— Я все никак не могу поверить, что ты сделала операцию по перевязке маточных труб, даже не посоветовавшись с папой.

Они находились в церкви Сент-Эньян. Виолетта зачарованно разглядывала фрески на своде как раз над клиросом. Прошедшая ночь была долгой: мать и дочь проговорили едва ли не до самого утра. После этого многочасового разговора Одри была уже не так рассержена на весь мир, как раньше. Она начала потихоньку отдаляться от своих воспоминаний и воспринимать их как зрелая женщина тридцати двух лет, а не как двенадцатилетняя девочка.

— Если хочешь услышать от меня правду, то могу тебе сказать: я и сама до сих пор не могу в это поверить.

Виолетта медленно шла по церкви, не отрывая взгляда от свода.

— А ты рассказывала об этом тете Шарлотте? — с любопытством спросила Одри, разглядывая внутреннее убранство церкви.

— Нет. Об этом знал только доктор Вудхаус — тот, который сделал мне операцию. Теперь знаешь и ты.

— Вот уж не думала, что ты сможешь поступить, как суперсовременная женщина.

Виолетта резко остановилась и пристально посмотрела на дочь.

— Что характерно для сегодняшних молодых леди — вы считаете, что это вы привнесли в жизнь женщины все то, что есть в ней современного — от стремления к независимости до противозачаточных средств. — Виолетта даже не пыталась скрывать свое раздражение. — Сегодня, конечно, все это стало гораздо доступнее, однако есть вещи и явления, которые существуют столько же, сколько существует на земле человек. Тебе известно, что, например, в семнадцатом веке женщины засовывали во влагалище маленькую губку, пропитанную уксусом, в качестве противозачаточного средства?

Одри впилась взглядом в лицо матери.

— Эта губка, насколько я понимаю, была своего рода предшественницей противозачаточного колпачка, да? — спросила она шутливым тоном, пытаясь ослабить возникшее между ними напряжение.

— Ты должна понимать, что все женщины во все эпохи сталкивались с одинаковыми проблемами. — Виолетта снова медленно пошла вперед, одновременно и разговаривая, и разглядывая внутреннее убранство церкви. — Большинство женщин, обвиненных в колдовстве, в действительности занимались изготовлением различных лекарственных снадобий, а некоторые из них помогали делать аборты или готовили средства, предотвращающие беременность. Женщины всегда имели в своих руках определенную власть. То, чем сейчас обладаете вы, современные женщины, является всего лишь результатом усилий всех тех женщин, которые жили до вас, и многим из них, как тебе известно, пришлось за это поплатиться. — Виолетта оглянулась и поймала взгляд Одри. — Чем, по-твоему, можно было заниматься в далекие времена, когда не было ни телевидения, ни баров, ни дискотек? А может, ты думаешь, что и секс изобрели люди твоего поколения? — Она не на шутку рассердилась. — Сегодня очень многое стало гораздо проще, чем раньше, — можешь мне поверить. — Она осмотрелась по сторонам, словно ища выход, и направилась к капелле Чудотворной Богоматери. — Прекрасно, — сказала женщина с таким видом, как будто эта капелла была именно тем помещением, в котором ей сейчас хотелось находиться.

Виолетта поискала взглядом место, с которого было бы удобнее разглядывать потолок с росписями XV века. Она выбрала стул в первом ряду и села на него, а Одри уселась на стул по другую сторону центрального прохода, застеленного длинным ковром.

Одри вспомнился рассказ матери о том, как дедушка Теобальд отнял у нее Сэма, когда тому было восемь лет. Девушка никогда раньше об этом не задумывалась. Сэм был для нее старшим братом, о котором она знала очень мало, потому что он сначала учился в школе-интернате, а затем — в университете. Когда Одри родилась, Сэм был в школе. Это был его первый год обучения. В общем, у них не было возможности вырасти вместе. Когда Сэм приезжал на каникулы домой, он общался в основном с мужчинами и не очень-то интересовался младшей сестрой. Он взирал на Одри с некоторым пренебрежением — как будто считал ниже своего достоинства общаться с девчонкой. Теобальд не только добился того, чтобы Сэма отправили учиться в школу-интернат, но и лично учил его всему, что должен знать юноша — а затем уже и мужчина — его круга, и усилия дедушки, надо признать, не пропали даром: Сэм оправдал его ожидания. Даже когда дедушка Теобальд умер, Сэм вел себя хладнокровно и невозмутимо, то есть неизменно сохранял самообладание — как и подобает мужчине его круга. Девушка прекрасно помнила, как выглядел ее брат во время похорон: в элегантном черном костюме, чопорный и надменный, с бесстрастным взглядом, с напомаженными и зачесанными назад волосами. Со стороны казалось, что он явился не на похороны своего дедушки, а на торжественную церемонию по поводу окончания университета. Когда Виолетта с еле сдерживаемым гневом рассказала обо всем этом Одри, та прониклась к матери сочувствием и подумала, что теперь она гораздо лучше понимает, что представляет собой ее — мало знакомый ей и всегда державшийся отчужденно — старший брат.

— По правде говоря, ты меня удивила, — сказала Одри. — Не знала я, что ты такая… феминистка.

— Я не феминистка. Просто женщина. Сделай одолжение, не навешивай на меня ярлыков.

Виолетта этим утром явно была не в духе. Одри попыталась выяснить почему, но дальше догадок ей продвинуться не удалось. Возможно, ее мать, вспоминая о давних событиях, чувствовала себя неловко или испытывала чувство вины, хотя уже ничего не могла изменить, тем более что некоторые из участников событий были уже мертвы. Возможно, разница в возрасте и мировоззрении мешала Одри понять смысл поступков ее матери, и поэтому она судила о ней неправильно, не принимая во внимание того, какой была жизнь в ту эпоху в «Виллоу-Хаусе», и не учитывая, что в то время ее мать была моложе, чем она, Одри, сейчас. Для Одри Виолетта всегда была исключительно ее матерью, и она не задумывалась над тем, что та когда-то была юной девушкой, а затем молодой женщиной, которая пыталась вести себя достойно, быть личностью и что-то собой представлять — то есть делала то же самое, что пытается сейчас делать ее дочь. Для Одри Виолетта всегда была взрослой и мудрой и неизменно уверенной в том, что, как и когда ей следует делать. Мать всегда знала, как в том или ином случае нужно поступить, и напоминала Одри о том, что для нее важно и о чем она не должна забывать. В общем, она вела себя по отношению к дочери как ангел-хранитель. И когда Одри росла и превращалась в своенравную и самоуверенную женщину, она сталкивалась с такими же проблемами, с какими сталкивалась Виолетта в ее возрасте. Одри всю свою жизнь мечтала стать взрослой женщиной, но вот теперь, когда она уже практически ею стала, выяснилось, что она к этому не готова.

— А что ты сказала папе?

Виолетта посмотрела на дочь с непонимающим видом.

— Как ты объяснила ему то, что у вас больше не было детей?

— Об этом позаботился доктор Вудхаус. Сразу после того, как родилась ты, он сказал твоему отцу, что из-за возникших во время родов осложнений я больше не смогу иметь детей.

Одри ошеломленно посмотрела на мать.

— Ты хочешь сказать, что…

— Что все было обговорено и решено еще до того, как родилась ты, — перебила ее Виолетта.

— А доктору Вудхаусу не было совестно из-за того, что он стал твоим сообщником? — недоверчиво спросила Одри.

— Он воспринимал меня как пациентку, которая попросила у него совета и которая сама принимала решение. Он не был моим сообщником — он просто был врачом. Кроме того, для очистки совести доктор Вудхаус порекомендовал мне еще одного врача в Лондоне.

— В чем причина твоего мрачного настроения? Если ты не хочешь, чтобы мы об этом разговаривали, мы вполне можем этого не делать.

— Я считаю, что тебе нужно еще многое узнать, только и всего, — ответила, поморщившись, Виолетта.

— Ты так и не ответила на мой вопрос. В чем причина твоего мрачного настроения? — снова спросила Одри.

Свет проникал в церковь через маленькое окошко, расположенное как раз позади статуи Богоматери. Виолетта посмотрела на изображения, покрывавшие стены вокруг алтаря и посвященные чудесам, совершенным Богоматерью, и ей вдруг захотелось быть человеком с безграничной и нерушимой верой. Годы, к сожалению, сделали ее скептиком.

— Не знаю, — наконец сказала она. — Возможно, теперь я осознаю, что мне следовало поступить совсем по-другому А еще я, к сожалению, осознаю, что если бы начала жизнь заново, то наверняка сделала бы те же ошибки. Те же.

— Понятно, — с сочувственным видом сказала Одри. — Человеку, видимо, обязательно нужно совершить ошибки, прежде чем он сможет их больше не совершать, однако он почти никогда не попадает в одну и ту же ситуацию, а если и попадает, то как-то уже совсем по-другому, и поэтому опять совершает ошибки, как будто оказался в такой ситуации в первый раз. Похоже, что набраться уму-разуму человеку попросту не дано. — Одри улыбнулась матери. Виолетте тяжело было вспоминать о прошлом. А еще она удивлялась тому, что так много лет предпочитала обо всем помалкивать. Она помалкивала слишком уж долго. Кроме того, Виолетта не понимала, почему их с дочерью отношения не были достаточно доверительными для того, чтобы более раскованно обсуждать события, которые касались их обеих. Странные были у них отношения. — Я думала, что ты и тетя Дженни были подругами. Думала, что вы друг другу доверяли.

— Доверяли, да не очень. Мы с Дженни, конечно, были подругами — по крайней мере, тогда, когда учились в школе, — однако дружба наша была весьма своеобразной. — Виолетта заерзала на стуле. — Я уже рассказывала тебе, что у твоей тети имелся маленький мирок, в который она никого не пускала — абсолютно никого.

У Одри было на данный счет свое мнение, но она промолчала.

— Когда мы обручились — я с твоим отцом, а Дженни с Арчи, — наши отношения с Дженни стали еще более прохладными. Моим женихом ведь был ее брат, и она, наверное, не хотела откровенничать со своей будущей невесткой. Мы всегда были в хороших отношениях, но она все же держалась от меня на расстоянии… Мне кажется, отчуждение между нами возникло в тот день, когда я застала Дженни в пустом классе за столом, на котором лежало множество листков, исписанных стихами и испещренных пометками, сделанными красным карандашом. Твоя тетя что-то писала. С этого момента наши отношения изменились, хотя я и заметила это гораздо позднее. В то же лето я впервые приехала в «Виллоу-Хаус» и… и влюбилась там в твоего отца, а потому мне стало не до того, что происходит с Дженни.

Одри подумала, что ближайшие родственники всегда вмешивались в жизнь Дженни, не давая ей возможности заниматься тем, что ей нравилось, и заставляя ее вести такой образ жизни, который не позволял ей развить природные наклонности (те самые наклонности, которые заметила в ней ее школьная подруга по имени Виолетта, в результате чего в их отношениях началось «отчуждение»). Почему Дженни даже не пыталась бороться? Неужели она так сильно боялась вызвать недовольство отца? А может, единственное, что она считала важным, — это суметь угодить отцу (как бы он к ней ни относился), ставя при этом крест на своих самых заветных желаниях? Неужели так могло быть на самом деле? Все это никак не вязалось с образом, запечатлевшимся в памяти Одри, — ее любимая и, по всей видимости, идеализированная ею тетя Дженни.

— Возможно, дядя Арчи знал о ней то, чего не знал никто другой, — с надеждой сказала Одри.

— Возможно, — кивнула Виолетта. — Да, вполне возможно. В конце концов, он ведь был ее спутником жизни, а значит, должен был знать о ней очень и очень много.

Они обе на некоторое время замолчали. Одри стала разглядывать свои ладони, а Виолетта отрешенно уставилась на падающий в окошко свет.

— Они друг друга любили? — вдруг спросила, нарушая молчание, Одри.

Виолетта задумалась — как будто ей, чтобы ответить на этот вопрос, нужно было хорошенько покопаться в памяти.

— Арчи обожал твою тетю, — наконец сказала мать, улыбнувшись. — В тот момент, когда он впервые ее увидел, он, ранее всегда хладнокровный и невозмутимый, перенес душевное потрясение. Я знаю это совершенно точно. Это был единственный раз, когда я видела подобные изменения в выражении его лица — возможно, оставшиеся незаметными для других людей, но отнюдь не для меня. Я всегда видела Арчи насквозь, и это нас очень сильно сближало. Лучший друг твоего отца был также и моим лучшим другом… Да, Арчи очень сильно любил твою тетю. Ты не можешь себе даже представить, что пришлось пережить этому человеку, когда она умерла. Твой отец не очень-то годился ему в утешители, потому что они были слишком уж разными, и каждый из них отреагировал на утрату по-своему. Арчи стал совершать долгие прогулки в полном одиночестве, он почти ни с кем не общался. Ему хотелось побыть одному, он очень нуждался в этом. Он на целых два месяца полностью забросил работу — в отличие от твоего отца, который, наоборот, нашел для себя утешение именно в напряженной работе. Мне кажется, твой дядя даже оказал Сэмюелю моральную поддержку, не появляясь в их адвокатском бюро в течение двух месяцев, потому что твоему отцу, чтобы не думать о том, что произошло, нужно было быть загруженным работой двадцать четыре часа в сутки. Арчи же, наоборот, нуждался в уединении, чтобы поразмыслить о случившемся, чтобы, возможно, повспоминать Дженни или же, кто знает, найти для себя ответы на какие-то вопросы. Он даже не пытался избавиться от душевных мук, как будто ему, чтобы пережить смерть любимой супруги, нужно было подвергнуться самобичеванию. Арчи пришлось нелегко, но в конечном счете он сумел оправиться от нанесенного судьбой удара. По крайней мере, его страдания стали гораздо менее мучительными.

— А тетя Дженни?

Виолетта удивленно взглянула на Одри. Та в этот момент находилась в тени, и Виолетта лишь с трудом различила в полумраке ее лицо.

— Тетя Дженни любила дядю Арчи?

Однозначного ответа на этот вопрос у Виолетты не было. Она никогда над ним не задумывалась, потому что ответ казался ей очевидным. Две школьные подруги вышли замуж за двух университетских друзей. Виолетта была влюблена, и ей казалось, что Дженни тоже влюблена. Они тогда были молоды, на дворе стояло лето, они витали в облаках, и жизнь казалась им прекрасной. А вот сейчас Виолетта уже не могла однозначно ответить на этот вопрос.

— Не знаю, — медленно сказала она. — Я никогда над этим не задумывалась. — Она снова уставилась на падающий в окошко внутрь церкви свет, как будто события далекого прошлого можно было заново увидеть в солнечных лучах, просачивающихся сюда сквозь разноцветные стекла. — Я была влюблена по уши — как последняя дура. — Виолетта несколько мгновений помолчала, а затем продолжила: — Вряд ли я смогу ответить на твой вопрос. Дженни всегда была такой веселой и жизнерадостной… Все складывалось вроде бы очень удачно: я вышла замуж за Сэмюеля, а она — за Арчи… Твой дедушка был очень доволен, это я прекрасно помню, однако не могу сказать, что именно его радовало по-настоящему: то, что выходит замуж его дочь, или то, что женится его сын. Хотя я и знала своего свекра довольно хорошо, мне трудно судить, что же у него тогда было на уме. Вполне возможно, что свадьба сына имела для него гораздо большее значение, чем свадьба дочери. Замужество Дженни было для него просто решением одной из проблем… — Виолетта, опустив голову, несколько секунд помолчала. Затем, взглянув на Одри, добавила: — Арчи удивительный человек, и никто не смог бы стать для твоей тети лучшим мужем, чем он, — в этом можешь быть уверена. Думаю, она его любила, но по-своему. Существует много видов любви, Одри, и некоторые из них представляют собой отнюдь не кипучую страсть и не фейерверк чувств, однако такая любовь может оказаться очень сильной. В жизни всякое бывает.

Виолетте разбередили душу нахлынувшие воспоминания. Заметив это, Одри решила сменить тему и предложила:

— Здесь неподалеку есть райончик, где находятся самые лучшие во Франции аббатские церкви романского стиля. В них вроде бы дают концерты григорианского пения. Может, заглянем туда?

Виолетта украдкой смахнула слезу и снова улыбнулась.

— Не возражаю, — сказала она, хлопнув ладонями по бедрам. — Но сначала мы могли бы спуститься к каналу и прокатиться по нему на bateau mouche. Это — самое лучшее, что мы можем сделать сегодня вечером.

— Хорошо. А затем я приглашу тебя поужинать. Как тебе моя идея?

— Лучше и не придумаешь! Когда я вернусь домой, мне, наверное, придется с грустью обнаружить, что я поправилась на несколько килограммов, но тут уж ничего не поделаешь: теплый южный воздух Франции вызывает у меня ненасытный аппетит. Самой не верится!

— Думаю, дело тут не столько во французском воздухе, сколько во французской еде, устоять перед которой просто невозможно!

Мать и дочь посмотрели друг на друга с заговорщическим видом, пытаясь скрыть за улыбкой вызванную невеселыми воспоминаниями грусть, чтобы затем, оставив эти воспоминания и эту грусть позади, продолжать жить и радоваться жизни. В конце концов, они отправились в эту поездку, чтобы немного отдохнуть и поразвлечься — а значит, именно этим им сейчас и следует заниматься.