Теперь я думаю, что Бог отмеривает каждому из нас столько счастья, сколько положено, и кому-то достается больше, чем другим. Вот как талоны на еду, что давали нам во время войны — столько-то масла, столько-то сахара, и ни крупицы больше. И еще я думаю, что иногда счастливые моменты так хороши, что должны считаться за двойную порцию — как те два года, что я прожила вместе с Джеймсом.

Оставшаяся доля моего счастья была размазана по всей жизни неровным слоем, главным образом скапливаясь вокруг Бетти Сью и Джина. Когда я теряла дорогих мне людей, поток счастья прерывался — так было, когда умерли мои папа и мама, потом Джеймс, Лулу и Бетти Сью. Теперь же я была уверена, что скоро потеряю и Джина. Похоже, моя порция счастья была на исходе.

Всякий раз после расставания с ним у меня по несколько часов болела голова, и иногда боль была такой сильной, что я принимала аспирин и лежала в темноте весь вечер, пока боль не утихнет.

Однажды утром, в апреле 1963 года, Лоретта позвонила мне, чтобы сообщить, что Джина увезли на «скорой помощи» в Харпер-хоспитал. Целых два часа я добиралась на автобусе до больницы, и все время едва сдерживалась, стараясь не броситься к водителю, барабаня в стекло, чтобы он ехал быстрее.

Когда наконец я приехала, он был в отделении интенсивной терапии. Увидев его, я до смерти перепугалась. Он лежал неподвижно, в лице ни кровинки. К обеим рукам подведены трубки капельницы и провода от нескольких мониторов. Я взяла его за руку и что-то пролепетала, он открыл глаза и слабо улыбнулся, потом снова закрыл их.

Я села на стул у кровати. Через несколько часов вошел врач и осмотрел его. Закончив, он взял меня за руку и вывел в коридор.

— Мне очень жаль, миссис Фоли. Мы вряд ли сможем что-то сделать при таком отказе почек. Я еще раз попробую переливание — иногда очень помогает.

— Мне позвонить его дочери? Она в Канзасе, у нее муж военный.

Он помедлил.

— Да, думаю, лучше позвонить.

Донна прилетела домой вместе с Мелани, и сын мистера Крайдера встретил их в аэропорту. Потом они заехали за мной, и мы вместе отправились прямиком в больницу. Донна вместе с ребенком вошла в палату Джина. Как раз накануне ему сделали переливание, и теперь Джину было гораздо лучше. При виде внучки он разволновался:

— Какая красавица! Ну прямо куколка, да? — Он посмотрел на меня. — Правда, похожа на Донну?! А, мам?

Он прижался щекой к личику Мелани, закрыл глаза и так сидел несколько минут, качая ее. Мы были с ним до тех пор, пока позволял медперсонал, на следующий день приехали вновь, потом снова и снова, и всякий раз сидели с ним до последнего.

Доктор был потрясен улучшением состояния Джина и сказал, что, возможно, через несколько дней его выпишут. Он уже сидел и даже мог понемногу ходить.

Донна уехала из Мичигана, но я знала, что на сердце у нее неспокойно. Через месяц Джин снова попал в больницу, и на сей раз ему было хуже, чем прежде. Он то и дело терял сознание. Меня охватило отчаяние. Мне было так одиноко, как будто весь мир мой рушился. И я снова позвонила Донне.

Денег на самолет не хватало, поэтому Донна поехала на поезде. Поездка была долгой, с пересадкой в Чикаго и трехчасовой задержкой. Она опоздала: Джин умер ночью.

В Детройте Донна жила у меня. Мы достали ящик из комода, положили в него подушку — получилась кроватка для Мелани. Сама Донна снова спала со мной, совсем как в детстве.

Так, родив пятерых детей, я четверых из них потеряла. И хотя я тосковала по Лулу, но тогда у меня на руках были Бад и Джин, и от этого становилось легче. Когда умер Бад, я заботилась об остальных. Потом я потеряла Бетти Сью, и сердце мое разорвалось. Теперь и Джин покинул меня, и это было в тысячу раз хуже. Зачем вообще теперь жить?