Они собрались рано поутру: в тот час, когда городские мастеровые и поденщики еще вкушают самые сладкие предутренние сны, ибо розовая полоса украсит восточный горизонт еще не скоро, но даже самые записные повесы успели разойтись, качаясь, по домам, а трактирщики захлопнули двери даже самых злачных заведений даже в самых неблагополучных кварталах, и обитатели ночлежек уже давно расстелили свои потрепанные одеяла в общих залах, закончили все партии в карты и кости и погасили все свечные огарки.

Они собрались в тот час, когда никто не мог их увидеть, и когда больших усилий стоило разлепить свинцовые до тяжести веки; что ж, ради известных дел стоит приносить известные жертвы.

Место сбора избрали самое неприметное: небольшая церковь в богатом квартале, впрочем, на правом берегу реки — на левом, где помещался дворец и дома самой приближенной ко двору знати, пожалуй, не было бы место подобной скромности. Всего одна башенка, даже без колокола, стены непритязательно белые, и внутри почти нет украшений, и даже два ряда скамеек — благопристойно узкие, как будто бы рассчитанные на людей смиренно-тощих.

Да, пожалуй, единственным украшением внутри была огромная Священная Печать, поблескивающая серебром и слюдой над алтарем, под которым даже ночью пылал негасимый огонь. Именно этой печатью, как известно, Господь запирает несчастья и нечестивые помыслы людей, и ломая ее, как то делают алхимики, мы выпускаем в мир все возможные беды.

Привратник, в чьи обязанности входило поддерживать костерок под алтарем-треногой, сегодня был отпущен, а незавидное это место (одеяние привратника неизбывно пропитывалось дымным запахом, да и просто ночная смена, когда нельзя даже смежить веки, следя за убаюкивающей игрой лепестков огня… прости грехи наши тяжкие, Господи) занял сгорбленный пожилой человек, чьи седые волосы топорщились вокруг головы лучистым нимбом. Его толстые, внешне неловкие пальцы обращались с маленькой кочергой и заготовленными полешками бережно и нежно, как будто то были его собственные дети: да, еще в бытность свою юным послушником епископ Ассекса, Колин Локли, любил ночные «огненные» дежурства и вызывался на них всегда, сыскивая искреннюю благодарность сверстников. Ночь, с ее тайной и темнотой, предоставляла уникальную возможность в тишине оттачивать до совершенства виртуозные планы интриг… даже если в молодости его эти планы не шли дальше того, как бы заполучить кусок сладкого пирога, что брат-кухарь выпекал исключительно для употребления старших в монастыре.

Скрытая занавесью боковая дверь — она располагалась уже за балюстрадой, отделяющей неф от пресвитерия, — приоткрылась, послышались тихие шаги. Епископ Колин подкинул в огонь лишнюю ароматную можжевеловую веточку, полюбовался на язык пламени, и обернулся назад, к стене с изображением Печати.

Там уже горели на аналое две свечи, и грел над ними руки высокий человек с мрачным морщинистым лицом, не то совершая тем самым святотатство, не то демонстрируя нормальный для священнослужительской братии бытовой цинизм.

— Я не думал, что вы придете, брат мой, — хихикнул отец Локли. — Вы никогда не отличались склонностью к Брэдли.

— Я никогда не отличался склонностью к авантюрам, — отрубил высокий визитер. — Но опыт показывает, что лучше быть в курсе, что этот… — он пропустил выражение, не подобающее отцу церкви, — затеет в следующий раз, чем остаться в стороне и неизвестности.

— Между прочим, он опаздывает, — заметил Колин. — Может быть, не придет и вовсе. Ну что ж, зато у нас будет редкостная возможность поговорить по душам!

— В существовании у вас души я не позволю себе усомниться только потому, что это будет граничить с ересью, — едко заметил высокий.

Звали его Генрих Фраччано, и был он настоятелем пригородного монастыря в Блесси. Отцу Фраччано пришлось трястись в седле более трех часов, чтобы попасть на эту встречу, что не улучшило его и без того не самый кроткий характер.

В дверь условленно постучали — отец Фраччано обошелся без подобных излишеств вежливости — а затем ее уверенно толкнули с той стороны.

На сей раз в комнату вошли двое: один из них, архиепископ Брэдли, был вполне уместен в этом обществе, если не в этой крошечной церкви, а другой — беглый еретик барон Мустанг — не был уместен нигде вообще в Аместрис. Его статус изгоя стал особенно очевиден, когда он откинул капюшон, обнажив бледное одноглазое лицо с глубоко запавшими морщинами, протянутыми от крыльев носа к углам рта.

— Однако неожиданных гостей вы приводите, ваше святейшество, — добродушно воскликнул отец Локли; его небольшие темные глаза над круглыми щечками блеснули. — Не хотите ли подогретой настойки?..

— Благодарю вас, не откажусь, — отец Брэдли руками стряхивал воду с пологов тяжелого плаща. — Мерзейшая погода.

— Да, что-то этим летом то дожди, то жара, — прицокнул языком отец Колин. — Не иначе, дьявольские козни алхимиков! Кстати о… Барон, полагаю, от настойки вы тоже не откажетесь?

— Не откажусь, — кивнул Мустанг. Казалось, он чувствовал себя совершенно спокойно в этом обществе, и даже тяжелый, напряженный взгляд отца Фраччано не заставил его волноваться.

— Локли, хватит уже! — Фраччано внезапно яростно ударил по столу раскрытой ладонью; капюшон от толчка свалился ему на лицо, почти прикрыв даже кончик длинного, весьма антуражного носа, и настоятель Блесси откинул его назад резким движением руки, обнажив по-походному короткую стрижку. — Прекращайте корчить из себя доброго дедушку! А вы, Брэдли… то есть прошу прощения, ваше святейшество, — злую иронию в голосе Фраччано можно было увидеть невооруженным глазом, — отвечайте, зачем вы притащили сюда этого преступника? Почему он не в цепях?

— Потому что этот преступник готов помочь нам, — невозмутимо проговорил Брэдли. — Или вы забыли, отец Фраччано, о том, что составляло предмет нашего всеобщего беспокойства последние три года?..

Лицо Фраччано изменилось: ярость пропала с него в мгновение ока, как будто ее стерли мокрой тряпкой, и настоятель Блесси опустился на тяжелый стул. Побарабанил длинными тонкими пальцами по столешнице, кинул на Локли подозрительный взгляд (Локли смотрел с веселым интересом), потом еще раз взглянул на Брэдли — тот сидел с выражением полнейшей невозмутимости, полуприкрыв глаза.

— Продолжайте, — бросил Фраччано.

— Речь идет, как вы, разумеется, поняли, о позиции божественных сил в направлении нас, скромных служителей, — мягко продолжил Брэдли. — В последнее время, как мы все заметили, Провидение словно бы выпустило из своего светлого ока прекрасную Аместрис. Непорядки на границах; возмущения крестьян… падение нравов… недостатки средств в казне… Наконец, и власть, и бароны, и князья и простой люд уже не так прислушивается к церкви, как это было прежде… долг каждого доброго подданного что-то сделать…

— Согласен, — Фраччано сделал паузу. — Рыба гниет с головы, вы это хотите сказать?

Архиепископ опустил веки.

Локли откашлялся.

— Но если отрубить голову, — сказал он, — то не развалится ли бедная треска на части?.. В южных провинциях неспокойно. Герцог Лиорский…

— Герцог Лиорский верен королю, — покачал головой Брэдли. — Пока король на троне — он не пошевелит и пальцем.

— Пока, — многозначительно заметил Локли.

— А между прочим, — вдруг сказал Фраччано, — что до этого Церкви? Мы были сильны всегда, даже тогда, когда вместо рыбы в нашем пруду плавало множество головастиков. Мы будем сильны и дальше.

— Головастики — потомство лягушек, а не рыб, — почти ласково проговорил Локли. — Милейший отец Фраччано…

— Какая разница… — епископ Блесси поморщился. — Вы же понимаете, что я имею в виду.

— Это да, — сказал Брэдли, — но вы не будете отрицать, что, хотя сила церкви падала уже лет десять, доходы ее увеличивались последние два-три поколения — с тех пор, как дед нынешнего короля собрал графов и герцогов под свою руку.

— О да, — глубокомысленно проговорил Локли. — Рыба разжирела. Я понимаю, отчего вам не хочется терять такого питомца, Брэдли… что ж, в этом-то и состояло наше всегдашнее затруднение. Нельзя отсечь голову и оставить животинку в живых.

Локли знал, о чем говорил. Обычно заговоры по смещению короля затеваются тогда, когда есть подходящие подрастающие принцы; но дети Крысиного Короля были еще слишком малы — между тем, лишь личность человека, устроившего резню после Восточных Полей, человека, отобравшего у церкви три богатейшие провинции, человека, создавшего регулярную армию, преданную лично ему — лишь вечная тень его удерживали графов и герцогов от мятежей. Что делать?.. Крысиный Король, будучи крысой, отлично устроил свою нору.

— Предположим, такой способ найдется, — сказал Брэдли. — Алхимия… весьма сведуща в пограничных состояниях жизни и смерти.

— Ересь?! — снова как будто вскипел Фраччано, но тут же как-то быстро успокоился. — Что вы имеете в виду, Брэдли?

— Именно ради этого я привел барона, — кивнул архиепископ. — Он разыскал меня несколько дней назад и убедил, что очень хорошо понимает в рыбе. Лучше, чем любой из нас. Итак, найдется способ очистить пруд совсем: причем так, что это никоим образом не будет связано с церковью. Что вы будете делать тогда?

— Я буду очень рад, — Локли сложил пальцы на толстом животе и выдал особенно благосклонную улыбку. — Как же иначе?.. Уничтожить гниение, сохранить здоровую ткань, обезопасить… хммм… прочую живность, обитающую в пруду. Да только, боюсь, далеко не все разделяют мои взгляды… Взять вот хотя бы епископа Марко… Боюсь, как бы он не возмутился — он известный… хм… рыболов.

— Ведь я разговариваю не с Марко, — мягко произнес Брэдли. — Я разговариваю с вами.

— О да, Марко с некоторых пор ест у вас с рук, — с горечью проговорил Фраччано. — Хотел бы я знать, как вам это удалось. Ну что ж… если вы полагаете, что даже он станет просто стоять и смотреть, как у рыбы отпиливают голову — то, вероятно, другого выхода и у нас не будет. Но он не станет, я уверен в этом. И кроме того, как же Деттерби?

— О Деттерби мы позаботимся в свой черед.

— Вы снова затеяли авантюру, — Фраччано скривил тонкогубый рот. — Затеяли авантюру и рассчитывайте на мою поддержку… видимо, считаете, что вы все еще не исчерпали кредит за ту давнюю услугу. Ну так слушайте, Брэдли… то есть ваше святейшество. Хоть вы и стали архиепископом, это еще не означает, что все следом за вами должны идти против совести и здравого смысла; я не пойду. Спокойной ночи, господа… Точнее, того, что от нее осталось.

Фраччано резко поднялся и запахнул плащ.

— Стойте, — голос Брэдли звучал низко и мрачно. — Отец Фраччано, вы полагаете, что сможете просто уйти вот так?

— Да, полагаю, — высокомерно кивнул настоятель Блесси. — Содержание нашего разговора я излагать не собираюсь. Вы меня знаете, Кинг: королю я не подам и глотка воды на берегу источника. Но и на поддержку мою в этих ваших играх можете не рассчитывать. Если король двинет на вас войска — я пошлю с ним свои.

— Я если я одержу победу — вы тоже поднимете ваших монахов? — мягко спросил Брэдли.

Вопрос не был шуточным: Блесси издавна считался одним из сильнейших тренировочных центров.

Фраччано обвел их тяжелым взглядом.

— Нет, — сказал он.

Потом поглядел на Мустанга.

— Я слышал, вы человек чести, — сказал он, роняя слова. — Отчего вы связались с Кингом? Что вам в этих интригах честолюбцев?

Мустанг усмехнулся уголком рта и заговорил — впервые за всю встречу:

— Возможно, то же, что и вам, отец Фраччано. С другой стороны, возможно, я верю в бога.

Локли бросил на Мустанга острый, проницательный взгляд. Фраччано смолчал и, накинув капюшон, вышел из приалтарной прочь. Проходя мимо аналоя, он осенил себя святым знамением.