ФАРАОН И ВОЛШЕБНИКИ
В сказках, как и в мифах, говорится об Осирисе, Горе и других богах. Но сказка и миф — совсем не одно и то же. Мифы — это сказания о богах. Мифы сложили люди, которые сами верили в то, что рассказывалось в них. Рождение и смерть богов, их чудесное возвращение к жизни, битвы и подвиги богов все это, как верили люди, происходило в действительности. Никто не смел усомниться в существовании грозных и могучих богов. И рассказы об их жизни и волшебных деяниях считались подлинной, настоящей правдой.
Иное дело — сказка. Она — вымысел, выдумка. И те, кто ее рассказывал, и те, кто, затаив дыхание, слушали необыкновенную повесть о чудесных приключениях героев, знали, что многое из этого — неправда, фантазия. Египтяне чтили богов Осириса, Исиду и Гора, трепетали перед злобным Сетом, но знали, что никогда не было на свете ни Баты, ни Анупа, ни Правды и Кривды.
Как и в мифе, всегда в сказке действуют волшебные силы; с героями происходят удивительные, чудесные приключения. В сказке совершаются смелые подвиги, сбываются предсказания по воле могучих богов. Но в сказке часто, почти всегда, народ выражал веру в добро и правду в лучшее будущее, в победу справедливого дела.
В других странах царей называли царями. В одном лишь Египте называли их фараонами. А все оттого, что жили египетские цари в огромном дворце. Другого такого в те времена не было в целом мире. Каменных статуй стояло там больше, чем в войске иного царя числилось лучников. Среди колонн, как в пальмовой роще, нетрудно было заблудиться.
Хозяевам честь воздается по дому. Как же таких величать, чей дом в три дня ногами не обойдешь, на колеснице за день не объедешь? Вот и стали хозяев дворца называть фараонами. «Фараон» то же самое означает, что и «большой дом». А чтобы не спутать одно с другим, говоря о его величестве, добавляли почтительно: «Да будет он здрав, силен и могуч!»
Когда умирал бедняк, его зарывали в яму. Для вельможи в скале вырубали гробницу. Когда умирал фараон, саркофаг с его мумией помещали в пирамиду, огромную, словно гора.
Выходило, что снова владыка оказывался в «большом доме».
Пирамиды такие огромные, что за вершинами вечером прячется солнце. Птицам приходится огибать каменные громады. Но ни одна пирамида не сравнялась по высоте с пирамидой фараона Хуфу (Хеопса). Двадцать лет строители громоздили камни, укладывали над рядом ряд, пока не поднялась пирамида под стать фараоновой славе и не коснулась вершиной лазуритовой синевы небес.
«Владыкой, великим мощью», «яростным львом» и «могучим быком» называли фараона Хуфу. Люди, земля и вода были ему подвластны. По его слову скалы сдвигались с места. По его велению Нил выходил из берегов и вновь возвращался. Только с одним не умел совладать фараон — с собственным сердцем.
Запала однажды в сердце его тоска и невыносимая скука.
Мрачный, без цели бродил Хуфу по дворцу. И там, где звучала поступь тяжелых шагов, становилось так тихо, что делался слышен звон золотой змеи на короне владыки.
— Звезда, предвестница бури, появилась на небосводе, — шепотом говорили придворные и в страхе прятались за колонны и статуи.
— Жди стрелу, коли лук натянут, — говорили другие, жавшиеся вдоль стен.
Пока они так шептались, Хуфу наскучило ходить из одного зала в другой. Он опустился в кресло и, положив ладони на соколиные головы золотых подлокотников, вымолвил властно:
— Царевичей сюда.
Придворные отделились от стен и бросились исполнять приказание. Они побежали с такой поспешностью, словно хотели обогнать собственные тени.
Царевичи прийти не замедлили.
Первым вошел старший царевич Хефрен. Был он рослый и сильный. Пробить стрелой с костяным оперением бронзовый щит толщиной в три пальца для него не составляло труда.
Вторым явился средний царевич, по имени Бауфрен. О его красоте и статности шла молва по всему Египту.
Вслед за старшими братьями явился и третий сын фараона, ласковый и приветливый Дедефгор. Крепким сложением младший царевич не отличался, зато говорили, что не найти такого папируса, который бы не прочитал Дедефгор.
Вошли царевичи в зал, и показалось, что ярче полился свет из окон под потолком. Это лица у всех просветлели. Один фараон оставался по-прежнему мрачным: лоб рассекли глубокие складки, глаза недобро смотрели из-под сведенных бровей.
— Скучно мне, — промолвил Хуфу, и змея на короне отозвалась тревожным звоном. — Позади меня вечность и впереди меня вечность. Воздвигли для меня пирамиду под стать моему могуществу. Слава о моей силе вышла за пределы Египта. Не обращал я спину к врагам, но встречал их лицом к лицу, как подобает воину. Стойко сердце мое в миг схватки, тверже скалы — в миг опасности. Но вот запала в него тоска и невыносимая скука. Потешьте меня, царевичи, рассказами о чудесах, случавшихся в старину.
Царевичи ослушаться не посмели, начали вспоминать.
Первым предстояло вести речь старшему из сыновей.
— В давние времена, когда царствовали твои предки, — начал Хефрен, жил чародей по имени Убаоне. Он сотворил немало чудес, но одно прославило его навеки. Вот как это случилось…
Повадился в дом Убаоне похаживать злой человек, а попросту говоря, вор.
Только хозяин из дома — вор в дом. То платье новое унесет, то в беседку у пруда заберется и самые вкусные яства прихватит.
Убаоне такое бесчинство долго терпеть не стал, кликнул слугу:
— Эй, малый! Подай мне ларец из черного дерева, окованный золотом, да принеси кусок самого чистого воска.
Слуга исполнил, что велено.
— Вот, господин, черный ларец в оковке, вот и воск. Поутру взяли его из улья.
— Положи все, а сам ступай.
Оставшись один, Убаоне принялся разминать светлый воск. Он мял его и давил, вытягивал и сворачивал, пока не вылепил крокодила. Словно живой получился Хозяин воды: зубастая пасть приоткрыта, длинный хвост струной вытянут, глаза круглые, злые. Только крокодил был не зеленый, а желтый и совсем небольшой — всего семь ладоней.
Но Убаоне знал, как делу помочь. Он поместил восковую фигурку в большую чашу с водой, достал из ларчика свиток папируса и принялся читать заклинания:
— Спустись яд скорпиона Тетет, всплыви яд скорпиона Четет. Схватите вора, схватите вора!
Много страшных слов произнес чародей. Вслух их лучше не повторять.
Вода замутилась, вскипела, пошла пузырями. Потом успокоилась. Убаоне склонился над чашей и видит: на дне, словно в маленьком озере, лежит крокодил. Вылепил он его желтым, стал крокодил, как в жизни, зеленым. Даже черные пятна на спине обозначились.
Чародею другого и не нужно было. Он снова кликнул слугу:
— Эй, малый! Возьми восковую фигурку из чаши, а когда появится вор, забрось ее далеко в пруд.
Слуга исполнил, что велено. Только вор прокрался к беседке, он бросил фигурку в пруд. Что началось тут! Вода замутилась, вскипела, пошла пузырями. Волны вздыбились, словно ожившие скалы, с силой забили о берег. На гребне самой большой волны всплыл на поверхность Хозяин. Был он из воска — стал настоящим. Был размером в семь ладоней — стал длиной в семь локтей. Увидел он вора, раскрыл зубастую пасть, хвостом по воде ударил.
— Страшный, уйди! Заглатывающий живое, скройся! — завопил не своим голосом вор.
Да не тут-то было. Крокодил схватил его и уволок на дно.
Вскоре пришел к пруду сам Убаоне. Сотворил он заклинание, позвал крокодила:
— Крокодил, вернись! Принеси вора!..
Вода вновь замутилась, вскипела, и выплыл на поверхность крокодил. Вид его был ужасен. В пасти он держал человека.
Пожалел Убаоне человека и приказал крокодилу отпустить вора. Чародей нагнулся, прошептал какие-то слова, и вот стал крокодил снова в его руках маленьким и восковым.
Вот что за чудо сотворил Убаоне, живший в давние времена, когда царствовали твои предки. Подобное до него не свершалось.
Царевич Хефрен закончил рассказ, поклонился отцу и встал по правую сторону кресла.
— Воистину Убаоне был мудр, и никто не сумел превзойти его в знании тайного. Пусть принесут в память о нем жертву из тысячи хлебов, ста кувшинов пива и двух лепешек ладана, — промолвил Хуфу. Но взгляд владыки не прояснился, морщины на лбу не разгладились. Золотая змея продолжала звенеть невесело.
Видя такое, заговорил средний царевич, Бауфрен.
— Я расскажу твоему величеству, — да будешь ты здрав, силен и могуч! о чуде, которое сотворил мудрец Джаджаеманх, живший во времена, когда правил отец твой Снефру. Вот как это случилось.
Решил как-то отец твой фараон Снефру — да будет он невредим и благополучен — устроить катание на лодках по реке. Приказал он привести к нему двадцать самых красивых девушек с крепкими телами и прекрасными волосами, заплетенными в косы.
— Оденьте девушек в красивые одежды, посадите в ладью, куда я сам сяду. Пусть они дружно гребут веслами и поют веселые песни.
И вот поплыла по озеру золоченая ладья с лотосом на корме. Сидели в ней двадцать красавиц, разодетые, словно на пир. Платья из тонкого белого льна расцветали блестками и узорами. Ожерелья радугой переливались. Золотые браслеты вились, словно быстрые змейки. Но особенно удивительными казались подвески из самоцветных камней. Камни сверкали в пышных прическах, напоминая нарядных бабочек или блестящих жуков.
Красавицы пели и поднимали в лад песне маленькие весла с золочеными рукоятями:
Ветер затеял игру
В пышных ветвях сикомора.
Путнику весело слушать
Шелест зеленой листвы.
Тихая заводь воды расступалась. Деревья — акации и сикоморы склонялись над водой. На корме ладьи сидел фараон, и сердце его величества было радостно, когда он любовался на красивых девушек и слушал их пение.
Вдруг одна из красавиц неосторожно задела свою косу. Тут же с ее прически сорвалась подвеска из бирюзы. Не успели опомниться, подвеска рыбкой скользнула в воду.
— Ой! — всплеснула руками красавица и перестала грести.
Лад сбился, песня замолкла. Пришлось и другим бросить весла. Ладья закачалась на месте.
Подружки стали предлагать красавице другие подвески.
— Возьми мою, малахитовую. Посмотри, она словно трава под чистой росой.
— Возьми мою, лазуритовую. Она точно синее небо в полуденный час.
— Вот эту — из красного сердолика.
— Вот эту — из крапчатой яшмы.
— Не хочу, не хочу, — твердила, плача, красавица. — Не нужна мне другая подвеска! Верните мне прежнюю.
Его величество фараон, — да будет он невредим и благополучен, — встал и спросил:
— Почему вы не гребете? Почему я не слышу звуков песни?
Отвечали девушки:
— Одна наша девушка молчит и не гребет. Она уронила в воду подвеску.
— Я дам тебе другую подвеску взамен старой, — сказал Снефру, обращаясь к девушке, потерявшей украшение.
— Моя вещь мне милее всякой другой.
Что было делать? Призадумался фараон, жалко ему было девушку.
— Надо позвать мудреца Джаджаеманха. Он может творить чудеса и найдет выход, — решил он, наконец. Сказано — сделано. Послали рабыню за Джаджаеманхом, а когда тот пришел, рассказали ему о случившемся.
— Хорошо, я знаю, как помочь несчастью, — сказал чародей.
И вот Джаджаеманх встал над озером, голову запрокинул, глазами в небо уставился, ладони к воде обратил. Что он при этом шептал, разобрать никто не сумел, да и опасно вникать в смысл заклинаний. Только расслышали, что чародей повторял то и дело:
— Пади на дно яд скорпиона Тетет, всплыви на поверхность яд скорпиона Четет. Вода, расступись, дно, откройся…
Вдруг озеро разошлось на две половины, словно воду ножом рассекли. Страшно всем стало. Дальше и того чудесней озеро себя повело.
В одной стороне воды оказалось в два раза больше, чем обычно, а было там посередине двенадцать локтей глубины. В другой стороне воды не стало совсем. Тут все увидали подвеску. Она лежала на самом дне, словно светящаяся голубая рыбка.
— Вот моя подвеска! — закричала красавица, и слезы высохли на ее щеках.
— Бери же ее быстрей, — сказал Джаджаеманх.
Потом он снова руки вытянул, ладони к воде обратил и зашептал тайные слова. Вода не стала противиться заклинаниям, тут же вернулась на место. Озеро сделалось ровным, как прежде. Красавицы сели в ладью, взмахнули веслами и запели:
Гладкие листья на солнце
Дух источают медовый.
Веток сплетенных узор
Дарит прохладу и тень.
Вот какое чудо сотворил Джаджаеманх. Подобное до него не случалось, такими словами закончил царевич Бауфрен и, поклонившись отцу, встал по левую сторону кресла.
— Воистину Джаджаеманх был мудр и никто не сумел превзойти его в знании тайного. Пусть принесут в память о нем жертву из тысячи хлебов, ста кувшинов пива, одного быка и двух лепешек ладана, — промолвил, выслушав все, Хуфу. Но взгляд исподлобья при этом не прояснился. Змея на короне продолжала качаться печально.
Понял младший царевич Дедефгор, что наступил его черед. Он вышел вперед и сказал:
— Твое величество, — да будешь ты здрав, силен и могуч! довольствуется историями, случившимися в давние времена. Что в них правда, что — ложь, уже не проверить. Не лучше ли вспомнить о чародее, живущем в наши дни.
— О ком говоришь, царевич?
— О чародее Джеди. Ему минуло сто десять лет, он за один присест съедает пять сотен хлебов, половину туши быка и выпивает сто глиняных кружек виноградного сусла. Джеди может приставить на место отрубленную голову, и мертвец оживет. Повести за собой без всяких пут льва или быка такой для него пустяк, что об этом и говорить не стоит. А кроме того, этот мудрец знает, где хранятся тайные папирусы Тота.
— Где проживает этот мудрец? Должно быть, за краем Египта, за Великой Зеленью моря?
— Не за краем Египта, не за Великой Зеленью — в твоей стовратной столице, на берегу Нила живет чародей.
— Сын мой, я хочу видеть Джеди немедленно. Ты сам приведи его ко мне.
Сказано — сделано. Дедефгор сел в носилки из черного дерева с лазуритовыми узорами. Рабы подхватили золоченые ручки, и носилки поплыли по городу. Вот миновали дворец, вот позади остались дома богачей в листве сикоморов и акаций. Вот кончились мощеные улицы. Пошли пустыри да свалки, жалкие, крытые пальмовыми листьями лачуги медников и гончаров. Старый Джеди жил на самом краю стовратной столицы.
Вот поравнялись носилки с покосившимся глиняным домиком. Вот и сам чародей развалился на рваной циновке возле порога.
Царевич поздоровался с Джеди почтительно, словно с наставником, и сказал:
— Я приехал за тобой, почтенный Джеди, по повелению моего отца, фараона, — да будет он здрав, силен и могуч! Его величество хочет видеть тебя. Отправляйся со мной во дворец. Там ты будешь жить припеваючи, а еду получать со стола самого Хуфу.
Такое предложение пришлось Джеди по душе. Он сказал:
— Счастья тебе, царевич. Пусть возвеличит тебя отец, пусть возвысит над всеми вельможами. Я готов идти с тобой.
Царевич помог Джеди взобраться на носилки и во время пути заботливо поддерживал старика. Когда же носилки прибыли во дворец, царевич немедля доложил о Джеди его величеству фараону.
— Отец, вот доставил я чародея, как ты велел.
— Пусть войдет.
Тогда Джеди вошел и склонился перед фараоном. Хуфу долго разглядывал старика и наконец задал ему вопрос:
— Как же это случилось, Джеди, что я не видел тебя раньше?
— Не приходят к владыке без зова. Но вот ты позвал — и я тут.
— Встань с колен. Говорят, ты можешь приставить на место отрубленную голову. Так ли это?
— Да, владыка, — да будешь ты жив, здоров и могуч! — почтительно отвечал маг.
— Приведите преступника, осужденного на смертную казнь.
— Нет, твое величество фараон, — да будешь ты здрав, силен и могуч! хоть меня самого казни, а чародействовать над человеком не буду. Запрещается делать подобное с людьми. Вели принести птицу или доставить сюда кого-нибудь из домашней скотины.
По слову фараона принесли гуся. На глазах у всех ему отрезали голову. Голову положили у стены, где стояли гранитные статуи. Тело отнесли к противоположной стене. Там в жаровнях курились благовонные смолы. Джеди встал посередине, голову запрокинул, руки вытянул ладонями от себя и зашептал заклинания. Смысл тайных слов понять никто не сумел, зато все увидели, что тело гусиное ожило, поднялось и заковыляло на перепончатых лапах в сторону статуй. Соединились тело и голова, гусь встрепенулся и загоготал, как ни в чем не бывало.
— Га-га-га!..
Все заулыбались.
Никогда во дворце до сих пор не звучали подобные звуки. У самого фараона просветлел взор. Заметив это, вельможи поспешили послать рабов за уткой. Когда утку принесли, чародей проделал с ней то же, что с гусем: сначала ее обезглавил, потом оживил. Утка почесала перышки клювом и пошла вперевалку.
— Кря-кря-кря, — раздалось за колоннами.
Трудно было удержаться от смеха. У самого фараона разгладились складки на лбу.
Тогда привели быка, такого свирепого, что два раба с трудом удерживали его на веревке. Быку отрубили голову и положили на стол. Но Джеди произнес заклинания, и голова вернулась на место.
— Му-у-у, — замычал бык и, взбрыкнув, словно теленок, подбежал к Джеди и стал лизать ему руку.
Все, кто присутствовал в зале, расхохотались в голос. Рассмеялся и сам фараон. Он смеялся так громко, что золотая змея на его короне закачалась и залилась радостным звоном.
— Хорошо! — воскликнул фараон. — Я вижу, что люди говорили правду. Поселите почтенного Джеди в доме моего младшего сына, царевича Дедефгора, сказал Хуфу, насмеявшись вволю. — И давайте почтенному Джеди ежедневно тысячу хлебов, тушу быка и двести глиняных кружек виноградного сусла.
Так и сделали, как приказал фараон.
Прошло некоторое время, и однажды царь приказал позвать к себе старого чародея.
— Ты доказал, что ты действительно великий маг. А скажи: можешь ты раздобыть и принести мне папирусы Тота, великого бога мудрости?
— Нет, — отвечал Джеди. — Судьбе угодно, чтобы их принес твоему величеству, — да будешь ты жив, здоров и могуч! — старший сын жрицы Раджедет. Но это будет не скоро. Сыновья Раджедет еще даже не родились на свет.
— Что ж, я, конечно, доволен, что папирусы Тота будут у меня, — сказал фараон Хуфу. — Но кто она такая, эта жрица Раджедет?
Старый маг поклонился.
— Она жрица бога солнца Ра. Маат предсказала ей, что ее дети станут владыками Та-Кемет.
Лицо фараона сделалось мрачнее тучи. Джеди поспешил добавить:
— Не печалься, великий властелин! Мне известно, что сначала будешь царствовать ты, потом — твой сын, следом сын твоего сына, и лишь после этого престол достанется одному из сыновей Раджедет.
— Где живет эта жрица?
— В священном городе Иуну.
— А скоро ли родятся у нее сыновья?
— Это случится в пятнадцатый день последнего месяца Всходов.
— В это время пересыхают каналы, — задумчиво произнес фараон. Значит, я не смогу приплыть к Раджедет на корабле.
— Не беспокойся, о владыка, — да будешь ты здрав, силен и могуч! Если ты прикажешь, я сделаю так, что каналы наполнятся водой.
На этом Хуфу и чародей расстались.
И замыслил в сердце своем фараон недоброе, решил он убить сыновей жрицы Раджедет и изменить предначертанное судьбой. Когда наступил пятнадцатый день четвертого месяца Всходов, Хуфу вновь призвал к себе старого волшебника и молвил:
— Я собираюсь плыть на корабле в Иуну. Ты должен отправиться со мной. Ведь ты говорил, что можешь наполнить водой пересохшие каналы.
Джеди поклонился. Вместе с фараоном он взошел на корабль. Корабельщики подняли паруса, судно отчалило и стремительно понеслось вниз по течению.
Вскоре Хуфу увидел пересохший канал. Владыка Та-Кемет обратился к старому волшебнику:
— Исполни обещанное!
— Да будет так, как угодно твоему величеству!
Джеди подошел к борту судна и зашептал заклинания. Никто не слышал, что он произносил. Но в тот же миг канал доверху наполнился водой.
Гребцы развернули корабль, дружно взмахнули веслами, но, едва судно миновало устье канала, вся вода внезапно ушла под землю. Корабль фараона сел на дно.
— Что это значит, Джеди? — в гневе воскликнул фараон Хуфу. — Не ты ли мне клялся, что наполнишь каналы водой?
— О владыка, — да будешь ты жив, здоров и могуч! — ответил старый маг. — Я открыл тебе тайну будущего, а ты захотел его изменить. Но никто не силах противиться воле великой Маат. Она наблюдает за порядком в мире, следит, чтобы все дела шли своим чередом и чтобы свершилось то, чему суждено быть судьбой. Богиня говорит тебе: «Вернись, не посягай на жизнь сыновей Раджедет!»
— Да свершится воля богов! — воскликнул благоразумный фараон. И едва он произнес эти слова, канал тотчас наполнился водой, и судно Хуфу поплыло обратно в Мемфис.
Его величество фараон Хуфу прожил до старости. А когда он умер, престол унаследовал старший царевич Хефрен. Став фараоном, Хефрен приказал возвести для себя пирамиду рядом с отцовской. Двадцать лет громоздили строители камень на камень. Поднялась пирамида Хефрена выше самой высокой горы. Но не коснулась она лазуритовой сини небес, не сравнялась с пирамидой Хуфу — Хеопса, а стала по высоте второй среди пирамид.
А когда прошло много лет, уже после правления Хефрена, свершилось то, чему суждено было свершиться, что было предсказано старым чародеем, и престол царей Египта перешел к сыновьям жрицы Раджедет.
