Хотя я родилась в 1970-е, но умудрилась вырасти, не зная вкуса сырного фондю. Представьте мою ситуацию: у папы был повышенный холестерин, мама воздерживалась от сыра – и вы поймете, почему я упустила этот культурный феномен.

Вероятно, именно по этой причине ясным летним утром я очутилась во Французских Альпах на высоте шестидесяти пяти тысяч футов в поисках истоков фондю. Как и во всех кулинарных историях, первопричина – основные ингредиенты. В нашем случае – сыр: большие круги созревшего Бофора из коровьего молока, произведенного на дальних лугах. Я взяла напрокат «Смарт» и погнала его по извилистой горной дороге, разыскивая шале, в которых варят сыр, а также стада коров, пасущихся на цветущих зеленых лугах Савойи. (Хотя фондю почти всегда едят зимой, я решила побывать в регионе летом, поскольку Бофор делают в самые теплые месяцы года.)

Во Французских Альпах в ходу высотные отметки. Названия деревень отличаются цифрами: Куршевель 1300, Куршевель 1650, Куршевель 1850, что означает количество метров над уровнем моря. Местные жители произносят их с утонченностью и истомой – Courchevel mille trois cents, Courchevel mille six cent cinquante, Courchevel mille huit cent cinquante – диковинные звуки перекатываются во рту и трудно даются человеку, все еще непривычному к французскому счету (такому, как я). Расположенные вдоль шоссе дорожные знаки напоминают романы Джеки Коллинз: Мегев, Шамоникс и Валь-д’Изер – сразу представляешь дорогие отели и теплые меха, которыми согреваются после горнолыжных вылазок.

Высоко в Альпах даже в разгар лета атмосфера зимняя.

Дело не только в том, что температура значительно ниже, чем в долине, а воздух – разряженнее, но также и в антураже: шале цвета горячего шоколада с покатыми крышами, пустые горнолыжные подъемники, возвышающиеся над покрытыми травой склонами, а на горизонте – знаменитая громада Монблан, вершина которой даже в конце августа покрыта снежным кольцом.

Я старательно вписывалась в крутой поворот между 1300 и 1650, двигатель машинки размером с лэптоп работал на пределе своих возможностей. Слева от меня промчался седан «Рено» с коротким газующим рыком, и я с завистью проводила его глазами. Не в первый раз я ругала себя за неспособность водить автомобиль с механической коробкой передач: я всегда попадаю в историю с этими драндулетами и развалинами с коробкой-автоматом, которые предлагаются в прокатных агентствах.

На отметке 1850 асфальтированная дорога закончилась, и я свернула на грязную колею, виляя по спускам, которые зимой превращаются в один из всемирно известных горнолыжных курортов. В левой руке я сжимала клочок бумаги, на котором нацарапала не вполне ясные навигационные указания, выданные мне по телефону местным alpagiste — сыроваром. Через полчаса я должна была встретиться с ним в его домике-сыроварне. Если, конечно, мне удастся его найти. В моей вспотевшей от волнения ладони вырванный из блокнота листок намок, слова уже трудно было различить: «Направляйтесь к ресторану Belvédère». Я попыталась оценить расстояние. Вокруг были сосновый лес и луга с бледно-зеленой травой, бабочки, порхающие над цветами, острые зубцы гор, такие близкие, что я боялась зацепиться за них оборкой своего летнего платья. Никакого указателя.

Поторапливая себя, я подпрыгивала на кочках, несясь по грязной дороге так быстро, как только могла. На развилке я наконец заметила деревянную табличку, терявшуюся на фоне пейзажа; из-за паники мое восприятие обострилось, и мне удалось различить надпись мелким шрифтом: «Belvédère, 5 Км».

Повеселев, я повернула в направлении стрелки. «Вот видите! – думала я. – Я гениальный штурман! У меня еще куча времени!»

Но я не успела в полной мере насладиться триумфом, обнаружив, что догоняю другую машину. Она пробиралась по дороге с дотошной медлительностью, практически останавливаясь перед каждой крохотной ямкой. Метр за метром. Вот она взбирается на малюсенький бугорок – загораются стоп-сигналы. Дюйм за дюймом. Это был серебристый «Фольксваген Жук» с откидным верхом, современная модель, с грязным задним стеклом и швейцарскими номерами. Внутри была пара, мужчина и женщина, которые, судя по невероятной любви, которую водитель испытывал к педали тормоза, либо страдали иррациональным страхом повреждения лакокрасочного покрытия, либо были наняты моими врагами, чтобы свести меня с ума.

Время шло. Я подумывала обогнать «Жука», но дорога была слишком узкой. Я чувствовала, что брешь в моей пунктуальности разрастается. Я уже опоздала на десять минут. Двадцать минут. Полчаса. Мои пальцы свело судорогой от желания протянуть руки сквозь ветровое стекло и свернуть водителю шею.

Вдали появился еще один автомобиль, двигающийся к нам навстречу на низкой скорости, которая по сравнению с нашим черепашьим шагом казалась головокружительной. Подъехав ближе, он превратился в черный забрызганный грязью грузовик. За рулем я увидела мужчину, на соседнем сиденье – маленького мальчика, подпрыгивающего на кочках, а в кузове – закрепленный ремнями контейнер с молоком. Сколько еще перевозчиков молока встретится мне на этой богом забытой дороге? Но вот грузовик оказался прямо перед нами. Перед моими глазами два автомобиля станцевали импровизированную джигу – двигались вперед-назад, пока им не удалось разъехаться, – затем на несколько секунд остановились бок о бок (при этом водители обменялись парой фраз), и наконец «Жук» пополз дальше. Я затормозила перед грузовиком и опустила окно.

«Bonjour!» — сказала я, вытягивая шею, чтобы оказаться на одном уровне с водителем.

Мужчина с обветренной кожей и небритыми щеками поднял руку и поприветствовал меня: «Мадам Ма?»

«Oui?» – Ну и ну. Откуда он знает мое имя?

«Je suis desolé, mais…»

Это был alpagiste. Он сказал, что его вызвали вниз, чтобы срочно привезти сыр. Даже в моем расстроенном состоянии я задалась вопросом, в чем конкретно заключается эта сырная необходимость.

«Я ждал вас», – сказал он.

«Je sais… j’étais…» начала я и остановилась. Я не смогла бы объяснить то, что произошло, даже по-английски.

Он пожал плечами: – «Я вернусь через несколько часов. Вы можете поговорить с моей женой. Она все еще там». – Махнув рукой, он нажал на педаль газа. В зеркале заднего вида я наблюдала за тем, как его грузовик затрясся вниз по плохой дороге.

На вершине горы я увидела деревянное здание горнолыжного подъемника – с покатой крышей, неосвещенное, с закрытыми ставнями. Внутри болтались пустые кабинки. Рядом стоял ресторан «Belvedere» с широкой террасой, отделанный панелями темного дерева. На парковке я заметила автомобиль своих заклятых врагов – «Фольксваген Жук», как ни в чем не бывало вписавшийся в парковочную разметку. Его владельцы, вероятно, изучали обеденное меню на солнечной террасе ресторана.

В некотором отдалении стоял маленький каменный домик, низкий и прямоугольный, с толстой деревянной дверью и без окон. Возможно, это и есть летнее шале-сыроварня? На съезде к основной дороге я увидела знак с надписью: VENTE DE FROMAGE — сыр на продажу. Когда я вышла из машины и подошла к двери, поджарая черная овчарка вскочила и залаяла. Я сделала еще несколько шагов вперед, собака залаяла громче, затем лай перешел в рычание. Я испробовала все трюки, которые знала: ласково заговаривала с ней, делала вид, что ищу в сумочке лакомство (хотя маловероятно, что собака приняла бы скомканную тряпочку за свиную кость).

Хвост собаки был опущен, а уши прижаты: это был пастуший фермерский пес, преданный своему хозяину и настороженно относящийся к незнакомцам.

Пес ходил передо мной по границе охраняемой территории. Я шагнула по направлению к шале, и он оскалился. Шаг назад, и он перестал рычать. Несколько шагов назад, и он снова лег в тени трактора, но голову не опустил, продолжая следить за мной.

Я приехала, чтобы узнать о сыре Бофор – основном ингредиенте савойского фондю, об альпийских шале, в которых его готовят, о лугах, поросших сладкой зеленью, душистыми травами и ароматными цветами. Вместо этого я стою, не смея отойти от машины. Я беспомощно смотрела на склон, поросший пурпурными дикими цветами, в обрамлении величественных гор и ясно-голубого неба. Но когда с ледников подул легкий ветер, трава дрогнула, и я почувствовала озноб, несмотря на солнце, обжигающее мои плечи.

Восемь месяцев назад я попробовала свое первое сырное фондю, тягучее и тающее, приятно согревающее изнутри. Был январь – один из тех холодных сырых парижских вечеров, когда чувствуешь себя как в холодильнике. Я только что вернулась из теплых объятий Южной Калифорнии, куда ездила на рождественские каникулы к своим родителям. Декабрь в округе Ориндж был такой же, как и в детстве, – неизменно солнечный, но почему-то я почувствовала некоторую неестественность ситуации, наряжая рождественскую елку в сарафане. Видимо, я слишком много зим провела в других местах. Скорее всего, проблема была во мне: надо мной висело серое хмурое облако моей тоски по Кельвину, который становился все более серым, когда мы одновременно открыли наши подарки перед экранами ноутбуков, и все более хмурым, когда мы сели за праздничный стол в тысячях миль друг от друга. За столом у моих родителей индейка показалась мне суховатой, а начинка – пресной (ведь со мной не было моего мужа), но я глотала как можно быстрее, пряча от мамы тревогу в своих глазах, чтобы не растревожить и ее.

Приятно было снова оказаться в родительском доме: ночевать в своей детской, утешаться отцовским острым тофу и безлимитным доступом к кулинарным телешоу; приятно также было поручить заботу о стирке моего белья горничной родителей. Но жизнь здесь казалась нереальной, как будто я очутилась в параллельной вселенной, где я все еще была подростком с выглаженными футболками, запретом на поздние возвращения и отсутствием личной жизни. К Новому году мне уже хотелось обратно в Париж. Я была готова снова взять на себя бразды правления повседневностью, вернуться в нашу квартиру, которая, несмотря на сквозняки и протекающие трубы, была моим домом. Я соскучилась и по самому Парижу – даже по холодному, темному, морозному Парижу, в котором солнце если и выходило из-за туч, то лишь на пару часов в день. Находясь в Париже суровой североевропейской зимой, чувствуешь себя членом закрытого клуба – пусть это и клуб отчаянных, лишенных света и шмыгающих носом, с постоянно промокшими ногами и глазами, блестящими от лихорадки.

Один неоспоримый бонус бодрящих температур – это зимнее меню.

Вернувшись в Париж, я приготовила суп из мягкого пастернака и бугристого корня сельдерея, а еще купила килограмм клементинских апельсинов, чтобы порадовать свои вкусовые рецепторы и оживить цветовую гамму на кухне. На рынке появились устрицы, пойманные в холодных океанских глубинах, и морские гребешки, пестреющие в нежно-розовых раковинах, вполне пригодных для Венеры Боттичелли. Тающий снег струился грязными ручьями по городским сточным канавам, а сытные блюда, такие как кассуле, беф бургиньон и шукрут, казались уместными как никогда раньше.

Промозглым вечером, в сгущающихся к четырем часам пополудни сумерках, по мостовым, влажно поблескивающим в свете желтых уличных фонарей, я направилась в гости к Елене и ее мужу Стефану, устраивавшим для друзей ужин с фондю. Этот вечер был создан для тостов с маслом и кружкой томатного супа перед телевизором, но предложение отведать авторское фондю Стефана выманило меня из дома. В качестве дипломатического представителя Швейцарии в нашей скромной компании, он был занят на кухне: натирал два толстых чугунных эмалированных горшочка срезом чесночного зубчика и заполнял их смесью тертых швейцарских сыров со столовой ложкой кукурузного крахмала, стопкой белого вина и каплей кирша.

«Это все? – Я заглянула внутрь. – Секретного ингредиента нет?»

«Это все. – Он поставил горшочки на плиту и убавил пламя до минимума. – Секрет в сыре».

Когда сыр расплавился, Стефан зажег кусочек топлива «Sterno» под металлической горелкой из набора фондю, и тоненькие языки пламени поманили нас к столу. Мы уселись, держа в руках специальные вилки для фондю, и он тут же принес из кухни в гостиную оранжевые, с круглыми ручками горшочки под названием caquelon, внутри которых булькал расплавленный сыр. Мы окунали кубики зачерствевшего багета в эту смесь и перемешивали ими сыр, чтобы густая смесь не застывала.

«Осторожно, – сказала Елена, изящно орудуя вилкой с длинной ручкой. – Если твой кусок хлеба упадет, то должна будешь выпить свой бокал до дна».

Я перенесла кусок хлеба из сырного горшочка в свою тарелку и осторожно попробовала его. Сыр был горячий, как лава, мягкий и кремовый, похожий на сливочное масло, с ореховой ноткой и опьяняющим послевкусим. Мы окунали и прокручивали кусочки, прихлебывали особое швейцарское белое вино под названием «Fendant» и кирш из маленьких рюмок. Стефан следил за тем, чтобы наши бокалы были наполнены.

«Ты ни в коем случае не должна пить воду, когда ешь фондю. – Его тон был очень угрожающим. – Годится только кирш или вино «Fendant», или травяной чай для детей. Другие напитки вызовут образование огромного шара из сыра в твоем желудке». Я засмеялась, а он предупредил меня: «Я серьезно, однажды я так сделал и после этого был gravement malade».

Я сделала еще глоток кирша на всякий случай.

Хотя сначала казалось невозможным, что шесть человек способны поглотить порядка пяти фунтов расплавленного сыра, но, погрузившись в беседу и купая кусочки хлеба, мы смеялись и ели до тех пор, пока густая булькающая смесь практически не исчезла. Я передала Елене корзинку с хлебом и ждала, когда она окунет в фондюшницу один из последних кусочков. Видимо, фондю больше, чем любое другое блюдо, подходит для теплой компании и способствует желанию делиться.

На дне горшочка осталась корочка сыра, ставшая золотистой на огне.

«La religieuse,– сказала Елена трепетным тоном. – Это самое вкусное». У меня возникло ощущение, что если бы не долг вежливости, она бы соскребла ее и с удовольствием съела все сама. Но, будучи хорошей хозяйкой, она тщательно разделила тонкую хрустящую сырную лепешку между гостями. Она с хрустом растворилась у меня во рту.

Если вам интересно, в швейцарских домах – и, возможно, также во французских – за сырным фондю не следует шоколадное фондю, и неважно, что на столе уже лежат длинные вилки, а горелки Sterno зажжены. Более того, если вы даже в шутку предложите это, то подтянутый хозяин-альпинист бросит на вас разоблачающий взгляд, говорящий: «Вот почему американцы страдают ожирением». Вместо этого мы завершили трапезу ломтиками ананаса – яркий тропический контраргумент молочному жиру, который мы только что употребили.

«Говорят, что ананас помогает сыру усваиваться», – сказала Елена.

Французская одержимость вопросами переваривания пищи может сравниться, пожалуй, только с китайской.

Они избегают всего того, что может затруднить деликатный процесс, плохо отзываются о холодных напитках и кубиках льда и приветствуют горячие травяные настои и минеральную воду с газом. В некоторых семьях детям запрещают пить воду во время еды, потому что они могут заглотить слишком много воздуха. И хотя никто из сидящих за столом не был французом, пищеварение было настолько распространенной манией во Франции, что невозможно было не нахвататься сложившихся убеждений и предрассудков. Я и сама частенько получала взбучку от очередной пожилой дамы в связи с беззаботным употреблением мной льда.

После ужина я завернулась в длинный шарф и объемный пуховик и вышла из теплой квартиры Елены и Стефана, направившись к станции метро. Зимний уличный воздух покалывал щеки, но не беспокоил меня – мне было тепло, как будто многослойная одежда сохраняла внутри меня жар расплавленного сыра.

Несколько недель спустя у меня появился еще один шанс пофилософствовать на тему пищи телесной и духовной. Я пригласила к себе в гости друзей на лепку пельменей в честь китайского Нового года. Друзей? Честно говоря, я не была уверена, как их охарактеризовать.

Мой круг общения практически не расширился с того времени, как Кельвин уехал, а было это десять месяцев назад. Частично это объясняется моей врожденной стеснительностью, но также и тем, что я испытывала чувство вины, если веселилась в то время, когда он служил в зоне военных действий. Не истолкуйте превратно – я не была отшельницей. Мы с Еленой регулярно встречались за ланчем, с коллегами по библиотеке я выпивала вечерний verre, а Дидье и Ален всегда были рады меня видеть и не жалели для меня кофе в «Le Mistral». И все же, будучи полностью честной с собой, я должна была признать, что нередко испытывала одиночество.

Одно время я не могла дождаться выходных, чтобы устроить себе выход в свет, а сейчас это были дни моего уединения. По воскресеньям я одна ходила в кино, отправляясь в кинотеатр вслед за появлением рекламных роликов к новому фильму и втискиваясь на последнее свободное место в середине ряда. В компании своего фотоаппарата я изучала блошиный рынок в Сент-Уане, разглядывая античную кухонную утварь – отполированные медные чайники, толстостенные горчичницы, старинные деревянные доски. Продавцы ютились рядом со своими палатками на складных стульях, были тепло одеты и курили; иногда я задавала им вопросы, просто чтобы потренировать свой французский. Я выискивала новые кондитерские магазины, покупая на пробу один célair au chocolat или один фигурный кекс в форме ракушки, который приносила домой и ела два дня. Я много ходила пешком и во время своих прогулок пыталась впитать в себя Париж – как для себя самой, потому что не смогу жить здесь всегда, так и для Кельвина. Я запоминала забавные разговоры и красочные моменты, чтобы потом пересказать их ему и разнообразить его монотонные дни; кроме того, я надеялась, что смогу поделиться с ним своими открытиями, когда он вернется. К сожалению, мысли о нем делали меня еще более одинокой.

В метро я обратила внимание на молодую женщину, которая смеялась, перебрасываясь с кем-то эсэмэсками, и почувствовала внезапную тоску по своим друзьям из Нью-Йорка, по нашему частому веселому обмену искрометными сообщениями. Я скучала также и по своим пекинским друзьям – по всем, с кем я успела сблизиться в разные периоды своей жизни. Я, наконец, осознала, что мое желание иметь друга-женщину не было связано с отсутствием Кельвина. Даже если бы он был рядом, мне бы все равно не хватало подруги – но я бы проигнорировала это чувство, приглушила его, заказывая столик на двоих в новом ресторане.

Но Кельвина не было рядом. И когда передо мной возникла перспектива провести еще один тихий выходной, я решила, что пора перестать быть терпеливой или пассивной, или замкнутой. Я решила, что пора действовать.

Но что предпринять? Как люди находят друзей в этом городе? Я слышала, что парижане неприветливы, что они обзаводятся сетью социальных контактов в студенческом возрасте и обходятся ими всю оставшуюся жизнь, – возможно, так оно и было. Но я даже и не надеялась найти друзей среди французов. Мне вполне подходили экстравертированные американцы или энергичные австралийцы, ну, или хоть кто-то, с кем мы говорили бы на одном языке и разделяли увлечение кулинарией.

Конечно же, как всегда, все сводилось к еде.

Раньше я об этом не упоминала, но все время, пока жила в Париже, я вела кулинарный блог. Это было достойным предлогом, для того чтобы есть, исследовать и фотографировать. Я продолжала его вести, несмотря на то что его никто не читал (кроме Кельвина и – крайне редко – моего отца). Но если аудитория блога состоит из двух человек и оба они – члены твоей семьи, есть ли в нем смысл?..

Однажды я написала пост о «Кришна Бхаван», крошечном индийском ресторане вегетарианской кухни недалеко от Gare du Nord, где подают блинчики досаи, фаршированные картофелем с карри, вместе со жгуче-острым соусом Самбар из чечевицы. Тогда я этого не знала, но статьи в блоге об открытии ресторанов этнической кухни в Париже были отличной приманкой для экспатов. К концу дня некто по имени Колетт оставил комментарий с благодарностью за рекомендацию. Незнакомец читал мой блог!

Как я вскоре обнаружила, читая ее блог, Колетт была американкой, шеф-поваром в кондитерской и жила в Париже со своим мужем. Ей нравилась региональная французская кухня и традиционное пиво, а также готовить обеды из продуктов, входящих в ее корзину CSA. Все это я находила в меру интересным, но закладку на ее страничке сделала из-за ее оды супу с пельменями сяолунгбао. Я обожала супы с пельменями, с этими маленькими круглыми мешочками, заполненными свиным фаршем и таящими в себе дополнительную порцию бульона, – после четырех лет, проведенных в Китае, я скучала по ним. А сейчас я нашла кого-то, кто не только знал о супах с пельменями – редкость для Франции, – но и – как ни удивительно – самостоятельно их готовил.

Не дав себе возможности оценить разумность этого шага, я отправила Колетт электронное письмо:

«Не хотели бы вы с Нэйтом, – Нэйт был муж Колетт, о котором я узнала из ее блога, – зайти ко мне в гости в субботу вечером и приготовить суп с пельменями?»

После того как я нажала «Отправить», сомнения закрались мне в душу. Я действительно только что пригласила к себе домой двух незнакомцев? А что, если они убийцы? А что, если они аферисты, которые заманивают молодых женщин, притворяясь, что им нравятся супы с пельменями? Что, если они даже не знают, как пользоваться китайскими палочками?

Через пару часов Колетт ответила. «Звучит замечательно! – писала она. – Что мне принести? Как насчет мясного бульона из свиной ножки? Мы можем ее использовать для супа».

Я не просто принимала у себя двух потенциальных убийц с топорами. Я принимала у себя двух потенциальных убийц с топорами, и последним блюдом, которое я попробую, будет бульон из свиной ножки. Это будет либо катастрофа, либо самое лучшее китайское блюдо, с тех пор как я переехала в Париж.

Второй раз я пробовала сырное фондю во время неистовой августовской жары. Я уехала в Аннеси, столицу региона Верхняя Савойя, чтобы продолжить свое исследование фондю. Я была настолько поглощена изысканиями, что рекордно высокая температура не удержала меня от заказа большого горшочка расплавленного сыра, и я ела его до тех пор, пока из моих пор не потекло сало. Меня не остановили ни липкая влажная пленка, обволакивающая город, ни скептическое удивление хозяйки гостиницы «B&B», когда я попросила порекомендовать ресторан, в котором подают фондю.

Чтобы противостоять жаре, ресторан «Le Fréti» переместил все столики и стулья на улицу, на соседнюю площадь, окруженную средневековыми домами. Я присоединилась к толпе туристов – потому что, согласитесь, только туристы способны есть фондю в месяц, в названии которого нет буквы «r», – и вдохнула слегка токсичный запах Sterno. Когда подали оранжевый горшочек caquelon с булькающим в нем сыром, я нанизала кусочек хлеба на вилку и, не торопясь, окунула его. Фондю атаковало мое небо сливочным вкусом и оставило после себя легкий винный аромат. Но после нескольких погружений в горшочек я уже не могла остановиться. Блестящий пот тонкой пленкой покрыл мой лоб, желудок скрутило в быстро затягивающийся узел. Нет, я не выпила ни одного глотка воды во время еды (я не настолько сошла с ума). Просто опытным путем было установлено, что девяностоградусная жара побеждает желание поесть слегка булькающий плавленый сыр.

На следующий день я спросила у Даниэля Монбейяра, ел ли он когда-либо фондю в такую жару. Он возглавляет «Petit Mont Blanc», группу деревенских жителей, объединившихся для выращивания скромного стада тарентазийских коров и варения сыра Бофор.

«Jamais», – ответил он, глянув так, как будто на меня следует надеть смирительную рубашку.

Мы сидели на патио у Монбейяра в местечке Куршевель Сен-Бон. Герани переполняли оконные ящики – яркие всплески цвета на фоне стен его шале из светлого дерева. В маленьком саду в клетках обитала семья серых кроликов, издающих постоянное тихое похрустывание (да, он выращивает их, чтобы съесть). Громадные медоносные пчелы посещали бутоны склонившихся роз, а на колючем кусте чернели последние в этом году ягоды ежевики. Это был точь-в-точь пряничный домик, где хозяйствуют энергичные бабушка и дедушка, которые заготавливают баночки домашнего джема, да и вообще мастера на все руки. Пока мы с Монбейяром обсуждали подробности приготовления сыра Бофор, плакала его маленькая внучка, не желавшая спать днем в доме.

«Petit Mont Blanc», коллектив жителей деревни Сен-Бон, управляемый Монбейяром, нанял небольшую группу alpagistes ухаживать за их стадом коров. В течение летних месяцев alpagistes пасут коров на разнотравных альпийских пастбищах, поднимаясь с 1150 метров над уровнем моря до 2160 и потом до 2500 метров. У общины есть шале на каждом уровне, где дважды в день alpagistes варят сыр из свежего молока.

Процесс выпаса коров на летних альпийских лугах и производства сыра из их молока называется alpage. Эта традиция уходит корнями в Средние века. Монахи-цистерцианцы из соседних горных монастырей – в частности из аббатства Тамье рядом с Альбервилем – первыми начали этот процесс. Они выкорчевали хвойные деревья и кусты можжевельника, рододендрона и голубики и организовали высокогорные пастбища для скота, а позднее засадили поля пшеницей и рожью. Несколько веков спустя, в 1930-х годах, эта территория была засеяна другой высокорентабельной культурой: лыжниками, привлеченными бескрайними горизонтами склонов без деревьев.

«Регион беден с гастрономической точки зрения, но богат благодаря туризму», – сказал Монбейяр.

Сыр, произведенный на этих альпийских пастбищах, был способом сезонного сохранения молока, продовольственным запасом и спасением от голода в регионе, где долгие зимы препятствовали получению достаточного урожая зерновых. Сначала монахи делали сыр, который назывался «vachelin», но к началу семнадцатого века местные жители уже импортировали сыроваренные технологии из Грюйера в Швейцарии. Получившиеся в результате большие круги сыра, называемые grovire на местном диалекте, хорошо переносили транспортировку и оставались свежими длительное время, благодаря чему такой сыр стал первым кандидатом на экспорт. Сыр стал основой местной экономики. Его берегут для экспорта, а сами горцы имеют возможность насладиться результатами своего труда только по особым случаям. В 1865 году grovire переименовали в Бофор в честь Beaufortain, одной из трех Савойских долин, производящих сыр.

Фондю считается plat du pauvre и изначально представляло собой способ употребления кусочков твердого, потрескавшегося или непривлекательного сыра. На самом деле большинство савойских региональных блюд частично состоит из расплавленного сыра, будь то тартифлет (ломтики картофеля с кусочками бекона, сливками и расплавленным сыром Реблошон) или раклет (расплавленный сыр с ломтиками картофеля).

Конечно, качество вашего фондю зависит от качества сыра.

Если вы родом из Савойи, как Даниель Монбейяр, то вы будете использовать только савойский сыр. В швейцарском фондю используют только швейцарский сыр, во франш-контийском фондю – только сыр из франш-конте, в штате Висконсин в фондю положат только сыр из барсучьего штата и т. д.

В 1950-х годах, после многовекового успеха, производство и экспорт Бофора пошли на спад. Работа alpagiste, подразумевающая необходимость находиться в течение полугода в примитивных горных хижинах и вставать в 3 часа утра для утреннего доения, стала привлекать все меньше молодых людей. Поголовье альпийских коров сократилось, сыр почти исчез.

В 1961 году группа местных жителей объединилась для создания сырного кооператива. Они объединяли молоко от коров из нескольких стад с альпийских угодий, чтобы получить достаточное количество для коммерческого сыроварения. В 1986 году продукции был присвоен престижный ярлык AOC (appellation d’origine contrôlée). В настоящее время семь ассоциаций в регионе производят более пяти тысяч тонн сыра Бофор ежегодно. «Принц Грюйеров», как в восемнадцатом веке его назвал французский философ, кулинар Брийя-Саварен, заново утвердил свое место в мире.

Уже несколько столетий Франция защищает подлинность наименований производимой на ее территории пищевой продукции. Система AOC зародилась в 1411 году, когда Чарльз VI постановил, что сыр Рокфор может выдерживаться только в пещерах региона Рокфор. В наши дни Национальный институт происхождения и качества продукции, филиал французского министерства сельского хозяйства, контролирует торговые марки и обеспечивает применение законодательства, гарантируя, что конкретный продукт был произведен в конкретном терруаре в соответствии с конкретными традиционными проверенными веками условиями.

Ассоциация по защите сыра Бофор регулирует производство сыра Бофор из штаб-квартиры на окраине Альбервиля. Штаб представляет собой трехэтажное офисное здание с крышей шале. Парковку украшает статуя коровы в натуральную величину. В своем кабинете (к сожалению, там не было сыра) Максим Мателен, директор по связям Ассоциации с общественностью, описал cahier des charges, или инструкции по производству сыра Бофор, как «самые exigeant среди всех апелласьонов».

Чтобы понять принципы применимого законодательства, мне сначала необходимо было узнать о типах сыра, которые находятся под защитой Ассоциации: Beaufort d’Été и Beaufort d’Alpage. (Он не упомянул третью разновидность: Beaufort d’Hiver, бледный и мягкий, сделанный из молока зимующих коров, питающихся сеном, – серьезные ценители сыра относятся к нему без особого пиетета.)

Семь кооперативов в регионе производят летний Бофор. Это крупный тяжелый сыр полупромышленного назначения – единственный, который можно произвести только из молока коров тарентазийской или абонданской породы, питающихся травой с летних альпийских пастбищ. Как и все сыры Бофор, он имеет характерное углубление, образованное плотной кольцевой формой, которая используется для производства кругов сыра. Бофор летний имеет кремообразную мягкую текстуру и вкус, напоминающий жареный фундук. Но это не Принц Грюйеров. Это название относится только к Бофору альпийскому – сыру, изготовленному по строжайшим инструкциям.

Вот четыре правила, которые применяются к сыру «Бофор альпийский»:

1. Его варят только на большой высоте над уровнем моря.

В течение лета с июня по октябрь коровы должны пастись на пастбищах на высоте выше пятнадцати тысяч футов. Получившийся сыр должен быть сварен на месте сразу после доения в специальных шале на той же высоте. Когда стадо съест всю траву на одной высоте, оно поднимается выше в горы, где на каждом уровне есть отдельные шале.

2. Каждый круг сыра делают из молока одного стада.

Коровы одного стада пасутся вместе на одном и том же пастбище с дикими травами, которые придают определенный аромат молоку. В результате каждый из сыров alpagiste имеет отличительный вкус.

3. Техники сыроварения трудоемкие и традиционные.

Медные шпарильные чаны, деревянные, скрепляющие формы и марля из чистого льна – вот те инструменты, которые используются для приготовления сыра. Alpagistes пастеризуют, сгущают, отделяют и отжимают сырную массу (все это делается вручную), используя тот же метод, что и два столетия назад.

4. Ассоциация требует уважения.

Да, это саморегулирующая организация, обеспечиваемая взносами от alpagistes, но Ассоциация – это как крестный отец. За ней всегда остается последнее слово.

Группа экспертов все лето ездит по шале, в которых варят сыр, следит за исполнением стандартов cahier des charges и собирает образцы молока для тестов в лаборатории Мезон де Бофор. Звучит серьезно, но так оно и есть – один неверный шаг, и фермер-производитель сыра может потерять право ставить на своей продукции знак АОС.

Такое происходит даже чаще, чем можно представить. Например, помните то недоступное сырное шале, которое ревностно охранялось овчаркой? Оказалось, что alpagiste недавно потерял свой статус АОС, – об этом я узнала позже во время моего визита в этот регион. Я так и не выяснила, почему это произошло. Может быть, причина была простая: например, Ассоциация поймала его на том, что вместо чистого льна он использовал марлю из хлопкового волокна. Или, может быть, он настолько устал от правил, что решил отказаться от АОС и варить сыр на собственных условиях. Эксперты Бофора разговаривали о нем приглушенными голосами, и мне подумалось, что, возможно, был скандал. Тогда понятно, почему он в последнюю минуту отменил интервью и внезапно уехал в долину, оставив свою собаку отгонять непрошеных гостей.

День П – значит День Пельменей – приближался, а я до сих пор не выяснила, являются ли мои гости серийными убийцами.

«Я уверен, что они нормальные, – сказал Кельвин, когда мы говорили по скайпу. Я вздохнула с облегчением, но он продолжил: – Просто не забудь отправить мне письмо, когда все закончится, чтобы я знал, что ты еще жива».

Я думала отказаться, но тогда я бы выглядела глупо. Я не хотела, чтобы Колетт и Нэйт считали меня сумасшедшей, даже если я и считала их таковыми.

В итоге я позвонила Елене: «Ребята, есть ли у вас планы на вечер воскресенья? – Я пыталась сохранять уверенный тон, когда рассказывала ей, что пригласила на ужин двух незнакомцев. – Вы не хотели бы прийти и полепить пельмени со свининой? То есть я знаю, что ты вегетарианка, но…» – Я была абсолютно уверена, что Елена считает пельмени из свинины негодными к употреблению.

«Я люблю пельмени из свинины! Именно поэтому я сделаю для тебя исключение».

«Действительно? Ты не ешь мясо, кроме как в пельменях из свинины?» – Я не собиралась спорить, но ее логика немного озадачила меня.

«Что я могу сказать? – засмеялась она. – Я еврейская девушка из Верхнего Вест-Сайда. Я люблю пельмени. Рассчитывай на меня».

Вот почему мы стали друзьями.

В пятницу днем мы с Еленой посетили тринадцатый округ, в котором приземистые здания в советском стиле перемежались с магазинами в стиле Османа, где в витринах красовались жареные утки, а в кафе подавали чай с пузырьками «Bubble tea» и сэндвичи Бан-ми. В путеводителях это место называют Чайнатауном Парижа, но мне оно кажется более многонациональным: языки, многие из которых я не узнаю, смешиваются в вавилонской какофонии, а ряды ресторанчиков подают блюда из всех уголков Юго-Восточной Азии.

Около отворота во двор рядом с крытой автостоянкой находилось наше место назначения: азиатский супермаркет «Tang Frères». Мы раздвинули полосы прозрачного пластика в дверном проеме и вошли в лабиринт бакалейных рядов, где царят азиатские старушки, ничуть не уступающие в свирепости своим французским сверстницам. Они поцарапали мне каблуки своими тележками для покупок, оттолкнули меня локтями от самых лучших манго, протиснулись вперед меня к мясному прилавку. Я доверху загрузила свою корзину темным соевым соусом, сушеными грибами шиитаке, замороженными заготовками теста для пельменей, свежим имбирем, луком-шалот, тофу – ингредиентами, которые невозможно найти в пафосных магазинах левого берега недалеко от моего дома. Мы с Еленой бродили в отделе фруктов и овощей, рассматривая горькие дыни с бугристой кожурой, зеленые пучки листовых китайских овощей, бледных серовато-зеленых баклажанов размером с шарик жевательной резинки. Магазин напомнил мне вьетнамские супермаркеты времен моего детства, где привычные ингредиенты были нагромождены рядом с экзотическими. Но здесь было еще меньше места, а узкие ряды, обозначенные табличками на французском языке, пестрели ценами в евро.

Расплатившись, мы с Еленой с тревогой посмотрели на объемные сумки. Пластиковые пакеты вреза́лись мне в руки, пока мы шли несколько кварталов до метро, вверх и вниз по лестницам, ехали на двух поездах с пересадкой. Когда я добралась до дома, у меня был соблазн бросить их в прихожей и оставить до следующего дня. Вместо этого я заставила себя распаковать их, положить тофу и овощи в холодильник и поставить тяжелые бутылки с азиатскими соусами на кухонную стойку. Затем я рухнула на диван, уставшая настолько, что сил нервничать по поводу завтрашнего вечера у меня уже не было.

На следующий день Елена пришла за 45 минут до Колетт и Нэйта, как мы и планировали. «Стефан сказал, что заглянет позже», – сказал она, и у меня в голове снова стала прокручиваться вся моя жизнь. Мы начали чистить морковь и поставили набухать сушеные грибы для вегетарианской начинки пельменей, и тут раздался дверной звонок. Мы с Еленой переглянулись. Позвонили снова.

«Ты хочешь, чтобы я открыла?» – Она вытерла руки кухонным полотенцем.

«Нет, нет. Все в порядке». – Я положила нож и пошла открывать дверь. Там стояла Колетт – точь-в-точь такая же, как на фото в своем блоге, а рядом с ней переминался с ноги на ногу молодой человек с редеющими волосами и в рубашке в клетку. Они неловко улыбались и выглядели очень по-американски.

«Вы Анн?» – спросила Колетт, пригладив свои короткие каштановые волосы.

«Привет! Заходите! Может, вам пива?»

«Мы принесли бульон из свиной ножки!» – Она держала пластиковый контейнер, заполненный густой массой, которая слегка покачивалась.

На кухне я представила им Елену (которая слегка побледнела, когда увидела банку с желеобразной массой), и мы разделили обязанности. Колетт начала замешивать тесто для пельменей, пока Нэйт измельчал имбирь и чеснок для свиного фарша. Тем временем Елена начиняла вегетарианские пельмени, а я скакала между ними, помогая найти кухонные принадлежности и ингредиенты. Колетт и Нэйт не похожи на психопатов, подумала я, – с другой стороны, мы еще почти не разговаривали.

Но вскоре все выпили по паре бокалов пива и начали оживленные дебаты о том, сколько желированной массы нужно добавить в заправленный свиной фарш. Мы соорудили самодельную пароварку, используя большой сотейник и крышку от банки для варенья, потом, наконец, сели за стол и съели первую партию пельменей – и пришли к выводу, что нужно добавить еще бульона. Мы скорректировали начинку, поставили пельмени в пароварку и поели еще, а затем еще и еще, а потом частично сползли под стол и забыли, что еще несколько часов назад были практически незнакомы друг с другом. Мы обменивались историями об административных передрягах, которыми можно поделиться только с другими экспатами, потому что, когда живешь в Париже, оставшиеся дома полагают, что у тебя волшебная жизнь, и не сочувствуют твоим проблемам. Мы говорили о местах, которые хотим посетить до отъезда из Европы – Колетт и Нэйт тоже были здесь временно в связи с научно-исследовательской работой Нэйта, – мечтая о Сан-Себастьяне, Биаррице и Сиене.

Когда в дверь снова позвонили, мы все подпрыгнули, но потом Елена воскликнула: «Да это же Стефан!» – и пошла открывать ему дверь. Колетт и Нэйт встали и представились, и, возможно, по скованности их движений и неожиданно натянутым улыбкам я поняла, как сильно они нервничали по поводу сегодняшнего мероприятия – уязвимость, которую я посчитала обнадеживающей. Я подумала: быть экспатом трудно, даже когда твой партнер рядом. Сегодня вечером впервые за долгое время я почувствовала себя среди себе подобных, в небольшой группе людей, неуверенно строящих новую жизнь на новом месте, и я была им благодарна. Для этого потребовалось стать немного более открытой, смелой – возможно, немного безрассудной, – но это объединило нас. И пельмени из свинины, разумеется.

После того как все ушли, я помыла тарелки и отправилась спать в надежде, что усталость и хорошее настроение победят бессонницу. Хотя этого не случилось, успешные посиделки придали мне уверенности. На следующий день я позвонила подруге моего друга Ольге, русскому графическому дизайнеру, и мы встретились: посмотрели кино и выпили по чашке горячего шоколада. Спустя несколько недель я написала по электронной почте другой знакомой знакомого – Элизабет, молодо выглядящей американке из Иллинойса, с веснушками, говорившей на безупречном французском и познакомившей меня с миндальным печеньем Pierre Hermé. Юдит, мать нашего друга Адама, рассказала мне о знаменитых французских садах, когда мы ели вкуснейшее карри из ягненка и рисовый плов со специями, приготовленные ее горничной-индианкой. Мы с Колетт и Еленой встретились в чайной гостиной, где попробовали множество замечательных пирожных и запланировали пикник на Марсовом поле на то время, когда наконец наступит лето. А на приеме по случаю запуска веб-сайта я встретилась с Катей, австралийкой, которая согрела меня солнечным акцентом и любовью к энчиладас с зеленым соусом сальса верде, индонезийской лаксе и к супу Вонтон.

Иногда мы с моими новыми друзьями встречались в кафе за ужином, но вместо французских бистро отправлялись туда, где подавали более экзотическую еду: индийские досаи или иранские кебабы из ягненка, подаваемые с ароматными порциями риса Басмати, или пластиковые тарелки с тако по-пастушьи, сбрызнутые соком свежего лайма, или глубокие миски с лапшой «Удон», украшенные креветками во фритюре. Наши встречи напоминали мне о савойцах и о том, как они боролись с суровым зимним одиночеством, собираясь вокруг горшочка с фондю. Я думаю, мы не сильно отличались от них. Савойцев объединяло фондю, а мы, экспаты в Париже, находили утешение в этнической кухне.

ФОНДЮ А-ЛЯ МЭЗО́Н

Я адаптировала рецепт, которым поделился со мной Пьер Ге, fromager из Аннеси. «Люди спрашивают меня, где можно попробовать самое лучшее фондю, – сказал он. – Я всегда отвечаю, что дома. Chez vous. Просто убедитесь, что взяли хороший сыр». В его рецептах сочетаются сыры с гор Юра и Савойи во Франции и из Грюйера в Швейцарии. Пейте сухое белое вино (Ге предложил бы вам Apremont из Савойи), травяной чай или черный чай с дымко́м Лапсанг Сушонг, но холодную воду – только на свой страх и риск.

* * * * * * * * * *

4 порции

• 2 багета, слегка зачерствевших

• Полкило сыра Конте

• 300 г сыра Грюйер (например, Étivaz)

• 100 г сыра Бофор альпийский (или летний)

• 1 зубчик чеснока, очищенный и разрезанный на половинки

• ½ столовой ложки кукурузного крахмала

• ½ бутылки сухого белого вина

• Чуточку кирша (по желанию)

• Специальное оборудование: набор для фондю, включая эмалированный чугунный горшочек caquelon (популярен Le Creuset).

Порезать хлеб на мелкие кубики, которые удобно класть в рот.

Натереть сыр или порезать на очень мелкие кусочки. Натрите горшочек caquelon срезом чеснока. Добавьте натертые сыры в горшочек вместе с кукурузным крахмалом, вином и киршем. Тщательно перемешайте.

Поставьте горшочек на медленный огонь и постоянно помешивайте до тех пор, пока сыр не расплавится. Зажгите Стерно под набором для фондю на столе, поставьте caquelon на огонь и сразу ешьте.