1185 год, безусловно, стал переломным в борьбе между крестоносцами и мусульманами за Святую землю, хотя внешне и не был отмечен какими-либо крупными военными столкновениями.

Как уже было сказано, в марте этого года скончался Балдуин IV. Окончательно ослепший, полуразложившийся от страшной болезни 24-летний монарх продолжал почти до последней минуты думать о судьбе своей окруженной врагами страны и посылать к братьям-христианам в Европу просьбы о помощи. Еще в 1183 году он сумел настоять на провозглашении своим соправителем своего пятилетнего племянника, сына его сестры Сибиллы Балдуина V, а регентом при нем — графа Раймунда III Триполийского. Увы, граф не смог сберечь болезненного мальчика, и летом 1186 года тот скончался от какой-то болезни. При дворе Иерусалимского королевства снова начались бурные споры между различными группами интересантов о том, кто должен стать следующим королем, и в конце концов все сошлись на фигуре Гвидо (Ги) Лузиньяна. Того самого Лузиньяна, на которого в 1179 году покойный Балдуин IV возложил вину за поражение от Салах ад-Дина в Галилее и которого изгнал за это со двора, объявив его брак с сестрой недействительным. Теперь Ги был возвращен из ссылки в Ашкелоне и коронован, так как его фигура устраивала всех баронов именно в силу своего полного ничтожества. С другой стороны, трудно было придумать более худший вариант, чем провозглашение королем в столь трудное время человека, бывшего полной бездарностью и как политик, и как полководец.

Салах ад-Дин, разумеется, прекрасно знал о происходящем в Иерусалимском королевстве. В число его осведомителей входило несколько придворных рыцарей. Часть из них согласились на эту роль за деньги, а часть были перебежчиками, обвиненными в тех или иных преступлениях и искавшими при его дворе убежища. Некоторые из этих рыцарей переходили в ислам, причем отнюдь не всегда из каких-то меркантильных соображений. Нередко после долгих духовных поисков (так же как сегодня некоторые европейцы) они приходили к выводу, что последний является «более истинной» религией, чем христианство.

Салах ад-Дин всячески обласкивал такого перебежчика и вел с ним долгие, подчас тянувшиеся несколько дней беседы, на деле бывшие допросами, в ходе которых он хотел получить как можно больше сведений о состоянии дел в лагере противника. Его отточенная в детстве на заучивании «Хамсы», а также стихов Корана и хадисов феноменальная память позволяла хранить и связывать между собой различные, подчас вроде бы никак не связанные друг с другом детали и воссоздавать полную картину происходящего в Иерусалиме. А это, в свою очередь, помогало ему с легкостью предугадывать каждый следующий шаг иерусалимских баронов.

Наконец, у него был еще один, вполне легальный источник сведений о противнике — граф Раймунд Триполийский — фигура уникальная и в то же время достаточно типичная для Ближнего Востока своего времени. Смуглолицый (куда более смуглый, чем сам Салах ад-Дин), высокий, с крючковатым ястребиным носом граф внешне скорее напоминал араба, чем европейца. Вдобавок он свободно владел арабским и был хорошо осведомлен о мусульманских обычаях и традициях. Раймунд часто встречался с Салах ад-Дином для улаживания различных конфликтов между ним и Иерусалимским королевством, и их отношения были, мягко говоря, неоднозначными. С одной стороны, и Салах ад-Дин, и граф Раймунд во время этих встреч яростно отстаивали интересы своих сторон. С другой — они симпатизировали друг другу, и каждый умел отдать должное достоинствам противника. В какой-то степени они даже были друзьями.

Возможно, начало этой дружбе было положено еще в 1165 году, когда Раймунд Триполийский провел восемь месяцев в плену у правителя Дамаска Нур ад-Дина, в ближайшее окружение которого как раз в это время входил молодой Салах ад-Дин.

И все же не надо обольщаться: у каждого из них был свой, специфический взгляд на эту дружбу. Раймунд Триполийский был убежден, что христиане и мусульмане в итоге смогут прийти к миру и сосуществовать на Святой земле, и был готов ради этого на целый ряд политических и религиозных уступок (но, вопреки наветам его недоброжелателей, он никогда не был изменником и не отрекался от христианства). С этой точки зрения его взгляды не сильно отличались от позиций современных европейских либералов.

Салах ад-Дин же считал, что такое сосуществование невозможно, по меньшей мере, пока христиане обладают хоть какой-то частью Святой земли, и рано или поздно крестоносцы должны быть из нее полностью изгнаны либо уничтожены. В то же время он отдавал должное уму и благородству графа и в кругу своих приближенных не раз высказывал надежду, что однажды тот осознает «свои заблуждения» и перейдет в «истинную веру».

После смерти Балдуина V Раймунд Триполийский возглавил партию, пытавшуюся посадить на трон Онфруа IV Торонского. При этом он недвусмысленно рассчитывал на помощь Салах ад-Дина в случае сопротивления сторонников Ги де Лузиньяна, но Онфруа испугался обвинений в том, что он развязал междоусобицу и привел в королевство сарацин — и присягнул Ги на верность. За ним последовали все остальные недавние противники нового короля, за исключением, понятное дело, графа Раймунда.

Граф заперся в Тверии — столице своего Галилейского княжества. Следуя совету главы ордена тамплиеров Жерара де Ридфора, Ги де Лузиньян решил не только не мириться с графом, но и унизить его. С этой целью новый король потребовал от Раймунда отчитаться за доходы королевства в период его регентства — и это при том, что значительную часть административных расходов граф покрывал из своего кармана, а после того, как у него отняли Бейрут, финансовое положение графа сильно пошатнулось!

Раймунд был в ярости и не только отказался приносить присягу Ги де Лузиньяну, но и стал укреплять свое Галилейское княжество на случай войны с Ги.

Салах ад-Дин, который, повторим, был прекрасно осведомлен об этих дрязгах, тут же затеял столь любимую им двойную игру. С одной стороны, он продлил с Ги де Лузиньяном мирный договор 1185 года, а с другой — начал переговоры с Раймундом Триполийским, вернул ему всех пленников и пообещал помощь в случае, если Ги нападет на его княжество. Более того — направил для «укрепления обороноспособности» Тверии большой отряд своих арбалетчиков. Таким образом, как видим, дипломатия для Салах ад-Дина (особенно когда речь шла о «неверных») была той же войной, только другими средствами: прежде чем выйти на поле боя, он всегда пытался найти экономические или политические ходы, способствующие максимальному ослаблению врага. Правда, это осознавали и в Иерусалимском королевстве, и по настоянию Бальяна (Балиана) де Ибелена (Ибелина), одного из немногих баронов, сохранившего во всем происходящем здравый смысл, Ги де Лузиньян и граф Триполийский начали переговоры друг с другом.

Между тем в начале 1187 года у Салах ад-Дина появился, наконец, долгожданный повод для объявления войны. И повод этот снова дал все тот же Рено де Шатийон, напавший в нарушение условий перемирия на караван, следовавший из Дамаска то ли в Каир, то ли в Мекку. Почти все источники сходятся в том, что среди тех, кто находился в этом караване, была близкая родственница Салах ад-Дина, но вот кто именно, точных сведений нет. Одни авторы утверждают, что это была одна из некогда любимых жен султана, который, охладев, решил отослать ее в почетную ссылку. Другие — что это была «любимая сестра» Салах ад-Дина. Третьи — что речь идет о его восьмидесятилетней тетке со стороны отца, последней из доживающих свой век представителей старшего поколения Айюбидов.

Разнятся и сведения о том, что именно произошло в ходе нападения. Во всяком случае, есть версии, что солдаты Рено убили часть пленников, а женщин, включая родственницу Салах ад-Дина, подвергли групповому изнасилованию. Известно также, что когда некоторые из пленников попытались напомнить Рено о перемирии, тот ответил: «Так пусть ваш Магомет придет и защитит вас!»

Повторим, достоверной картины происшедшего нет, однако понятно, что, узнав о случившемся, а также о словах, брошенных правителем Трансиордании, Салах ад-Дин неистовствовал. Известный умением сохранять самообладание в любой ситуации, он на этот раз вышел из себя и в присутствии эмиров поклялся, что не успокоится до тех пор, пока лично, собственной рукой не казнит Рено де Шатийона (что наводит на мысль, что убийства и групповые изнасилования и в самом деле имели место).

Тем не менее, успокоившись, Салах ад-Дин решил соблюдать правила игры, чтобы никто не мог упрекнуть его в неблагородстве или нарушении собственного слова. Для начала он отправил послов в Крак-де-Моав, столицу Рено, потребовавших от последнего освободить пленников, вернуть награбленное и возместить причиненный ущерб. Рено, как и ожидалось, отказался.

Тогда посольство направилось в Иерусалим, предъявив те же требования королю Ги и добавив к нему условие о выдаче разбойника и убийцы в руки Салах ад-Дина. Ги де Лузиньян прекрасно понимал, что Салах ад-Дин прав — условия перемирия нарушены. Но вместе с тем он смертельно боялся могущественного и непредсказуемого хозяина Крака-де-Моав. Тем не менее он отправил в крепость посольство, требуя, чтобы Рено вернул награбленное имущество и всех пленников, включая родственницу Салах ад-Дина.

Дмитрий Харитонович в своей «Истории Крестовых походов» утверждает, что эта часть требований Салах ад-Дина была выполнена, но тогда послы султана напомнили, что остается самое главное — выдача Рено де Шатийона. Или, по меньшей мере, достойное наказание его самим королем.

Но это было уже невозможно: Ги де Лузиньян не только по определению не мог передать Рено на суд и расправу в руки повелителя сарацин (так как в этом случае навлек бы на себя осуждение всего христианского мира и окончательно утратил надежду на его помощь), но и не смел и помыслить о том, чтобы вызвать его на суд и подвергнуть какому-либо наказанию. Ему было совсем не нужно, чтобы помимо Раймунда Триполийского у него появился еще один опасный и, главное, куда более жестокий и беспринципный враг.

По другим источникам, на которые опирается Жан Ришар, Рено отказался вернуть добычу и пленников, заявив послам короля, что он «является таким же господином на своей земле, как и Ги на своей».

Как бы то ни было, Ги де Лузиньян в письме Салах ад-Дину признавался в своем бессилии по отношению к Рено де Шатийону и пытался воззвать к здравомыслию и миролюбию султана. Но Салах ад-Дин не желал ничего слушать: он объявил перемирие законченным и провозгласил газават. Всем эмирам империи были в срочном порядке разосланы депеши с сообщением, что франки растоптали все свои обязательства, и с призывом немедленно выйти под его, Салах ад-Дина, командованием на войну, которая должна закончиться полным разгромом неверных.

В ответ из Египта, Сирии, Ирака, да и из других стран мусульманского Востока в Дамаск потянулись тысячи и тысячи воинов.

«Город стал чем-то вроде корабля, сидящего на мели посреди моря колеблемых ветром шатров: маленьких палаток из верблюжьей шерсти, в которых солдаты прятались от ветра и дождя, и обширных княжеских шатров из богато расцвеченных тканей, украшенных старательно вышитыми стихами Корана и поэтическими строками», — пишет автор «Крестовых походов глазами мусульман».

В марте 1187 года Салах ад-Дин с частью своей армии снова появился у Крака-де-Моав и начал опустошать Трансиорданию, не предпринимая при этом попыток взять саму крепость.

Следующим шагом Салах ад-Дина стало требование к Раймунду Триполийскому в знак подтверждения их союза пропустить через свои земли его войска — чтобы они в качестве возмездия за причиненный Рено ущерб и для пополнения фуража пограбили окрестности Акко, являвшейся во все времена одним из важнейших городов Нижней Галилеи.

Ошеломленный и понимающий всю бессмысленность сопротивления граф не посмел нарушить договор. Он лишь упросил султана, чтобы грабеж длился ровно один день, до вечера, и разослал местным жителям призыв укрыться в своих домах, которые Салах ад-Дин обещал не трогать — и таким образом избежать человеческих жертв.

Но без жертв, увы, не обошлось, и отнюдь не потому, что Салах ад-Дин нарушил взятые на себя обязательства.

«Операция возмездия» была назначена на 1 мая, и для ее проведения Салах ад-Дин выделил семь тысяч всадников. Все они твердо соблюдали приказ: не нападали на замки, не убивали никого из оставшихся в своих домах жителей, не отбирали у них ни денег, ни золота, довольствуясь лишь пополнением припасов. Само это поведение мусульманских воинов разительно отличалось от славящихся своей жестокостью и мародерством крестоносцев. Но так получилось, что совсем неподалеку, в замке Фев, накануне встретились магистры сразу двух рыцарских орденов — магистр тамплиеров Жерар де Ридфор и магистр госпитальеров Роже де Мулен. Узнав о планах Салах ад-Дина, но еще ничего не зная о численности его войска, магистры решили принять бой. В тот же вечер им удалось собрать по окрестным монастырям сотню рыцарей, а на рассвете они мобилизовали еще 40 рыцарей-госпитальеров в Назарете и несколько сотен местных жителей.

Оказавшись на вершине холма, рыцари увидели армию Салах ад-Дина, и им стало понятно, что ввязываться в схватку бессмысленно. Но, как выяснилось, магистр де Ридфор думал иначе.

«Опасаясь оскорбить Роже де Мулена, — пишет М. Мелвиль в «Истории ордена тамплиеров», — Жерар набросился на Жака де Майи: «Вы говорите как человек, который хотел бы удрать; вы слишком любите эту белокурую голову, которую вы так хотели бы сохранить». — «Я умру перед лицом врага как честный человек, — ответил ему брат Жак. — Это вы повернете поводья как предатель». Он говорил правду. К концу битвы спаслись только трое тамплиеров, в числе которых был Жерар де Ридфор. Он, составивший тогда треть рыцарей.

Белокурый Жак де Майи, в сверкающих доспехах и на белом коне, сражался с достойной восхищения храбростью, поражая врагов направо и налево. Он отказался сдаться, несмотря на требования противников, и пал, пронзенный арбалетными болтами.

Жерар же удирал во весь опор до Назарета, где к нему присоединился Бальян».

Многие участники этого сражения, проходившего у Крессонского источника и длившегося всего несколько минут, попали в плен. Салах ад-Дин, зная о том, с какой жестокостью именно госпитальеры относились к мусульманскому населению, отдал приказ их обезглавить.

В тот же день конница Салах ад-Дина проследовала мимо Тверии, держа на пиках головы казненных. С крепостных стен за этой победоносной скачкой с ужасом наблюдал граф Триполийский.

Но еще за два дня до этих событий на большом совете в Иерусалиме было решено примириться с графом. Вскоре после битвы у Крессона в Тверии появилось посольство, возглавляемое самим патриархом Иерусалимским Ираклием.

Последний вовсе не собирался умолять Раймунда пойти на мировую с королем. Напротив, он с ходу перешел к обвинениям: заявил, что подозревает графа в тайном переходе в ислам и никак иначе не может объяснить то, что Раймунд пропустил сарацин через свои земли и не пришел на помощь к братьям по вере. Вслед за этим Ираклий пригрозил графу отлучением и объявлением его брака недействительным. Это подействовало: Раймунд Триполийский прекратил двойную игру, поспешил отослать из Тивериады Салах ад-Дину его воинов и принести Ги де Лузиньяну присягу на верность.

Возвращение своих всадников и арбалетчиков из Тверии Салах ад-Дин воспринял однозначно: граф Триполийский расторг заключенный договор, предпочтя сохранить верность своей вере и своему народу.

Что крайне показательно для духовного склада Салах ад-Дина, этот поступок не только не рассердил его, но и вызвал еще большее уважение к графу. Но, с другой стороны, если отвлечься от личных отношений, это означало, что и Салах ад-Дин свободен от всех обязательств, и его руки по отношению к Галилейскому княжеству развязаны. И, видимо, уже тогда он стал обдумывать ловушку, в которую мог бы заманить противника.

После очередного военного совета с эмирами Салах ад-Дин понял, что надо спешить. Его армия суммарно насчитывала 60 тысяч воинов, включая тысячи подошедших из разных мест совершенно необученных добровольцев. Но первый запал, последовавший сразу после призыва к газавату, пропал, и если дать бойцам расслабиться, если не поддерживать их боевой дух, то люди начнут разбегаться.

В пятницу, 26 июня 1187 года, он собрал все свое войско и произнес речь о том, что видит свой долг в исполнении воли Аллаха.

— Аллах не сделал бы меня повелителем стольких земель и не внушил бы стольким людям преданность к нему, если бы не хотел, чтобы я изгнал франков с земель ислама. Велик Аллах! — воскликнул Салах ад-Дин.

Затем перед отдельными отрядами стали выступать с проповедями имамы, напоминая воинам о том, что они идут на священную войну и каждому из них будет дарована не только слава на земле, но и в случае гибели их ждет рай с гуриями. Наконец, после массовой молитвы, во время которой на земле распростерлись десятки тысяч бойцов, был дан приказ выступать.

30 июня воины Салах ад-Дина уже купали своих коней в Кинерете — том самом Галилейском море, или Тивериадском озере, о котором столько сказано в Библии. Султан сделал все, чтобы весть о том, что он вошел в Галилею, как можно скорее дошла до собравшихся совсем неподалеку, в Акко, иерусалимских баронов, и они поспешили бы в бой. Он собирался встретить крестоносцев здесь, на берегу Кинерета, так как эта позиция обеспечивала ему несомненное тактическое преимущество.

Но враг по непонятным причинам бездействовал, и тогда, оставив у озера мощный заслон, 2 июля Салах ад-Дин лично повел несколько тысяч всадников на Тверию.

Битва была недолгой. В течение часа город пал, за исключением стоявшего посреди него замка, где забаррикадировались жена графа Раймунда Эквиста и та часть гарнизона и местных жителей, которым удалось спастись от сабель сарацин. Замок был осажден, но идти на его приступ Салах ад-Дин не спешил.

Во-первых, он не хотел брать в плен семью своего «неверного» друга, хотя знал, что даже если Эквиста и ее дети окажутся в плену, он все равно вскоре вернет их Раймунду — с выкупом или даже без такового.

Но главное заключалось в том, что этот замок и был той самой приманкой, на которую Его Величество султан Сирии и Египта, Защитник веры и Сабля Ислама намеревался поймать франков. Если он правильно разгадал их психологию, рыцари должны были броситься на помощь Тверии, горя вдобавок жаждой мести за поражение, нанесенное им в начале мая.

Кроме того, крестоносцы не могли не понимать, что на Тверии султан не остановится и двинется дальше, на Иерусалим, и останавливать его надо уже сейчас — иначе он попросту разграбит и опустошит всю Галилею.

Расчет Салах ад-Дина снова, в который раз, оказался верным.

К 1 июля у Сепфорийского источника, расположенного примерно на полпути между Акко и Тверией, собралась самая большая армия, которую когда-либо удалось созвать в Иерусалимском королевстве за последнее десятилетие. Она включала две тысячи конных рыцарей, 18 тысяч пехотинцев и несколько тысяч легких лучников. Некоторые источники утверждают, что на самом деле она была даже еще большей и суммарно насчитывала 50 тысяч человек, что было вполне сопоставимо по численности с армией Салах ад-Дина.

Единственной из знатных персон, кто не приехал к войску, был патриарх Иерусалимский Ираклий, который по чину должен был нести в бою Святой Крест — главную на тот момент христианскую реликвию. Вместо себя он прислал двух епископов, которым поручил эту почетную миссию. Отсутствие патриарха было встречено в армии скабрезными шутками — все знали, что в лучшие свои годы Ираклий не пропускал мимо себя ни одной юбки, а теперь старый сластолюбец ревновал всех и каждого к новой юной любовнице и не решался оставить ее одну в городе. Однако некоторые историки убеждены, что патриарх предчувствовал поражение и попросту спасал свою шкуру.

Вечером бароны собрались на совет в шатер короля Ги. Граф Раймунд Триполийский, хорошо знавший Салах ад-Дина, первым понял, что тот заманивает их в ловушку, и выступил против дальнейшего продвижения к Тверии.

Он предложил ждать сарацин здесь, в Сепфории (Сепфорис, Ципори), где армия не испытывает нужды в воде и может с легкостью добыть провиант и корм для лошадей. А вот по дороге в Тверию, напомнил граф, почти нет водных источников, и этот фактор с учетом стоящей на дворе небывалой даже для Палестины жары может оказаться роковым. Завершил Раймунд Триполийский свою речь напоминанием, что Тверия является его владением, там в осаде находится его семья, но если на одной чаше весов лежат потеря города и пленение его семьи, а на другой — гибель королевства, то он выбирает первое. При этом на самом деле граф, скорее всего, был совершенно спокоен за судьбу жены и детей, полностью полагаясь на благородство Салах ад-Дина.

Вот как рассказывает о том ночном совете средневековая хроника:

«К вечеру четверга 2 июля король Иерусалима, услышав послание галилеян, созвал всех военачальников, чтобы решить, какие действия предпринять далее. Все они советовали выступать на рассвете, вместе с Крестом Господним, приготовившись к битве, при полном вооружении и в боевых порядках. Выступив так, они освободят Тивериаду. Граф Триполийский, услышав это, сказал: «Тивериада — мой город, и моя жена там. Никто из вас не предан городу так неистово, слава Христу, как я. Никто из вас не жаждет снять осаду или помочь Тивериаде так, как я. Тем не менее ни мы, ни король не должны уходить от воды, еды и прочего необходимого, чтоб вести такое множество людей на смерть от голода, жажды и убийственной жары в пустыне. Вы прекрасно знаете, что под палящим зноем такое количество людей не сможет выжить и дня, если у них недостаточно воды. Более того, они не смогут достичь врага, не страдая от крайней нехватки воды, не теряя людей и животных. Поэтому остановитесь здесь, на полпути, близко к еде и воде, ибо сарацины несомненно возгордились настолько, что, взяв город, не станут сворачивать, но устремятся через широкую пустыню прямо к нам и ввяжутся в битву. Тогда наши люди, отдохнувшие, с запасами хлеба и воды, охотно покинут лагерь для битвы. И мы, и лошади будем свежи, нас будет защищать и помогать нам Крест Господень. Так мы будем с полной силой биться с язычниками, которые будут изнурены жаждой, у которых не будет места для отдыха. Так вы видите, что если и в самом деле милость Иисуса Христа с нами, враги Креста Господня будут взяты в плен или даже убиты мечом, копьем или жаждой, прежде чем смогут добраться до моря или вернуться к реке. Но если чего Господь не допустит, дело обернется не в нашу пользу, здесь у нас есть наши бастионы, куда мы можем отступить».

Как видим, это была достойная и мудрая речь.

Бароны и госпитальеры бурно поддержали Раймунда Триполийского, но магистр тамплиеров, давний и заклятый враг графа Жерар де Ридфор хранил молчание. Король Ги де Лузиньян, несмотря на всю свою ненависть к графу, решил внять мнению большинства и приказал никуда дальше не двигаться, а укреплять лагерь на случай появления противника.

Но после ужина Жерар де Ридфор явился в королевский шатер (по одной из версий — не один, а с Рено де Шатийоном). Цель его визита была однозначна: очернить графа Раймунда и убедить короля изменить свое решение, так как в противном случае на него падут обвинения в трусости. Что же касается опасности поражения, горячо добавил де Ридфор, то оно попросту невозможно, так как при войске находится Святой Крест, а следовательно, сам Христос идет с ними.

Содержание речи главы тамплиеров нам известно из «Истории» Ираклия. «Сир, — воскликнул де Ридфор, — верите ли вы этому предателю, который дал вам подобный совет?! Он вам его дал, чтобы вас опозорить. Ибо великий стыд и великие упреки падут на вас <…> если вы позволите в шести лье от себя захватить город <…>. И знайте же, чтобы хорошенько уразуметь, что тамплиеры сбросят свои белые плащи и продадут, и заложат всё, что у них есть, чтобы позор, которому нас подвергли сарацины, был отмщен. Подите же, — сказал он, — и велите крикнуть войску, чтобы все вооружались и становились каждый по своим отрядам и следовали за знаменем Святого Креста».

И вновь историки спорят о том, почему Ги де Лузиньян с такой легкостью дал себя убедить принять самоубийственный план магистра тамплиеров. Было ли это сделано под влиянием его личной неприязни к графу Триполийскому, из желания доказать, что тот не может диктовать ему решения? Или же Ги действительно слепо верил во всемогущую силу Святого Креста и безусловность победы? А может, дело заключалось в том, что он находился в полной зависимости от тамплиеров, без которых не мог удерживать власть и которые, по существу, финансировали этот поход — а значит, и не смел возражать Жерару де Ридфору?!

Вероятнее всего, сыграла свою роль совокупность этих факторов, и трагедия стала неизбежной.

* * *

Рано утром 3 июля 1187 года король вышел из шатра в белом плаще храмовника, при полном вооружении и, к удивлению баронов, приказал седлать коней и готовиться к походу на Тверию. Бароны попытались возразить, но Ги был непреклонен.

Расстояние от Сепфории до Тверии составляет всего 20 километров. Это — порядка пяти часов хода для пехотинца, а для легковооруженного всадника и того меньше. Но не следует забывать, что дорога шла по холмистой и каменистой местности, и для столь большой и тяжело нагруженной армии, особенно для рыцарей, вес полного вооружения которых составлял до 80 килограммов, это был тяжелый путь. Вдобавок ко всему он проходил по засушливой местности, в которой не было источников воды, а вокруг стояла невыносимая жара.

Среднестатистическая температура июля в районе Тверии составляет 35 градусов по Цельсию, но в 1187 году, судя по описаниям историков, она была заметно выше. И сегодня тепловые удары ежегодно уносят жизни нескольких израильтян, а солдат израильской армии устав обязывает во избежание обезвоживания организма выпивать летом не менее двух литров воды, хотят они того или нет.

Армия крестоносцев очень скоро почувствовала влияние этой ужасающей жары. Все запасы воды были быстро выпиты, и когда солнце вошло в зенит, многие стали валиться с ног или просто падать замертво на землю. Но тем не менее вся эта людская масса медленно, но верно продвигалась вперед. Авангардом армии командовал Раймунд Триполийский, в центре со Святым Крестом и епископами Акрским и Лиддским шел Ги де Лузиньян, во главе арьергарда стоял Бальян де Ибелен.

Именно Бальяну пришлось принять на себя первые удары противника: высланные Салах ад-Дином конные отряды начали осыпать его рыцарей градом стрел, а затем и предприняли несколько лобовых атак, которые, впрочем, были успешно отбиты. Теперь главным было дойти до источника возле деревни Хаттин, где можно было хоть как-то утолить жажду и набраться сил для последнего рывка к Тверии. Но эти рейды Салах ад-Дина были, безусловно, отнюдь не случайны: они еще больше замедлили продвижение армии франков, и теперь у них не было никаких шансов добраться к источнику до сумерек, хотя поначалу Ги рассчитывал сделать это еще до полудня.

К тому же Салах ад-Дин отнюдь не собирался предоставлять противнику возможность пополнить запасы воды. Он тут же велел Таки ад-Дину перекрыть путь к источнику, а затем направил еще один отряд к деревне Лубия — чтобы не дать франкам прорваться к Кинерету. Одновременно он приказал начать выкладывать сухим хворостом весь путь, по которому должны были, по его расчетам, пройти на следующий день крестоносцы. Когда один из недогадливых эмиров спросил султана, зачем это нужно, тот только усмехнулся.

Тем временем крестоносное войско было так измотано, что Ги де Лузиньян дал приказ о привале, еще не дожидаясь наступления темноты. Дела обстояли хуже некуда: единственный найденный здесь колодец был настолько мал, что не удалось толком напоить ни людей, ни коней. В этот момент обозленные до крайности рыцари заметили в окрестностях старуху-мусульманку. В их головах мгновенно возникла мысль, что это — страшная сарацинская колдунья, которая и навела порчу на местность, лишив ее воды, а теперь пытается навести чары и на все крестоносное воинство.

Несчастная старуха была схвачена и под пытками призналась, что и в самом дела колдовала, чтобы предать христиан в руки Салах ад-Дина. Тут же был разложен огромный костер, на котором и сожгли истошно кричавшую и молившую о пощаде пленницу.

Салах ад-Дин, стоявший со своей армией всего в нескольких сотнях метров от лагеря крестоносцев, этих криков не слышал, но вот огромный костер он видел прекрасно, и ему оставалось только гадать, что там происходит. Но не исключено, что Салах ад-Дин узнал о страшной участи своей единоверки и именно после этого отдал приказ запалить ранее разложенный хворост. Сухие ветки вспыхнули мгновенно, и вскоре пламя охватило траву и кустарник вокруг. Густой черный дым начал заполнять лагерь франков, и вдобавок к жажде теперь появилось и удушье.

Пока франки пытались сбить пламя, лучники Салах ад-Дина начали обстреливать лагерь, поражая людей и лошадей, а в дополнение султан велел начать «психическую атаку» — его воины стали таскать в кувшинах воду из Кинерета и на глазах умирающих от жажды христиан выливать ее на землю.

В ту ночь в обоих лагерях почти никто не сомкнул глаз. Пока горел кустарник и шла «психическая атака», Салах ад-Дин спланировал будущее сражение до мелочей, как шахматную партию, учтя все возможные ходы противника и приготовив на каждый из них достойный ответ. Так что, какие бы действия ни были предприняты франками, итогом битвы должны были стать их полное окружение, сдача на милость победителей и — мат королю Ги де Лузиньяну.

На военном совете Салах ад-Дин четко указал каждому эмиру позицию и задачи его отряда и сразу после этого велел большинству из них выдвигаться на позиции, отрезающие крестоносцам путь к отступлению. Оставшуюся часть ночи он провел в непрестанных молитвах и беседах с сидящими у костров воинов. Настроение армии пришлось ему по душе — бойцы жарили мясо, распевали песни и танцевали под бой барабанов, предвкушая будущую победу.

Перед рассветом, совершив дополнительный намаз, Салах ад-Дин вскочил в седло и еще раз объехал окрестности, чтобы убедиться в том, что каждый эмир занял правильную позицию и хорошо осознает поставленные ему задачи.

Диспозиция перед началом будущего сражения сложилась следующая.

Армия Салах ад-Дина была развернута на плодородной долине, покрытой зеленеющими полями и фруктовыми садами. Позади нее простирались пресные воды Кинерета, на противоположном берегу которого виднелись контуры Голанских высот. Часть армии во главе с Таки ад-Дином расположилась на плато между деревней Нимрин и холмом у деревни Хаттин, прозванным Рогами Хатгина из-за того, что он имел форму полумесяца. Другая часть во главе с самим Салах ад-Дином находилась у Лубии, стоя спиной к озеру. Наконец, третья часть армии под командованием эмира Гекбери расположилась внизу на равнине, неподалеку от арьергарда франков, чтобы, когда они побегут, преградить им путь.

Крестоносцы располагались на Рогах Хаттина, и на рассвете армии был отдан приказ тронуться в путь. В этот момент несколько баронов подъехали к королю с предложением резко изменить маршрут и попытаться совершить стремительный прорыв к Кинерету. По их мнению, это вполне можно было сделать в наиболее слабом месте противника — на стыке армий Салах ад-Дина и Таки ад-Дина.

Возможно, если бы это предложение было принято и маневр удался, весь ход последующих событий был иным. Но, во-первых, история не терпит сослагательного наклонения, а во-вторых, как уже говорилось, Салах ад-Дин просчитал все возможные варианты сражения, и почти наверняка у него был приготовлен ответ и на этот.

Как бы то ни было, Ги де Лузиньян отверг эту идею и велел двигаться в сторону Хаттинского источника — как изначально и ожидал Салах ад-Дин. Так как битва проходила на землях, принадлежащих Раймунду Триполийско-му, то по сложившейся традиции их властелину и было доверено командование авангардом.

Кошмар начался уже вскоре после того, как обе армии вышли на позиции и выстроились в боевой порядок. В этот момент шесть рыцарей из отряда графа Триполийского — Балдуин де Фортью, Раймунд Бак, Лаодиций де Тибериас и еще три их товарища — «охваченные дьявольским духом», перебежали к Салах ад-Дину и рассказали ему о том, что он знал и так: армия Ги де Лузиньяна деморализована, у нее почти не осталось ресурсов и одним мощным ударом он может завершить дело.

Салах ад-Дин приказал напоить перебежчиков и выделить им шатер и продолжил командовать сражением. На его начальном этапе отряды Раймунда Триполийского сумели отбить первую атаку Таки ад-Дина и даже немного продвинуться вперед, к Хаттинскому источнику, но понесли при этом огромные потери. Увы, эта чисто тактическая победа отнюдь не вдохновила армию, и вскоре началось массовое дезертирство пехоты. По одной версии, пехотинцы повернули назад и начали подниматься на Хаттинский холм, крича, что они умирают от жажды и больше не могут сражаться. По другой — они бросились бежать в сторону виднеющегося впереди Кинерета то ли в надежде прорваться к воде, то ли просто, чтобы сдаться на милость мусульман.

После этого Таки ад-Дин и Гекбери начали смыкать крылья своих армий, беря христианское воинство в плотное кольцо. В какой-то момент графу Триполийскому вместе с Вальяном де Ибеленом, Раймундом Антиохийским и Рено Сидонским с небольшим отрядом рыцарей удалось прорвать это кольцо в северном направлении, но сразу после этого оно снова сомкнулось. При этом Таки ад-Дин не стал преследовать беглецов, а граф Раймунд не предпринял попытки проникнуть в Тверию, чтобы вызволить семью, а поспешил дальше, на север.

Теперь мусульмане атаковали Рога Хаттина со всех сторон, добивая сбежавших пехотинцев, сминая лучников и арбалетчиков и заставив рыцарей занять круговую оборону вокруг шатра Ги де Лузиньяна и Святого Креста.

Сухая трава продолжала гореть, дым стелился повсюду, заставляя задыхаться от удушья и застилая глаза, стальные доспехи были раскалены от жары, на них со всех сторон летел град стрел. И, наконец, Таки ад-Дин бросил вперед свою конницу.

В сущности, с самого начала это была битва обреченных, но, видимо, окончательный перелом в ней наступил после того, как епископ Акрский получил смертельное ранение, а аскары Таки ад-Дина захватили Святой Крест, который должен был сделать христиан непобедимыми.

В эти минуты то тут, то там все еще происходили локальные схватки с небольшими отрядами или даже бьющимися в одиночку рыцарями. Сам Салах ад-Дин появлялся в самых горячих точках сражения, громко читая нараспев любимые хадисы, отдавая приказы и лично вступая в схватки с крестоносцами. Некоторые из рыцарей специально искали его на поле боя, убежденные, что убийство Салах ад-Дина мгновенно изменит всю картину сражения и дарует христианам победу. Несколько раз казалось, что жизнь Салах ад-Дина висит на волоске, но каждый раз ему удавалось ускользнуть от врагов.

Спустя семь часов после начала сражения все было кончено. Потери крестоносцев в этой битве составили 17 тысяч человек, еще тысячи попали в плен, в том числе и Ги де Лузиньян с Рено де Шатийоном.

Вот как вспоминал о событиях того дня сын Салах ад-Дина аль-Малик аль-Афдал:

«В битве при Гиттине, первой битве, в которой я участвовал, я находился рядом с моим отцом. Король франков, находившийся на холме, бросил своих людей в отчаянную атаку, которая заставила наши отряды откатиться до того места, где был мой отец. В этот момент я увидел короля. Он был жалкий, съежившийся и нервно теребил свою бороду. Он шел вперед крича: «Сатана не должен победить!» Мусульмане снова пошли на штурм холма. Когда я увидел, что франки откатились под натиском наших войск, я радостно закричал: «Мы их побили!» Но франки снова атаковали, и наши опять оказались около моего отца. Он еще раз послал их на приступ, и они заставили врага вернуться на холм. Я опять закричал. «Мы их побили!» Но отец повернулся ко мне и сказал: «Молчи! Мы разобьем их только тогда, когда упадет этот шатер наверху!» Не успел он закончить свою фразу, как шатер короля рухнул. Тогда султан спешился, простерся ниц и возблагодарил Аллаха, плача от радости».

Необходимо отметить, что полной и абсолютно достоверной картины Хаттинской битвы у нас нет.

Различные, как мусульманские, так и христианские, источники расходятся, к примеру, во мнении, когда именно была подожжена трава вокруг Рогов Хаттина — ночью или утром. Есть также версия, что поджигали дважды — один раз ночью, другой раз — днем, после начала боя. Но то, что сам поджог и возникшие из-за него огненная и дымовая завесы были, возможно, не самой благородной, но удачной выдумкой Салах ад-Дина, не отрицает никто.

Описание поведения пехоты тоже противоречиво — по одним утверждениям, пешие воины саботировали битву и дезертировали, по другим — действовали в соответствии с отданным приказом, по третьим — пытались на свой страх и риск осуществить героический прорыв.

Вызывает немало вопросов и поведение Раймунда Триполийского. Ряд историков убеждены, что ночью он вошел в сговор с Салах ад-Дином, и поэтому Таки ад-Дин дал ему и группе сражавшихся с ним рыцарей бежать. По другой версии, такого сговора не было, но граф Раймунд решил покинуть поле боя, поняв, что сражение проиграно, а Таки ад-Дин получил от дяди приказ не преследовать и тем более не убивать того, кого Салах ад-Дин продолжал считать своим другом и лучшим из франков.

Средневековый Иерусалим. Рисунок. Венецианская агада. 1609 г.　

Саладин захватывает Святой Крест у короля Ги де Лузиньяна в битве при Хаттине в 1187 году. Миниатюра. Великая хроника. 1240–1253 гг. 　

Наконец, опять-таки есть версия, что граф Раймунд, Бальян де Ибелен и другие пытались прорвать окружение, и в какой-то момент им это удалось, но следовавшие за ними рыцари не смогли удержать и расширить образовавшийся коридор, и Таки ад-Дин снова замкнул их в кольцо.

Но все эти и другие споры никак не касаются итогов сражения: христианское воинство было разгромлено, его потери колоссальны, а множество славных рыцарей во главе с королем Ги и «принцем Арнаутским» Рено оказались в плену.

Чтобы понять всю степень деморализации армии Иерусалимского королевства, достаточно вспомнить свидетельство Баха ад-Дина о том, как после битвы один мусульманский воин вел за собой 30 связанных пленников. Каждого из них он связывал одного за другим, а все остальные просто стояли и смотрели, дожидаясь своей очереди и не пытаясь оказать никакого сопротивления.

В знак победы Салах ад-Дин велел перенести свой шатер на место, где совсем недавно стояли Святой Крест и шатер короля Иерусалимского. Еще до того как шатер был установлен, он начал своего рода парад победы. Воины и эмиры проводили мимо него вереницу пленников, а султан одаривал своих подданных деньгами, подарками, новыми пышными именами и воздавал им хвалу за подвиги. Воины, в свою очередь, громко славили султана и Аллаха, пославшего им до того еще небывалую победу над неверными.

Наконец шатер был установлен, и Салах ад-Дин, так же как и остальные воины, проведший весь день на солнцепеке, велел привести к нему самых именитых пленников — в первую очередь Ги де Лузиньяна и Рено де Шатийона. Того самого Рено де Шатийона, которого он в свое время поклялся казнить собственными руками.

И вновь источники, сходясь в главном, расходятся в деталях того, что за этим последовало. Если верить Баха ад-Дину, султан сидел на возвышении, а оба пленника стояли перед ним, явно страдая от жажды. Тогда Салах ад-Дин велел подать королю чашу розовой воды со льдом. Ги де Лузиньян сделал глубокий глоток, а затем передал эту чашу Рено. Трудно сказать, сделал ли он это лишь для того, чтобы Рено тоже мог напиться или с дальним расчетом — зная, что по мусульманскому обычаю пленник, которому дают пищу и воду, должен получить также и пощаду.

Но Салах ад-Дин не попался в эту ловушку и велел переводчику: «Скажи королю, что это он, а не я дает напиться этому человеку!»

Затем он приказал увести пленников, дать им поесть и уже после молитвы снова привести в свой шатер, где в это время находилось несколько слуг и эмиров. Султан велел усадить короля у входа, а затем обратился к Рено:

— Так это ты сказал, что пусть наш Магомет придет и защитит твоих пленников? Считай, что пророк поручил сделать мне это за него.

Как полагалось в таких случаях, он предложил Рено «выкликнуть закон», то есть принять ислам, но «принц Арнаутский» отказался: вера — это было единственное, что у него оставалось, и только служением этой вере он мог для самого себя оправдать собственные злодеяния.

После отказа Салах ад-Дин выхватил саблю и для начала отрубил Рено де Шатийону руку по самое плечо. Вслед за этим слуги добили пленника, выволокли его тело наружу и бросили у входа в шатер.

Ги де Лузиньян с ужасом ожидал, что его постигнет та же участь, но тут Салах ад-Дин усадил его рядом с собой, снова протянул чашу с шербетом и заметил:

— Королям не пристало убивать королей. Но этот человек заслуживал смерти и должен был умереть!

Имад ад-Дин аль-Исфахани рассказывает эту историю чуть по-другому. По его словам, когда в первый раз Ги и Рено ввели в шатер Салах ад-Дина, тот велел усадить короля радом с собой, а затем обратился к де Шатийону:

— Сколько раз ты клялся и нарушал свои обеты? Сколько раз подписывал договоры, которые не соблюдал?!

— Все короли поступают так. Я не делал ничего более того, что делали другие! — высокомерно ответил пленник.

Вот после этого ответа и последовали сцена с шербетом и предупреждение Салах ад-Дина, что напиток, который Ги де Лузиньян передал товарищу, ни в коем случае не может считаться полученным от Салах ад-Дина.

После этого султан вышел из шатра, намеренно оставив пленников терзаться страхом по поводу своей дальнейшей судьбы. Он продолжал принимать парад, отдавать указания войску и вернулся к себе в шатер лишь спустя несколько часов и велел снова привести Ги де Лузиньяна и Рено де Шатийона.

Не упоминая о предложении перейти в ислам, аль-Ис-фахани утверждает, что Салах ад-Дин с ходу ударил своей саблей Рено де Шатийона в область между плечом и шеей. Когда тот, истекая кровью, упал на пол, ему отрубили голову. Ну а дальше следует уже приведенный выше рассказ о том, как Салах ад-Дин успокоил трясущегося от страха Ги де Лузиньяна.

Такое же милосердие было проявлено и по отношению к другим пленникам, включая рыцарей-мирян, — им не только была дарована жизнь, но и по личному приказу Салах ад-Дина их хорошо напоили и накормили, поселили в шатрах. Отношение к ним было едва ли не дружественным.

Но вот для тамплиеров и госпитальеров, которых Салах ад-Дин считал злейшими врагами ислама, было сделано исключение. Салах ад-Дин лично подходил к каждому из них и обещал даровать жизнь, если он «поднимет палец и примет закон», то есть станет мусульманином, но ни один из 230 пленных рыцарей не проявил малодушия и не изменил своей вере. Тогда Салах ад-Дин провозгласил, что рыцари-монахи еще более ужасны, чем ассасины, и потому заслуживают самой жуткой смерти, после чего предал их в руки дервишей и улемов. Те оказались неумелыми, но азартными палачами и, привязав рыцарей к столбу, подвергли их, прежде чем умертвить, поистине чудовищным пыткам.

При этом (опять-таки по до сих пор остающимся загадочными мотивам) Салах ад-Дин почему-то пощадил магистра тамплиеров Жерара де Ридфора. По одной из версий, тот откупился, передав Салах ад-Дину замок тамплиеров в Газе. По другой, «выкликнул закон», но эта версия большинству историков кажется сомнительной — как, впрочем, и легенда о том, что после казни тамплиеров и госпитальеров Салах ад-Дин выкупался в их крови. При всей неоднозначности его фигуры подобная кровожадность была ему явно не свойственна, и он сам относил такие варварские замашки на счет европейцев.

На следующий день, 5 июля, произошло еще одно важное событие: графиня Эквиста Триполийская сдала Салах ад-Дину цитадель Тверии, после чего всем защитникам города было разрешено не только покинуть его целыми и невредимыми, но и со всем имуществом.

Салах ад-Дин, как видим, в очередной раз проявил благородство и милосердие, которое должно было окупиться сторицей во время осад следующих городов Иерусалимского королевства.

Празднества в честь великой победы ислама у Рогов Хат-тина продолжались всю ночь. Всю ночь жарилось на кострах мясо, били барабаны, пелись песни и ночные холмы Галилеи оглашали крики «Аллах акбар!» («Аллах велик!») и «Ла и иллаха илла Аллах» («Нет Бога, кроме Аллаха!»).

А Салах ад-Дин уже готовился к новым боям и новым, более грандиозным победам.

* * *

Итоги битвы при Хаттине, разумеется, требовали не только военного и политического, но и теологического осмысления.

Для мусульман в данном случае все было просто: Аллах даровал им победу, ясно показав, в чем именно заключается Его воля и что время, на которое он дал франкам владеть «территорией ислама», истекло. Они были уверены, что за этой победой неминуемо должны последовать и другие, вплоть до полного изгнания ненавистных «оккупантов».

Одновременно это было расценено как победа суннитской доктрины ислама над шиитской — ведь Иерусалим был потерян в те дни, когда им правила исповедовавшая шиизм династия Фатимидов.

Но вот перед христианскими теологами, несомненно, стояла куда более тяжелая задача. Все события, предшествовавшие Хаттинской битве, представляющие собой череду ошибок и крайне неблагоприятного для крестоносного воинства стечения обстоятельств, иначе как проявлением воли Всевышнего и Его гнева на правителей и жителей Иерусалимского королевства объяснить было нельзя. С другой стороны, для христианина того времени было просто немыслимо предположить, что правда и истина на стороне мусульман; что Господь не желает того, чтобы Иерусалим с его Голгофой, горницей Тайной вечери и другими святыми местами и воздвигнутыми на них храмами и монастырями не находился бы в христианских руках.

Поэтому причину поражения объяснили тем, что король и бароны вели греховный образ жизни (странно, что при этом никто не вспомнил о патриархе Ираклии, хотя с него, по логике вещей, и следовало бы начинать); что они вышли на войну, думая не столько о защите Иерусалима и братьев-христиан, сколько ведомые гордыней и тщеславием, и в результате даже Святой Крест утратил свою силу.

Это было пусть и не очень убедительное, но все же объяснение, позволявшее сдержать уже начавшийся процесс массового обращения местного христианского населения в ислам. А заодно дававшее надежду на то, что молитвами и силой истинной веры еще можно остановить Салах ад-Дина и все исправить.

Но на самом деле — и в этом-то и заключался главный итог битвы при Хаттине — останавливать Салах ад-Дина было уже попросту некому. Большая часть мужчин-христиан отправились на войну под знаменами Ги де Лузиньяна и теперь либо находились в плену, либо кормили своим телом стервятников на Рогах Хаттина. Мусульманское же население городов королевства было готово распахнуть их ворота перед армией своих единоверцев.

Путь на Иерусалим был, таким образом, открыт. И его тоже уже практически некому было защитить. Европейские историки, не признающие величия Салах ад-Дина, потому будут писать, что он, по большому счету, по-настоящему выиграл в жизни только одно сражение — Хаттинское.

Что ж, может, оно и в самом деле так. Но зато это было главное сражение.