Понять логику последующих шагов Салах ад-Дина без рассказа о том, что происходило в первые месяцы 1192 года в стане крестоносцев, невозможно.

20 января Ричард взял Ашкелон, но, как уже говорилось, еще за несколько месяцев до того город был разрушен до основания. Ричард оставался здесь вплоть до праздника Пасхи, сосредоточившись на восстановлении его стен. Английский монарх считал, что в этих работах должны участвовать абсолютно все, но Леопольд Австрийский (тот самый, чье знамя Ричард сбросил на землю сразу после взятия Акко) придерживался по данному поводу иного мнения. Между двумя коронованными особами вспыхнула ссора, в ходе которой, по утверждению некоторых хронистов, Ричард ударил австрийца. После этого Леопольд, горя жаждой мщения, отплыл в Европу.

Отношения Ричарда с французами тоже день ото дня становились все хуже. Началось все с обмена язвительными стихами, а кончилось тем, что отряды герцога Бургундского также покинули Ашкелон и присоединились к партии Конрада Монферратского.

Сам Ричард все чаще и чаще стал подумывать об отъезде на родину. События там развивались совсем не в его пользу, и угроза потери им английского престола становилась все более реальной. В апреле он объявил о своем отъезде и предложил ассамблее баронов назвать того, кому мог бы передать руководство Крестовым походом. К ужасу Ричарда, все единодушно проголосовали не за его ставленника Ги де Лузиньяна, а за Конрада Монферратского.

Но 28 апреля новый король Иерусалимский был заколот двумя напавшими на него на улице ассасинами — то ли в отместку за потопленный Конрадом их корабль, то ли по заказу самого Ричарда или его нового ставленника (и по совместительству племянника) Генриха Шампанского. Все эти потрясения заставили Ричарда отказаться от своих планов и остаться в Палестине. По иронии истории почти одновременно с этими распрями из-за власти над Иерусалимским королевством началась и грызня внутри семьи Салах ад-Дина, поставившая под угрозу хрупкое единство его султаната и мусульманского мира. Сын умершего Таки ад-Дина аль-Малик аль-Мансур решил взять всю полноту власти над захваченными его отцом областями за Евфратом и, отколовшись от Салах ад-Дина, стал проводить собственную политику в регионе.

В сущности, он поступил так же, как когда-то сам Салах ад-Дин по отношению к Нур ад-Дину после завоевания Египта. Но, во-первых, как известно, человеку несвойственно проводить подобные параллели, когда речь идет о нем самом. Во-вторых, если Салах ад-Дин не приходился родственником Зенги Нур ад-Дину, то здесь речь шла о предательстве внутри семьи. Это было тем более опасно, что аль-Малик аль-Мансур сумел убедить другого своего двоюродного дядю, аль-Адиля, стать посредником между ним и султаном, что не могло сказаться на отношениях братьев. Но если бы дело дошло до прямого столкновения с аль-Мансуром, опиравшимся на поддержку как армии своего отца, так и соседних сельджукских правителей, то Салах ад-Дину невольно пришлось бы воевать на два фронта, а сил для этого у него не было.

С учетом происходящего обе стороны как в том, так и в другом лагере не были уверены в себе и в равной степени были заинтересованы в переговорах и достижении компромисса. Если бы в ту пору жил историк, воспринимавший христианство и ислам как две ипостаси веры в Единого Бога, он наверняка увидел бы в этом некий знак Свыше, желание самого Всевышнего в примирении адептов этих двух религий. Но такого историка или философа ни среди христиан, ни среди мусульман не было. И уже тем более далеки от такого толкования своих внутренних трудностей были Салах ад-Дин и Ричард. Они вели переговоры, исходя из совершенно других соображений. Но они их вели — и этим все сказано.

Продолжая заниматься восстановлением Ашкелона, Ричард направил Салах-ад-Дину новое послание: «Я жажду встретиться с аль-Маликом аль-Адилем, чтобы обсудить дело, которое будет одинаково выгодно обеим сторонам, ибо до меня дошли известия о том, что султан доверил ведение переговоров о мире моему брату аль-Малику аль-Адилю» (Ч. 2. Гл. 140. С. 343).

Однако аль-Адиль в то время как раз был занят семейными разборками и сбором добровольцев в армию по мусульманским деревням Палестины, а потому Салах ад-Дин не спешил говорить ни «да», ни «нет».

«Мы провели много встреч, которые не принесли ничего хорошего ни одной из сторон, — написал он в ответном послании. — Нам нет смысла встречаться, если предлагаемая тобой встреча будет такой же, как предыдущие, и если ты не докажешь мне, что есть вероятность быстрого разрешения проблемы» (Ч. 2. Гл. 140. С. 343).

В то же время султан провел еще несколько совещаний, в ходе которых были окончательно сформулированы те предельные уступки, на которые могли пойти мусульмане.

Этот документ включал в себя возможность передачи христианам Святого Креста, а также предоставление католическим священникам возможности проводить службу в храме Воскресения Христова (Гроба Господня), а католическим паломникам — беспрепятственно посещать Иерусалим (при условии, что они будут без оружия). Остальные города и области Палестины можно было поделить почти поровну между обеими сторонами, однако в случае отхода к христианам Бейрута и ряда других городов их оборонительные сооружения должны были быть разрушены.

Эти условия и были переданы аль-Адилю. Исходя из них он должен был вести переговоры с Ричардом — и либо добиться их принятия, либо затянуть их на как можно более длительное время, чтобы Салах ад-Дин смог собрать достаточную армию для новой войны с франками.

20 марта (то есть еще до избрания Конрада королем Иерусалимским) аль-Адиль встретился с Онфруа и еще одним посланником Ричарда, и те передали ему очередное письмо своего господина.

«Мы согласны на разделение территории, — писал Ричард. — Каждая сторона оставит за собой то, что удерживает в настоящее время, а если одной из сторон принадлежит больше, чем половина, то она должна дать другой стороне должное возмещение. Святой город будет принадлежать нам, но вам достанется Скала» (Ч. 2. Гл. 141. С. 344).

«Скала» — это не что иное, как библейская гора Мория, она же Храмовая гора, на которой некогда стоял Иерусалимский храм, а сегодня стоит мечеть Аль-Акса, продолжающая оставаться поводом для кровавого раздора — теперь уже между мусульманами и евреями, хотя последние лишь настаивают (да и то не все) на своем праве посещать его и молиться на нем.

Делая такое предложение, Ричард исходил из того, что если для христиан священным является весь Иерусалим со множеством находящихся там храмов, то для мусульман его важность связана только с одной святыней — мечетью Аль-Акса. То, что в этом посыле, безусловно, была своя логика, доказывает тот факт, что многие эмиры сочли предложение Ричарда вполне приемлемым, о чем и было отписано аль-Адилю.

27 марта к Салах ад-Дину прибыл находившийся в свите аль-Адиля Абу Бакр, чтобы доложить, что переговоры продвигаются весьма успешно и ему лично удалось убедить Ричарда пойти на новые уступки, так что контуры окончательного мирного договора выстраиваются следующим образом: Палестина будет поделена поровну между христианами и мусульманами, включая деревни в окрестностях Иерусалима и сам Святой град. Причем его цитадель с мечетью Аль-Акса будет контролироваться мусульманами, но те, разумеется, должны будут обеспечить свободный проход христианам к их храмам.

Появившийся в Иерусалиме 1 апреля аль-Адиль подтвердил слова Абу Бакра, и таким образом дорога к миру вроде бы была открыта. Правда, в тот же день в резиденцию Салах ад-Дина поступило сообщение о том, что небольшой отряд крестоносцев напал на бедуинское стойбище возле крепости Дорон, пленил несколько человек и угнал тысячу овец. Но эту бандитскую вылазку можно было считать единичным случаем, о котором Ричард мог ничего и не знать.

Обратим внимание, что речь идет о первом историческом договоре о разделе Палестины, во многом напоминающем принятое в 1947 году решение ООН о создании на этой же территории двух государств — еврейского и арабского (и, как известно, отвергнутого всем мусульманским миром). В конце XX века Израиль (считающийся среди мусульман частью Западной цивилизации) и арабы, казалось, снова будут близки к заключению мира почти на условиях Ричарда Львиное Сердце. И всё, как и ровно 800 лет назад, в последний момент сорвется, причем обе стороны будут винить в этом друг друга.

Сегодня можно до бесконечности спорить о том, что же именно весной 1192 года не позволило заключить договор, устраивающий представителей двух мировых религий и снимающий почти все на тот момент стоящие перед ними территориальные споры. И все же, думается, основная вина за это лежит на Салах ад-Дине, решившем продолжать двойную игру с Ричардом и Конрадом.

Когда Конрад прислал слугу Рено Юсуфа в качестве своего посланника для ведения переговоров, Салах ад-Дин принял его в расчете получить более выгодные условия, чем те, которые предложил Ричард, и, в частности, сохранить за собой Иерусалим, значительную часть Галилеи и прибрежные Акко, Яффо и Ашкелон. Поэтому он вновь велел передать Конраду, что готов признать его право на все завоеванные им самолично земли, но при условии, что тот бросит открытый вызов Ричарду и будет разбираться с англичанином без него. Таким образом, Салах ад-Дин открыто сделал ставку на раскол в христианском лагере и подталкивал христиан к этому расколу, явно забыв или не зная великой максимы еврейского мудреца Гиле ля «Не делай ближнему своему ничего из того, что ты не желаешь для себя».

21 апреля Юсуф появился в Иерусалиме еще раз, чтобы поторопить Салах ад-Дина с подписанием договора. В противном случае, добавил он, Конрад заключит соглашение с Ричардом, и тогда султан может считать, что никаких переговоров с ним не было. Но к этому времени, как уже было сказано выше, Конраду Монферратскому оставалось жить всего неделю.

В эти же дни противостояние Салах ад-Дина со своим внучатым племянником аль-Маликом аль-Мансуром достигло своего пика. Аль-Адиль, у которого в этих спорах, безусловно, были и свои интересы, выступил в качестве посредника и 14 мая передал брату предложенные аль-Мансуром условия примирения. Аль-Мансур выражал готовность признать власть султана, если тот передаст ему в управление Харран, Эдессу и Самосату либо Хаму, Мамбиж, Саламию и Маару, а также назначит его опекуном (атабеком) над младшими братьями. Таким образом, аль-Мансур по существу настаивал на своем «государстве в государстве».

Салах ад-Дин в какой-то момент поддался уговорам аль-Адиля и других эмиров и велел составить письмо аль-Мансуру, в котором выражал готовность принять его условия. Однако пока советники сочиняли это письмо, Салах ад-Дин передумал. Притязания внучатого племянника показались ему вопиющей наглостью, и на глазах всех присутствующих он разорвал поданный ему на подпись документ. Вместо примирения он направил письмо аль-Афдалу с приказом вторгнуться в земли, захваченные аль-Мансуром, а другому сыну, аз-Захиру, велел прийти на помощь брату. В конце концов, кто, как не они, будучи его основными наследниками, должны были заботиться о целостности султаната?!

В эти же майские дни в Иерусалим прибыло посольство из Константинополя с предложением заключить военный союз о взаимной поддержке как при наступлении, так и при обороне — в расчете на то, что Салах ад-Дин примет участие в походе императора на Кипр, переданный королем Ричардом Ги де Лузиньяну. Кроме того, император предлагал передать ему Святой Крест и официально объявить, что все храмы Иерусалима переходят под покровительство Греческой православной церкви. Послы были приняты Салах ад-Дином с большим почетом, но на все свои предложения получили отказ. Это был мудрый дипломатический ход: столь тесный союз с Византией окончательно закрывал двери переговоров с Ричардом и, возможно, привел бы к новому Крестовому походу, что Салах ад-Дина совсем не устраивало. Отказал он и царю Грузии, предлагавшему выкупить у него Святой Крест за 200 тысяч динаров.

Тем временем аль-Афдал начал военную экспедицию за Евфрат, что вызвало, с одной стороны, панику аль-Малика аль-Мансура, а с другой — недовольство многих эмиров аль-Афдала. Они считали, что султан должен выбрать, что для него важнее. Если победа над аль-Мансуром, то следует немедленно заключить мир с Ричардом. Если же возможность достижения мира с франками под вопросом, то пусть заключит мир с аль-Мансуром, так как к войне на два фронта измотанная за пять лет армия никак не готова.

Аль-Адиль воспользовался этими настроениями, чтобы убедить Салах ад-Дина примириться с сыном Таки ад-Дина, а заодно позаботился и о собственных интересах. После нескольких дней напряженных переговоров к 23 мая было достигнуто соглашение, по которому аль-Мансур получал несколько городов за Евфратом. Остальные города в той части страны, которая была завоевана Таки ад-Дином и на которые претендовал аль-Мансур, переходили… к аль-Адилю, а взамен тот отказывался от всех своих уделов в Сирии, Египте и на восточном берегу Иордана, а также обещал со следующего года поставлять для армии Салах ад-Дина 16 тысяч мешков зерна. Затем армия аль-Афдала повернула назад и была готова в любой момент направиться к Иерусалиму.

После этого, казалось, Салах ад-Дин мог полностью сосредоточиться на переговорах с Ричардом. Но сделать этого он не успел: в последней декаде мая, побуждаемый своим ближайшим окружением, решив воспользоваться внутренними неурядицами Салах ад-Дина, Ричард начал новую военную кампанию.

* * *

24 мая 1192 года Ричард неожиданно отправил свои войска из Ашкелона на юг, к небольшой крепости Дорон. В чем заключался смысл этого маневра, непонятно. Возможно, Ричард хотел тем самым преградить путь подкреплению, которое должно было быть послано из Египта к Иерусалиму, а может, просто хотел иметь эту крепость в качестве еще одной карты на будущих переговорах и счел ее легкой добычей.

Так оно, в общем-то, и оказалось. Гарнизон Дорона был застигнут врасплох и запросил о перемирии — для того, чтобы направить гонца к султану и договориться об условиях сдачи, но король Английский отверг это предложение и начал штурм. Нанятые им саперы-мусульмане из Алеппо мастерски провели под крепость подкоп, заложили в него хворост и горючие материалы — и стена рухнула. Дорон пал в одночасье, большинство его защитников были перебиты, а Ричард, оставив в крепости несколько сотен воинов, двинулся дальше — на этот раз в сторону Иерусалима.

Спустя четыре дня он был уже почти у подножия Хевронского нагорья. Здесь крестоносцев ждало отчаянное сопротивление мусульман у древней крепости Лахиш, но это не остановило их продвижения. Еще через несколько дней Ричард оказался у Бейт-Джибриля (Бейт-Гуврина), который христиане называли Крепостью Святой Анны. Располагаясь чуть юго-западнее Ашкелона, эта цитадель позволяла контролировать все пути, ведущие, с одной стороны, к Хеврону, а с другой — к Иерусалиму, причем до обоих городов отсюда была всего пара десятков километров.

В те дни местные арабские племена, как обычно, вели двойную игру, заботясь в первую очередь о своих собственных интересах. С одной стороны, они выполняли задания Салах ад-Дина и совершали налеты на Яффо и его окрестности, беспокоя оставленный там гарнизон, а с другой — именно они сообщили Ричарду о большом караване со множеством воинов и припасами, идущем на помощь Иерусалиму.

Караван продвигался кружным путем, по пустынным местам, опасаясь встречи с франками, но после того как об этом узнал Ричард, встреча оказалась неизбежной. Вдобавок командир каравана, сводный брат Салах ад-Дина Фа-лак ад-Дин допустил ошибку: он отверг предложение одного из эмиров совершить ночной марш и отдал приказ стать на ночевку.

Ричард, переодевшись в арабские одежды, вместе с небольшим отрядом выехал на разведку, вплотную подъехал к разбитому Фалак ад-Дином лагерю и, убедившись, что тот крайне плохо охраняется и большинство выставленного караула спит, повернул обратно к Святой Анне. На рассвете король Английский с большим подразделением своей армии набросился на полусонный лагерь. В нем мгновенно началась паника. И мирные купцы, и сопровождавшие караван воины бросились бежать от налетевшей на них конницы и пехоты куда глаза глядят. Те, кому действительно удалось убежать, разбрелись по пустыне.

Фалак ад-Дин потом в свое оправдание заявил, что его бойцы оказали яростное сопротивление франкам, и те в начавшейся при восходе солнца битве потеряли более двухсот человек. Однако, скорее всего, это было пустой похвальбой. Какое-то сопротивление франкам и в самом деле было оказано, но большинство источников уверяет, что христиане потеряли около десяти человек, и эта цифра вызывает куда большее доверие. При этом 500 мусульман были захвачены в плен — вместе с тремя тысячами верблюдов и примерно таким же количеством лошадей, груженных различной поклажей. Впрочем, и эти цифры автору этой книги кажутся явно преувеличенными. Но в любом случае потеря столь большого каравана, на который он так рассчитывал, стала болезненным ударом для Салах ад-Дина.

Помня, что армия Ричарда стоит уже в Бейт-Нобле, от которого был всего один конный переход до Иерусалима, султан стал готовиться к обороне города, призывая всех, кто может, прийти ему на помощь. И этот призыв не остался безответным.

Согласно Баха ад-Дину, 17-го числа первого месяца жумада, то есть 31 мая в Святой град «с отличным войском и ладными машинами» прибыл эмир Изз ад-Дин ибн аль-Мукадцам. Подкрепления продолжали подходить вплоть до начала июня, и Салах ад-Дин в те дни целиком посвятил себя укреплению Иерусалима. За каждым из эмиров была закреплена определенная часть стены, которую он должен был защищать. Остальное войско оставалось под непосредственным командованием султана и предназначалось для рейдов из города. Кроме того, Салах ад-Дин дал указание засыпать все источники воды и отравить все колодцы в окрестностях Иерусалима — чтобы в случае осады крестоносцы начали бы умирать от жажды.

Подошедшее подкрепление дало возможность Салах ад-Дину вновь начать выматывать противника внезапными атаками со стремительным откатом назад — и в первую очередь на дорогу от Яффо к лагерю крестоносцев близ Бейт-Нобля, по которой постоянно сновали конвои с продовольствием.

Один из таких боев произошел 19 июня: небольшой отряд арабов напал на обоз с продовольствием. Охрана обоза вступила в схватку с нападающими, обратила их в бегство, а погнавшись за убегающими, натолкнулась на засаду. В результате 30 христиан были убиты, а остальные взяты в плен и вместе с захваченным обозом были доставлены в Иерусалим.

30 июня стало известно, что Ричард выдвинул свою армию из Бейт-Нобля еще дальше на восток и, таким образом, еще ближе подошел к Иерусалиму, явно демонстрируя свое намерение начать поход на город. В сущности, на тот момент он был куда ближе к Иерусалиму, чем, скажем, немцы к Москве зимой 1941/42 года. Учитывая всю критичность ситуации, на вечер 1 июля Салах ад-Дин назначил большой военный совет.

О том, насколько мусульманские военачальники были напуганы слухами о возможном походе Ричарда на Иерусалим и насколько не верили в возможность отстоять Святой град, свидетельствует хотя бы то, что многие из них были готовы сдать его без боя. Это, кстати, еще раз доказывает, что, вопреки утверждениям исламских теологов и историков, Иерусалим никогда не занимал в общественном сознании мусульман того места, которое он занимал в сознании христиан и евреев. В 1187 году христиане, как мы помним, готовы стоять за Иерусалим насмерть, несмотря на то, что город после битвы при Хаттине было практически некому защищать.

Учитывая эти настроения, Салах ад-Дин в начале заседания предоставил слово Баха ад-Дину — чтобы тот обосновал идеологическую важность защиты Иерусалима. Баха ад-Дин построил свою речь на известном историческом эпизоде, когда сподвижники Мухаммеда дали клятву сражаться за него до конца.

— Вот нам пример, достойный для подражания более всех других. Так давайте же соберемся у Скалы (то есть у мечети Аль-Акса. — П. Л.) и поклянемся стоять друг за друга до последнего издыхания! Может быть (то есть Баха ад-Дин тоже был не очень уверен в победе. — П. Л.), чистота наших намерений подарит нам радость увидеть врага обращенным в бегство.

Эта речь была встречена одобрительными возгласами — кто же хотел оказаться среди тех, кто не готов подражать ближайшим сподвижникам пророка?! Салах ад-Дин решил усилить это впечатление, напомнив всем собравшимся, с одной стороны, о их воинском долге, а с другой (как можно мягче) — о том, что они сражаются отнюдь не бесплатно, а получают за это более чем достойную плату. Одновременно он решил сообщить, что хочет покинуть город, чтобы иметь возможность собрать максимально большую армию со всех концов государства. После того как каждый эмир получил четкое руководство о том, что он должен делать во время осады, они могли обойтись и без его непосредственного присутствия.

— Хвала Аллаху и благодать Его Пророку. Сегодня вы — армия и опора Ислама. Помните, что кровь мусульман, их ценности и их дети находятся под вашей защитой, и из всех мусульман именно вы должны выступить против этого врага. Если вы дрогнете — Аллах да не допустит такого! — они скрутят эту землю, как сворачивают свитки с письменами, и вы будете в ответе за это, ибо это вы взялись защищать ее; вы получили деньги из общественной казны, и только от вас зависит безопасность мусульман по всей этой земле. Желаю вам удачи!

По существу, это был приказ, и эмирам не оставалось ничего другого, как выразить свое согласие с султаном, что за Иерусалим следует стоять насмерть. Но прошло всего несколько часов, и до Салах ад-Дина дошли слухи, что эмиры вовсю обсуждают недавнее заседание совета и выражают недовольство его итогами. Многие из них считали решение Салах ад-Дина ошибочным из опасения, что Иерусалим повторит судьбу Акко: значительная часть мусульманской армии окажется запертой за его стенами, а Ричард тем временем будет творить в Палестине все, что ему вздумается. Некоторые предлагали вместо обороны перейти в наступление и дать генеральное сражение. Во всяком случае, почти все были убеждены, что (и это снова очень показательно!) «можно защищать ислам и не владея Иерусалимом». Кроме того, высказывалось опасение, что без присутствия Салах ад-Дина в Иерусалиме разнородные части его армии, и в первую очередь курды и турки, попросту перегрызутся между собой.

Но Салах ад-Дин придавал владению Иерусалимом огромное значение и потому на этот раз не желал прислушиваться к мнению большинства военачальников.

Вечером того же дня эмиры решились передать ему письмо, в котором выражали свою точку зрения. Среди прочего в нем говорилось: «Если ты желаешь, чтобы мы остались в Святом граде, то ты должен остаться с нами или же поставить нашим командиром кого-либо из членов твоей семьи; ибо курды не будут подчиняться туркам, а турки точно так же никогда не станут подчиняться курдам».

Салах ад-Дин и в самом деле стал подумывать о том, чтобы остаться в городе, но советники попросили его представить, что будет, если Иерусалим падет и он окажется в плену — в этом случае угроза нависнет над всем султанатом. Поэтому было решено оставить командующим гарнизоном города внучатого племянника Салах ад-Дина Маджид ад-Дина, но это решение, похоже, не успокоило султана. Всю ночь он промучился, размышляя, что ему следует делать дальше, и наутро Баха ад-Дин застал его совершенно измотанным и уставшим.

Видя растерянность своего господина, Баха ад-Дин испросил дозволение дать ему совет и, получив согласие, посоветовал… запросить помощи у Аллаха, прибегнув к мистической практике, основанной на сочетании добрых дел и страстной молитве.

Следуя этому совету, Салах ад-Дин устроил в городе щедрую раздачу милостыни, причем так, чтобы никто не узнал, от кого именно исходят эти деньги, а затем стал истово молиться в мечети Аль-Акса в надежде, что Аллах пошлет ему озарение. Причем, как свидетельствует все тот же Баха ад-Дин, во время молитвы он плакал так, что слезы вымочили его молитвенный коврик.

И Бог, как по меньшей мере считал сам Салах ад-Дин, услышал эту его страстную молитву. Во всяком случае, только так можно объяснить дальнейший ход событий с точки зрения истинного мусульманина. Хотя у историков, разумеется, по данному поводу имеется несколько иное мнение.

* * *

Вечером того же дня лазутчики принесли донесение о том, что все войско крестоносцев сначала выстроилось перед своим лагерем в боевом порядке, а затем вернулось назад. А в субботу, 4 июля, тайные осведомители прислали султану подробный отчет о проведенном Ричардом накануне военном совете.

Как выяснилось, окружение Ричарда тоже раздирали противоречия. Французы настаивали на том, чтобы немедленно начать выступление на Иерусалим, но сам Ричард уже пришел к выводу, что такой поход обречен на неудачу. Когда королю напомнили, что отвоевание Иерусалима было главной целью Крестового похода и без достижения этой цели или хотя бы попытки ее достигнуть все становится бессмысленным, Ричард попытался воззвать к разуму членов своего штаба.

— Все источники воды вокруг города отравлены, а без воды летом там невозможно выдержать и дня. Где вы собираетесь брать воду? — спросил он.

В ответ сторонники похода заметили, что всего в паре километров от города есть небольшая речушка, откуда можно доставать воду. Кроме того, можно разделить армию на две части: пока одна будет ездить с лошадьми на водопой, другая продолжит осаду.

— Да, но как только часть армии выедет на водопой, Саладин стрелой вылетит из города и перебьет остальную, — возразил Ричард.

Наконец после бурных сборов было решено избрать 300 выборщиков из числа самых знатных рыцарей, которые, в свою очередь, должны были выбрать 12 человек из своего числа, а те — трех, которые и должны были решить, как крестоносной армии поступать дальше — идти на Иерусалим или нет. Решение этой троицы должно было быть оглашено утром 5 июля.

Европейские хроники также подробно, даже более красочно, чем мусульманские, описывают то судьбоносное совещание, и в целом их версии совпадают. Герцог Бургундский требовал наступать на Иерусалим, но Ричард отказывался взять на себя такую ответственность, мотивируя это не только нехваткой воды, но и тем, что крестоносцев было слишком мало, чтобы осадить город, а пути их снабжения было легко перерезать. «Если вы желаете испытать приключение, я вас по-дружески стану сопровождать, но не стану во главе Крестового похода, чтобы потом не сказали, что это я погубил армию!» — провозгласил Ричард.

В итоге окончательное решение было принято не троицей, а советом из двадцати человек, в который вошли пять тамплиеров, пять госпитальеров, пять иерусалимских баронов и пять знатных рыцарей. Совет всю ночь заседал в шатре магистра ордена госпитальеров, и именно последние убедили короля отказаться от кампании, а вместо этого добиться перемирия с Салах ад-Дином. Совет также порекомендовал начать готовить наступление на Вавилонию, то есть Каир, но все понимали, что это — не более чем слова.

И 6 июля армия Ричарда начала отступление от Бейт-Нобля в сторону Рамле, что с ликованием было встречено в лагере мусульман. Салах ад-Дин снова оказался баловнем судьбы и любимцем Аллаха, а Ричард упустил своей последний шанс войти в историю как «освободитель Иерусалима».

Рассказывают, что во время отступления один молодой рыцарь подъехал к королю и сказал, что если взобраться на стоявшую неподалеку гору, то с ее вершины можно увидеть Иерусалим (обратите внимание: без всякого бинокля, которых в то время просто не было). Но Ричард в ответ только отрицательно покачал головой.

— Недостойные отвоевать Святой град недостойны и смотреть на него! — ответил он со столь присущим ему чувством слова.

По другой версии, однажды, преследуя сарацин, совершивших очередную вылазку к христианскому лагерю, Ричард доскакал до высот Эммауса, с которых был виден Иерусалим, и, разрыдавшись, закрыл лицо щитом, стыдясь смотреть на Святой град, которым так и не решился овладеть.

Но если отставить в сторону эту красивую рыцарскую легенду, нельзя вновь не задуматься над тем, что все произошедшее еще раз обозначило значимость Иерусалима на этот раз не в мусульманском, а христианском общественном сознании.

Да, Иерусалим был, безусловно, дорог и важен христианам, а Ричард Львиное Сердце был одним из символов стремления сюда сердец католиков. Но при всем этом Святой град не стал для Ричарда idea fix; он не был готов на безумство ради этого города. И когда на одной чаше весов оказалась судьба Англии, а на другой — Иерусалима, Англия перевесила — так же как судьба остальных исламских земель перевесила Иерусалим на совете Салах ад-Дина. Ни мусульмане, ни христиане-католики, таким образом, не могли отнести к себе строки псалма Давида: «Если забуду тебя, Иерусалим, да будет забыта десница моя, пусть язык мой прилипнет к небу моему…».

Так сама история дала ответ на вопрос о том, кому же по неотъемлемому историческому праву должен принадлежать суверенитет над городом, святым для всех адептов трех авраамических религий.

* * *

В тот же знаменательный день 6 июля к Салах ад-Дину прибыл в сопровождении двух рыцарей захваченный в плен эмир аль-Хаджиб Юсуф Сахиб аль-Маштуб с вестью, что после оглашения решения совета Ричард призвал его к себе и попросил стать посредником на переговорах с Салах ад-Дином.

«Скажи своему господину, — гласило послание Ричарда, — что я больше не в состоянии продолжать и что самым лучшим для нас будет прекращение кровопролития. Однако не думай, что это из-за того, что я слаб; это для нашего общего блага. Выступи в качестве посредника между султаном и мной и не обманывайся тем, что я переношу мой лагерь; таран возвращается, чтобы нанести новый удар» (Ч. 2. Гл. 158. С. 368).

Таким образом, «роман по переписке» между Салах ад-Дином и Ричардом возобновился. Следующее письмо от английского монарха было доставлено 10 июля.

«Король Англии говорит: я стремлюсь заслужить твою дружбу и благосклонность; у меня нет желания быть фараоном, чтобы править этой страной, и я полагаю, что и ты к этому не стремишься. С твоей стороны неправильно желать, чтобы все мусульмане погибли, равно как и с моей стороны неправильно обрекать на гибель всех франков. И вот есть граф Анри (Генрих Шампанский. — П. Л.), сын моей сестры, которому я передал во владение все эти области; рекомендую тебе его и его войско. Если ты пригласишь его сопровождать тебя в походе на Восток, он с удовольствием примет твое приглашение… Во многих случаях изгнанные монахи просили тебя вернуть им церкви, и ты никогда не показал себя скаредным, а теперь я обращаюсь к тебе с просьбой отдать мне церковь. Обещаю тебе отменить все, что было тебе неприятно в моих прежних переговорах с ал-Маликом ал-Адилем, и оставить все мысли об этом. Не отдашь ли ты мне, в таком случае, голое место и остатки тамошней святыни?» (Ч. 2. Гл. 159. С. 369).

Салах ад-Дин немедленно созвал своих советников и вместе они составили следующий ответ:

«Поскольку ты демонстрируешь такое доверие к нам, а на добро следует отвечать добром, то султан будет относиться к сыну твоей сестры как к одному из своих сыновей, в чем ты вскоре сможешь убедиться. Он дарует тебе самую крупную из всех церквей — церковь Вознесения [Кумаму] — и разделит с тобой остальную страну; города в прибрежных областях, которыми ты сейчас владеешь, останутся в твоем владении; укрепления, которые мы занимаем в холмистой местности, останутся нашими, а территория между побережьем и горами будет поровну поделена между нами; Аскалан и города помимо него должны быть разрушены и не будут принадлежать ни вам, ни нам. Если ты хочешь получить некоторые из соседних деревень, то ты их получишь. Самым горестным для нас было решение об Аскалоне» (Ч. 2. Гл. 159. С. 370).

Новое письмо от Ричарда было привезено аль-Хаджибом и хорошо знакомым Салах ад-Дину и всему его двору Онфруа Торонским 12 июля. Вместе с письмом Онфруа привез султану поистине королевский подарок от своего властелина — двух прекрасных охотничьих соколов. Прежде чем попросить зачитать ему письмо, Салах ад-Дин стал расспрашивать Онфруа, как, собственно говоря, видится Ричарду будущий мир, и барон сообщил, что Ричард решил пойти на немыслимый для него раньше жест доброй воли: отказаться от всех претензий на Иерусалим и ограничиться сохранением за христианами правом паломничества в Святой град.

Однако по прочтении письма выяснилось, что это не совсем так.

«Прошу твоего разрешения, — писал Ричард, — поселить двадцать моих воинов в цитадели Иерусалима, а также того, чтобы христиане и франки, проживающие в этом городе, не подвергались дурному обращению. Что касается остальной территории, равнины и низменности будут нашими; горные области — вашими» (Ч. 2. Гл. 160. С. 371).

Салах ад-Дин продержал Онфруа у себя еще целый день, всячески развлекая гостя и попутно выспрашивая у него новости. В ходе этого разговора Онфруа и признался Салах ад-Дину, что у Ричарда сильно осложнились дела на родине и он хочет как можно скорее покинуть Палестину.

Одновременно Салах ад-Дин проводил совещания с подготовкой ответа Ричарду, который одновременно являлся и черновиком мирного договора. Просьба о размещении в Иерусалиме двадцати рыцарей отклонялась — христиане не должны были иметь в этом городе никаких прав за исключением права паломничества. Когда Онфруа сообщили об этом решении, он стал настаивать на том, чтобы паломники, по меньшей мере, были освобождены от уплаты налогов, и Салах ад-Дин дал понять, что если обо всем остальном будет договорено, с удовлетворением этой просьбы проблем не будет.

Далее Салах ад-Дин высказывал готовность передать франкам все деревни, лежащие в прибрежной полосе от Яффо до Тира. А вот территория от Яффо до Дорона должна была быть поделена поровну и демилитаризирована, то есть все стоящие на ней крепости, включая восстановленный Ричардом Ашкелон, должны быть снесены.

Онфруа в ответ заметил, что восстановление Ашкелона обошлось Ричарду в огромные деньги, и аль-Хаджиб предложил компенсировать франкам эти расходы передачей им ряда деревень и прилегающих к ним земель близ Ашкелона, на что Салах ад-Дин ответил согласием, но подчеркнул, что Яффо, Ашкелон и Дорон в любом случае должны быть срыты.

Казалось, все спорные вопросы улажены, и Онфруа Торонский даже попросил султана послать с ним и аль-Хаджибом специального представителя, имеющего право ратифицировать договор, но Салах ад-Дин ответил, что время для этого еще не пришло. Такой представитель, пояснил он, будет послан лишь после того, как стороны действительно придут к полному взаимопониманию по всем спорным вопросам. С тем он и отправил Онфруа, не забыв при этом, разумеется, послать ответные богатые дары Ричарду.

Аль-Хаджиб вернулся вместе с новым посланником короля лишь 15 июля. На этот раз посол передал Салах ад-Дину следующее:

«Король просит тебя дозволить ему сохранить эти три города в том виде, в котором они есть, и не сносить их; ибо какое значение они могут иметь в глазах такого могущественного властителя? Король вынужден настаивать на этой просьбе из-за упрямства франков, которые не соглашаются на то, чтобы их отдать. Он отказался от всех претензий на Иерусалим и не будет настаивать на том, чтобы там находились монахи или священники, за исключением церкви Воскресения. Поэтому в случае, если ты отдашь ему вышеупомянутые города, можно будет достигнуть мира по всем вопросам. Франки сохранят за собой всё, что ныне принадлежит им от ад-Даруна до Антиохии, а вы сохраните за собой все, что находится в ваших руках; тем самым все может быть улажено, и король сможет уехать. Если мир не будет заключен, франки не допустят отъезда короля, а он не сможет им противостоять» (Ч. 2. Гл. 161. С. 373–374).

Таким образом, Ричард решил шантажировать Салах ад-Дина тем, что если тот не пойдет на уступки, то он не сможет уехать в Англию и поневоле ему придется продолжить войну.

Ответ Салах ад-Дина был следующим:

«Что касается населения Антиохии, то мы уже ведем с ними переговоры, непосредственно связанные с этим городом. В настоящее время там находятся наши послы, и если они вернутся с удовлетворительным ответом, то мы включим этот город в мирный договор; в противном случае он не будет в него включен. Что касается городов, которыми желает обладать король, то они не имеют для нас большого значения, однако мусульмане никогда не согласятся расстаться с ними. Что до укреплений Аскалана, то пусть король примет Лидду (Лод. — П. Л.), город на равнине, который возместит ему понесенные им расходы» (Ч. 2. Гл. 161. С. 376).

19 июля из лагеря Ричарда прибыл один аль-Хаджиб, привезший устное послание от Ричарда: «Мы категорически не можем допустить, чтобы хотя бы один камень был выбит из укреплений Аскалана; мы не можем позволить, чтобы в этой стране о нас рассказывали подобные вещи. Что до границ страны, они четко определены и не вызывают споров» (Ч. 2. Гл. 161. С. 376).

Таким образом, переговоры зашли в тупик, и обе стороны снова встали на тропу войны.

* * *

Оставив Бейт-Нобль, Рамле и Лод, Ричард сосредоточил всю свою армию в прибрежной полосе и во второй половине июля двинулся на Бейрут.

В ответ 22 июля Салах ад-Дин выступил в сторону Ло-да и Рамле и через три дня без боя занял эти стратегически важные города, стоящие на пути между Яффо и Иерусалимом. Свою ставку Салах ад-Дин, как и Ричард, устроил в Бейт-Нобле, куда вскоре прибыл со своими отрядами находившийся до того на берегу Евфрата аль-Адиль. Вместе с армией Алеппо, возглавляемой сыном Салах ад-Дина аз-Захиром, мусульманская армия значительно превосходила по численности армию крестоносцев. Осознав этот факт, эмиры были преисполнены оптимизма и на очередном заседании «генерального штаба» Салах ад-Дина единодушно высказались за немедленное наступление и осаду Яффо.

Поход на Яффо начался 27 июля. В тот же день армия Салах ад-Дина уже стояла в предместьях этого города и начала разбивать лагерь. Еще спустя какое-то время город был взят в кольцо: правый фланг под командованием аз-Захира упирался в море; левый под командованием аль-Адиля контролировал Яффскую гавань с другой стороны, а сам Салах ад-Дин взял на себя командование центром.

Первый штурм Яффо был предпринят 28 июля, и в мусульманском стане были уверены, что в отсутствие Ричарда и его армии город можно будет взять в течение одного дня. Все вроде бы было сделано предельно грамотно: вокруг самых слабых участков стен установлены баллисты; саперы начали заниматься подкопом; армия была готова ворваться в проем, как только рухнут стены, и одновременно начала взбираться на них по приставным лестницам.

Но осажденные христиане неожиданно проявили отчаянное мужество и смекалку и оказали яростное сопротивление. Им удалось отбить первый натиск сарацин, а также вовремя обнаружить подкоп и завалить его, так что саперам, находившимся в самом разгаре работы, пришлось спасаться бегством.

Салах ад-Дин в ответ принял решение ночью перенести баллисты и начать подкоп у другой части крепостных стен, но неудача предыдущего дня заметно охладила пыл его воинов. Они уже шли в бой далеко не так охотно, как вначале, а эмиры стали поговаривать, что сил для взятия Яффо все равно недостаточно, и вдобавок со дня на день у города может появиться Ричард Львиное Сердце со своей армией.

Эти настроения не укрылись от внимания Салах ад-Дина. Тем не менее на следующий день он велел предпринять новый штурм и сам пошел впереди войска — в надежде, что осажденные уверятся в решительности сарацин взять город и начнут переговоры о его сдаче.

Бой получился жарким. В ответ на обстрел баллистами и стрелами защитники Яффо также отвечали градом камней и меткой стрельбой из арбалетов. Но Салах ад-Дин вновь доказал свою прозорливость: к вечеру из Яффо выехали два парламентера, уполномоченные вести переговоры о сдаче города.

Ответ Салах ад-Дина был краток: он готов принять капитуляцию Яффо на тех же условиях, на которых пять лет назад принял капитуляцию Иерусалима. Но парламентеры почти не скрывали, что рассчитывают на помощь Ричарда, и потому попросили о двухдневном перемирии, на что Салах ад-Дин дал резкий отказ и приказал продолжить подкоп под стены.

На следующий день переговоры возобновились, но результат был тот же. К этому времени один из подкопов был завершен, саперы запалили нефть и хворост — и стена рухнула. Но оказалось, что защитники Яффо были готовы к такому развитию событий. Они точно определили место, где стене предстояло рухнуть, заложили там большую пирамиду из дров и подожгли ее. Поэтому, когда мусульманские воины бросились в образовавшуюся брешь, их встретила стена огня, а затем им пришлось вступить в схватку с гарнизоном города. Начавшийся бой затянулся до темноты, причем мусульмане были вынуждены отдать должное тому мужеству, с которым противник, явно уступавший им в численности, отражал натиск.

Утром следующего дня, 30 июля, Салах ад-Дин велел установить еще две дополнительные баллисты и беспрерывно обрушивать камни на ослабленные подкопом стены. Но это легко было сказать «беспрерывно обрушивать камни». На самом деле в окрестностях Яффо камней не было, их приходилось привозить издалека, а потому Салах ад-Дин изменил свое решение и приказал обстреливать лишь часть стены, одновременно продолжая подкоп.

Наконец саперы завершили свою работу. Зажженное под землей пламя взметнулось вверх, и раздался страшный грохот — часть стены рухнула, подняв в воздух огромные клубы пыли, сквозь которые прорывались языки пламени из подкопа.

Мусульманская армия замерла, ожидая, когда клубы пыли и дыма рассеются, а когда это произошло, то увидела выстроенную в образовавшейся бреши живую стену из вооруженных копьями и алебардами христиан. Решив сберечь армию, Салах ад-Дин приказал закидать защитников Яффо камнями из баллист, но на место падавших под ударами камней вставали новые, и это отсутствие у противника страха перед смертью вновь поразило мусульман.

Затем армия Салах ад-Дина пошла в атаку, и начавшийся бой был поистине страшным: христиане гибли один за другим, но и не думали отступать.

В самый разгар боя из города выехали парламентеры, и их пропустили в ставку султана. На этот раз он предложил иные условия: жителям Яффо будет сохранена жизнь, но на свободу они будут отпущены в рамках обмена пленными: каждый рыцарь — на мусульманского всадника, оруженосец — на легковооруженного мусульманского воина, пехотинец — на пехотинца, а старики должны будут заплатить выкуп по тому же тарифу, что и в Иерусалиме.

Когда эти условия вроде бы были приняты, парламентеры попросили султана остановить бой, чтобы они могли вернуться в город, но Салах ад-Дин заявил, что его бойцы охвачены таким боевым пылом, что он просто не в состоянии дать такой приказ. Вместо этого он посоветовал прибывшим немедленно сдать большую часть Яффо, велев всем христианам отступить и запереться в ее замке.

Послов пропустили внутрь городских стен, и вскоре все христианское население Яффо забаррикадировалось в цитадели, а армия Салах ад-Дина ворвалась на улицы и приступила к грабежам. Добыча была поистине огромна: в Яффо находились большие амбары с зерном, а также склады с различными изысканными и дорогими товарами, включая те, которые были взяты в качестве добычи при недавнем разграблении шедшего из Египта каравана.

Но вечером того же дня прибыл гонец из отряда, стоявшего в районе Акко, и сообщил, что, узнав о демарше Салах ад-Дина, Ричард повернул свою эскадру от Бейрута и сейчас на всех парусах идет к Яффо. Это означало, что он может появиться у стен города в самые ближайшие часы. И хотя у берега стояло достаточно воинов, чтобы помешать крестоносцам высадиться, Салах ад-Дин был обеспокоен. Следовало занять весь город до подхода Ричарда, и потому он направил в него Баха ад-Дина с небольшим отрядом, которому надлежало, с одной стороны, составить опись добычи, а с другой — объявить засевшим в цитадели, что султан по своей великой милости дарует им право без выкупа беспрепятственно покинуть город.

Эта хитрость позволила бы овладеть всем Яффо, включая цитадель, до подхода подкрепления и без дополнительного кровопролития.

Но к тому времени, когда Баха ад-Дин прибыл к цитадели, звуки труб с кораблей известили о прибытии Ричарда. В результате цитадель согласились покинуть со своими семьями лишь 49 мужчин — остальные решили запереться в ней и сражаться до тех пор, пока Ричард не прорвется в город. Более того: они предприняли отчаянную вылазку из цитадели на улицы Яффо и обратили в бегство большой отряд бесчинствующих там сарацин.

Салах ад-Дин немедленно выслал большой отряд, который загнал защитников Яффо обратно в замок. Те заперлись в ожидании, когда же прибывшая морем армия вступит в бой, но Ричард почему-то все медлил и медлил.

Это напугало всех, кто находился в цитадели: они понимали, что теперь, после нарушения договора, Салах ад-Дин может предать их всех смерти, и снова выслали парламентариев. Прибыв к Салах ад-Дину, те опять начали переговоры, на этот раз будучи согласны на любые условия в обмен на сохранение жизни им и их семьям.

Но медлительность Ричарда объяснялась исключительно тем, что, увидев над стенами города желтый флаг Салах ад-Дина, он понятия не имел, что цитадель еще стоит, и решил, что Яффо уже окончательно пал. В эти самые минуты один из защитников крепости спрыгнул с высокой стены цитадели на мягкий прибрежный песок, сумел добежать до воды и вплавь добрался до стоявшей под красным флагом галеры Ричарда. Как только король узнал, как обстоят дела на самом деле, то немедленно отдал приказ о высадке. Уже через час все прибывшие с ним на галерах воины были на берегу и пошли в наступление, сминая стоявший на их пути заслон сарацин и продвигаясь все дальше и дальше в город.

Баха ад-Дин, ставший невольным свидетелем этих событий, поскакал к Салах ад-Дину и вошел в его шатер как раз в тот момент, когда он готовился подписать перемирие и даровать всем защитникам города жизнь. Баха ад-Дин шепотом рассказал ему о том, что произошло, и султан отложил перо в сторону, начав отвлекать послов разговором о каких-то пустяках. Но тут в шатер вбежали несколько находившихся в состоянии паники эмиров, и утаивать что-либо от послов больше не имело смысла.

Салах ад-Дин велел арестовать обоих парламентеров, а сам вскочил на коня, чтобы взять возникшую ситуацию под контроль. Первым делом он отдал приказ отослать обоз со взятой в Яффо добычей как можно дальше в тыл, а затем собрал бежавшую из города и рассеявшуюся по его окрестностям армию. По внушающим наибольшее доверие оценкам, общая численность армии, которую Салах ад-Дин привел под стены Яффо, составляла порядка семи тысяч воинов; в распоряжении же Ричарда вместе с запершимся в цитадели гарнизоном Яффо и подошедшим в тот же день по суше отрядом Генриха Шампанского было не более двух тысяч человек. Таким образом, христиане смогли в тот день одержать победу над более чем втрое превосходящим по численности противником.

Если верить европейским хроникам, в тот же день Ричард не только очистил Яффо от сарацин, но и, совершив вылазку из города, заставил Салах ад-Дина повернуть назад и разбил свой лагерь на том самом месте, где до того находилась ставка султана.

Но Салах ад-Дин все еще не был готов смириться со столь сокрушительным, можно даже сказать, оскорбительным поражением. Собрав все имевшиеся в его распоряжении силы, он на рассвете 5 августа снова повел ее в наступление, надеясь стремительным броском снова взять город.

Застигнутые врасплох Ричард и его рыцари успели в течение нескольких секунд схватиться за мечи и в одних нательных рубахах стали отбиваться от наседавших врагов. По неведомым причинам в их распоряжении осталось только 15 (по другой версии — 60) лошадей, но эти полтора десятка (или всё же 60?) рыцарей во главе с самим Ричардом сумели заставить мусульман отступить.

Наступившая передышка позволила Ричарду выстроить свою небольшую армию и подготовить ее к новой, еще более мощной атаке противника. Больше того — в какой-то момент Львиное Сердце с горсткой рыцарей пошел в атаку, да еще и такую яростную, что мусульмане бросились врассыпную. Ричард мчался впереди, разя одного противника за другим, с поразительной легкостью разрубая их одним ударом «от плеча до седла».

Когда ему доложили, что пока он здесь бьется, через другие ворота враг проник в город, Львиное Сердце в сопровождении двух кавалеристов и нескольких арбалетчиков повернул назад. Почти мгновенно он переломил ход сражения внутри городских стен в пользу христиан, обратил сарацин в паническое бегство и вернулся на равнину перед городом, где продолжало кипеть сражение. Здесь он вклинился внутрь сарацинского войска и на какое-то время скрылся из вида своих соратников. Короля уже считали погибшим, когда он появился снова, покрытый кровью и грязью, утыканный со всех сторон стрелами, но живой, являющий собой один из самых ярких примеров мужества и героизма в истории человечества.

Когда чуть позже Салах ад-Дин упрекал своих эмиров за трусость и за то, что они, в сущности, скопом бежали от одного человека, те ответили: «Да разве это человек?! Никто не может выдержать его удара; встреча с ним смертельна!» Аль-Адиль, уже давно подпавший под обаяние личности Ричарда, после яффской битвы прислал ему в подарок двух превосходных скакунов.

Существует, разумеется, и несколько иная версия этих событий, по которой Салах ад-Дин предпринял атаку на лагерь Ричарда не утром, а ночью 4 августа. Однако она отнюдь не была внезапной: разведка вовремя известила Ричарда, и он успел выстроить свою армию в боевой порядок. Увидев, что крестоносцы готовы к бою, большинство эмиров попросту отказались двигаться дальше, и в схватку с рыцарями и поддерживающей их пехотой вступила лишь гвардия Салах ад-Дина, так что силы противостоящих сторон оказались равны. А затем меткие стрелы арбалетчиков окончательно изменили соотношение в пользу Ричарда, и аскары султана вынуждены были бежать, оставив на поле боя десятки, а то и сотни убитых товарищей.

Общие потери мусульман во время противостояния у Яффо оцениваются от семисот до тысячи человек, в то время как христиане потеряли лишь несколько десятков, а по некоторым сведениям — вообще менее десяти своих воинов.

О том, насколько мусульманское войско было подавленным и уставшим 5 августа, во время предпринятой Салах ад-Дином попытки реванша, свидетельствует хотя бы то, что Ричард с копьем в руке несколько раз проехал верхом вдоль стоявших друг против друга армий, вызывая одного из мусульманских воинов на поединок, но ни один из них так и не решился принять вызов. И именно после этого Салах ад-Дин дал приказ отходить.

Михаил Стасюлевич приводит еще одно известное предание об этой битве. Как уже было сказано, у крестоносцев наблюдалась явная нехватка лошадей.

«Когда Саладину показали английского короля, командовавшего пешими воинами, тот воскликнул: «Как! Такой король стоит пешим среди своих людей! Это неприлично». Тогда Саладин отправил ему коня и поручил вестнику сказать, что такое лицо, как он, не должно оставаться пешим посреди своих людей в столь великой опасности. Вестник исполнил все, что приказал ему его властелин. Он явился к королю и представил ему коня от имени Салах ад-Дина. Король поблагодарил его и потом приказал одному из своих воинов сесть на коня и проехать перед ним. Всадник дал коню шпоры и хотел его повернуть, но не мог, и конь унес его против воли в лагерь сарацин. Саладин был весьма пристыжен этим обстоятельством и отправил к нему другого коня».

Победа под Яффо, безусловно, была грандиозной, но тут же возникал вечный вопрос: что делать дальше? Попытаться идти на Иерусалим? Но после того как французы и немцы оставили Ричарда, об этом вообще нечего было и думать. Салах ад-Дин мог с легкостью собрать армию даже не втрое, а впятеро превосходящую все его силы.

Однако и настроение Салах ад-Дина было не лучше. Трудно сказать, насколько правы те исследователи, которые считают, что уже после поражения под Арсуфом у него появился подсознательный страх перед Ричардом, и он уверил себя, что Аллах не даст ему победить этого дьявола во плоти в открытом бою. Но даже если это не так, битва под Яффо, когда эмиры, по сути дела, предали его и оставили его гвардию один на один с врагом, не могла не наводить султана на мрачные мысли. Его армия устала, она уже не хотела сражаться, а значит, надо было предпочесть дальнейшей войне длительное перемирие.

И потому, когда Ричард пригласил к себе делегацию мусульман во главе с министром Салах ад-Дина Абу Бакром, с которым в прошлом он уже не раз вел переговоры, султан вздохнул с облегчением: Аллах снова явил ему Свою милость и пришел на помощь.

Встреча двух враждующих сторон началась с того, что Ричард то ли в шутку, то ли всерьез бросил фразу: «Говорят, нет в мусульманских землях никого величественнее и сильнее Саладина. Почему же он ушел при первом же моем появлении?! Клянусь Богом, я не был вооружен и готов к бою; на мне и сейчас та же обувь, в которой я находился на корабле. Отчего же он отступил?!»

Но почувствовав, что атмосфера встречи после этих его слов напряглась, поспешил переменить тон.

— Великий Боже! — сказал он. — Я думал, что он не сможет взять Яффо за два месяца, а он сделал это за два дня!

Затем обе стороны рассыпались в комплиментах, отдавая должное доблести друг друга, и отношения снова потеплели. Наконец Ричард перешел к главному.

— Передай султану мой привет, — наказал он Абу Бакру, — и скажи ему, что я именем Господа заклинаю его согласиться на мир, о котором прошу; необходимо положить конец такому состоянию дел; моя страна, что за морем, гибнет. Ни тебе, ни мне не будет проку, если такое положение вещей сохранится.

Салах ад-Дин не замедлил с ответом.

«Ты начал с просьбы о мире на определенных условиях, — написал он, — и в то время вопросы о Яффо и Ашкелоне были главными; ныне Яффо лежит в руинах; можешь владеть территорией от Тира до Кейсарии».

На сей раз Абу Бакр, доставивший это письмо, вернулся в ставку Салах ад-Дина с личным послом от Ричарда, решившим по своему обыкновению прибегнуть к устному, а не письменному посланию.

— Король посылает тебе такой ответ, — сказал посланник, представ перед Салах ад-Дином. — Среди франков есть обычай, по которому человек, кому даруется город, становится союзником и слугой того, кто его подарил; поэтому в том случае, если ты подаришь мне Яффо и Ашкелон, войска, которые я оставлю в этих городах, всегда будут в твоем распоряжении, а если тебе потребуюсь я, то я поспешу прибыть к тебе и буду служить тебе, а ты знаешь, что я могу служить тебе.

«Поскольку ты оказываешь мне такое доверие, предлагаю поделить эти города между нами. Яффо и все вокруг нее будет твоим, а Ашкелон и все вокруг него будет моим», — говорилось в следующем письме Салах ад-Дина.

Так начался новый раунд переговоров, который в итоге оказался куда более успешным, чем предыдущие.

* * *

Салах ад-Дин тем временем перенес свою ставку в Рамле, куда 11 августа и прибыл новый посол франков (вероятно, это был Хьюберт Уолстер). Посол передал благодарность короля за уступку ему Яффо, но просил оставить ему еще и неразрушенный Ашкелон — и тогда, дескать, никаких препятствий для заключения мира не останется и Ричард сможет вернуться в свою страну. В противном же случае ему придется задержаться в Палестине еще на одну зиму.

За этой вежливой фразой был скрыт ультиматум: если Салах ад-Дин продолжит упрямиться по поводу Ашкелона, Ричард останется как минимум еще на год, и война продолжится. Но Салах ад-Дин знал, что время работает на него, что на самом деле Ричард рвется назад в Европу, а потому дал свой знаменитый ответ, который мы приводим в интерпретации Баха ад-Дина:

«Мы никак не можем отдать Аскалон, а король в любом случае должен будет перезимовать здесь. Ему прекрасно известно, что в случае его отъезда вся завоеванная им территория непременно окажется в наших руках; Бог даст, это случится даже в том случае, если он останется. И если он может перезимовать здесь, вдали от своего народа, в двух месяцах пути от своей страны, когда он все еще молод и находится в возрасте, который посвящают удовольствиям, то насколько проще оставаться здесь мне, и не только зимой, но и летом! Я — в сердце моей страны, окруженный челядью и детьми, и способен получить все, что захочу. Кроме того, я уже старик, меня более не привлекают удовольствия этого мира; я вкусил их сполна и навсегда отказался от них. На смену воинам, которые служат мне зимой, придут другие, которые будут служить летом. И самое главное, я верю, что своими действиями я служу делу Аллаха. И не перестану до тех пор, пока Аллах не дарует победу тому, кому Он соизволит».

Ричард, если верить Баха ад-Дину, попытался через Абу Бакра привлечь к посредничеству аль-Адиля, чтобы тот уговорил брата либо оставить ему Ашкелон, либо выплатить компенсацию за расходы, понесенные на его восстановление. Оставшись с глазу на глаз с Абу Бакром, Ричард якобы сказал ему, что главное для него сейчас — это сохранить свой престиж в христианском мире. Поэтому пусть Салах ад-Дин уступит ему Ашкелон, а затем, когда он уедет в Европу, мусульмане с малыми силами смогут завоевать и тот же Ашкелон, и другие города. После этого разговора Ричард предстает в совершенно ином свете, чем его обычно рисуют симпатизирующие ему историки, но ведь достоверность этой беседы ничем не подтверждается.

В эти же дни Ричард снова тяжело заболел и прислал к Салах ад-Дину своего слугу с просьбой передать с ним лед и фруктов, желательно груши и персики, которые он очень любил. Узнав о болезни короля, Салах ад-Дин начал было подумывать о новом походе на Яффо и Ашкелон, тем более к этому времени к нему прибыл со своим войском сын Таки ад-Дина аль-Малик аль-Мансур, и Салах ад-Дин сделал вид, что от всего сердца простил внучатого племянника за попытку мятежа. Аль-Мансур же, воодушевленный таким приемом, был готов сделать все, чтобы доказать свою преданность двоюродному деду. Он даже выдвинул авангард в сторону Яффо, но султан велел ему остановиться в нескольких часах пути от города и ждать дальнейших распоряжений — переговоры с Ричардом явно входили в решающую стадию.

Вечером 28 августа командир авангарда Бадр ад-Дин выслал гонца с известием, что из Яффо прибыла делегация из пяти человек во главе с «высокопоставленным слугой короля Гуатом [Гутбергом]». Бадр ад-Дин спрашивал, что ему делать с парламентерами, и Салах ад-Дин велел для начала их выслушать.

Вскоре в ставку султана, едва не загнав коня, прискакал сам Бадр ад-Дин, чтобы сообщить сенсационную новость: парламентеры передали, что Ричард готов отказаться от Ашкелона и даже от претензий на компенсацию расходов по его восстановлению!

Салах ад-Дин приказал Бадр ад-Дину повторить слова короля, а затем направил его в лагерь Ричарда в качестве своего полномочного посла и наказал потребовать от Ричарда гарантий, что тот сдержит слово. На следующий день Бадр ад-Дин прислал сообщение, что заручился клятвой короля о том, что границы мусульманских и христианских владений в Палестине будут определены в соответствии с договоренностями, которые ранее были достигнуты между Ричардом и аль-Адилем.

В тот же, необычайно насыщенный событиями и казавшийся бесконечно длинным день 29 августа 1192 года Салах ад-Дин собрал военный совет и представил карту, на которой были расчерчены будущие границы на период перемирия. По этой карте все города от Тира до Яффо, включая Кейсарию, отходили к христианам, но Рамле, Лод, Явне (Явниэль, Ибелин) должны были остаться в руках мусульман. Христианам также передавалась прилегающая к Акко часть Галилеи.

Как только работа над картой было закончена, Салах ад-Дин направил курьера к Бадр ад-Дину, чтобы тот вручил ее Гутберту со словами: «Вот границы вашей территории. Если вы готовы заключить мир на этих условиях, то в добрый час. Вот моя рука в подтверждение наших обещаний. Пусть король пришлет [к султану] человека, уполномоченного поклясться [от его имени], и пусть это произойдет послезавтра. В противном случае мы сочтем, что вы лишь пытаетесь выиграть время, и прервем все наши переговоры» (Ч. 2. Гл. 170. С. 396).

В тот же вечер Хьюберт Уолстер и Онфруа Торонский прибыли в лагерь Салах ад-Дина с ответом от Ричарда, но султан велел допустить к нему только хорошо знакомого ему Онфруа, не нуждавшегося в переводчике. В ходе этой беседы Онфруа передал, что Ричард был немало удивлен, узнав, что султану сообщили о его готовности отказаться от компенсации за разрушение Ашкелона — на самом деле Бадр ад-Дин, видимо, что-то не так понял. Но, тут же продолжил Онфруа, если султан считает, что Ричард отказался от компенсации, то пусть так оно и будет.

— Вместе с тем, — с почтением добавил Онфруа Торонский, — король рассчитывает на твое великодушие и выражает надежду, что ты в своей щедрости и благородстве дашь ему еще что-то, что позволит ему убедить своих единоверцев в выгодности нашего договора.

Из дальнейшего разговора стало ясно, что Ричард надеется получить еще и Лод с Рамле. Умащенный тонкой лестью Онфруа Салах ад-Дин обещал над этим подумать.

С этим посланцы вернулись к Ричарду, а Салах ад-Дин снова собрал своих советников, чтобы принять окончательное решение о заключении перемирия и подготовить черновой вариант договора и обсудить возможную передачу франкам Лода и Рамле. Султан был убежден, что эти уступки себя оправдывают: он получит возможность провести необходимые реформы экономики Египта, поправить финансовые дела государства, укрепить Иерусалим и наполнить его припасами, так что в итоге франки окончательно потеряют шансы вернуть себе когда-либо Святой град.

Наконец 2 сентября 1192 года (22-го дня месяца шаабан) соглашение о перемирии сроком на три года, три месяца и три дня было подписано.

Накануне, вечером 1 сентября, Салах ад-Дин направил к Ричарду аль-Адиля с подготовленным текстом договора. Стоявшие на подъезде к Яффо стражники остановили мусульманскую делегацию и, попросив ее спешиться, провели в разбитый под крепостными стенами шатер. Правда, как только Ричарду сообщили о прибытии аль-Адиля, он велел немедленно позвать его к себе. Когда аль-Адиль передал ему договор, Ричард ответил, что из-за болезни у него нет сил прочесть свиток, но он подтверждает, что твердо готов заключить мир. Однако это вовсе не означало, что он готов подписать договор не читая.

Свиток с текстом немедленно оказался в руках Генриха Шампанского и баронов, которые стали его внимательно изучать. Наконец бароны заявили, что их устраивают все пункты, включая пункт о равном разделе Лода и Рамле, и они готовы принести клятву о соблюдении этого договора, но смогут принести ее только завтра, так как по христианскому обычаю перед принесением клятвы следует поститься.

Днем 2 сентября король Ричард Львиное Сердце собрал в зале яффской цитадели мусульманскую делегацию и всех знатных рыцарей, включая глав орденов тамплиеров и госпитальеров. Протянув руку посланникам Салах ад-Дина, король торжественно провозгласил, что принимает предложенные Салах ад-Дином условия мира, обязуется им следовать и повелевает поклясться в этом всем присутствующим в зале христианам. Сам же он клясться не будет, так как это недостойно королей. Когда Салах ад-Дину сообщили, что Ричард не принес клятву, сославшись, что подобное не в обычае королей, Салах ад-Дин лишь кивнул головой, показав, что принимает этот довод: он хорошо помнил, чего стоила клятва короля Ги де Лузиньяна.

Вместе с тем все присутствующие в зале рыцари, начиная с нового короля Иерусалимского Генриха Шампанского, поклялись соблюдать достигнутое соглашение, после чего христианское посольство направилось к Салах ад-Дину, где для послов уже был разбит большой роскошный шатер.

На следующее утро, 3 сентября, христианское посольство было принято Салах ад-Дином. Глава христианской делегации припал к руке султана и объявил, что король принял мир на предложенных им условиях и христиане дали клятву о его соблюдении. Затем королевские послы потребовали, чтобы такую же клятву дали все мусульманские правители земель, которые граничат с христианскими землями, и Салах ад-Дин пообещал взять с них такую клятву.

Таким образом, 3 сентября 1192 года соглашение о мире вступило в силу, о чем было объявлено на центральных площадях Иерусалима, Дамаска, Алеппо, Мосула и всех остальных городов страны.

Что ж, давайте попытаемся разобраться, в чем заключались условия этого мира.

* * *

Как уже говорилось, по условиям договора Иерусалимское королевство получало прибрежную полосу Средиземного моря шириной примерно 20 километров.

На юге его граница проходила примерно в 20 километрах от Яффо. На востоке она доходила до линии, на которой располагалась крепость Мирабель. На севере она простиралась до Джиблы. Таким образом, Тир, Сидон, Хайфа, Арсуф, Яффо, Рамле, Лод и ряд других стратегически важных городов оказывались внутри королевства. Но до Иерусалима при этом от ближайшей точки границы оставалось свыше 30 километров, и на пути к нему стояли Бейт-Нобль и другие мощные крепости.

Христианам был дарован свободный проход по христианской территории с возможностью совершать паломничество в Иерусалим, но и мусульмане получали право свободно посещать владения христиан.

Ашкелон оставался на мусульманской территории, но подлежал срытию, чтобы не становиться в обозримом будущем плацдармом для наступления ни на Яффо, ни на Иерусалим.

И среди мусульманского, и среди христианского населения эти условия вызвали одобрение. Салах ад-Дин спешил выполнить условия подписанного договора и уже 5 сентября направил саперов и рабочих на разрушение стен Ашкелона. Но здесь те натолкнулись на неожиданное препятствие: гарнизон отказался пускать их в город, заявив, что Ричард задолжал им деньги за службу — пусть, дескать, сначала расплатится, а потом делает с Ашкелоном все, что ему вздумается. Либо, добавили они, пусть за Ричарда заплатит Салах ад-Дин.

Королю пришлось вмешаться, и 7 сентября работы по разрушению стен были начаты. Ричард также прислал в город своих рабочих и наблюдателей: он хотел быть уверен в том, что Ашкелон действительно будет снесен, и рассчитывал, что это будет сделано в предельно сжатые сроки, так как уже горел нетерпением как можно скорее покинуть Палестину.

9 сентября началось массовое паломничество христиан в Иерусалим, а мусульмане отправились за покупками в Яффо. В тот же день Ричард вместе с Генрихом Шампанским и всем войском оставил Яффо и направился в Акко.

Баха ад-Дин сообщает, что в первые дни паломников в Иерусалиме было так много, что это вызвало негодование Ричарда — они всё прибывали и прибывали, не платя никакой пошлины. Особенно бесили короля Англии паломники из Франции — он жаждал наказать французов за то, что те отказались идти вместе с ним на защиту Яффо.

Ричард обратился к Салах ад-Дину с просьбой пропускать в Иерусалим лишь тех, кому он выдаст специальный пропуск, но тот с насмешкой отверг эту просьбу. Более того — для обеспечения безопасности паломников он выделил специальные отряды, которые должны были сопровождать их на протяжении всего пути, а затем помочь добраться до Яффо. Некоторым случайно избранным им паломникам Салах ад-Дин оказывал почетный прием, сажал их за свой стол, расспрашивал, оказывал знаки внимания и при этом намекал, что если кто и недоволен тем, что они могут свободно посещать Иерусалим, то это король Ричард. Когда взбешенный Ричард направил письмо с дополнительной просьбой ограничить паломничество, Салах ад-Дин ответил: «Это люди, которые прибыли издалека, чтобы посетить святые места, и наш закон запрещает им препятствовать».

Если Салах ад-Дин и был искренен, то только отчасти. Но если он и лицемерил, то тоже только отчасти. В этой двойственности и заключается тайна его характера.

Баха ад-Дин пишет, что Салах ад-Дин был заинтересован в паломниках, так как паломники, достигнув цели своего приезда в Святую землю, не оседали на ней, а спешили вернуться назад, в Европу. Будучи глубоко религиозным человеком, Салах ад-Дин не мог не разделять их чувства.

Как правоверный мусульманин он верил, что существует только одна истинная религия и именно она должна править миром, а потому не хотел, чтобы в Палестине селилось слишком много иноверцев, которые затем могли вновь предъявить свои претензии на Иерусалим и другую «территорию ислама».

Был ли он доволен заключенным перемирием?

И снова на это нет однозначного ответа. Баха ад-Дин приводит слова, которые султан сказал ему наедине вскоре после подписания мирного договора: «Я боюсь заключения мира и не знаю, что со мной будет. Враги увеличат свое войско, а затем выйдут за пределы земель, которые мы им оставляем во владение, чтобы захватить те, которые мы от них очистили. Вот увидишь, каждый из них построит крепость на вершине какого-нибудь холма; я не могу отступиться, но это соглашение погубит мусульман».

Если эти его опасения и сбылись, то только отчасти. Жан Ришар замечает, что на самом же деле «за 99 лет, которые протекли до падения последних латинских колоний Сирии (1192–1291), это перемирие без конца продлевалось с мусульманскими государями».

Но правда заключалась в том, что и для Ричарда этот договор тоже был исключительно вынужденным. Не случайно европейские хроники утверждают, что после утверждения мирного договора и принесения всех клятв один из послов Ричарда сказал Салах ад-Дину, что его король намерен использовать перемирие только для того, чтобы собрать новое большое войско и отвоевать Иерусалим.

Салах ад-Дин на это якобы ответил, что на все воля Аллаха, но если Иерусалим и в самом деле отвоюет у мусульман именно Ричард, то это будет справедливо, так как только он из всех франков достоин править Святым градом. Впрочем, согласно свидетельству Хьюберта Уолстера, когда он беседовал с Салах ад-Дином о Ричарде, султан сказал, что Ричард мог бы стать великим королем, если бы не бросался очертя голову вперед, вместо того чтобы обдумывать свои поступки.

Поводя итоги Третьего крестового похода, и мусульманские, и европейские историки сходятся в том, что победа осталась за Салах ад-Дином.

«Султан в конце концов вышел победителем из этого противоборства с Западом. Правда, франки захватили несколько городов и получили отсрочку на сто лет. Но они уже больше никогда не смогли создать государство, которое могло бы диктовать свои условия арабскому миру. Фактически они уже не имели больше государства, а только поселения».

«Конечно, для западных стран прибрежная территория, включая Тир, Сайду, Тартозу и другие гавани, имела гораздо более важное значение, чем Иерусалим или Назарет, расположенные вдали от берега. Обладание береговой полосой в первую очередь служило интересам левантийской торговли. В этом смысле Ричард I добился даже некоторого успеха. Однако такой успех, устраивая в известной мере торговых людей Северной Италии, не мог считаться достаточным с точки зрения Рима: потеря Иерусалима была столь серьезной неудачей, что примириться с нею папству представлялось невозможным», — констатирует Михаил Заборов.

Правда, Марион Мельвиль предпочитает видеть стакан наполовину полным, а не наполовину пустым. «Третий крестовый поход, хотя и потерпел неудачу, — пишет он, — но территория крестоносных сеньорий побережья от Антиохии до Яффы не уменьшилась. Латинское королевство получило отсрочку на столетие, хотя его защитникам пришлось отвести войска для позиционной войны. Начиналась эра замков».

Но, думается, итог противостояния Ричарда и Салах ад-Дина можно охарактеризовать как «боевую ничью». Это была схватка равных и, как уже говорилось, во многом похожих соперников. Оба были одержимы идеей своей исторической миссии и жаждой увековечить свое имя в памяти соплеменников и единоверцев. Оба умели ценить благородство и были людьми чести. Оба обладали полководческим и дипломатическим талантами, столь необходимыми для государственного деятеля. Оба были глубоко религиозны. Оба были знатоками и ценителями поэзии и знали силу слова.

Оба они по праву стали своего рода символами своих религий: Салах ад-Дин — ислама, а Ричард — католицизма. Оба как бы отражали в своих личностях и деяниях квинтэссенцию своих вероисповеданий, все их ипостаси — включая и ту жестокость, которую Ричард проявлял по отношению к защитникам Акко и их семьям, а Салах ад-Дин — к тем, в ком видел еретиков, угрожающих фундаментальным догмам ислама.

И, наверное, жаль, что личная встреча этих двух, как ним ни относись, великих представителей Востока и Запада так и не состоялась.