Когда я приехала в этот дом, там жили три собаки — все кобели. Все эти годы, когда умирал один из них, Джордж горевал какое-то время, но два других пса служили ему утешением. Вскоре кто-нибудь дарил ему нового щенка, взамен умершего. Я любила собак и иногда чесала их за ушком, но они принадлежали Джорджу — точно так же, как и Бад был его сыном.
После смерти Пауни Джордж больше не приносил в дом щенков. Должно быть, потеря коня так на него повлияла, что ему не хотелось вновь испытать подобное.
Кошек мы держали из необходимости — они охотились на грызунов в доме и амбаре. По большей части кошки были полудикими. С годами я привязывалась к какой-нибудь из них. Кормить их не нужно было — они ловили мышей и змей. По правде говоря, кошки тоже были собственностью Джорджа.
У меня были дети, и все равно я чувствовала себя одиноко. Клара большую часть времени проводила в магазине, не считая понедельника, когда у нее был выходной, и в этот день мы обе стирали, а после обеда работали вместе и беседовали. В остальном целыми днями я была одна с двумя маленькими детьми. Дел у меня хватало, но недоставало общества другого взрослого: от Джорджа толку было мало. Днем мы были словно два чужих человека, оказавшихся под одной крышей. Лишь по ночам у нас была пятиминутка супружеского долга, которая для меня ничего не значила.
Разговаривали мы только о делах. С ним нельзя было обсудить то, о чем мы обычно говорили с Кларой, или то, о чем я читала в газетах, мои мечты и «женские штучки».
В 1928 году я проголосовала за Герберта Хувера. Я читала о его достижениях в области инженерии и о том, сколько хорошего он сделал, работая в правительстве после войны. Отчасти я голосовала за него и потому, что восхищалась тем, с каким достоинством держится его жена. Но в конце концов сам он обернулся для меня разочарованием.
В 1929 году, в конце апреля, я, как всегда, засадила свой садик. Клумбы остались на том же самом месте, где я разбила их в свой первый год в Миссури. После смерти матери Джорджа я сажала овощи на ее участке. В ту весну и лето дождей почти не было, а тех, что были, не хватало для орошения сада и огорода. Несколько недель я таскала воду для овощей из колодца, чтобы не дать молодым растеньицам умереть.
У кого-то колодцы и вовсе пересохли, и им приходилось ходить по воду к ближайшему ручью. Я благодарила Господа, что нам повезло больше. Клумбы мои, к великому сожалению, засохли, но овощи я поливала регулярно.
Нужно было что-то есть, ведь засушливое лето продолжалось и цены на продукты, привозимые из города, все росли и росли. Питались мы в основном курицей — для свежей свинины был не сезон. Единственное, что пока осталось у нас в коптильне — немного ветчины и куски любимого бекона Джорджа. Я гадала про себя, хватит ли их до октября, когда придет пора забивать свиней.
Джордж покупал мясо свежезабитых и освежеванных животных, приносил домой и сам коптил. Ничего сверхъестественного он не делал, но этот процесс ему нравился, и делал он его на совесть. Обычно он приносил домой несколько уже разрезанных пополам туш и подвешивал на заднем дворе, а затем делил на удобные порции.
При разделывании он расставлял кружком несколько лоханей и бросал одни части туши в одну лохань, другие — в другую. Закончив, он брал куски покрупнее, заворачивал в муслин, нес в коптильню и подвешивал на крюки под потолком. В центре коптильни разводил огонь, а остальное предоставлял делать дыму.
Затем, уже на улице, Джордж счищал с костей оставшееся мясо, измельчал в машинке, прикрепленной к перилам крыльца, и вручную проворачивал. В фарш добавлялся шалфей, а затем его раскладывали по вымытой оболочке из кишок — так получалась колбаса. В этом смысле Джордж был очень привередлив: все должно быть так, как он любит. Но его колбаса и ветчина получались гораздо дешевле, чем покупать уже готовые продукты. Со временем я почти научилась ценить его бережливость.
Дождей не было до самой осени. Обычно я меняла воду в лохани после каждой стирки, но теперь стала стирать по нескольку раз в одной и той же воде — сначала белое и одежду светлых тонов, потом темное. Это не совсем соответствовало моим представлениям о чистоте, но я старалась, как могла, экономить воду.
Всякий раз у колодца я прислушивалась к звуку ударяющегося о воду ведра и замечала, что оно опускалось глубже, чем раньше. Я сказала об этом Джорджу: он всегда гордился тем, какая вкусная и чистая у него была вода. Теперь же нам обоим стало по-настоящему страшно: что, если колодец пересохнет? Джордж начал ездить с маленьким фургончиком, груженным ведрами, к ручью и обратно, набирая воды для животных, сада и стирки.
Каждое воскресенье священник призывал прихожан помолиться о дожде, но его все не было. Я и сама стала упоминать об этом в своих ежедневных молитвах: всю жизнь я молилась каждое утро перед началом дня и каждый вечер перед отходом ко сну. Конечно, иногда случалось и возносить экстренные молитвы, как я их называла. Меня учили не просить за себя, поэтому я молила о дожде для всего города, и никогда не упоминала свое имение, но все же думала о нем, благодаря Его и обращаясь к Нему с просьбами. Я даже испытывала чувство вины оттого, что не могла перестать думать о нем. Когда прошло уже несколько недель, а дождя так и не было, мне казалось, что каким-то образом я сама в этом виновата.
Урожай в тот год был скудным. Джордж сказал: это все потому, что мы поливали его водой из ручья, а это совсем не то, что дождевая вода. Я законсервировала помидоры, морковь, бобы, плоды гибискуса и кукурузу, а на полках в кладовой оставалось еще много места.
Персики, груши и сливы были мелкими и сморщенными, но я постаралась выжать из них все, что могла. Я знала: в январе они все равно буду казаться нам невероятно вкусными. Сварила варенья из уцелевшей голубики и земляники. Едва только ягоды созревали, я накрывала кустики сеткой, чтобы не дать птицам их склевать. Кажется, даже им в этот год пришлось голоднее, чем раньше, ведь их обычный рацион из диких фруктов высох к середине лета. Однажды я увидела, как птица клевала сетку над клубникой, пока не проклевала в ней дырку. Потом она подцепила один из кустиков и вырвала его из земли, поднялась и улетела, неся в клюве целый кустик клубники.
Год 1930-й тоже выдался засушливым. Вознося молитвы, я благодарила Господа за то, что в колодце еще хватало воды. Сад уцелел, хотя, как и год назад, мне пришлось нелегко; и урожая в этот год было еще меньше.
В 1931 и 1932 годах дожди шли еще реже. Из газет я узнала, что по всему штату высыхают колодцы, и была благодарна за то, что наш пока сохранился. Теперь мне приходилось особенно экономить воду: мы реже стали менять одежду, мыться, а водой из-под стирки и мытья я поливала сад.
Фермеры, приезжавшие в город, были в отчаянии: уже четыре года кряду их урожай страдал. Многие занимали деньги в банке, чтобы хоть как-то продержаться, а теперь банки собирались лишить их собственности за долги. Мне это казалось бессмыслицей: если отнять ферму у того, кто на ней работает, и ни у кого больше не будет денег на то, чтобы выкупить землю у банка, то какой в этом прок банку?
Дождя не было, а была лишь пыль. Огромные ее тучи разметал ветер, и иногда не было видно даже соседнего участка через дорогу. Окна в доме почти всегда были плотно закрыты, и все равно пыль лежала повсюду.
Дом наш стоял на отшибе Кеннета, и семьи, с которыми я познакомилась в церкви, заезжали к нам, чтобы попрощаться. Кто ехал на запад, в Калифорнию, где земля еще давала хороший урожай; кто — на север, в Чикаго или Детройт, или другие города, в надежде устроиться работать на фабрику.
В 1934 году мы получили письмо от Бесси и Джона.
Дорогие Джордж и Мод!Бесси, Джон и Максин.
У нас тут совсем плохо. Почти все уехали из города в поисках лучшей доли. Не знаю, писала ли вам Хелен, но даже универмаг закрылся, потому что люди уже не могут платить по счетам, а Томми и Хелен не смогли закупать товар на продажу. Двери в магазине были открыты, пока все не разобрали, а потом они просто закрыли его и ушли домой. Хелен говорит, что они скопили деньжат и пока могут продержаться, но нам много накопить не удалось.
Я только хотела сообщить, что мы переезжаем в Детройт. У Джона там брат, который обещал устроить его на завод «Бьюик», и мы можем пожить у них, пока не купим собственный дом. Я еще не знаю, какой у нас будет адрес, но сообщу, как только смогу.
Берегите себя и пишите. Мы вас любим. Поцелуйте за меня детей. Жаль, что мы так с ними и не познакомились — всё собирались приехать. Если дела у вас не пойдут на лад, знайте, что вам всегда будут рады там, где мы найдем крышу над головой.
С любовью,
Новость о том, что Бесси с семьей переезжают в Детройт, ужасно меня расстроила. Хоть мы и не виделись много лет, мысль о том, что наши родственники живут всего в нескольких днях пути, успокаивала. Теперь же Бесси уезжала так далеко, что в голове не укладывалось.
И еще я переживала за Хелен, Томми и Фэйт. А если деньги у них закончатся раньше, чем ситуация улучшится? Я сердилась на Хелен за то, что она даже не написала мне о своих трудностях, но в то же время понимала, что мы обе не особенно любили писать, а Хелен к тому же не хотела тревожить меня плохими новостями.
Внезапно я подумала о Кларе. Она тоже редко рассказывала о своих проблемах. Я знала, что дела в магазине идут неважно, но Кларе как-то удавалось держаться на плаву всего с одним работником, который помогал таскать тяжелые товары. Долго ли она еще протянет?
Газет я больше не покупала, но когда бывала в городе, подолгу останавливалась у киоска и читала передовицы. Журналисты называли этот период Великой депрессией, и по их словам, в городах дела шли не лучше, чем в сельской местности. Я думала о Бесси и Джоне и надеялась, что они не бросятся из огня да в полымя, переехав в Детройт.
Через несколько дней Джордж пришел домой чем-то расстроенный. Я все ждала, что он расскажет, но, когда до самого ужина он не проронил ни слова, сама спросила его:
— Что стряслось, Джордж? Ты, как пришел домой, чернее тучи.
Джордж покачал головой.
— Мэр велел мне дать отставку Дугу Грэму. В городе спокойно, преступности нет, а городской совет не может теперь платить жалованье двоим. Ума не приложу, как ему об этом сказать. У них трое детей, которых надо кормить — а куда ему идти?
— Какой кошмар, Джордж! Бедная Сара, когда же это все кончится! Но засуха должна скоро миновать. Если они еще немного потерпят, может быть, на будущий год дела пойдут на лад. Я буду за них молиться.
Джордж посмотрел на меня.
— Это верно. Если ситуация не улучшится, смотри, как бы тебе не пришлось молиться и за нас.
— А если вдруг и тебя уволят, наших денег в банке хватит хоть ненадолго?
— Это смотря сколько еще продлится весь этот кошмар, Мод, — вздохнул Джордж.
На следующих выборах шерифа, в 1936 году, впервые за долгие годы у Джорджа появился конкурент: против него выдвинул свою кандидатуру Дуг Грэм. Он пришел в тюрьму и извинился перед Джорджем, но объяснил, что семья для него важнее, а теперь они остались без средств к существованию. Когда его уволили, он взял кредит под залог дома, а теперь деньги почти кончились, и надо было платить по счетам. Оставалась лишь поденная работа, да и той было немного. Нужно было что-то делать, а до сих пор он только и работал заместителем, и другой работы не знал.
Джордж не боялся проиграть: все в городе его любили. Он был уверен, что победит и на сей раз. Но когда объявили результаты выборов, оказалось, что Джордж проиграл. Он рассказал об этом мне:
— Дела идут так плохо, что люди хотят перемен и ждут, что кто-нибудь другой придет и все исправит. Даже мэр и другие члены совета проиграли.
Внезапно меня охватил такой страх, как никогда прежде.
— Сколько денег у нас на счету, Джордж.
— Есть немножко.
Этот ответ меня не устроил.
— И их хватит?
— Ненадолго.
Мне захотелось свернуть ему шею, но я сдержалась. В конце концов, его обязанностью было нас обеспечивать, и до сих пор ему это удавалось.
Должно быть, накопил он приличную сумму, потому что даже после его отставки и при том, что лишь иногда ему удавалось найти поденную работу, денег хватило на целый год. Дождя все не было и постоянной работы — тоже. Джорджа по-прежнему все любили, но знали и о том, что он больше любит бить баклуши, чем работать.
— Сегодня ничего нет, Джордж, — говорили они частенько, улыбаясь и похлопывая его по спине.
Джордж взял ссуду под залог дома. Денег дали не так много, как он рассчитывал, но и у банка дела шли неважно. Он планировал расплатиться по кредиту, оплатить наши нужды и продержаться до тех пор, пока ситуация не улучшится.
Я старалась экономить на всем. Мы подолгу носили одну и ту же одежду: Джин донашивал за Бадом, Пол — за Джином, а из своих старых платьев, одежды Лулу и мешков из-под муки я шила вещи для Бетти Сью.
С обувью было сложнее. Летом дети могли ходить босиком, но на зиму нужны были ботинки. У церкви поставили ящик, куда люди приносили обувь, из которой выросли их дети. Если повезет, можно было найти подходящую пару. Почти все были с дырявой подошвой, но я наловчилась пришивать кожаные заплатки. С помощью пассатижей я прошивала подошву большой обивочной иглой.
Чтобы экономить масло, мы зажигали лампы, только когда был нужен свет. Я всегда гордилась своим умением готовить и изобилием своего стола, мои дети и теперь накладывали себе столько, сколько могли съесть. Я благодарила Господа, что они никогда не голодали, потому что знала: многим в городе пришлось еще туже.
Однажды осенним утром мы с Кларой, как всегда, развешивали белье. Она была как-то странно молчалива, и я не тормошила ее до тех пор, пока мы не закончили. Затем я налила холодного чаю, и мы сели в кресла-качалки на крыльце. Но Клара продолжала молчать, и наконец я спросила:
— Ну?
— Я выхожу замуж, Мод.
Я не поверила своим ушам и так и застыла с открытым ртом. Клара никогда не говорила даже о том, что ей кто-то нравится.
— Я заняла немного денег под залог магазина, чтобы не закрывать его, — продолжала Клара, спустя мгновение, — а когда они кончились, заложила и дом. Теперь я и его не могу оплатить. Скоро я потеряю и то, и другое, — расплакалась она. — Сама себя загнала в ловушку, надо было закрывать магазин раньше. Я пыталась его продать, но покупателя так и не нашлось. Все в городе в той же ситуации.
Наконец ко мне вернулся дар речи:
— И за кого же ты выходишь, Клара?
— Брат Хамфрис давно уже заходит ко мне в магазин. Он много раз звал меня замуж, но я делала вид, что мне это неинтересно. Теперь же мне больше ничего не остается. Работы в городе нет. Как жить без денег? Семьи у меня тоже нет, рассчитывать не на кого. Мэгги поедет в Сент-Луис, к сестре отца, будет там учиться на машинистку.
Я подскочила и топнула ногой.
— Ты не можешь так поступить, Клара! Я тебе не позволю! Брат Хамфрис хороший человек, но ведь он на 30 лет старше тебя и страшный, как лось. Ты заслуживаешь настоящей любви. Такой, как он, у тебя уже был.
— Я ценю твое участие, Мод, правда, но что мне остается? Дела у него идут лучше, чем у большинства в городе, он может оплачивать обучение Мэгги. У ее тети есть лишняя комната, но она не в том положении, чтобы ее содержать.
Когда настала пора Мэгги уезжать, я помогла им с Кларой собрать чемоданы, и мы вместе отправились на станцию, чтобы проводить девочку в Сент-Луис. Начинался учебный год, и Мэгги не могла остаться на свадьбу матери: к началу семестра она должна была быть в Сент-Луисе. Мне показалось, Мэгги была даже рада, что пропустит церемонию.
Рыдая, смотрели мы, как поезд отъезжает все дальше и дальше, превращаясь в крохотную точку. Как бы мне хотелось, чтобы Лулу отправилась на нем вместе со своей подружкой.
Через неделю, после воскресной службы, Клара и брат Хамфрис поженились. После церемонии был пунш и торт, но, кроме жениха, казалось, никто не праздновал. Все сочувственно смотрели на Клару.