В первых числах сентября, погода резко изменилась. Жара спала, уступив место дождям и холодным ветрам. Многие восприняли внезапное изменение погоды, как неблагоприятный знак. Разнообразные слухи проносились по всей России. Что только не говорили люди по поводу военных действий. А более всего, тревожили слух вести о падение Москвы.

– Как же так? – вопрошали люди, – ведь побили французов при Бородине. Так что же опять отступаем? Почто Москву отдали французам?

Маленькая деревушка Ивантеевка, Минской губернии не стало исключением. На дворе стояла глубокая ночь, а окна одного из домов в деревне были ярко освещены. Несколько мужиков, устроившись на двух громадных сундуках в прихожей, с пылом обсуждали военную обстановку. Часто слышались слова: Кутузов и Москва. Спор был в самом разгаре, когда снаружи раздался шум. Один из мужиков сразу же прильнул к окошку.

– Чего там? – раздался за ним грубый голос.

– Двуколка. Верно, доктор прибыл, – отозвался тот, кто смотрел из окна, – чего то припёрся в ночь. Верно, опять худо стало.

Снаружи действительно остановилась двуколка. Из неё вышел пожилой мужчина, с какой то сумкой в руках. Мужчина направился к соседнему с освещёнными окнами, дому. Из окна, за ним следили до тех пор, пока его силуэт не исчез за калиткой. Мужчина негромко постучал в дверь. Она тотчас же открылась. В проёме показалось худощавое лицо мужчины преклонного возраста. Он молча посторонился, пропуская внутрь прибывшего. Не задерживаясь у порога, он прошёл в единственную комнату, что имелась в доме. Старик пошёл следом за ним. В комнате, на грубом топчане, лежал раненный мужчина. Живот у него был накрепко перебинтован. Местами, сквозь бинты проступали капли крови. Лицо мужчины было покрыто густой щетиной. Доктор прошёл к раненному и опустился на табурет стоявший рядом с топчаном. Он взял руку раненного и пощупал пульс. Опустив руку, он занялся осмотром головы. Чуть выше правого виска, была заметна рана. По всей видимости, доктор был удовлетворён её состоянием. Он вновь пощупал пульс. Затем осмотрел зрачки и сразу после этого поднялся и скинув с себя сюртук, засучил рукава рубашки. Передвинув табурет немного назад, он снова опустился на него и, потянувшись к животу раненного, уверенными движениями начал разматывать бинты. Старик молча примостился за его плечом, пристально наблюдая за его движениями. Вскоре, показался своеобразный след от пули. Края вокруг раны вздулись и покраснели. Доктор наклонился и очень долго рассматривал рану. Потом снова поднялся и раскрыв сумку, начал вытаскивать бинты и лекарства. В следующие четверть часа, он тщательно прочистил рану и, наложив на неё лекарства, крепко перебинтовал. Когда он поднялся с места и начал одеваться, старик с немым вопросом устремил на него свой взгляд. Доктор широко улыбнулся:

– Лихорадка закончилась. Опухоль и краснота спадает,…это значит, что рана начала заживать. Теперь можно говорить с уверенностью о том, что самое страшное позади. Он выживет. А я ведь и не надеялся. Даже браться не желал. Если бы не ваша настойчивость…он бы сейчас был уже мёртв.

Доктор тепло посмотрел на старика и закончил:

– Меня ждут больные, надо ехать дальше. Давайте ему лекарство, которое я вам привёз в прошлый раз. Оно благоприятно действует на него. Через денька два снова вас навещу.

С этими словами, доктор покинул дом. Проводив его, старик вернулся к раненному. Он убрал табурет, а на его место постлал тонкое одеяло. Старик лёг на пол, подле топчана, где он провёл, последние два с половиной месяца борясь каждую ночь за жизнь раненного. Едва старик лёг, как тут же вскочил с места. До него донёсся хриплый шёпот раненного.

– Воды!

– Сейчас, сейчас! – засуетился старик.

Он вприпрыжку понёсся в прихожую и черпнув кружкой воды из ведра, побежал обратно. Старик сел на топчан у изголовья. Подняв голову раненного и придерживая её одной рукой, второй он поднёс кружку с водой к его потрескавшимся губам. Раненый пил мелкими глотками очень долго. Утолив жажду, раненный бессильно опустил голову обратно на подушку. Его помутневший взор остановился на старике. В глазах раненного начало появляться подлинное изумление, которое вылилось в очередной хриплый шёпот:

– Кузьма…

– Узнал. – Кузьма с непередаваемой нежностью погладил его по щеке, а потом взял руку раненного и прижавшись к ней губами прошептал. – Мой Пётр…

Пётр снова закрыл глаза. Всё тело превратилось в одну сплошную боль. Голова кружилась, и нестерпимо тошнило. Он попытался справиться со своим состоянием, но только охнул от прострелившей боли в животе.

– Лежи спокойно. – Прозвучал над его ухом голос Кузьмы. – Тебе покамест нельзя двигаться. Рана ещё не зажила. Потревожишь, лихорадка может возвратиться.

– Как ты…меня нашёл? – не открывая глаз, прошептал Пётр. Его голос звучал хрипло и постоянно прерывался.

– Как нашёл? Не мудрено найти то было. – Кузьма отпустил его руку и поднялся.

Он начал готовить лекарство для Петра и при этом продолжал разговаривать.

– Вначале то, никак не удавалось найти. Но как узнал, что война началась, сразу решил к границе податься. Знал, что тебя там найду. Пробился, было к его сиятельству князю Багратиону. Хотел про тебя спросить. Там и услышал, как все кричат: – Арсанова убили! Ну, я и побежал. Смотрю, ты лежишь. Голова в крови…живот в крови…на лице ни одной кровинки. Погрузил тебе на подводу и привёз сюда. Вот и весь сказ. – Кузьма вернулся на своё место и снова приподнял голову Петра. Лишь убедившись, что он выпил лекарство, Кузьма опустил её обратно.

– Давно я здесь?

– Скоро три месяца!

– Три месяца? – шёпот Петра выдавал потрясение, – батюшка…знает?

– Нет, – Кузьма помрачнел, услышав этот вопрос, – я не писал ему о твоём ранении.

– Хорошо, – облегчённо выдохнул Пётр, – иначе…испереживался…бы весь… А что…французы?

– Кутузов разбил их при Бородине. А сейчас слух пошёл, будто французы Москву взяли! – Кузьма сразу же пожалел о своих словах. Пётр рванулся вперёд и приподнявшись опёрся на локоть устремил взгляд полный боли на Кузьму.

– Москву?

– Да это слух. Неправда, наверное. – Поспешно добавил Кузьма. Пётр бессильно опустился на место. Эта вспышка отняла у него последние силы.

– Пиши письмо…Кузьма, – после долгого молчания хриплым голосом прошептал Пётр, – пиши,…что я желаю…продолжать службу…отечеству. Отправь…гонца к… генералу Уварову. Он похлопочет,…чтобы скорей…получилось. Напиши,…что мне всё одно,…где служить.

– Напишу, напишу. – Успокоил разволновавшегося Петра, Кузьма. – А ты отдохни. Сил надо набираться на войну идти.

Он не стал рассказывать о том, что три недели назад, едва наметилось улучшение состояния Петра, уже написал и именно Уварову. Кузьма знал о необычно тёплом отношении генерала к Петру. Поэтому и решил известить его о ранении Петра.

– Верно… Кузьма.

– Чего?

– Ты…когда в последний раз видел…Анастасию?

– Опять Анастасия? – Кузьма с раздражённым видом заходил по комнате, – мало было тебе от неё бед, так ещё захотелось…

– Кузьма…

– Весной. Как раз перед своим уходом и увидел, – хмуро поглядывая на Петра, ответил Кузьма.

– Какая она…стала? Изменилась,…наверное. Я её почти…год не видел.

– Она счастливая и довольная. И твой отец тоже. Забудь о них и выздоравливай. Набирайся сил. Даст бог, свидитесь. Тогда сам обо всём и спросишь…

В голосе Кузьмы отчётливо прослушивались злые нотки. Он до сих пор не мог их простить за несправедливое отношение к Петру.

– Нет,…Кузьма. Я не вернусь домой…никогда.

– Может оно и к лучшему! – пробормотал Кузьма.

Пётр затих. Кузьма некоторое время прислушивался к ровному дыханию Петра, а потом бесшумно прошёл к иконе, что стояла в углу комнаты и опустившись перед ней на колени прошептал:

– Божья матерь…кланяюсь тебе за милость твою до самой земли!