Хотя монастырский колокол уже отзвонил, Кати так увлеклась трактатом Лютера, что забыла надеть плат. Теперь, боясь последствий своего опоздания, она наспех покрыла свою недавно подстриженную голову и побежала вниз, прыгая через две ступеньки.

Задыхаясь от бега, она проскользнула мимо остальных монахинь на скамью в первом ряду. Пытаясь успокоиться, она заставила себя посмотреть туда, откуда обычно появлялась аббатиса — сестра ее умершей матери. В это утро тети не было на месте. „Что с ней случилось?“ — спросила она громким шепотом Аве фон Шенефельд, прямую как палка монахиню, сидевшую справа от нее.

Но прежде чем Аве успела ответить, Кати вспомнила: она забыла спрятать трактат Лютера! Эта мысль поразила ее, как удар кобры. Сердце отчаянно забилось у нее в груди. А может быть, аббатиса уже нашла трактат на кровати у нее в келье? Неожиданно все ее тело покрылось холодным липким потом. Вытаращив от страха глаза, она бессознательно сложила ладони.

Пытаясь взять себя в руки, Кати вспомнила предостережения, полученные ею от почти беззубой монахини, с которой она говорила накануне пострига.

„Помни, сестра, — сказала она, грозя пальцем, — отсюда выхода нет. Никакого! Теперь, когда я состарилась, я могу рассказать тебе о Флорентине“.

Стремясь вырваться из монастыря, эта решительная девушка осмелилась написать Лютеру. Представь себе, написать Лютеру! Ее предала одна из монахинь, и Флорентина стала жертвой страшного, почти безумного гнева аббатисы. В ярости она велела Флорентине оставаться в неотапливаемой келье в течение месяца. Поскольку дело было поздней осенью, она едва не замерзла до смерти. „Мы жалели ее, но ничем не могли помочь“. Старая монахиня печально покачала головой.

В конце месяца Флорентине разрешили приходить на общие молитвенные собрания. На первом ее заставили встать и публично признаться в содеянном преступлении. После этого ее заставили простереться на полу так, чтобы остальные монахини, поднимаясь на хоры, переступали через ее тело.

Этот ужас продолжался три дня. Да, целых три долгих дня!

Ее ярости не было предела. Вскоре жестокая аббатиса придумала новое наказание. „Ты будешь носить соломенную шляпу и есть на полу, — приказала она. После этого трехдневного наказания пять человек были назначены следить за Флорентиной по очереди“. Вспоминая эти ужасные дни, она прищелкнула языком.

„Ах, она решилась написать еще одно письмо, — продолжала она. — В этот раз ее выпороли, заковали и заперли в келье. Однажды тюремщик забыл запереть дверь, и она сбежала. Я повторяю, сестра Кати, выбраться отсюда нельзя, никогда не оставляй Нимбсхен до самой смерти. Никогда!“

Неожиданно открылась дверь, и Кати вернулась к реальности. Она смотрела, как аббатиса поднялась на кафедру. При свете утреннего солнца, струившегося через высокое окно, Кати заметила, что обычно бледные щеки ее тети на этот раз побелели так, что лишь оттенком отличались от плата, обтягивавшего ее узкое лицо.

В руках она держала трактат Лютера, и со своего места Кати видела его помявшийся край. Она могла даже прочесть название: „Вавилонское пленение Церкви“. Внушительная фигура тети маячила перед ней, как гигантская треугольная свеча.

Охваченная страхом, Кати перестала дышать.

„Я видела много ужасных сочинений, — начала аббатиса, качая головой, — но это самое ужасное. Она потрясла трактатом, и лицо ее стало суровым. — Все вы знаете, что наш Святейший Отец, Его Святейшество папа Лев X выпустил буллу против Лютера, преступника, написавшего этот трактат. Сегодня я прочту вам несколько предложений из этой буллы“.

Она с отвращением поморщилась, будто держала в руках грязный лист бумаги, и стала читать:

Восстань, Господь, и твори Свой суд. Дикий кабан напал на Твой виноградник. Восстань, Петр, и рассмотри дело Святой Римской Церкви, матери церквей, освященной твоей кровью. Восстань, Павел, ты, который своим учением и смертью освятил Церковь, чье толкование Писания подверглось нападкам. Нам трудно выразить нашу скорбь, вызванную древними ересями… ожившими в Германии. Мы унижены, потому что (Германия) всегда была в первых рядах в войне против ереси… [3]

Тут она окинула взглядом ряды монахинь с покрытыми головами. Подобно свежим яйцам в корзине на рынке, лишенные выражения лица монахинь обратились назад. Кати нервно сжала руки.

Затем, подойдя к своей племяннице, аббатиса потрясла трактатом перед ее носом. „Теперь послушай, сестра Катерина фон Бора, — прошипела она, — и ты узнаешь, почему нельзя читать сочинения Лютера“. Голос ее стал пронзительно высоким и почти сорвался. Совсем перейдя на крик, она продолжала:

Мы больше не можем терпеть змея, ползущего по ниве Господа. Книги Мартина Лютера… нужно исследовать и сжечь…

„Ты это слышала?“ — потребовала она ответа, и ее голос дрожал от гнева. Пена выступила у нее на губах, когда она продолжала. „Святой Отец назвал его змеем, 3-М-Е-Е-М, — она медленно повторила это слово, — и приказал сжечь его книги. Это правильно: С-Ж-Е-Ч-Ь! И по обожженному краю этого трактата я вижу, что какой-то еретик спас его из огня. Кроме того, никто не имеет права хранить и даже читать Новый Завет Лютера. Таков указ герцога Георга! Этот ужасный трактат и все сочинения Лютера — работа дьявола“.

„Это не так, — перебила ее Кати, вскакивая со своего места. — В этом трактате написана правда! Он учит тому, что чаша Господа предназначена для всех“.

„И это одна из причин, по которым Святой Отец приказал сжечь его! — вмешалась аббатиса. — Когда священник благословляет хлеб и вино, они становятся настоящими телом и кровью нашего Благословенного Господа. Хлеб предназначен всем католикам, побывавшим на исповеди. Вино предназначено только священникам“.

„Почему?“ — голос Кати был достаточно громким, чтобы его услышали все.

„Потому что так говорит Церковь! И Церковь права. Представь, что бы произошло, если бы одна капля драгоценной Божьей крови упала бы на пол“. — Аббатиса вздрогнула, закрыла глаза и покачала головой.

„Но это не соответствует Библии, — выпалила Кати. — Иисус и Павел учили, что вино предназначено для всех. Для каждого! Если вы не верите в это, прочтите „Вавилонское пленение“.

Кати сознавала всю опасность, но ей нужно было сказать правду, чего бы это ей ни стоило.

Аббатиса смотрела на нее, не веря своим глазам, внезапно превратившись в подобие римской статуи.

„Ты понимаешь, что ты сказала?“ — спросила она наконец, устремив гневный взор на свою племянницу.

„Да! Ни один священник не обладает силой превратить вино в кровь, а хлеб в плоть. Да, я слышала, как говорил наш священник Hoc est corpus — Сие есть тело, но эти слова никак не влияют на хлеб и вино. Именно от этих слов английские фокусники придумали свое выражение — фокус-покус!“

„Будь осторожна, сестра Катерина. Еретиков и сегодня сжигают на столбах“.

„Да, я знаю. Ян Гус был сожжен заживо за то, что учил правде о чаше!“

„Замолчи, сестра Катерина! — закричала аббатиса. — Мы живем в той части Саксонии, которой правит герцог Георг, а он весьма религиозный человек. Он готовился стать священником и ненавидит ересь“.

„Да, я знаю, — сказала Кати, не обращая внимания на приказ аббатисы. — Он даже приговорил к смерти человека за то, что тот помог монахине сбежать из монастыря“.

„Этот человек заслужил смерть! Обеты монахини — твои обеты — даются на всю жизнь. Ты дала свои обеты в шестнадцать лет. Перед тем, как ты сделала это, я прочла тебе слова: Ecce Lex, sub qua militare vis; si potes servare, ingredere; Sis non potes, liber discede. Это так?“

„Да, это так, и слова эти значат: „Обрати внимание, это закон, по которому ты хочешь служить, если нет, ты можешь уйти“. Но тогда я была слишком молода, чтобы понять их истинное значение“.

Набравшись храбрости, она продолжала: „А теперь я хочу вас спросить. Если бы вы пробирались по темному тоннелю и неожиданно увидели проблеск света в конце, что бы вы сделали?“

Аббатиса смутилась, но взгляд Кати оставался твердым. Наконец она произнесла: „Я бы пошла к свету“.

„Вот, — твердо продолжала Кати, — я увидела свет. Эразм показал, что Вульгата Иеронима полна ош…“

„Прежде всего, это святой Иероним, — перебила ее аббатиса, — и не смей говорить со мной об Эразме! Это презренный человек, он подобен змею в траве, — прошипела она. — Я слышала о священнике, который держит портрет Эразма на столе, чтобы плевать на него всякий раз в гневе!“

„Тем не менее Эразм показал, что учение о наказании ошибочно“.

„Ступай к себе! — закричала разгневанная женщина, указывая пальцем на дверь. — Ступай вон! Вон! Вон!“

В дверях Кати остановилась, взявшись за ручку.

„Вся идея паломничества, прохождения ступеней на коленях и ношения власяницы ошибочна. Эразм доказал словами Иисуса, что…“

„Замолчи! — аббатиса оскалилась, что позволило всем монахиням увидеть недостающий зуб у нее во рту. — Ты, Катерина фон Бора, позоришь всех в этом монастыре! Мне стыдно, что я — твоя тетя. Какое счастье, что твоя мать умерла. Она была энергичной и очень чувствительной женщиной. Если бы она была еще жива, твои поступки убили бы ее!“

„Если бы моя мать была жива, я не попала бы в этот ужасный монастырь, — возразила Кати. — Я здесь только потому, что мачеха не хочет меня видеть“. Чувства переполнили ее, и она стала вытирать глаза платком.

Непостижимо, но аббатиса смягчилась. „Сестра Катерина, ты можешь вернуться на свою скамью, — сказала она, заставив себя быть любезной. — Все вы не знаете, насколько опасен этот Лютер. Поскольку я обязана защищать вас от зла, я расскажу вам о нем. Один мой знакомый встречался с этим несчастным еретиком и рассказал мне о нем.

Мартин родился в семье Ханса и Маргариты Лютер в Айслебене 10 ноября 1483 года. Я запомнила эту дату, потому что через девять лет после этого Колумб открыл Новый Свет.

Дела Ханса Лютера шли успешно на рудниках. В свое время он владел шестью мастерскими.

Через год после рождения Мартина его родители переехали в Мансфелд. Ханс и Маргарита были ревностными католиками и подобающим образом воспитывали своих детей. Они все ходили к мессе, пели гимны и участвовали в процессиях. Мартин не в праве обвинять своих родителей в том, что происходит с ним теперь. Они воспитали его правильно! Мартин любил школу и преуспевал в занятиях. В молодости он не знал какой жизненный путь выбрать. Отец хотел, чтобы он стал юристом, поэтому в университете в Эрфурте Мартин изучал право.

И вот как-то жарким июльским днем, когда он возвращался в университет, посетив родителей, удар молнии бросил его на землю. Поднимаясь, он взмолился: „Святая Анна, помоги мне! Я стану монахом“. Святая Анна покровительствует горнякам. В те дни Мартин Лютер был искренним. В Эрфурте было двадцать монастырей, он выбрал монастырь августинцев, поскольку он отличался строгостью.

Когда приор появился у алтаря, Мартин простерся у его ног. Тогда приор спросил: „Чего ищешь ты?“

Мартин ответил: „Божьей благодати и твоей милости“.

Подняв его, приор задал обычные вопросы: „Ты женат? У тебя есть тайная болезнь? Ты крепостной?“ Когда Лютер ответил отрицательно, приор описал ему все трудности монастырской жизни. Он предупредил его, что одежда в монастыре грубая, долгие часы нужно уделять молитве, поститься, довольствоваться скудной пищей, переносить унижения, прося милостыню, много работать и терпеть нищету всю жизнь.

Далее он спросил его так, как спрашивали вас: „Ты готов принять это бремя?“ Мартин твердо ответил: „Да, с Божьей помощью и насколько это возможно при человеческой слабости“.

Дав это обещание, Мартин вошел в соседнюю комнату. Там он сменил свою одежду на одеяние послушника. Вернувшись, он встал на одно колено, и цирюльник остриг его, оставив узкую полоску, терновый венец, по краям головы. Пока цирюльник трудился, хор пел торжественный гимн „Услышь, о Господь, наши сердечные мольбы и благослови Твоего слугу, которого во имя Твое мы облачили в одеяние монаха…“

Во время гимна Мартин Лютер простерся на полу и сложил руки в виде креста. Затем он встал, его поцеловали все монахи, и он был принят в орден.

Приор завершил церемонию посвящения, процитировав эти торжественные слова: „Претерпевший же до конца спасется“.

Склонив голову набок, аббатиса спросила: „Мартина Лютера заставили стать монахом?“

„Нет“, — ответили несколько человек.

„Разве не его самого следует винить в нарушении обетов?“

„Его“, — хором ответила уже более многочисленная группа.

Тогда аббатиса указала на Кати. „А что думаешь ты, сестра Катерина?“ — гримаса исказила ее лицо.

„Я… я не знаю“, — ответила Кати, пунцовый румянец залил ее щеки и шею.

„Мартин Лютер был отлучен, это значит, что он будет гореть в аду, пока не раскается, — продолжала аббатиса. — Идите за мной, и я покажу вам, что я о нем думаю“.

Она торжественно повела монахинь к огромному камину на кухне, где готовилась пища. Там она разорвала трактат Лютера на кусочки и стала медленно сжигать в огне. Когда последний кусочек превратился в пепел, она сказала: „Год назад в монастыре была одна монахиня, настолько испорченная, что осмелилась написать Мартину Лютеру. К счастью, ее предательство было обнаружено, и она была наказана. Теперь я хочу предупредить всех вас. Если кто-нибудь когда-нибудь осмелится написать Лютеру или будет читать его ядовитые трактаты, тот будет жестоко наказан. — Лицо властной женщины приобрело свирепое выражение. Затем, скрестив руки, она посмотрела на Катерину — Я понятно объяснила?“

Больше половины голов, покрытых белоснежными покрывалами, кивнуло. И множество голосов воскликнуло: „Мы вас поняли!“

„Очень хорошо“. Ее губы вытянулись и стали узкими, как острый край топора. „Все вы, — сказала она, глядя на Кати, — кроме сестры Катерины, свободны“.

Монахини кинулись вон из кухни, а Кати стала изучать огромный портрет герцога Георга над камином. Почти лысый правитель с длинной бородой и большими усами, казалось, бросал вызов миру. Его маленькие уши и холодные глаза выражали непреклонную решимость.

После того как монахини исчезли, аббатиса повернулась к Кати: „Как я уже сказала, мне стыдно, что я твоя тетя. Наш монастырь один из самых лучших во всей Священной Римской империи. Вот почему только девушки благородного происхождения принимаются сюда. — Она поморщилась и посмотрела на Кати.

Если бы я не была сестрой твоей дорогой матери, я бы сурово наказала тебя! Ты горда и слишком много говоришь. Ты не выйдешь из своей кельи две недели и будешь сидеть на хлебе и воде. А пока ты будешь находиться в келье, ты напишешь историю Священной Римской империи на трех страницах!“

Кати похолодела. „А где я найду к-книги?“, — пролепетала она.

„Я принесу их. Я также дам тебе бумагу и чернила“.

Пожав плечами, Кати направилась к келье.

„Прежде чем уйти, расскажи мне, какие ошибки Эразм нашел в Вульгате. — В голосе аббатисы послышалась заинтересованность. — Я… я хочу проверить“.

„Извините. Это слишком долго, — Кати поникла головой. — Кроме того, это вас рассердит“.

Сказав это, она стала подниматься по ступенькам.