ни ночью.

Затем 5 августа он ощутил необычный прилив сил. Казалось, что Дух Господень сошел на него так же, как Он сошел на Самсона, когда тот был окружен филистимлянами. Разница была лишь в том, что он вооружился не ослиной челюстью, а пером.

Адресуя письмо доктору Грегори Бруку, премьер-министру избирательной Саксонии, он писал:

… Недавно я видел два чуда. Первое я увидел, выглянув из окна и засмотревшись на звезды и небесный шатер, который не поддерживали никакие столбы, небо не падало, держалось прочно. Но есть люди, которым хочется увидеть столбы, потрогать их руками и убедиться в их существовании. Когда они не могут этого сделать, они боятся и дрожат, как будто небо обязательно упадет вниз только потому, что они не чувствуют и не видят столбов под ним…

И еще я видел огромные густые облака над ними, настолько тяжелые, что они казались мне огромными морями, и я не видел ничего, на чем бы они могли покоиться, ничто не удерживало их, и все же они не падали на нас, а лишь пугали и проплывали над нашими головами. Когда они проплыли мимо, показалась радуга, радуга, которая поддерживала их… Но некоторые смотрят на толщину облаков и прозрачность лучей, испытывая при этом страх. Им хочется проверить, насколько крепка радуга, а если они не могут этого сделать, они боятся облаков.

Лютер отложил перо и сложил письмо. Ожидая посланника, он и понятия не имел о том, что только что сочинил одно из самых величайших писем в мире, письмо, которое будет вдохновлять отчаявшихся. Не знал он и о том, что своим собственным вдохновением он обязан настойчивым молитвам жены, которая стучалась в небесные ворота, несмотря на то что эти молитвы произносились на другом конце Германии.