Отклонения в поведении ребенка можно рассматривать под углом зрения их полезности для родителей, так как они выявляют систему взаимодействия, которая выступает аналогией другой системы взаимодействия, присущей данной семье. Предполагаемая последовательность событий может быть, например, такой. Родитель А — как часть системы взаимодействий А в семье — переживает тревожное состояние или обладает способностью ввергать в это тревожное состояние других. В определенный момент подобным образом начинает вести себя и ребенок, точно так же либо испытывая тревогу сам, либо заставляя ее переживать других, но уже как часть системы взаимодействий В (в которой легко усмотреть сходство с системой взаимодействий A). Система взаимодействий В замещает в семье систему взаимодействий А. Если система взаимодействий В почему-либо перестанет функционировать, семья возвращается к системе взаимодействий А, которая, однако, так или иначе должна привести к восстановлению системы взаимодействий В. Этот порядок вещей прокручивается по кругу вновь и вновь, циклически меняя лишь фокус взаимодействий (I.Sojit, personal communication, 1979).

В некоторых семьях ребенок на самом деле не нуждается в «симптоме», чтобы создать фокус, притягивающий родительскую заботу. Его личностные черты — выраженная застенчивость, уход в себя, сарказм, жестокость, эгоцентризм, легкомыслие — могут выполнять ту же самую функцию. Личностные черты, красноречиво проявляющиеся в так называемых «характерологических проблемах», играют в семье ту же роль, что и симптомы, о которых мы рассказывали выше, и поддаются тем же самым терапевтическим подходам (N. Madanes, personal communication, 1979). Терапевт должен подходить к этим случаям, понимая, что личностная черта ребенка метафорически выражает ситуацию, связанную с каким-либо другим членом семьи.

Проблема терапевта заключается в том, чтобы заставить ребенка отказаться от своего трудного поведения, каким бы «помогающим» (с учетом родительской ситуации) оно ни было, а родителей — отказаться от системы взаимодействия, которая выполняет, хотя и полезную, но дефектную функцию в семье. Несколько парадоксальных стратегий, позволяющих овладеть данной проблемой, были представлены в четвертой главе настоящей книги. Теперь пришел черед поделиться другими методами терапевтической работы.

 

Стратегии и примеры клинических случаев

Ниже будут рассмотрены три подхода к изменению системы внутрисемейного взаимодействия и к решению проблем ребенка: 1) изменение метафорического действия, 2) поиск метафоры успеха и счастья взамен неудачливости или «несчастливости», 3) изменение метафорического решения .

Стратегия 1: Изменение метафорического действия. Терапевт может изменить отклоняющееся поведение ребенка, заменив симптом другим действием — так, чтобы новое метафорическое действие выполняло позитивную функцию в семье, не сопровождаясь теми губительными последствиями, которые влекло за собой симптоматическое поведение. Данный подход иллюстрирует следующий пример.

 

Случай 11. Самоповреждение

Восьмилетний мальчик был приведен к терапевту с симптомом самоповреждающего поведения: он нанес себе рану в области желудка длиною в пять и шириною в два-три сантиметра. Рана слегка кровоточила, воспалялась и причиняла ребенку боль. Сделал он это сам при помощи булавки, предпринимая все новые и новые усилия, чтобы рана не заживала.

Мать работала прислугой. У нее было три сына, и все они росли, не зная родительского контроля. Вернувшись из школы, дети оставались дома одни, проводили время, разрушая домашнюю мебель. Мать оказалась высокой, тучной женщиной, сникшей под тяжестью многочисленных личных, социальных и финансовых трудностей. Она страдала от различных физических недомоганий, вызванных ее полнотой. Взрослого мужчины, на помощь которого можно было бы рассчитывать, в семье уже давно не было.

Мальчик вонзал булавки не только в себя самого; он колол ими мать, а также других людей, которым случалось проходить мимо него. Учителя жаловались, что по тем же причинам от него страдают одноклассники. К каким только наказаниям ни прибегала мать, стараясь повлиять на сына! Все было безуспешным: изменить его поведение не удавалось.

На первую встречу пришли мать и все трое ее сыновей. Терапевт объяснил клиентке, что проблема сына заключается в том, что он втыкает булавки не туда, куда надо, то есть в «неправильное место». Эта ужасная рана была нанесена как раз в такое «неправильное место», поскольку всем и каждому известно: вонзать иголки в самого себя страшно вредно и опасно, как, впрочем, и в других людей. Терапевт обратилась к матери за помощью, заметив, что надеется на ее участие, и предложила поработать с мальчиком так, чтобы он научился, куда и как следует втыкать иголки. Мать с радостью согласилась. Терапевт вручила ей маленькую, величиной с эльфа, резиновую куколку, подчеркнув, что использовать ее следует в играх только с этим сыном и ни в коем случае с другими детьми. Далее она поручила матери купить коробку с сотней булавок и принести покупку домой. Каждый вечер ей следует устраиваться рядом с сыном и наблюдать, как тот будет втыкать все сто булавок, одну за другой, в резиновую куклу. Во время этой операции сыну необходимо считать булавки, стараясь не сбиваться со счета. Таким образом, он должен практиковаться, втыкая булавки соответствующим образом в соответствующее место, одновременно тренируясь в умении считать, что, несомненно, упрочит его позицию в классе. После того как он израсходует все сто булавок, ему следует вынуть их одну за другой и снова сложить в коробочку .

Семья удалилась домой и вернулась, чтобы продолжить работу через неделю. Мать купила коробку булавок. Каждый вечер она усаживалась рядом с сыном, и мальчик, считая булавки, втыкал их в резиновую игрушку, а затем вытаскивал одну за другой и аккуратно складывал в коробочку. В течение этой недели он не тревожил свою рану и не пытался вонзать булавки в кого-либо другого.

Симптом после этого не повторялся. Терапевт приступила к работе с матерью, у которой оказалось немало собственных проблем. Она дала ей адреса медицинских и социальных агентств, где женщина могла бы получить финансовую и медицинскую помощь. Была разработана программа действий в отношении сына-пациента и его братьев, чтобы они больше не проводили долгие часы дома в полном одиночестве. Терапевт помог самой матери так организовать ее деятельность, чтобы она больше времени проводила с детьми и по крайней мере раз в неделю делала что-нибудь специально для них или вместе с ними. Были предприняты меры, и прямо после школы мальчик отправился в детский клуб, где он занимался спортом. Тем временем наступило лето, пора было приниматься за программу отдыха для всех братьев. Мать и сын продолжали упражняться с булавками в течение еще двух или трех недель, по прошествии которых терапевт закрыла эту проблему.

В самом начале терапии нарушения в поведении ребенка можно было считать метафорой материнского нездоровья. Сын повреждал булавками свое тело в области желудка, пока там не образовалась рана; мать наедалась до отвала, становясь все более грузной. Система взаимодействия ребенка и матери служила метафорой взаимодействия матери и врачей. Сын наносил себе раны; мать умоляла его не делать этого; сын, что бы там ни было, с упорством продолжал калечить себя; мать водила его по докторам, которые уговаривали его остановиться. Мать продолжала переедать, хотя знала, что должна остановиться. Ее самочувствие ухудшалось, мучила тошнота; она отправлялась к врачам, пытавшимися ее убедить не переедать.

Симптом ребенка был полезен матери тем, что заставлял ее фокусировать свое внимание на сыне, отвлекаясь от собственных физических и социальных трудностей. Она боролась с его саморазрушительным поведением больше, чем со своим, а кроме того, ей предоставлялась возможность общаться с врачами, которые старались изменить поведение мальчика.

Первый шаг в терапии был направлен на изменение смысла метафорических действий — так, чтобы действия при помощи иголки или булавки перестали символизировать нанесение ран, а стали означать лишь ошибочное поведение, продиктованное незнанием, куда же на самом деле требуется втыкать булавки или иголки.

Второй шаг изменил действия ребенка: вместо того чтобы вонзать булавки в свое тело, мальчику предстояло переключиться на резиновую куклу. Помимо этого, операции с булавками больше не были тайным актом, совершаемым в одиночестве, враждебным по отношению к себе и другим, какими они выступали в прошлом; теперь они протекали в присутствии матери. Она сама предложила эту деятельность, совершаемую при ее активном сотрудничестве. Раньше мать обращалась к сыну только за тем, чтобы сделать ему замечание. Теперь, благодаря новой задаче, требующей сотрудничества, между ними установилась позитивная эмоциональная связь. Мальчик все еще помогал матери, фокусируя ее внимание на себе, но теперь у него появилась возможность делать это при помощи другого метафорического действия. Поведение мальчика, которое сводилось к тому, чтобы каждый вечер втыкать сто булавок в резиновую куклу, оставалось все еще анормальным, но оно перестало быть разрушительным, несущим угрозу самому ребенку и другим.

Третий шаг терапевта — помощь матери, нормализация ее ситуации, с использованием самых разных возможностей. В результате условия жизни семьи улучшились, мать стала обходиться со своими проблемами, не пытаясь спасаться от них бегством. В метафорической системе взаимодействий, вовлекающей ребенка, пропала всякая необходимость.

 

Случай 12. Глаз дьявола

Одна пуэрториканская пара привела на консультацию в госпиталь пятнадцатилетнюю дочь с жалобами на частые припадки. Педиатр порекомендовал сделать электроэнцефалограмму (ЭЭГ). Необходимо было проверить, нет ли у девочки признаков эпилепсии. Родители от ЭЭГ отказались. Тогда затребовали пуэрториканского психотерапевта, которого попросили поговорить с родителями на их родном языке и убедить их сделать ЭЭГ, чтобы удостовериться в отсутствии эпилепсии.

Терапевт встретилась с семьей. На первой же сессии выяснилось, что девочка постоянно пропускает школу, опасаясь, что припадок настигнет ее в классе в присутствии других ребят. Отец также был подвержен каким-то непонятным недомоганиям, природа которых оставалась неясной и которые мешали ему работать. Обычно они с дочерью оставались дома, а мать уходила на службу.

Родители объяснили, почему возражают против ЭЭГ: по их мнению, медицина в данном случае бессильна; подлинная причина припадков — глаз дьявола и его губительное влияние на всю семью. Терапевт пыталась убедить родителей, что дочь нуждается в самом серьезном обследовании, однако те продолжали стоять на своем.

Терапевт вынуждена была обратиться за консультацией к своему супервизору, и они вместе разработали стратегию интервенции. Встретившись с супругами вновь, терапевт сказала, что всю минувшую неделю она много думала над их словами и пришла к выводу, что, действительно, без происков дьявола и зловещего влияния его глаза здесь не обошлось. Только так можно объяснить тот факт, что оба — и дочь, и отец — страдают непонятной хворью. Терапевт призналась, что консультировалась со своим супервизором, аргентинцем по национальности и более опытным, чем она сама, профессионалом, от которого узнала, что в Аргентине известно одно надежное средство от глаза дьявола. Хотят ли они узнать, что это за средство? Родители девочки ответили, что страшно заинтересованы и готовы пойти на все, чтобы избавиться от дьявольского воздействия. Терапевт сказала матери, что она должна отправиться в ближайший магазин и купить узенькую красную ленту, а затем сделать из нее небольшие красные бантики для каждого члена семьи — отца, матери, дочери и остальных детей. Ей следует пришить бантики к внутренней стороне нижнего белья каждого. Члены семьи никогда не должны расставаться с ленточками, держа их в непосредственном соприкосновении с телом, особенно если покидают дом. И талисман отнимет у глаза дьявола его магическую силу.

Семья вернулась через неделю. Мать выполнила все, что ей было велено. Припадки у дочери прекратились. Отец чувствовал себя лучше. Беседуя с семьей, терапевт обнаружила, что отец и дочь постоянно остаются дома, поскольку оба чувствуют себя не вполне здоровыми, а мать, увлеченная работой, совершенно отдалилась от них обоих, забросив свои обязанности и как жены, и как матери. Терапевт подчеркнула, что родителям необходимо обсудить установившийся в семье порядок, при котором полномочия матери оказались возложенными на плечи пятнадцатилетней дочери, и стала ориентировать их на совместное исполнение домашних дел.

Прошла еще одна неделя. Припадки не возобновлялись. Дочь стала посещать школу. Отец устраивался на работу. Терапевт высказала предположение, что, кажется, настало время, когда уже можно обходиться без талисмана, так как семья освободилась от воздействия дьявольского глаза. Все радостно согласились. Однако, вернувшись через неделю, родители сообщили, что едва члены семьи сняли с себя волшебные знаки защиты, как с дочерью случился припадок. Терапевт заметила: как видно, отказ от ленточек был ошибкой, и семье придется еще некоторое время поносить их, чтобы отвести от себя глаз дьявола.

Бантики вернулись на свои места, и припадки опять прекратились. Девочка ходила в школу. Отец работал. Через несколько недель терапевт вновь встретился с семьей, чтобы закрепить за девочкой ту естественную для нее позицию в семейной иерархии, которую она должна занимать как дочь, и восстановить отца в позиции главы семьи, утраченной им, пока он сидел дома, а жена работала.

В данном случае симптом девочки и отказ ее родителей выполнить требование врачей можно рассматривать как метафору неповиновения, которым они встречали американскую культуру. Говоря другими словами, представленная проблема, включавшая в себя не только припадки девочки, но и отказ родителей дать согласие на ЭЭГ, выступала метафорическим актом вызова, который семья бросала чуждой культуре. Глаз дьявола оказался сильнее беспомощной американской медицины, американской школы, которую требовалось посещать, американской фабрики, где отец должен был работать. Взглянув на ситуацию глазами семьи, терапевт присоединился к этому вызову. Объединившись с ними против дьявольского глаза, терапевт изменил метафору, выражавшую отклонения в их поведении. До начала терапии семья метафорически отвергала культуру, представленную вкупе докторами, школой, работой и т.д. После терапии семья совместно с терапевтом метафорически отвергала глаз дьявола и бросала вызов его магической силе.

Симптом девочки выступал для нее способом помощи своим родителям, будучи метафорой, позволявшей семье выразить неприятие чуждой культуры, избегая риска тех последствий, которыми могли грозить открытые формы протеста. Особую защиту симптом обеспечивал отцу, так как избавлял его от необходимости самому становиться фокусом этого отрицания, когда под видом нездоровья он отказывался работать, предпочитая оставаться дома. Болезнь дочери оказалась полезной и матери, поскольку позволяла ей уходить на работу спокойной и уверенной в том, что дочь позаботится о муже и составит ему компанию, избавляя его от чувства вынужденного одиночества.

Первый шаг терапевта был связан с принятием семейной метафоры, согласно которой семья выступала жертвой могущественной силы, несопоставимой с американской медициной по масштабам своего влияния. Второй шаг касался изменения метафорических действий семьи: продолжая по своему духу оставаться отвержением американской культуры, они изменились по форме, поскольку перестали выступать в виде припадков или загадочных заболеваний, найдя себе опору в новых магических способах, более могущественных, чем глаз дьявола, и лишающих его воздействия эффективности. Подобное изменение стало возможным благодаря тому, что терапевту удалось отыскать «надежнейшее» противоядие, источником которого явилась та же латинская культура, но только еще более далекая от американской, по сравнению с пуэрториканским происхождением семьи. Кроме того, поручив матери купить красную ленту и сделать из нее бантики для всех членов семьи, терапевт как бы возложил на нее ответственность за приобретение лекарства, что означало вместе с тем и восстановление ее позиций в семье. Ребенок все еще помогал родителям, по-прежнему оставаясь в фокусе их внимания, но уже с помощью иного метафорического действия. Поведение семьи еще нельзя было считать вполне нормальным, поскольку нормальный человек вряд ли согласится носить красный бантик с изнаночной стороны своей одежды, чтобы избавиться от болезней и припадков. Однако пробная попытка терапевта отменить свое волшебное предписание оказалась преждевременной: прекратившиеся припадки возобновились. Поэтому красные бантики вернулись на свои места, и только тогда отец с дочерью вновь стали пребывать в добром здравии.

Третий шаг в терапии заключался в том, что терапевт заново воссоединил отца и мать — как родителей своих детей и как мужа и жену. Поскольку в результате терапии ситуация супругов и дома, и на работе существенно улучшилась, повысилась также их адаптация к культуре. Необходимость в метафорической системе взаимодействия, вовлекающей дочь, полностью себя исчерпала.

Стратегия 2: Замена метафоры неудачи метафорой успеха. В тех случаях, когда дети благодаря своему симптоматическому поведению оказываются полезными родителям, платя за это слишком высокую цену, терапевт может попытаться найти другие, более позитивные пути, где помощь ребенка уже не была бы связана с ущербом — ни для него самого, ни для его близких. Посредством симптома ребенок метафорически выражает родительские трудности и неудачи. Терапевт создает условия, при которых родители, чьи проблемы нашли выражение в детском симптоме, получают в кредит время, необходимое для того, чтобы поведение сына или дочери изменилось к лучшему. Это улучшение, прежде чем оно станет реальностью, должно быть определено как показатель успешности родителей, которые, доказав свою состоятельность, смогли преодолеть все трудности, вставшие на их пути, и помогли своему ребенку сделать то же самое. Новое, уже более адекватное поведение ребенка может затем стать метафорой родительского успеха. А когда родитель добивается успеха, проблемное поведение ребенка утрачивает свою функцию, поскольку теперь оно не в состоянии выступать аналогией родительских неудач.

 

Случай 13. Мальчик с депрессией

Тринадцатилетний мальчик был приведен на консультацию в отделение психиатрии. Одним из отделений семейной психологической службы у него была диагностирована глубокая форма детской депрессии. Пока юный пациент проходил обследование в больнице, удалось установить, что его мать в прошлом также страдала тяжелой формой депрессии. Этот же недуг преследует и одну из его двоюродных сестер. Хотя данные сведения содержали в себе исчерпывающую информацию для тех сотрудников отделения, которые придерживались медико-биологической ориентации в психотерапии, тем не менее решено было показать подростка и семейному терапевту.

Депрессивное состояние пациента выражалось в приступах плача, ничегонеделании, в состоянии которого протекала большая часть дня мальчика, в отказе посещать школу, где он отсутствовал уже более двух месяцев, и угрозах покончить с собой. Мальчик проходил курс индивидуальной терапии у психотерапевта, для которого было абсолютно ясно, что ребенок не должен подвергаться стрессу. Она просила о супервизорской консультации, так как, по ее мнению, мальчику становилось все хуже. В качестве составной части лечебного курса, предписанного ребенку, мать также должна была пройти индивидуальную терапию в том же консультативном центре.

Поскольку среди врачей шли разговоры о госпитализации и продолжительной индивидуальной терапии этого подростка (а значит, и возможности его дальнейшей «карьеры» как душевнобольного пациента), то накануне первого интервью было принято следующее решение: терапевт должен рекомендовать родителям, чтобы ребенок как можно скорее вернулся к обычной, нормальной для тринадцатилетнего подростка жизни и, главное, начал посещать школу. Гипотеза была такова: ввиду того, что мать страдала депрессией в недавнем прошлом, «депрессия» сына служила метафорой материнской депрессии. Подросток оставался дома, составляя компанию матери и помогая ей тем, что требовал от нее участия и опекающей заботы — так, чтобы на его депрессии она была сконцентрирована больше, чем на собственных проблемах. Оставалось выяснить, какая именно система взаимодействий сложилась вокруг симптома ребенка.

В начале сессии терапевт переопределил проблему с точностью до наоборот. Симптом был определен как отказ посещать школу — в первую очередь, а депрессия объявлялась результатом сидения дома и ничегонеделания. Затем терапевт обратился к матери как к эксперту, компетентному в вопросах преодоления депрессивных состояний. Иначе говоря, он увидел в ней человека, который, вместо того чтобы уходить в болезнь, нашел в себе силы преодолеть ее и с успехом от нее избавился. С учетом этого успеха и на его основе на мать возлагалась ответственность за то, чтобы сын снова начал посещать школу. Таким образом, если подросток оставался дома, его поведение выступало метафорой материнской депрессии; если же он посещал школу, его поведение становилось результатом компетентности матери и ее успеха .

Первое интервью терапевт начал словами, что, по его мнению, главная проблема, вынуждающая родителей искать консультативной помощи, состоит в отказе мальчика ходить в школу. Мать немедленно поправила терапевта, поспешив заметить, что они консультируются по поводу тяжелой депрессии сына, последствием которой является невозможность для него дальнейшего посещения школы. Отец между тем констатировал: и плач ребенка, и нарушения его настроения — обычные подростковые проблемы, и поэтому, конечно же, парня необходимо заставить ходить в школу. Терапевт воспользовался этими разногласиями, чтобы выделить в качестве проблемы нормальные возрастные перепады настроения, принимающие характер депрессии, когда подросток перестает ходить в школу. Итак, депрессия была переопределена в виде следствия, а не причины сыновнего отказа посещать школу.

В прошлом, когда отец предлагал силой заставить парня посещать школу, он наталкивался на возражения либо матери, либо профессионалов (терапевта сына и его педиатра), которые решительно вмешивались и удерживали родителей от подобной акции. Система внутрисемейного взаимодействия складывалась следующим образом: сын рыдал, утверждая, что болен, подавлен и не в состоянии учиться; отец настаивал, что сын обязан учиться, ибо все дети учатся; мать, поколебавшись, возражала, что ребенок не должен подвергаться стрессу. Данная система взаимодействия скорее всего выступала аналогией другой, имевшей место в том случае, когда в состояние депрессии погружалась мать. И тогда роль отца, возможно, заключалась в том, что он побуждал мать быть активнее, заставляя ее заботиться о ребенке и доме. Мать отвечала ему, что не может выполнить эти требования, поскольку чувствует депрессию и не способна вынести все жизненные нагрузки. Система взаимодействия, развернувшаяся вокруг депрессии сына, служила копией системы внутрисемейных взаимодействий, сформировавшейся в результате депрессии матери. Обе системы завершались, вероятно, тем, что отец забирал все свои требования назад и делал что-нибудь специально для матери, которая несла на себе бремя собственной депрессии или депрессии своего сына. Если сын погружался в депрессию, мать не испытывала нужды в собственной депрессии, так как в основе и того, и другого лежала одна и та же система взаимодействий.

Участие профессионалов в обоих случаях протекало, как видно, по одному и тому же типу. Когда отец громогласно заявлял, что сына во что бы то ни стало надо заставить посещать школу, специалисты — врачи и педагоги — сдержанно осуждали его. Когда в депрессию впадала мать, отец и на этот раз ничего не мог изменить, поскольку лечащий врач, не уставая беспокоиться о состоянии своей пациентки, держал ее на лекарствах. Система взаимодействия, включающая мать, отца, сына и специалистов, служила метафорой и замещением системы взаимодействия, которая соединяла мать, отца и врача.

Характеризуя позицию педиатра, социального работника и психолога, занимающихся этим случаем, родители подчеркивали их единодушие в том, чтобы на ребенка ни в коем случае не оказывалось давление и он не принуждался к посещению школы. В ответ терапевт объяснил, что его точка зрения иная. По его мнению, сидение дома и отсутствие всяких занятий могут только усилить чувства апатии и печали, поэтому ребенок должен делать то, что делают все дети его возраста: учиться в школе.

Было решено использовать аналогию между поведением матери и поведением сына, распространяя ее не только на присущее им обоим состояние депрессии, но и на волю к успеху, которая позволит преодолеть общий для них недуг. С этой целью терапевт поинтересовался, переживал ли кто-либо из родителей что-либо подобное тому, чем страдает сын. Мать вспомнила: когда она через несколько лет после появления на свет сына родила близнецов, у нее наступила тяжелая форма депрессии, она сидела на лекарствах. Близнецы переболели, кажется, всеми детскими болезнями. Мать была вынуждена бороться за их жизнь одна, так как в этот момент семья переехала в другой город, и она оказалась отлученной от своих родных, которые помогали ей растить старшего ребенка. Сочувствуя ей, терапевт заметил: теперь-то она наверняка стала специалистом в области депрессии, и вряд ли найдется другой человек, который поможет сыну лучше. Она-то знает, насколько важно снова стать активным и вернуться к своим обязанностям: на самом деле это единственная возможность выскочить из депрессии. Мать согласилась с терапевтом.

Родители казались достаточно заинтересованными в позитивном исходе дела, и терапевт приступил к разработке плана возвращения мальчика в школу. Тут мать внезапно заметила, что у нее есть информация от терапевта сына, но она может передать ее только приватно. Терапевт попросил ребенка выйти из комнаты. Мать еще раз извлекла на свет возражения специалистов против всего, что может вызвать стресс у ребенка. Терапевт снова подчеркнул, он придерживается иной позиции, и родителям придется сделать выбор. Далее он заметил, что готов встретиться с терапевтом сына, однако в терапии придется сделать перерыв до того момента, пока ребенок не начнет нормально посещать школу.

Родителям была дана следующая инструкция. На следующий же день мать и отец, вместе, должны усадить сына в машину и отправиться в школу. Если мальчик не окажет сопротивления при входе в школу и относительно спокойно преодолеет дорогу к классу, родители оставят его одного, позволив ему дальше действовать совершенно самостоятельно. Но если сын начнет сопротивляться, мать должна вместе с ним войти в класс, сесть рядом за парту и присутствовать на всех уроках, держа мальчика за руку, чтобы придать ему храбрости. Терапевт подчеркнул, что мать способна понять и ободрить сына как никто другой, потому что пережила подобные трудности на собственном опыте. Наконец, терапевт попросил каждого из родителей на следующий день посвятить сына в подробности этого плана.

Перед концом интервью, в то время как родители разговаривали, мальчик, который на протяжении встречи сидел спокойно и вступал в разговор, лишь отвечая на вопросы, вдруг начал тихо плакать. Терапевт отметил, что родители, скорее всего, должны очень расстраиваться, видя слезы сына, но современная педагогика допускает, чтобы мальчики плакали так же часто, как и девочки, и с той же открытостью проявляли свои чувства. Так что, это вполне естественно, когда ребенок плачет, и родителям не стоит чрезмерно огорчаться из-за его слез. Скрытый акцент на различиях между мальчиками и девочками слегка уменьшил драматическое воздействие его поведения. Но внезапно парень истошно завопил во всю силу своего голоса, что не желает ходить в школу. Терапевт отметил, что у мальчика отмечаются все признаки «протестного» поведения, весьма типичного для подростков, и что это показатель нормального хода его возрастного развития.

В этот же день ребенок сбежал из дома. Часа через два он позвонил матери, пообещав ей вернуться, если его не будут заставлять посещать школу. Мать дала обещание, и сын вернулся домой. Мать, в свою очередь, позвонила терапевту с вопросом, что делать, так как она уже пообещала сыну, что не отправит его в школу. Терапевт посоветовал просто сказать мальчику, что матери иногда лгут и что ему придется пойти в школу. Ребенок кричал, всю ночь его рвало, однако утром он встал и отправился в школу без всякого сопротивления, так что матери не пришлось отсиживать вместе с ним уроки в классе.

После этого ребенок начал нормально посещать школу, увлекся скейтбордом, и это помогло ему наладить контакты с другими детьми. Пару раз он встречался с терапевтом по поводу уже совсем другой проблемы — как ему вернуть утраченные школьные навыки, поскольку, едва сев за уроки, он сразу же стремился закончить их, чтобы сбежать в парк и покататься.

Отец оказался очень требовательным человеком. Ему не терпелось сделать из сына бойскаута, и для реализации этой цели он требовал от терапевта столь же надежных процедур, как и в случае возврата мальчика в школу. Сын не собирался становиться бойскаутом и не хотел никакого продолжения терапевтической работы. Отец также требовал, чтобы сын регулярно посещал церковь. Терапевту удалось договориться с отцом, что вступление в бойскауты — дело не первой необходимости. Но насчет посещения церкви отец был непреклонен, и здесь удалось достигнуть компромисса: сын будет посещать церковную службу в те дни, когда туда отправляется вся семья.

Эти проблемы заняли в общей сложности четыре-пять сессий, после чего терапия была прервана. В начале следующего учебного года подросток позвонил терапевту, заявив по телефону, что ему опять «неохота учиться» и он собирается бросить школу. Поэтому он испытывает необходимость встретиться с терапевтом. Терапевт ответил, что в первую очередь он должен сообщить о своих намерениях родителям, поскольку именно они помогли ему в прошлый раз, значит, помогут и в данном случае. Контроль случая позволил убедиться, что по прошествии полутора лет после первого интервью подросток исправно посещал школу, у него были хорошие отношения со сверстниками, и он увлекался спортом.

В самом начале терапии депрессия сына выступала метафорой материнской депрессии. В конце терапии успешное разрешение подростком его школьных проблем служило метафорой успеха, с которым мать преодолела собственную депрессию. В начале терапии система взаимодействия, где отец жаловался на отказ сына делать то, что от него требуется, мальчик грустил и печалился, а мать утверждала, что он не в состоянии помочь себе и не должен подвергаться стрессу, служила аналогией жалоб отца в адрес матери с ее вечными ссылками на то, что она не в состоянии помочь себе и не должна подвергаться никакому стрессу. К концу терапии успех матери, достигнутый ею в отношении сына, стал аналогией достижений в собственной жизни, а также не знакомого для нее прежде состояния компетентности, которым теперь так гордился ее супруг.

Стратегия 3: Изменение метафорического решения. Нарушения в поведении ребенка служат одновременно и метафорой, и решением родительской проблемы. Иногда решение, непроизвольно используемое ребенком, находит опору в тех последствиях, которые его поведение имеет для родителя. Если терапевту удастся изменить эти последствия таким образом, что они будут выглядеть тяжелым испытанием для родителя или ребенок начнет воспринимать найденный им способ решения проблемы как крайне неприятный, отклоняющееся поведение перестанет выполнять свою функции и проявления его, вероятнее всего, бесследно исчезнут. Рассмотрим в качестве примера еще один случай.

 

Случай 14. Отказ посещать школу

Четырнадцатилетняя девочка по имени Мэри отказывалась ходить в школу. Она была самой младшей из шести детей, которые росли в этой семье. Мать умерла, когда девочке едва исполнилось пять лет, и отец растил малышку с помощью ее старшей сестры. Сестра училась в колледже, и отец, обнаружив, что она живет с каким-то молодым человеком, в сердцах разорвал с ней отношения. Отец, строитель по профессии, души не чаял в своей младшей дочке и приходил в отчаяние из-за того, что происходило.

Терапевт устроил дело таким образом, что отец, отправившись в школу на собрание, взял Мэри с собой. После собрания, на котором присутствовал и терапевт, отцу предписывалось препроводить девочку в класс и, если потребуется, остаться вместе с ней на уроке. Однако, как только отец и Мэри стали приближаться к школе, девочка убежала. Собрание прошло без девочки, что страшно расстроило отца. Для каждого в школе оставалось загадкой, почему Мэри отказывается ходить в школу. Она хорошо училась, все ее очень любили. Школьный психолог, правда, вспоминал, как Мэри однажды призналась ему, что боится новой женитьбы отца. Психолог решил: возможно, это признание имеет некоторое отношение к проблеме.

Терапевт пригласил семью (отца, дочь и ее старшую сестру) на консультацию, ход которой наблюдал супервизор, сидевший за односторонним зеркалом. Накануне встречи терапевт и супервизор обсудили данный случай. Они предположили, что поведение девочки метафорически выражало ее стремление быть для отца кем-то вроде жены. Если она не будет ходить в школу, то сможет оставаться дома и вести хозяйство, как это делала бы жена. Версия казалась особенно правдоподобной, поскольку фоном событий выступала ссора отца со старшей дочерью, которая ранее как раз и занимала позицию жены в доме, помогая отцу растить младшую сестренку.

Терапевт и супервизор составили план встречи, предусматривающий определенную последовательность терапевтических шагов. Прежде всего предстояло воздать отцу хвалу за то, что он с таким успехом справляется с воспитанием стольких детей! Затем терапевту следовало поинтересоваться, почему он не женился вторично, добавив, что человек таких редкостных достоинств вполне заслуживает нового брака и что женитьба облегчила бы его судьбу. После этого терапевт должен был изменить предмет разговора, вновь вернувшись к вопросу о том, какой он замечательный отец, поскольку все его дети, за исключением Мэри, успешно учатся или работают. Потом предстояло перейти к обсуждению с отцом и старшей сестрой серьезной проблемы, касающейся будущего Мэри и ее профессиональных возможностей: каковы они, если та не закончит даже средней школы? Возможно, она сможет стать горничной или няней? В заключение терапевту оставалось лишь предупредить: за то, что Мэри не посещает школу, отцу придется заплатить штраф в размере пятидесяти долларов в день. Серьезного эмоционального расстройства обнаружить у нее не удается, а раз так, к пропускам занятий придется отнестись как к прогулам, за которые в стране, где они живут, на родителей налагается штраф. И, наконец, терапевт должен был вернуться к теме возможной женитьбы отца, заметив, что если Мэри не посещает школу, то лучшее, что для него остается, это жениться. В доме появится женщина, которая станет присматривать за Мэри, а девочка составит ей компанию, чтобы та не чувствовала себя одинокой, пока отец работает. Кроме того, новой супруге будет с кем разделить домашнюю работу, и благодаря этому она не чувствует себя перегруженной многочисленными обязанностями, которых в семье, где подрастает сразу несколько детей, всегда хватает. Терапевт настаивала на том, что лучший способ действий для отца — жениться. Если девочка ведет себя таким странным образом, чтобы предотвратить женитьбу отца, отклонения в ее поведении отныне приведут к прямо противоположным последствиям: отец женится!

План работы был приведен в исполнение, и ход интервью не раз сбивался на хихиканье, которое возникало каждый раз, когда в беседе начинала звучать тема возможной женитьбы отца. У него, конечно, бывали свидания, но никогда и ни одной женщины он не приводил в дом. Мэри заявила, что ее нисколько не волнует, женится отец или не женится, но, по мере того как интервью продолжалось, она повернулась ко всем спиной и долго не желала менять своей позы.

Внезапно, когда речь коснулась сестры, переехавшей в другой город, Мэри сказала, что хотела бы видеть ее чаще. Терапевт спросил отца, может ли Мэри навещать сестру при условии, что всю неделю будет посещать школу. Отец ответил, что сам отвезет ее туда.

Интервью закончилось напоминанием терапевта, что отец серьезно должен подумать о женитьбе. На следующий день Мэри сама пошла в школу и с этих пор стала исправно посещать ее. В первый же выходной день она отправилась в гости к сестре. К моменту контрольной встречи, состоявшейся через год, девочка по-прежнему регулярно ходила в школу и, более того, очень хорошо училась. Что касается отца, он помирился со старшей дочерью, ну, а до женитьбы, увы, дело так и не дошло.

В начале терапии нарушения в поведении девочки метафорически выражали ее стремление исполнять по отношению к отцу роль отсутствующей жены. Вместо того чтобы посещать школу, как все нормальные дети ее возраста, она, подобно жене, оставалась дома и вела хозяйство. В определенной степени Мэри замещала также сестру, оставившую семью, с которой отец был в ссоре. Терапевт перевернул ситуацию таким образом, что аномальное поведение Мэри, ее нежелание учиться, становилось поводом или причиной, вынуждающей отца подумать о женитьбе. Ее поведение не только переставало служить метафорой, позволяющей ей мыслить себя в роли жены отца, но и вело к прямо противоположному исходу — к его женитьбе. Терапевт также предоставил Мэри шанс вернуться к прежней ситуации, установившейся в семье после смерти матери, поскольку в ней для девочки виделся наилучший выход. Поставив условием регулярное посещение школы, он испросил для нее у отца разрешение навещать сестру. У Мэри появилась возможность повлиять на отца. Она подтолкнула его к примирению с сестрой и вернула то тепло, которое наполняло их отношения раньше, когда она была маленькой и сестра помогала растить ее.

 

Понимание метафоры

Цель, преследуемая терапевтом во всех описанных случаях, состоит в том, чтобы заставить ребенка отказаться от своего проблемного поведения, а родителей — от той системы взаимодействия, которая хотя и приносит некоторую пользу, но весьма относительную, выполняя при этом разрушительную функцию. Чтобы достичь данной цели, терапевт должен раскрыть метафору и отклонений, присущих поведению ребенка, и семейного взаимодействия, обусловленного этим отклоняющимся поведением.

Ключ, которым терапевт пользуется в своем поиске, представляет собой наличие знаков некоего подобия между родителем и ребенком, обнаруживающегося в близости их проблем, ситуаций, поступков, сходстве неудач и страхов. Терапевт должен вслушаться в те заявления, с которыми родители обращаются друг к другу или к терапевту: на уровне своего буквального содержания они связаны с ребенком и относятся к нему, однако, будучи понятыми метафорически, звучат так, словно имеют отношение к одному из родителей. Например, мать обращается за консультацией к детскому психологу по поводу проблемного поведения сына, который избивает маленьких девочек, а также более младших по сравнению с ним детей, в то время как со сверстниками ведет себя нерешительно и даже трусливо. В ходе беседы выясняется, что отец неоднократно избивал мать и что он крайне неуверен в себе, находясь в постоянном напряжении из-за боязни лишиться работы и потерять все свои деньги. Агрессивное поведение сына позволило матери получить помощь, консультируясь в клинике детского развития и минуя благодаря этому то унижение, через которое ей пришлось бы пройти, если бы она искала поддержки как битая мужем жена. Иногда ключом к пониманию метафоры служит содержание того, о чем говорит родитель, как, например, в приведенном выше случае. Иногда терапевту приходится отслеживать характерный подбор слов, тон голоса, красноречивые жесты и другие проявления невербального поведения. Так, мать может заметить: «У моего сына головные боли случаются чаще, чем обычно бывает у детей его возраста», сопровождая свои слова неопределенным жестом в сторону и сына, и мужа. Метафорическая коммуникация подобна двойному видению: так бывает, когда смотришь на железнодорожную колею, соскальзывая взглядом с одной рельсы на другую, или смотришь в одну точку, а получаешь образ того, что происходит в другой. Одна и та же последовательность взаимодействий воспроизводится на разных уровнях, и один уровень необходимо ведет к другому.

Аналогия между ситуациями родителя и ребенка обычно совершенно очевидна. У тучной матери сын вонзает булавки в собственный живот; отец с «головной болью», которую причиняют ему служебные неприятности, непременно получит вдобавок еще и головную боль своего сына; у депрессивной матери сын начинает страдать «депрессией»; ребенок переживающей страх матери будет бояться ходить в школу. Внутрисемейное взаимодействие, в фокусе которого находилась проблемная ситуация одного из родителей, замещается взаимодействием, где центром становится проблема ребенка. Фокусировка на аналогиях между ситуациями родителя и ребенка позволяет увидеть специфику симптома под таким углом зрения, который ранее никогда не выделялся в других стратегических, а также и в структурном подходе семейной терапии (Haley, 1976b; Minuchin, 1974).

Когда терапевт думает, что нашел ключ к метафоре, открывающей тайну проблемного поведения ребенка, он может получить больше информации, поинтересовавшись здоровьем семьи или отношениями с расширенной семьей. Небесполезно также узнать, не переживал ли ранее один из родителей или родственников ребенка аналогичную проблему и не наблюдается ли она у кого-либо в настоящее время.

Стоит только терапевту сформулировать гипотезу о включенной в детскую проблему аналогии, как следом может быть изменена метафора его поведения: метафора неудачи — метафорой успеха, или будет найдено другое решение метафорического поведения ребенка.

 

Переопределение проблемы

В двух случаях, представленных в данной главе, терапевт, прежде чем приступить к стратегии изменения, прибег к переопределению проблемы ребенка. В случае с мальчиком, вонзавшим булавки в живот, диагноз самоповреждающих действий был редуцирован к элементарной ошибке пациента, который нашел для булавок «неподходящее место». В другом случае (депрессия у подростка) отказ посещать школу из следствия превратился в причину его депрессивного состояния. И в первом, и во втором случаях проблема не была переформулирована столь кардинально, как в работе со взрослыми пациентами, примеры которой приводились в третьей главе. Напомним: в одном из них речь шла о женщине, страдавшей истерическим параличом (ее симптом был переформулирован в мышечный спазм); в другом — больного, страдающего депрессией, удалось убедить, что суть дела не в депрессии, а в его безответственности. Когда симптомом страдает ребенок, родители чаще всего приобщены к определению проблемы, вынужденно принимая его. Оспаривая или подвергая сомнению точность этого определения, терапевт невольно ослабляет позицию родителей и работает против своей же собственной цели, преследующей такую реорганизацию семейной иерархии, при которой родители однозначно занимают позицию старшинства и ответственности за своего ребенка. Сказанное, конечно, вовсе не означает, что в работе с детьми проблема в принципе не может подвергаться переопределению. Речь идет лишь о большей осторожности. К переопределению следует прибегать при определенных обстоятельствах — когда, например, категория болезни, подлежащая пересмотру, исходит от других профессионалов, а не от родителей, или когда терапевт видит, что родители благосклонно принимают новый взгляд на симптом, без того, чтобы рассердиться на терапевта или усомниться в его правоте. Наконец, лучше, если переопределение проблемы ограничится изменением отношений между ее причиной и следствием, и при этом не произойдет ее полного пересмотра.

Таящаяся здесь опасность заключается в следующем: если переопределение проблемы совершается недостаточно искусно, без должного уважения к ее смыслу, а значит, и недостаточно убедительно, терапевт окажется в позиции противника семьи, а не союзника. В данном подходе конфронтация используется крайне редко, а одна из главных установок терапевта — уважение к людям, включенным в проблему. Возможно, именно благодаря такому уважению, родители, вопреки ожиданиям, не оказывают сопротивления терапии, и дело не доходит до состояния серьезной борьбы с терапевтом. Немалое значение имеет и то обстоятельство, что терапевт не прибегает к интерпретациям, которые также могут вызывать сопротивление. Записи сессий, приведенные в седьмой и восьмой главах, позволяют составить представление о стиле работы терапевта, придерживающегося стратегического подхода.

Еще одна особенность, которую необходимо подчеркнуть. Переопределение проблемы в данном случае не предполагает непременно позитивной коннотации или позитивной категоризации поведения пациента. Цель переопределения состоит в изменении определения проблемы таким образом, чтобы она стала доступной для решения. Безответственность — черта, возможно, более негативная, чем депрессивность, но она доступнее для решения. Мышечный спазм легче поддается изменению, чем истерический паралич. С подростком, который отказывается ходить в школу, легче управиться, чем с подростком, находящимся во власти депрессии. Иными словами, к указанной задаче надо подходить с намерением не столько свести проблему к минимуму или представить поведение пациента в позитивном свете, сколько определить проблему так, чтобы она могла быть решена.

 

Выводы и заключение

Работая над этой главой, мы исходили из предпосылки, что расстройства в поведении детей служат аналогией родительских трудностей, являясь вместе с тем и попыткой разрешения данных трудностей. Внутрисемейное взаимодействие, центром которого выступает симптом, становится в таких случаях метафорой взаимодействия, сформированного на основе родительских проблем. Когда у ребенка появляются отклонения в поведении, система взаимодействия вокруг родительских трудностей замещается новой системой, фокусом которой становится проблема ребенка.

В подобных случаях задача терапевта — изменить симптоматическое поведение ребенка, а наряду с этим — и участие родителей в системе взаимодействия, выполняющей полезную для семьи функцию. Но для того, чтобы выполнить такого рода задачу, терапевт должен распознать аналогию, скрытую в симптоматическом поведении ребенка. В главе дано описание трех стратегий, способствующих решению представленной в поведении ребенка проблемы.

Преимущество, которое семья в целом и сам ребенок извлекают из его проблемного поведения, заключается в том, что взаимодействие, фокусированное на симптоме, став метафорой системы взаимодействия, порожденной родительскими трудностями, необходимо «отменяет» последнюю. Хорошо известно, что определенные взаимодействия в семье по сравнению с другими содержат в себе меньше риска для тех, кто в них участвует, оказываясь поэтому и более предпочтительными. Упомянутое выше преимущество сводится к некоей межличностной «выгоде», которую ребенок и родители извлекают из детского симптоматического поведения. Три терапевтические стратегии, описанные в данной главе, построены таким образом, что желательная для семьи межличностная выгода сохраняется в целостности, меж тем как симптом исчезает. Терапевт способствует сохранению этой выгоды, используя самые различные способы, позволяющие ребенку (или самому терапевту) помочь родителям в решении их трудностей.

Ниже приводятся шаги, которыми следует терапевт, продвигаясь к данной цели.

1. Выдвигается гипотеза, согласно которой симптом ребенка метафорически или аналогически выражает проблему родителей, одновременно являясь ее решением, хотя и ошибочным.

2. Терапевт решает, какая именно метафора находит выражение в трудностях детского поведения и кому ребенок помогает своим симптомом.

3. Терапевт определяет особенности как той системы взаимодействия, в фокусе которой находится симптом, так и другой, метафорой которой первая служит.

4. Терапевт планирует интервенции, направленные на то, чтобы изменить самое метафорическое действие, либо обеспечить альтернативную метафору, либо изменить последствия, которые метафора имеет для родителей. Терапевтическая интервенция обычно принимает форму разъяснения причин, лежащих в основе проблемы, а также описания ее возможных последствий. Она может выступать и в виде директивного задания, предписывающего членам семьи конкретный план действий на ближайшую неделю, где особо выделяется, что именно следует делать родителям как «предмету» метафорического поведения ребенка.

Стратегия терапевта, разумеется, не может быть избавлена от некоторых основных линий, являющихся общими для многих семей. Однако среди последних вряд ли можно отыскать хотя бы две абсолютно похожие друг на друга, поэтому для каждой семьи разрабатывается специфический терапевтический план.

 

Теоретическое отступление

В предлагаемой модели симптом ребенка устанавливает такую систему взаимодействия в семье, которая является аналогией и замещением другой системы взаимодействия, обусловленной родительскими проблемами. Из этого утверждения логически вытекает вывод (хотя данных в его поддержку недостает), согласно которому возможна зависимость и противоположного рода, а именно: сложности в поведении родителей могут порождать систему взаимодействий, которая метафорически выражает и замещает собой взаимодействия, фокусированные на проблемном поведении ребенка. Другими словами, как ребенок может служить метафорой относительно родителей, так и родители также нередко выступают метафорой для ребенка. Фокус взаимодействия в семье подвержен циклическому изменению: от ребенка — к родителю, от родителя — к ребенку, от детской проблемы — к супружеской и обратно — к детской. Однако, что касается самого цикла, в рамках которого члены семьи помогают друг другу, взаимно используя метафоричное поведение, он остается неизменным.

Есть основания предполагать (хотя и эта идея пока еще не нашла весомого подтверждения в эмпирическом материале), что индивиды растут и развиваются в рамках семьи, помогая друг другу посредством действий, метафорически воспроизводящих поведение каждого другого члена семьи. Иными словами, цикличность изменения в фокусе интеракций характерна не только для патологии, но также и для нормального роста и развития в семье. Например, девушка может биться над задачей своего профессионального самоопределения вплоть до того момента, пока однажды ее мать внезапно не поймет шаткости и неопределенности собственного профессионального положения. Фокус общесемейного участия сместится с тревог младшего члена семьи на неурядицы и огорчения матери. По мере попыток матери, позволяющих ей справиться со своей профессиональной дилеммой, сменив, допустим, место работы, девушка успешнее будет решать свою, совершая выбор и приняв решения, касающиеся ее личного будущего. Обе — как мать, так и дочь — преодолеют возникшие на их пути трудности и продвинутся дальше, навстречу новым жизненным препятствиям и возможностям. Возможно, главное различие между нормой и патологией в том и состоит, что нормальная семья продвигается вперед, сопровождая свой опыт позитивными определениями, тогда как семья, переживающая разного рода расстройства, живет, выделяя по преимуществу негативные признаки бытия.

Под углом зрения, представленным в настоящей книге, терапия способна причинить вред, если она будет препятствовать колебаниям, происходящим в цикле. Вмешательство профессионалов может привести к фиксации цикла в какой-либо определенной точке (особенно в условиях пролонгированной терапии), что прервет его спонтанное течение или блокирует циклические колебания фокуса. Порой терапия также вызывает слишком быстрые колебания фокуса — от ребенка к родителю или от родителя к ребенку, создавая у терапевта иллюзию, что происходит подлинное изменение. Если цель терапии — привести этот повторяющийся цикл к завершению, терапевт должен организовать дело таким образом, чтобы родители и ребенок помогли друг другу преодолеть их общие трудности, не прибегая к симптоматическому поведению, а используя другие, более надежные средства.

 

Позиция терапевта

Какова позиция терапевта, когда он стоит перед лицом проблем, предъявленных для терапии? О чем ему следует спрашивать пациента, чтобы получить информацию, необходимую для построения гипотезы? Какие вопросы он должен задать самому себе, чтобы яснее представить семейную ситуацию? Люди редко преподносят свои проблемы в такой форме, из которой непосредственно вытекает нужная и единственно верная терапевтическая стратегия. Каждый раз терапевту приходится самому искать и находить в ситуации то особенное, что позволит ему сформулировать проблему в такой форме, благодаря которой она станет более доступной для решения.

Вопросы, которые терапевт должен задать семье. Чтобы начать работу, необходимо сформулировать гипотезу проблемы. А для этого следует собрать определенную информацию о семье. Когда возник симптом, как, где и у кого? Что делал каждый член семьи, когда симптом дал о себе знать? Что предпринималось, чтобы избавиться от него? Кто больше всего расстраивался из-за возникшей проблемы, кого охватывали печаль, тревога, гнев, смущение или растерянность? Кто из членов семьи страдает или страдал ранее подобной же проблемой? Кто на кого похож в семье? Кто кем работает или в каком классе учится? Хорошо или плохо идет работа и учеба? Отличают ли семью какие-либо особые обстоятельства и беспокойства? Кто из родственников включен в проблему и каким образом? Похож ли член семьи, страдающий симптомом, на кого-либо из этих родственников и не совпадает ли его проблема с тем, что переживают они? Кто в семье благодаря проблеме стал ближе друг другу, а кто отдалился? Что должно измениться, чтобы проблема исчезла? По мере того как домочадцы будут отвечать на эти вопросы, получат разъяснение и другие моменты, в частности, кому адресуется защита (опека, помощь) со стороны носителя симптома, кто получает от симптома межличностную «выгоду» и какова природа этой выгоды и пр. В ходе этих вопросов и ответов перед терапевтом постепенно начнет раскрываться и система взаимодействия, установившаяся в семье вокруг симптома. Вместе с тем станет очевидным и то, каким образом данное взаимодействие метафорически связано с другим взаимодействием в семье.

Вопросы для терапевта. Размышляя над предъявленной проблемой, терапевт должен ответить самому себе на целый ряд вопросов. 1) Какова метафора, выраженная симптомом? 2) К чему сводится требование, имплицитно заключенное в симптоматическом поведении? 3) Кто выступает в качестве фокуса, вызывающего озабоченность идентифицированного пациента (иными словами, кому из членов семьи адресованы его помощь и от кого данное лицо требуется защищать?) 4) В чем заключается извлекаемая из симптоматического поведения межличностная выгода — для семьи в целом и для самого носителя симптома? 5) Каким образом польза или межличностная выгода могут быть сохранены вне симптоматического поведения? 6) Как следует организовать членов семьи, чтобы у них появились другие возможности оказывать помощь и быть полезными друг другу? 7) Как в семьях с детьми восстановить свободную от двойственности иерархию, при которой ответственность за детей лежит на родителях, а не наоборот? Как в семейной паре могут быть установлены более равноправные отношения? Ответ, полученный на каждый из этих вопросов, ведет терапевта к формулировке следующего, пока общая картина ситуации не будет сформирована с достаточной полнотой. Конечно, по сравнению с реальной сложностью комплексной системы взаимодействий в семье, полученное представление страдает значительным упрощением. Тем не менее, при всей своей ограниченности, оно обеспечит ту перспективу, откуда может начать свое развитие терапевтическая стратегия.

Вопросы, ведущие к формулировке иерархии. Терапевту придется озадачить себя и вопросами, вне которых останется непонятой специфика иерархического устройства семьи. Кто за кого отвечает в данной семье? Кто у кого испрашивает разрешение и по какому поводу? Каковы правила, которым подчиняется жизнь дома? Что происходит, когда правила нарушаются? С какими ожиданиями родители относятся к своим детям, достигшим подросткового или юношеского возраста? Не мешает узнать, какая степень власти отводится членами семьи социальным работникам и другим профессионалам, когда дело доходит до необходимости их вмешательства. Планируя стратегию своих интервенций, терапевт должен располагать представлением о внутрисемейных источниках власти, более того — считаться с ними, чтобы в дальнейшем обрести в них не помеху, но надежную опору своим действиям.

Изучая структуру власти в семье, важно определить, кто и кем управляет в следующих сферах внутрисемейной жизни: 1) владение деньгами; 2) распределение времени (кто выносит решения о том, как должен проводить свое время другой член семьи, и контролирует эту сторону его жизни непосредственно либо путем требований и запретов; кто из супругов определяет, сколько времени они могут проводить вместе); 3) обмен информацией (кто делится информацией, а кто держит ее в секрете; кто решает, о чем можно оповестить других, а что не подлежит огласке).

Если один из супругов принимает все финансовые решения, определяет, когда и сколько времени пара должна проводить вместе, и при этом не отличается особой коммуникативностью, совершенно очевидно, что он захватил намного больше власти, чем его партнер (партнерша) по браку. И, возможно, тому не останется ничего иного, как обратиться к помощи симптома, дабы воспользовавшись своей беспомощностью, сбалансировать внутрисемейную иерархию. Однако, если властолюбивый супруг лишится позиции силы, он также может прибегнуть к симптоматическому поведению, желая вернуть утраченное. Сталкиваясь со случаями тяжелых поведенческих нарушений у подростков и юношей, когда те воруют родительское время и деньги, безрассудно пуская на ветер и то, и другое, как правило, обнаруживаешь соответствующий фон — семейную атмосферу, полную разного рода умолчаний и тайн и лишенную взаимного понимания. Такого рода случаи — одно из типичнейших свидетельств господства неконгруэнтной, или рассогласованной, иерархии в семье.

Когда общая картина внутрисемейных отношений становится более или менее оформленной, начинает проясняться, под каким углом зрения приступать к проблеме иерархической неконгруэнтности. Что должно стать фокусом: проблема денег и времени или собственно симптом?

Намечая стратегию вмешательства, терапевту неизбежно придется сузить перспективу рассмотрения проблемы, пожертвовав хотя и ценной, но в определенном смысле излишней информацией, чтобы из ряда возможных гипотез отобрать ту единственную, которая кажется наиболее практичной и экономной под углом зрения психотерапевтической цели.

Проблема, представленная терапевту, постигается во всей своей полноте, лишь будучи приведенной к решению. Вплоть до этого момента все реакции семьи, которыми она отвечает на стратегии терапевта, должны восприниматься как часть информации, способствующей более глубокому пониманию ее трудностей.

Формулирование проблемы. Формулировка проблемы, найденная и выработанная терапевтом для самого себя, не должна буквально совпадать с тем ее толкованием, которое он приберегает для семьи. Более того, порою члены семьи вообще не посвящаются в ее переопределение: терапевт ограничивается конкретным предписанием, что они должны делать в связи с проблемой и по ее поводу. Одна из причин такого умолчания — нежелание прибегать к бессмысленным аргументам. Когда же объяснению или переопределению проблемы все же находится место в терапевтическом процессе, они всегда частично являются правдой. Намерения терапевта сводятся, как можно понять, не к обману семьи, но к обеспечению такого определения и объяснения проблемы, на основании которых члены семьи смогут действовать так, чтобы позволить терапевту привести семью к изменению.

Планирование стратегии. Когда терапевт достигает понимания проблемы и четко формулирует для себя ее суть, можно приступать к следующему этапу — к планированию стратегии ее решения. Стратегия обычно сводится к ряду предписаний, которым должна следовать семья. Они делают существование симптома излишним. Число потенциально возможных терапевтических стратегий столь же велико, сколь неисчислимы и возможности переформулирования проблемы.

После того как терапевт сформулирует основу своей стратегии, он должен перевести ее на язык конкретных действий, посредством которых она может быть реализована. Данные действия составляют суть предписаний и объяснений, которые терапевт дает семье.

Выполнение стратегии. Задумать стратегию и даже перевести на язык действий — еще не значит добиться ее воплощения. Естественно ожидать, что члены семьи станут сопротивляться терапевтическим предписаниям. В ответ на сопротивление терапевт заново переопределяет и переформулирует ситуацию, выдвигая новые предписания. Последние должны быть основаны на тщательно спланированных переформулировках проблемы и неистощимых усилиях терапевта, побуждающих членов семьи к тому, чтобы его предложения выполнялись.

Предписание терапевта может предусматривать серьезное испытание для пациента, назначение которого состоит в том, чтобы отбить у пациента охоту вести себя так, как диктуется симптомом. Директивы могут быть прямыми или парадоксальными, адресованными непосредственно носителю симптома или его родителям, а также супругу, требуя от тех и других сохранения или даже усиления симптома. Обычно подлинно глубокая интервенция бывает комбинированной. В тех случаях, когда предписание терапевта не достигает цели, изыскивается другая тактика. Работа с семьей каждый раз предполагает совершенно уникальную комбинацию интервенций, необходимых для того, чтобы произвести изменение именно в данной конкретной семье.

Завершение. В случаях, когда разрешение основной проблемы не освобождает семью от других весьма ощутимых трудностей, терапевту приходится сфокусировать свое внимание и на них. Нередко, устранив симптом, он должен заняться проблемой иерархической организации семьи. Работая с супружеской парой, терапевт нацелен на установление в ней более равноправных отношений — так, чтобы ни одному из супругов не пришлось искать источник своей силы в той беспомощности, которую обеспечивает симптом. Когда носителем проблемы является ребенок, терапевт старается придать родителям больше сил, чтобы они ощутили ответственность и за своих детей, которых призваны поддерживать и воспитывать, и за самих себя, собственную жизнь, организацию своей семьи. Но зачастую реорганизация иерархии происходит вместе и одновременно с решением основной проблемы, так что дополнительных интервенций не требуется.

После того как представленная проблема получает разрешение, терапевт обязан быть готов завершить работу, оставляя за пациентами право и возможность в случае возникновения новых трудностей повторно обратиться за помощью. Они должны уйти с мыслью, что терапия принесет изменения, но семья будет продолжать изменяться и дальше, уже по собственной воле и усмотрению. Легко понять, насколько важно дать кредит доверия семье, не претендуя на выражение признательности с ее стороны. В короткой, интенсивной терапии изменение нередко наступает с такой скоростью, что семье не приходит в голову приписать его участию терапевта. Не менее существенный момент: следует прервать терапию, когда необходимость в ней отпадает. Самое лучшее для человека состоит в том, чтобы находить себя в ситуации, где он самостоятельно справляется с проблемами и преодолевает жизненные трудности, не завися ни от кого и не являясь пациентом.