Лето в этом году, похоже, решило задержаться подольше. Сентябрь побаловал всех замечательными погожими утрами — с солнцем и голубым безоблачным небом — и прохладными, но приятными вечерами — с восхитительными закатами, окрашивавшими местность в золотистые тона. Одри использовала вечера для того, чтобы прогуляться по садам «Виллоу-Хауса» и полюбоваться заходящим солнцем. В один из вечеров она даже прокатилась верхом на лошади. Она уже почти забыла ощущение, которое испытываешь, разъезжая верхом по лугам. Одри нравилось это время суток, когда земля и все, кто на ней обитает, готовятся ко сну и когда кажется, что все твои желания обязательно сбудутся. Одри пыталась насладиться каждым вечером: ведь скоро начнутся дожди.

В понедельник, последовавший за вечерним разговором в Кентербери, Салливан, Кроуфорд и Лонингем узнали, что Сеймур и Каннингем предъявили им иск. Сэм, однако, заявил, что не станет доводить дело до суда, если они согласятся на restitutio in integrum — раз уж они не смогли купить землю и уже никогда ее не купят. Сэм был уверен, что его теперь уже бывшие коллеги сумеют подыскать аналогичный дом, в котором смогут реализовать свою затею о создании шикарного гостевого дома категории «Ночлег и завтрак». Не владея в «Виллоу-Хаусе» землей, не было смысла вообще этим заниматься, а потому Салливан, Кроуфорд и Лонингем решили не упорствовать. Самоуверенные заявления Сэма о том, что покупка земли — дело уже решенное, заставило их представить новый проект, не имея на руках подписанных документов о купле-продаже, и это стало их роковой ошибкой. Кроме того, архитектурная студия «Сансет проджектс» предъявила им иск о возмещении ущерба и упущенной выгоды, и они были отнюдь не заинтересованы в том, чтобы инцидент получил широкую огласку Они хотели его замять и надеялись, что к концу лета — если им немного повезет — все забудется и тогда они быстренько подыщут для своего проекта какой-нибудь другой дом, хотя, конечно, найти еще один такой «Виллоу-Хаус» — с садами, лугами и даже рощами — было не так-то просто.

В конце лета все Сеймуры были просто завалены работой — особенно Сэм. Он купил в Сайренсестере домик, расположенный не очень далеко от центра, с небольшим садом, и перевез туда все имущество, находившееся в кабинете его дома в Сиссингхерсте — в том числе диван, персональный компьютер, архивные материалы и все свои книги по праву. Кое-какую юридическую литературу ему подкинул Арчибальд — эти книги когда-то принадлежали отцу Сэма, но до сего момента хранились у Арчи. Виолетта отдала сыну старинную металлическую кровать, а еще он купил себе телевизор. На ограде Сэм прикрепил позолоченную табличку, на которой большими черными буквами было написано: «Сэмюель Сеймур-младший. Адвокат». Больше ему пока ничего не требовалось.

Сэм не стал возражать против предъявленного Алисон иска о расторжении брака и разделе имущества. Единственное, на чем он настаивал, — чтобы его не лишали возможности видеться с детьми. Ему, по правде говоря, казалось, что вся эта затея с разводом — не более чем очередная выходка Алисон, потому что никаких активных действий с ее стороны не предпринималось, и складывалось впечатление, что она и ее адвокат просто тянут время. Алисон привозила детей к отцу на выходные, а еще давала Сэму советы по поводу новых штор для его кабинета. Она сказала, что умственной деятельности благоприятствует желтый цвет, а потому Сэм заказал себе шторы приятного красновато-желтого цвета, контрастирующего с зелеными обоями. Кабинет получился довольно уютным. Впервые за долгое время Одри и Алисон хоть в чем-то сошлись во мнении, потому что в один голос заявили: подобный интерьер является наиболее подходящим для кабинета адвоката и даже радует глаз. И было не так уж важно, что в остальных комнатах дома пока отсутствовала мебель. Клиенты Сэма увидят лишь его кабинет, коридор и маленькое помещение с видом на сад, которое Сэм переоборудовал в своего рода комнату ожидания — гораздо более скромную, чем его кабинет, но вполне уютную.

Несмотря на то что Сэм был очень занят устройством своей новой жизни, у него появилась возможность общаться со своими детьми — гораздо чаще, чем раньше. Дети уже провели с ним несколько дней в «Виллоу-Хаусе», играя в крикет или прогуливаясь со справочником в руках по рощам и пытаясь с его помощью определить, какие деревья в этих рощах растут. Сэму пришлось признать, что он в таких делах почти ничего не смыслит. В эти дни Сэм, Алисон и их дети вели себя как сплоченная семья, причем Алисон была гораздо более сдержанной и молчаливой, чем обычно, а с ее лица не сходила меланхолическая улыбка. Однако в воскресенье вечером Сэм неизменно отправлялся в свой новый полупустой дом, а Алисон возвращалась в Сиссингхерст.

Виолетта и Сэм предложили Одри использовать часть «Виллоу-Хауса» для организации задуманного ею бизнеса — если, конечно, он подходит для этого. Сэм, разговаривая с Одри с глазу на глаз, сказал ей, что было бы желательно, чтобы она пожила хотя бы некоторое время с их матерью в «Виллоу-Хаусе». А еще им предстояло решить, что они будут делать с «Винди-Коттеджем». Виолетта в последнее время стала совсем другой: возвращение в родной дом способствовало этим изменениям. Одри решила использовать для новых начинаний не часть дома, а бывшую конюшню, и принялась за выполнение масштабных работ по ремонту здания и превращения его в красивый павильон, предназначенный для проведения выставок мебели, тканей, декоративных предметов, картин, ламп и ковров. Она также решила, что, подготовив должным образом помещение, съездит в Сайренсестер, обратится там в торгово-развлекательные комплексы «Корн-Холл» и «Бингем-Холл» и попросит, чтобы ей регулярно присылали информацию о готовящихся аукционах. Она понимала, что ей придется вложить в свою затею немало денег, однако больше всего ее сейчас волновало отнюдь не это. Пока что ей нужно было собственное жизненное пространство. К счастью, конюшня уже давным-давно перестала быть конюшней, и ее даже некоторое время назад перестроили, хотя никакого применения для нее так и не нашли. Лошадей уже давно сначала передали в конюшню близлежащей деревни, где им обеспечивался более качественный уход, а затем — после смерти Теобальда — вообще продали…

Виолетта поехала куда-то за покупками и вскоре должна была вернуться. Одри зашла на кухню и поставила чайник на плиту. Когда чай был готов, она села за большой деревянный стол с уже довольной потертой крышкой и стала прихлебывать из чашки, глядя в большие окна на красивые луга позади «Виллоу-Хауса». Она чуть не замурлыкала от удовольствия, стараясь даже не вспоминать о том, что еще совсем недавно была готова без каких-либо сожалений расстаться со всем этим навсегда.

Допив чай, девушка решила неторопливо пройтись по дому, воскрешая в памяти прежнюю жизнь: запахи, звуки, интерьер — все, что было ей так хорошо знакомо и являлось ее частью.

Одри стала подниматься на второй этаж, всматриваясь в окружающую обстановку, как будто она видела все это первый раз в жизни. Кое-что тут требовалось лишь слегка подправить, а кое-что — полностью заменить (например, шторы и занавески), однако с этим можно было не торопиться. Пока что с помощью тщательной уборки удалось совершить настоящее чудо перевоплощения, и Одри снова и снова мысленно благодарила людей, которые приложили к этому руку, узнав, что дом опять стал собственностью Сеймуров. Поднявшись на второй этаж, Одри направилась на чердак.

Чердак. И как это она не вспомнила о нем раньше?

Через крошечные окошки сюда, на чердак, проникал тусклый свет. Одри пришлось идти очень осторожно, чтобы не удариться головой о какую-нибудь из балок. Хранящиеся здесь предметы были разложены в определенном порядке, однако все покрывал толстый слой пыли. Здесь лежали старые зеркала, которые еще вполне можно было использовать, потертые табуретки и прочие — не менее потертые — предметы мебели, которые когда-то много лет назад решили не ремонтировать, а просто отнести на чердак. Одри осмотрела их и пришла к выводу, что многие из них вполне можно отреставрировать. Еще здесь лежало много старых книг — настолько старых, что казалось, стоит раскрыть их — и из них тут же повыпадают страницы. Одри сдула пыль с одной из них и, взглянув на обложку, увидела, что это роман Шарлотты Бронте «Городок». Полистав страницы, она натолкнулась на слова «Дженнифер Сеймур». Одри стала перебирать остальные книги и увидела среди них произведения сестер Бронте, Эмили Дикинсон, Элизабет Барретт Браунинг, Кэтрин Мэнсфилд, Гертруды Стайн, Джейн Остин, Эдит Уортон, Джордж Элиот…

Лежавшие здесь несколько десятков книг были написаны женщинами и когда-то принадлежали тете Дженни. Одри, осматривая чердак дальше, натолкнулась на небольшой деревянный сундучок, на передней стенке которого были нарисованы цветы, и осторожно его открыла. В сундучке лежало множество тетрадей и отдельных листков, связанных в пачки тоненькими тесемочками. Несмотря на охватившее Одри волнение, ее руки двигались очень медленно. Она словно боялась, что стоит ей сделать резкое движение — и все это исчезнет или рассыплется в прах. Это были письма и незаконченные литературные произведения тети Дженни, ее личные дневники (которые Одри открыть пока не решилась) и множество листков с написанными на них обрывками стихотворений и просто отдельными фразами. Дженни, похоже, очень часто что-то писала там, где придется, как будто испытывала настоятельную потребность немедленно переносить появлявшиеся у нее мысли на бумагу, не дожидаясь, когда для этого наступит более подходящий момент. Одри вспомнила, что все это Дженни делала в тайне от всех.

Девушка взяла в руки дневники Дженни, все еще не решаясь их открыть. Дневники состояли из двух десятков абсолютно одинаковых по виду тетрадей. Казалось, Дженни всю свою жизнь вела записи.

Наконец Одри, решившись, взяла одну из тетрадей и взглянула на последнюю запись.

«Жизнь прекрасна. Арчи — самый лучший муж на свете. Я живу в очень красивом доме, и меня окружают люди, которые относятся ко мне очень хорошо. Тем не менее внутри меня огромная пустота. Я живу жизнью, наполненной фантазиями и иллюзиями, — жизнью, которая делает меня счастливой, но которая имеет очень мало общего с действительностью. Если я буду продолжать так жить и дальше, я сойду с ума. Наступит момент, когда я уже не смогу отличить действительность от фантазий, которые я сама выдумываю, чтобы прожить еще один день, и еще один, и еще… Я пожираю себя изнутри, и дело не только в этой проклятой — или, наоборот, благословенной болезни. Я ведь все равно сильнее ее…»

Донесшийся со второго этажа скрип двери заставил Одри вздрогнуть, и только тут она заметила, что плачет.

— Одри, ты где?

Она несколько секунд ничего не отвечала, а затем крикнула — так, чтобы мать смогла ее услышать:

— Мама, я здесь!

— Одри, ты где? С тобой все в порядке?

Виолетта, стоявшая в коридоре второго этажа, посмотрела в сторону лестницы, ведущей на чердак: именно оттуда только что донесся голос дочери. Подбежав к лестнице, Виолетта поспешно стала взбираться наверх: голос Одри показался ей очень грустным (ее дочь, похоже, даже плакала), и Виолетта не на шутку встревожилась. Забравшись на чердак, она — пока ее глаза не привыкли к темноте — смогла ориентироваться только по звуку — всхлипываниям своей дочери.

— Одри!

Наконец увидев ее, женщина опешила: Одри стояла на коленях перед хорошо известным Виолетте сундучком. К содержимому этого сундучка после многих лет забвения снова прикоснулись человеческие руки, и на него снова упал солнечный свет… По щекам Одри текли неудержимые слезы.

— Это вещи тети Дженни, — пробормотала она сквозь слезы, с трудом преодолевая охватившую ее душевную боль. — Ее записи, ее дневник. Вот это — последняя запись перед тем, как она…

Виолетта опустилась на колени рядом с дочерью и осмотрела содержимое сундучка. Поначалу она не решалась ни к чему прикасаться, но затем ее пальцы сами потянулись к лежащим в сундучке предметам, и она стала перебирать пожелтевшие листки бумаги, исписанные элегантным почерком Дженни.

— Надо сказать об этом Арчи, — наконец произнесла Виолетта. — Ему, возможно, захочется забрать все это себе.

— Ты полагаешь, что он не знал о существовании этих бумаг?

Виолетта на несколько секунд задумалась, а затем ответила:

— Может, и знал. Но мы в любом случае должны ему о них рассказать.

Этим вечером, отправляясь прощаться с заходящим солнцем, Одри взяла с собой дневники своей тети, чтобы почитать их в то время суток, которое она уже считала магическим, а еще прихватила с собой Лорда. Она уселась на траву поодаль от дома и стала читать дневники Дженни, воссоздавая в воображении ее жизнь…

Арчибальд знал о существовании этих дневников. После смерти Дженни ее отец потребовал убрать куда-нибудь подальше все ее вещи — особенно книги, — и Арчи аккуратно сложил их на чердаке. Когда впоследствии он навсегда уехал из «Виллоу-Хауса», у него не хватило мужества взять этот сундучок с собой, потому что для него было бы мучением хранить его у себя дома и при этом не иметь возможности его открыть. А возможности такой у Арчи не было потому, что он не смог бы заставить себя прочесть пронизанные болью откровения своей покойной супруги, написанные ее собственной рукой. Поэтому он подумал, что раз уж Дженни не рассказывала ему о своих дневниках, то, значит, ему не следовало и не следует знать о том, что она в них писала. Он боялся, что она может предстать перед ним совсем другой женщиной, и тогда померкнет удивительный образ, который остался в его памяти. В общем, Арчи решил не читать не только ее дневники, но и остальные записи. А вот Одри он позволил делать с бумагами Дженни все, что она захочет, — при условии, что она не причинит им никакого вреда. Одри, снова залившись слезами, бросилась дяде на шею и — сквозь всхлипывания — стала горячо его благодарить, не замечая, что ее слезы превращают его рубашку в мокрую тряпку.

— Спасибо, дядя Арчи! Это… это для меня очень важно. Ты себе даже не представляешь, насколько для меня это важно…

И вот теперь Одри, набравшись мужества, начала читать дневники своей тети и тем самым погружаться в ее внутренний мир. Она даже прочла одну главу из начатого, но не оконченного романа. Одри не верилось, что все это было сокрыто на чердаке в течение столь долгого времени и едва не исчезло навсегда…

Девушка нуждалась в том, чтобы узнать, кем же все-таки была в действительности Дженни. Она и сама не понимала, зачем ей это, но Одри обязательно нужно было об этом узнать.

Сейчас, как никогда раньше, ее тетя представала перед ней как героиня романа, — героиня, которая закончила свою жизнь довольно нелепо. Иногда Одри хотелось выступить на ее защиту, чем-то помочь, и в голову приходило очень много того, что девушка могла бы сказать юной ученице школы-интерната Дженни, лишенной возможности быть собой и вынужденной соответствовать ожиданиям окружающих. Читая дневники своей тети, Одри начинала понимать очень многое и о самой себе, и о своих ближайших родственниках, некогда оказавших на ее жизнь и на нее саму огромное влияние.

Уже почти стемнело и, кроме того, стало холодно. Добродушный Лорд, развалившись рядом с Одри, но держа голову приподнятой, с задумчивым видом разглядывал окружающий пейзаж. Одри заранее решила, что будет читать дневники Дженни одна. Если мать тоже захочет прочесть их, то пусть делает это без нее. Читать чьи-то дневники — это все равно что проникнуть во внутренний мир другого человека, проскользнуть в его сознание, добраться до самой глубины его души. Этого нельзя делать в компании с другими людьми. Вечерами Одри закрывалась в своей комнате и читала главы неоконченного романа. Кто знает, возможно…

Возможно.

Одри было над чем поразмыслить. Она начинала новую жизнь. Чтение дневников Дженни давало ей много подсказок к пониманию себя самой, — подсказок, которые никаким другим способом она бы не получила. Дух тети витал над ней днем и ночью, словно ангел-хранитель. Одри чувствовала его присутствие. Ей казалось, что душа Дженни радуется тому, что ее наконец-то кто-то понял — пусть даже это произошло почти случайно и через много лет после ее смерти. Эти записи были для Дженни способом узнать саму себя и позволить узнать ее другим людям, но никто, похоже, так этого и не понял. Между строчек иногда угадывался душераздирающий крик: «Посмотрите на меня! Я не такая, какой вы меня считаете! Неужели вы этого не видите?»

Наконец хоть кто-то увидел, какой Дженни была на самом деле.

В один из вечеров в конце сентября Одри закрыла прочитанную ею восьмую из двадцати тетрадей и затем несколько минут задумчиво смотрела на то, как луга и рощи постепенно погружаются в сумерки. Солнце — огненно-красный диск — казалось, отдыхало, улегшись на линию горизонта, но его лучи все еще ласково гладили простирающиеся вокруг луга и рощи. Скоро оно зайдет за горизонт и все вокруг окутает тьма, но Одри не торопилась возвращаться в дом. Ей хотелось задержаться еще немного здесь, на лужайке, чтобы подольше полюбоваться представшим ее глазам зрелищем. А зрелище это было великолепным. Одри обожала смотреть на закаты в конце лета и в начале сентября, когда небо окрашивается в спокойный бледно-фиолетовый цвет, постепенно переходящий в черный. После долгого и трудного дня, посвященного очистке и приведению в порядок бывшей конюшни, красивый закат был для Одри настоящим подарком, потому что он давал ей ощущение того, что она сегодня славно потрудилась, и морально подготавливал к следующему трудному рабочему дню — трудному, но полному мечтаний и надежд.

Несколько минут спустя Одри поднялась на ноги. Она бросила последний взгляд на солнце, уползающее за горизонт, и, повернувшись, посмотрела на «Виллоу-Хаус» — великолепный дом, стены которого были построены из известняка серовато-желтого цвета и приобретали под лучами заходящего солнца золотистый оттенок. Одри охватил озноб, и у нее появилось смешанное чувство гордости и грусти: гордости за то, что все это является частью ее жизни, и грусти по всем тем людям, которые когда-то радовались и страдали в этих стенах, но которых давно уже нет в живых. Одри знала, что не испытала бы таких чувств, если бы ее не объединял со всеми ними этот дом. Ей вспомнилась где-то прочитанная или услышанная фраза: «Твой дом — там, где тебя любят». Для нее таким домом был «Виллоу-Хаус» — место, где прошли самые лучшие годы ее жизни. Наконец-то она сюда вернулась. Она не знала, где будет находиться через год или два, но это не имело для нее никакого значения. Более того, Одри и не хотела этого знать. Она уже научилась не строить долговременных планов. Ведь в конце концов происходит то, чему суждено произойти, и тем самым сводятся на нет любые планы. В этом и заключается жизнь — какой бы многообразной она ни была, — и она иногда наглядно демонстрирует, что подчиняется лишь собственным законам.

У Одри появилось ощущение, что она, пройдя долгий путь, наконец прибыла в пункт назначения. Однако при этом она также осознала, что главное ее путешествие — путешествие длиною в жизнь — только начинается.

Сопелана,

29 января 2002 года