Уже в ночь по окончании Хаттинской битвы, еще до полного падения Тверии, Салах ад-Дин созвал эмиров на большой совет.

— Аллах даровал нам великую победу! — провозгласил он. — Аллах восстановил нашу честь, которая так долго подвергалась надругательству со стороны неверных. Но Он ждет от нас большего! Франки повержены. У них больше нет армии, а у нас нет права дать им собраться с силами. Мы должны действовать немедленно, атаковать один город за другим и еще до наступления осени освободить Иерусалим!

Речь султана была встречена одобрительными возгласами эмиров, возможно, радующихся не столько грядущему освобождению Иерусалима, сколько будущей богатой добыче, которая должна была достаться, вдобавок, без особых потерь и усилий.

Видимо, в эти самые дни, воодушевленный грандиозной победой, Салах ад-Дин и сказал Баха ад-Дину те самые слова, которые уже упоминались в предисловии: если бы он мог, то после захвата всех прибрежных городов он вышел бы в море и преследовал бы франков от одного острова к другому до тех пор, пока вся земля не оказалась бы под властью ислама или он не умер бы, стремясь к этой цели. Одной Палестины, как видим, ему в какой-то момент стало мало; ему уже кружили голову планы мирового господства ислама. И будь у Салах ад-Дина чуть больше времени, людских и материальных ресурсов, он, возможно, начал бы такой поход.

И об этом, тоже, безусловно, следует помнить современному читателю — как и о битве при Пуатье 732 года, когда лишь мужество франкской армии во главе с Карлом Мартеллом остановило продвижение мусульман в Европу.

* * *

8 июля, спустя всего три дня после падения Тверии, армия Салах ад-Дина появилась под стенами Акко. И сегодня расположенные в этом городе замки крестоносцев поражают туристов своей мощью. В другое время эта сильная крепость, главный порт Иерусалимского королевства для сообщения с Европой, с легкостью выдержала бы многомесячную осаду. Но, повторим, сейчас защищать ее было некому.

Руководивший обороной Жослен III де Куртене быстро осознал всю безвыходность ситуации и начал переговоры с Салах ад-Дином о капитуляции. Салах ад-Дин согласился в обмен на сдачу Акко без всякого сопротивления дать возможность всем живущим в нем христианам беспрепятственно покинуть город, взяв с собой любое имущество, какое они только сумеют увезти.

Более того — он дал изгнанникам конный конвой, чтобы предупредить их ограбление по дороге.

Жан Ришар утверждает, что Салах ад-Дин, сознававший все значение Акко для региональной и международной торговли, пытался уговорить его христианское население, и в первую очередь итальянских купцов, остаться в его подданстве, но это предложение было отвергнуто.

Баха ад-Дин сообщает, что, войдя в Акко, Салах ад-Дин освободил томившихся там 400 пленников-мусульман, а также «завладел всеми его сокровищами…которых было великое множество» — многие горожане были настолько богаты, что попросту не могли вывезти все принадлежавшие им ценности.

Сразу после ухода христиан хлынувшие в город отряды эмиров начали его разграбление. Согласно средневековым мусульманским хроникам, не было ни одного эмира или советника Салах ад-Дина, который не получил бы дом в Акко. Одному из приближенных к нему богословов — Исе аль-Хаккари — было пожаловано все огромное имущество тамплиеров в городе.

В то же время Салах ад-Дин смотрел на то, как его армия разоряет город, не только грабя, но и уничтожая опустевшие мастерские ремесленников, цехи по производству сахара и т. д., с явным неодобрением, но предпочел не вмешиваться.

Если говорить о последствиях сражения при Хаттине, то самыми важными из них стало то ликование, которое охватило мусульманскую часть населения Иерусалимского королевства, и начавшаяся паника среди христиан. Жители мусульманских деревень ринулись грабить, обращать в рабов и убивать своих христианских соседей, не оказывавших им никакого сопротивления. Однако нередко погромщики заставали уже опустевшие деревни: тысячи христиан, узнав о разгроме армии короля Ги, бросали свои дома и спешили в укрепленные города, надеясь найти в них защиту.

Салах ад-Дин, оценив ситуацию, разбил свою армию на несколько отрядов, которым поручил прочесать всё побережье. По возможности они должны были брать все встречающиеся на пути замки и крепости, оставляя основной части армии лишь самые крупные и неприступные из них. Сам Салах ад-Дин все это время оставался в Акко, занимаясь дележом трофеев, назначениями на ключевые посты в городской администрации и другими делами — ему было крайне важно, чтобы порт в Акко продолжал действовать, а в городе как можно скорее наладилась нормальная жизнь.

Каждый день приносил ему новые известия о победах его армии: один за другим пали оставшиеся почти без защитников такие города, как Сепфория, Назарет, Хайфа, Кейсария, Шхем. В большинстве случаев их штурм занимал всего пару часов, так как местные жители, поддавшись общей панике, бросали всё имущество и бежали на север, в сторону Тира и Бейрута, казавшихся им более надежными убежищами.

Первая заминка на этом победоносном шествии его армии произошла возле небольшой галилейской крепости Тибийн. Ее жители, движимые верой в то, что они ни в чем не провинились перед Богом и Он защитит их от сарацин, оказали неожиданно жесткое и умелое сопротивление, отбив первые несколько атак противника. 20 июля Салах ад-Дин сам с большим подкреплением появился под стенами Тибийна и стал руководить его осадой. Тем не менее крепость держалась еще целых шесть дней, прежде чем была взята штурмом и остаток ее гарнизона взят в плен.

Отсюда Салах ад-Дин двинулся дальше, на Сидон, и, взяв его в течение одного дня, направился к Бейруту. Несмотря на то что этот город также защищали лишь горстка рыцарей и сами жители, султану пришлось задержаться возле него на целых десять дней, подтянув к стенам баллисты и осадные машины. Но при этом он остался верным главному принципу, завещанному отцом: стремясь избежать ненужных жертв с обеих сторон, он принял предложение горожан о переговорах, и 9 августа город был сдан на тех же условиях, что и Акко.

Следующей целью мусульман автоматически становился Тир, командовать штурмом которого Салах ад-Дин поручил Таки ад-Дину. Однако здесь племяннику султана противостоял не менее опытный и талантливый противник — Реджинальд де Гранье, он же Рено Сидонский, спасшийся вместе с графом Раймундом Триполийским в битве при Хаттине.

В те дни в Тире находились десятки тысяч людей, собравшихся в него со всех прибрежных городов и весей Галилеи. Пока шла осада Тибийна и Бейрута, Рено Сидонский успел хорошо подготовить город к обороне и был уверен, что он вполне сможет выстоять несколько недель, а то и месяцев. К тому же он знал, что маркиз Конрад Монферратский уже спешит в Святую землю со своей армией, и рассчитывал продержаться до его прихода. Поэтому после нескольких дней осады Рено Сидонский вступил в переговоры с Таки ад-Дином, но вел их явно лишь для того, чтобы затянуть время.

Армия же Салах ад-Дина в это время была разбросана по всему галилейскому побережью, и на то, чтобы собрать достаточное количество воинов для решительного штурма Тира, требовалось время. Но как раз времени у Салах ад-Дина было в обрез: была пора сбора урожая, и не только многие рядовые воины, но и эмиры рвались домой, чтобы заняться хозяйством.

И вновь, взвесив все «за» и «против», Салах ад-Дин приказал племяннику отойти от Тира и взять Гебал (Библ) — город, расположенный между Тиром и Триполи. Но брать его не понадобилось — эта крепость, как вскоре и Ботрун (Ботрис), была сдана без боя в качестве выкупа за своего сеньора, попавшего в плен при Хаттине.

Падение Гебала означало, что теперь между Тиром и Триполи прервалась всякая связь, и сразу после этого Салах ад-Дин вместе с подошедшим с Египта подкреплением сосредоточился на южном направлении — на линии Газа — Яффо — Ашкелон, которая все еще оставалась в руках франков.

Здесь он решил попробовать действовать тем же способом, что и в Гебале. Газа считалась вотчиной тамплиеров, и Салах ад-Дин, вызвав к себе магистра Жерара де Ридфора, предложил ему свободу в обмен на сдачу города — и магистр согласился. Затем то же предложение он сделал сеньору Ашкелона, королю Ги де Лузиньяну.

Салах ад-Дин ждал ответа от пленного из Иерусалима с особым нетерпением, так как осада Ашкелона уже шла, его жители демонстрировали чудеса героизма, явно были готовы стоять насмерть, а Салах ад-Дина, как уже было сказано, поджимало время. Но как выяснилось, были в мире вещи, которые Ги де Лузиньян ценил выше собственной свободы. Да, возможно, он был бездарным полководцем и никудышным политиком, но при этом он оставался верным своим понятиям о чести и христианском долге.

Ги попросил у Салах ад-Дина дать ему возможность встретиться с делегацией защитников города, и правитель Египта и Сирии милостиво согласился.

— Я не желаю, чтобы вы сдавали город ради меня, но если Ашкелон и в самом деле больше не в силах сопротивляться, пусть люди знают, что капитулируют по моему приказу! — сказал Ги на этой встрече.

И Ашкелон продолжил сопротивляться. Несколько раз Салах ад-Дин посылал в город Жерара де Ридфора, который уговаривал его жителей «проявить благоразумие», но битва продолжалась. В результате Салах ад-Дину пришлось стянуть к Ашкелону значительную часть своей армии, и лишь 5 сентября (по другим данным, 19 сентября) после полуторамесячной осады баллистам удалось разрушить крепостные стены, и в ходе яростной атаки город был взят. По другой версии, причиной его падения стал приказ о капитуляции, отданный королевой Сибиллой, — в обмен на обещание Салах ад-Дина выпустить ее мужа из плена.

Таким образом, спустя 53 года после захвата крестоносцами Ашкелон вернулся под власть мусульман.

Салах ад-Дин снова проявил свойственное ему милосердие к побежденным. Жители Ашкелона вместе со всем своим движимым имуществом были отправлены в Александрию, где по поручению Салах ад-Дина его придворные проследили, чтобы итальянские купцы, несмотря на все их нежелание это делать, перевезли их в Европу.

Историки с обеих сторон подчеркивают, что в армии Салах ад-Дина царила строжайшая дисциплина, и, следуя его приказу, ни в одном из захваченных мусульманами городов не было ни убийств, ни насилия над христианским населением. Более того — в ряде городов христиане, исповедовавшие православие, наряду с мусульманами встречали воинов Салах ад-Дина как освободителей — по той причине, что нередко терпели притеснения от своих единоверцев-католиков.

Однако в реальности картина, видимо, была отнюдь не столь благостной. Достаточно вспомнить рассказ Ибн аль-Асира о том, как он купил на рынке в Алеппо молодую рабыню-христианку из Яффо. Женщина, на руках у которой был годовалый ребенок, рассказала ему, что в ходе штурма Яффо были убиты шестеро ее братьев. Судьба мужа и сестер была ей неизвестна, но не исключено, что и они были убиты.

Ибн аль-Асир уверяет, что речь идет об исключении, и такой жестокой участи подверглись только жители одного города, но верится в это с трудом. Увы, весь ход истории доказывает, что ни в одной, самой дисциплинированной армии не обходится без случаев насилия и произвола, подчас леденящих кровь своей жестокостью.

И все же следует признать, что «мусульманская реконкиста», осуществлявшаяся под командованием Салах ад-Дина, была куда менее кровавой и более гуманной, чем завоевание Святой земли крестоносцами.

Падение Яффо означало, что вся береговая линия от Газы до Бейрута контролировалась военным флотом Салах ад-Дина. Внутри страны еще кое-где полыхали отдельные очаги сопротивления — к примеру, стоял замок Бофор (Бельфорт), принадлежавший уже упомянутому выше Рено Сидонскому; стояли крепости Крак-де-Шевалье и Крак-де-Моав, но все это уже не имело никакого значения. Иерусалим и его окрестности окончательно превратились в крошечный островок посреди мусульманского моря. Теперь жителям этого самого сакрального города планеты оставалось уповать только на чудо.

* * *

В начале сентября 1187 года первые отряды армии Салах ад-Дина появились у Бейт-Лехема (Вифлеема), бывшего уже тогда предместьем Иерусалима. А 4 сентября все жители Святой земли могли наблюдать солнечное затмение. Находившийся при Салах ад-Дине астролог истолковал его однозначно: это закатывается солнце пришельцев с Запада и Аллах передаст в руки мусульман город, в который пророк Мухаммед совершил свое ночное восхождение.

Согласно преданию, астролог так же точно предсказал дату падения Иерусалима, связав его с днем восхождения пророка в Небесный Иерусалимский храм, но при этом добавил, что когда Салах ад-Дин войдет в Аль-Кудс, то потеряет один глаз.

— Ради того чтобы овладеть Иерусалимом, я готов потерять один глаз! — согласно тому же преданию, ответил Салах ад-Дин.

Однако на самом деле — это подтверждают историки и свидетельствует весь ход дальнейших событий — Салах ад-Дин мечтал взять Иерусалим без кровопролития, также, как в 638 году это сделал халиф Омар, и изначально был готов к тому, чтобы пощадить его жителей. Как уже не раз говорилось, война была для него всегда вынужденным средством, а не самоцелью, и он всю жизнь следовал усвоенной от отца суфийской истине о том, что лучшая война — это та, которой удалось избежать.

Жителями Иерусалима затмение было истолковано точно так же — как предвестие их неизбежного поражения. Впрочем, для такого прогноза не нужно было никакого знака Свыше: среди более чем шестидесяти (по некоторым источникам, ста) тысяч жителей города значительную часть составляли крестьяне, явившиеся сюда, чтобы укрыться со своими семьями от сарацин. Число обученных воинов не превышало пять тысяч человек (по другим данным, их было вообще всего несколько сотен, но в это уже верится с трудом). Таким образом, нечего было думать о том, чтобы они смогли выстоять против огромной армии сарацин.

В то же время жители Иерусалима знали, что, когда в 1099 году крестоносцы вошли в город, они почти поголовно уничтожили всех живших в нем мусульман и евреев, и были уверены, что Салах ад-Дин спустя сто лет свершит возмездие и поступит с ними точно так же. Значит, выход оставался один: стоять насмерть и уповать на чудо; не на человеческое, а Божеское милосердие.

Тем более что шансы выстоять у них все же были — еще покойный Балдуин IV начал укреплять город, привел в порядок и усилил его стены, так что Иерусалим к обороне был готов. Вдобавок ко всему, если поначалу обороной города руководили королева Сибилла и патриарх Ираклий, то к этому времени в нем уже появился Бальян де Ибелен.

Это был опытный воин, сумевший вместе с графом Раймундом ускользнуть от Таки ад-Дина в битве при Хаттине. Еще в июле Бальян сам явился к Салах ад-Дину и попросил у него разрешения дать ему беспрепятственно проехать в Иерусалим и вывезти оттуда жену — Марию Комнину (вдову короля Амори).

Салах ад-Дин, верный своим понятиям о благородстве и чести, это разрешил, но потребовал, чтобы Бальян пробыл в Иерусалиме не более суток, после чего вернулся бы с женой в Тир. Больше того — он даже готов был предоставить ему и его семье конвой, который обеспечил бы их безопасность вплоть до самого Тира.

Однако когда Бальян оказался в Иерусалиме, на него с разных сторон посыпались просьбы возглавить оборону города, так как более опытного военачальника в столице гибнущего Иерусалимского королевства тогда не было. В сущности, в городе не было вообще никакого военачальника — все, кто мог взять бы на себя эту роль, полегли под Хаттином.

Бальян попытался было отказаться, сославшись на слово, которое он дал Салах ад-Дину, и тогда на него посыпались обвинения в предательстве своих христианских братьев и в слишком большом почтении к «язычникам». Патриарх Ираклий заявил, что властью, данной ему Богом, он освобождает Бальяна от клятвы проклятому предводителю сарацин, но вот если тот ей последует, то душа его будет вечно гореть в аду — как и полагается душе предателя. Держать подобную клятву, добавил патриарх, куда греховнее, чем нарушить ее ради святого дела.

Эти обвинения, увещевания и угрозы смутили молодого барона, но у него тоже были свои понятия о чести и верности слову. Да и к тому же он понимал, что если ему посчастливиться выжить в грядущей битве за город, то все равно придется иметь дело с Салах ад-Дином. И поздно ночью де Ибелен выехал из города и направил своего коня в сторону уже находившейся всего в паре часов езды армии сарацин.

Салах ад-Дин принял его, и после того как Бальян объяснил султану, что произошло в Иерусалиме, и попросил освободить от данного слова, в освещенном масляными лампами шатре на какое-то время повисло молчание.

Но это были одни из тех минут, в которые отчетливо проявилось величие души Салах ад-Дина.

— Что ж, — сказал он, — каждый из нас дает слово, зачастую не зная, сможет ли он его исполнить. Человек не выбирает, среди какого народа ему родиться, но у каждого человека есть долг перед своим народом, и ты прав в том, что этот долг выше всех других обязательств. Если долг повелевает тебе остаться в святом для вас городе и взять в руки оружие против меня — сделай это! Я освобождаю тебя от твоего слова. Но мое при этом остается нерушимо: твоя жена может выехать из города, и если она это сделает, мои воины проводят ее до самого Тира.

Бальян был готов к тому, что султан проявит благородство, и все же, похоже, был ошеломлен широтой этого жеста. У него не было слов, чтобы достойно ответить Салах ад-Дину, а может, он просто не пожелал их произнести. Склонив голову в благодарственном поклоне, Бальян де Ибелен молча вышел из шатра, а на следующий день уже вовсю готовил Иерусалим к обороне.

Великодушие Салах ад-Дина в этом эпизоде и в самом деле потрясает, но Амин Маалуф в книге «Крестовые походы глазами арабов» замечает, что все надо воспринимать в правильных пропорциях. Салах ад-Дин прекрасно понимал, что ни полководческий талант и опыт Бальяна, ни мужество защитников уже не в состоянии спасти Иерусалим. К тому же жившие в городе православные христиане и яковиты уже обещали его «советнику по делам христиан», православному священнику Юсуфу Батиту, в случае слишком упорного сопротивления франков открыть мусульманской армии ворота.

Бадьян тем временем, вернувшись в Иерусалим, создал временное правительство, собрал войско, посвятил в рыцари 60 горожан, в основном из числа юных аристократов, каждый из которых должен был командовать защитниками города на определенном участке его обороны. Кроме того, он начал чеканить свою монету в надежде собрать достаточные запасы продовольствия для длительной осады.

Два месяца передышки, которые Иерусалим получил, пока Салах ад-Дин завоевывал прибрежные города и продвигался вглубь страны, безусловно, пошли ему на пользу. Но так как битва при Хаттине произошла как раз во время сбора урожая и собрать его так и не удалось, то запасы провизии в городе были крайне ограничены. Однако Вальян поначалу явно не собирался сдаваться на милость победителям, тем более что располагал сведениями о том, что помощь из Европы уже на подходе. Он даже совершил отчаянную вылазку из города и напал на передовые отряды мусульман, в ходе которой те понесли существенные потери, и среди убитых был один эмир.

Мусульмане в ответ разграбили аббатство в Бетани и вырезали часть живших там монахов, однако если не считать этой вспышки гнева — что подчеркивают даже христианские источники, — никаких бесчинств солдаты Салах ад-Дина в окрестностях Иерусалима не чинили.

20 сентября мусульманская армия осадила Иерусалим. Салах ад-Дин, расположившийся к западу от города, почти сразу же послал гонцов к Бальяну с предложением капитулировать в обмен на сохранение жизни всех его жителей, неприкосновенность христианских храмов и предоставление христианам-католикам права беспрепятственно совершать паломничество в Иерусалим. Вдобавок к этому в обмен на сдачу города без боя Салах ад-Дин обещал выплатить его защитникам 30 тысяч динаров и разрешить христианам селиться в пяти милях от его стен (то есть, по сути дела, был готов уступить им Вифлеем). Всех же, кто пожелает вернуться в христианские земли, он обязался отправить туда за свой счет.

Это было хорошее предложение, но Бальян (возможно, под влиянием своего окружения, а может, и в самом деле из фанатичной веры в помощь Свыше или расчета на подход подкрепления из Европы) отверг его.

Более того — среди защитников Иерусалима начали раздаваться призывы совершить ночную вылазку из города, перебить как можно более мусульман и либо погибнуть, либо обратить врага в бегство. Но этой идее воспротивился патриарх Ираклий, заявив, что неудача вылазки будет означать поражение и обречет тысячи женщин и детей на попадание в плен. Многие историки отмечают, что позиция патриарха была продиктована элементарным здравым смыслом, хотя есть и хронисты, обвиняющие его в трусости и недостатке веры.

Очень скоро Салах ад-Дину довелось убедиться, что, несмотря на нехватку сил и ресурсов, Бальян действительно мастерски организовал оборону, подключив к ней и женщин, а вот он сам крайне неудачно выбрал место для штурма. Солнце светило его воинам в лицо, мужчины отстреливались со стен из луков, женщины сбрасывали с них из корзин щебень и песок, и ветер засыпал их в глаза штурмующих.

Но одним из важнейших качеств Салах ад-Дина была способность признавать собственные ошибки и быстро менять решения. Встретив у западной стены Иерусалима столь отчаянное и хорошо организованное сопротивление, он отдал приказ перенести все баллисты и 12 осадных машин, а также значительную часть лучников к восточной (хроники называют ее северной, но это, вероятно, ошибка) стене. Это был правильный ход, так как эта стена была куда хуже укреплена, чем западная, и 29 сентября под прикрытием шквального огня лучников саперам удалось пробить в ней брешь в районе ручья Кедрон. С этого момента падение города стало вопросом одного-двух дней, а то и всего нескольких часов.

Христианские историки расходятся во мнении, кто именно в этой ситуации стал инициатором переговоров с Салах ад-Дином. По одной версии, это был Бальян, осознавший, наконец, всю бессмысленность сопротивления. По другой — с таким призывом к горожанам выступил патриарх Ираклий, заявивший, что если продолжать борьбу, сарацины осквернят церкви и обесчестят всех женщин, и якобы это обращение окончательно подорвало боевой дух защитников Иерусалима.

Как бы то ни было, Бальян де Ибелен снова сел на коня и с белым флагом в руках направился в ставку Салах ад-Дина. Представ перед султаном, он заявил, что принимает сделанное тем девять дней назад предложение о сдаче города.

Но, согласно Ибн аль-Асиру, Салах ад-Дин на этот раз решил проявить неуступчивость. Он заявил, что время переговоров истекло, и после начала сражения он дал клятву взять город силой своей сабли — так, как когда-то сделали франки. И так же как это когда-то сделали франки, истребить в нем всех христиан. Единственное, что может освободить его от этой клятвы — это немедленная сдача города без всяких условий.

Зная Салах ад-Дина, нетрудно догадаться, что это была не более чем игра: он понял, что Бальян морально готов к капитуляции и не собирался упускать шанса избежать ненужных жертв. Тем не менее протягивать руку Бальяну, явившемуся в качестве просителя, по сути, признавшего поражение, он не спешил. К тому же теперь им было еще что обсудить.

Но напомним, что Бальян был лично знаком с Салах ад-Дином не один год, а потому правильно понял его слова и продолжил переговоры. Как утверждает Ибн аль-Асир, командующий обороной Иерусалима попросил султана, по меньшей мере, гарантировать жизнь всем жителям города, но Салах ад-Дин отказался что-либо обещать.

Тогда Бальян де Ибелен обратился к Салах ад-Дину с речью, которая в интерпретации Амина Маалуфа звучала следующим образом:

«О султан, да будет тебе известно, что в этом городе находится множество людей, число которых знает только Бог. Они не спешат участвовать в бою, ибо надеются, что ты сохранишь им жизнь, как ты это сделал для других; они любят жизнь и ненавидят смерть. Но если мы увидим, что смерть неизбежна, тогда, клянусь Богом, мы убьем наших жен, мы сожжем все, что имеем, мы не оставим вам в качестве добычи ни одного динара, ни одного дирхема, ни одного мужчины и ни одной женщины, которых вы бы смогли увести в рабство. В заключение мы разрушим святыню Гроба Господня, мечеть Аль-Акса и другие места, мы убьем пять тысяч мусульманских узников, находящихся у нас в плену, и потом уничтожим всех верховых и вьючных животных. И, наконец, мы выйдем и будем сражаться с вами не на жизнь, а на смерть. Никто из нас не умрет прежде, чем убьет многих из вас».

Салах ад-Дин был, несомненно, тронут пылом мужественного рыцаря и едва не встал, чтобы протянуть ему руку, но сдержался, вспомнив, что такая горячность не к лицу властелину. Поэтому, повернувшись к своим советникам, большинство из которых были богословами, он спросил, может ли он отказаться от своей клятвы взять город силой, чтобы избежать разрушения исламских святынь.

В самом этом вопросе, как нетрудно увидеть, уже заключался ответ, но советники не спешили высказать свое мнение. Они поняли, что в своем великодушии султан уже готов даровать жизнь жителям Иерусалима без всяких условий, а возможно, как это уже было в других городах, и с сохранением за ними права вывезти все движимое имущество, и вот этого допустить было никак нельзя. Война опустошила казну, а ведь надо было еще как-то расплачиваться с воинами и щедро одаривать эмиров! Иерусалим считался сказочно богатым городом, и этим обстоятельством надо было воспользоваться для поправки состояния финансов султаната.

Поэтому ответ советников был следующим: да, конечно, ради сохранения исламских святынь Салах ад-Дин может освободить себя от поспешной, данной в минутном порыве клятвы, но жители Иерусалима должны получить жизнь и свободу не даром, а заплатить за них — так как они фактически уже являются пленниками.

По другой версии, Салах ад-Дин вообще дал Вальяну ответ не сразу, а велел вернуться на следующий день. Только после этого он собрал совет богословов по поводу того, как быть с его клятвой. Те (безусловно, чувствуя настроение султана) постановили, что овладев городом без боя, Салах ад-Дин… не нарушит своей клятвы, так как сам факт его взятия будет означать моральное крушение его стен и духовное истребление христианского населения. Что, кстати, вполне соответствовало истине. Но, разумеется, христианские пленники должны быть отпущены не даром, а за определенный выкуп, с одной стороны, расплатившись таким образом за свое упрямство, а с другой — оплатив мусульманам расходы на ненужную войну.

Между тем, пока Бальян де Ибелен находился в ставке Салах ад-Дина, в Иерусалиме царила паника. Священники вместе с Ираклием и мужчинами прошли крестным ходом по стенам. На площадях были поставлены чаны с водой, в которые женщины окунали дочерей, отрезая им предварительно косы и совершая таким образом обряд их пострига в монахини в надежде, что это защитит девочек от изнасилования.

Но после того как Салах ад-Дин сообщил о своей готовности вести переговоры, начался обычный торг о размере выкупа, который должны заплатить иерусалимцы. Из хроник следует, что переговоры эти велись уже без непосредственного участия Салах ад-Дина и Бальяна, и в ходе них стороны несколько раз обменивались делегациями.

Сначала представители Салах ад-Дина потребовали выкуп в 100 тысяч динаров (безантов, или золотых монет), но глава иерусалимской делегации заявил, что горожанам неоткуда взять такую сумму. Тогда решили сделать выкуп индивидуальным и сошлись на том, что он составит 10 динаров за мужчину, пять — за женщину и два — за ребенка. Для уплаты этого выкупа был назначен срок 40 дней, по истечении которого пленники бы считались рабами, а тот, кто заплатил выкуп, мог отправиться куда пожелает, со всеми своими пожитками.

Но Бальян, которому и эта сумма показалась чрезмерной, снова появился в лагере сарацин, чтобы лично встретиться с Салах ад-Дином и воззвать к его милосердию. Большинство жителей города крайне бедны, объяснил он, лишь двое из каждых ста человек способны внести подобный выкуп, а потому нельзя ли освободить семь тысяч бедняков за общую сумму в 30 тысяч динаров?

Как пишет Амин Маалуф, «к ужасу казначеев», Салах ад-Дин мгновенно на это согласился — деньги, напомним, для него никогда не играли особой роли, и он нередко, не задумываясь, швырял их налево и направо.

Чрезвычайно показательно сравнить такое поведение Салах ад-Дина с тем, как вели себя тамплиеры и госпитальеры, которые вроде бы должны были следовать христианским принципам милосердия по отношению к своим неимущим единоверцам. Но нет:

«И тогда приехали патриарх и Бальян, и послали к тамплиерам и госпитальерам, и к горожанам, и просили их Бога ради помочь бедным людям, оставшимся в Иерусалиме. Они помогли им, и тамплиеры с госпитальерами также дали, но не столько, сколько были должны <…> Ибо они совершенно не опасались, что к оным [беднякам] применят силу, поскольку их в этом заверил Саладин. Если бы они знали, что бедняков притеснят, они дали бы больше…».

Говоря попросту, рыцари отказались вносить плату за бедняков, поскольку были абсолютно уверены, что тем ничего не грозит, и даже из рабства их рано или поздно освободят.

Так отчасти все и случилось.

В пятницу, 2 октября 1187 года, Салах ад-Дин торжественно вступил в Иерусалим. По мусульманскому календарю это был 27-й день месяца раджаб, то есть тот самый день, когда мусульмане празднуют ночное вознесение пророка в Иерусалим — и таким образом сбылось предсказание астролога.

Его армия строго следовала приказу, и никаких убийств и грабежей в городе не было. Каждую улицу патрулировал отряд из десяти гвардейцев Салах ад-Дина, возглавляемый двумя командирами. Каждого, кто был уличен в насилии или грабеже, ждала смертная казнь. Святой град не должен быть опорочен преступлениями — таков был смысл приказа Салах ад-Дина.

Это, безусловно, не мешало мусульманам толпиться на рынке или просто заглядывать во дворы, скупая у местных жителей за бесценок их имущество, так как те понимали, что всё увезти все равно не удастся, да и, дай Бог, собрать сумму, требуемую для выкупа всей семьи.

Предложения некоторых своих наиболее ретивых советников разрушить в качестве мести христианские храмы Салах ад-Дин тут же отверг, но с мечети Купол Скалы, установленной на месте, где некогда была святая святых Иерусалимского храма, был сброшен крест, а мечеть Аль-Акса, переделанная крестоносцами в собор, снова стала мечетью.

В тот первый день своего пребывания в Иерусалиме Салах ад-Дин в сопровождении огромной толпы советников, эмиров, богословов и простых воинов ходил от одной святыни к другой и возле каждой простирался ниц, самозабвенно молился и рыдал, как ребенок.

Какие чувства кроме религиозного трепета владели им в те минуты? Что вообще чувствует человек, осуществивший после десятилетий упорной борьбы заветную мечту своего детства, причем сделавший это без кровопролития, ну, или почти без кровопролития? Способен ли он вообще выразить это чувство словами?!

Но не менее важно понять и то, какие нелегкие вопросы встают перед таким баловнем судьбы в этот момент. Если главная цель достигнута, то что дальше?! Безусловно, он должен вернуть власть ислама на все земли, на которые она когда-то распространялась, но значит ли это, что все франки должны быть непременно изгнаны из Святой земли? Или все народы, исповедующие монотеизм, могут сосуществовать на ней бок о бок, признавая верховенство ислама? Должны ли христиане или евреи отказаться от своих заблуждений и перейти в веру пророка Мухаммеда? Или правы те богословы, которые утверждают, что все эти религии по-своему истинны, и в конце времен Мухаммед, Муса-Моисей и Иса-Иисус сядут судить каждый свою паству по тем законам, которые Бог установил для каждой из этих трех религий?

Все эти непростые, с одной стороны, чисто теологические, а с другой — вполне конкретные жизненные вопросы вставали в тот день перед Салах ад-Дином. Как мы увидим, он отнюдь не стремился сделать свое государство монорелигиозным или мононациональным, и в этом смысле, вне сомнения, являлся одним из самых ярких представителей гуманистического направления в исламе.

* * *

Христиане Иерусалима тем временем собирали вещи и деньги, необходимые, чтобы заплатить выкуп. У большинства требуемой суммы не было и в помине, и они собирались у городских ворот и с плачем молили о милостыне. Первым при виде этих сцен дрогнуло сердце аль-Адиля, и он попросил своего царственного брата выпустить без всякого выкупа тысячу бедняков в счет той доли добычи, которая причитается ему за участие в войне.

Узнав об этом, патриарх Ираклий попросил Салах ад-Дина освободить еще 700 жителей, а Бальян присовокупил к этой цифре 500 бедняков. Таким образом, 22 тысячи золотых монет, которые должны были поступить за этих людей в казну, были уже потеряны.

Но Салах ад-Дин уже не мог остановиться: его сердце ликовало, и ему хотелось, чтобы в эти дни его триумфа не было бы на свете ни одного человека, который бы в душе проклинал его. Для начала он отдал приказ освободить без выкупа всех стариков. Затем — вдов и сирот воинов, павших в битве при Хатгине. Причем последних было велено не только освободить, но и дать им каких-то денег на дорогу.

Выслушивая эти повеления, финансисты Салах ад-Дина были в отчаянии: все их расчеты на то, что собранных денег хватит, чтобы расплатиться с армией, и еще более или менее значительную сумму удастся доставить в Дамаск, рушились на глазах.

Они попытались убедить повелителя в обмен на освобождение без выкупа бедняков увеличить размер выкупа для богатых, но Салах ад-Дин оскорбился: неужели ему предлагают нарушить подписанное соглашение?! Неужели его советникам хочется, чтобы правоверных обвинили в нарушении договоров?! Нет, христиане должны знать, в чем заключается истинное лицо ислама: в верности слову, а также в щедрости и подлинном милосердии.

Многие его приближенные так отнюдь не считали. Они не без оснований указывали, что иерусалимские купцы и аристократы без труда и даже с лихвой могли заплатить выкуп за своих неимущих соплеменников, и при этом не очень бы сильно обеднели. Имад ад-Дин аль-Исфахани пишет, что он был крайне возмущен, узнав, что патриарх Ираклий, заплативший за себя причитающиеся со взрослого мужчины 10 динаров выкупа, выехал из города с десятками телег и верблюдов, нагруженных золотом, серебром, коврами и всевозможной ценной утварью.

На одном из верблюдов ехала любовница патриарха, за которую он поначалу «забыл» заплатить выкуп, видимо, решив немного сэкономить. По другой, еще более забавной версии, Ираклий пытался выехать из города, не заплатив выкуп даже за самого себя, и Салах ад-Дин лично остановил его у ворот, потребовал расплатиться, после чего патриарх дрожащими руками отсчитал 10 динаров и положил их на поднос перед султаном.

«Этот христианский священник везет богатства на сумму не меньше, чем 200 тысяч динаров. Мы разрешили им увозить свое добро, но не сокровища церквей и монастырей. Их нельзя отдавать, останови его!» — воззвал в этот момент Имад ад-Дин к своему повелителю. Но Салах ад-Дин остался непреклонен: договоры надо выполнять, а в подписанном ими договоре — пусть это и было ошибкой! — ни слова сказано о том, что делать с церковным имуществом, а значит, оно считается личным имуществом священников.

* * *

Официальное празднование в честь великой победы ислама Салах ад-Дин назначил на 9 октября, то есть ровно через неделю после взятия города. Десятки тысяч мусульман собрались в этот день на Храмовой горе, вокруг мечети Аль-Акса для вознесения благодарственной молитвы. Над всем городом и над каждым отрядом развевалось желтое знамя Салах ад-Дина с выведенным на нем витиеватыми буквами «законом» — «Нет Бога, кроме Аллаха», а также черное знамя багдадского халифа. Трубили трубы, и раздавалась торжественная дробь барабана.

Один из немаловажных вопросов, который стоял перед Салах ад-Дином при организации этого великого праздника, заключался в том, кому доверить произнесение праздничной проповеди, которая должна была войти в историю. Многие именитые богословы оспаривали между собой эту высокую честь, но в итоге Салах ад-Дин решил доверить ее главному кади Дамаска Моха ад-Дину Ибн аль-Заки.

Поднявшись на кафедру в драгоценном черном одеянии, Ибн аль-Заки начал громким, чуть дрожащим от волнения голосом: «Слава Аллаху, даровавшему исламу эту победу и вернувшему этот город в лоно веры после векового проклятия! Слава воинству, которое он избрал для этого завоевания! И слава тебе, Салах ад-Дин Юсуф, сын Айюба, вернувшему этому народу его поруганное достоинство!»

Далее Ибн аль-Заки напомнил своим слушателям о значимости для мусульман Иерусалима, вернувшегося в объятия ислама после того, как «многобожники бесчестили его почти сотню лет»: «Здесь обитал отец твой Авраам; с этого места благословенный пророк твой Мухаммед вознесся на небеса; здесь находится кибла, к которой ты поворачивался для молитвы в начальный период ислама, обитель пророков; сюда приходили святые; здесь усыпальница апостолов… Это страна, где человечество будет собрано для Страшного суда; земля, где произойдет Воскресение из мертвых…»

Самого Салах ад-Дина Ибн аль-Заки ставит в этой проповеди едва ли не на одну ступень с самим пророком Мухаммедом: «Ты вернул мусульманам славные дни сражения при Аль-Кадисии, битвы при Аль-Ярмуке, осады Хайбара и стремительных атак Халида бен аль-Валида. Да дарует тебе Бог лучшую награду за твою службу Его благословенному пророку Мухаммеду».

Конечно, в этой речи можно усмотреть обычные для мусульманского Востока витиеватость и панегирик в адрес правителя. Но отметим, что, во-первых, в данном случае оно было абсолютно оправданно, а во-вторых, сама эта речь помогает как нельзя лучше понять, что значит Иерусалим для мусульман, а значит, и события, которые происходят на Ближнем Востоке сегодня.

Многие современные израильские историки и публицисты считают, что непримиримая позиция, занятая арабами по вопросу Иерусалима, является надуманной и исключительно политической.

Религиозная значимость Иерусалима для мусульман, убеждены они, ничтожна, так как этот город ни разу не упоминается в Коране. Соотнесение его с Аль-Кудсом, то есть «мечетью отдаленной», куда перенесся Мухаммед на крылатом существе Эль-Бораке, возникло позже и было продиктовано желанием халифа Омара создать в пределах своего халифата новую святыню в противовес Мекке.

Но именно Мекка является главным святым городом для мусульман, а вот для евреев таковым, безусловно, был и остается Иерусалим. Здесь, на горе Мория, праотец Авраам приносил в жертву Исаака (Ицхака); здесь в пророческом видении праотцу Иакову была явлена Небесная лестница; этот город царь Давид сделал первой столицей единого Еврейского царства и перенес в него Ковчег Завета; здесь стояли Первый и Второй Иерусалимский храмы и было сосредоточие духовной и государственной жизни еврейского народа.

Всё это, безусловно, правда. Но правда, как видим, и то, что Иерусалим все же имеет сакральное значение и для ислама, и абсолютное отрицание этого рядом еврейских исследователей так же безосновательно, как и попытки отрицания некоторыми мусульманскими историками и богословами связи между евреями и Иерусалимом вообще и Храмовой горой в частности. Если Иерусалим никогда не был еврейским и в нем никогда не стоял Храм, построенный царем Соломоном, а затем восстановленный евреями, вернувшимися из Вавилонского плена, то рушится весь теологический фундамент ислама.

Поэтому так или иначе обоим народам придется искать компромисс по данному вопросу, а если учесть и значение Иерусалима для христианства, то весьма любопытным представляется высказанное недавно на ряде межконфессиональных форумов предложение, что таким компромиссом могло бы стать строительство на Храмовой горе, наряду с уже стоящими там мечетями, также синагоги и церкви — чтобы каждый адепт одной из авраамических религий мог помолиться в этом святом для всех месте в соответствии со своим религиозным каноном. Увы, до такого консенсуса ни одна из сторон, но в первую очередь все же именно мусульманская, пока не дозрела.

Как бы то ни было, «освобождение Иерусалима» Салах ад-Дином, вне сомнения, стало одной из самых важных, если не самой важной и грандиозной победой ислама в его противостоянии с христианством, начиная с X века и вплоть до наших дней. Даже завоевание турками Константинополя в 1453 году порой представляется куда менее важным.

Поэтому неудивительно, что уже в те дни из всех окрестных стран к Салах ад-Дину стали поступать письма, воздающие ему должное за великий подвиг во имя ислама, а поэты писали в его честь торжественные оды (касыды).

Сам Салах ад-Дин также разослал багдадскому халифу и другим правителям мусульманского мира письма о том, что Аллах даровал ему великую победу, и Иерусалим снова находится в руках правоверных.

«Байт аль-Мукаддас [Иерусалим], который Бог возвеличил, и облагородил, и сделал неприкосновенным, так же как Он сделал Свою святыню [в Мекке] неприкосновенной и святой, — это место, где обитали пророки, которые были посланы, там живут святые и праведники, это место вознесения на мирадж [небо] главного из пророков и посланника «Владыки миров», — говорилось в написанном с полагающимся в таких случаях изыском в одном из писем, составленных от имени Салах ад-Дина.

Воистину, это было время его триумфа, и никогда прежде и никогда впредь он уже не был так счастлив, как в те октябрьские дни 1187 года.

* * *

К концу назначенного Салах ад-Дином срока выплаты выкупа его внесли лишь около восемнадцати тысяч человек. Еще несколько тысяч (не считая стариков, сирот и вдов, а также тех, кто сражался на стенах, которых Салах ад-Дин, как уже было сказано, официально освободил от уплаты выкупа) покинули город нелегально, не заплатив требуемой суммы, воспользовавшись плохой охраной. Часть из них перелезли ночью через крепостные стены, часть «внаглую» прошли через ворота, переодевшись так, что их можно было принять за мусульман. Кроме того, несколько сотен, а то и тысяч католиков укрылись в греческих и армянских семьях, которые не подлежали изгнанию.

О том, что произошло дальше, емко и хорошо рассказывается в замечательной книге Игоря Можейко «1185 год (Восток — Запад)»:

«Выкупленных горожан уводили из города тремя колоннами. Одну вели тамплиеры, вторую — иоанниты, третью — патриарх с Ибелином.

Ближе к побережью эти колонны разошлись в поисках приюта. Кое-кто укрылся в Тире, другие пошли к Триполи. Но молодой граф Триполийский не пустил в город беженцев — ему не нужны были лишние рты, зато отправил отряд рыцарей их грабить. Произошла стычка с солдатами Ибелина. Многие из беженцев добрались до Антиохии и осели там, еще больше укрылось в Киликийской Армении. Те колонны, которые двинулись по побережью к югу, надеялись остановиться в Ашкелоне. Но к тому времени, когда они туда добрались, Ашкелон уже был сдан по приказу короля мусульманам. Пришлось идти дальше, в Египет. Многие умирали от голода и жажды, погибали от набегов разбойников. Добрались до Александрии. Там зимовало около сорока венецианских и генуэзских судов. Корабельщики согласились взять тех, кто мог оплатить проезд. Более тысячи бедняков остались на берегу. Тогда наместник Салах ад-Дина вызвал к себе корабельщиков и спросил:

— Почему вы так плохо относитесь к своим единоверцам? Ведь вы такие же христиане, а оставляете своих бедняков здесь, понимая, что они попадут в рабство.

Итальянцы объяснили свой поступок тем, что у них нет пищи для бедняков и не хватит пресной воды.

Тогда эмир послал на суда хлеб и воду на всех и пригрозил, что если бедняков не возьмут, он отнимет у корабельщиков паруса. Если же они посмеют выбросить бедняков за борт, то пускай пеняют на себя: больше им в Египте не торговать.

Так кончился христианский век в Иерусалиме».

Именно широкие жесты милосердия, о которых рассказали соотечественникам прибывшие в Европу беженцы из Иерусалима, и заложили основу славы Салах ад-Дина как «благородного сарацина», «рыцаря ислама», злейшего врага христианства, который одновременно заслуживает уважения и даже восхищения. Это и в самом деле так, но все же, если отставить в сторону сантименты, нетрудно увидеть, что вместе с гуманизмом «освободителем Иерусалима» руководил и просто холодный расчет.

В самом деле, ислам предписывает хорошее обращение с пленными и запрещает их убивать, а нарушить предписания ислама Салах ад-Дин не мог. Таким образом, освобождаясь от неспособных выкупить себя стариков, детей и женщин, скажем так, бальзаковского возраста, он, по существу, освобождался от лишней обузы.

При этом, по разным данным, от одиннадцати до шестнадцати тысяч жителей Иерусалима были обращены в рабов, в основном это были юноши, девушки и молодые мужчины и женщины. Доподлинно известно, что пять тысяч юношей и мужчин были отправлены строить укрепления в Египте, где большинство из них погибли от страшных условий существования и непосильной работы. Девушки были проданы на невольничьих рынках в гаремы по всему Востоку. Таким образом, тысячи семей оказались разлученными, и многие из них так никогда и не узнали, что стало с их угнанными в рабство близкими. И, говоря о великом милосердии и гуманизме Салах ад-Дина, стоит помнить и об этом тоже.

* * *

Одним из первых шагов, предпринятых Салах ад-Дином после взятия Иерусалима, стал призыв к евреям снова начать селиться в городе.

Здесь мы впервые касаемся вопроса об отношении Салах ад-Дина к евреям, который чрезвычайно важен и для понимания его личности и, одновременно, имеет немалое значение для осознания всей сложности взаимоотношений мусульман и евреев на протяжении истории, а также на нынешнем этапе арабо-израильского конфликта.

Безусловно, ошибаются те авторы, которые пытаются представить Салах ад-Дина едва ли не юдофилом и покровителем евреев. Евреи были для него такими же зимми, как и христиане, жившие на всей территории его султаната.

Став правителем Египта, он не только не отменил те касающиеся евреев дискриминационные законы, которые были введены при фатимидских халифах, но и даже ужесточил их. К примеру, Фатимиды запретили евреям ездить верхом на лошадях, Салах ад-Дин же распространил этот запрет и на мулов — именно поэтому такое распространение на Востоке периода Средневековья получило изображение еврея, едущего верхом на осле, а не на каком-либо другом вьючном животном.

Вместе с тем, следуя привитому отцом этическому кодексу, будучи поборником справедливости в том виде, в каком он ее понимал, Салах ад-Дин следил за тем, чтобы те права, которыми ислам все же наделял евреев, строго соблюдались. Если в суде слушалось дело о тяжбе между евреем и мусульманином, Салах ад-Дин требовал, чтобы судья судил по правде, не отдавая предпочтение единоверцу. Все это снискало к нему уважение и даже симпатию евреев Египта и Сирии.

Не исключено, что его отношение к евреям менялось со временем. Возможно, в Дамаске он с ними близко не сталкивался, но став властелином Египта, где в то время жила очень большая и чрезвычайно просвещенная еврейская община, познакомился с ними поближе и стал активно привлекать их на государственную службу. Во всяком случае, при его каирской канцелярии служили несколько евреев, он прибегал к услугам еврейских врачей и, как уже было сказано, великий еврейский философ Рамбам (Маймонид) был врачом при дворе визиря и сына Салах ад-Дина, а согласно некоторым еврейским и арабским источникам, какое-то время и его личным врачом.

Относительное благополучие еврейского населения под властью Салах ад-Дина особенно бросалось в глаза с учетом того уж совершенно жалкого положения, которое они влачили в Святой земле под властью крестоносцев. Не секрет, что первые Крестовые походы сопровождались массовым убийством евреев на всей территории Германии, Франции и других стран, по которым «святое воинство» шло в Палестину. После взятия крестоносцами Иерусалима почти всё мусульманское и еврейское население города было вырезано; лишь очень немногим удалось бежать. Еще несколько сотен евреев были взяты в плен и впоследствии выкуплены еврейскими общинами Ашкелона и Египта. Та же судьба постигла некогда многочисленные еврейские общины Рамле и Лода. В последующие годы евреям категорически было запрещено селиться в Иерусалиме, но еврейские купцы могли купить себе право на проживание в Акко и других прибрежных городах.

Посетивший в 1174 году Святую землю знаменитый еврейский путешественник XII века Беньямин Тудельский писал, что нашел евреев лишь в четырнадцати городах и весях страны, причем самая большая еврейская община численностью в 500 человек жила в Тире (который исторически и географически частью Святой земли никогда не являлся), а второй по численности была община в Акко, где жили 200 евреев. Всего, по разным источникам, в период правления крестоносцев в Палестине жило от 1300 до двух тысяч евреев.

Еврейские источники сообщают, что сразу после овладения Иерусалимом Салах ад-Дин разослал лидерам еврейских общин во всех городах своей страны письма, в которых призывал их поощрять заселение евреями Святой земли и прежде всего Иерусалима, «который принадлежит как нам, так и вам».

Неудивительно, что Салах ад-Дин мгновенно стал любимым героем евреев Ближнего Востока, начавших уподоблять его персидскому царю Киру, разрешившему в свое время евреям вернуться на родину из Вавилонского плена. Для евреев с этого момента не было никакого сомнения, что Салах ад-Дин осенен Святым духом («руах ха-кодеш») и Всевышний дарует ему победу, ибо его деяния Ему угодны.

Вот как восторженно писал об этом призыве Салах ад-Дина еврейский поэт Иегуда Альхаризи (1170–1235):

Безусловно, это восхваление Салах ад-Дина чрезмерно. Он никогда не считал евреев (как и христиан) равными мусульманам; никогда бы не допустил их уравнивания в правах, так как это означало бы и признание того, что иудаизм и христианство по значению равны исламу.

Вне сомнения, Юрий Колкер прав в утверждении того, что Салах ад-Дин видел в евреях в первую очередь полезных слуг, а его разрешение селиться им в Святой земле и в Иерусалиме было продиктовано экономическими интересами. Салах ад-Дину крайне важно было как можно скорее заселить опустевший после исхода христиан Иерусалим, восстановить экономику региона, и евреи могли сыграть в этом весьма позитивную роль. Таким образом, в данном случае он еще раз подтвердил свое реноме мудрого государственного деятеля.

И все же было в этом шаге и нечто большее — свойственная в ту эпоху, пожалуй, только ему широта жеста, достаточная веротерпимость, желание видеть довольными всех своих подданных, и — что самое главное — признание за евреями — при всех ограничениях — права жить на своей исторической родине.

В связи с этим представляется крайне интересным, как повел бы себя Салах ад-Дин, если бы в наши дни ему было доверено вести от имени мусульманского мира переговоры об урегулировании арабо-израильского конфликта. Занял бы он в нем столь же жесткую позицию, которую занимают сегодня палестинские лидеры, и до какого предела простиралась бы его готовность к компромиссу?

Ответов на эти гипотетические вопросы, разумеется, нет. А вот факты свидетельствуют, что в ответ на призыв Салах ад-Дина в Иерусалиме очень скоро появилась небольшая еврейская община.

В 1191 году, когда Салах ад-Дин велел разрушить Ашкелон, в Иерусалим перебрались евреи из этого города. В 1209–1211 годах сюда прибыла большая группа евреев, бежавших из Англии и Франции, а затем к ним присоединились евреи Магриба. С тех пор число евреев в Святой земле только росло, закладывая тем самым основу для их будущего массового возвращения на землю предков и восстановления своей государственности.

Не случайно одна из улиц Иерусалима и сегодня носит имя Салах ад-Дина, и на ней можно встретить как евреев, так и арабов, находящих общий язык друг с другом.

* * *

Как и в других завоеванных городах, Салах ад-Дин пробыл в Иерусалиме около месяца.

Он мог бы занять под свою резиденцию любой из великолепных иерусалимских дворцов, брошенных побежденными, включая, разумеется, дворец короля или патриарха, но удовольствовался небольшой пристройкой к мечети Аль-Ханака, расположенной неподалеку от храма Гроба Господня. В пристройке были всего одна спальня и одна небольшая комната, в которой с трудом могли уместиться шесть-восемь человек, — на тот случай, если ему нужно было провести совещание со своим ближайшим окружением. Таким образом, и после величайшего триумфа Салах ад-Дин остался верен себе, своим принципам проявления скромности и умеренности во всем.

По мере того как поступали деньги от христиан, покидающих Иерусалим, Салах ад-Дин щедро раздавал их эмирам для того, чтобы они выплатили вознаграждение воинам, а также, разумеется, богословам, законникам, дервишам.

Ордену последних он отдал роскошный дворец патриарха, который был переделан в приют с прилегающей к нему молельней и назван Ханкат Салахия — «Новоселье Салах ад-Дина». Так же в честь Салах ад-Дина была названа новая большая богословская школа Медресе Салахия, созданная в бывшей обители Святой Анны. В медресе был также превращен приют Святого Иоанна — бывший оплот рыцарей-госпитальеров. Все изображения креста, все надписи латиницей, все скульптуры в бывших католических храмах и общественных зданиях были попросту уничтожены.

Таким образом, город буквально на глазах вновь становился таким, каким был до завоевания его крестоносцами, то есть в первую очередь мусульманским.

Вместе с тем многие христианские храмы были сохранены и переданы греческой православной церкви, адепты которой продолжали спокойно жить в городе наряду с мусульманами и начавшими прибывать евреями. Этот его жест был по достоинству оценен в православном мире — византийский император Исаак II Ангел направил Салах ад-Дину свои поздравления с взятием Иерусалима, а греческий патриарх поспешил в Святой град, чтобы засвидетельствовать свое уважение султану и, само собой, принять под свое покровительство христианские храмы города. Именно со времен Салах ад-Дина и вплоть до наших дней большинство христианских храмов и огромные участки земли в Иерусалиме находятся в ведении православного греческого Иерусалимского патриархата.

Одновременно Салах ад-Дин отдал распоряжения по ремонту и укреплению крепостных стен Иерусалима, а также всей оборонной системы города — он понимал, что христиане не смирятся с поражением и война за город и Палестину в целом еще далеко не закончена. В этом его убеждали и эмиры, почти на каждом совете повторявшие, что «франки не выпустят из рук своих городов, если им эти руки не отрубить до плеч». Опьяненные победами, они призывали своего повелителя продолжить поход и овладеть Тиром, чтобы окончательно лишить пришельцев плацдарма для высадки на Святой земле со стороны моря.

30 октября Салах ад-Дин вместе со всей своей армией покинул Иерусалим. «Мне рассказывали, — пишет Баха ад-Дин, — что когда султан уезжал из Иерусалима, он не увозил с собой ничего из тех богатств, которые ему достались, а они достигали 2200 динаров» (Ч. 2. Гл. 36. С. 137–138).

На самом деле это означало только одно: благородный Салах ад-Дин вновь предпочитал не думать о деньгах, переложив эти заботы на придворных финансистов. Впереди были новые сражения, в ходе которых его армии еще предстояло заплатить за проявленное им благородство по отношению к поверженным врагам.