После очередной январско-февральской «автономки» в районе северной Англии, во время урагана мы, чтобы зарядить аккумуляторную батарею, вынуждены были двигаться под РДП на глубине 7,5 метров. По окончании зарядки продолжали двигаться в том же режиме, так как в надводном положении крен лодки превышал порой 45 градусов, а это чревато разливом электролита.
Сменившись с вахты, прилёг в каюте, привязав себя к койке простыней. Не сон — дремота, но и тут возникает командир: «Флагмех, вставай! Воздух ушел в самоволку!» Он не потерял чувство юмора и в этой обстановке. Бросаюсь в центральный пост. На колонке воздуха высокого давления стрелки манометров повисли на нуле. Только в двух командирских группах, где клапаны, как и положено, стояли в положении «невозврат», стрелки бодро показывали 200 кг/см2. Не скажу, что мороз пополз по коже, но что положение аховое — понял бы даже салага. Под водой — без воздуха!
Пробежал по всем отсекам, опросил вахтенных. В шестом отсеке доложили, что над головой слышали грохот. Перекрыли все групповые клапаны ВВД и с разрешения командира ПЛ из одной командирской группы подали воздух в предполагаемую аварийную группу. Стрелка манометра не дрогнула. Отключили группу. Запустили электро- и дизелькомпрессоры. Девять часов по боевой тревоге в ураган пополняли запас сжатого воздуха.
Причину «самоволки» ВВД узнали после всплытия. У баллона весом 960 килограммов, находившегося в кормовой надстройке, волной оборвало бандаж крепления, баллон сдвинулся в корму, при этом лопнул его биметаллический трубопровод. Через него воздух и ушел в океан. Когда погода успокоилась, командир на мостике обнаружил, что от лобовой части ограждения рубки в наличии только ребра жесткости, а от листов обшивки торчат, как осколки стекла, отдельные кусочки стали.
Дело в том, что обшивка лобовой части рубки из-за наличия на мостике магнитного компаса выполняется из маломагнитной стали, а она подвержена межкристаллитной коррозии. Поэтому обшивку и разбила волна.
Когда, возвращаясь в базу, шли датскими проливами, многие судоводители снимали фуражки: они-то уже знали о катастрофах восьми судов несколько дней назад.
Вскоре по приходе в базу начались проблемы со здоровьем, вероятно, процесс накопления отрицательных эмоций наполнил чашу терпения организма. Военно-врачебная комиссия флота поставила вердикт — не годен к службе на подводных лодках, годен к службе на надводных кораблях. Тут же последовало предложение — идти старшим офицером отдела эксплуатации технического управления Балтийского флота. Но, видимо, был прав мой первый флагмех Ю. А. Кирюшкин, который записал в моей аттестации: «имеет склонность к преподавательской работе». Так оказался на военно-морской кафедре НКИ.
Как писал один флотский пиит:
Но, вероятно, он кривил душой — подводницкое остается.
Когда через годы привез студентов 6-го курса на военные сборы в г. Лиепая, довелось принимать швартовые концы своей «С-345» с чувством сожаления и почти без слёз.
Теперь о прозе жизни. На новом месте службы, естественно, возник вопрос о жилье. Его распределял старший морской начальник гарнизона. За многие годы существования бригады строящихся и ремонтируемых кораблей он один на этой должности удосужился получить звание контр-адмирала, имея за плечами семь классов и, впрочем, что немаловажно, войну. На моей прежней службе ни один из командиров бригад первой линии не был удостоен «мухи» — адмиральской звезды. Когда мы с тоже вновь назначенным на кафедру коллегой пришли к нему «бить челом» по поводу жилья, он заявил: «А, наука пришла. Не думайте, что вы такие умные. Когда изобрели высшую математику, я её сразу стал изучать».
Пока мы переваривали этот афоризм, в кабинет врываются две фурии — жены военнослужащих со своими проблемами. Адмирал вскакивает из-за стола с рыком: «Кто, почему…?» Женщины и мы в ступоре. У стола стоит выше пояса — адмирал, а ниже — тело в трусах «а-ля семейная радость» и волосатые ноги. Его штаны в это время гладил утюгом матрос в соседнем кабинете.