Отражение

Релина из последних сил ковыляла на восток. В сапогах хлюпало. На ногах кровоточили вскочившие от непривычно долгой ходьбы волдыри. Две глубокие борозды, носящие гордое название “дорога”, были до краёв наполнены тёмной лесной водой. Глинистые осклизлые края колеи смачно чавкали при каждом шаге, норовя содрать обувь с неосторожного путника.

Тёмный неприветливый лес сомкнулся над волшебницей. С деревьев капало. Кустарник, плотно обросший мелкими ядовито-зелёными листочками, словно нарочно цеплял её сбоку. В пазухах каждого листочка прятались по две-три небольшие иголки. Серьёзно поранить они не могли, но даже мелкие царапины, оставленные этим странным оружием долго саднили и чесались. Более того, задетая ветка, качнувшись, испускала слабый сладковатый запах, от которого болела голова и слезились глаза.

Местность понижалась. И без того мрачный лес ещё больше потемнел. Появился мох. Сначала осторожно, словно выпрыгивая из чащобы, он вскакивал на кочки и неровности дороги. А затем накрыл её толстым неровным ковром. Ядовитый кустарник исчез. Но легче не стало. Очень быстро Релина обнаружила, что под толстым слоем мха могут скрываться узкие колдобины, покрытые густым зелёным ковром, а потому коварные и опасные, они больше всего раздражали волшебницу.

Быстро вечерело. Стали донимать мокрецы. Привлечённые царапинами, оставленными ядовитым кустарником, они роем вились над головой, залетали в рот и глаза. Стараясь одновременно отмахнуться от надоедливых паразитов и почесать спину, Релина ускорила шаг. Волшебнице вдруг пришла в голову мысль, что она может и не дойти до конца этого странного леса. Ей вдруг стало не по себе.

– Самое время остановиться и разжечь огонь, – пробормотала она.

Озираясь в поисках местечка посуше, Релина шагнула под негостеприимный ветвистый полог. Тяжёлая ширма из колючих ветвей тут же скрыла дорогу. Сделав с десяток шагов, волшебница поднялась на небольшую возвышенность, скрытую от посторонних глаз косматым лапником древней ели. Огромный, в три обхвата ствол словно антрацитовый обелиск темнел на фоне выцветшего ночного неба. Густые ветви накрыли странницу непроницаемым шатром, погасив все звуки дождя. Под елью было сухо. И голо. Здесь не росла даже трава. Только плотный ковёр из старой хвои и сухих веток хрустел под ногами. Да корни дерева, словно выдавленные наружу, змеились по поверхности.

Удовлетворённо выдохнув, Релина сгребла валежник в кучу, пнула ногой несколько шишек, водрузив их на вершину импровизированного кострища, и ударила посохом в землю. Поток чистой энергии скользнул по собранному ею валежнику. Но, похоже, у леса были свои планы на эту ночь. Впервые в жизни магия не сработала. Тонкая кисловатая струйка дыма поднялась вверх и, качнувшись на уровне её роста, растаяла в ночном сумраке. Только ещё тише и ещё темнее стало вокруг.

Тихонько пробормотав проклятие, Релина снова ткнула посохом в кучу. Безрезультатно. Казалось, старое дерево с жадностью подставляло корни под удары и тянуло магию. И ещё. Волшебнице вдруг показалось, что со вторым ударом проснулось что-то в этом кошмарном ночном лесу. Проснулось и замерло. Прислушалось.

И лес испугался. Затих. Отступил. Вздрогнула и вытянулась антрацитовая ель. Замерли тяжёлые ветви. Сам собой разгорелся костёр. Куда-то вдруг исчезли все кровососы.

Перехватив свой магический посох, Релина отступила в испуге. Но вокруг было тихо. Только шум ночного дождя, тщетно рвущегося под зелёный шатёр. И потрескивание сухих смолистых шишек в огне. Волшебница успокоилась. Она настолько устала, что у неё просто не было сил бояться. Расслабившись, Релина скользнула вниз по антрацитовому стволу. Села напротив огня. Глаза сами собой стали смыкаться. Последнее, что привиделось Релине, это струйки силы. Её силы. Струящиеся к дереву. Исчезающие в его ветвях. Но сопротивляться волшебница уже не могла. Дёрнувшись, она провалилась в забытьё и уснула.

Тяжёлый навязчивый морок не оставил её даже во сне. Незримо, но уверенно что-то летело по лесу. Спешило к антрацитовому дереву. Шло навстречу Релине. На зов.

Дождь расступился. Зелёный полог отдёрнулся. Ель заволновалась. Релина почувствовала сквозь сон, что напротив кто-то стоит. Смотрит в упор на её закрытые глаза. Молча, печально, словно вспоминая что-то далёкое, смутное, зыбкое. Долго…

Это очень тяжело: взять силы, когда их уже нет. Релина была в панике. Быть может, именно паника придала ей воли, позволила сопротивляться сонной одури. Медленно, очень медленно, она раскрыла глаза. А может, ей только показалось, что раскрыла…

Когда сонная муть рассеялась, волшебница увидела перед собой фигуру. Женскую фигуру. Перед ней, словно в зеркале, сидело на корточках её отражение. Смешно откинувшись назад, словно брошенная кем-то тряпичная кукла, отражение опиралось на несуществующий ствол несуществующего дерева…

…Совсем как Релина…

Глаза отражения, словно только что с трудом открытые, озарились страхом и удивлением…

…Совсем как глаза Релины…

Только было в этих глазах что-то ещё… нет, не чужое. Чуждое. Горькое. Мудрое. Не её…

Левая рука призрака с трудом поднялась…

…Совсем как правая рука Релины…

– Ты кто? – севшим голосом спросила Релина.

– Ты… – беззвучно повторили призрачные губы морока.

И в это мгновение правая рука Релины коснулась руки отражения. По мороку прошла рябь. Как будто волны по поверхности воды.

– Пусть уйдёт. Верни ей всё, – отчётливо произнёс чистый голос. Очень знакомый голос. Родной даже. Её, Релинин, голос. Или чей-то очень-очень похожий. Печальный. Как будто прикосновение из детства.

Морок истаял. А к Релине вернулись силы. Все. Разом. Вдруг. Волшебница резко вскочила и окончательно проснулась.

Светало. Дождь кончился. Костёр догорел и теперь потрескивал угасающими угольками, изредка щёлкая и разбрызгивая искры. В предрассветном сумраке ствол старой ели казался каким-то блёкло-бурым. Совсем не страшным. Обычным. Безучастным.

Ночь подошла к концу. Наступало утро.

От испуга Релину покачивало. Магический посох в её руках заметно подрагивал. Волшебница словно окаменела, прислушиваясь, в неестественной позе. Тёмно-серый плащ с глубоким капюшоном сильно мешал ей, скрадывая звуки. Но Релина не рискнула скинуть его: он делал её практически невидимой в сумраке леса.

Внезапный шорох заставил волшебницу подпрыгнуть. Резко развернувшись, она вскинула наугад посох и выкрикнула заклятье. Яростная молния рванулась в сумрак, а на Релину, прошуршав среди ветвей, упала сверху старая шишка. В сердцах сплюнув, волшебница тяжело выдохнула и расслабилась.

 

Камень

… и в этот момент ударила Ири-Тао. Яростно. Исступлённо. Неистово. Как будто веками копила злобу именно для этого удара. Вспыхнуло так, что Рене, ослеплённый ярким пламенем и оглушённый взрывной волной, отлетел в сторону, словно пожухлый лист, сорванный с дерева порывом безжалостного осеннего ветра. Перелетев через голову, мальчик вскочил на ноги и увидел лавину огня, бьющую прямо в грудь каменному истукану. Отшатнувшись назад, великан глухо заворчал и, не обращая больше никакого внимания ни на огонь, ни на Стража, уверенно и неотвратимо снова двинулся на Рене.

Архот хохотал. Его явно веселила эта картина. Ужас мальчика. Тщетность попыток Ири-Тао. И полная безнаказанность за очередное преступление.

– Вперёд, давай. Разорви его. Раздави! – надрывался колдун, подгоняя своего монстра.

Великан находился совсем недалеко от Рене. Бездушный чёрный камень. Теперь огонь бил ему в спину. А на груди, медленно распаляясь, проступало красноватое свечение. Словно ожог от волшебного пламени. Рене мучительно чувствовал жар перегретого камня. И неотвратимость смерти. Отступать было некуда.

“Она не успеет его расплавить, – с ужасом подумал мальчик, – Точно, не успеет…”

И тогда, коротко вскрикнув, Рене сделал свой первый выпад. Клинок стукнулся о грудь великана и отскочил от камня, отдавшись резкой болью в руке. На лезвии осталась глубокая зарубка. В груди монстра родился короткий булькающий звук, отдалённо напоминающий смех. Отпрыгнув назад, Рене ловко увернулся от ответного удара… и остолбенел.

В грудь великана, откуда-то из-за спины мальчика обрушился второй поток. Рене оглянулся, бросив короткий взгляд за спину. Ирмуна стояла на крыльце. Спокойно, невозмутимо. Даже безучастно. В её руках не было ничего. Ничего! Девочка не сделала ни шагу. Даже не вскинула руки в красивом жесте. Она просто развернула их ладонями к чёрному истукану.

Мощный шквал снега и льда с шипением обрушился на раскалённый камень…

И камень не выдержал. Лопнул…

Архот завизжал в бессильной ярости, наблюдая, как чёрный великан от резкого перепада жара и холода с треском разваливается на части, разлетается, брызгая во все стороны мелкой щебёнкой, оседает на землю безобидной грудой остывающих осколков. Бесполезный. Побеждённый…

Мёртвый…

Все замерли. И в это мгновение Рене увидел Его! Он лежал на самой вершине груды каменного мусора. Крупный, опалово-красный кристалл, пульсирующий изнутри тревожным светом. Архот тоже увидел. И понял… понял, что Рене понял, что именно он увидел…

Они рванулись одновременно. С разных сторон. Архот – к камню. Рене – к Архоту. И успели они почти одновременно. Но мальчик всё-таки чуть-чуть раньше. Как часто он мечтал об этой минуте! Зазубренный клинок легко вошёл в тело колдуна. Как раз напротив того места, где должно находиться сердце. У людей…

Лезвие скользнуло в сторону, словно наткнувшись на непреодолимую преграду. На что-то невообразимо твёрдое и холодное. И Рене почувствовал боль. Резкую боль, как будто это его поразила в самое сердце острая сталь. Как будто это из него вырывают сердце. Вскрикнув, он отступил на шаг и выпустил клинок из рук. Инстинктивно защищаясь от неминуемой гибели, он поднял руки к груди. И с удивлением обнаружил, что цел и абсолютно невредим.

– Жаль, что ты ещё не оценил всех преимуществ моей монеты, – прорычал Архот, вырывая из своей груди оружие и отбрасывая его далеко в сторону, – Но ничего. Ты безоружен. А я только что получил новое сердце. Благодаря тебе, – Архот закатил на мгновение глаза, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя, – М-м-м… кажется, оно даже лучше, чем старое.

Ирмуна ударила вторично. Теперь – огнём. В Архота. Но колдун устоял.

– Ты только что убила десяток моих рабов, – криво ухмыляясь, небрежно прошипел он, – У меня их тысячи. Но ты посмела поднять руку на меня! Такое я не прощал никогда и никому. Ты, малявка, тоже погибнешь сегодня. Жди меня там, где стоишь. У меня ещё есть одно дело…

Мальчик с ужасом осознал, что Архота ему не победить и, отступая в испуге, начал озираться по сторонам. Неожиданно взгляд его снова упал на опаловый кристалл. Поняв, что волшебный камень – его последняя надежда, Рене рванулся вперёд. Архот теперь стоял ближе к камню. Он бросился наперерез. Но не успел. На его пути неожиданно выросла Ири-Тао.

– Уходите! – через плечо крикнула женщина детям, – Берите камень и немедленно уходите. Вам его не одолеть. Надолго я его не задержу.

Рене схватил кристалл. И вскрикнул от боли и неожиданности. Камень был настолько тяжёлым, что мальчик не мог даже сдвинуть его с места. Не то что поднять. Тем более – взять. И горячим. Рене отдёрнул руку. На ладони проступил ожог…

Архот ударил. Ири-Тао увернулась. И в этот момент Рене понял всё. Он понял, что они не победят. По крайней мере, не сейчас. Понял, чего ждала Ири-Тао всё это время. Понял, что был глух и слеп, примеряя сказанное Стражем только к себе, не давая себе труда глубже вникнуть в смысл древнего знания…

“Погибнут Великие…” – эта строка Пророчества билась в его голове, ища выхода. Разрастаясь до невообразимых размеров. Вызывая яростный протест. Впитывая в себя всё его сознание, все закоулки души. Вот что ждала Ири-Тао!

И мальчик понял, что выхода нет. И никогда не было. И что есть что-то. Или кто-то… кому давным-давно, уже много столетий назад было известно, что именно произойдёт сейчас на этом хуторе. На какое-то мгновение он ощутил себя куклой.

“Сейчас…”

Марионеткой в чьих-то безразличных и усталых руках.

“Сейчас она погибнет. Как написано в Пророчестве”.

И возненавидел. Того, кто предсказал это глупое Пророчество. И весь этот спектакль тысячу лет назад.

“ А я – стану трусом. Я убегу с поля боя…”

Возненавидел так сильно, что вдруг почувствовал, как рвутся ка-кие-то невидимые нити, связывающие его по рукам и ногам.

“Нет”.

Соединяющие его с этим миром.

“Никогда. Я не брошу их!”

Проникающие в его тело и сознание.

“Камень”.

Заставляющие его думать, чувствовать, ощущать то, чего, может быть, и нет на самом деле…

“Да камень же!”

Чувствовать, что этот проклятый камень тяжёл и горяч.

Он запросто поднял кристалл над головой и сделал шаг.

“Свободен. Свободен. Свободен!”

Ири-Тао развернулась и вскинула в его сторону свой посох. Рене почувствовал, что земля куда-то сорвалась из-под ног. Треск пространства. Словно яростная близкая вспышка уже рвёт воздух, но молния ещё не ударила. И запоздалая злоба Архота. Вокруг потемнело. Мальчик потерял сознание и упал. Где-то очень и очень далеко.

Но на то, чтобы обернуться назад, времени Стражу уже не хватило…

 

Испорченный обед

Номут, не останавливаясь, нервно ходил по замку, заложив руку за спину. Когда-то, очень давно, когда он ещё не был Номутом, это была его любимая привычка: заложить руки за спину, сцепив пальцы тугим узлом. Он всегда прятал руки, когда заключал сделку. Толстяк помнил, как руки не однажды выдавали его тайные замыслы.

Постепенно время изменило Номута. Как любого коротышку, для которого внутреннее величие не означает величие позы и осанки. Правитель вырос в глазах своих подданных, но не на глазах. Плечи не оделись в броню могучих мускулов, а покрылись какими-то рыхлыми буграми, всегда грязными и потными. Особенно в минуты сильного волнения. Талия исчезла. Спина раздалась вширь. А нижняя её часть, в завершение, довольно вульгарно оттопыривалась назад, подчёркивая тем самым кривизну необъятных бёдер.

Эта самая нижняя часть и не позволяла теперь правителю сомкнуть руки за спиной. Но привычка осталась. И Номут частенько в минуты сильного волнения закладывал руку за спину и неосознанно шевелил пальцами, словно пытался нащупать что-то давно утерянное.

Он молчал. Молчал уже вторые сутки. И это пугало всех гораздо больше, чем тот ядовитый сарказм, к которому все уже давно привыкли. Или приступы неожиданного бешенства, которые неминуемо кончались чьей-то смертью, но грозили бедой лишь одному-двум, волей судьбы оказавшимися виновниками ярости Повелителя. Более того, и это было ещё страшнее, он вторые сутки ничего не ел. Много странных привычек своего правителя повидали обитатели замка за последнее время. Но ещё ни разу они не были свидетелями плохого аппетита своего короля.

Покои Повелителя вымерли. Слуги и челядь, с дрожью в ногах и животным ужасом в сердце, бежали от его остекленевшего взгляда. “Впрочем, – тут Номут криво ухмыльнулся, – Нет в этом дворце челяди. Нет и никогда не было”. Не нашёлся ещё такой человек, который добровольно стал бы прихлебателем в этом замке. В исполинском обеденном зале, насколько помнил Номут, великолепно сервированный стол всегда накрывался только на одного.

Даже собаки бежали из дворца. Молоденькие крестьянки, которых он силой согнал, было, из ближайших деревень, чтобы они развлекали его танцами и пением, то ли покончили с собой, то ли все передохли от какой-то неведомой болезни… “Рахитичные дуры, – поморщился, вспоминая, толстяк, – Сегодня они были бы как нельзя кстати”.

“Что-то не так… Грустно. Что-то случилось… или только должно случиться”, – толстяк пошевелил пальцами и, причмокнув губами, несколько раз качнулся с носка на пятку. Богато украшенный обеденный прибор, смотрелся во главе огромного стола голо и глупо. По-сиротски…

– Поставить второй прибор! – негромко приказал он.

Ничего. Ни слова, ни движения в ответ. Даже воздух не шелохнулся. Но Номут знал. Знал, что приказ услышан. И что сейчас кто-то уже бежит. Бежит, спотыкаясь, в буфетную. На кухню. В сервировочную. В тщетной попытке найти второй такой же набор тарелок, вилок, ножей… найти там, где всегда был только один прибор. Потому что второй такой же не требовался никогда. Он и сегодня не был нужен толстяку.

Номут ждал Архота. И хотел унизить его. Хотел принять его так, чтобы тот понял, кто из них владеет ситуацией. Усадить за стол. Но с другой стороны. Туда, где прислуга обычно ставит блюда, до которых наверняка никогда не дойдёт очередь. Около великолепных кувшинов, в которые налито вино. Вино такое, к которому сам Номут никогда не притронулся бы. Но которое всё-таки надо куда-то девать, пока оно совсем не скисло. Поставить перед ним роскошный столовый прибор. Роскошный, но всё-таки чуточку хуже, чем тот, из которого он собирался есть сам.

И Номут прекрасно знал, что ждёт того человека, который первым посмеет приблизиться к нему. Подойти и заплетающимся от страха языком сообщить, что второго такого же великолепного обеденного прибора, к сожалению, нет. Но есть другой, который ничуть не хуже… знал. Но сегодня Номут хотел крови. Много крови. Прямо сейчас. И он не мог больше ждать ни секунды.

– Эй, там! Меня что, не слышат? – взревел он.

Словно холодок ужаса прошелестел по зале. Краем глаза толстяк заметил, как чуть заметно шелохнулась тяжёлая штора в дальнем углу.

– А-а-а! – завизжал он, – Дармоеды-ы!

Из-за шторы вывалился богато одетый лысый человечек. Его короткую влажную шею украшала толстая золотая цепь с бриллиантами. Человечек тоненько хрюкнул и упал на четвереньки. Тяжёлое украшение тяжело звякнуло об пол.

– И-и-и! – визжал толстяк, – Золото. Моё золото! Воры-ы!

Человечка перевернуло на спину и поволокло к королю. Казалось, будто кто-то невидимый и могучий тащит его, ухватив за цепь.

– Пощадите! Поща… Повелитель… А-а-а. Пове… – Тускло звякнув, жёлтый металл обвился вокруг его шеи. Человечек захрипел.

– Ты что, потом собираешься кормить меня здесь? Среди крови и отбросов? – Архот стоял в дверях и безразлично взирал на происходящее, – Он же обделается, когда умрёт.

Номут в ярости зарычал. Золотое украшение обвисло безжизненными кольцами. Человечек, воя и скуля, пополз к сюзерену, чтобы благодарно поцеловать сапоги.

– Пшёл вон! – прошипел тот почти ласково и пнул его так, что лысый с тяжёлым стуком ударился головой об пол, оставив на нём мазаный кровавый след.

Впрочем, он мгновенно встал на четвереньки и ускакал, считая, что дёшево отделался. Едва он скрылся из глаз, как снова раздался сдавленный хрип.

Номут широко улыбнулся. Он никогда не бросал начатое дело.

Архот поморщился. И бросил небрежный взгляд на богато сервированный стол.

– На сегодня крови хватит. Прикажи в кабинет… надо поговорить.

Номут вытаращился на него. Всякое, конечно, бывало. Но чтобы Архоту надоела кровь? “Случилось! Всё-таки что-то случилось!”

И, почти тотчас же, каким-то звериным чутьём, низом живота Номут вдруг понял, что именно произошло. И испугался.

Архот проиграл.

Выждав паузу, он вытянул руку в скупом приглашающем жесте.

– …Значит, камень у мальчишки, – подытожил Номут.

– Я убил последнего Стража, – хмуро напыжился Архот.

– Ой ли? Последнего?

– Последнего.

– А девчонка?

– Я и имею в виду девчонку.

– Значит, всё-таки она стала Стражем?

– Какое там стала… но научить кое-чему старуха её всё-таки успела.

– Хорошенькое кое-чему… Она расправилась с твоей каменной куклой.

– Да, – Архот погрустнел, – Хорошая была игрушка…

– И позволь напомнить, – Номут словно не слышал, – Расправилась походя. С первого удара. А это не шутки. Вспомни, чего стоил тебе этот оживший булыжник. Если бы ты не последовал моему совету, он смог бы вернуть своё сердце. Тогда тебе было бы несдобровать.

– Тогда нам всем было бы несдобровать, – зловеще прошипел Архот.

По условиям договора, заключённого между волшебником и троицей, они обязались под страхом смерти возвратить ему сердце, если он вернёт им волшебный камень. Из рук в руки. Но не раньше, чем через сутки. Толстяк настаивал на этом, утверждая, что сердце Великого волшебника – слишком ценная и опасная вещь, чтобы распоряжаться им второпях. Номут уверял, что они должны “немножко поучиться, прежде чем воспользоваться по-настоящему” этой диковиной. Наивный чародей поверил. Ведь такая сделка ещё никогда не заключалась и была невиданной до сих пор. Злодеи поклялись, что завтра, час в час, минута в минуту, придут на место заключения сделки и расторгнут её, если она придётся не по душе волшебнику. Если же волшебник не придёт за своим сердцем или потребует его раньше, то сделка будет заключена навечно.

Пока все спорили о сроках, Архот, по совету Номута, бросил камень в костёр.

Это было здорово придумано – нагреть камень. О, как взревел колдун, поняв, что обманут бесчестными людьми. Ах, какая была погоня.

Троица кинулась врассыпную. А волшебник, испытывая неимоверные страдания, бросился за помощью к Релине. И, наверное, получил бы её, эту помощь. Если бы не Архот. Что уж там произошло, Номут не знал достоверно. Да и не интересовался никогда.

Релина пыталась набрать воды из горного ручья, как вдруг дорога назад неожиданно оказалась отрезанной каменным оползнем. Этот же оползень перегородил ручей. Русло пересохло. Не в силах далее терпеть боль и не найдя облегчения, Неназываемый вырвал камень из груди и отшвырнул его от себя.

Единственное, в чём упрекал себя толстяк – это в трусости. Почему Архот, а не он оказался рядом с умирающим чародеем в тот момент? Почему волшебный камень достался не ему, благородному торговцу, а какому-то нищему? Почему?

Впрочем, в тот момент толстяк считал более благоразумным совсем другое решение. Архоту крепко досталось в той драке. Здорово помял его каменеющий истукан. И всё-таки… ведь это была его идея. С костром.

– Ты уверен, что она мертва?

– Конечно. После укуса этой змейки ещё никто не выживал, – Архот вытащил из ножен зачарованный меч и, удовлетворённо крякнув, с оттяжкой взмахнул им перед глазами Номута. Змея зло сверкнула бриллиантовым глазом. Грациозно свернулась кольцами и зашипела. Толстяк рассеянно проводил меч взглядом и не шелохнулся.

– Почему же ты не догнал мальчишку? – спокойно спросил он, – Ведь у него твоя монета.

– Увы… – Архот развёл руки.

– Как? – Номут был поражён, – И монета? Как он мог избавиться от монеты?

– Вот она, монета, – Архот подбросил серебряный кружочек на руке и показал Номуту, – Я сам её забрал. Только вернулась она пустой. Без сердца…

Брови толстяка удивлённо поползли вверх.

– Такого ещё никогда не было, – оправдывался колдун, – Вероятно, он даже не думал о ней всё это время.

Архот ещё долго говорил, с жаром размахивая руками. Номут рассеянно кивал. Иногда поддакивал. Но уже не слушал. Он думал. Думал, что почему-то не часто везло его товарищу в последнее время. А с этими детишками – так и вообще ни разу.

“Пожалуй, единственная его удача – девчонка. Как её там… Сайка? Стрелка? Удивительная судьба. Все предпосылки к тому, чтобы стать величайшим за все времена Стражем… и погибнуть от банального укуса зачарованной змеи. На Стража, кстати, не очень похоже. Обычно они более живучи. Хотя, с чего бы вдруг Архоту врать? Да и не была она ещё Стражем.

Кстати, надо присмотреться к бедняге. Что-то уж больно он возбуждён. Не похоже, что он опечален потерей камня. Зачем он пришёл ко мне? За помощью? За защитой? Три раза “Ха”! Может, ему нужен союзник? Вряд ли, он всегда великолепно справлялся в одиночку”.

Номут осторожно скосил выпуклые глаза и бросил пробный камень:

– Жалко, что мальчишка ушёл. Он может помешать…

– Да ну, – махнул рукой Архот, – Я с ним справлюсь. Не сейчас, так позже.

Ему очень не хотелось признаться в своей неудаче. Но Номут заподозрил в этих словах что-то неладное:

– У него кристалл… – неопределённо протянул он.

– Ерунда! – раздражённо отмахнулся Архот, – Считай, что я его уже отобрал.

Номут насторожился. Теперь он был почти уверен, что Архот юлит: “Не такой он простак, чтобы отдать камень и ничего не получить взамен!” А в том, что в жилище Стража могут заваляться интересные вещички, Номут ни секунды не сомневался. Например, Венец Стражей. Много удивительного рассказывают об этом украшении. Поговаривают, что появляется оно словно бы ниоткуда. Во всяком случае, никто не знает, откуда у Стража-предводителя берётся этот веночек.

Что он сам выбирает, кому и когда служить. Что видеть его могут все, кроме того, чью голову он венчает. Правда, только искоса, боковым зрением. Если посмотреть на обладателя венца в упор, то украшения не увидишь. Подумаешь, что обознался. И руками Венец не нащупаешь. Не даётся он в руки. Поэтому и не верят в него люди.

Что он сильнее любой магии. Ну, как раз это-то Номут помнил не понаслышке. Толстяк хорошо знал силу винно-красного камня и золотых листочков украшения старой Ири… Конечно, у девчонки его ещё не было. Не доросла. Но ведь у старухи-то он был!

“Ири-Тао мертва. Девчонка тоже. Архот, похоже, всё-таки не врёт. Тогда кому достался Венец? Мальчишке? Но он не Страж. И никогда не станет им. Верховным Стражем всегда была женщина. Женщина, вставшая на Зачарованный Путь. А ведь Путь закрыт! И хорошо охраняется. И нужно быть полным идиотом, чтобы пойти против течения Реки. Или кто-то всё-таки вошёл?

Релина? Она может… она ещё не знает Приговора…

Не-ет! Она не готова. Да и Архот должен почувствовать. У неё его монета. А вдруг Венец сильнее? И Релина тоже смогла освободиться? Вряд ли. Не для того Релина билась за монету и кольцо, чтобы от них избавиться при первой возможности. А если всё-таки она? Что, если ей удалось соединить все три части? Ну и что? Кольцо-то всё равно обычное…” – Номут снова заложил руку за спину и пошевелил пальцами. Толстяк вдруг ясно осознал, что Архот напуган, – Он не выиграл этот бой. Да! Он проиграл! Он потерял камень и свою любимую игрушку – куклу. Волшебника, у которого они когда-то обманом отобрали сердце. Он не знает, у кого Венец Стражей. Значит, не знает, кто теперь Верховный Страж. Он упустил мальчишку. Он вообще впервые что-то упустил с тех пор, как стал Архотом. Он боится до смерти. Поэтому и пришёл. Он боится мести. А это значит, что есть, кому мстить!”

Н-да, похоже, договориться им сегодня не суждено. Пожалуй, кто-то выжил в этой битве. Архот потерпел поражение. И стал не интересен Номуту. Похоже, придётся всё делать самому.

 

Минувшее

Номут щурился на солнце. За время, проведённое безвылазно в замке, он успел отвыкнуть от света. Нет, он не страдал. Сегодня ему нравился яркий блеск. И даже те ощущения, которые испытывали его глаза, привыкшие к постоянному сумраку помпезных залов, теперь казались ему приятными. Медвяный аромат разнотравья, давно забытый и неожиданно снова наполнивший лёгкие, разбудил в нём что-то старое, ранимое, почти детское. Чуждый булькающий звук родился где-то внутри. Номут смеялся.

Толстяк толкнул калитку. И сделал шаг. Обычный шаг для обычного человека. И великий шаг для Номута. Он снова вступил на эту землю. На землю Ири-Тао. Впервые после того побоища, которое они здесь когда-то устроили с Архотом. Впервые после того, как едва спасли свои шкуры, удирая отсюда. Впервые после того, как узнали свой Приговор.

Толстяк засопел. Он до сих пор не мог простить Архоту того поражения. Конечно, если бы он, Номут, руководил битвой, они наверняка бы победили. Никто не ушёл бы живым из города. Но Архот тогда словно озверел.

“Да и было бы из-за чего! – толстяк мстительно хрюкнул себе под нос, – Из-за какой-то оборванной нищенки!”

Впрочем, Номут лукавил. Она была красива. Очень красива, эта маленькая хрупкая женщина. Почти девочка. С большим животом, который она так смешно поддерживала рукой, когда бежала. И, если бы не Архот, он, разумеется, взял бы её живой и заставил прислуживать себе.

Конечно, они могли прикончить её ещё в городе. Но им обоим доставляло особое удовольствие помучить её. Они гнали её как зверя. Обречённое, умирающее животное, избранное на заклание для весёлой барской потехи.

А потом у неё начались схватки. Стало по-настоящему весело. Она с криком упала на землю. Прямо здесь, за этой самой калиткой. А они стояли рядом, смотрели в её широко раскрытые глаза, полные ужаса и слёз, наслаждаясь полной её беспомощностью, и гоготали. Ждали, когда родится ребёнок. Девочка, как прочил Архот. Чтобы убить обеих…

Архот сорвал две соломинки, и Номут вытянул жребий. Ему тогда досталась мать. Архоту – дитя. Толстяк возликовал. У него появились свои виды на эту молодую женщину. Виды, о которых Архот даже не догадывался. Впрочем, может, даже и догадывался. Мнение Архота, как тогда, так и сейчас, мало интересовало Номута. Он был сильнее.

Но жребию этому в тот день не суждено было свершиться.

Она мучилась довольно долго и, родив дочку, затихла. Номут по-хозяйски поддел её под рёбра носком сапога и тут же наступил каблуком на пальцы руки. Раздался хруст. Номут уже тогда знал этот приём. Несильный, но очень болезненный удар, лишающий человека способности дышать. Чтобы вдохнуть воздух, жертва должна была прижать локти к животу, через боль подтянуться на сломанных фалангах…

Он ждал агонии и мольбы. Но красивое безжизненное тело медленно перевалилось на спину. Женщина была мертва. Толстяк почувствовал себя униженным и обделённым. В бешенстве он выхватил меч и начал кромсать труп. А Архот стоял рядом и заходился гомерическим хохотом.

А потом под матерью придавленно пискнул ребёнок. И словно ниоткуда возникла Она. Заступница. И был бой.

Злодеям и до того приходилось сражаться со Стражами. Поэтому они не особо испугались и дружно ринулись в драку. Но на этот раз перевес был явно не на их стороне. Когда они поняли, что перед ними сама Ири-Тао, решимости у них явно поубавилось. А когда на её темени полыхнул винно-красный камень, они бросились наутёк. С венцом Стражей шутки плохи. На его стороне само Время. Это знали оба. Не знала только Ири-Тао. Ну не дано Стражам чувствовать Венец. Не дано. Иначе не было бы злодеям пощады…

Номут поднял голову и сощурился на солнце. На душе было хорошо. Радостная картина явилась его взору. От дома не осталось ничего. Угли остыли и подёрнулись серым пеплом. Кисловатый запах пожарища привлёк двух ворон, которые, ссорясь и каркая, решили устроить кровавое пиршество на останках Ири-Тао. Но по бокам тела, словно молчаливая стража, сидели две кошки неопределённой масти. Кошки были торжественны и неподвижны, словно изваяния. Птицы не решались приблизиться к мёртвому Стражу.

Девочка-подросток лежала рядом, раскинув светлые волосы. Правая рука её почти касалась тела женщины, как будто пыталась защитить. Две крохотные капельки крови застыли на запястье. Там, куда вонзила ядовитые зубы зачарованная змея. Глаза были закрыты. В последние мгновения своей жизни она должна была испытывать неимоверные страдания. Лицо было обескровлено, искажено ядом, но всё равно дышало каким-то одухотворённым покоем.

Толстяк вздрогнул. Но не выражение лица девочки привело его в смятение, а то удивительное, потрясающее сходство с видением из прошлого. Сомнений не осталось: это она! Архот исполнил-таки свой жребий. Красивая и так похожа на мать. Тень сожаления коснулась лица Номута. Даже немного жаль, что Архот встретил её раньше…

Тряхнув головой, толстяк отогнал морок. Ну её! Далась ему эта девчонка!

Вспугнув ворон, он быстрым шагом подошёл к поверженной женщине и, взглянув в невидящие глазницы, тихонько засмеялся: “Одним Стражем меньше. Положительно, сегодня прекрасный день. Замечательный день”.

Кошки не шелохнулись.

 

Поражение

Релина отдышалась. Сердце перестало бешено колотиться. Дрожь в коленках унялась. Оглядевшись, Релина надумала, было, дождаться рассвета. Но затем решила ни минуты больше не задерживаться в этом странном лесу. Лес, похоже, был с ней согласен. Стоило волшебнице сделать шаг, как ей показалось, что среди ветвей открылся проход. Удивительно прямой и достаточно высокий, чтобы не нагибаться. Очень удобный проход.

Что-то кольнуло сзади. В спину, между лопаток. Женщина сделала ещё один шаг и остановилась, оторопев. Проход вроде стал ещё ровнее, ещё шире.

Релина давненько не просила и не получала ничьей помощи. Поэтому и не верила давным-давно никому и ничему. Волшебница испугалась и попятилась. Точнее, попыталась попятиться. Сзади, там, где только что была тропа, плотной стеной стояли деревья. Их тёмные стволы были плотно оплетены каким-то колючим непролазным кустарником. Антрацитовая ель, скрытая высоким густым подлеском, осталась каким-то далёким неясным воспоминанием. Релина дёрнулась словно птица, попавшая в силки.

Вокруг стоял непроходимый бурелом. Релина яростно ткнула в него своим посохом. Магия не сработала. Зато лес тотчас ответил роем звенящих насекомых. Небо потемнело. Закрапал холодный дождь. Решив больше не испытывать судьбу, испуганная волшебница осторожно двинулась по тропе. Озираясь по сторонам, она с удивлением наблюдала, как сразу за ней исчезает дорога. Резко распрямляются согнутые в тугую дугу ветви, поднимая всё новые тучи комаров и мошки. Твердеют и скручиваются в острые шипы листья. Ползут по веткам и стволам гибкие лианы.

Ужас железным обручем сковал разум. Волшебница не шла. Она бежала. Не оглядываясь. Долго. Не помня себя. Не разбирая дороги. Быстрее… быстрее…

Лес кончился. Релина выбралась навстречу восходящему Солнцу. Дрожащая, униженная, она вылетела на широкую опушку и упала на колени. Волосы её спутались. Исцарапанные щёки горели, словно исхлёстанные могучими ветками. Магический посох разломился надвое. В её руках осталась только верхняя часть. Тряся головой, волшебница мутным безумным взглядом уставилась на обломок. И заплакала. Тоненько, безнадёжно, как в детстве…

Слёзы взбесили её. Отбросив ненужную деревяшку, Релина отёрла щёки, поднялась с колен и оглянулась. За её спиной стояли деревья. Не то чтобы очень мощные деревья. И подлесок отсюда совсем не казале я непроходимым. И колючек на кустарнике не было. Совсем не было. И вот та тропинка, по которой она только что шла. Совсем не страшная, безобидная тропинка. Мгновенно пропали куда-то все комары. Высохли лужи. Бесследно исчезли несметные тучи надоедливой мошки. Лишь изредка деловито гудел ранний шмель, перелетая с одного цветка клевера на другой.

Ранним летним утром обычная женщина стояла на пороге обычного леса и не видела в этом лесу ничего страшного, ничего таинственного. Ни в этих освещённых солнцем стволах деревьев. Ни в этой траве, ещё серебряной местами от утренней росы.

Поддавшись острому искушению, Релина осторожно вошла под зелёный полог… медленно сделала несколько шагов. Ничего… Неожиданно под ногой хрустнула ветка. Волшебница вздрогнула. Нет, всего лишь ветка… всё спокойно… ничего страшного… ничего таинственного… просто нужно сделать один шаг. Всего лишь шаг. А потом ещё и ещё. Это заурядный лес. Обычные деревья. В них нет ничего магического.

Релина глубоко вздохнула. Где-то глубоко внутри себя она понимала, что, несмотря на идиллическое спокойствие, никакие уговоры не заставят её снова войти в этот таинственный сумрак. Похоже, что зачарованный лес тоже понимал это. И не мешал ей пытаться…

В отчаянии волшебница топталась на границе света и тени. Словно у невидимой черты. Целая палитра чувств мелькнула на её лице. Ярость, страх, неуверенность, обида и снова страх сменили друг друга, прежде чем Релина вдруг осознала, что ей вовсе не нужно входить в эти зачарованные дебри снова. Она прошла этот лес насквозь и теперь стояла у восточной его границы. Утреннее солнце приветливо светило ей в спину.

Неуверенно развернувшись, женщина зашагала прочь.

Водоворот чувств затихал. Остался только лёгкий осадок. Где-то на самой глубине сознания. Как будто всё, что произошло в лесу, не было случайным. Как будто она должна была исполнить что-то важное. Должна, но не исполнила. Не догадалась. Испугалась. Не захотела.

Не смогла…

И тогда её просто вышвырнули. Грубо и быстро. Одним махом. Пинком под зад.

Впрочем, этот неприятный осадок быстро растворился, и Релина заковыляла навстречу утреннему светилу с лёгким сердцем.

 

Учитель

Превозмогая боль в обожжённых руках, Рене поднялся на четвереньки и сел. Голова гудела. В глазах оседали чёрные искры. Кровавая пелена медленно опустилась с глаз, проявив в лучах утреннего солнца контуры высокой сгорбленной фигуры в серебристом плаще. Она не казалась опасной, но, даже если бы это было не так, у мальчика уже не было сил противостоять кому бы то ни было.

– Ты кто? – сощурившись, хрипло спросил Рене.

– Учитель, – ответил учитель…

 

Лысый холм

– Когда-то меня звали паладином, – представился седоволосый собеседник.

– Кем? – не понял Рене.

– Паладином, – бесцветно повторил старец, – Я был велик, грозен, беспощаден… и глуп.

– Как глуп?

– Так, как только может быть глуп человек, считающий себя великим. Так, как сейчас глупы Архот, Номут и Иверт.

– Иверт? Кто это, Иверт? – переспросил Рене.

– Иверт – последний из проклятой троицы. Последний и, пожалуй, самый опасный. Тебе ещё предстоит встреча с ним. Помни мальчик, помни всегда, что он – враг. Враг коварный и опасный. И, что самое неприятное, враг умный. Никогда не обольщайся и никогда не верь ему. Если Архот в своей упрямой хищной ненависти к людям похож на волка, Номут в своей хитрости – лис, то Иверта можно сравнить разве что со змеёй. Его нападение всегда внезапно. И всегда – смертельно.

– Ну и что? – фыркнул Рене. Он был вынужден смотреть на незнакомца снизу вверх, против Солнца. Поэтому мальчик мог рассмотреть лишь контуры лица и нервничал, – Архот в этом смысле – тоже не подарок. И Номут ничем не лучше. У обоих руки по локоть в крови. В чём же его отличие от других?

– В том, что Архота боятся. Номута – ненавидят.

– А Иверта?

– А Иверта любят! – учитель подал Рене руку, – И чем больше он убивает, тем больше его любят. Сейчас его почти боготворят. У нас не так много времени. Вставай, я постараюсь объяснить тебе всё.

Мальчик ухватился за руку и удивился, почувствовав, насколько силён его собеседник. Сгорбленный старик обладал нечеловеческой, звериной силой. Рене не подняло, его взметнуло вверх и аккуратно опустило на землю.

– Ого! – удивлённо вытаращил глаза мальчик, – Ну и силища!

– Завидуешь, брат? – скривился старец.

– Ну… да… немного.

– Зря, – учитель отвернулся и горько покачал головой, – От чрезмерной силы одни неприятности. Впрочем, свою Силу тебе скоро предстоит обрести…

Помолчали. Дорога змеилась между крупных валунов, постепенно спускаясь всё ниже. Рене послушно плёлся за учителем и слушал невероятную историю. Старик медленно, но уверенно шёл впереди, изредка останавливаясь и прислушиваясь. И даже, как показалось Рене, принюхиваясь. Мальчишку раздражало в нём всё. И эта бесшумная крадущаяся походка. Слегка выставленные вперёд руки, словно говорившие о неуверенности. И это шастанье из стороны в сторону, из-за чего Рене не мог догнать старика и был вынужден плестись позади. Но особенно его изводила у старика эта дурацкая привычка шмыгать носом, принюхиваться через каждые несколько десятков шагов.

– Я родился в богатой семье, – начал учитель, – И детство моё было безоблачным. Моя мать хотела воспитать меня честным человеком. Поэтому долгое время ограждала от подлостей и низостей мира. Я целыми днями играл в саду, не зная предательства и обмана. А долгими зимними вечерами я сидел на жёлто-красном ковре у огромного мраморного камина и слушал красивые сказки о великих героях и справедливых правителях…

Они шли уже достаточно долго. Старик впереди. Рене – позади. Мальчик пришёл в себя и снова переживал подробности утреннего боя. Горячий ком подкатил к горлу. На глаза навернулись слёзы. Ему удалось спастись. Ири-Тао, вероятно, погибла. Рене был в этом уверен, хотя снова и снова поражался мужеству этой женщины. Так хладнокровно ждать своей смерти. Только для того, чтобы исполнилось предначертанное. Невероятно! Она ведь не могла сама исполнить Пророчество. Ей оставалось только верить, что они с Ирмуной победят.

Сайка… Взбалмошная девчонка, без колебаний пошедшая за ним.

Если Ири-Тао действительно пала жертвой Архота, должно было случиться самое страшное: Ирмуна вынуждена была сразиться со злодеем один на один. И Рене не был уверен, что в этой схватке она вообще смогла бы победить. Но тогда почему Ири-Тао своим колдовством выбросила его на этот лысый безлесый холм?

Увлёкшись переживаниями, Рене упустил нить рассказа старика…

– … меня начали учить грамоте и счёту, я уже твёрдо знал, что стану великим и могучим воином, несущим справедливость всем добрым людям и возмездие всем злым. Только я не был уверен, что герои и воины ещё нужны этой прекрасной земле. Ведь всё, что я видел в жизни, это богатый дом и изысканный сад. А нужна ли доблесть в саду? И для чего мне отвага в доме? И кому я буду нести справедливость, если я в своей жизни и людей-то почти не видел. У меня не было друзей. Единственным моим собеседником, спутником и товарищем во всех моих играх был старый слуга. И вот я, совсем ещё мальчишка, задумал убежать…

Они вошли в какие-то кусты. Тропинка вильнула в сторону, но старик пошёл напролом. Рене ничего не осталось, как лезть за ним сквозь густые колючие заросли.

– Идея настолько захватила меня, что однажды я рассказал свой план слуге, – старик на мгновение умолк. Голос его потемнел, – Он предал меня. Теперь, конечно, я понимаю, насколько наивной была моя мечта. Но тогда… тогда меня предали впервые. Вечером мать устроила мне выволочку.

Не говоря больше не слова, учитель молча ломился сквозь кусты, невзирая на то, что удобная тропинка извивалась всего в нескольких шагах справа.

Наконец, заросли кончились. Под ногами зашуршала галька. Они вышли на берег. Старик снова принюхался.

Рене встал, как вкопанный. Он впервые увидел море, и оно поразило его.

 

Море

– Нам туда, – учитель махнул рукой в сторону небольшой лодки, – Садись за вёсла, я спущу её на воду.

Мальчик почти не слышал. Море. Великая сила природы. Волны, словно живые существа, пришедшие из неведомых глубин, хватали его за ноги и, преданно облизав лодыжки, отступали с недовольным шёпотом. Не в силах оторвать взгляд, он заворожённо наблюдал за прибоем. Рене очнулся, когда учитель повторно окликнул его.

В лодку Рене забрался с трудом. Конечно, он знал, что это такое и даже видел. Но пользоваться лодкой ему ещё не приходилось. Корма судёнышка покачивалась на волнах, и мокрые доски постоянно норовили выскользнуть из-под ног. Неуверенно ступая по дощатому настилу и хватаясь за борта, он добрался до банки и сел за вёсла. Конечно, неправильно. Задом наперёд.

Оттолкнув лодку, старик ловко запрыгнул в неё и пристроился на носу. Рене попытался грести, но у него ничего не получалось. Мальчик запаниковал и начал хлестать вёслами воду.

– Что ты творишь? – грозно закричал старик, – Как ты сидишь?

Рене удивлённо поднял голову и, поражённый, уставился на собеседника. Крик застрял где-то внутри гортани. Теперь солнце было за спиной у него, и мальчику не надо было щуриться, чтобы увидеть обезображенное лицо старика. Рене мгновенно объяснил себе всё. И тропинку, проходящую в нескольких шагах. И постоянные попытки что-то унюхать. Это было невероятно, невозможно, дико, ужасно. Учитель был слеп.

Рене даже не понял, что он сейчас хотел сделать. То ли закричать, то ли спросить. Но больше всего он хотел выпрыгнуть из лодки и бежать, плыть… прочь… куда угодно! Но лодку уже достаточно далеко отнесло от берега. Издав нечленораздельный звук: то ли хрип, то ли стон, Рене вскочил на ноги. Лодка предательски вильнула вбок и накренилась. Не удержав равновесие, мальчик плюхнулся на банку.

– Стой, не двигайся! – приказал старик, – Ты что, никогда не грёб?

– Нет, – жалобно отозвался Рене.

– Понятно. Прежде всего, успокойся. Сядь и развернись ко мне спиной… медленно, не раскачивай лодку. Так, хорошо. Теперь возьми вёсла и начинай грести. Не опускай вёсла в воду.

– Как же я тогда буду грести? – через плечо удивился Рене.

– Я имею в виду, не опускай вёсла глубоко. Так, чтобы примерно половина лопасти была покрыта водой. И не поднимай высоко, когда отводишь их назад. Зальёшься водой и вымокнешь. А вымокнуть в море – последнее дело, брат.

Дело не сразу пошло на лад, но, в конце концов, мальчик приноровился и повеселел. Отводя вёсла, он уже не поднимал фонтаны брызг.

Лодку теперь не заносило в сторону от каждого гребка. Она послушно скользила по воде всё дальше от берега. Почувствовав себя уверенно, Рене деловито поплевал на руки и перехватил вёсла.

– А вот это зря, – хмуро произнёс учитель.

– Что зря? – удивился Рене.

– Зря ладони намочил…

– Почему?

– Завтра увидишь… – буркнул старик, – Теперь уже всё равно не исправишь. Держи левее.

Рене распирало любопытство: он никак не мог взять в толк, как старик ориентируется посреди моря? Уверенное поведение старика на земле ещё можно объяснить запахами или звуками. Твёрдостью почвы под ногами, наконец. Но как можно ориентироваться посреди воды?

– По ветру, – словно услышав его мысли, отозвался учитель, – Но это не очень надёжно. Вдали от суши ветер меняет своё направление.

– Как же тогда?

– По Солнцу.

– А разве ты можешь его видеть?

– Нет. Но я чувствую его тепло на своём лице. И тени на своих руках.

Мальчик обратил внимание на руки учителя: тень от его головы лежала так, что её граница проходила между средним и указательным пальцами правой руки.

– А как ты оказался на том холме?

– Ты, наверное, очень удивишься, – хмыкнул старик, – если я отвечу тебе, что приплыл на этой самой лодке.

Рене покраснел, осознав глупость своего вопроса.

– Нет, – уточнил он, – Я хотел спросить, как ты меня нашёл? И почему ты вообще меня искал там?

– А я тебя и не искал. Я собирал птичьи яйца, когда ты буквально свалился мне на голову… Солнце скрылось за облаками, – безо всякого перехода нервно сообщил старик, – Пока оно не появится, я не смогу точно держать направление. Скажи мне, ты видишь его сейчас?

– Нет, но знаю, где оно находится. Облака не плотные.

– Тогда следи за направлением, – кивнул учитель, – Только внимательно. Плыть ещё далеко.

Рене окинул окрест нервным взглядом. Земля скрылась за горизонтом. Вокруг со всех сторон плескались волны.

– Ну и как тебе? – словно увидев его взгляд, спросил старик.

– Что как? – не понял Рене.

– Что-что… Море, – нахмурился учитель.

И тогда Рене решил немного подразнить своего спесивого собеседника.

– Ну, на вид – почти совсем как море, – пожал плечами мальчик, – Правда, я до этого дня никогда его не видел.

– Какого оно цвета, Карась!

На Карася Рене обиделся.

– Синего. Точнее – зеленовато-синего, – угрюмо засопел он.

– Хорошо, – потеплел старик.

– Почему хорошо? – не понял Рене.

Учитель ответил не сразу.

– Это воспоминание из моего детства. Чем глубже море под тобой, тем более синими кажутся волны. На мелководье, у берегов, они зелёные, с какой-то болезненной желтизной. Стоит отойти на глубину, они темнеют, приобретают голубовато-синий отлив. Люди называют такой цвет цветом морской волны. Но это неправда. Далеко-далеко от всех берегов, когда до земли не доплыть даже за неделю, морские волны приобретают свой настоящий, глубокий синий цвет. Тёмный, почти фиолетовый. Ультрамарин. Увидеть ультрамариновые волны удаётся не всем. Это большое счастье и большая беда.

– Почему? – оторопел Рене.

– Счастье – потому, что это очень красиво. Беда – потому, что эту красоту нельзя забыть. Ты можешь жить долго и счастливо. Вдали от моря, от воды. Но однажды утром море вдруг призовёт тебя. И ты встанешь и пойдёшь. Пойдёшь на зов, навстречу ультрамариновым волнам. Пойдёшь потому, что в тебе не будет желания сопротивляться. Потому что единственное, ради чего стоит жить, за что бороться – это красота… Я не могу увидеть это снова. У меня больше нет глаз. Поэтому я и спрашиваю тебя, – речь старика становилась всё более неразборчивой, всё более безумной, – Ещё раз. Хотя бы раз… снова почувствовать… сопереживать… это удивительное ощущение единства… общности… с настоящей… морской волной…

Рене сидел спиной и не увидел, как старик смахнул слезу, выкатившуюся из-под безглазого века…

Солнце клонилось к закату. Рене устал и вымок с головы до ног. Ладони горели. На них вскочили волдыри. Теперь мальчик понял, почему ругался старик, когда он поплевал себе на руки. Рене обречённо вздохнул.

– Ничего, теперь уже скоро, – тотчас же отозвался учитель, – Ну-ка, оглянись. Что видишь?

Рене небрежно обернулся. Кровь стучала в висках. Пот застилал глаза.

– Ничего.

– Не может быть! – всполошился старик, – Я чувствую запах. Он должен быть уже виден.

– Кто – он?

– Остров. Мой дом.

Мальчик огляделся повнимательнее и заметил тоненькую серую полоску на горизонте. Она была почти неотличима от воды и едва заметна в гаснущих лучах заходящего светила. Судёнышко существенно отклонилось от курса. Если бы старик не унюхал свой дом, они вполне могли бы проплыть мимо.

Рене рывком повернул лодку и подналёг на вёсла. Близость конечной цели их путешествия придала ему силы.

– Правь на большое дерево. Там, на берегу, должно быть дерево, – забеспокоился старик.

– Погоди, до берега ещё далеко, – отозвался Рене.

Вскоре мальчик заметил и дерево. Это был древний, причудливо искривлённый дуб. Он рос немного в глубине острова и был настолько велик, что старые плакучие ивы, росшие на берегу, казалось, с доисторических времён, выглядели на его фоне незрелым подлеском.

– Вот мы и дома, – радостно возвестил учитель, когда лодка ткнулась носом в глинистую отмель.

Он ловко спрыгнул на берег, подтянул судёнышко, и повязал фал вокруг ствола ближайшей ивы. Рене был поражён: если бы он не знал, что учитель слеп, он никогда бы не догадался об этом, глядя на его точные, уверенные движения. Это был его дом. И в своём доме он был полным хозяином. Он знал его, как свои пять пальцев. Как хорошая хозяйка, которая на своей кухне знает каждую мелочь и может схватить её не глядя, даже с закрытыми глазами.

Старик оглянулся:

– Ну, ты что? Долго ещё тебя ждать? Выходи, больше звать не буду.

А Рене и не думал тянуть время. Просто он был настолько вымотан, что даже не мог подняться. Спина болела. Ноги неприятно подрагивали в коленях. Волдыри на ладонях лопнули, и руки словно приклеились к вёслам. Попытка разжать пальцы отозвалась в ладонях жгучей болью.

– Что, – улыбнулся старик, – Крепко держит?

– Да. Не слабо, – кивнул мальчик.

Он нашёл в себе силы встать. Вынув вёсла из уключин, Рене уложил их на дно лодки, подул на ноющие ладони и ступил на берег.

Удивительное, ни с чем не сравнимое чувство сразило его. Земля под ногами вдруг стала зыбкой. Казалось, она дышит. Голова легонько кружилась. Мир стал живым, объёмным. Обрёл другие цвета и запахи. Рене расставил ноги пошире и сделал шаг. Вразвалочку, почти так, как ходят настоящие моряки.

– Хорошо? – поинтересовался учитель, прислушиваясь к его походке.

Рене только кивнул, нимало не заботясь, что старик его не видит.

– Этим вот и держит море, – вздохнул тот, – Так-то, брат.

 

Пристанище

– Ну, добро пожаловать в мои хоромы, – широким жестом пригласил старик, – Там, под дубом, ты найдёшь всё самое необходимое, самое свежее, самое роскошное. Всё – высшего качества. Моя кровать – трава. Моя подушка – живое дерево. Моё одеяло – небо над головой. У кого ещё есть такое большое одеяло?

Рене удивлённо уставился на пристанище учителя. То, что старик называл своими хоромами, не могло вырасти в лесу самостоятельно. То ли изощрённая прихоть древнего чародея, то ли глупая шутка весёлого лесничего создали это диковинное творение. Когда-то, вероятно, много веков тому назад, кто-то нашёл в лесу несколько молодых дубков и переплёл их ветви, перевязал стволы, принудив их причудливо опереться друг на друга. Давным-давно сгнили и обратились в прах эти путы, а деревца окрепли и срослись, сформировав единую развесистую крону, венчавшую собой пологий холм с плоской вершиной. Ни морские ветры, ни молнии не смогли уничтожить это удивительное растение. Они лишь довершили творение.

И выросло в лесу чудо-дерево. Уродливый исполин, многоногий монстр, суковатый ствол которого напоминал гигантского зверя, словно бы охраняющего какое-то сокровище. И в то же время – свидетельство необоримой жизненной силы. Рене вдруг подумал, что именно здесь и должен был найти своё пристанище учитель. Одинокий человек и одинокое дерево. Оба – рождённые для добра. Оба – ослеплённые и искалеченные стихиями и человеческой ненавистью. Оба – забытые всем миром. Оба – полные жизни. Несмотря ни на что.

Между корнями дерева, скрытый от посторонних глаз и холодных ветров, виднелся небольшой проход, ведущий то ли в берлогу, то ли в недостроенную землянку. Казалось, что здесь находится лёжка крупного дикого зверя. Приглядевшись, мальчик заметил, что густой колючий подлесок, растущий вокруг, посажен с расчётом. Укрытый гигантской кроной, кустарник сильно страдал от недостатка света. Поэтому листьев на заскорузлых узловатых ветках было немного. Зато колючек – хоть отбавляй!

Зачем старику понадобились такие меры предосторожности, Рене даже не решался предположить. Ведь остров небольшой! От кого здесь защищаться? Да на этом клочке земли мышь – крупное животное. Ну, не считая птиц, конечно. Впрочем, усталость настолько утомила Рене, что у него не было сил даже на то, чтобы по-настоящему удивиться. Понукаемый учителем, он буквально проломил собой лёгкое сопротивление колючего кустарника, оставившего на его теле несколько царапин, и, не обращая внимания на зуд, рухнул между корнями. Толстый мягкий ковёр из листьев и сухого мха принял Рене. Но он этого не заметил. Мальчик заснул ещё в падении.

Сон не принёс успокоения. Снова и снова переживал Рене события прошедшего утра. Снова и снова в своём сне поднимал он свой меч против каменного монстра. Снова и снова наносил роковой удар Архоту в грудь. Раз за разом ощущая бессилие, когда железо клинка уходило в сторону, отражённое каменным сердцем. Вновь и вновь подкрадывался липкий страх, когда сквозь торжествующий смех Архота приходило осознание, что колдун неуязвим.

В сотый раз ему казалось, что его выбрасывает из боя волей Стража. Он спасается. Постыдно, подло, против воли – он остаётся жив. Сознание всячески сопротивлялось этому, и мальчику снилось, что он опять возвращается на место сражения. Вновь поднимает свой меч против завоевателя. Бежит к нему. И опаздывает. Даже во сне Рене понимает, что у колдуна было достаточно времени, чтобы расправиться и со Стражем, и с Ирмуной. Опутанное сонной негой, сознание предоставило ему множество вариантов: он то гнался за Архотом; то поражал его с первого удара; иногда Архот постыдно убегал.

Но во всех случаях сон кончался одинаково. Рене, плача, склонялся над лицом Ирмуны. Таким милым, родным, красивым… безжизненным. И не было на этом свете ничего, что могло бы вместить такое горе. Рядом нет никого, кто мог бы разделить с ним эту скорбь. Только две кошки. Странные кошки. Они строги и молчаливы. И смотрят куда-то. Не отрываясь. Куда? Он уже почти догадался. Почти знает, что нужно делать. Рене оглядывается, и сон начинается снова.

Оглянуться! Успеть! Что там? Камень? Красный камень. Будто он может помочь? Чем? Рене тянется к нему рукой, но успевает коснуться только сознанием… Камень вспыхнул.

 

Пробуждение

Темно. Темно и больно. Какая-то красная пелена. Муть какая-то. Ничего не помню. Открыть глаза. Надо открыть глаза.

Больно. Ох, как больно. Чей это стон? Больно…

– Где я? Кто я?

Чей это стон? Что это в темноте? Светится. Страшно! Темно.

Больно…

 

Детство учителя

– Ты чего вскочил? – старик удивлённо вскинул седую голову, – Спи, брат, ночь ещё.

Было темно и тихо. Только посреди схрона мирно потрескивало пламя маленького костра. Рядом, на связке поленьев и хвороста, сидел старик, вперив невидящие глаза в огонь.

– Не хочу.

– Тогда садись к огню, – старик достал из-под себя небольшую деревяшку, потыкал ею угли и бросил в костёр.

– А ты, почему не спишь? – спросил Рене, – Ночь ведь.

– А для меня всегда ночь, – рассмеялся старик, – И мне всё равно, когда бодрствовать. Наоборот, я люблю спать на солнышке. Тепло. Комаров меньше. Днём здесь скучно. Уже много лет на этом острове ничего не меняется.

– Много лет? – Рене был поражён, – А сколько времени ты здесь живёшь?

– Точно сказать не могу, – отозвался старик, – Вначале я вёл календарь. Вон там, в углу, может быть ещё остались зарубки. Маленькая зарубка – день, средняя – месяц. Но потом их стало слишком много…

Это было очень тяжело, каждый день на ощупь пересчитывать зарубки. Да и незачем. Но я считал. И каждый день добавлял ещё одну. Так продолжалось до осени. Моей первой осени на этом острове. Я готовился зимовать. Впервые я готовился провести зиму без зрения. Я понимал, что меня ожидают опасности, и был готов к ним. Хотя, как оказалось, недостаточно. Если бы у меня были глаза, мне удалось бы избежать беды. Но глаз у меня уже не было.

Она тоже выбрала эту нору для зимовки. Стояла достаточно прохладная погода. Все змеи ищут на зиму укромное местечко и впадают в спячку. Моя лёжка привлекла её. Может потому, что земля была ещё тёплой от ночного костра. Она приползла и свернулась клубком.

В общем-то, змея не была настроена агрессивно. Она просто хотела спать. Летом она бы предупредила меня. Знаешь, змеи редко атакуют сразу. Даже кобра, прежде чем ужалить, обычно имитирует нападение. Ещё в детстве мой слуга показывал мне этот фокус. Меня всегда завораживало зрелище, когда человек добровольно подставлял руку под смертельный укус. Змея атаковала молниеносно. Но на руке не было раны. После этого слуга надевал кожаную перчатку, и снова подставлял руку. На перчатке оставались капельки яда.

Эта змея не предупредила. Она почти окоченела из-за холода, но была ещё способна ужалить. Боль была страшной. Потом началась лихорадка…

Я не помню, сколько времени я провалялся в беспамятстве. А когда пришёл в себя, понял, что восстановить календарь не в моих силах. А кому нужен календарь, если даже не можешь сказать, насколько он верен? Тогда я стал отмечать времена года. Видишь, вон там, в другом углу, двадцать пять больших зарубок. Это двадцать пять зим, которые я прожил на этом острове.

– А как ты вообще оказался на этом острове? И почему ты ослеп?

– На остров я приплыл на той самой лодке. А ослеп я оттого, что захотел слишком многого.

– Как это?

– Что как? Как приплыл, или как ослеп?

Рене смутился.

– Ну, я имею в виду, что ты захотел?

– Это долгая история, – старик вытащил из-под себя ещё одну деревяшку и подкинул её в костёр, – Как я уже говорил, меня предали и сбежать из дома мне не удалось. Но намерений своих я не изменил. Я стал умнее. Во-первых, я понял, что люди не всегда говорят то, что думают. Во-вторых, мне стало понятно, что я ничего не знаю о том, что творится за пределами фамильного замка. А очень скоро мне стало понятно, что никто в замке ничего мне об этом не расскажет.

С момента неудачного побега за мной постоянно присматривал кто-нибудь из взрослых. На всякий случай. А я и не таился. Ведь врать я всё равно не умел. Наоборот, я говорил всем направо и налево, что побегу совершать подвиги сразу, как только почувствую себя достаточно сильным. В конце концов, к этому все привыкли и стали относиться как к игре.

Но я зря времени не терял. Первым делом я отправился в библиотеку и засел за книги. Меня интересовало всё. Прежде всего, – география и биология. Я хотел знать, что ждёт меня за дворцовой оградой. В информации недостатка не было. Я изучил так много книг, что, казалось, представлял всю землю. Моя матушка просто диву давалась, с чего это меня вдруг потянуло на чтение.

Следующими в очереди стояли знания по военному делу и медицине. И вот здесь я столкнулся с серьёзными трудностями. Я нашёл несколько медицинских справочников на одном из стеллажей, но в них в основном были сведения, связанные с родами и воспитанием малолетних детей. Решительно, мне это было не нужно. Случайно, роясь в книгах, я наткнулся на древний фолиант, посвящённый змеям, их повадкам и ядам. Это было уже кое-что. Изучая фолиант, я постиг, что одни и те же вещества и снадобья могут как убивать людей, так и лечить их. Я понял, что нашёл то, что мне нужно.

В нашем дворце был большой зверинец. И в этом зверинце – серпентарий. Пробраться туда ночью для меня было делом нехитрым. А спустя несколько недель, я основал свою потайную лабораторию. Это тоже было не сложно: в любом дворце есть множество узких лабиринтов и секретных закоулков. А вот приготовление зелий оказалось куда более сложным делом: яды нужно было нагревать, жечь, смешивать.

Несмотря на все ухищрения, неприятные запахи частенько попадали в вентиляционную отдушину, заставляя обитателей дворца морщиться, чихать и кашлять.

Я понял, что мне ещё нужно в библиотеке. И вскоре разыскал вторую книгу, посвящённую ядам. На этот раз – растительным. Меня особо порадовало, что рядом с действительно опасным аконитом может расти обыкновенная ромашка, из которой можно получить только полезные экстракты. Используя эти вещества, я мог не бояться нанести человеку вред.

Настало лето, и я бросился в сад. По официальной версии – собирать гербарий. А на самом деле – для того, чтобы найти сырьё для моей лаборатории. Днём я гулял по саду, а ночью варил, парил, сушил, настаивал…

И вот – готово. Я сгрёб со стола два десятка баночек и склянок с кремами и настойками, которые, по моим представлениям, должны были лечить раны, ожоги, обморожения. Могли защитить меня от яда, простуды, лихорадки. Могли защитить… а могли и не защитить. Мне нужно было проверить мои снадобья. Но как? До этого момента мне не доводилось лечить людей.

Мазь от ран я проверил на себе. Какой мальчишка в пятнадцать лет не получает ссадин и царапин? Только самый ленивый. А я ленивым не был. Все свои синяки и шишки я щедро мазал своими снадобьями. Вроде бы помогало, а может – и нет. Трудно сказать, отчего зажила ссадина на коленке. Может быть, от целебных свойств мази. А может, просто оттого, что на мальчишке в пятнадцать лет всё заживает, как на собаке.

Моим лекарствам нужна была настоящая проверка. И вскоре такой случай представился. Помогло несчастье. У нас на кухне работала старая повариха. Каким было её настоящее имя, я не знал. С самого моего рождения все её звали баба Зита. Опрятная старушка с живыми глазами, вечно блестящими, как ртуть. И вот однажды баба Зита опрокинула на себя большую кастрюлю с кипящей водой. Все сразу засуетились, забегали. Бабу Зиту уложили на кровать, прикрыли куском полотна и пригласили местного доктора.

Когда пришёл доктор, я спрятался за портьерой. Доктор, высокий немолодой мужчина с длинными узловатыми пальцами, подошёл к бабе Зите и откинул полотно.

Поварихе было очень больно. Я видел из своего угла, как она страдала. Половина её тела была покрыта сильными ожогами. На лице, животе и ногах вздулись большие жёлтые пузыри. Несмотря на это, она была бодрой и пыталась шутить.

Однако доктору было не до шуток. Потыкав своими костлявыми пальцами в самый большой пузырь, отчего тот порвался, он заявил, что не стоит даже пытаться вылечить такой обширный ожог. Организм старый, всё равно жить ей не долго. Самое большее, что можно было сделать, по его мнению, – это дать болеутоляющие лекарства, чтобы старушка не очень мучилась в последние минуты жизни. После этого доктор тщательно вымыл руки и равнодушно поинтересовался, где он может получить деньги за визит к больной.

Когда доктора вывели, я кинулся к женщине. Повариха молча плакала. Её блестящие глаза недвижно смотрели в потолок. По щекам медленно текли слёзы.

Я сказал ей, что могу попытаться вылечить её, но только она ни о чём не должна говорить маме.

“Ты? – удивилась женщина, – Впрочем, попробуй. Как я понимаю, всё равно меня больше никто лечить не собирается”.

Я вытряхнул свои склянки прямо ей на подушки…

Повариха встала через неделю. Доктор приехал во второй раз, осмотрел её и снова поинтересовался, где он может получить деньги за лечение. И вот тут баба Зита не выдержала. Таких слов я до сих пор не слышал, и, слушая их, только догадывался, что они означают. Лицо горе-лекаря стало бледным. Потом пошло пятнами. Он попятился назад и вывалился в дверь. А повариха честила его в три шеи, крича ему вслед, что таких людей гнать надо, правда я не очень понял, куда. Что если бы не этот мальчик…

Все посмотрели на меня. Моё тайное увлечение стало явным.

Мою лабораторию разорили. Меня наказали. Мне запретили входить в библиотеку, запретили читать книги. Впрочем, некоторые снадобья мне удалось спрятать. А все свои рецепты я и так помнил наизусть. Что касается библиотеки, я и так уже прочёл всё, что мне было интересно. Поэтому я только делал вид, что незаслуженно пострадал. А на самом деле, я целыми днями болтался по саду и обдумывал дальнейшие планы. Вот только лабораторию было действительно жалко… – старик засопел и надолго замолчал, погрузившись в далёкие детские воспоминания.

– А дальше? Что случилось дальше? – завороженным шёпотом спросил Рене.

– Дальше? – переспросил учитель, – Да ничего. История эта стала известна за пределами замка. Спустя некоторое время бедолагу – лекаря прогнали. Говорили даже, что мужики здорово его поколотили, как мне сказали: “на дорожку”. А потом, к моим родителям начали приходить люди. С просьбами, с мольбами. Иногда даже с угрозами. Докторов-то больше в округе не было. Так я стал известным.

Родителям это претило. Как, их сын, сын правителей, и вдруг стал ремесленником? Но люд не унимался. Меня встречали и провожали с почётом. Даже, я бы сказал, с мистическим благоговением. Увы! Меня это больше не трогало. Мою тягу к зельям, травам и ядам уничтожили вместе с моей потайной лабораторией. Некоторое время я снабжал страждущих своими пузырьками и баночками, но вскоре они подошли к концу.

И тут мне пришла в голову идея. Я прекрасно понимал, что людям нужен лекарь. Я уже твёрдо решил, что не стану им никогда. Тогда я предложил выучить кого-нибудь на врача. Кого угодно. Кто сам изъявит желание учиться.

Ах, если бы я знал, чем это всё кончится… – учитель умолк.

Костёр почти догорел. Небольшая кучка углей светилась алым светом, с треском разбрасывая искры. Рене шевельнулся, вытянув затёкшие ноги. Старик проворчал что-то себе под нос, затем поднялся и направился к зарубкам. Неожиданно из угла донеслось угрожающее шипение.

– Лежи спокойно, – пробормотал старик, – я только за картошкой…

– Что это? – встрепенулся мальчик, – Змея?

– Ну да, я же тебе рассказывал, – учитель подобрал хворостину и начал зарывать картофелину в угли.

– Что? – обомлел Рене, – Это – та самая?

– Нет, конечно, эта – другая. Но она тоже имеет право жить здесь. Мы делим с ней кров. Более того, она надёжно защищает мои припасы от мышей и крыс. Кошек-то на острове нет, – старик лукаво улыбнулся, – Иди, познакомься.

– Чего-то не хочется, – поёжился Рене.

– Ну, как знаешь, – пожал плечами собеседник, – Хорошая сегодня ночь. Пошли, пока картошка печётся, воздухом подышим.

 

Ночь на острове

Ночь действительно выдалась чудесной. Ветер стих. Только слабый бриз тянул в сторону моря. Небо вызвездило. Воздух был кристально свеж и ароматен. Пахло зеленью, великой силой и дыханием леса. И ещё чем-то сладким, романтичным, ночным.

Рене вдруг подумалось, что запахи дневных цветов другие. Слишком правильные, прямые, яркие. Они всегда манят, зовут. Этот аромат никого не звал. Словно что-то неведомое, скрытое в лабиринтах острова, сообщало о себе. Точно глубокое чистое чувство, что безответно обитает в самых глубинах сознания. Спит до поры – до времени. Но иногда вдруг рванётся наружу, увлечёт за собой, причинив невыносимую боль.

Боль, от которой нельзя отказаться.

Образ Сайки возник сам собой. Смешная девчонка, нескладный переросток, из которой уже рвалось на волю умное, сильное, доброе и удивительно красивое существо… существо, которому не суждено было родиться.

– Ирмуна…

– Что? – навострил уши учитель.

– Скажи, – глаза мальчика наполнились слезами, – Почему люди умирают? Почему они не живут вечно, как звёзды?

– На смену одним людям приходят другие люди. В этом великая тайна и великий смысл.

– Какой смысл может быть в смерти? – поднял глаза Рене.

– Хм, именно в смерти скрыт великий смысл жизни. Это итог, черта, за которой можно судить о человеке. Добро и зло, хорошее и плохое часто настолько связаны в людях, что, порой, и не знаешь, что от человека ждать. В своей жизни я видел много…

Я познал предательство многих близких мне людей. И я мог бы простить это предательство, если бы оно имело хоть какой-то смысл, было бы совершено ради какой-то идеи, ради банальной выгоды, наконец. Но я видел… я познал… как некогда хороший, добрый, близкий человек предаёт, предаёт походя, просто так…

С другой стороны, однажды, на моих глазах человек, которого все считали законченным негодяем, вынес из горящего дома пожилую полубезумную женщину. Совершенно чужую женщину. Чью-то мать. А сын этой женщины стоял рядом и в бессильной злобе грыз ногти, не решаясь войти в огонь. И ждал. Ждал, что кто-нибудь другой сделает в этой жизни то, что должен был сделать он.

– Но что хорошего в том, что люди умирают, иногда будучи ещё детьми? Не успев совершить ни добрых, ни злых дел? Зачем судить о человеке, если и судить-то ещё нечего?

– На их место придут другие. Они будут сильнее нас, умнее нас, красивее нас.

Рене завёлся.

– Уверен?

– Уверен, – лицо старика окаменело, – Иначе наша жизнь лишена смысла!

Учитель стоял, гордо подняв голову. В голосе его звенела сталь. Он был велик, этот старик, обладающий нечеловеческой силой. И Рене вдруг осознал, что человек этот не боится ничего. Потому что он не боится смерти. Он принял и осознал её. И, как это ни кощунственно звучало, полюбил, наверное. Простил, во всяком случае. Понял и простил.

– Тебе легко, – протянул Рене.

– Мне? Слепому одинокому человеку, выброшенному судьбой на этот пустынный остров?

– Тебе нечего терять.

– Да, но в моей жизни были потери. Слишком много тяжёлых потерь, – голос учителя стал насмешливым, – Неужели ты думаешь, что я не люблю жизнь?

– Я…

– Ты решил, что перед тобой сломанный человек? Срубленное могучее дерево, на пне которого пробивается слабая, очень милая, но, увы, обречённая молодая поросль? Ты ошибаешься. Да, я слеп. Я не вижу солнца. Но однажды мне суждено увидеть то, что не дано видеть зрячим.

– Что?

– Я и сам не знаю. Это мой Приговор. Я должен был найти это на Дороге Времени. Должен был, но не нашёл. Когда-нибудь я расскажу тебе… Странно…

– Что странно?

– Я вижу. Вижу тебя. Ты сейчас вот здесь, – старик ткнул пальцем прямо в грудь мальчика.

– Может, ты и должен был увидеть именно меня?

– Может. Но разве зрячие тебя не видят?

– Видят. Хотя – не знаю. После того, как Ири-Тао…

– Ири-Тао? Ты знаешь Ири-Тао?

– Знал. Она спасла меня. Как я понимаю, ценой собственной жизни.

– Большая потеря для сил Добра, – старик горестно покачал головой, – У кого же теперь Венец?

– Венец? Какой Венец?

– Венец Стражей. Самый могучий артефакт из тех, что я знаю. И самый капризный.

– Не было у Ири-Тао никакого Венца, – растерялся мальчик.

– Если ты его не видел, то это не значит, что его не было, – фыркнул учитель, – Венец не каждому покажется. И никому никогда не даётся в руки. Сам выбирает кому, когда и сколько служить. Захочет – поможет.

– А если не захочет?

– Ну, если не захочет, – старик развёл руками, – Изволь сам из всех историй выпутываться. Ведь ты человек. Значит – можешь всё.

– И всё-таки жаль, что мы не звёзды. Что не живём вечно…

Старик тихонько рассмеялся.

– Все мы немножко звёзды. Но даже звёзды не вечны.

– Как – не вечны?

– Как всё, что есть во Вселенной. Звёзды рождаются, живут и умирают. Наше Солнце – тоже звезда. И тоже когда-нибудь умрёт.

– Звезда? Самая большая, да?

– Нет, не самая, – рассмеялся старик, – Есть звёзды во много раз больше. Но даже самая маленькая звезда – огромна. Просто все звёзды очень-очень далеки. Поэтому и кажутся точками. Звёзды рождаются в глубинах Вселенной. Светят долгие-долгие годы. Но, в конце концов, умирают. Некоторые звёзды взрываются, разлетаются на мириады осколков. Иногда такой осколок может прилететь на Землю. Тогда ты видишь “падающую звезду”. Но это не звезда, а всего лишь её частичка.

А иногда множество таких осколков сталкиваются, крошатся в пыль, слипаются вместе и образуют планету. Такую, как наша Земля. Из звёздной пыли рождается жизнь. Вначале – примитивная. Потом – всё более сложная. И вот, в конце концов, на планете появляются люди…

– Как мы?

– Как мы. Вот так, брат. Все мы немножко звёзды.

– А откуда ты это знаешь? – выдохнул поражённый Рене.

– Эва, сказал, – старик рассмеялся и похлопал мальчика по плечу, – Ещё спроси, читал ли я книги. Пошли завтракать, кусок погибшей звезды. Картошка, наверное, уже готова. Покушаем. О себе расскажешь…

 

Буря

Нет, утром на острове решительно было нечего делать. Полакомившись скудным завтраком и внимательно выслушав историю Рене, старик бессовестно задрых возле кострища, даже не высказав к ней никакого отношения, раскинув руки крестом прямо посреди норы. Рене стало даже капельку обидно, что старика не заинтересовал его рассказ. Он ещё потоптался немного рядом. Зачем-то заглянул в угол с зарубками. Небольшая змейка мирно свернулась кольцами на плетёной кошёлке с картошкой. На её теле, ближе к голове, чётко обозначилась выпуклость. Вероятно, этой ночью она тоже позавтракала. Мальчик тяжело вздохнул и поднялся наверх.

Солнце было красным. Алое зарево залило полнеба. Такой кровавый рассвет Рене видел впервые.

– Ну, что новенького?

Рене вздрогнул. Он только что видел старика безмятежно спящим. Такой мгновенный переход к бодрствованию удивил мальчика.

– Ничего…

– Не может быть. Как уважающий себя воин, я не могу проспать драку, – хвастливо заявил он, – Ты что-нибудь слышишь?

– Нет. Тишина.

– Вот именно! Птицы молчат. Кузнечики не стрекочут, – старик выглядел всё более возбуждённым, – не иначе, чуют… чуют что-то. Что, Солнышко красно?

– Не то слово. Полнеба покраснело.

– A-а! Я же чую! Будет буря.

– Да слышал я эту примету. Мол, Солнце красное – жди ветра. Сколько раз проверял. Ерунда всё это.

– Нет, не ерунда. Просто люди нынче обленились. Спят много. Примета-то связана с восходом, а не с закатом. Если красен закат – назавтра жди тихого дождичка, а вот коли красен восход, да ещё так, как ты говоришь. Жди бури, брат! Пойдём-ка, лодочку подтянем повыше.

Старик бодро запрыгал по камням.

– Ио-хо! – возбуждённо закричал он, – Говорю тебе, буря идёт. Чувствуешь, роса не выпала?

Рене уставился себе под ноги. Трава вдоль каменистой тропинки действительно была сухой.

– Ио-хо-хо! – снова радостно закричал старик где-то внизу и погрозил кому-то невидимому в небе мускулистым жилистым кулаком, – Ю-га-га! А-ха-ха!

Он так заразительно шумел и кривлялся, что Рене вдруг ощутил невиданный прилив сил, дикую радость очищения, солоноватый привкус буйства. Раскинув руки, мальчишка с визгом бросился вниз, навстречу морю, свету, приключениям.

Море приняло его таким, как есть, – одетым. Рубашка намокла и потяжелела. Стёртые мозоли на руках отдались острой болью. Но, казалось, ничто не в силах отобрать у Рене его безудержную радость, его свободу. С визгом он поднял кучу брызг и окатил старика водой.

– Вот я тебя! – посерьёзнел тот, – Ну-ка, тащи лодку на берег!

Рене с гиканьем впрягся рядом со стариком, перекинул фал через плечо и весело потянул лодку на вершину холма. На вершине они перевернули судёнышко и основательно привязали к трём деревьям. Под лодку бросили вёсла.

– Сходи-ка домой, принеси провиант и воду, – приказал учитель.

– А может, лучше там оставить? – нерешительно спросил Рене, – Как-то надёжнее.

– Может и надёжнее, – согласился старик, – Только молния в тот дуб первым делом бьёт. Не в первый раз уже. Иди-иди, не бойся. Она сегодня сытая.

Рене спустился в нору. В дом, как сказал старик. Змея куда-то уползла. Мальчик подхватил кошёлку с картошкой и бурдючок с водой. Сейчас ему почему-то не хотелось здесь оставаться. Резко развернувшись, Рене выбежал наверх и вприпрыжку поскакал к лодке.

Неожиданно он остановился. Солнце ещё светило, но западная оконечность неба потемнела, встала тёмно-синей стеной. Буквально на глазах стена наливалась недобрыми серыми красками – верными спутницами дождя. Где-то в глубине этих красок искрились ниточки молний. Над морем тревожно закричали чайки. Поднялся ветер. Буря быстро приближалась.

– Ну, где ты там? – замахал руками старик, – Давай, быстрее. Нам ещё далеко топать.

– Как, далеко? – удивился запыхавшийся мальчик, – Я думал…

– Чего ты думал? Разве от такой бури что-то под лодкой укроешь? Идём скорее.

Они огибали холм с юга, постепенно спускаясь по тропинке всё ниже. Холм становился всё круче, постепенно превращаясь в вертикальную каменную стену. Тропинка жалась к ней. Неожиданно, за очередным поворотом, Рене нащупал рукой следы старой каменной кладки.

– Что это? – удивился он.

– Не видишь, что ли? Стена, – не оборачиваясь, ответил учитель.

– Откуда здесь стена?

– Когда-то на этом острове был форт. Для того чтобы подняться наверх, нужно было пройти по этой тропинке. Там, с западной стороны, есть вход внутрь.

Они миновали ещё один поворот. Рене заметил в стене какое-то углубление наподобие окна.

– Вероятно, это была дорога для стражи, – заметил старик, – Пойдём, судя по всему, буря уже близко.

Теперь они стояли на западной оконечности острова. Тропинка окончилась неким подобием то ли площадки, то ли полуразрушенного балкона. Несмотря на то, что площадка располагалась достаточно высоко, ограждений, судя по всему, на ней никогда не было. Четыре высоких узких прохода сужались кверху и больше напоминали бойницы. Проходы вели внутрь разрушенного строения. Протиснуться в них можно было только боком.

Путники пролезли в бойницы, миновали ряд массивных колонн и, вспугнув целую стаю чаек, оказались в широком зале. Потолок зала был так высоко, что только смутно угадывался в наступивших сумерках. Напуганные чайки с криками метались под его сводами. Пол был изрядно загажен птицами.

Быстро темнело. Стена наступающего дождя, щедро раскрашенная лучами восходящего Солнца, представляла собой угнетающее зрелище. За этой стеной яростно сверкали зигзаги молний. Рене притих, подавленный грозным зрелищем. Бешеный порыв холодного ветра бросил на пол первые крупные капли.

Неистово полыхнуло. Рене зажмурил глаза. Гром ударил почти сразу. Ударил с такой силой, что мальчика буквально отбросило от бойницы. Рене поднялся, ослеплённый и оглушённый яростной атакой стихии. В этот момент на остров обрушился ливень. Ветер торжествующе взвыл. Ещё дважды полыхнула молния.

А потом началась буря. Дождь встал стеной. Молнии били не переставая. Грохот грома не утихал ни на секунду. Где-то наверху, прямо над ними, раздался треск ломаемого дерева. А ещё через мгновение Рене увидел ещё одно: буря несла в своём чреве могучую вековую иву, словно игрушку. Несколько раз перевернув её и буквально разорвав пополам, ветер бросил иву в бушующее море.

– Тьфу ты, – вскочил вдруг Рене.

– Стой, ты куда? – закричал старик.

– Камень… пергамент. Я забыл их… – Рене подбежал к бойницам, – Там, под дубом.

– Ты спятил! Назад!

– Я сейчас…

– Вернись! Тебя смоет в море!

Мальчика впечатало в стену. Вперёд. Ветер придавил так, что перехватило дыхание. Потоки мутной воды, стекающие по стене, щедро хлестали сверху. Что-то сильно ударило по голове. Рене ощутил на виске струйку крови. Крупный обломок стены упал позади, отрезав путь к отступлению. Сверху снова раздался треск ломаемого дерева. Стоя по щиколотку в воде, Рене осторожно тронулся вперёд. В этот момент резкий порыв ветра сбил его с ног. Мальчик, встав на четвереньки, упрямо двинулся дальше. За поворотом должно быть полегче: ветер будет дуть в спину. Вперёд…

За поворотом буря поволокла его по тропе, словно щепку. Остановиться. Руки и ноги скользили по мокрому камню. Рене не мог затормозить. Он уже видел следующий поворот и понимал, что за ним буря неизбежно сбросит его со скалы. Он сопротивлялся из последних сил, стараясь ухватиться за какой-нибудь выступ, но стихия не давала ему такого шанса. Остановиться.

В отчаянии в последнее мгновение Рене просто лёг на тропу. Убийственный порыв ветра взвыл над ним. Повернуть. Но теперь потоки воды, стекающие со стены, пытались снести его вниз. Это был тяжёлый выбор: быть смытым водой или унесённым ветром. Но выбор нужно было сделать: стихия не давала времени на раздумье. Повернуть…

За спиной послышался грохот. Буря размыла стену. Оползень перегородил тропу. Ветер чуть ослабел, и Рене рванулся влево. Повернуть! Тотчас же в то место, где он только что лежал, сполз огромный булыжник.

Здесь ветер был чуть слабее. Зато пытался сорвать его с дороги и сбросить вниз. Кроме того, каменная кладка была засыпана песком и гравием. Потоки воды делали мелкие камни ненадёжной опорой: они осыпались под ногами, мешая подняться. Но и этот участок мальчик преодолел. Наверх. Теперь он был почти на самой вершине и держался за ветви колючего кустарника. Руки были в крови. Ветер неистовствовал.

Последним шансом Рене была скорость. Очертания дуба уже угадывались сквозь яростную стихию. Бежать. Выждав момент, он вскочил и побежал навстречу ветру.

Небо словно взорвалось. В глазах полыхнуло. Оглушённого мальчика отбросило назад. Гигантское дерево вспыхнуло и раскололось.

 

Лишённая всего

Больно…

И всё-таки ей удалось снова открыть глаза. Ничего. Темно и пусто. Только звёзды… Звёзды сверху, звёзды снизу… Ой, это не звёзды. Это чьи-то глаза! Зелёные. Волки! Страшно…

Впрочем, Рене говорил, что волки летом людей не едят. Правда, мы ещё не совсем люди. И ещё не совсем лето. Или уже лето? Кто такой Рене? Ничего не помню. Почему я ничего не помню? Ой, волки мяукают… Нет, это не волки, это, наверное, кошки. Что они хотят? Куда-то зовут.

– Хорошо, хорошо, иду… ой-ой нет, не иду. Не могу. Больно.

Ирмуна снова опустилась на землю. Попыталась поднять руку… не смогла… рука, словно чужая, висела плетью. Собрав волю в кулак, девочка повторила попытку подняться. И снова не получилось. Вся правая половина тела будто онемела. Нога не слушалась. Рука не ощущалась совсем. С большим трудом ей удалось встать на четвереньки. Две пары горящих зелёных глаз оказались напротив. Совсем рядом.

– Придётся на четвереньках ползти, – вслух произнесла девочка.

Глаза замурчали.

Опираясь левой рукой, Ирмуна продвинулась немного вперёд. Неожиданно силы изменили ей, и она ткнулась лбом в землю.

– Ну, что зовёте? – отчаянно всхлипнула она в темноту, – Видите же, не могу.

Глаза мяукнули.

– К чему такая спешка? Как будто до утра не подождать?

Глаза моргнули и зашипели.

– Есть тут рядом какая-нибудь палка? Я ничего не вижу.

Глаза тут же метнулись в сторону и застыли шагах в трёх.

Девочка вдруг догадалась, что ей легче катиться по земле, чем ковылять на четвереньках. Перевалившись дважды через бесчувственный правый бок, она оказалась возле одной пары глаз и нащупала в темноте что-то узкое и длинное. Ножны! Ещё один оборот. Меч! Уже что-то. Какие интересные вещички иногда валяются в темноте!

Упс! А меч-то в крови! Весь. Хорошее дело! Кровь свежая? Нет, уже не очень. Вытереть бы обо что. Ещё пара кувырков. Ага, вот и травка. Вытираем меч и прячем в ножны. Вытираем… вытираем… вытираем. Ну и не надо!. Прячем… прячем. Ух, как неудобно это делать одной рукой! Нет, не прячем. Всё равно не спрятать. Лучше надеваем ножны на меч. Надеваем… есть, надели. Вроде правильно. Хотя, в темноте всё равно не видно. Ой, ремешки какие-то.

Так. Где там наши глазки? Вон они! Далековато, не прикатишься. Надо встать. Опереться бы на что-нибудь. А меч для чего? Должен выдержать! Рене зря что ли старался? Рене? Надо запомнить это имя. О-о-о! Какая куча камней! Какой-то дурак прямо на дорогу камни высыпал! Найду – морду поцарапаю! Впрочем, какая мне раз… Ой! Ай! Нет-нет, теперь точно поцарапаю. А может, уже без меня поцарапали? Меч-то в крови. Н-да, совсем люди озверели. Из-за кучи камней зарезать друг друга готовы! Видно, драка была. А я? Я что, тоже дралась? Что это на меня нашло? Ладно, встречу – извинюсь. Или не встречу? А! Наверно, кошки меня для этого и зовут! Кому-то плохо! Точно! Вон сколько крови человек потерял!

– Эй! Есть кто в темноте… Что значит “Мяу”? Хорошо, хорошо… тихо – так тихо.

Рассвет застал девочку в пути. Вскоре показался и край Солнца. Кошки вели её на юго-восток. Упорно, без передышек. Стоило Ирмуне остановиться, они немедленно поднимали шум. Девочка была измотана до предела. И далеко уйти не смогла. Хорошо хоть запах остался позади.

Нога вроде отошла, идти стало легче. Но теперь она ощущала боль. С каждым шагом. Такую сильную, что хотелось плакать. Чтобы как-то от этой боли отвлечься, она попыталась вспомнить, что же с ней произошло. Не получилось. Девочка оглянулась и тупо посмотрела на свою тень. Она не могла вспомнить ничего. Даже своё имя. Словно вся прожитая жизнь и не существовала вовсе. Как будто она только что родилась. Там, на этом дворе, около какой-то груды камней. С больной ногой, бездействующей рукой и абсолютно пустой головой.

Нет, не совсем пустой. Она же там вспомнила какое-то имя. Да, Рене! – “Рене, который старался. Старался сделать… меч. И он ещё говорил… про что? Про то, что мы не совсем люди… Интересно, кто же мы? Ещё! Он говорил: “Ещё не люди”. Значит, когда-нибудь я буду людей? Не так! Человеком! Да, я буду человеком. А сейчас я кто? Хм. Я – будущий человек. Уже легче. Примем это к сведению.

Ох, как больно. Как болит нога. Ага! То, что болит – нога. У меня есть нога… два нога. Две ноги! Хорошо! Повторим пройденное. Я – будущий человек. У меня есть две ноги и меч. Хорошо. Одна нога болит. Плохо.

Меч не мой. Это меч Рене. А где мой? Не помню. А зачем нужен меч? Ну, тут всё ясно: чтобы опираться при ходьбе! Ага, я иду. Куда и зачем? Так, будущие человеки ходят куда-то и зачем-то. Ну, иду я, положим, вперёд. Почему вперёд? А потому что сзади я уже была! Вот! А зачем? За кошками. Значит, я иду вперёд с мечом, и у меня будут две кошки. Стоп, две кошки у меня уже есть. Зачем же я за ними иду? Мне нужно больше кошек! Я с кошками иду за кошками! Вот! А зачем мне кошки? Да пусть будут. Они мурчат!

Ну и что толку? Где они были со своим мурчанием, когда на нас напали? Ой! На нас напали? Когда? Ну ясно, когда. Когда кошки с мурчанием где-то болтались. И нам пришлось отбиваться без кошек. Вот! И мы отбились. Отбились? Ну да, я-то уж точно отбилась. А Рене? Рене, кажется, тоже. Он схватил камень. А, вот зачем эта куча камней. Её привезли, чтобы отбиваться.

Итак, подведём итог. Я – будущий человек. У меня есть две ноги и меч Рене, чтобы ходить. Кстати, нужно будет сказать Рене, что ходить с его мечом неудобно, тесёмочки какие-то кожаные болтаются, пусть переделает. Пока кошки где-то слонялись, мы отбились камнями из кучи. Я тоже отбилась из кучи и теперь иду за кошками, чтобы их было больше. За подмогой, наверное…”

Девочке так и не удалось вспомнить ничего путного. Тем не менее, отвлёкшись от своих мыслей, она обнаружила, что ушла уже достаточно далеко. Кошки вывели её к реке и милостиво разрешили сделать короткий привал перед переправой.

Ирмуна припала к воде и жадно начала пить. Потом девочка вспомнила, что меч был испачкан в крови, и решила его вымыть. Однако ей не удалось достать оружие: кровь свернулась окончательно и намертво приклеила его к ножнам. Чья это кровь, она так и не вспомнила.

 

Огонь и вода

Рене пришёл в себя почти сразу. И сразу снова рванулся к дубу. Дерево полыхало, несмотря на ливень. Потоки воды со всего плато ручейками устремлялись под корни исполина. Рене с разбегу впрыгнул в убежище и поскользнулся. В центре пола поток размыл глубокую промоину и широкой струёй изливался вниз. Где-то глубоко внизу был слышен шум падающей на камни воды. В этот момент водяной поток подточил края рытвины, и большой пласт глины исчез в водовороте.

Водяной поток вынес Рене прямо к заветному свёртку. Мальчик схватил его и стал отчаянно сопротивляться течению, пытаясь выбраться наружу. Размокшая глина предательски скользила под ногами. Рене схватился было за пучок травы, но в этот момент ещё один кусок пола сорвался вниз. Поток вынес его в самый центр водоворота. Мальчик чудом ухватился за какой-то корень. Расставив ноги, он упёрся в края промоины.

Теперь он буквально завис над водоворотом, не имея возможности выбраться. В правой руке он крепко удерживал свёрток с пергаментом. Левой держался за корень дуба. Ему оставалось только наблюдать, как вода размывает отверстие под ним.

Сверху на него валились горящие головни и ветки. Вода заливала его с головой, грозя утопить. Ступни ног всё глубже погружались в глиняное месиво. Опора становилась всё менее надёжной.

– Везёт мне сегодня, – пробормотал Рене.

Отвалилась ещё часть пола. Мальчик задрыгал левой ногой, пытаясь нащупать твёрдую землю.

– И с каждым разом сильнее, – буркнул он, провожая взглядом падающий кусок.

– Оп-па!

“Ну и силища у старика” – только успел подумать Рене.

Учитель рванул так, что у мальчика потемнело в глазах. Для Рене осталось тайной, как старику удалось пройти следом за ним? Ведь путь размыло. И откуда у него взялся этот длинный сыромятный ремень с вплетённым в него камнем, обвитый теперь вокруг толстого наклонённого ствола? И как учитель узнал, что ему нужна помощь? И самое главное: как он успел?

Они раскачивались вдвоём на сыромятном ремне. Старик и мальчик, которого он обхватил левой рукой поперёк живота. Правой рукой старик держался за ремень, глубоко врезавшийся в кожу.

– О-па-па! – радостно возвестил старик, энергично оттолкнувшись ногами от края промоины, – Ещё повоюем… оп-па-а!

Раскачавшись, он коротким движением бросил Рене к выходу. Покачавшись ещё немного, просто так, для удовольствия, старик спрыгнул сам.

– Неплохие качели. А? – спросил он.

– Д-да, – стуча от пережитого зубами, согласился мальчик.

– Когда в следующий раз надумаешь куда-то бежать, сначала старших спроси, мальчишка.

Рене обиженно засопел. Уши его полыхали.

– Позволь дать тебе один совет. Он тебе пригодится. Не бегай быстрее, чем думает голова. А если голова вообще не думает, лучше вообще не бегай. Себе дороже.

В этот момент от кроны дерева с треском и шумом отломилась толстая горящая ветка. Рене вздрогнул. Старик прислушался к шуму падения.

– Пошли. Здесь как-то неуютно становится, – просто произнёс он, – Эх, ремень жалко. Из-за тебя всё…

Они вышли наверх. Непогода ещё бушевала, но буря уже отступила, уходя на восток.

– Ну, и зачем ты туда полез? Надеюсь, это стоящая вещь?

– Не знаю, – Рене просто пожал плечами, – Я поднял это на Дороге Времени.

– Ого, – старик явно заинтересовался, – Надеюсь, в ней нет магии.

– Не знаю, – Честно сознался Рене, – Никто не смог сказать мне, что это.

– А никто – это кто? – Поинтересовался старик.

– Ири-Тао.

– О-о… – значительно протянул старик, – А выбор-то неширок. Хотя и велик. Дай-ка, я попробую…

 

Приговор

– Ну, что там?

– Я не… – Рене как зачарованный смотрел на свои руки, – Не понимаю, что-то…

Пергамент размок до неприличия и никак не хотел разворачиваться. Перехватив магический камень, Рене встряхнул свиток. Камень в его левой руке вдруг вспыхнул и запульсировал тревожным светом. Свиток неестественно быстро расправился и стал похож на идеально ровную прямоугольную пластину. Через всё тело мальчика прошла необъяснимая дрожь. Пластину словно окутал туман. Затем она потеплела. Над ней сам собой возник небольшой смерч.

Пергамент высыхал. По мере того, как он сох, на нём проступали какие-то бугорки и впадины.

– Ой, на нём значки какие-то, иероглифы… нет, руны, – пергамент высох, текст выступил отчётливо, – Но я не могу прочесть! – в панике закричал Рене, – Я не знаю рун.

– Дай мне, – потребовал учитель.

Рене протянул ему пластинку с письменами. Старик выхватил её из руки мальчика и начал водить по рунам пальцами.

– Слушай, – произнёс он, – Это стихи. Они написаны древним руническим письмом. Я переведу тебе.

– А что это? – вскричал Рене.

– Не знаю. Здесь больше ничего нет, – пожал плечами старик, – Но решать тебе. Не знаю, как, но решать быстро. Я чувствую, как руны исчезают под пальцами. Если то, что здесь написано – правда, то они проявятся снова только через тысячу лет.

Рене с ужасом увидел, как пластинка снова превращается в кусок пергамента. Он окинул взором окрестности, стараясь разрешить загадку. Это должно быть где-то здесь, где-то рядом. “Все стихии мира”, воздух – ветер… вода – дождь. Земля… ну, земля всегда под ногами… молния – огонь…

Буря! Быстро, буря уходит. “Над символом смерти”… в могиле, что ли?

– Здесь есть кладбище?

– Что? – навострил уши старик.

– Здесь, на острове… кладбище, могилы, плиты какие-нибудь.

– A-а! Нет, ничего такого нет.

“Под символом жизни”… Я ещё подумал… подумал… Дуб! Символ смерти – заброшенный форт. Есть!

– Скорее, это под дубом. Там, где только что размыло землю.

Мальчик поднял взгляд и замер, поражённый. От дерева не осталось ничего. Там, где только что стоял властелин леса, осталась ровная площадка, присыпанная остывшей золой. Края провала закрывались прямо на глазах.

– Скорее, верёвка. Нужна верёвка, – закричал Рене.

– Если это твой путь, то ты сможешь пройти его, – покачал головой старик, – С верёвкой ли, без верёвки ли. Важен не способ, важен выбор.

Это было очень страшно: шагнуть в пропасть. Хорошо, что не было времени на раздумья. Мальчик с ужасом посмотрел на старика.

– Иди!

Коротко вскрикнув, Рене прыгнул вниз. Края размыва сомкнулись над ним.

Тяжело вздохнув, старик наклонился и потрогал золу. Она была ещё горячей от огня. И мокрой.

– Прах! Зола и пепел. Колыбель и могила. Всё начинает и всё кончает! Что ж, подождём. Всё равно делать нечего.

 

Цвайхандер

Прыжок получился так себе, не очень затяжным. Рене плюхнулся во что-то мягкое и скользкое и тут же увяз по щиколотку. Приземление получилось болезненным, но не опасным. Где-то впереди журчала вода. Слышался мерный звук падающих капель.

Рене высвободил ноги и на ощупь двинулся вперёд. Проход был узким и больше всего напоминал трещину в скале. Тропинка шла довольно круто вниз. Похоже, по спирали. Идти было нелегко. Ноги скользили по размокшей глине, увязали в ней. Мальчика окружала абсолютная темнота. “Камень, – подумал Рене, – Он же светился?” Но кристалл вновь стал чёрным. Исчез и смерч над листом пергамента. Мальчик не ощущал никаких потоков воздуха.

Неожиданно пол стал ровным и твёрдым. Мальчик вышел в небольшое овальное помещение, стены которого искрились мутным белым светом. Едва-едва, так, что с трудом можно было рассмотреть свои руки. За спиной неожиданно раздался протяжный низкий скрип. Посыпались мелкие камешки. Рене оглянулся. Он ожидал какого-нибудь подвоха. Но то, что произошло, ввергло его в отчаяние: пути назад не было. Трещина захлопнулась. Каменные края сошлись, не оставив следа. Рене оказался заживо погребённым в небольшом помещении со светящимися молочными стенами. Абсолютно ровный пол, идеально гладкие стены, потолка не видно, четыре шага из конца в конец… всё!

Кажется, он кричал. Кажется, бился о стены. Кажется, долго. Сперва – руками. Потом ударил магическим камнем. Камень вспыхнул и рассыпался в пыль от первого же удара. Крошечные красные искорки разлетелись в разные стороны как бусины, запрыгали по полу, угасая. Рене вскрикнул и, заворожённый, уставился на это удивительное зрелище. Когда искры погасли, он успокоился и сел в центре помещения.

Итак, это – Путь. В этом нет никакого сомнения. Это его, Рене, Путь. Он может и должен вернуться с этого Пути. Об этом было написано в его Приговоре. Значит, выход есть? И не просто выход, он ещё должен что-то найти здесь и принести в мир… или отказаться. Значит, выхода два? Впрочем, совсем не обязательно. Отказ от действия может окончиться смертью. Смерть – тоже выход. Неприемлемый, но выход. Значит, надо что-то делать. Что?

Помещение зачаровано. Причём чары настолько сильны, что даже магический камень рассыпался, едва прикоснувшись к ним. Рене пожалел, что никогда не увлекался магией.

– Эх, Сайку бы сюда, – вслух подумал мальчик, – Она бы расколдовала эти стены. Зря её, что ли, Ири-Тао натаскивала.

Впрочем, он сомневался, что девочка могла что-либо изменить в подобной ситуации. Решение есть. И это решение – для него, а не для Сайки. Значит, он должен его найти. Если решение лежит в физической плоскости, у него должно хватить сил, чтобы выбраться, если в магической, то у него должны оказаться с собой необходимые магические предметы. При мысли о колдовстве Рене почему-то вспомнил Архота. Мальчик поморщился и решил, что сначала попробует обойтись без магии.

Встав на ноги, Рене принялся ощупывать стены. Ничего, абсолютно гладкий камень. Из конца в конец и обратно. Ничего. Тяжело вздохнув, мальчик решил повторить обход. Снова ничего.

Тогда магия… Рене снова уселся в центре и начал выворачивать карманы. Пергамент… вряд ли. Своё предназначение он исполнил. И всё-таки… Мальчик потрогал свиток на ощупь, бережно развернул. Никаких рун, никаких символов, никаких знаков. На всякий случай Рене взял пергамент в правую руку и несколько раз встряхнул. Как там, наверху. Нет, пергамент явно сказал своё… тогда что?

Рене снова полез в карманы. Нож…несколько овсяных зёрнышек. Это он лошадь с ладони кормил… Рене почувствовал, как по его щекам потекли слёзы. Это было позавчера… Всего лишь позавчера. Свистулька… Маленькая серебряная птичка. Из тех монет, что приносили люди в оплату за работу. Отдавали со страхом, вздрагивая от каждого шороха, проклиная, кто Номута, кто Архота. Свистульку он выковал в тайне ото всех. Для неё, для Сайки. Просто так. Хотел порадовать. Не успел.

Мальчик аккуратно выложил всё, что нашёл в карманах. Пересчитал овсяные зёрнышки… шесть. Число это почему-то ему не понравилось. Зёрнышки отодвинул в сторонку. Подул в свистульку, прислушался. Чистый звук отразился от стен. И затих.

Рене снова взял в руки ножик. И снова порезался. Капля крови стекла по ладони и упала на каменный пол. Мальчик внимательно проводил её взглядом. Подождал, пока кровь высохнет… ничего.

Выбор невелик. Нож, скорее всего. Рене внимательно оглядел лезвие. Ножик как ножик. Ничего особенного. Вот только не точат так ножи! Треугольником! Идеальным треугольником. Две грани одинаково широкие, одна – узкая. На узкой грани – ложбинка. Кровосток? Вряд ли. Кровосток делается на широких гранях. Кому нужен кровосток на узкой грани?

Рукоятка? Впрочем, рукоятка этого ножа всегда была его слабым местом. Лезвие ограничивала узкая пластинка, выполненная из того же металла. Некое подобие гарды. Тонкая спица, проходящая через пластинку, оканчивалась изящным кружевом, в основе рисунка которого лежали три кольца, расположенные веером. В тот момент, когда они с Сайкой нашли нож, на спицу было что-то намотано. Или надето. Что-то, что делало её ручкой. Это что-то истлело. Сначала мальчик хотел сделать для ножа новую рукоятку, но получилось неудачно, неудобно как-то. Потом всё руки не доходили. И теперь Рене вдруг понял, что кто бы ни изготовил нож, рукояткой он не озаботился вовсе! Длина спицы была такой, что уверенно положить нож в руку мог разве лишь малолетний ребёнок! Даже Рене вынужден был держать его тремя пальцами, как ложку!

– Вот оно что, – пробормотал мальчик, – Это не оружие! В бою его не удержишь.

Это открытие захватило его, заставило присмотреться к ножику тщательнее. Рене встал, поднёс нож к стене и… остановился. В сознании вдруг возник образ магического камня, рассыпающегося веером гаснущих красных искр. Что будет, если попытаться ударить ножом в стену? На этот вопрос однозначного ответа не было. Возможно, он попробует… потом, когда не останется других способов выйти.

Рене снова вернулся на центр. Неожиданно мальчик споткнулся, нож сорвался с руки и воткнулся лезвием в пол. Рене в ужасе вскрикнул, ожидая самого страшного. Но непонятный клинок остался цел. Более того, нож остался верен своему предназначению. Лезвие целиком ушло в каменную плиту. Над камнем торчала только спица с ажурной резьбой. Больше всего она напоминала…

Напоминала…

Это же…

Есть!

Рене закричал, запрыгал вокруг, радостно кривляясь и крича. Торчащая из камня рукоятка клинка действительно напоминала старинный узорчатый ключ, застрявший в замочной скважине. Ключ, который оставалось лишь провернуть…

Однако ключ не провернулся. Каменные тиски прочно держали треугольное лезвие. Все усилия Рене были тщетны. Мальчик расстроился так, что даже чуть не заплакал.

Рене обречённо вздохнул и вытащил ключ из пола. Лезвие осталось идеально ровным и чистым. А в камне осталась небольшая глубокая ранка – узкая стрелка. И вдруг, глядя на стрелку, Рене понял, что нужно искать. Части головоломки сложились. Мальчик встал и собрал с пола всё, что он вытащил из карманов. Затем поднял ключ и подошёл к стене.

Оказалось, что найти несложно, если знать что. Войдя в один из узких закутков овала, и подойдя к тому месту, где он вошёл в помещение, Рене почти сразу же увидел стрелку. На уровне груди. Тёмный узкий треугольничек, указывающий остриём наверх. Точь-в-точь след, оставленный лезвием на каменном полу. Сердце бешено застучало. Вот он, выход!

Мальчик уже поднёс, было, нож к стрелке, но вдруг оглянулся. Неожиданная догадка осенила его. Развернувшись, он пересёк овальную комнату и оказался около противоположной стены. Точно! Вот она, вторая стрелка! На том же самом месте. Только указывает не наверх, а вниз!

Вот теперь загадка действительно решена. Как и сказано в Приговоре, из помещения действительно вели два пути. Один – вверх и назад, второй – вперёд и вниз. Рене сомневался недолго. Если Путь и вправду открывается раз в тысячу лет, то не имеет смысла возвращаться, не дойдея до конца.

Он уверенно развернул лезвие острой кромкой вниз и воткнул его в стену. Камень упруго подался назад. Лезвие вошло по самую рукоятку.

Поворот. Ключ провернулся тихо и мягко. Ничего не изменилось. Ещё поворот. Ещё…

Что-то произошло. В абсолютной тишине стена вдруг утратила молочный глянец, стала мутной. Рене сделал шаг назад. Вовремя! По камню пошли трещинки. Они змеились, множились, росли. Неожиданно монолит превратился в песок и с тяжёлым шорохом осыпался под ноги мальчику, чуть не сбив его с ног.

Рене подождал, когда осядет пыль и шагнул в открытый проход.

Ступеньки вели вниз, в помещение, освещённое голубоватым сиянием. В центре, словно алтарь, стояло возвышение. На алтаре лежал продолговатый предмет, который и был источником света.

Широкий двуручный меч, цвайхандер. Длинное лезвие было сделано, казалось, из горного хрусталя. Свет играл внутри него, преломляясь искрами на гибельных гранях. Вдоль чёрной рукояти змеились цепочки непонятных рун. Справа и слева от цвайхандера лежали две кожаные латные рукавицы.

Рене надел рукавицы и поднял меч. Цвайхандер неожиданно оказался очень тяжёлым. Мальчику хватило сил, чтобы поднять его над головой, но долго удержать его в таком положении он не смог. Описав широкую дугу, хрустальное лезвие обрушилось на алтарь… и прошло сквозь него, словно не встретив никакого сопротивления. Рене едва успел отскочить, чтобы не рассечь себе ноги. Массивный каменный постамент медленно, словно нехотя, развалился на две части.

– Неплохо для начала, – подытожил Рене, крякнув от удовольствия.

Под постаментом оказались кожаные ножны. Аккуратно убрав цвайхандер в ножны, Рене попытался пристроить его на пояс. Это оказалось невыполнимой задачей. Во-первых, крепления были явно не предназначены для этого. Во-вторых, меч был слишком длинным и тяжёлым для ношения на бедре. Даже для взрослого человека. Мальчик растерялся.

Решение пришло неожиданно и оказалось очень простым. Продев руки в ремни, Рене повесил цвайхандер за спину. Подтянув крепления, мальчик подхватил рукавицы и уверенно зашагал к выходу.