Александра Мадунц

Нечистая сина

— Козел твой Пушкин, — беззлобно припечатала Алинка. — «Раз в крещенский вечерок девушки гадали: // за ворота башмачок, трам-пам-пам, бросали». Как я теперь туфлю достану, а? Не шариться же босиком по сугробам…

Стоя на крыльце, она с трудом балансировала на левой обутой в изящную лодочку ноге. Правой, облаченной только в чулок, для равновесия приходилось размахивать столь энергично, что все три парня: Димка, Вадик и Рашид — невольно уставились на мелькающий подол юбки. Вернее, под ее подол. И это несмотря на то, что для студентов-медиков, которыми они являлись, устройство женского организма отнюдь не тайна.

— Пушкин не виноват — стихи написал Жуковский, — сухо поправила Лиза. — Ты вспомнила про гадания, вот я и процитировала. С Рождества до Крещения принято гадать, поскольку в это время нечистую силу отпускают на свободу. Но нестись в сад, да еще кидаться башмаками никто тебе не предлагал.

Компания из шестерых однокурсников встречала старый Новый год на Лизиной даче. Даже не дача, а благоустроенный коттедж, с отоплением и посудомойкой, а главное, пустой, предки остались в городе.

В другой ситуации Димка никуда не поехал бы: в январе сессия, нужно готовиться к экзаменам. Только разве откажешься от шанса лишний раз побыть с Алинкой? Легче умереть. И присутствие Вадика, нынешнего Алинкиного кавалера, ничего тут не меняло.

Спрыгнув с крыльца, Димка по колени провалился в снег.

— Сейчас достану твою туфлю, погоди!

Ох, надо было переобуться в ботинки — домашние тапочки моментально промокли. Ну и ладно. Ради Алинки стоит заболеть! Тоненькая, с нереально длинными ногами и золотистыми, вечно распущенными волосами девушка не зря звалась в универе Алинкой-балеринкой. Что-то в ней было от танцовщицы, хотя балетом она не занималась — зачем лишние труды? Она и училась-то еле-еле, не вылетая из института исключительно благодаря везению да помощи однокурсников.

Порывшись в сугробе и ощущая себя дрессированным фокстерьером, Димка торопливо вернул лодочку владелице.

— Между прочим, я гадала на жениха, — сообщила Алинка, в знак благодарности звонко чмокнув парня в нос. — Выходит, мой суженый — низенький очкастый ботан? Нетушки, хочу супермена!

Димка, вздохнув, покосился на Вадика. Супермен не супермен, но высокий, худощавый, да еще слямзил у актера Боярского привычку одеваться в черное. Лиза уверяла, что в своей шелковой рубашке с длинными рукавами Вадик напоминает Воланда. Умная девчонка, но при виде этого пижона напрочь теряет голову.

А еще все самые суровые преподы на факультете были для Вадика дядей Васей и дядей Колей — парень знал их с детства. Отец Вадима, главный нарколог города, на первом курсе даже прочел студентам лекцию, после которой Димка решил ни при каких обстоятельствах не употреблять наркотики, — разок попробуешь — и навсегда пропал.

Нельзя сказать, что Вадик совсем уж беззастенчиво пользовался ситуацией. Иногда он брался за учебу, однако надолго его не хватало, и вскоре лентяй снова переставал делать домашние задания, а то и прогуливал занятия.

— С башмаком гадание неправильное, — вернувшись в гостиную и ни секунды не сомневаясь, что остальные следуют за ней, констатировала Алинка. — Другое дело — с зеркалом. Свечей полно. — Девушка указала на стол, который ради праздника и впрямь был украшен свечами, заменившими электричество. — Я пойду в соседнюю комнату, там поставим два зеркала, чтобы отражались одно в другом, и перенесем отсюда пару свечек. Явится нечистая сила и покажет в зеркале, что нас ждет. Клево, да?

— Не надо, — неожиданно вмешался Рашид. — Вызывать шайтана — грех. Смертный грех. Это точно! Да и опасно, честное слово…

Димка, опешив, повернулся к сокурснику. Рашид с Динарой говорили мало — возможно, стеснялись акцента и не всегда правильной речи. Динара обычно открывала рот лишь по кивку брата. Они внешне очень походили друг на друга — приземистые, носатые, бровастые. И совершенно неразлучные.

— Смешная религия ислам, — удивилась Алинка. — Напридумывали чуши! Мы ведь в шутку. Шутка, шутка, шутка, — радостно пропела она.

Рашид вскочил, выкрикнув:

— Ислам не чушь! Нельзя так говорить!

Алинка улыбнулась.

— Вот ты приволок шампанское, но не пил его — типа твой пророк запрещает вино. А водку хлещешь…

— Про нее в Коране ни слова…

— Почему шампанское нельзя, а водку можно? И, раз нельзя, зачем купил?

— Для неверных, — рассудительно заметила Динара. — Вас все равно ждет ад, вам без разницы.

Воцарилась неловкая пауза.

— Лихо, — прокомментировала, наконец, Лиза. — То есть, общаясь с нами, вы втихаря думаете: они неверные? И дарите то, что приведет нас в ад?

— Вы сами себя ведете в ад, — возразила Динара. — А общаться с неверными не грех, лишь бы мусульманину шло на пользу.

«Хорошо, что я атеист, — мелькнуло в голове у Димки. — Живу, как считаю нужным, и не мешаю другим. Верующие готовы ссориться на пустом месте!»

Однако Рашид зыркнул на сестру — и та смолкла.

— Христиане нам братья, — веско пояснил он, — Наши религии похожи. Христианство тоже не разрешает звать нечистую силу. Алинка не всерьез, да?

— Неа, — захихикала девушка, — Хочу гадать с зеркалом. Хочу и буду! Вон там…

Она распахнула дверь в спальню. Комната выглядела полупустой: диван у стенки, приоткрытый платяной шкаф, туалетный столик, кресло, стул… И большое зеркало на стене.

— Самое то, — восхитилась Алинка. — Столик передвинем сюда, на него пристроим второе зеркало и свечи. Я сяду в кресло, буду изучать свое отражение и звать нечистую силу… Шайтана, да, Рашидик? Я правильно запомнила? Шайтан придет и все мне покажет. Лиза, не торчи столбом, помогай…

— Ты не замерзнешь? — обеспокоенно уточнил Вадик, — Здесь холодновато.

Девушка, кивнув, вытащила из шкафа мешковатую кофту, принадлежащую, похоже, Лизиной матери, и накинула на себя. Тем временем хозяйка принесла круглое зеркало и пару свечей. В их мерцающем сиянии Димке вдруг почудилось, что какое-то темное, недоброе существо тянется к Алинке со спины, обнимает ее за плечи.

— Может, не надо? — выпалил он. — Гадания — чушь.

— Чушь, — согласился Вадик. — Так чего бы не развлечься, раз ей приспичило?

Спорить было глупо, и Димка молча покинул помещение вместе с другими, оставив девушку одну. Дверь плотно прикрыли.

— Мы на воздух, — заявил Рашид. — Будем пока в саду.

Динара уже послушно надевала дубленку.

— Они, наверное, считают: если выйти из дома, грех их не коснется, — предположила Лиза, едва брат с сестрой скрылись из виду, — Мусульмане жутко упертые.

— Для них обмануть неверного — не грех, — хмыкнул Вадик, — Или убить. За убийство неверного попадешь в рай с голыми девками. Ни фига себе религия, да?

— Христианство тоже странное, — не удержался Димка, — Вам запрещают вызывать нечистую силу, а вы пытаетесь.

— Не мы, а Алинка, — отрезала Лиза, — С нее и спрос. Ладно, пойду пока, суну посуду в мойку.

Оставшись вдвоем, парни смолкли, однако тишина длилась недолго. Через несколько минут из соседней комнаты раздался грохот, кажется, там уронили что-то тяжелое.

— Эй! — осторожно позвал Димка, — Что там у тебя, Алинка, а?

Вместо ответа он услышал неестественный, почти весело прозвучавший крик:

— Нет! Уйди, уйди! Нет! Нож, убери нож! Уйди!

И снова грохот.

Димка сам не заметил, как оказался у двери, рванул… Черт, не поддается!

— Там крючок изнутри, — пролепетала вернувшаяся в комнату Лиза. — Эта дура заперлась!

Жалобные вопли не прекращались. Димка с Вадиком и вбежавший Рашид что есть силы ударили по двери — и та, наконец, распахнулась.

В полутьме Димкиным глазам предстало жуткое зрелище. Бесконечная вереница одинаковых нелепых фигур, отражающихся в зеркалах: длинные тонкие ноги, бесформенное туловище в нелепой кофте и склоненная, словно надломленный стебель, шея.

А главное — ярко блеснувший нож, вонзенный прямо в спину.

Бестрепетно вскрывавший трупы будущий медик Дима почувствовал, что теряет сознание. Потом снова раздался стон, совсем другой, тихий, больше похожий на вздох:

— Ах! — И сознание к нему вернулось.

Димка подскочил к Алинке. Девушка, боком навалившись на подлокотник, полулежала в кресле, губы открыты в изумлении, глаза широко распахнуты. Она жива, жива, жива…

— Не трогай нож! — шикнула Лиза, — Отпечатки!

Какие отпечатки, о чем она? Димка не понимал ни слова, взбесившийся пол шатался под ногами, омерзительные рожи скалились из темноты.

Однако стоило бросить взгляд на рану, как все переменилось. Не стало Алинки-балеринки и влюбленного в нее растерянного идиота, возникли врач и пострадавшая.

Димка не только отлично знал теорию, но и подрабатывал вечерами в приемном покое больницы санитаром. Профессиональные навыки разом вернулись, руки автоматически принялись проверять дыхание и пульс, а мозг анализировал. Так, так… что в данной ситуации следует предпринять для спасения пострадавшего? Увы, ничего. Девушка мертва, и ее не воскресишь. Причем удар нанесен мастерски — крови почти нет.

— Шайтан убил ее? — В тоне Динары сквозил деловитый интерес. — За грехи, да, Рашид? Но теперь он ушел, да? Мне можно не бояться?

— Сама ты шайтан! — огрызнулась Лиза. — Какой-то псих влез в окно.

— Нет, — тихо возразил Рашид, — Мы смотрели на окно этой комнаты. Никто в него не лез.

— Прячется в шкафу! — в ужасе завизжала Лиза.

Вадик, не проронив ни звука, включил электричество и рывком распахнул дверцу шкафа. Никого — исключительно одежда. На всякий случай он даже прощупал ее. Затем шатающейся походкой приблизился к окну, дернул за ручку.

— Оно очень туго открывается, — объяснила Лиза, — Давай я.

Повозившись, девушка отодвинула раму.

— Снег внизу нетронутый, — глухим голосом произнес Вадик. — Там действительно никого не было. Посмотрите, пожалуйста. Вдруг у меня глюки?

Димка перегнулся через подоконник. Странное спокойствие не покидало его. Он по-прежнему был не собой, а посторонним опытным человеком, которому требовалось разобраться в ситуации. Настоящему Димке положено биться в истерике, а этот, чужой, умудряется размышлять.

Подобное раздвоение он испытывал лишь однажды, на похоронах отца. «Мальчишки — бесчувственный народ», — осудили его родительские друзья. А двенадцатилетний Димка (точнее, временно занявший его место незнакомец) понимал, что нужно не рыдать, а действовать. Не для того, чтобы уменьшить боль утраты, — это невозможно. Цель была настолько иррациональна, что он стеснялся признаться даже себе — и тем более произнести вслух. Просто смерть веселого, редко болевшего мужчины так нестерпимо несправедлива, что Димке захотелось отдать все силы, лишь бы справедливости стало хоть немного больше, а безвременных смертей немного меньше.

В тот давний день он решил стать врачом — и ни разу потом не пожалел. Так и сейчас откуда-то извне пришла твердая убежденность: пусть Алинку не воскресишь — но ее убийца должен быть найден и наказан. Обязательно!

Поправив очки, Димка высунул голову в окно и убедился: снег внизу и на подоконнике нетронутый. В стороне, на расстоянии нескольких метров, обрываются две цепочки следов.

— Тут стояли мы с Динарой, — указал Рашид, — Зачем мы только туда пошли, зачем не остались с вами? Теперь нас посадят.

— Почему именно вас? — не понял Димка.

— А кого? Ваши полицейские любят деньги. Но тех, кто понаехал, они не любят. Увидят нас, обрадуются и скажут: «Дело раскрыто. Вы, черномазые, навроде обезьян. Прыгнули издалека на подоконник и влезли. Кроме ваших, других следов нет — значит, убили вы». Вы все любите наши деньги и не любите нас. Вы все друг за друга, а мы для вас чужие. Черномазые или даже хуже.

Рашид говорил непривычно быстро, кривя рот и нервно раздувая ноздри.

— Ты чего? — опешил Димка. — К вам нормально относятся, не гнобят. Лиза вон в гости пригласила. И другие зовут.

— Мне отец велел: «Будь щедрым с русскими, Рашид, это окупится». Мои подарки всегда дорогие. Черная икра, шампанское из Шампани. Потому нас Лиза и позвала. А сама думает: они глупые, они книжек не читают.

Димка невольно бросил взгляд на девушку.

— Успокойся, Рашид, — на пять метров при всем желании не прыгнешь, — проигнорировав обвинения в свой адрес, вздохнула та. — И окно снаружи поди открой. А с подоконника даже снег не сметен. Загадка…

— Это я виноват, — без выражения и оттого еще более уныло констатировал Вадик, — Я не должен был Ал инке позволять. Нечистая сила существует, и звать ее было опасно. Тем более сейчас, между Рождеством и Крещением.

Лиза нежно прикоснулась к локтю парня:

— Ты тут совершенно ни при чем, Вадик. Алинку убили, зарезали. Наверняка маньяк. Пробрался как-то и…

— Как пробрался? У двери сидели мы с Димкой — к тому же она была заперта изнутри. За окном наблюдали Рашид с Динарой, и снег там нетронутый. Это я виноват, понимаешь? — Вадик опустился прямо на пол, в отчаянии обхватив руками голову. — Мы все виноваты. Крестики носим, в церковь ходим, а главное не усвоили. С дьяволом нельзя шутить, понимаешь? Ее убил дьявол. Если б мы верили в Бога по-настоящему…

— Дьявол? — заорал Димка, чувствуя, что спокойствие его покидает. — Дьявола выдумал человек, потому что сам бывает хуже дьявола! Ее убил человек, и я найду этого мерзавца, обязательно найду!

— Как твой человек сюда попал, куда исчез? — торжествующе уточнила Динара, — Ответь, Дима.

Димка, отвернувшись, молча сосчитал до десяти. Он не позволит себе выйти из равновесия! По крайней мере до того момента, когда преступник будет обнаружен. Не позволит, и все тут…

Настрой подействовал. Ярость утихла, превратившись в холодную злость. Нечистая сила, говорите? Ну уж нет.

Итак, убийство произошло в помещении, куда невозможно проникнуть. Алинка находилась там одна.

Самоубийство не в ее характере. Механические устройства исключаются: их негде приспособить, к тому же он лично слышал, как девушка просила кого-то убрать нож. Что остается?

— У тебя нет потайного хода? — обратился Димка к Лизе.

— Сбрендил? — рявкнула та.

— Люк в погреб, например.

— Нет у нас погреба, ясно? Мы пользуемся холодильником. Тут не старая развалина, а современный коттедж.

Тем не менее Димка внимательно осмотрел пол… Ни малейших признаков люка.

Лиза не отступала от парня ни на шаг, монотонно бурча:

— Гад ты, Димка! Чего я тебе плохого сделала, чтобы навесить все на меня? Читал про убийства в запертой комнате, да? Мало ли где там потайные ходы. У нас дача — не замок. Рой до посинения, все равно не нароешь!

Димка не обращал на ее нытье внимания. Детективов, кстати, он в руки никогда не брал — напрасная трата времени, лучше лишний раз повторить анатомию.

По окончании осмотра Рашид мрачно заметил:

— Надо позвонить ментам, а то потом будет хуже.

— И сказать, что Алинку убила нечистая сила, — прерывающимся голосом добавил Вадик. — А я, идиот, не верил, не верил, не верил!

— Они тоже не поверят, — деловито прокомментировала Лиза. — Полицейские наверняка атеисты… По крайней мере в душе. Решат — кто-то втихаря пробрался в комнату. Кому это легче незаметно сделать? Хозяйке — ведь она тут все знает. Вон Димка сразу на меня бочку покатил. Хотя очевидно — убил маньяк со стороны. Ума не приложу, как он скрылся?

Рашид тяжело вздохнул.

— Убил шайтан, но посадят нас с сестрой. Решат, мы специально вышли погулять, чтобы залезть в окно. Ведь следы там только наши…

— Ну следов добавить не проблема, — У Лизы загорелись глаза, — Слушайте, идея! Ментов взбесит, что у нас убийство в запертой комнате, словно в книжке. Одно дело — английский детектив и частный сыщик, а другое — Россия с нашими продажными полицейскими. У них крыша поедет, а виноваты будем мы: мол, сговорились и сообща гоним пургу. Не поверят они нам! Лучше натоптать немного под окном. Вреда ни малейшего, а ментам спокойнее — понятно, куда делся убийца.

— Мы испортим картину преступления, — возразил Димка.

— Не испортим, а исправим, — парировала Лиза, ставшая от возбуждения почти красивой. — Иначе менты решат, что мы врем, и вместо настоящего убийцы подумают на нас. А мы не врем. Мы знаем, что преступник влез через окно, и намекнем на это, вот и все.

— С чего ты взяла, что через окно?

— С того, что через дверь могли войти только ты или Вадик. Ему, естественно, убивать Алинку не резон… Или это сделал ты, Димуля, — из ревности? Все знают, что ты на ней помешался. Так что имей в виду — в первую очередь обвинят тебя!

— И пускай! — разгорячился Димка. — Я готов пострадать за правду… И за Алинку, — упавшим голосом добавил он.

— Никто тебя не обвинит, — Вадик дружески положил руку однокурснику на плечо. — Лиза не соображает с горя. Когда произошло убийство, мы с тобой были вместе. А вот она, как назло, в этот момент выходила. И бедняга Рашид торчал во дворе. Динара его сестра, так что это не алиби. Их заподозрят и будут терзать, хоть они и не виноваты. Зачем тебе это? Пожалей их.

— Кто не виноват, того не накажут, — упрямо скинул руку Димка. — А любое вранье помешает открыть правду.

Пока парни пререкались, Лиза тихо вышла из комнаты.

— Куда она? — нахмурился Рашид. — Дима, они ведь правы. Ты же не из тех русских, кто ненавидит другие народы, да? Не зовешь нас чучмеками, не обижаешь. Почему ты хочешь, чтобы нас с Динарой выгнали из института? Ты даже не представляешь, сколько денег мы на него истратили. Начинать по новой уже нет никаких сил!

— При чем тут вы и институт?

Тем временем Лиза вернулась, так сияя, что, будь она парнем, Димка не удержался бы и хорошенько ей вмазал. Зависть к Алинке — это понятно, но открыто радоваться в двух шагах от неостывшего тела… Он всегда относился к Лизе с симпатией, считая ее, безответно влюбленную в Вадика, кем-то вроде подруги по несчастью, а сейчас ему стало противно.

Не замечая его реакции, девушка с энтузиазмом отрапортовала:

— Я от окна до ближайшей дорожки поелозила метлой, а метлу бросила на виду: мол, хитрый преступник замел следы и убежал. Кстати, и ментам уже позвонила, они скоро приедут. Теперь будут довольны — никакой нечистой силы, нормальное убийство. Гора с плеч!

— Я расскажу им, что следов в помине не было, — без промедления предупредил Димка, — Что это ты елозила метлой. Вообще всю правду!

Они молча и гневно смотрели друг на друга.

Паузу прервал спокойный голосок Динары:

— Ты глупый, Дима. Поверят не тебе, а всем нам. Ваши полицейские не запишут в протокол, что убийца — шайтан. А любой, кроме шайтана, оставил бы следы.

Опешив, Димка повернулся за подмогой к Вадику. Тот смущенно опустил голову:

— Извини, Димка. Я переживаю не меньше тебя… Даже больше. Но злить ментов историей про нечистую силу не вижу смысла. Тем более доказать ничего нельзя. Окно сейчас открыто, снег с подоконника сметен, внизу натоптано. И при этих условиях мы собираемся утверждать, что в комнату невозможно было зайти, что она была герметично закупорена? Я не рискну. Не обижайся, ладно?

Сердце Димки бешено колотилось, в висках стучала кровь. Казалось, все происходит во сне. Фарс, обернувшийся трагедией, которая снова переходит в фарс. Правда нереальна, зато ложь правдоподобна. Смешное гадание на зеркале, жуткие крики из-за запертой двери, Алинкино тело… наяву ли это? Да еще нечистая сила…

Но нечистой силы не существует, что бы ни утверждали остальные! Значит, убил человек. Не будем пока думать, как он проник в комнату при запертых окне и двери (причем дверь караулил лично Димка, а окно — Рашид с Динарой, к тому же снег лежал нетронутый). Как-то проник и как-то исчез. Однако нечто вещественное все-таки сохранилось — орудие убийства!

Усилием воли Димка заставил себя обернуться к креслу, на которое все старались не смотреть. Да, из Алинкиной спины торчит рукоятка. Девушка была похожа на чудесную бабочку, пригвожденную булавкой…

Прогнав подступившие слезы, Димка уточнил:

— Лиза, у тебя на кухне не пропадали ножи? С узким и длинным лезвием. Шайтану нож ни к чему, скажи, Динара? Шайтан не нуждается в оружии.

— С узким и длинным лезвием? — неожиданно встрепенулся Рашид, — Такой убивает с одного удара. Главное, чтобы нож был острый. А лезвие измеряется просто: если положить его поперек ладони, оно должно немного торчать. Тогда и до сердца достанет. Только надо знать, куда бить. Я знаю, я хорошо учил про сердечную мышцу. Преступник тоже учил?

Лиза раздраженно уставилась на Димку.

— Откуда мне знать, какие у предков ножи на кухне? Я их не считала. Приедут менты, вот пусть и разбираются. Тоже мне, нашелся Шерлок Холмс! Отвяжись, ясно?

А Димка все не сводил глаз с мертвого тела, безмерно трогательного в пышной юбке и нелепой бесформенной кофте. Кофта старая, широкая… Зачем Алинка такую выбрала? Она даже на физкультуру ходила не в штанах с футболкой, а в обтягивающем купальнике. В соседней комнате на виду лежит ее накидка, которой очень удобно прикрыть плечи. Алинка не носила того, что ей не шло. На минуту, на секунду — и то не согласилась бы! Почему она изменила собственному характеру?

Димке вдруг почудилось, что ответ необычайно важен и разрешит если не всю загадку, то ее половину. Итак, Алинка решила погадать. Рашид с Динарой были против, остальные не возражали. Лиза принесла второе зеркало. Электричество не горело — обе комнаты освещались свечами. То есть царил полумрак, под покровом которого на дачу пробрался преступник.

Нет, чепуха! В комнате, где убили Алинку, перед гаданием включали люстру — и никого не обнаружили. Разве что мерзавец заранее спрятался в шкафу… Зачем? И куда делся потом? Сбежал на глазах у пяти человек, не оставив следов? Потрясение потрясением, но чтобы сразу пятеро проморгали постороннего…

Вывод: посторонних на даче не было. А раз не было посторонних и не существует нечистой силы, остается одно — виновен кто-то из своих. Из своих?

Совсем недавно Димка был уверен, что хуже, чем сейчас, ему стать просто не может, — однако стало.

Смерть Алинки — невыносимое горе. Ее гибель от руки маньяка — жесточайшая трагедия. Но то, что нож в сердце девушки вонзил давний приятель, только что дружески с нею болтавший, — конец света.

Вот они, знакомые, почти родные: Лиза, Вадик, Рашид, Динара. Столько пива выпито вместе, столько экзаменов сдано. Схожая жизнь, общие интересы… Невероятно, невероятно!

Утешало, что все подозреваемые находились под присмотром: Вадик с Димкой, Рашид с Динарой… Кроме Лизы, непосредственно перед началом событий отправившейся на кухню. Есть ли у Лизы мотив? Безусловно. Она влюблена в Вадика — откровенно, страстно, безнадежно. Соперницу Лиза презирала и не скрывала этого. Правда, Алинка ничего не замечала, убежденная, что все ею восхищаются. Но вряд ли кто-то другой заблуждался по поводу Лизиных чувств.

Вдруг все-таки проведен тайный ход в спальню? Не зря владелица дачи сфальсифицировала следы под окном. Если их не будет, полиция примется искать другой способ проникнуть в комнату, обнаружит его, и станет ясно, что воспользоваться им могла исключительно хозяйка.

Димка с тоской повернулся к Лизе. Нормальная девчонка. Не красавица, но и не уродина. Хорошо учится, обожает книжки. Неужели она воткнула нож Алинке в спину? У остальных-то несокрушимое алиби!

Верить настолько не хотелось, что Димка поспешно возразил сам себе: несокрушимое ли? Рашид с Динарой всегда друг друга прикроют, их слова нельзя принимать всерьез. Вадик правильно сказал: для мусульман не грех обмануть неверных. Кстати, идея. Вдруг брат с сестрой врут, что под окном было пусто? Но зачем? Разумнее было бы сочинить — мол, кого-то видели, — сняв этим подозрения с себя. Хотя откуда подозрения? У них нет мотива.

Нет мотива? Как вскипел Рашид, когда Алинка издевалась над исламом! Вечно она ляпает что взбредет в голову, но кто же станет на нее обижаться? Однако Рашид обиделся. Мусульмане, они такие. Динара без тени жалости утверждала, что шайтан убил Алинку за грехи. Получается, серьезное алиби у Рашида отсутствует, а мотив есть. Нет лишь возможности… Как и ни у кого, включая Вадика.

А при чем тут Вадик? Ну да, Димка считал соперника недостойным Ал инки, не умеющим по-настоящему ее оценить. Однако это не отменяло того факта, что причин убивать ее у парня не было ни малейших. Они не ссорились — наоборот, Алинка, собираясь гадать, подмигивала ему, хихикала и находилась в чудеснейшем настроении. А он беспокоился, не замерзнет ли она, и предложил надеть кофту…

«Далась мне эта кофта! — раздраженно подумал Димка. — Алинка сама ее выбрала, Вадик лишь предупредил о холоде. А алиби у него железное — я сам свидетель. Глупо требовать большего».

Правда, Вадик в данный момент не выглядел несчастным, скорее обеспокоенным… Так Димка наверняка тоже. Горе сидит у него внутри, словно сжатая пружина, и раскроется потом, когда вокруг никого не будет. Вероятно, с Вадиком схожая ситуация. Сейчас у парня привычные перепады настроения. То он нервничает, а через миг спокоен. То эгоистичен, то вдруг заботится об окружающих. Поди разберись! Однако Алинке он нравился, это точно.

Алинка, Алинка… неужели она действительно умерла? Не может этого быть! Какая веселая она была перед смертью… Смеялась, говорила, что гадание — шутка. Но зачем-то заперла дверь на крючок. Зачем? Потом раздался грохот. Кстати, что именно грохотало? Грохотало и вроде падало.

Димка повертел головой. Чему здесь падать? В комнате стоят шкаф, диван и столик. Еще кресло и стул. Ничего не опрокинуто, разве что стул, кажется, не на месте.

— Лиза, — уточнил Димка, — стул был тут?

— Нет, в углу, — машинально ответила девушка. — Алина зачем-то приволокла его к креслу.

— Пыталась им защищаться? — предположил Вадик.

Ладно, пусть так. В комнате появился некто, и Алинка, ринувшись в угол, схватила стул, закричав: «Нет! Уйди, уйди! Нет! Нож, убери нож! Уйди!» Потом она снова загрохотала стулом — им, потому что больше нечем.

Что-то не сходится. Увидев, к примеру, Лизу или Рашида с оружием, Ал инка наверняка обратилась бы по имени. Например: «Лиза, убери нож!» А скорее всего: «Лиза, ты спятила?» Или, еще более вероятно, совершенно не испугалась бы, приняв за интересную игру. Игру, игру… В какой-то миг у Димки и впрямь возникла мысль об игре. Алинка кричала не испуганно, а почти весело… Или ему примнилось?

Опять возникло чувство, что здесь таится нечто важное, однако ухватить мысль не удалось. Пришлось продолжить рассуждения.

Девушка пытается защититься стулом, но ее все же бьют ножом в спину. Зачем она повернулась к злодею спиной? Пыталась убежать? Тогда ее обнаружили бы у двери. А раз в кресле, нож торчал бы в груди. Ведь убийца не подкрался незаметно, Алинка его видела, боролась с ним!

Странно все это, очень странно.

Хорошо, поехали дальше. Димка, Вадик и вернувшийся Рашид, сломав крючок, ворвались в комнату. Алинка полулежала в кресле с ножом в спине. Димке стало плохо, и на пару минут он отключился. Что происходило в это время?

— Вадик, ты подошел к Алинке первым? — вслух уточнил он.

— Рашид чуть раньше. А что?

— Ты раньше, а я потом, — быстро возразил Рашид.

Повисла неловкая пауза.

— Точно помню, что первым был Рашид, — наконец произнесла Лиза.

— Нет, Вадик! — отрезала Динара.

— Рашид!

— Вадик!

— Девочки, не ругайтесь, — примирительно заметил Вадик. — Какая разница? Наверное, мы подошли одновременно. Главное, что Алинку уже было не спасти. Думаю, она умерла буквально за минуту до нашего появления, — он заметно содрогнулся, — Я сегодня же поставлю свечку за упокой ее души. Дождемся ментов, поговорим с ними — и я сразу в церковь. Кстати, Лиза, не хочешь освятить дачу? Если в спальне и впрямь побывала нечистая сила…

— Обязательно, — кивнула Лиза, — Ты прав.

Последние слова опять пробудили в Димке ярость.

Ну конечно! Проще всего свалить вину на дьявола или шайтана, а полиции подсунуть версию неуловимого маньяка. Но истинный преступник стоит рядом. Лиза, Рашид, Динара, Вадик — кто-то из четверых, посторонний исключен. И если не разоблачить гада прямо сейчас, дальше уже вряд ли получится. Этот человек будет учиться вместе с тобой, станет медиком, примется за лечение людей. Жутко представить: людей лечит убийца! Не позавидуешь тем, кто попадет в его лапы. Наверняка появятся новые жертвы… А первой оказалась Алинка. Мерзавец жив, а Алинка умерла. Умерла странно, нелепо… Одна радость — не мучилась. На ее лице застыло удивление — не страх. Погодите… Почему же в таком случае она кричала?

Снова тень мысли скользнула мимо.

А если взглянуть с другой стороны? Кто-то из знакомых решил избавиться от Алинки. Причина неважна — взял да решил. Как это сделать? Способов масса. Она доверчива и простодушна, словно малое дитя. Посули ей интересное — и отправится куда угодно с кем угодно, не заподозрив дурного. Однако преступник из множества вариантов выбрал самый запутанный, вызывающе сложный — убийство в запертой комнате. Почему? Какую цель он преследовал?

Естественный ответ — обеспечить себе алиби. За-морачиваться стоило лишь ради этого, правильно? Раз так, подозреваемых не четверо — ровно один. Да, один-единственный, и Димка знает его имя. Не понять остального теперь стыдно. Стыдно, стыдно! Если Димка не докопается до мотива преступления и не вычислит возможности его совершить, значит, правы те, кто смеется над ботанами.

Едва он так решил, что-то щелкнуло в мозгу, и все вдруг встало на свои места. Несуразности оказались логичны, а случайности закономерны.

— Вадик, дай мне руку, — попросил Димка.

— Решил-таки нас поддержать? — улыбнулся собеседник. — Молодец.

Он протянул ладонь для пожатия. Однако Димкины планы были совершенно иными. Резким движением расстегнув собеседнику манжету, он рванул вверх рукав.

Натуральный шелк рубашки скользил легко. Под ним обнаружились вздутые вены в следах уколов.

Вадик, отскочив, опустил рукав.

— Я по зрачкам подозревал, — медленно произнес Рашид. — Но сомневался.

— Резкие перепады настроения, — добавил Димка, пораженный верностью своей догадки. — Круглый год длинные рукава. Давно сидишь на игле?

— Вы чего, братцы? — улыбнулся Вадик. — Я недавно болел, мне делали уколы. Медсестра не могла попасть в вену с первого раза… А вы что подумали?

— Дура, какая же я дура! — в ужасе прошептала Лиза. — Димка, я наврала. Первым к Алинке подбежал Вадик. Это важно, да?

Димка кивнул:

— Вот тогда он ее и убил. А до этого она была жива, понимаешь? Никто ее не трогал, никто не нападал. Вадик убил ее на наших глазах.

Кто-то громко и отчаянно застонал. Сосредоточившись, Димка обнаружил, что стонет он сам. Стонет и готов разрыдаться. Нет, нельзя, пока еще нельзя!

— У Алинки был нож в сердце, — напомнил Рашид. — Я видел, ты видел. Она кричала из-за двери, а дверь была заперта. Там был кто-то посторонний.

— В том-то и дело, что не было! Вадик предложил Алинке нас разыграть. Устроить гадание с зеркалом, вызвать нечистую силу и сделать вид, что нечистая сила напала на нее. Она чуть не проболталась по своей вечной привычке… Хихикала, сто раз повторила про шутку. Она всегда была готова повеселиться. Вадик научил ее, что именно кричать, велел пошуметь и пристроить нож под мышку так, чтобы торчащая рукоятка сразу бросалась нам в глаза. Шуметь было особо нечем, вот Алинке и пришлось грохотать стулом. Но свитерок у нее в облипку, фигуру видно очень хорошо — даже при свечах мы бы заметили отсутствие раны. Нужна широкая одежда, драпирующая спину. Потому Вадик и напомнил про накидку — мол, холодно. Только Алинке стало жаль дырявить красивую вещь, и она взяла старую кофту, чтобы прикрыть нож ее складками. А Вадик потом вонзил его по-настоящему. Он знал куда, и Алинка погибла мгновенно — с удивлением на лице.

— Но вдруг первым подбежал бы кто-нибудь другой? — с сомнением уточнила Лиза.

— Тогда розыгрыш остался бы розыгрышем — мы бы посмеялись да разошлись. Только шансы на это были невелики. Вадик знал, что ждет его в комнате, а мы нет, и он должен был сориентироваться быстрее. Рашид привык держаться позади, Динара тем более. Ты не захотела бы, рискуя собой, рваться вперед, а я бегаю медленно. Так что первым оказался Вадик. Заметить в полутьме одно быстрое движение руки мы вряд ли могли… В любом случае, не поняли бы, вонзает он нож или вынимает. Такая вот история. Да, Вадик?

Вадик молча стоял, прислонившись к стенке и сосредоточенно глядя вдаль. На секунду Лиза словно хотела прильнуть к нему — однако, наоборот, отступила за Димкину спину, лишь оттуда осмелившись спросить:

— Неужели ты так боишься отца, Вадик? Я знаю, он упертый и считает наркоманов пропащими… Но ведь ты — его сын!

— Именно поэтому, — с горечью ответил Вадик. — Дело даже не в том, что сын-наркоман помешал бы карьере. Отец искренне убежден: один раз укололся — и ты не человек. Ему лучше никакого сына, чем моральный урод. Узнав, он засадит меня в клинику, из которой не выйдешь уже никогда… Или выйдешь идиотом. Лучше сдохнуть, чем туда попасть, уж я-то в курсе. Я не виноват, что Алинка сообразила про наркотики. Она обещала меня не выдавать, но у нее язык без костей, она бы обязательно проговорилась. Отцу она нравилась, вечно о ней спрашивал: когда приведешь свою балеринку? Встретился бы с ней и все выведал. А порвать с Алинкой я не решался… Какой ей тогда смысл держать обещание? Обидится и проболтается. Вот и пришлось мне ее… От нее… Пришлось так поступить. Мне казалось, я все продумал. Это чудо какое-то, что Димка догадался.

Вадик повернулся, уставившись Димке прямо в глаза. Тот вздрогнул. Как ему недавно хотелось найти убийцу! Казалось, сделай это — и мир станет лучше, а на душе легче. Ничуть не бывало. Наоборот — боль, сжатой пружиной сидящая в груди, начала медленно и неуклонно распрямляться.

— Чудес, как и нечистой силы, не бывает, — поспешил сообщить Димка, пока был еще в силах говорить, — Просто ты перестарался — у тебя единственного нарисовалось стопроцентное алиби. А это подозрительно.

— Глупости! — с неожиданной горячностью возразила Лиза, — У тебя тоже стопроцентное алиби — и что? Ты нашел убийцу Алинки потому, что любил ее. Любил такую, какая есть, и все про нее чувствовал. Знал бы ты, как я ей всегда завидовала, и даже сейчас…

Ее слова прервал шум мотора. Во двор въезжала полицейская машина.

 

Александр Золотько

Семейное дело

Ружье сказало «Бах!». Нет, даже «Бабах!!!». Обязательно лязгнул затвор, отъезжая назад под давлением пороховых газов, на фоне самого выстрела этот «клад!» особо внушительно не прозвучал, а легкое «стук» стреляной гильзы так и вообще можно во внимание не принимать.

Кстати, а философы так и не нашли ответа на дурацкий вопрос: если дерево рухнуло в дремучем лесу, далеко от людей, то грохотало ли оно? Звука-то никто не слышал. Кто говорит, что грохотало, и несет всякую ерунду о звуковых волнах, кто-то говорит, что нет, ибо если отсутствует слушатель, то и звука не может быть, ведь он, по сути, только вибрация перепонок в ухе…

Ерунда, конечно. Умственное рукоблудие, если честно. Хотя, если разобраться, что-то в этом есть. Потому что, когда выстрелил карабин «сайга», звука никто не услышал. И значит ли это, что звука не было совсем?

Курок бесшумно сорвался со своего места, врезал совершенно без звука по бойку, тот наколол капсюль патрона, тот передал искру пороху в гильзе, тот быстро-быстро сгорел, превратился в газ, который расширился, толкнул пулю вперед, вдавил ее в нарезы ствола, толкал-толкал, пока ствол, наконец, не закончился и пуля не вылетела наружу.

Если бы рядом был слушатель, то именно в этот момент карабин должен был произнести свое «бабах!», но если слушателя не было, то…

Алик Зимин потряс головой, пытаясь привести себя в чувство.

Эк его повело, беднягу! Хотя, казалось бы, с чего? Ну погиб человек. Не то чтобы совсем незнакомый, но не друг — точно не друг. У Зимина не было среди друзей серьезных и влиятельных людей. Могут ли быть у мужика тридцати трех лет от роду серьезные друзья, если так и не заслужил этот самый мужик в возрасте Христа ничего другого в качестве имени, кроме Алика. «Слышь, Алик!», «Привет, Алик!», «А не сгоняешь по-быстрому, Алик?», Алик сгоняет. За десять дополнительных долларов — так даже с улыбкой сгоняет.

«С улыбкой», — пробормотал Алик, глядя на экран телевизора.

Погиб человек. В тысяча девятьсот девяносто четвертом году от Рождества Христова кого-то можно этим удивить? За неделю в Городе отправляются на тот свет от десяти до пятнадцати хомо сапиенсов. Не совсем хомо и не так чтобы сапиенсов. В ходе совместного распития спиртных напитков, в результате возникшей ссоры, на почве личных неприязненных отношений… это если не считать тех, кого подстрелили-взорвали-пове-сили-утопили по работе, так сказать. Ну, как в американских фильмах — ничего личного, сплошной бизнес.

Нет, конечно, нечто странное в смерти вот этого конкретного человека было.

Алик встал с дивана и пошел на кухню: чайник свистел изо всех сил, намекая, что еще немного — и пойдет на взлет.

Спокойно, сказал Алик на пороге кухни, помощь уже близка. Помощь уже рядом.

Надо будет спросить у кого-то из медиков: тех, кто разговаривает с неодушевленными предметами, сразу забирают в дурку или сперва подвергают обследованию?

Алик выключил газ под чайником и сел на табурет.

Странное состояние. Ты сидишь перед телевизором, пережидая программу местных новостей и предвкушая просмотр какого-нибудь фильма, чайник стоит на огне, бутерброды уже сделаны и ждут своей очереди. Собственно, ты даже не сидишь перед телевизором — так, присел на минуту. Или даже не присел — остановился на мгновение, прежде чем вернуться на кухню, забрав оставшуюся с обеда на столе посуду, — как Марик Гинзбург, ведущий новостей, вдруг сообщает, что вот буквально только что… Ну час назад. Ну пару часов назад, если быть совсем точным, у себя в кабинете был найден убитым Валентин Николаевич Ларенко, предприниматель, депутат, филантроп…

Вот после этого ты обнаруживаешь, что сидишь на диване и, не отрываясь, смотришь на экран телевизора. А там — неслыханное дело — уже показывают результаты съемок места происшествия.

В сам кабинет телевизионщиков не пустили, понятное дело. Съемка ведется из приемной, сквозь распахнутые двойные двери. Тяжеленные, насколько помнил Алик. Пространство между ними — это как бы тамбур. Размером почти с лифт стандартной девятиэтажки. Обе двери обиты кожей — Ларенко на таких вещах не экономил.

По большей части экран занимают спины и затылки сотрудников милиции и прокуратуры, но время от времени открывалась и общая картина. Письменный стол хозяина, пристроенный к нему стол для совещаний с шестью, кажется, стульями по бокам. Тела не видно, оно, похоже, лежит на полу, а вот карабин — тот самый карабин «сайга» — виден хорошо. Улегся на самом краю письменного стола, вдоль края. На самом краю и ровнехонько вдоль края.

А Марик Гинзбург продолжал вещать за кадром, что тело было обнаружено сотрудниками фирмы погибшего, что дело возбуждено по статье «доведение до самоубийства». Пауза. Наверное, для того чтобы слушатель осознал всю глубину сказанного. Потом на экране появился прокурор области и сообщил, что да, возбуждено по «доведению до», хотя и рассматриваются разные версии. Дело взято под контроль Генпрокуратурой и министерством.

Оно и понятно, кивнул прокурору Алик, не каждый день такие серьезные люди умирают таким вот красочным образом…

Прокурор пообещал дело расследовать быстро, Марик сообщил, что обязательно обнародует новую информацию, если она появится…

Марик — он такой. Он обнародует. Автор бессмертной оговорки по поводу приезда в Город главы Украинской автокефальной церкви. По версии Гинзбурга, к нам в тот раз приехал глава украинской автофекальной церкви. Марик может сказать что угодно. Главное, не мешать. Да.

Вот тогда, сидя перед телевизором, Алик и подумал о выстреле. О карабине. «Бабах!» и все такое… Потом засвистел чайник, возвращая Зимина к реальности.

И правильно сделал.

Нечего пялиться в телевизор. Совершенно незачем. Потому что Алику Зимину не светит писать статью по этому делу. О таких серьезных людях пишут люди тоже серьезные. А Зимин к этой категории не относился.

Он и с покойным-то пересекся совершенно случайно: предпринимателю и филантропу пришла в голову идея выпускать газету, печатный орган родного авторынка, обратился он по дружбе к шефу Алика с просьбой прислать кого-нибудь, чтобы макет соорудить. Ну шеф и послал кого не жалко.

Алика вот и послал.

Хотя потом оказалось, что поездка выдалась совсем приличная. Ларенко организовал экскурсию по своему рынку, по стекольно-зеркальному заводику, угостил обедом со своего стола и очень неплохо заплатил за мелкую, в общем, работу.

Что-то такое было в этом Валентине Николаевиче… Эдакое добротное. Не доброе — идите на фиг со своей добротой в суровое постсоветское время — добротное. Сам он, Ларенко, был мужчиной крупным, серьезным, но без всяких гаек на пальце и цепуры на шее. Офис свой организовал не где-нибудь в центре Города, а на только что засыпанном болоте, возле недавно возведенного заводика и рынка. Обед, которым накормили Алика, был почти домашним, его подавали в небольшом кафе-вагончике возле офиса. Семейный обед, без всяких там консервов: борщ, каша, котлеты, компот. Сам депутат-предприниматель сидел, кстати, рядом и вкушал от того же борща с котлетой.

Общаться с Ларенко можно было запросто, без проблем. Нужно было только молчать и слушать. Вовремя кивать или четко отвечать на конкретно поставленные вопросы. Он спросил — ты сказал и снова можешь жевать котлету.

Алик сразу уловил нужную линию, обнаружив на заводике в каждом цеху над каждой дверью небольшую такую табличку. Вначале Зимин подумал, что это название цеха или фамилия ответственного за противопожарную безопасность, но потом подошел поближе и увидел, что на табличке через трафарет выведена цитата, и не из какого-нибудь там Ленина, а из самого Валентина Николаевича.

Когда экскурсия пришла в новый, только что построенный цех, Алик был уже морально готов к тому, что фотооператора, например, повергло в легкий шок. На всю немаленькую стену, напротив здоровенных окон (а чего стекла экономить — завод-то стекольный, правда?), этаким гигантским комиксом располагались картины, повествующие об истории заводика.

Ларенко с одобрением во взоре осматривает пейзаж до начала строительства, Ларенко закладывает первый камень в фундамент, Ларенко открывает первый цех, Ларенко еще что-то такое, но что именно — не понятно: художник, сидя на лесах, как раз заканчивал карандашом разметку грядущей фрески.

И что подкупало: в суровое время, когда с каждым могло случиться все что угодно, когда любой бизнес мог вдруг внезапно стать чужим, картины рисовались прямо по штукатурке. Снимать и уносить их никто не собирался. Навсегда делалось.

Навсегда.

Алик заварил чай, налил себе в кружку, бросил несколько кусков рафинада, размешал.

Если не хочешь соврать, говаривали древние, избегай слов «всегда» и «никогда». И еще знали верный способ рассмешить богов. Ага, начать строить планы на будущее.

Такие дела, сказал Алик, глядя на свое отражение в оконном стекле. Такие дела.

Если Марик не врет. А врать он не может, ибо сам областной прокурор подтвердил: дело возбуждено по статье о самоубийстве.

Получалось, что человек, уверенный в себе, любящий себя, очень ответственно относящийся к себе и своему делу, подумал-подумал, да и шарахнул себе в грудь из карабина «сайга» калибра семь шестьдесят два на тридцать девять. Прямо в сердце. Сидел-сидел у себя в кабинете, потом взял карабин «сайга» калибра семь шестьдесят два, да и прострелил себе костюм… Дорогой такой костюм — то ли за штуку баксов, то ли дороже… Пиджак не пожалел, рубашку… Прямо под депутатский значок — «бабах!»…

Автоматически Алик отхлебнул из чашки, обжег нёбо и язык, выругался и поставил чашку на стол.

Что значит рубашку и пиджак? Он жену не пожалел и детей. А она у Ларенко, между прочим, настоящая была, не из новопойманных. Она с ним лет тридцать прожила. В сауны он ее, понятное дело, не брал — там обходился «мисками» с городского конкурса красоты, но все говорили, что и сам ее никогда не обидит, и никому не позволит. И не пожалел.

Алик легонько постучал кулаком по столу.

Жена. Что жена, если он даже себя, любимого, не пожалел? Себя, человека с фресок на заводе, автора бессмертных высказываний на зеркальных дощечках в цехах, курилках и раздевалке!

Это ж что нужно было сделать, чтобы такого человека довести до самоубийства?

Алик вернулся в комнату, снял с телефона трубку и задумался.

Нет, можно вспомнить несколько номеров, позвонить, поспрашивать. Опер из райотдела Юрка Гринчук вполне мог чего-то знать, а под хорошее настроение и поделиться своим знанием.

И для чего? Чтобы удовлетворить праздное любопытство далеко не самого уважаемого представителя малоуважаемой журналистской братии? А самому этому представителю это зачем?

Алик положил трубку. Встал, прошелся по комнате, спохватился, что так и не поужинал, быстро сжевал свои бутерброды с ветчиной, выпил уже остывший чай и помыл чашку.

Агата Кристи придумывала свои сюжеты за мытьем посуды, но у Алика оно занимало всегда не больше пяти минут, времени хватало разве что на идею заметки. После развода Алик еду не готовил, питался всухомятку. Раньше, когда покупал пельмени, приходилось отмывать потом кастрюлю и тарелку, но недавно в магазине возле редакции Зимин обнаружил итальянские равиоли из военных пайков в запечатанных судочках из фольги. Наверное, добрые итальянские военные присылали их голодным жителям Города в качестве бесплатного дара, но тут, в дебрях нарождающегося капитализма, все прекрасно понимали, что бесплатной еды не бывает, и покупали эти самые серебристые гробики так же спокойно, как покупали на рынке американское масло с надписью «бесплатно» на упаковке.

Алик с зарплаты забил холодильник итальянскими пайками, разогревал их по мере необходимости, из этих судков ел, освобождая себя, таким образом, еще и от мытья посуды.

Для чего он освобождал время, Алик толком и сам не знал: разнообразие его вечеров сводилось к выбору — лечь спать на расстеленный диван или «ну его в самом деле». Иногда общее однообразие скрашивали авралы на работе, когда газету сверстать не успевали и все должны были находиться рядом с матерящимся шефом. И уж совсем иногда в дом к Зимину приходил кто-нибудь… Совсем-совсем иногда.

Говорила Зимину бывшая после развода, что не нужен он никому со своей нищенской зарплатой… Время от времени Алик искренне верил, что это таки из-за зарплаты.

Алик принял душ, расстелил постель, лег, выключил свет.

Он никогда не завидовал богатым. И даже ненависти к ним не испытывал. С чего бы это? Он свой выбор сделал в девяносто первом, когда нужно было рискнуть всем, заложить квартиру, денежки пустить на закупку «двести восемьдесят шестых компьютеров» (или даже «триста восемьдесят шестых», но это если очень повезет, американцы их нам не продавали — стратегический товар)…

Можно было рискнуть и подняться. Или не подняться. Риск в этом и состоит. Получится или не получится. Получится — и ты обедаешь в ресторане каждый день, не получится — семья наскоро перекусит на твоих поминках и будет решать вопрос с новым жильем.

Ларенко рискнул и выиграл. Говорят, в него даже как-то стреляли. Он после этого с охранником всегда ездил. Никогда один, всегда втроем — Ларенко, водитель и охранник. И карабин этот он купил не для охоты или там понтов, а по совершенно житейской причине. Хотя да, и для понтов тоже.

Почему так прицепилась к Зимину эта штука? Почему вот уже четвертый час он не может выбросить из головы мысль о смерти Ларенко? Жалость? Нет жалости. Нет — и все. Нечто подобное жалости скользнуло в первую минуту, а потом пропало. Несвоевременное это чувство по нонешним временам. Немодное.

Да и жалеть кого? Жену и детей? Им все осталось. И заводик, и рынок, и что там у них еще?.. И деньги, и связи… Дети взрослые, насколько знал Зимин, дочке что-то около двадцати пяти, сыну чуть больше двадцати. Дочка замужем, сама мать двоих детей… Без Ларенко будет не так надежно, но… А кому сейчас легко?

Любопытство. Интересная версия, сказал Зимин, глядя в потолок. Очень забавная. Даже смешная. Любопытство — это, конечно, профессиональное. И профессиональное любопытство за собой влечет профессиональные гонорары. А тут гонорары не светят. Во всяком случае, Алику Зимину.

А не уснуть ли тебе, сказал Зимин и не нашел что возразить. Действительно — а не уснуть ли? Завтра на работу, сдавать материалы. Потом верстка, сдача номера, к среде, если повезет, Алик все сбагрит и до самой пятницы, а то и до понедельника будет снова счастлив и ленив. Это называется «уверенность в завтрашнем дне».

Алик вздрогнул.

Вот. Вот это самое — уверенность в завтрашнем дне. Ты просыпаешься утром, открываешь кран с горячей водой, а оттуда опять тонкой струйкой льет холодная. Ты спускаешься на лифте, точно зная, что до первого этажа он не доедет, нужно выходить на втором, какие-то уроды дверь на первом покалечили. Если выходишь очень рано — точно знаешь, что на улице темно, фонари не горят. Они и ночью не горели, и вечером. То, что на дворе январь и темно большую часть суток, никого не волнует. Тебя все это вместе взятое бесит неимоверно, до скрежета зубовного бесит, но вместе с тем и примиряет с окружающим миром. Мир неизменен, и ты в нем — неизменен. Почти вечен. И пока нет горячей воды, сломан лифт, не светятся фонари — и ты сам вроде как бессмертен. Имеешь точку опоры. Вон бомж в мусоре копается. Это тоже неплохо — кому-то хуже, чем тебе. Ларенко ездит в «мерседесе»? Значит, не все потеряно в этом мире, жизнь не всех затоптала, это просто ты не проявил должного рвения и старания…

А тут «бабах!» — и Ларенко пустил себе пулю в сердце. Это если даже он не выдержал и застрелился, то что же о тебе говорить? Тебе нужно просто пойти и утопиться в унитазе. Или вон — с балкона. Девятый этаж гарантирует результат независимо от толщины снежных заносов на финише.

Если бы взорвали Ларенко вместе с «мерседесом», то и проблем бы не было. Естественная смерть, что ни говори. И это он не сам ее выбрал: это ему бы настолько позавидовали, это ему настолько было хорошо, что ему ТАК позавидовали…

Приставил себе карабин к груди, нажал на спуск…

К сердцу приставил, подумал Зимин, засыпая. К сердцу…

Утром проснулся с той же мыслью. Встал, еще толком не продрав глаза, отправился в ванную, убедился, что горячей воды нет, умылся, почистил зубы.

Ларенко взял карабин и приставил к груди. Потом нажал на спуск. «Бабах!»

Зимин выругался и пнул в сердцах стену. Прицепилось слово — теперь хрен его отдерешь, это «бабах!»… Как чертополох от вязаного свитера. Или из волос. Из волос еще и больно.

С этим наваждением нужно что-то делать. Что-то нужно предпринимать…

Зимин оделся, пошел убирать постель и обнаружил, что по телевизору как раз повторяют вчерашние новости. Марик опять рассказал, что именно сообщил мэр города по поводу отсутствующего уличного освещения, а потом перешел к информации о гибели Ларенко.

Ничего нового Зимин не увидел. Мелькнуло в кадре лицо Игоря Протасова. А почему бы и не мелькнуть физиономии прикормленного журналиста в приемной покойного работодателя? Вот кому сейчас плохо, так это Протасову. Ларенко он был нужен — Игорь строгал для него статьи и речи, а жене и семье покойного — спасибо, не нужно. Протасов в эту ночь наверняка пил беспробудно, старательно и вдумчиво, проклиная себя за то, что ушел от бандюков в почти легальный бизнес. С конкретными пацанами можно было нарваться, но они не заканчивались, как патроны в пулеметной ленте.

Один вылетел, второй подошел, за ним третий… И каждому, может быть, полезно иметь поблизости журналиста, который за кусок хлеба с маслом достанет нужную информацию или перетрет чего нужно с судейским или прокурорским. Но был риск.

Ларенко выглядел в этом смысле куда безопаснее и надежней, но вот так все обернулось — не оправдал доверия.

В редакции только и разговоров было, что о гибели Ларенко. Что странно — обсуждались только варианты будущего. Отберут у семьи рынок или нет, потянет жена заводик или продаст? Чем же так припугнули Валентина Николаевича, что он в себя пульнул? Это проколовшийся политик стрелялся или прогоревший бизнесмен?

Редкий случай. Редчайший. Никто не сомневался в самом факте, в способе, так сказать, перехода из этого мира в другой. Самоубийство, понятное дело. Вот, кто довел — это да, это интересно. А в самом деле…

— Бабах! — громко сказал Зимин, в комнате все замолчали, посмотрели на него, как на сумасшедшего, и продолжили обсуждение.

— Вот именно, — изрек Зимин, — Вот именно.

Кто-то позвонил в центр общественных связей областного управления милиции, но там сказали, что ведется расследование и до окончания его ничего говорить не будут. Замглавного связался с приятелем в прокуратуре, тот ответил вежливо, но неопределенно — ждите официального сообщения. Парни из отдела расследований предложили выйти напрямую на па-тологовых анатомов, но главный сказал, чтобы они не умничали. И вообще — работать нужно. Работать. Номер нужно выпускать, сроки поджимают, а еще надо первую полосу переверстывать — под материал о смерти депутата и мецената…

Это да, подумал Зимин, не меньше полосы придется под это отдать. Фотографию, заголовок. Просвещенное мнение какого-нибудь эксперта… Черт.

Зимин подошел к столу редактора отдела и спросил, а, собственно, за счет каких материалов будут освобождать место на страницах еженедельника? Как, удивился редактор, а тебе разве не сказали? Я же тебе говорил… Не говорил? Извини, замотался. Все сдвигается, рекламу трогать нельзя, проплаченную заказуху — тоже… Твоя полоса летит, уж извини. Да, понимаю, что к следующей неделе материалы протухнут, но ты же еще напишешь, ты же профи… Профи?

— Профи, — сказал Зимин.

И этого профи только что лишили четверти месячного гонорара. В память великого земляка.

— Так я пойду? — спросил Зимин.

— Иди. Если что — скажешь, я разрешил.

У выхода из редакции болтали охранник Макс, аспирант мединститута по совместительству, и водитель шефа — Николай Иванович.

— А я тебе говорю, смысла нет в сердце стрелять, — авторитетно заявил Николай Иванович. — Ты «сайгу» когда-нибудь в руках держал? Это ж, блин, как руку нужно вытянуть, чтобы ствол приставить. Тэтэха «сайги» знаешь, боец? Какая, к примеру, длина ствола у «сайги»? А? Это тебе не пистолет. Там пятьсот двадцать миллиметров длины. Только ствола. И еще сантиметров двадцать — крышка ствольной коробки, а под ней — спуск. Прикинул?

— Прикинул, — сказал Зимин, остановившись рядом с Николаем Ивановичем.

— Алик? Привет! — Иваныч пожал Зимину руку. — То есть семьдесят два сантиметра вместе выходит. Так?

— Так, — подтвердил Алик.

— То есть сидит он за столом, покойничек, берет карабин, приставляет дуло к сердцу, тянется к спуску… тянется так, тянется…

— Ну он был мужик крупный, руки были длинные, — рассудительно заметил Макс.

— А живот? — прищурился Иваныч. — Он пару месяцев назад сюда приезжал, ты ведь дежурил? У него еще сантиметров двадцать на живот нужно прибавлять. И вот он приставляет, тянется…

— Ну дотянулся. — Зимин не то чтобы провоцировал водителя, но поторопить немного хотел. — Проблем…

— Вот! — Иваныч указал пальцем Максу на Зимина. — Посмотри на него, Максик. Такой же штатский тип, мать его так. Ты, Алик, прямо сейчас можешь указать пальцем на свое сердце? Ты бы куда винтовку приставил? Давай быстро, не задумываясь. Ну?

— На себе нельзя… — неуверенно возразил Зимин. — Примета плохая.

— Да ну тебя с приметой! Показывай! — прикрикнул Иваныч, и что-то такое звякнуло в голосе майора в отставке, что рядовой запаса Зимин, не задумываясь, ткнул пальцем туда, где предполагал у себя наличие сердца.

— Вот тут!

— Что скажешь, медик? — спросил Иваныч у Макса. — Попал?

— Сантиметров на пять левее и выше, — печально констатировал Макс. — Вполне мог отделаться реанимацией. Даже кровотечение будет не так чтобы обильное. Даже если не сразу нашли, мог бы выжить.

— Понял, Алик? Не знаешь ты, где у тебя сердце, — заключил Иваныч. — Как стреляться будешь, если приспичит?

— Я на девятом этаже живу, — ответил Зимин домашней заготовкой.

— А если враг тебя настигнет на земле? На уровне моря? Окружит танками и в плен, того гляди, брать надумает? Атам пытки лютые… Немыслимые… — Иваныч зажмурился в предвкушении и почмокал губами, — Полный садизм. А у тебя только один патрон в карабине. Куда стрельнешь? И смотри, ты пальцем промазал, а ствол такой рычаг дает, что чуть отклонишь приклад, а линия выстрела градусов на тридцать гульнет, если не больше. А еще нервы. Страх опять же. И непривычно так ружье держать, не каждый день стреляешься! Куда будешь лупить?

— В голову, — Зимину разговор стал несколько надоедать, но и обижаться на хороших людей смысла нет.

Ну увлеклись, с кем не бывает?

— В висок? — усмехнулся Иваныч.

— Снизу, подподбр… тьфу ты… под подбородок, — Зимин приставил палец, — Вот сюда. И длины руки хватит.

— Твое мнение, эскулап? — Иваныч повернулся к Максу.

— Вполне, — одобрил тот, — Можно было еще и в рот, но и так хорошо получится. И линию выдерживать удобнее.

— Точно. — Иваныч поднял указательный палец, — У меня в батальоне один из автомата стрелялся. Именно снизу вверх. Именно в под голову. В ангаре стрелялся, мозгами весь потолок забрызгал. Как-то сегодняшний покойник заковыристо пальнул. Мог промазать, но попал… Судьба.

— Повезло, — сказал Зимин, направляясь к входной двери.

— Типун тебе! — крикнул вдогонку Иваныч, — К бесам такое везенье.

— Так к бесам и пошел, — Зимин остановился, оглянулся на Иваныча и на Макса, — И получается, что не покойник он, а мертвец. Самоубийца ведь не может упокоиться. Самоубийство — грех. Так что — в ад пошел Валентин Николаевич. В самое пекло.

Зимин вышел из редакции, поднял воротник куртки. Было морозно. Куртка у него была не по сезону — из шкуры молодого дерматина — что-то потеплее Алик купить так и не собрался, все время приходилось выбирать: либо после зарплаты переодеться в теплое, либо дотянуть до конца месяца без голодных обмороков.

Нужно ехать домой.

Алик даже повторил это вслух, но особой радости при этом не испытал. Еще один вечер наедине с телевизором? Ага, спасибо! Когда еще был женат, все время ныл, что ему не дают сесть за роман. Он, в конце концов, филолог как-никак, все эти копеечные газетные заработки — временно. Зимин напишет роман и станет знаменитым. Но жена и теща не давали посидеть за печатной машинкой.

Теперь машинка стоит на столе все время. Никто не мешает. Садись, пиши. Еще можно прийти домой, поесть равиолей и уснуть. Вечером проснуться, поужинать и снова уснуть, посмотрев телевизор.

В кафе. Хороший вариант — кафе. Тепло. Уютно. Машенька опять же улыбается и наливает кофе бесплатно. Пытается бесплатно, но Алик всегда оставлял деньги за выпитое и съеденное. В том, что уличные отморозки перестали наезжать на кафе, была не его заслуга. Вернее, не столько его. Он просто вовремя привел туда Юрку Гринчука — нужно было поболтать, поспрашивать старшего лейтенанта в приватной обстановке об одном скользком типе.

Они пришли, поздоровались с симпатичной девушкой за стойкой, заказали кофе плюс фундук в блюдечке, сели за крайний столик и только углубились в беседу, как в кафе нарисовались три короткостриженых обладателя костюмов «абибас». Как потом выяснилось, Гринчук был как раз после дежурства, хотел по-быстрому поговорить и уехать домой, усталый был, да еще начальство вкатило ему вот за таких же беспре-делыциков… В общем, не повезло ребятам. Гринчук даже объяснять ничего не стал. Вмешался после первого: «Слышь, ты, коза…»

Один из парней осел сразу, там же, где стоял. Хлюпнул чем-то и стек вниз. Второй оказался с повышенной броневой защитой. Выдержал три удара — три! Потом все равно упал, но позволил третьему приятелю достать «пыру». Гринчук был в штатском, пацаны его не знали, посему отморозок чувствовал себя в своем праве. В руке оказался нож — шаг, еще шаг, легкое движение руки, не замах, а будто дрожание хвоста кошки перед броском.

Нужно было бить его по голове чем-нибудь тяжелым, как в кино. Но то в кино, а это — в жизни: Алик сидел, словно парализованный, и все силы своей души потратил на выдох-выкрик: «Сзади нож!..» У Гринчука оказалась хорошая реакция, у «пырщика» — перелом обеих рук и сотрясение мозга.

Две минуты беседы с опером открыли пришедшим в себя парням новые перспективы и горизонты, они поклялись мамой и обещали есть землю, если еще раз сюда сунутся. Тут крышует Гринчук, с чувством сказал тот из мальчиков, кто сохранил более-менее ясное сознание.

Вот с тех пор Гринчук был в кафе желанным гостем. Ну и Алику тоже были рады.

— Кофе? — поздоровавшись, спросила Машенька. — Большую чашку?

— Большую, — сказал Алик. — И сладкую.

— Садитесь, приготовлю — принесу, — Машенька улыбнулась, она часто улыбалась при Алике вот так, без повода. С иронией, наверное.

Алик решил сесть подальше от висевшей на стене колонки. Певец как раз пел про девушку в автомате с перемазанным лицом — Алик не был поклонником дворовой лирики, да и вообще к музыке несколько равнодушен.

В кафешке было тускло, накурено, но зато тепло и пахло настоящим кофе. Машенька замечательно варила его на песке и никогда не пережаривала орехи. Можно было и водочки перехватить или заказать даме грамм сто «бабоукладчика». Хорошее место, недалеко от работы и без шумных завсегдатаев.

Куртку Алик снимать не стал — расстегнул «молнию», вязаную шапочку спрятал в карман вместе с перчатками, сел к угловому столику, прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Почти хорошо.

Почти — потому что никак не получается перестать себя жалеть. Материалов, слетевших из номера, было жалко. Денег за них — тоже, но статья и в самом деле получилась забавная, что-то в ней было от служения обществу. А деньги… Как-то Ларенко дал Алику заработать, сейчас заработка лишил — круговорот денег в природе получается.

Алик потер ладони, чтобы согреться. Ладно, черт с ним. Или Бог.

За соседним столиком трое азартно обсуждали смерть Ларенко. Один, сидевший к Алику спиной, уверенно рассказывал, что на Ларенко наехали, пытались рынок забрать, переманить торговцев на вновь построенный оптовый. Просто тупо ходили с проверками и говорили, что если, мол, на новый оптовый переберутся, то никто проверять не станет…

Было в этой версии что-то реалистичное. Очень вписывалась она в современный антураж — и это не мог не оценить Алик.

В общем, так оно и выглядело в Городе. Это в других населенных пунктах наезжали бандюки, палили из автоматов или зажигали сарай, а в Городе все было гораздо приличнее: должна была соблюдаться внешняя законность. Иначе областное милицейское начальство могло заинтересоваться: кто это портит отчетность и работает без лицензии на передел имущества. Это называлось ментовским прихватом и, в общем, было более-менее разумной альтернативой беспределу. Так полагал Алик, и так полагали многие жители города. Ну хоть кто-то должен был поддерживать порядок. И хоть как-то.

Наехать на Ларенко могли, но… Реакция слишком бурная. Слишком бурная реакция, как ни глянь. С его связями по обе стороны баррикад Ларенко мог очень даже долго вести переговоры. И наехавший не имел никакой гарантии, что смог бы передавить Валентина Николаевича в таком вот единоборстве. Даже то, что торговцам предлагали переехать, а не жгли, к примеру, их склады, тоже о многом говорило.

Подошла Маша, поставила перед Зиминым чашку с кофе и креманку с фундуком.

— Звонил Юрий Иванович, — сказала Маша, наклонившись, — Просил его дождаться. Сказал, что будет минут через двадцать.

— Юрий Иванович? — удивился Алик, потом сообразил, что это Юрку Гринчука Маша так величает, и кивнул: — Хорошо. Давно звонил?

— Перед тем как вы пришли. Я забыла сразу сказать… Еще, может, что-то хотите?

Алик посмотрел в глаза Маше, торопливо отвел взгляд и помотал головой.

— Скажете тогда, если захотите, — Маша вернулась к стойке.

Такие дела, пробормотал Алик. Вот хорошая же девушка, симпатичная. Гринчук неоднократно намекал, но Алик упрямо делал вид, что все идет как надо. Может, и в самом деле все идет как надо.

Сегодня его полосу сняли. Завтра — вообще решат, что не нужен Алик в редакции. И что дальше? Идти в сторожа? В бандюки не возьмут, да и понимал Алик, что не получится из него толковый бык. Начнет рассуждать на тему допустимости насилия, вместо того чтобы паяльник, значит, в задницу клиенту совать…

— Стрельнул себе в голову, чтобы семью не подводить, — гнул свою линию знаток за соседним столиком, — Если бы сказали: либо жену порешим, либо сам себе пулю в лоб…

— Я бы свою супружницу сам грохнул, — сказал его приятель и засмеялся, — Ну или сказал, что пусть делают чего угодно, а я бизнес ни в жизнь не отдам… Они ее бы и того…

— А дети?

— А нет у меня детей.

— А если были бы?

— Если бы…

Из колонок грянула «Девочка моя», Алик поморщился и закрыл глаза.

Ломать себе голову по поводу причин самоубийства — глупое и непродуктивное занятие. Вот если бы найти реальную причину и того, кто именно довел Ла-ренко до самоубийства, — вот это был бы фитиль. Тут даже шеф никуда не делся бы — поставил материал в номер. Все бы подвинул, но поставил.

На первую полосу.

И подпись — Алик Зимин. И вопрос об увольнении ушел бы, исчез и истаял в тумане. Редакция уважительно смотрела бы на Алика, говорили бы, что да, что вот он — класс. И Алик смотрел бы на себя в зеркало если не с уважением, то и без отвращения.

А что? Вот сейчас допить кофе, поговорить с Юркой — зачем-то он ведь ищет? — и пойти искать виновника самоубийства. Семья, опять же, может быть благодарна. Доведение до самоубийства — это почти убийство. Грех снимается, а погибший получается не слабаком, а героем, ценой своей жизни спасшим родственников.

Сейчас все брошу и пойду искать, прошептал Алик, прекрасно сознавая, что никуда не пойдет, а если и пойдет, то ничего найти не получится, потому что угрозы и доведение таких людей проходят на высоком уровне, и до этого уровня Алику ну никак не допрыгнуть.

— Привет! — прозвучало рядом. — Спишь?

Алик открыл глаза.

— Здравствуйте, Юрий Иванович, — сказал Зимин и протянул руку. — И зачем я тебе нужен?

— Ты мне — ни на секунду не нужен, — успокоил его Гринчук. — Ты мне просто врал, что у тебя есть приятель у военных, у артиллеристов.

— Есть.

— Мне нужен на него выход. — Гринчук помахал рукой Маше, показал пальцем на столик и сел.

— С каких таких? — удивился Алик, — Это ты стал за военными следить?

— Не твое дело. Сводишь меня с «сапогом» — и свободен. А я тебе буду должен, — Гринчук расстегнул куртку и вздохнул. — Забегался я тут с вами со всеми. Звоню тебе домой — никого. Звоню в редакцию — только-только вышел, говорят. Я так и подумал, что ты сюда зайдешь. А? Как тебе? Перехватил же.

— Мо-ло-дец! — продекламировал Алик, достал из кармана записную книжку, открыл на нужной странице и положил перед Гринчуком: — Вот — Вадик. Рабочий телефон и домашний.

— Ага, — кивнул Гринчук, — премного благодарны… Ты бы себе пейджер, что ли, завел…

— Мобильный телефон и рацию, — подхватил Алик. — Деньги, они… Да и зачем все это? Кому нужно, и так поймают, а то буду на привязи, как собака. И мороки с телефоном…

Счастливого обладателя мобильника в любой компании можно было отличить мгновенно. Первое, что делал отелефоненный в любом помещении, — доставал из кармана свой телефон, скрученный провод зарядного устройства и начинал искать, куда тут можно воткнуться. Спасибо, не нужно.

Алик прекрасно обходился городским.

Юрка переписал номер в свою записную книжку.

— А я тебе вчера вечером собирался звонить, — сказал Алик. — Посмотрел телевизор, даже уже трубку снял, но передумал…

— Жаль. В смысле, что передумал фигней заниматься — правильно, а что не позвонил — плохо. Я бы у тебя номерок узнал по телефону, и сегодня не пришлось бы бегать по морозу… — Гринчук подмигнул, — А звонить хотел, чтобы информацию по покойному получить?

— По самоубийце, — поправил его Алик, — Они не могут быть покойными…

— Это с каких таких — самоубийцы? — весело удивился Гринчук.

— Как с каких? — удивился и Алик, — Сказано же было — по статье о доведении…

— Мало ли что было сказано, — пожал плечами Гринчук. — Эта статья, брат, позволяет рассматривать кучу версий и, что самое главное, позволяет проводить экспертизы, опросы и все такое… Не хуже, чем любая другая…

— Например — убийство? — спросил Алик.

— Ага, убийство в закрытой комнате, — подтвердил Гринчук, — Если бы кто-то из прокурорских только заикнулся о таком, так его бы к стене гвоздями свои же прибили бы. Ты хоть в курсе, как там оно было?

— А что, как-то не так? По телику сказали, что в своем кабинете. Нашли тело и все такое. Карабин «сайга» опять же. Что-то не так?

— Ну… В принципе, все так… — Гринчук подождал, пока Маша поставит кофе перед ним, что-то сказал ей негромко на тему «хорошо выглядишь» и сунул в карман ее фартука денежку. — И за моего приятеля тоже.

— Да я сам заплачу… — начал протестовать Алик, но Гринчук вальяжно отмахнулся, — Я сегодня немного заработал, имею возможность шикануть. Да, о чем это я?

— О самоубийстве.

— Какое, на фиг, самоубийство? Прицепились. Папа сказал — несчастный случай. Вот и несчастный случай.

— Сам Папа сказал? — недоверчиво переспросил Алик.

Папа — начальник областного управления милиции, был самым серьезным обитателем Города, в мелкие дела не влезал, мнение свое обычно держал при себе, но если уж говорил, то говорил. И споры сразу прекращались.

— Папа сказал, что это несчастный случай, — подтвердил Гринчук, — Покойный чистил оружие, произошел случайный выстрел. Все. Послезавтра отпевание, панихида, прощание и похороны. И еще раз — все.

Алик почесал нос. Недоверчиво покачал головой.

— Хочешь поспорить с Папой? — спросил Гринчук.

— Не хочу. Только как-то все это быстро… Суета. Вчера сказали — самоубийство, сегодня — несчастный случай… С чего это?

— А с чего нет? Дело-то как было? Жил да был Ла-ренко Валентин Николаевич… — начал рассказывать Гринчук, словно киношный сказочник, даже щекой о ладонь оперся: — Хорошо ли, плохо ли…

В общем, собрал Ларенко совещание.

Он его традиционно собирал по понедельникам, намечал планов громадье, давал ценные указания и проводил накачку личного состава по поводу трудиться-трудиться-трудиться… То есть вначале давались конкретные указания, а потом шло выступление предпринимателя и депутата на общие темы.

И в это утро все шло точно так же. Были обрисованы непосредственные задачи и указаны перспективы развития. Ларенко прикупил карьер какого-то там особого песка, позволявшего изготовлять совершенно потрясающие стекла на автомобили, что вкупе с итальянским оборудованием давало возможность очень неплохо зарабатывать. К финалу прозвучала идея дотянуть линию метро к рынку. И все участники совещания были отпущены на выполнение своего служебного долга.

В десять совещание началось, в одиннадцать — закончилось. А в половине двенадцатого Ларенко позвонил своей секретарше и приказал, чтобы охранник принес в кабинет карабин. Оружие хранилось в сейфе, сейф был в подсобке, попасть в которую можно было только через приемную.

Ларенко любил оружие чистить. Геринг, чтобы успокоиться и расслабиться, перебирал в кармане брильянты, а Валентин Николаевич разбирал «сайгу» и чистил. Потом, к вечеру, мог заехать с охранником в лес или на карьер, чтобы пострелять. Все мальчики любят громкие игрушки.

Охранника в приемной не было — вышел покурить на улицу. Пришлось послать за ним водителя. Пока сбегали, пока привели — прошло пятнадцать минут.

В одиннадцать сорок пять охранник достал из сейфа карабин и отнес его в кабинет шефу. В двенадцать сорок пять в приемную позвонила жена Ларенко, спросила, где муж, почему он трубку не берет — ни у себя в кабинете, ни мобильник.

Секретарша позвонила шефу по внутреннему — тот не ответил. Секретарша попросила охранника, чтобы тот заглянул в кабинет. Вначале охранник отказался, бывало, что Ларенко мог задремать на диване, и тогда свободно можно было нарваться на выволочку.

— Он после обеда ложится, если ложится, — резонно напомнила секретарша. — И Анна Ивановна требует, чтобы муж с ней связался. Хочешь с ней поссориться?

— Да нет, — сказал охранник, — Что я — чокнутый, что ли, с хозяйкой ссориться?

Охранник встал с кресла, подошел к двери, постучал.

— Так он же не услышит, — сказала секретарша. — Заходи, во внутреннюю постучи.

Охранник вошел в тамбур, первая дверь осталась открытой. Постучал во внутреннюю. Прислушался. Еще раз постучал. Потом нажал на ручку, открыл дверь и заглянул вовнутрь. Окликнул шефа. Еще раз окликнул. Вошел в кабинет, за собой не закрывая. Вернулся из кабинета, сел на стул возле секретарского стола, налил воды из графина, залпом выпил. И уж только потом сказал, что шеф, кажется, того… Кажется, мертвый шеф.

Ларенко лежал на полу за своим столом.

Выстрелом его толкнуло назад, потом тело завалилось на бок и упало. От двери ничего видно не было — только пустое кресло. Дырка от пули, прошедшей навылет, на черном фоне была незаметна. И кровь в глаза особо не бросалась.

Началась суета, позвонили жене, позвонили в милицию, позвонили в прокуратуру. Прокурор сгоряча ляпнул перед камерами о самоубийстве, а потом приехал брат покойного, пообщался со всеми и объяснил, что, какое тут, на фиг, самоубийство?

— Брат у покойного — человек толковый. Мент. Опер. Капитан, через спецназ прошел, потом на оперативную работу… Но в одном городе с братом работать не стал. Неспортивно, сказал, карьеру так делать. Неинтересно. Вот он вечером вчера приехал, всех потыкал мордами в факты, сходил даже к Папе — был удостоен аудиенции.

— И прям все так и согласились? — недоверчиво переспросил Алик. — Вот все согласились с капитаном? И генерал согласился?

— А почему нет? Станет человек, замысливший самоубийство, проводить совещание? Планы строить, назначать ответственных? — Гринчук залпом допил кофе. — Или все было нормально, а потом вдруг — бац — и решил пустить себе пулю в сердце? В одну секунду все решил? Не бывает. Тут столько дыр, что лучше и не браться…

— Ну да, еще и виновного искать, — подсказал Алик. — Того, что довел до самоубийства…

— Виновного искать… — подтвердил Гринчук. — Зачем, если и так все понятно? Он взял карабин, стал чистить, случайно повернул оружие дулом к себе и нажал на спуск…

— Почистил хоть?

— Не успел. Эксперты, как глянули на пушку, так и сказали — не успел. Пыль, песок… Они накануне стреляли, патрон, видимо, в магазине остался. Вот Ларен-ко случайно и нажал на спуск… — Гринчук покачал чашку в руке, опрокинул ее над блюдцем, посмотрел на кофейную гущу, словно гадал.

— И что там? — поинтересовался Алик.

— Дальняя дорога, казенные хлопоты… — сказал Гринчук, — Ладно, мне, пожалуй, пора…

— Значит — несчастный случай?

— Брат сказал на пресс-конференции, что Ларенко вообще был небрежен с оружием. Вот и нарвался… — Гринчук встал из-за стола.

— Подожди, как это — небрежен и нарвался? — Алик резко отодвинул от себя чашку, ложка упала на пол и зазвенела, — Что за чушь?

— В смысле?

Алик вспомнил, как Иваныч час назад объяснял о направлении ствола карабина при выстреле.

— Карабин… Это же здоровенная дура. Семьдесят сантиметров от дула до спускового крючка. Даже больше.

— И что? — Гринчук сел на стул. — Что из этого?

— Подожди, ему принесли карабин, он стал чистить… «Сайга», насколько я понимаю, это тот же «Калашников»? Так?

— Так, — коротко кивнул Гринчук, не сводя взгляда с лица Алика.

— Я же еще с армии помню, как автомат чистится. Берешь оружие, отсоединяешь магазин, потом передергиваешь затвор, нажимаешь на спуск. Снимаешь крышку ствольной коробки, вынимаешь пружину и все — выстрела уже не будет ни при каком раскладе…

— Значит, перед этим выстрелил, — спокойно сказал Гринчук. — Или не мог?

Алик задумался.

Попытался представить себе, как сам стал бы чистить карабин.

Ладно, забыли патрон в магазине или даже в патроннике. Стреляли, потом магазин отсоединили, а патрон уже был в патроннике и только ждал своего часа. Может быть такое? Может. Вполне может.

Значит, я беру карабин, собираюсь его почистить. Снимаю с предохранителя, иначе разбирать будет сложно… К тому же, если не сниму, то не выстрелит карабин. И еще. Не была «сайга» разобрана, Алик своими глазами видел карабин, лежащий на столе. Телевизионщики все показали.

Значит, выстрел мог прозвучать с момента снятия оружия с предохранителя до того, как его стали разбирать.

Как-то так…

Беру карабин, снимаю с предохранителя… Карабин в руке, в правой руке, прикладом ко мне, стволом либо в потолок, либо в противоположную стену. Так? Так. И с каких это хренов я его крутить в руках буду? Снял с предохранителя, нажал на спуск. Если был патрон в патроннике — пуля ушла бы в потолок или стену. Все, инцидент исчерпан, охранник огребает по полной за то, что не следит за оружием. Даже если виноват шеф, огребает охранник — так все устроено в жизни, и это даже где-то правильно.

Значит, патрон забытый в патроннике, — не вариант. Но ведь как-то все произошло.

Алик глянул на Гринчука, тот сидел напротив, скрестив руки на груди, и ждал продолжения.

Ладно. Не один патрон. Алик не помнил, был ли пристегнут к карабину магазин, но предположим, что был. И в магазине остались патроны.

Во время срочной службы случилась с приятелем Алика история: разряжая в карауле автомат, он не снял магазин, передернул затвор и нажал на спуск. Выстрел, разводящий матерится, потому что это «залет», перепуганный караульный отсоединяет магазин и механически нажимает на спуск. И снова выстрел, потому что патрон после предыдущего выстрела подается в патронник автоматически.

Так могло получиться и у Ларенко.

Магазин он отсоединил, глянул в него — пустой. И нажал на спуск. Так? Не так? Не просто нажал на спуск, а повернул карабин дулом к себе и нажал на спуск, а это уже полная чушь, такой финт случайно не получается. Невозможно придумать нечто такое, чтобы карабин оказался повернутым во время чистки дулом к сердцу. Во всяком случае, Алик такого придумать не мог.

— Не вижу озарения на твоем лице, — сказал Грин-чук, — Вот работу мысли вижу, а озарения — нет.

— Не мог он себе случайно выстрелить в сердце, — пробормотал Алик. — Не получается…

— Да-а?! Офигеть! — Гринчук улыбнулся. — Но ты же со мной только что согласился — не мог застрелиться Ларенко. Даже если и бьш у него повод, то не мог он так себя вести перед самоубийством. Ты согласился со мной?

— Согласился. Я еще со вчерашнего вечера об этом думаю…

— Зачем? — быстро спросил Гринчук.

— Что — зачем?

— Думаешь зачем?

— Не знаю… Сам пытался понять.

— Может, просто перестань думать? Ты ему не родственник, не конкурент… Или полагаешь, что в твою газету могут взять статью про то, что не мог Ларенко ни покончить с собой, ни застрелиться случайно? — Гринчук говорил серьезно. Очень серьезно.

— Как тебе объяснить… Вот ты по лесу идешь и видишь, что на дереве что-то висит. Что-то, например, красное. Ничего такого тут быть не может — нарушает это яркое пятно общий реализм и достоверность. Ты полезешь глянуть, что там такое? Честно — полезешь?

— Не знаю… Наверное. Только и ты имей в виду, что там может оказаться лопнувший воздушный шарик. Или, если очень повезет, какая-нибудь особо ядовитая змея…

Или мешок с деньгами. Выпал из самолета, висит, тебя дожидается…

Или повесился кто-то в веселенькой рубашоноч-ке, — закончил Гринчук, — Тебе оно нужно? Две версии всего — две.

Гринчук показал два пальца.

— Одна — самоубийство. — Гринчук загнул один палец. — Отвергнута и тобой, и следствием как несостоятельная и несоответствующая психологическому портрету погибшего и его общему эмоциональному настрою. Вторая — несчастный случай…

— И тоже практически невозможно, — вставил Алик запальчиво.

— Слово «практически» в протоколах не встречается. И следователями не используется. Практически убит или практически украл — чушь собачья. Несусветная. Что нам говорит принцип Оккама? Если отбросить все невозможное, то оставшееся — реально, каким бы фантастическим оно ни выглядело, — Гринчук почесал в затылке. — Ну решил прикинуть Ларен-ко, как это из такой штуки можно застрелиться. Ну в голову пришло — получится или нет? Сам-то что, никогда не делал глупостей? Вот и он: отстегнул магазин, приставил ствол, нажал на спуск и даже удивиться не успел — апостол Петр навстречу. Здравствуй, добрый человек, проходи, устраивайся. Что морщишься?

— Не знаю… Не лежит у меня душа к этому…

— Конечно, убийство — оно пошикарнее будет. Злодей проник сквозь стену в кабинет, дождался, пока принесут карабин, вылез, отобрал пушку, зарядил патрон, приставил-выстрелил и ушел назад, сквозь стену… Или нет, киллер спрятался в ящике стола или в шкафу. В сейфе, в конце концов. Вылез — дальше по тексту. И снова спрятался, переждал, пока все уйдут… — Грин-чук застегнул куртку и встал со стула, — Не получается детектив. Так, бытовуха… Но ты же знаешь, что даже в наше суровое время восемьдесят процентов всех убийств — это именно бытовые. Знаешь ведь? А самое опасное место на свете — ванная. А сколько народу от глупостей гибнет? Все, успокойся, отдыхай, веселись… Вон Машеньку куда-нибудь пригласи.

— Угу, — кивнул Алик. — В кафе. Кофе попить с орехами…

— Пожалуй, кафе она не оценит… Хотя, кто мы такие, чтобы знать желания женщин? — Гринчук протянул руку Алику. — Все, бывай! За телефон спасибо — я тебе должен. Не очень много, но достаточно. Обращайся, если что…

— Слушай, Юра! — удерживая руку Гринчука, спохватился Алик. — Отпечатки на карабине смотрели?

— Только его пальцы — никого постороннего. Не ломай себе голову, ничего не придумаешь. — Гринчук высвободил свою руку из пальцев Алика, помахал Маше и вышел на улицу.

Ага, не ломай голову. Еще не думай о белом медведе — так, кажется, наказывали в семье дедушки Ленина? Сядь на диван и не думай о белом медведе. Или о белой обезьяне? Да какая разница? Не думай о смерти Ларенко, Алик. Тебе только что как дважды два доказали, что нет других вариантов. Если не самоубийство, значит — несчастный случай. Третьего не дано. Не самоубийство. Точно. Значит — несчастный случай. Дурацкая шутка, закончившаяся трагедией.

Алик встал из-за стола, намотал шарф, натянул перчатки и шапочку. Может, и вправду пригласить Машеньку куда-нибудь? В кино? Отпадает, кинотеатры сдыхают потихоньку — холод, мрак, чушь… В кафе? Ты еще домой к себе пригласи, на равиоли.

— Спасибо, Маша! — сказал Алик, проходя мимо стойки, — До свидания.

— До свидания, — улыбнулась Маша, — Заходите!

— Обязательно.

Обязательно, повторил Алик, выходя на улицу. Юрка, наверное, прав — хорошая девушка, приятная. Только после развода Алик все еще не пришел в состояние готовности. Крутится в голове фраза про неудачника и нищенскую зарплату.

Ладно. Проехали. Машеньке только Алика до полного счастья не хватало.

Алик поехал домой.

Он честно пытался выполнить совет Гринчука и забыть об этом деле. Все, не его это дело. Нужно отдохнуть, прилечь на диван, включить телевизор… Здрасте, снова информация о покойном, только теперь разговор о несчастном случае. Показали брата погибшего — крепкий такой парень лет тридцати пяти. Держится уверенно, говорит спокойно, будто и не о родном человеке. Да, брат был иногда небрежен с оружием. Так получилось.

Так получилось.

Алик выключил телевизор, сел за письменный стол, подвинул к себе печатную машинку. Взять и соорудить детективный роман. Закрытая комната, все как положено: есть труп, есть оружие, нет подозреваемого и нет никакой возможности прилепить к делу злоумышленника. Алик настолько проникся мыслью о детективе, что даже занес руку над клавиатурой. Нужно придумать первую фразу, а там — пойдет.

«Выстрела никто не услышал…»

Алик потрогал клавишу с буквой «в», даже надавил легонько — рычаг с литерой приподнялся над общим рядом, замер в готовности. Нужно нажать чуть сильнее, не забыть перевести машинку в верхний регистр. «Выстрела никто не услышал…»

Точно, не услышал. Там такие двери, что можно было стрелять целыми днями. Хотя карабин грохочет так, что может прозвучать и сквозь две массивные двери с плотной обивкой. Но в приемной кто-то сидел, болтали, мог работать телевизор или играть музыка.

Ладно, просто примем к сведению — выстрела никто не услышал.

В одиннадцать сорок пять охранник отнес карабин. В двенадцать сорок пять был обнаружен труп. Час.

Вот интересно, сразу прозвучал выстрел, как только дверь за охранником закрылась, или через полчаса? Жена во сколько звонила? Уточнить бы, спросить. Жена ведь не сразу бросилась к секретарше, явно несколько раз перезванивала. Муж мог быть занят. Звонок — трубку с городского прямого не взял, может, вышел из кабинета. Звонок на мобильник — не взял. Может, пошел в туалет? Пять минут пауза и снова звонок на городской. И на мобильник. Сломаться оба сразу не могли, может, встреча важная. Кто может рассказать? Правильно, секретарша. Звонок ей в двенадцать сорок пять. То есть где-то в половине первого Ларенко уже был мертв.

Алик решительно отодвинул машинку, взял лист бумаги и написал на нем карандашом: 11–45. Подумал и добавил: охранник принес оружие. Принес оружие… То есть охранник был последним, кто видел шефа живым.

Так? Так…

Опаньки, прошептал Алик. Охранник. Черт-черт-черт…

Нет, в рамках полного бреда все могло выглядеть так: охранник берет карабин, заходит в кабинет, приставляет ствол к пиджаку шефа и нажимает на спуск. Если двери он за собой закрыл, то никто не мог услышать выстрел.

«Бабах!», охранник кладет карабин на стол и выходит, плотно прикрыв за собой сначала первую дверь, а потом вторую. Зачем плотно прикрыл? Понятно. А еще чтобы запах сгоревшего пороха не проник наружу. Возможно? Возможно.

Алик побарабанил пальцами по столу.

Очень возможно. Если брать отвлеченного абстрактного охранника. Технически он мог все провернуть. Шеф часто чистил оружие. Если задумал его убить, то нужно только дождаться вызова, приготовить в кармане патрон, в тамбуре засунуть его в патронник — это недолго. В конце концов, те, кто был в приемной, видели только, как закрылась наружная дверь. Сколько времени охранник стоял в тамбуре — никто засечь не мог. А хозяин кабинета видел только, как открылась внутренняя дверь. Можно хоть десять минут стоять между дверьми, собирать-разбирать оружие, досылать патроны и все такое. Потом войти и убить.

А, убив, можно даже не прощаться на пороге. Там и не попрощаешься толком — внутренняя-то дверь закрывается первой. Можно даже и не притворяться. Просто закрыть за собой дверь и сесть на стул или на диван в приемной. И ждать, когда будет обнаружен труп. И всех обмануть.

Всех, кроме гениального сыщика Алика Зимина.

Как ты дело раскрутил, похвалил себя Алик. Никто не смог, а ты, даже не побывав на месте преступления, не вложив пальцы в рану, все просчитал и раскрыл. Награду гениальному сыщику!

Но Юрка Гринчук был очень уверен. Совершенно уверен. У него бы хватило ума понять, что охранник вполне мог убить Ларенко. Алик однажды видел, как Гринчук тесты решает, те, что на айкью. Лихо это у него так получалось, у самого Алика выходило значительно хуже.

Алик пересел на диван, взял на колени телефон.

Вот позвонить и спросить у него, как же это так проморгали они убийцу. Ладно, потенциального убийцу, но проморгали же. Прокурор прозевал, менты не сообразили. Брат опять же ничего не заподозрил…

Алик взял трубку.

Или его волновало только доброе имя брата? Важно было, чтобы не самоубийство, чтобы и брата не позорить, и чтобы семья не страдала. Им и так плохо, но это несчастный случай. Не самоубийство. Брат приехал, чтобы спасать семью и имя брата. Ему было важно, чтобы дело… как это… переквалифицировали из «доведения до самоубийства» в «несчастный случай». И это помешало ему увидеть всю картину.

А вот сейчас господин Зимин позвонит товарищу Гринчуку и скажет… Спросит, а не рассматривали орлы-опера версию об убийстве? Гринчук помолчит пару секунд, потом скажет энергично «твою мать» и пообещает перезвонить. А уж когда перезвонит, то будет благодарен. Признает, что Алик не какой-то там щелкопер, а очень толковый журналист. И окажется Алик единственным, кому будет позволено писать об этом деле.

Алик набрал номер.

Гудок. Длинный. И еще раз длинный. И снова. Может, Юрки нет дома? По делу побежал. Вон с «сапогом» договорился о встрече и побежал.

— Да? — спросил Гринчук из телефонной трубки.

— Это я, — сказал Алик.

— И?

— Хотел спросить… — Алик кашлянул. — О Ларенко…

— Я же тебе сказал — нечего там искать. Несчастный случай. Там на всем деле гигантскими буквами написано — несчастный случай.

— Охранник.

— Что — охранник?

— Он мог убить, — сказал Алик тихо.

— Это как?

— Ну вошел, выстрелил, вышел…

— Не мог, — отрезал Гринчук.

— Да нет, мог. Смотри, это он сказал, что просто вошел и оставил карабин, а на самом деле мог свободно войти и застрелить… В тамбуре зарядить и потом…

— Не мог. Вот просто прими к сведенью, что не мог, и все.

— Но он был последним, кто видел Ларенко живым…

— Да, последним. И что?

— Так почему он не мог этого сделать? У него алиби нет, между прочим…

— Есть у него алиби, — сказал Гринчук. — Проверяли — есть.

— Какое может быть алиби?… — начал Алик, но Гринчук дослушивать не стал.

— Значит, слушай сюда и не говори, что не слышал, — с нажимом произнес Гринчук, — Мы с Сашей Ларенко все это еще прошлым вечером переговорили. И об охраннике тоже подумали.

— Ты знаком с братом Валентина Николаевича? — удивленно протянул Алик.

— А почему бы мне не быть с ним знакомым? В самом начале прошлого года я как раз дослуживал в спецназе, мы банду в Луганской области гоняли. Вот там и познакомились. Я пулю поймал, он меня вытаскивал. Немного пострелять пришлось, но в целом все обошлось…

— Знакомы… — растерянно повторил Алик.

— И мы пришли к выводу, что охранник здесь ни при чем. И ты — тоже ни при чем. Если надумал карьеру восстанавливать на этом деле — ничего не восстановишь. Сашка злой на ваших, как черт. Грозился головы отрывать, если кто-то полезет в семейные дела. Им и так хреново. Ты это понять можешь? Хреново. Нужно все это пережить, похоронить погибшего и дальше как-то… Ты можешь это понять?

— Могу.

— Ну вот и понимай, — сказал Гринчук и положил трубку.

— Вот и понимай, — сказал Алик.

То есть откуда-то у охранника есть алиби. Вот есть алиби, хоть ты тресни, хотя быть не может по определению. Как это получается?

Ведь все так логично укладывается — была у него возможность. Была ли причина — черт знает, а возможность — точно была.

Просто Гринчук завидует Алику. Вот прямо на ходу придумал охраннику алиби, чтобы держать Зимина на расстоянии, а сам сейчас начнет копать в этом направлении. Зацепит убийцу, раскрутит…

В конце концов, он это не от плохого отношения к Алику, а для соблюдения конспирации. Чтобы не было утечки, прежде чем убийцу возьмут. Вполне себе версия.

С этой мыслью Алик отправился в душ, а потом — спать.

Утром долго валялся в постели, не торопясь отправился на кухню, разогрел паек, сделал себе кофе.

За окном мело так, что дом напротив вроде как и не существовал.

Хорошо, что не нужно сегодня выходить на улицу, поздравил себя Алик. Завтра, кстати, тоже можно не выходить. И послезавтра — тоже. Нужно было бы пройтись, поскрести по сусекам материалов на полосу — на вторник нужно все-таки что-то принести в редакцию… Не факт, что это пойдет в номер.

Не факт, что некролог Ларенко, которым заменили его материалы, не был поводом намекнуть Алику, что редакция в его услугах больше не нуждается. На голой ставке, без гонораров, он долго не продержится. Да и его никто держать не станет, если не будет публикаций. И останется только писать детективные романы. Из книжных издательств Алика еще не выгоняли.

Ну что — он не сможет придумать внятный сюжет? Закрутить интригу? Вполне сможет. «Ага, — сказал кто-то в голове у Алика, — вот не смог же ты придумать алиби для охранника. Оно есть, а ты придумать не смог».

Не смог, честно признал Алик. Но, кстати, никто и не доказал, что оно есть. Гринчук сказал? Так Юрий Иванович и соврать может по служебной надобности.

— Пошло оно все к черту! — провозгласил Алик. Он достал с полки книгу и завалился на диван читать. Все — к черту.

А материал в следующий номер — будет. Есть в заначке кое-что о военных, о родной армии, бьющейся в судорогах, дай бог родовых, а не предсмертных…

И целый день Алик читал, сделав перерыв на обед и ужин. Потом смотрел кино. Правда, не успел переключить канал с новостей и узнал о том, что прощание с погибшим в результате несчастного случая предпринимателем и депутатом будет проходить в оперном театре завтра в десять утра.

Не пойду, сказал себе Алик.

И не хочу. И неинтересно слушать, как городской зверинец будет лить слезы по безвременно ушедшему.

Не желаю.

В десять Алик появился в оперном театре.

В вестибюле было людно. Тихо играла траурная музыка, стены были украшены черным и красным, стояли цветы и венки. Гроб установили на сцене. Люди входили, выходили, кто-то задерживался, кто-то просто бросал любопытный взгляд.

Жена Ларенко стояла на сцене возле гроба. Рядом с ней, кажется, дети и внуки. Их Алик в лицо не знал, но сходство с покойным определенно было. Брат покойного постоянно перемещался, что-то с кем-то обсуждал вполголоса, отдавал указания. Движения энергичные, рациональные.

Лицо… Нет, не спокойное лицо, скорее — сосредоточенное. Человек решает задачу. Наметил план и выполняет, пункт за пунктом. Жена… вдова Ларенко что-то у него спросила, он ответил, чуть тронув ее за плечо. На лице — искреннее участие.

От входа потекла волна напряжения, Алик оглянулся — прибыли первые люди города и области. Мэр города и сопровождающие его лица. Губернатор области и сопровождающие его лица. Так смотришь и понимаешь: даже на этом мероприятии главные они, не покойный и его семья, а они — первые люди.

Кто-то двинулся вперед, раздвигая толпу, кто-то движется рядом, не на одной линии, а чуть поотстав, и что-то тихо говорит, сверяясь с записной книжкой. Наверное, напоминают начальству имена вдовы и родственников.

Алик хотел уже выйти из зала, но тут заметил, как в нем появился Игорь Протасов. Бедняга пал совсем низко, его даже не пригласили в комитет по организации похорон, он идет в общем потоке посетителей.

На лице Протасова была написана вселенская скорбь — не по поводу гибели человека. Игорь Андреевич, похоже, оплакивает свои перспективы. И даже в слабом освещении зала видно, что прошлые сутки он свои перспективы еще и поминал.

Протасов сунулся было к сцене, но обнаружил, что там как раз первые лица города и области выражают соболезнования родным покойного. Даже тут Протасову не повезло, посочувствовал Алик. Теперь нужно или ждать, пока чиновники покинут сцену, или отступить из зала, чтобы не чувствовать себя совсем уж обиженным.

Протасов повернулся и пошел к выходу.

В вестибюле его перехватил Алик.

— Привет! — сказал он.

— Привет, — тускло ответил Протасов, — Видел?

— Губернатора?

— Мэра. Вот ведь тварь! Мотал жилы из шефа, сука! Это ж он наезды на рынок устраивал, я-то знаю! Он… Шеф мне так и сказал, что схлестнется еще с этим уродом. Только вот не схлестнулись, не успели…

— Несчастный случай, — сказал Алик.

Не спросил и не утверждал, просто произнес фразу.

— Несчастный, — кивнул Протасов. — Гребаный, блин, несчастный случай…

Протасов оглянулся с тоской во взоре.

— Коньячку? — предложил Алик.

— У тебя есть? — оживился Протасов.

— У меня — нет, но вот там, в кафе… Я угощаю.

От халявы Протасов никогда не отказывался.

— Соточку, — сказал в кафе Алик.

— Соточку, — согласился Протасов, хотя по глазам было видно, что стакан коньяка тут был бы в самый раз.

Кафе «Айсберг» было удобно расположено, как раз напротив оперного тетра — далеко идти не пришлось. Себе Алик заказал чашку кофе. Варили тут его плохо, но все-таки варили, а не колотили из растворимого.

— Ну, земля ему пухом, — провозгласил Протасов и осушил емкость. — Царство небесное…

— А ты когда узнал о смерти? — спросил Алик.

Он прекрасно помнил, что, судя по записи, Протасов крутился возле кабинета, и это значило, что и в момент смерти работодателя он находился рядом. Но начать разговор как-то нужно. И правильно было дать возможность Протасову вспомнить, как близок он был к живому Ларенко, и как нечеловечески несправедливо обошлись с ним родственники покойного.

— Там я и узнал. В самый момент, можно сказать. Шеф назначил разговор. Представляешь — про телевизионную студию говорили. Я даже смету подготовил: что нужно для закупки оборудования, для работников. Ларенко ведь вышку купил. Радиовышку, сам собирался вещать на Город, мимо этих козлов из области. А особенно этого… — Протасов махнул рукой в сторону оперного театра. — Ну ты понял.

— Прямо в самый момент… — покачал головой Алик, — Значит, мог выстрел услышать?

— Не мог. Там такие двери… Диана музыку включила… Да и народу там было, все болтали…

— Много народу?

— Сам смотри — Диана, я, водитель, он всегда там сидит, Скорик…

— Это кто?

— Охранник, Васька Скорик.

— Это он карабин отнес?

— Он всегда оружие шефу таскал. — Протасов задумчиво повертел в руках бокал.

— Повторишь? — предложил Алик, пытаясь мысленно подсчитать, на сколько порций у него хватит денег.

— Можно, — вздохнул Протасов.

Алик сходил и принес еще коньяку.

— То есть охранник принес карабин, вышел и все время сидел в приемной? — подождав, когда Протасов приговорит коньяк, спросил Алик, — Его теперь, наверное, затаскают по допросам…

— Это с чего?

— Ну последний, кто видел шефа живым… Разговаривал с ним…

— Видел — да, а разговаривал — нет. С шефом последней Диана разговаривала, по селектору. Спрашивала, кофе нести или не нужно. Шеф сказал, что не нужно. А через полчаса его нашли мертвым… Такие дела…

— Такие дела… — повторил Алик.

Вот так рушатся версии. Красивые версии, логичные версии. Алиби хотел? Так вот тебе алиби!

За полчаса до того, как нашли тело, это получается в двенадцать пятнадцать… И это через полчаса после того, как охранник занес в кабинет карабин.

Выходит, что действительно был прав Гринчук. Совершенно прав.

— Ладно, — вставая, сказал Алик, — Пока. Мне пора.

— Уже уходишь? — печально спросил Протасов, посмотрев в свой пустой бокал.

— Ага, мне нужно, — Алик даже руку пожимать не стал, быстро вышел из кафе.

Все.

Итог истории подведен, ловить тут больше нечего.

Несчастный случай есть несчастный случай, и ничего тут не поделаешь.

Алик двинулся было к метро, но увидел, что из оперного театра выносят гроб.

Сперва шла вдова с детьми и внуками, рядом с ними — крупный парень лет тридцати, спортивного типа. Заплаканная девушка лет двадцати пяти постоянно вытирала глаза и сморкалась в платок.

Кажется, это была секретарша, Диана, о которой говорил Протасов. А спортивный парень — его Алик напрочь не помнил — наверное, охранник. Тот, что принес карабин, Скорик. Или кто-то другой из охраны.

Вот он что-то сказал брату покойного, тот оглянулся, кивнул и что-то ответил.

Ладно, в последний путь Ларенко проводят без моего участия, подумал Алик. Печально, конечно, но никто ему не виноват. С оружием нужно обходиться осторожно. Как верно говаривал старшина роты, когда Алик служил срочную, палка и та один раз в год стреляет. Банально, но верно.

Жизнь продолжается, нужно работать, а значит, предстоит Алику сегодня встреча с Вадимом, его армейским источником. Обещал Вадик поделиться информацией о новой оборонной стратегии родного государства.

Обещал и поделился.

Вадик сунул Алику папочку с бумагами, попрощался и двинулся обратно на службу.

— Там к тебе заходил милиционер, — сказал Алик, — Ты извини…

— Кто заходил? — спросил Вадим.

— Мент. Гринчук. Или не заходил?

— Никто не заходил. А должен был?

— Должен был. Если зайдет, поговори. Он позвонит сперва…

— Лады.

Значит, не заходил и не звонил, подумал Алик. А ведь вроде торопился и очень хотел. Странно. Позавчера вечером дома сидел, между прочим… Его дело. Воспользовался он номером телефона или не воспользовался, а все равно должен. Сам такие правила установил, вот пусть и выполняет.

День в результате получился странный. Такой насыщенный, каким давно не был. Настолько насыщенный, что Алик даже смог не вспоминать про белую обезьяну. Или медведя — он все время путал.

Выбросил смерть Ларенко из головы. Напрочь. Несчастный случай. Если бы ему сейчас даже денег предложили за статью с версией о самоубийстве или там о таинственном убийстве, то Алик послал бы заказчика с ходу, даже не задумываясь над размером гонорара.

Иногда приснившийся банан — это просто банан. И ничего более. Случаются несчастные случаи, и пусть это тавтология, но случаи случаются самые разные. Вон в конце декабря машина на темной улице сбила мужика. Тот приехал в гости из Владивостока. Ехал хрен знает сколько для того, чтобы на темной улице его насмерть убил грузовик. И пока менты оформляли бумаги на погибшего и фиксировали факт происшествия, на беднягу еще раз наехала машина. Потому что темно и тело с дороги не убрали. А вы говорите — совпадение.

Алик возвращался домой в приподнятом настроении, статья в ближайший номер обещала быть забавной и поучительной. А там, глядишь, жизнь наладится, появится в ней смысл, и Алик, наконец, соберется и пригласит Машу куда-нибудь…

Его ударили прямо возле подъезда.

Свет из окон освещал пространство перед домом, но Алик не смог разглядеть темный силуэт под козырьком крыльца, сунулся без опаски, что-то даже насвистывая, как вдруг навстречу выплыла тень, качнулась, блокируя попытку Алика от встречи уклониться, а потом свет погас.

Когда Алик пришел в себя, оказалось, что рук у него нет, ног нет, глаз тоже нет. Может быть, где-то его ноги с руками как-то существовали, но Алик их не чувствовал. Разве что немного боли, но она вполне могла оказаться фантомной. С глазами было проще — их завязали, повязка на лице чувствовалась вполне себе конкретно. И еще чувствовалось, что лежит Алик на чем-то твердом. Болезненно твердом. И твердое это все время подпрыгивало, трясло, лупило по суставам и коленям, а один раз даже изловчилось и опрокинуло Алика лицом вниз, на пахнущее мазутом и бензином нечто ребристое и резиновое.

Машина, не сразу сообразил Алик.

Его везли в машине, в каком-то микроавтобусе. Связали руки и ноги, завязали глаза и везли куда-то, довольно долго, если судить по онемевшим конечностям. Рядом с Аликом подпрыгивала и гремела пустая канистра. Несколько раз машину заносило, колеса взвизгивали, попав на лед, но это необязательно могла быть загородная дорога — в городе проезжую часть тоже не убирали.

Интересно, в связи с чем такая прогулка, даже как-то отстраненно подумал Алик. Его колотила крупная дрожь, но не от страха. Просто было холодно.

Машину начало бросать из стороны в сторону, как корабль во время шторма. Алик никогда не попадал на корабле в шторм, но почему-то именно это сравнение пришло ему в голову. На корабле в шторм.

«Бам!» — канистра подъехала, наконец, к своему попутчику и гулко приложилась об его голову.

Кто же его встретил и оглушил, подумал Алик. Нет, по голове врезала канистра, понятно, а вот кто его встретил и оглушил? Кандидатов было не много. Совсем не было кандидатов, если честно. Давно уже ничего такого не писал Алик, чтобы заслужить интимную поездку за околицу. В прошлую зиму — да, был вариант, но с тех пор прошла куча времени, да и разрулилось вроде все…

Неужто смерть Ларенко все еще никак не отпускает? Ерунда, никто не знает, что Алик интересовался этим делом… да и не интересовался он им на самом деле. С Гринчуком говорил. И с Протасовым.

Первый настоятельно рекомендовал не лезть в это дело. Очень настоятельно.

Алик приложился лбом о что-то твердое и вскрикнул от боли и неожиданности.

Говорил Юрка, что его приятель, младший брат покойного, очень не хочет, чтобы журналисты лезли в их семейные дела. Говорил? Говорил. А он?

Он и не лез. Ну разве что побеседовал с Протасовым, налил ему два раза по сто. Черт!

Машина подпрыгнула, Алик взлетел, а потом приложился об пол боком. Мать его так! Куда же его везут?

Он ведь ничего такого не сделал, просто спросил. С Юркой поговорил, а потом… потом с Протасовым… Случайно получилось ведь, совершенно случайно…

Юрка сам его нашел и сам все начал в подробностях рассказывать. Юрке нужно было получить телефончик… Так торопился и не позвонил… Не позвонил…

Неужели Гринчук?

А ведь…

Удар — какой-то угол врезался в Алика, чуть не сломав ребро.

А ведь Юрка… Он нашел Алика, перехватил в кафе, значит, ему это очень было нужно. Вначале рассказал все, потом выслушал его версию, потом стал уговаривать, чтобы не лез тот в это дело. И еще что-то было странным… Что-то еще было не так, было необычно…

«И за моего приятеля тоже, — сказал Юрка Гринчук, отдавая Маше деньги за кофе, — Я сегодня немного денег заработал, имею возможность шикануть…»

Деньги он заработал сегодня. Заработал деньги. Сегодня.

Накануне встретился с приятелем, капитаном милиции, который ему жизнь спас, и денег на следующий день заработал. Искал настойчиво Алика, но телефоном не воспользовался…

Странно? Странно. Дал возможность высказать все, что пришло Алику в голову, и просто посоветовал в дело не лезть. Спокойно, без надрыва посоветовал… А вот вечером, во время телефонного разговора, уже немного нервничал. И даже психовал. С чего? Что изменилось? Что изменилось за это время? Или это не за время изменилось, а в Алике что-то изменилось? Мысли неправильные пришли в голову, мысли об охраннике, который мог убить своего шефа…

Машина резко остановилась, Алик проехал на боку вперед, стукнулся головой.

Открылись, лязгнув, дверцы. Его зацепили за ногу и потащили.

Слишком поздно сообразил, что тащат его к выходу и цацкаться не собираются. Сгруппироваться он не успел, ощутил мгновение полета и приложился плечом о твердое и холодное. Воздух от удара вылетел из легких и не вернулся. Алик захрипел, но никто не бросился на помощь. Алика поволокли за ноги, пришлось напрячь шею, чтобы не стучать лицом по льду.

Ступенька или порожек — боль полоснула по лицу, холод и огонь одновременно. Алик закричал и получил удар по ребрам, на этот раз — точно ногой. Без злобы, но и без пощады.

— Заткнись, — сказал кто-то хриплым голосом. — Еще вякнешь — кляп забью.

Заскрипели двери, Алик преодолел порог, щека проехалась по холодному бетону.

Терпеть, приказал он себе. А то… а то кляп забьет… сволочь… Но ведь больно же…

Алика подняли, поставили на ноги… попытались поставить — ноги не держали, словно ватные. Они таки были, но не держали.

— Сука, — сказал тот же голос. — Я тебе…

— Я пытаюсь… — прохрипел Алик. — Я готов… готов сотрудничать… у меня уже это… стокгольмский синдром…

Ему, похоже, развязали руки. Алик не был в этом уверен, рук все еще не чувствовал. Его снова прислонили к чему-то, кажется к столбу. Что-то делали с кистями рук, потом боль взорвалась в плечах. Его привязали к столбу, завели руки за столб и связали, а ноги не держат — и весь вес пришелся на плечи. Больно… Больно-то как…

— Стоишь молча. Начнешь кричать — убью. Понял?

— По… понял…

От говорившего пахло одеколоном и водкой.

— Вот стоишь и молчишь.

Алик старательно дышал. Было больно, в горле что-то хрипело и резало. В ногах вдруг зашевелились иголки — сотни, тысячи иголок. Иголки двигались, разрывая плоть. Больно, очень больно.

Послышались шаги.

Это не тот, кто привязывал Алика. Это шел человек уверенный, имеющий право.

— Добрый… добрый вечер, — прошептал Алик.

— Даже так? — удивился подошедший. — Добрый?

— Конечно… Могли же просто голову проломить у подъезда… Если бы хотели. А тут просто стукнули… привезли… очень добрый вечер… Поболтать захотели?

— Неплохо, — сказал мужчина, — Совсем неплохо. Я ожидал худшего…

— А я… я вообще ни хрена не ожидал… Вы по поводу Ларенко?

— И снова — пять баллов.

Алик почувствовал, как повязку на его глазах потащили вверх.

— А может, не надо? — успел спросить Алик. — Я вас пока не видел, больше шансов уцелеть…

— Ничего. Будем считать, что она — условность. — Повязка исчезла.

Алик зажмурился, боясь, что свет ударит по сетчатке. Медленно приоткрыл глаза. Вокруг был полумрак. Пахло сыростью, цементом, горелой бумагой.

Перед Аликом стоял Александр Николаевич Ларенко, капитан милиции. Стоял и рассматривал Алика, как какую-то диковинку.

— Нравлюсь? — спросил Алик.

— Лицо мы все-таки немного повредили… — задумчиво протянул капитан. — И ведь просил, предупреждал… Чтобы без увечий.

— В открытом гробу хоронить планируете? — осведомился Алик.

Он не боялся. Вот совершенно не боялся. И сам был этому несказанно удивлен. Был уверен, все время был уверен, что в случае опасности испугается и все такое… Бывшая регулярно именовала его тряпкой, не способной на мужские поступки. А тут… Тут даже какой-то азарт появился, кураж…

А наплевать ему на то, что этот капитан его может на куски порвать. Наплевать — за что он сюда приказал притащить. Наплевать! Важно было только с вызовом смотреть ему в глаза и плюнуть в них, когда появится такая возможность.

Во рту вот только все пересохло — жаль. Атак бы плюнул. Вот честное и благородное слово — точно плюнул бы…

— Почему решили, что вас привезли из-за брата? — спросил капитан.

— А из-за кого? Больше как бы и не на что грешить… Меня Юрка подставил?

— Кто?

— Бросьте, товарищ капитан! Гринчук меня подставил, Юрий Иванович? Приятель ваш?

— Можно и так сказать, — медленно кивнул капитан.

— Вот ведь сволочь… — попытался улыбнуться Алик. — А ведь сколько притворялся порядочным человеком…

— Кто вас привез? — спросил капитан.

— Тест устраиваем?

— В том числе.

Алик задумался на минуту.

Значит, что-то не так с этой смертью… Что-то в ней не так…

— Александр Николаевич! — прозвучало слева.

Алик повернул голову и присвистнул. Скорик,

охранник покойного Валентина Николаевича. Кажется, нашел нового хозяина. Быстро.

— Что, Василий? — спросил капитан.

— Машину отгонять?

— Отгоняй. И посмотри снаружи, пока мы пообщаемся…

— Да что с ним общаться? — Скорик вдруг оказался возле Алика и коротко, без замаха, ударил под дых. — Ну какого беса он лезет в семейное дело? Какого? Сказано же ему было — отцепиться и не беспокоить Анну Ивановну. Ей и так сейчас плохо, а он…

Напрасно он так близко подошел. Алик как раз накопил слюны на один плевок. Тут же и потратил.

— Ах ты тварь! — Скорик замахнулся, но капитан успел перехватить его руку.

— Нам нужно поговорить…

— Нечего с ним… Я его тут на куски порву — и всех разговоров. Ненавижу журналюг, особенно любопытных. А Протасов сказал, что этот въедливый… Вот мы его и…

— Пойди к машине, Скорик. — В голосе капитана прозвучал металл и обещание больших неприятностей, если тот не послушает. — Я позову, если понадобишься…

Скорик ощерился, как волк, и вышел.

— Где мы? — спросил Алик.

— Какой-то заброшенный цех в лесу, — пожал плечами капитан. — Какая разница?

— Никакой… Так, разговор поддержать.

— Почему вы стали расспрашивать Протасова?

— А он сразу побежал стучать?

— Сразу. Он надеется вернуться к кормушке, — сказал капитан. — Так почему продолжали расспрашивать?

— А вам разве Гринчук не сказал?

— Юра сказал, что у вас появилась версия… И что по этой причине вы нам не подходите…

— Для чего не подхожу?

Капитан сделал несколько шагов, четко опуская подошвы ботинок на цементный пол. Словно маршировал. Три шага влево, четкий поворот, три шага вправо. Остановился напротив Алика:

— То есть вы решили, что охранник убил моего брата? Так?

— Я не знал тогда, что у него есть алиби.

— Да… — сказал капитан, — Оно у него есть, никуда от этого не денешься. В приемной было почти десять человек, когда Диана разговаривала с братом по селектору. И каждый подтвердил, что да, разговаривала… Каждый.

— Алиби, — повторил Алик.

— Вы знаете, что такое селектор? — спросил капитан.

— Такая штука, по которой разговаривают. А что?

— Громкая такая, да? — уточнил младший Ларенко. — Да.

— Вот все в этом уверены. Только разговаривала Диана не по громкой связи, а через трубку. Это что-то меняет?

Алик поморщился, пошевелил плечами. Руки затекли, ноги болели. А тут еще вопросы задают…

— Если ей позвонил Ларенко, то не меняет…

— А если, — сказал капитан, — она позвонила? Ско-рик хотел сходить на рынок, попросил узнать, как скоро понадобится шефу. Она не пользовалась громкой связью.

— И алиби нет, — усмехнулся Алик. — А есть соучастник. Да?

Капитан молча смотрел на него, словно приглашая высказаться.

— Значит, шеф традиционно хочет почистить карабин, Скорик дожидается вызова, берет оружие, в тамбуре его заряжает и входит в кабинет. Ларенко даже понять ничего не успевает, охранник приставляет ему к груди «сайгу» и жмет на спуск. Кладет карабин и выходит, — Алик чуть не засмеялся, но не смог — закашлялся.

Капитан терпеливо ждал.

— Значит, убил, вышел, сел на диван. Шефа никто не беспокоил. Он не любил, когда его отвлекают по пустякам. Скорик сидел и ждал. Слишком торопиться не стоило, но и терять время было нельзя… Они договорились с секретаршей. Скорик попросил позвонить, она поговорила с пустой телефонной трубкой… Все слышали разговор, но не видели пульта селектора. А там огонек не горел… Слушайте, секретарша с охранником небось еще и не дружат друг с другом?

— Ненавидят друг друга. У них было что-то вроде романа, но потом не сложилось. Ссора, аборт, скандал… Любовь ушла, оставив кристально чистую ненависть. Они не могли сговориться. Никто в это не поверил бы.

— Значит, кто-то с ними договорился по отдельности… Скажите, Александр Николаевич, а вы в завещании значитесь? Вам большой кусок перепадает?

Недобрая усмешка появилась на лице капитана.

— Что молчите? Или вы, или жена, или дети… Семейное дело. Охранник и секретарша выгоды от смерти работодателя не получили. Только аккордная плата. Гонорар. Все ведь логично — покойник был человеком негибким, нажил себе неприятелей. Чем бы все это закончилось? Разборкой? А у нас ведь люди какие — если разойдутся, то на одном покойнике не остановятся. И жена пойдет в дело, и дети, и внуки… Не так? Это мы пытаемся прикидываться почти европейцами, а на самом деле… — Алик сплюнул себе под ноги, — Как акулы… Запахнет кровью — начинаем рвать все подряд, своих, чужих… Значит, охранник убил, секретарша подтвердила его алиби. Версия — самоубийство. Но вас это тоже не устраивает: поиск виноватых — всякое возможно, вплоть до ссоры с влиятельными людьми. И тут появляетесь вы — благородный, умный. Вы не себя выгораживаете, а семью спасаете от позора. Суицид — некрасиво. Лучше — несчастный случай. Несчастный случай все решает. Меня вон Юрка Гринчук почти убедил, что другого варианта нет. Почти убедил…

Если бы Алика сейчас спросили, зачем он все это рассказывает, он бы не смог ответить. Понимал, что на самом деле сейчас наговаривает себе смертный приговор. Вот так весело и стильно просит смерти. Человек организовал убийство брата, что ему стоит оторвать голову какому-то журналисту? Достаточно лишь не мешать Скорику.

— Ну и вы зачем при этом раскладе? — спросил капитан. — Ваша роль?

— Не знаю… С Гринчуком вы, скорее всего, впервые поговорили о деле вечером после убийства. Старые друзья, вы ему жизнь спасли…

— Это он мне жизнь спас, — поправил капитан, — Всякое болтают, но в сухом остатке — это он мне спас жизнь.

— Значит, вы ему просто предложили денег. Какая зарплата у райотдельского опера — слезы одни. У меня — и то больше. Не так?

— Продолжайте.

— А чего я должен, собственно, продолжать? Откуда я должен знать о ваших внутренних проблемах? Не знаю я, зачем вам журналист. И знать не желаю…

— Мне нужна ваша помощь, — сказал капитан.

— Что?

— Помощь. Профессиональная. Хотел, чтобы вы написали статью об этой смерти. О том, что версия о несчастном случае — несостоятельна. Что нельзя так себя убить… То, что вы Гринчуку говорили. Бездоказательно — логично, но бездоказательно. Еще вбросили бы информацию, что мой брат был смертельно болен, поэтому покончил с собой. Не запугали его — это звучать не должно, — а болен.

— А вы…

— А я вас за это — прижал бы. Получился бы скандал, в ходе которого вас бы поперли с работы, газета принесла бы извинения… Я бы даже в суд не стал подавать. Понимаете, вакуум всегда чем-то заполняется. Заговорили бы о возможной вине охранника, вышли бы на секретаршу, ибо никто, кроме нее, не мог… Вы правильно сказали — мы как акулы. Первая кровь повлекла бы за собой новые смерти. Вдова моего брата, мои племянники… — Капитан подвинул ногой ящик, валявшийся в стороне, сел на него. — Брата заказал не я, понятное дело… Это сделал кто-то, на кого я сейчас выйти не смогу. Если я трону Скорика или Диану — заказчик обрубит концы… Да и вообще стесняться перестанет. Пока все уверены в несчастном случае, мы: Диана, Скорик, я, Анна — в безопасности. Слишком много несчастных случаев в одной семье неизбежно вызовут подозрения. На несколько лет все в безопасности. К Анне даже с предложением перекупить бизнес брата пока поостерегутся подкатывать, чтобы не попасть в разряд тех, кому выгодно.

Капитан достал из кармана пачку сигарет, зажигалку, закурил.

— Дать сигарету? — предложил он Алику, но тот отказался.

— Мы с Юрой переговорили, решили, что журналист нужен. Не крутой, не слишком амбициозный, не отягощенный семьей и излишним интеллектом.

— Просто мой портрет.

— Наверное, вам с Гринчуком виднее. Юра организовал встречу с вами, пообщался. Вбросил информацию, посмотрел, что вы с ней будете делать… Он предложил использовать вас втемную, сказал, что договориться по такому поводу с вами будет сложно. После встречи он переговорил со мной, подтвердил, что вы подходите, но потом, уже почти ночью, позвонил снова и сказал, что вы не подходите. Что вы полезли слишком глубоко и можете случайно все болото взбаламутить… Мы стали искать кого-то другого, но тут прибежал Протасов и сказал, что вы лезли к нему с расспросами. Если бы он хоть пошел не через Скори-ка… — Капитан прикурил новую сигарету от окурка. — В общем, пришлось перестраиваться на ходу… Все должно выглядеть так, будто я вас припугнул и заставил работать на себя. Вы оказались тварью продажной и трусливой. Вы готовы оказаться тварью?

— У меня есть выбор?

— Есть. Все зависит от вас. Итак — вы готовы оказаться продажной тварью?

— А у меня будет гарантия, что вы сказали мне правду? Понимаете: спасать семью и прикрывать убийцу — разные вещи. Гарантия?

— Мое слово. И слово Юры Гринчука.

— Негусто… Припугнуть не хотите?

— Нет. Да и зачем? Юра сказал, что вы человек надломленный, но порядочный. Вам просто нужен шанс.

— Так и сказал?

— Так и сказал.

— Хорошо, — неожиданно для себя произнес Алик.

Еще минуту назад он был уверен, что пошлет капитана куда подальше, но сейчас взял да и согласился — без страха и сомнений.

Капитан встал с ящика.

Развязал Алику руки.

— Мы больше не встретимся вот так, лично, — сказал капитан, — С вами будет общаться Скорик, уж извините. Мне нужен символ доверия для него. Пока он уверен в своей безнаказанности — все идет как должно.

— Я потерплю, — сказал Алик.

— За вами приедет Гринчук, дождитесь, — Капитан пошел к выходу.

— А вы сами как догадались, что это не несчастный случай? — спросил Алик. — Нет же доказательств. Одна вера. Ведь Скорик и вправду мог не убивать, а ваш брат мог и в самом деле позвонить секретарше. Ошибиться не боитесь?

Капитан вернулся, наклонился к самому уху Алика:

— Не боюсь. Юра вам говорил об этом, но вы, кажется, не обратили внимания… Отпечатки пальцев.

— Что? Юра говорил, что там только отпечатки вашего брата. И все…

— Вот именно. А куда делись отпечатки Скорика? Он ведь нес карабин, должен был залапать. После выстрела он испугался и стер свои отпечатки. Просто психология, сейчас очень трудно заставить себя не убрать отпечатки. Такие дела.

Капитан ушел.

Через десять минут приехал Гринчук. По дороге к машине и по пути к дому Алик не произнес ни слова. Сидел на заднем сиденье, глядя перед собой. Не было сил, не было никаких желаний.

Перед подъездом Гринчук остановил машину.

Алик взялся за ручку.

— Подожди, — сказал Гринчук, — Пара слов.

— Ну?

— Тебе Ларенко все объяснил?

— Про семейное дело? Про то, что нужно спасать и защищать семью? Да.

— Про то, что нельзя трогать Диану и Скорика?

— И про это.

— Не сказал, что ты сейчас решаешь — участвовать в убийстве или нет?

— Что? — не понял Алик.

— Заговор с целью убийства. Для защиты и спасения этой семье вовсе не нужно держать возле себя убийц. Достаточно все распродать и уехать. Претензии чисто финансовые. Но, пока убийцы возле семьи, заказчик даже их не может тронуть. Понял? Заказчик не может обрубить концы, иначе он привлечет внимание к этому делу, может снова начаться расследование.

И вмешаются не официальные силы, а реальные. Если ты согласишься, то примешь участие в убийстве заказчиков. Сашка не остановится — не тот человек. Через год, через два, через пять, но он все равно найдет заказчика. И убьет. Вначале куда-то исчезнет секретарша — уедет, выйдет замуж, эмигрирует. И пропадет тихо, без всплеска. А перед смертью расскажет все, до мельчайших подробностей. Потом где-нибудь на курорте пропадет с перепою Скорик. Вначале он станет начальником охраны или еще кем-то важным, а потом — исчезнет. Но все расскажет. Все-все-все… Ну и наступит очередь заказчика. Это наверняка кто-то из тех, кто сегодня говорил над гробом красивые слова. Вот он и получит той же монетой. Так что ты сейчас становишься соучастником, Алик…

— Александр, — сказал Алик. — Александр Ильич Зимин.

— Извини, Александр Ильич, — улыбнулся Грин-чук. — Значит, соучастник…

— Но все честно? Будут наказаны виновные?

— В этом можешь не сомневаться.

— Значит, все в порядке. — Александр Ильич Зимин вышел из машины.

— Минутку, — крикнул Гринчук, опуская стекло в дверце. — Держи.

Зимин взял протянутый пакет, открыл.

— Это что за деньги?

— Это твои деньги, — сказал Гринчук. — Они с самого начала были твоими, стоимость своего кофе я вычел в качестве гонорара. Тебе предстоит потерять работу, может быть, даже уехать из Города… В общем, за беспокойство.

Машина уехала.

Зимин хотел выбросить деньги. Сделать самый шикарный поступок в своей жизни. Потом передумал. Если подумать, он и вправду эти деньги заработал.

Поначалу он вспоминал об этом вечере постоянно. Стоило невероятных усилий разговаривать со Скори-ком, будто ничего не случилось, выслушивать от него указания и оскорбления.

Из газеты пришлось уйти, но это было даже к лучшему.

Через год Зимин женился, еще через год Маша родила ему двойню. Дела, в общем, наладились, Зимин работал, много работал, воспоминания постепенно уходили все дальше. Иногда, очень редко, Зимин пытался придумать, как же ему сообщат, что месть свершилась. Он как-то, встретившись с капитаном Ларен-ко, спросил, тот не удивился вопросу, просто сказал, что сообщит.

Вопрос — как?

Позвонят? Кто-нибудь подбросит записку?

Прошло пять лет с того вечера. Зимин сидел в своем кабинете, телевизор работал в фоновом режиме. Диктор сообщил, что бывший мэр Города поехал на охоту и был случайно ранен. Случайно, но смертельно.

Это могло быть совпадением. Зимин вспомнил, как мэр стоял на сцене возле гроба, как капитан милиции сказал, что заказчик — кто-то из присутствовавших на похоронах… Это могло быть совпадением. Если бы не оговорка. Ведущие местных новостных выпусков так и не научились работать в эфире без ошибок.

Потом, рассказывая о тяжелой ране бывшего мэра, дикторы говорили о долгой агонии, о разорванной печени, сказали, что выстрел был произведен из какого-то навороченного итальянского карабина…

Но тогда, в первый раз, Зимин все понял, услышав фразу: «Случайный выстрел был произведен из карабина, сайга“».

Пять лет — не так много для завершения семейного дела.

 

Олег Мушинский

Проклятый клад

«Санта-Лусия» была старше нас пятерых, вместе взятых. Хотя, с другой стороны — романтика. Деревянные борта, паруса на мачтах — все как в эпоху великих географических открытий. Единственная современная вещь — радио, да и оно толком не работало. Капитан заверил, что сигнал SOS подать сможем, но не более того.

Капитан у нас, кстати, тоже был — хоть сейчас в музей. Форменный папуас. Татуировки покрывали его тело с головы до пят, да так плотно, что я не сразу разглядел, какого цвета кожа. На груди висело роскошное, в три ряда, ожерелье из акульих зубов. Каждое утро этот абориген, потрясая им, громко молился морскому богу.

Его песнопения у нас были вместо будильника. Сергея они жутко раздражали, а мне, напротив, казались добрым знаком. Капитан поклонялся рогатому кракену. Такая же тварь была вытатуирована у него на груди, и она же, по легенде, утащила каравеллу «Марию».

Случилось это в 1446 году у берегов Африки, недалеко от только что открытых островов Зеленого Мыса. Португальские мореплаватели искали морской путь в Индию, попутно прихватывая все, что плохо лежит. В одной деревне плохо лежала целая тонна золота. После короткой перестрелки лежать остались аборигены, а португальцы погрузили трофеи в трюм «Марии» и двинулись дальше. Вот только далеко они не ушли.

Шаман деревни, умирая, проклял золото. Почему не грабителей, я так и не понял. С Атлантики тотчас налетел жуткий шторм, и португальскую флотилию разбросало по волнам. Позднее моряки с других кораблей утверждали, будто видели, как огромный кракен с рогами — не иначе сам морской дьявол — обвил каравеллу своими щупальцами и уволок в океан.

О дальнейшей судьбе «Марии» легенда умалчивала, но недавно мне удалось напасть на след. Уже здесь, на Багамских островах, мне попал в руки обрывок судового журнала с парой записей. Пьянчужка в порту сбагрил «старинную бумажку» всего за дюжину кружек местного пойла.

В первой записи были координаты корабля и, главное, его название — «Мария»! К сожалению, координаты не совсем точные, но они, по крайней мере, позволяли определить район поиска. Потому что следующая запись — с описанием острова, у которого португальцы бросили якорь, — оказалась последней.

— Эй, Борис, хватит мечтать! Помоги мне!

Этот зычный бас принадлежал Сергею. Я поднялся и не спеша прошел по палубе к грузовому люку.

Солнце только что встало, и еще не так жарило. Днем-то будет настоящее пекло. На небе — ни облачка; в воздухе — ни единого намека на ветер. На море стоял полный штиль. Он установился еще вчера, и в полдень мы чуть не сварились. Под водой-то было замечательно, однако воздуха в наших баллонах хватало всего на полчаса.

Сергей начал подавать их снизу, едва я подошел. Компрессор стоял в трюме, так что перед каждым погружением нам приходилось заняться спортом. Сере-га — бугай здоровый, баллоны одной рукой поднимал, а вот я еле поспевал за ним. Ничего, спортивнее выглядеть буду. Когда в команде есть симпатичная девушка, это хороший стимул к самосовершенствованию.

Она появилась, едва мы закончили работу. Как всегда. Мы не обижались. На Кристину вообще нельзя было обижаться, особенно когда она улыбалась.

— Привет, мальчики! — мило улыбнулась она. — Сами справились?

На пятый день путешествия эта фраза уже стала дежурной шуткой.

— А где Андрюха? — поинтересовался Сергей.

— Вроде еще спит, — отозвалась Кристина. — Пора будить?

— Давно пора, — проворчал Сергей и повернулся ко мне: — Что думаешь, Борис, сегодня уже по той стороне рифа пройдем?

Я кивнул. Хотя было такое чувство, что давно пора двигаться к соседнему острову. Черт бы побрал эту Эксуму! Архипелаг из трехсот шестидесяти островов, и триста пятьдесят из них — на одно лицо. В смысле полностью подходили под описание берега с места последней стоянки «Марии». Я столько раз его перечитывал, что мог цитировать наизусть. Хоть на русском, хоть на португальском. Да что толку?!

Сверху все здешние острова похожи на яичницу-глазунью: белое пятно песчаной суши с плавными, без углов, контурами, а в середине — круг зелени. Если, не жадничая, посыпать желток укропом — сходство почти стопроцентное. Конечно, где-то зелень росла так, а где-то эдак, тут из песка торчал камень, а там береговая линия имела особенно причудливую форму, но все это — не те детали, которые сохранились бы неизменными за пятьсот пятьдесят лет.

— Эй, соня, вставай!

Кристина сбежала вниз по трапу в узкий коридор и забарабанила кулачком в дверь Андрюхиной каюты. В ответ — тишина. Громовой бас Сергея также не смог похвастаться результативностью, хотя его наверняка было слышно даже на ближайших островах. Капитан аккуратно протиснулся мимо девушки, принес запасной ключ и открыл дверь.

Зачем Андрюха запирался на ночь, для меня так и осталось загадкой. Кристина — понятно, единственная девушка в нашем сугубо мужском обществе, а вот наш доктор-то чего боялся? И ведь, как оказалось, не напрасно!

Андрея в каюте не было. Взывая к пропавшему доктору, мы обшарили всю яхту. Безрезультатно.

— Проклятие настигло его! — мрачным голосом констатировал капитан.

На лице Сергея четко проступило выражение «суеверная чушь», но вслух он ничего не сказал. На островах была в ходу какая-то разновидность вуду, где всякие проклятия — штука совершенно обыденная. А вот владелец нашей яхты, который относительно неплохо говорил по-русски и сам предложил нам огромную скидку, едва услышав, что мы русские, — такое тут встречалось нечасто. Ссориться с капитаном нам было никак не с руки.

— Смотрите! — вдруг закричала Кристина.

Она указывала на остров, близ которого бросила якорь «Санта-Лусия». У самой кромки воды лицом вниз лежал человек в одних трусах. Мы бросились к нему. Из-за мелководья «Санта-Лусия» стояла довольно далеко от берега, так что бросились-то мы сразу, но добежали по воде только через пару минут.

Спешить оказалось некуда. Это был наш доктор, и он был мертв. Медицинское образование из всех нас имел только Андрей, но не так уж сложно констатировать смерть, когда видишь утопленника с ножом в спине. Нож, кстати, был его собственный, с ручкой, обмотанной синей изолентой. «Самый тупой нож в нашей экспедиции», как мы недавно смеялись, но, как оказалось, достаточно острый, чтобы убить человека.

— Твою мать! — охарактеризовал ситуацию Сергей и тут же начал командовать: — Так! Тут ничего не трогать. Капитан, вызывай полицию.

Тот кивнул и ушел обратно на яхту.

— А Андрей? — робко подала голос Кристина.

— Ему уже не помочь, — сказал Сергей.

— Прилив может смыть тело в море, — заметил я.

Сергей хмуро глянул на меня, но согласился. Вдвоем мы аккуратно перенесли Андрея подальше от воды. Кристина молча шла рядом. Потом все трое мы долго сидели на песке и молчали, изредка перебрасываясь мрачными взглядами. Мысль о проклятии казалась нам слишком уж нелепой, но другую версию мы были готовы принять еще меньше. Однако от правды никуда не денешься.

— Его убил кто-то из нас, — тихо сказал Сергей.

Как бы ни мерзко это звучало, но он был прав.

Больше мы тут никого не видели. Ни людей, ни зверей. Даже птицы у этого островка не пролетали. Будто он и в самом деле был проклят.

— Давайте разберемся, — продолжил Сергей, — У кого были причины убивать Андрея?

Ни у кого. Даже не считая того, что мы дружили еще со школы, единственный врач представлял ценность по самым прагматичным соображениям.

— Может, это несчастный случай? — предположила Кристина, — Нож-то его.

— Вряд ли, — хмыкнул в ответ Сергей. — Не представляю, как надо извернуться, чтобы засадить в себя эту тупую железяку. Да еще по самую рукоятку.

Да, это надо было сильно постараться.

— Хорошо бы установить время смерти, — вспомнил я еще одну деталь.

Мой опыт в детективных делах сводился исключительно к чтению Рекса Стаута и Агаты Кристи, но сыщики в романах всегда стремились установить время смерти.

— Логично, — сказал Сергей, — Кто видел Андрюху последним?

За ужином его видели все. Потом я вышел на палубу. Андрей через некоторое время последовал за мной. Кристина обратила на это внимание. Я не стал отнекиваться, но ничего интересного поведать не смог. Собственно, доктор вышел покурить, так что мы перебросились всего парой слов, и он сразу ушел.

— Вроде Андрюха про погоду спрашивал. Надолго ли такая тишь? — неуверенно начал я и буквально почувствовал, как оборачивается против меня моя неуверенность.

В их глазах уже не вопрос, а сразу приговор вырисовывался.

— Вы что, меня обвиняете?!

— Пока тут никто никого не обвиняет, — сказал Сергей, хотя его взгляд свидетельствовал об обратном: — Давай не будем делать поспешных выводов. Просто вспомни, о чем вы говорили?

— Он хотел нырять, — неожиданно сообщил капитан.

Мы даже не заметили, как он подошел. Все повернули к нему головы, ожидая продолжения. Он какое-то время задумчиво смотрел на нас, потом, видно, сообразил, чего от него хотят, и продолжил:

— Андрей хотел нырять. Ночью. Я сказал — нет. Нельзя. Он не послушал. Он мертв. Я сказал вам — вы ищете проклятое. Вы не слышите меня. Вы умрете. Все.

— Да пошел ты со своим проклятием знаешь куда! — вспылил Сергей.

— Я не понимаю, — покачал головой капитан. Какой-то книжный у него русский, академический.

Тех, кто на практике язык усваивал, наши туристы ругательному аспекту великого и могучего в первую голову обучали. Абориген вздохнул и добавил:

— Никто не пойдет отсюда. Ни я, ни вы. Ветра нет.

— А когда он будет? — спросила Кристина.

Капитан долго смотрел на восток и нюхал воздух.

Потом сказал:

— Ветер будет ночью. Поздно ночью.

— То есть до ночи мы тут застряли намертво? — сразу уловил главное Сергей, — Хреново. Полицию вызвал?

— Радио не работает, — ответил капитан, — Я дал SOS. Буду молиться. Нас услышат.

— Ладно, хорошо, молись, кому хочешь, — Сергей замахал обеими руками разом, показывая, что примиряется с обстоятельствами: — Сами разберемся. Когда Андрюха собирался нырять?

— Три часа ночи. Он сказал и пошел. Я молился.

Да, такой у нас установился странноватый порядок.

Всякий раз, когда кто-то погружался, капитан запирался в своей рубке, обвешанной амулетами, и не выходил до тех пор, пока все не возвращались на борт. Площадка на корме, откуда мы ныряли, из рубки практически не просматривалась. Мешала высокая пристройка. Чтобы посмотреть назад, приходилось высовываться сбоку в иллюминатор. То есть за пределы действия амулетов.

— Значит, как он нырял, ты не видел? — уточнил я.

— Нет, — спокойно ответил капитан.

— А слышал?

— Нет. Я молился.

Сергей шумно выдохнул. Будь наш капитан не столь суеверен, наверняка услышал бы всплеск. Впрочем, вряд ли прошло много времени между разговором и убийством. Андрюха был в одних трусах, а по яхте мы ходили в шортах. Стало быть, Андрей уже переодевался. Все мы были ныряльщики со стажем и в гидрокостюм упаковывались быстро.

— Кстати, Кристина, — окликнул я. — Ты, помнится, говорила, что у тебя сон чуткий. Ночью ничего не слышала?

Мне показалось, что она на миг смутилась, но в следующий момент уже отрицательно мотала головой. Се-регу и спрашивать не стоило. Каждую ночь я слышал за переборкой его заливистый храп. Хотя… Вот не припомню, чтобы он этой ночью храпел. Правда, вчера мы так умотались, что я сразу заснул, а сон у меня крепкий. И тем не менее — не припомню.

— Так, ладно, — сказал Сергей. — Баллоны я заправил с вечера, и они все — полные. Стало быть, попользоваться ими Андрюха не успел. Хотя тут возможны варианты. Например, он хотел без помех с кем-то поговорить на палубе и таким нехитрым способом убрал оттуда нашего капитана. Он ведь за своими молитвами не слышит ничего, мы спим — идеальный расклад для разговора.

— С кем?

Вместо ответа Сергей внимательно посмотрел на меня. Знаю я этот взгляд. Сергей уже все для себя решил, но давал остальным возможность высказаться.

— Ну, знаешь! — фыркнул я, — Для начала, на встречу со мной он мог бы прийти более одетым. Я, знаешь ли, правильной ориентации.

Сергей так недоверчиво хмыкнул, что, несмотря на свои габариты, вполне мог бы и схлопотать, но меня остановила другая мысль. Мы с ним перебрасывали друг другу свои подозрения, точно мячик в настольном теннисе, а ведь, действительно, возможны варианты.

Насчет ориентации капитана я не в курсе, но жена и пятеро ребятишек наводили на мысль об ортодоксальности его взглядов. А вот Кристина, умная, обольстительная Кристина, вполне стоила того, чтобы решительно сбросить к чертям весь гардероб.

Опять же, Сергей свернул бы Андрюхе шею без всякого труда. Это ж не человек — это мамонт в человеческом обличье. Нет, в спину бил тот, кто не был уверен в своих силах.

Конечно, чтобы воткнуть Андрюхин нож во что-то тверже воды, силушка какая-никакая требовалась, но увлечение подводным плаванием приучало дружить со спортом. У Кристины даже какой-то официальный разряд имелся. По крайней мере она так говорила.

— Ладно, — великодушно скинул одно обвинение Сергей, — Нормально все. Он просто переодевался, чтобы нырнуть в одну харю, а ты его за это замочил.

— Почему именно я?!

— Потому что ты, — уверенно сказал Сергей. — Не хотел я тебе говорить, но, раз пошла такая пьянка — у нас двоих алиби. На всю ночь. Мы с Кристинкой кувыркались.

Девушка возмущенно вскинулась, но не потому, что Серега солгал, а потому, что растрепал сей факт.

— Так что извини, приятель, но ты остаешься единственным кандидатом в убийцы.

— Зачем мне это? — возразил я.

Делить нам, увы, пока было совершенно нечего. Даже, как оказалось, Кристину. Хороша, нечего сказать! Всегда говорила: вот, мол, когда ты, Борис, станешь известным ученым, или Сергей — миллионером, или Андрей чего-то добьется в этой жизни, тогда и будем говорить о возвышенных чувствах. Или она сдержала слово, а я чего-то упустил?

Сергей тем временем развивал свою мысль:

— Вчера, помнится, Андрюха малость отстал. Минут так на десять. Это когда мы наткнулись на лодку.

— Обычный рыбацкий баркас, — уточнил я. — Каким-то рыбакам не повезло.

— Или, наоборот, повезло, — возразил Сергей, — Может быть, до того, как не повезло. Мало ли что могли принести их сети. Андрюха пошарил там на корме, кое-что нашел и вечером показал тебе. Так?

— Бред! — вырвалось у меня, — Серега, обыщи мои вещи. Ты не найдешь ни крупицы золота.

— Может, и так, — сказал он, а сам чуть ли не просверлил меня взглядом, — Но попробовать стоит. Или есть другие предложения?

— Не надо искать проклятое, — сказал капитан, — Андрей коснулся зла. Он мертвый. Нельзя идти за ним. Будем ждать ветра. Потом уйдем.

— Ну уж нет, — Сергей, когда упрется, его бульдозером не сдвинешь. — Но мыслишь ты правильно. Там на дне лежит целая тонна золота. Андрюхе хватило десяти минут, чтобы ее найти, и я помню — где он отстал и где он нас нагнал. Думаю, вновь отыскать эту груду будет проще, чем песчинку на нашей развалюхе, а результат для тебя, — тут он одарил меня чертовски суровым взглядом, — будет тот же самый.

— Ты хочешь нырять? — уточнил капитан.

— Да.

Капитан резко повернулся и зашагал к «Санта-Лу-сии». Для него вопрос был решен. По сходням, сброшенным прямо в воду — до берега тут целый мост надо было построить, — он взбежал на палубу, и вскоре мы услышали, как громко хлопнула дверь рубки.

— Ладно, я быстро, — сказал Сергей.

— А мы? — удивился я этому «я».

— Ты, старичок, извини, из доверия вышел. Поскучай пока тут и не уплывай без меня, ладно?

Последнее, должно быть, шло как шутка. На «Санта-Лусии» только паруса, без ветра я ее даже с места не сдвину.

— Я не останусь одна с убийцей, — тотчас возразила Кристина.

Взгляд, которым она меня наградила, был далек от восхищения. Сергей дал добро. Мы перенесли тело Андрея на яхту, и он с Кристиной начал готовиться к погружению. Из рубки донеслись заунывные песнопения. Сергей криво усмехнулся. Я привалился плечом к пристройке. Сергей сгреб мой и Андрюхин баллоны и демонстративно бросил их за борт.

— Ты первая, Кристина.

Она не заставила себя просить дважды.

— Ты там посматривай назад, — сказал я.

Сергей фыркнул, и раздался второй всплеск. Я подошел к борту. Мои, похоже уже бывшие, друзья бок о бок плыли в направлении рифа. Именно там мы вчера натолкнулись на обломки лодки. Вода была прозрачная, так что еще какое-то время я отчетливо видел обоих. Левой рукой Сергей держал баллоны, а правой норовил поймать за руку Кристину. Она довольно быстро позволила ему это. Следом за ними увязалась было стая рыбешек, но скоро, видать, нашла себе забаву поинтереснее. А потом и эта сладкая парочка исчезла из виду.

Я опустился на скамейку, бесцеремонно сбросив их вещи на палубу. Серегины шмотки лежали поверх Кристинкиных, будто он так заявлял на нее свои права. Раньше Кристина всегда оставляла свои вещи на самом краю, четко отделив их от наших.

Справа от меня валялся мой гидрокостюм. Никогда у меня не получалось так аккуратно его сложить, как это делал Андрюха. Его костюм был сразу за моим. Похоже, Андрей ночью так и не успел к нему прикоснуться. Не думаю, что кто-то из нас мог сложить его так же идеально, как это делал он.

— Извини, дружище, — мысленно произнес я. А может, и прошептал, сейчас уже не припомню деталей того судьбоносного для меня монолога: — Я тебя не убивал, но эта экспедиция — мое детище. Как же! Если бы мы нашли «Марию», с этой африканской легендой я смог бы доказать, что португальцы высадились в Новом Свете за полвека до Колумба. Ну пусть не за полвека, но не вечность же шторм таскал «Марию» по всей Атлантике. Тогда бы я стал знаменитым ученым и Кристина была бы со мной. А теперь тебя, Андрюха, нет.

И вот тут я понял, что с минуты на минуту могу присоединиться к моему мертвому другу! Мы с Серегой, детективы хреновы, слишком много думали о том, что есть в этом деле, и совсем не подумали о том, чего нет. Ане было на скамейке Андрюхиных шмоток: шорт, сандалий, панамки его дурацкой розовой. Только аккуратно сложенный гидрокостюм.

Я медленно поднялся на ноги и тихонько, точно мышонок, покрался к сходням. Навстречу, распевая какой-то торжественный гимн, вышел капитан. В руке он держал топор.

— Вы нарушили волю бога, — сказал капитан, — Он забрал корабль себе. Навсегда. Такова его воля. Таково его проклятие. Вы нарушили его.

Таким тоном обычно оглашают приговор.

— Поэтому ты убил Андрюху? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Обвинили тебя.

— Не подумав, — возразил я, одновременно высматривая хоть какой-то путь к бегству.

Его не было.

— Теперь ты подумал? — спросил капитан.

— Угу. Алиби у тебя нет. А еще ты сказал нам, что Андрюха собирался нырять. Но где его вещи?

Я кивнул на скамейку и одновременно постарался сделать незаметный шаг назад, но капитан заметил и шагнул за мной.

— Вещи?

— Одежда, в которой он ходил по твоей яхте, — пояснил я, продолжая отступать, — Где она? Готов поспорить, что в каюте. А если бы он собирался нырять, вещи были бы здесь. Гидрокостюм — вот он, а где остальное? Нету. Значит, не собирался Андрей нырять, но разделся. Ничего удивительного — была ночь. Он собирался спать или даже уже лег. Запер дверь на ключ, он всегда запирался, но у тебя есть запасной. Ты открыл им дверь, убил спящего и выбросил в окно. На корм акулам. Только ты не учел одну вещь. Нож был слишком тупой, и рана оказалась не смертельной. Андрей выбрался на берег и умер уже там. Это ты — убийца!

Капитан ни разу не перебил мою обвинительную речь. Или, если смотреть с его стороны, последнее слово приговоренного. Только когда я замолчал, он ответил:

— Вы нарушили волю бога. Это неправильно. Теперь вы умрете. Он, — тут капитан указал на тело Андрея, — был первым. Ты прав. Я сделал плохо. Море не приняло жертву. Сейчас я сделаю правильно.

И тут он бросился на меня. Я хотел увернуться, но зацепился за скамейку и грохнулся на спину. Капитан споткнулся о мои ноги и тоже упал. Я услышал громкое «ох!». Он ударился животом о борт. Секунду капитан балансировал головой по ту сторону судна, а ногами по эту. Потом я сообразил толкнуть его ноги вверх, и он отправился за борт.

Раздался негромкий всплеск. Я вскочил на ноги. Капитан развернулся в воде, и тут откуда-то вынырнула акула. Обычно они долго кружили вокруг жертвы, знаю я их мерзкую привычку, но эта то ли голодной была, то ли море устало ждать правильную жертву — бросилась сразу. Облако крови скрыло от меня дальнейшее.

Тяжело дыша, я привалился к борту. М-да. Вот вам, товарищ ученый, и этнографическая экспедиция.

Легкое дуновение ветерка коснулось моей щеки. Начинался легкий бриз. Капитан и тут обманул. Акула вынырнула из кровавого облака и неспешно направилась прочь. К счастью, не в ту сторону, куда уплыли Сергей с Кристиной. Теперь оставалось дождаться их возвращения и убираться прочь из этого проклятого места.

Я просидел на скамейке до самого вечера, но так никого и не дождался.

 

Олег Дорофеев

Двойная тень

— В конце-то концов! Долго это будет продолжаться?! Иди уже разберись, наконец! Хватит харю давить!..

Сильный тычок в бок вывел мужчину из сонного оцепенения. Машинист котельной с трудом разлепил один глаз, электронный будильник показывал 03–40. Страдалец с трудом повернул заспанное лицо на девяносто градусов, остальное тело повиноваться отказалось:

— Ты что, совсем обалдела?! Мне через два часа на работу вставать!

— Послушай ухом, что там творится!

Рассерженный супруг сфокусировался на указанном раздражителе. Действительно, сверху доносилось ритмичное «бум! бум! бум!». Причем грохотало настолько громко, что резонировала хрустальная люстра под потолком.

— И так около часа! — добавила женщина. — Мало того что жара стоит, так еще и грохот этот! Я уже и бегала, и звонила, и в дверь молотила! Ноль эмоций!

— А кто там живет?

— Какая-то девка молодая квартиру снимает!

Машинист подумал о длинной смене, ожидавшей его впереди, о необычной, для начала лета, жаре и попытался капитулировать по направлению к подушке:

— Ну позвони в полицию! Пусть разбираются.

— Звонила уже. Никак не доедут. Теперь твоя очередь!

— И что, мне пойти дверь взломать?!

Супруга перешла на крик:

— Мне плевать, что ты там сделаешь, я хочу, чтобы они заткнулись! Мужик ты или кто?!

Жена придала своему голосу такой визгливый и неприятный оттенок, что пришлось накинуть халат и подняться на верхний этаж. Спустя пять минут он вернулся:

— Без толку, не открывают!

В его голосе сквозило раздражение: крики жены и убитый сон сделали свое дело. Женщина добилась, чего хотела, и теперь наблюдала, как ее благоверный пытается дозвониться до участкового.

В районе четырех часов утра перед закрытой дверью стояли четверо: супруги с нижнего этажа и два патрульных. Мощные колонки продолжали сотрясать подъезд с упорством парового молота.

— Раньше подобное происходило? — спросил один из стражей порядка.

— Никогда ни звука не слышали.

— Телефон у хозяев есть?

Сосед вопросительно посмотрел на жену:

— Вроде где-то был записан.

— Звоните, пусть дает добро на взлом.

Пока созвонились с хозяином, пока приехала МЧС и молодые парни срезали петли, прошел еще час. Наконец, препятствие на пути к возмутителю спокойствия устранили.

В комнате царил порядок, за исключением двух вещей: мертвенно-бледной девушки, сидящей в кресле, и грохочущего музыкального центра. Голова девицы свесилась набок, остекленевшие глаза открыты. Один из полицейских взял на себя инициативу: выключил электронику, приблизился к креслу, попытался нащупать сонную артерию. Если там и бился пульс, то минимум пару часов назад. Температура тела и отсутствие дыхания позволяли сделать наиболее реалистичное предположение:

— Похоже, мертва…

Женский крик разорвал наступившую тишину.

Тридцатичетырехлетний майор полиции Андрей Гаранин любил работать в ненастье. Унылая погода повышала концентрацию внимания, настраивала на деловой лад. Невольно вспоминались старинные детективные романы, где спокойные, уверенные в себе сыщики ловко выдергивали жуликов из тумана неизвестности. Пятнадцать лет назад, поступая на юрфак, Андрей представлял себя в роли комиссара Мегре, Филиппа Марло или Ниро Вульфа — всех этих книжных титанов сыска, будораживших умы многих поколений.

Работа следователя оказалась столь же далека от виртуально-книжной реальности, как сухой язык протокола от поэтического слога. И все же Гаранин сумел сохранить и развить в себе интерес к этой работе. Коллеги знали его не только как отличного специалиста, но и как умного, открытого и дружелюбного человека, всегда готового ради дела пожертвовать личным временем. Правда, за все это пришлось заплатить. Из-за постоянной занятости: всех этих дежурств, ночных вызовов, кромешной усталости — его брак трещал по швам, а единственный сын видел папу реже, чем учительницу музыки.

Что же касается документов того уголовного дела, которое сейчас лежало на столе Гаранина, речь шла даже не о тумане неизвестности, а о плотной дымовой завесе, сквозь которую не просматривалось никаких очертаний приемлемой версии.

Итак, ночью 10 июня в запертой квартире обнаружили труп молодой девушки. Погибшая — Вера Ивановна Ситник 1981 года рождения, уроженка Орловской области. Следов взлома (если не считать работу спасателей) не обнаружено. Смерть наступила в третьем часу утра в результате остановки сердца. Причина — резкое падение артериального давления на фоне алкогольной интоксикации. Подобную картину дает сочетание изрядной дозы клофелина со спиртным. Токсикологи обнаружили следы обоих веществ в крови и тканях. По словам хозяина квартиры, личные вещи потерпевшей не тронуты. Сыщики обнаружили небольшую сумму денег, несколько золотых украшений, а также мобильный телефон Веры. По следам, оставленным на запястьях жертвы, можно было предположить, что руки девушки незадолго до смерти стягивались клейкой лентой, которую так и не обнаружили. Если потерпевшая собиралась таким оригинальным образом покончить жизнь самоубийством, то это ей, в принципе, удалось, правда, оставалось непонятным, кто вынес из квартиры скотч. В противном случае получалось, что Вера сама открыла дверь и впустила преступника в квартиру. «Сомнительная версия», — решил следователь.

Гаранин внимательно изучил заключение экспертов. Здесь картина выглядела более вразумительной: имелся один свежий отпечаток женского пальца на пульте музыкального центра. Хозяйке дома он не принадлежал, впрочем, его могла оставить, к примеру, сборщица пульта или продавщица в магазине. Гораздо больший интерес заслуживала пустая бутылка виски, обнаруженная в мусорном ведре. На стекле имелось несколько отпечатков, кроме тех, что принадлежали самой потерпевшей.

Задумчиво глядя на фотографию миловидной рыжеволосой девушки, следователь размышлял над собранной информацией. Судя по отчетам оперативников, двадцатидвухлетняя студентка Политехнического университета Вера Ситник к специальным знаниям особо не тянулась. На лекции она ходила много реже, чем в ночные клубы. Мать девушки получала мизерную зарплату и не могла серьезно помогать дочери. Логично возникал вопрос: откуда у небогатой студентки из провинции средства на оплату учебы, квартиры и ночных похождений? Если верить рассказам подруг, Вера подрабатывала промоутером в известной продовольственной компании. Проще говоря, демонстрировала красивые ножки на фоне второсортных продуктов, но на такой должности много не заработаешь.

Следователь просматривал список звонков и смс-сообщений. В целом, ничего интересного: подружки, родители, парень, с которым рассталась, служебный телефон кафедры… Андрей обратил внимание на два исходящих звонка на неизвестный номер. Первый — за три дня до гибели, второй — днем, за двенадцать часов до смерти. Три раза Вере звонили с другого номера, который также следовало пробить.

Судя по веселому тону смс-сообщений, девушка явно не собиралась умирать. При этом никакого намека на тревогу, явных или предполагаемых недругов.

Отработка связей ничего существенного не дала. У бывшего молодого человека жертвы, Сергея Мишарина, имелось железное алиби. К тому же за несколько недель до смерти они расстались. Со слов парня, разрыв произошел по добровольному согласию, но в этом направлении стоило еще поработать.

Гаранин снял трубку, набрал номер отдела криминальной полиции:

— Игорь, я по поводу Ситник. Будь добр, пробей все мобильные номера ее друзей, подружек, включая тех, кто сидит в социальных сетях. В общем, всех в течение последнего месяца. Заодно установи их координаты. С техническим отделом я договорюсь. Покопай хорошенько у Ситник в университете. Неформально, как ты умеешь. Своди какую-нибудь подружку в кафе. За мой счет, разумеется. Вот, к примеру, Елену Галкину. Меня интересуют, главным образом, финансовые источники Ситник, а также ее взаимоотношения с преподавателями и профессурой. И вот еще что, пусть эксперты тщательнейшим образом проверят одежду жертвы на предмет чужого ДНК — возможно, женского.

В сложных делах, когда требовался неформальный подход, Гаранин предпочитал привлекать своих друзей «на земле». Оперуполномоченный Игорь Филиппов входил в число таких коллег. И дело здесь не только в общей любви к сыскному делу. Просто каждый мог сказать друг о друге: «Он настоящий мужик, на которого можно положиться в любом деле».

Лена Галкина, худая высокая брюнетка, с готовностью согласилась посидеть в кафе. Прежде чем оперативник успел задать первый вопрос, девушка предупредила:

— Только, пожалуйста, не записывайте меня на диктофон.

— А что, есть причины чего-то опасаться?

— Мне лишние проблемы ни к чему…

Оперативник усмехнулся:

— Диктофона нет, скрытой камеры тоже…

— Тогда спрашивайте.

Время текло незаметно. Игорь внимательно слушал Лену, поигрывая в руках позолоченной зажигалкой. К счастью, его визави принадлежала к той категории девушек, которые могут часами говорить без остановки. Во время разговора она усиленно жестикулировала, к месту и не к месту вставляя слова «такой», «такая». Игорь заметил, что студентка явно старалась произвести на него впечатление. Он охотно включился в эту игру, оказывая ей знаки внимания.

По мере беседы Елена поведала довольно любопытные подробности из жизни подруги, в частности, по-своему истолковала ее отношения с преподавательским составом.

— Знаете, у нас такая система, что, если есть деньги, можно сдать практически все. Или почти все…

— То есть встречаются исключения?

— Бывают, конечно, упертые. Типа таких: «Пока не выучишь, можешь не приходить». Но так себя ведут один-два чела, не больше.

— Ну, может, это и правильно, знающий специалист дороже липового.

— Да я не спорю, но есть такие предметы, которые выучить просто невозможно: сплошные формулы да выводы, одним словом, жесть.

— И как же вы сдаете?

Девушка усмехнулась:

— Кто как, по мере креативности. Иных отчисляют, даже со старших курсов. Администрации по барабану: денежки получили и обратно не возвращают!

Игорь грамотно перевел разговор на другую тему, а спустя какое-то время внезапно задал вопрос:

— Ты сказала «по мере креативности». Я так понял, это девушек касается?

Лена не успела соврать:

— Есть у нас один такой доцент. Любитель этого дела. У него еще такой предмет голимый — из тех, что невозможно выучить!

— То есть может и в постель затащить?

— Ну, как затащить? Слухи ходят, но сама не видала. Он все так обставляет, что иные девчонки к нему сами напрашиваются…

— Любопытно… А Вера могла бы ему понравиться? Она ведь красивая девушка… была.

При упоминании о погибшей подруге собеседница сразу сникла:

— За четыре дня до ее гибели у нас как раз пересдача зачета проходила. Собралось человек пять, в том числе и Вера. Выходит из аудитории, я к ней: «Ну как, — спрашиваю, — сдала?» Она такая, только отмахнулась. А ребята, которые позже выходили, говорили, что они там шептались о чем-то. Но в ее зачетке доцент точно ничего не писал.

— Напомните, как его зовут?

— Кузнецов Алексей Павлович. Только я вам ничего не говорила!

— То есть теоретически он мог попытаться склонить девушку, к примеру ту же Веру, к предоставлению сексуальных услуг в обмен на сдачу зачета или экзамена?

Лена пожала плечами:

— Ну, в общем, да… Я такая, как-то об этом не подумала. К тому же Верка в последнее время нуждалась в бабках. Она еще мне предлагала сумку у нее модную купить… Да, вот еще что, седьмого днем мы с ней в Сети общались.

— Через мобильник?

— Судя по скорости, нет. У нее ноутбук есть, фирмы «Эппл», — тоненький такой, классный. Она с ним не расставалась Насколько я знаю, она мобилу только для звонков использовала. Так вот за день до гибели она сказала, что идет в ресторан…

Игорь насторожился:

— Сказала с кем?

— Нет, просто написала, что с одним интересным человеком.

— Леночка! Что бы я без вас делал?! Вы просто прирожденный сыщик! Вот получите диплом — и сразу к нам, обещаю головокружительную карьеру!

Девушка улыбнулась, слегка покраснела:

— Вот еще что такое, может быть, это важно. Вера отказалась от стационарного телефона, общалась только по мобильнику или по Интернету…

— Не просто важно, а очень важно! У вас экзамен когда?

— Через три дня.

— А предыдущий как сдали?

— Пять баллов…

— Как насчет бокала вина? Это дело надо отметить…

На следующий день Гаранин внимательно выслушал отчет Филиппова о беседе со студенткой.

— Итак, что мы имеем? — подвел итоги Андрей, — Со слов подруги потерпевшей, за несколько дней до убийства она пересдавала зачет у доцента Кузнецова. Судя по рассказу Лены, никто не видел, чтобы это происходило в стенах института. Не факт, но предположим. В ее мобильнике значатся два исходящих вызова на номер телефона, принадлежащего Кузнецову.

— Может, пора встретиться с этим сэнсэем теоретической механики? — вставил Филиппов.

— Вот и мне бы хотелось с ним повидаться.

— Ты знаешь, — заметил оперативник, — судя по разговору с подругой Веры, доцент этот — настоящий котяра. Ценитель, так сказать, женских прелестей… Предмет у него тяжелый, девушка нерадивая, зато очень симпатичная…

— И что? Думаешь, пригласил в себе и под видом зачета предложил взаимовыгодную сделку? — Гаранин задумчиво покрутил в руках шариковую ручку. — Может, ты и прав, во всяком случае второй звонок этому доценту выглядит подозрительно…

— А хочешь сюрприз?

— Ну…

— Наливай…

— Могу предложить только кофе…

— Ладно, на первое время сойдет…

Гаранин подошел к большому шкафу, отделанному шпоном красного дерева, достал электрический чайник, две кружки. За время работы он как-то сроднился с этим мебельным мастодонтом, уцелевшим еще с советских времен. Андрей даже начальство упрашивал не списывать этот казенный «антиквариант» во время очередного ремонта.

— Ну колись, опер!

— Лена эта, кстати, очень симпатичная девушка, поведала, что Кузнецов пригласил Веру в ресторан. Как раз в тот день, когда она звонила ему второй раз.

— Откуда ей это известно?

— Ситник сама ей похвасталась… Я так думаю, что доцент рассчитывал на продолжение, но что-то у них не срослось.

— Ну это все домыслы… Но чашку ароматного кофе ты заслужил.

Гаранин разлил по кружкам напиток:

— Кстати, что там с загадочными входящими звонками на телефон Ситник? Номер пробил?

— Так точно. Записан на какого-то старикана из области. Одним словом, левый.

— Ясно. Похоже, кто-то хотел скрыть свои звонки. Едем дальше. В тот день Ситник сидела в сетях, но при обыске компьютера в квартире не нашли. Тебе это не кажется странным? Самоубийцы, как правило, ноутбуки не выбрасывают.

— Вот и я про то же! Получается, кому-то очень не нравилась информация на жестком диске. Если следовать версии убийства, то либо она сама впустила преступника в квартиру, то есть была с ним знакома, либо он каким-то образом получил доступ к ключам.

— Получается так.

— Вот что, Игорь, ты походи по соседям, выясни, не видел ли кто этого Кузнецова. И еще, обойди, на всякий случай, все ближайшие кафешки, покажи фото девушки, чем черт не шутит! Крути эту Галкину. Пусть она узнает у однокурсниц, в какой кабак он водил своих студенток. У любителей «клубнички» всегда есть заветное заведение, где можно охмурять девиц в привычной обстановке. Договорись с ребятами, пусть получат доступ к ее аккаунту.

— Принято…

— Сдается мне, в этой игре не хватает ключевой фигуры. Важно знать, с кем она общалась незадолго до смерти. Кстати, как у тебя завтра со временем?

Филлиппов ответил, не задумываясь:

— Мало.

— Найди, это важно. Вечерком наведаемся в квартиру, где жила Ситник.

— Что искать будем?

— Да есть тут одна идейка, надо проверить…

После разговора с оперативником Гаранин вызвал повесткой Кузнецова. Последний явился подчеркнуто пунктуально — ровно в 11.00.

Напротив следователя сидел худощавый мужчина лет сорока пяти. Крупный нос, залысины, очки в золотистой оправе с логотипом Dolce & Gabbana, сеточка морщин вокруг водянистых, чуть навыкате, глаз. Такие лица крайне трудно выделить из толпы. Впрочем, одна отличительная особенность все же имелась: в глаза бросался уровень достатка этого человека: прекрасно пошитый костюм из дорогого материала, безукоризненно подобранный галстук. Судя по одежде, он больше смахивал на коммерсанта средней руки, чем на доцента технического вуза.

Андрей решил не торопить события:

— Чай? Кофе?

— Если можно, воды, пожалуйста, душно сегодня…

День действительно выдался жарким, а кондиционеры в кабинетах так и не установили, хотя замначальника по АХЧ клялся и божился, что деньги выделены и в этом году обязательно будут.

Гаранин налил из графина воды, Кузнецов залпом опорожнил стакан, как это обычно делают люди, испытывающие похмелье.

После ряда дежурных вопросов Гаранин перешел к Вере Ситник.

При упоминании о девушке Кузнецов скорчил скорбную мину, в который раз открыл и закрыл футляр для очков (привычка, которая сильно раздражала Гаранина, как будто этот доцент прятал там шпаргалку), затем сделал вид, что с трудом ее помнит. Наткнувшись на пристальный взгляд следователя, Кузнецов произнес:

— Нельзя сказать, чтобы эта девушка отличалась особым рвением в учебе. Впрочем, мой предмет, с точки зрения студентов, достаточно труден.

— По моим сведениям, Вера пересдавала вам зачет по теоретической механике. Это происходило в стенах вуза?

Кузнецов немного помедлил с ответом:

— Знаете, у меня совершенно нет времени тащиться из-за каждого двоечника в университет…

Кузнецов осекся, и это не ускользнуло от следователя:

— Скажите, вы принимаете зачеты на дому?

— Нет, — резко отрезал доцент. — Это противоречит современному уставу.

— У меня есть сведения, что вы приглашали студентку Ситник к себе домой для пересдачи зачета.

Мысль спровоцировать Кузнецова на нужную реакцию пришла в голову спонтанно. Никаких сведений следователь не имел — одни догадки и предположения.

Прежде чем ответить, Кузнецов раз пять открыл и закрыл футляр, обтянутый синей замшей:

— Она… очень просила. И… я пошел навстречу. Если вы заявите об этом проректору… У меня будут серьезные неприятности.

— Когда вы принимали зачет у Ситник?

— Пятого июня в дневное время.

— А где в этот момент находилась ваша жена?

— В настоящее время моя супруга в командировке за границей.

Андрей обратил внимание на интонацию, с которой доцент произнес «моя супруга». Так говорят о набившем оскомину начальнике, «подарившем коллективу» свое отсутствие.

— Вы приняли зачет у Ситник?

— Да, она кое-что подучила за пару дней.

— И больше вы с ней не встречались?

На этот раз Кузнецов не сумел скрыть замешательства:

— Нет… Не думаю…

— Так встречались или нет?

— Может быть, мельком, не помню.

Больше ничего интересного узнать не удалось, но признание Кузнецова в нарушении университетских правил — это уже удача. Он мог просто все отрицать, и тогда польза от этого опроса свелась бы к нулю.

На следующий день в районе шести часов вечера Гаранин и Филиппов стояли напротив опечатанной двери. Оба понимали, что их действия не совсем законны, но в данном случае потеря времени обошлась бы дороже. К счастью, замок до сих пор держался на честном слове, так что войти в квартиру не составило никакого труда.

Гаранин окинул взглядом опустевшую комнату:

— Как ты думаешь, куда девушки прячут что-то очень ценное и в то же время довольно мелкое?

— По-разному, мелочь найти трудно. Зашкерить можно где угодно.

— Давай так: ты займешься комнатой, а я поищу на кухне и в прихожей.

Спустя полтора часа коллеги собрались на совещание.

— Пусто, — обреченно констатировал Андрей, — Неужели я ошибся?!

На несколько минут в комнате повисло молчание, нарушаемое мерным пощелкиванием настенных часов и шумом проезжающих за окном машин. Гаранин взглянул на серебристый циферблат:

— Стоп! А если она спрятала флешку не в квартире, а где-то поблизости?

— Почему ты решил, что это флешка? Она могла скопировать файлы на карту памяти, а найти такую мелочь вообще нереально.

— Попытка — не пытка. Давай-ка проверим распределительный щит.

Мужчины вышли на лестничную площадку. Гаранин задумчиво посмотрел на фанерную доску, прикрывающую кабельную развязку:

— В электрощит девушка вряд ли полезет, остается — здесь.

Андрей вытащил стул из квартиры, поднялся на возвышение, поддел крышку, пошарил в глубине открывшегося проема:

— Кажется, что-то есть! Есть точно!

Через несколько секунд он выудил крохотный сверток. Сыщик осторожно развернул кусок мятой бумаги. Внутри оказалась миниатюрная флешка. Он достал полиэтиленовый пакетик, тщательно упаковал находку вместе с оберткой, стараясь не стереть отпечатки.

Гаранин улыбнулся:

— Я чувствовал, что она обязательно оставит копию! Пожалуй, пиво мы сегодня заслужили…

Флешка содержала более шестидесяти видеороликов порнографического характера. В двадцати из них фигурировал доцент Кузнецов собственной персоной. Все партнерши по «камасутре» годились ему в дочери.

Гаранин, который видал и не такое, прокомментировал «трудолюбие» Кузнецова:

— Да, бодрый мужчина! Долой теоретическую механику, да здравствует голая практика!

— Но это засчитывалось как знание предмета. С другой стороны, не похоже, чтобы он их насиловал.

— Конечно, зачеты, экзамены… Дорогого стоят! В любом случае, все они совершеннолетние, а нравы сейчас… Сам знаешь.

Гаранин захлопнул крышку ноутбука:

— Хрен с ним, с козлом старым, главное, подопечная наша здесь есть. Возможно, имел место банальный шантаж с ее стороны.

— Тогда, как она узнала, что ее снимает скрытая камера? Возникает ощущение, что девушки не ведали о тайной страсти сэнсэя. Не иначе бредил лаврами великого режиссера!

— Вот вопрос. Кто-то явно подсказал нашей Вере, где искать и как скачать все это на флешку. Не сам же он вручил ей кино на память?

— Думаешь, пора брать?

— Рано. Что мы ему предъявим? Вряд ли он стал устраивать киностудию в собственной квартире. Вот что, Игорь, установи наружку за этим «половым гигантом». Непонятно, что это за хата такая: съемная или его личное гнездышко.

— Скорее отстойник для КОЗЛОВ.

— Можно и так, но надо подумать, где установить прослушку.

— Можно попытаться снять квартирку в соседнем доме и поставить аппаратуру.

Гаранин рассмеялся:

— Это чего, шутка юмора? Американских боевиков насмотрелся? Для начала, пока его жена в командировке, просочись негласно в его квартиру и поставь пару-тройку жучков. Сейчас для нас главное — информация.

На этот раз Игорь Филиппов превзошел самого себя. Беседы со студентками в неформальной обстановке позволили вычислить ресторан, в который Кузнецов пригласил Веру за несколько дней до ее гибели. Следователь решил лично поговорить с официантом, который в тот день работал в зале. Обычно в памяти опрашиваемых всплывает больше деталей на месте событий, чем в кабинете следственного управления.

Официант производил приятное впечатление, во всяком случае внешне. Молодой, улыбчивый, без этого унисексуального налета, так привычного в последнее время. Гаранину почему-то подумалось, что располагающая внешность притягивает чаевые. При виде удостоверения молодой человек тревожно покосился на администратора, маячившего у барной стойки.

Гаранин уловил намек:

— Не беспокойся, он не в курсе…

Иногда следователь чисто интуитивно сразу переходил на «ты»:

— Как зовут?

— Тимофей.

— Давно ты здесь работаешь?

— Недели три, я еще на испытательном сроке.

— Дней десять назад здесь отдыхали эти двое. — Гаранин полез в нагрудный карман и достал фотографии Кузнецова и Ситник.

Официант заметно занервничал:

— Конечно, помню! Она такая красивая девушка. А спутник ладно что старый, так еще и бесцветный какой-то. Короче, тот еще кавалер! Но видно, что при бабках.

— А почему ты их так хорошо запомнил?

— Знаете, там не совсем приятная история вышла…

— С этого момента подробней и старайтесь ничего не упустить…

— Господин этот сделал довольно дорогой заказ, явно хотел произвести на свою спутницу впечатление. Потом к ним подошла девушка — продавщица цветов.

— Ты ее раньше видел?

— В том-то и дело, что нет! Администратор еще с охранником после этого разбирался. Девушка вообще с улицы пришла. Предложила мужчине купить букетик. Тот сперва не хотел брать цветы, но потом передумал. Они еще посидели часов до девяти. Потом господин счет попросил. Взглянул, скривился так. И спрашивает: «Кредитки принимаете?» Я взял его карту, пошел к кассе. Там прокатали, но не получилось. У нас иногда с этим проблемы. Короче, пришлось мужчине идти в ночной магазин обналичивать деньги. И там у него чего-то не срослось. В общем, проходил он так минут тридцать, а когда пришел, его спутница бросила букет на стол и ушла.

У Гаранина возникло смутное ощущение, что парень либо откровенно врет, либо чего-то недоговаривает:

— Скажи-ка, а не заметил, как они друг с другом беседовали?

— Я постоянно за ними не следил, работы много, но перед тем, как появилась цветочница, они вроде начали ссориться. У него такое лицо, знаете… злое стало. Но голос они не повышали.

— Мужчина заплатил по счету?

— Да, все в порядке, администратор наш с ним давно знаком; постоянный клиент. Но девушка обиделась и ушла, букетик, кстати, так и остался на столике.

— Кавалер следом ушел?

— Нет, заказал двести виски и просидел около часа. Он вообще в тот вечер изрядно принял.

Следователь озадаченно потер подбородок. Что-то здесь не срасталось.

Покинув ресторан, он позвонил оперативнику и попросил срочно найти Сергея Мишарина — бывшего бойфренда Ситник.

Чем больше информации ложилось на стол Гаранина, тем менее лицеприятно выглядела сама потерпевшая. Выяснилось, что Сергей, отвергнутый любовник студентки, находится под подозрением в незаконных хакерских взломах с целью личного обогащения. Гаранин задумался. Вполне возможно, Вера расплатилась за пересдачу зачета натурой, а затем принялась шантажировать своего преподавателя. Вполне возможно, хакер-дружок и спонсировал Ситник деньгами, а когда наступил разрыв, она решила заработать единственно доступным способом. Фигурально выражаясь, девушка отбрасывала двойную криминальную тень: шантажа и сговора с целью кражи. Но откуда она могла знать, что на карте у Кузнецова лежит столь крупная сумма? Мог похвастаться в ресторане или сама сделала такой вывод? Этот вопрос повис в воздухе. Раздумья прервал телефонный звонок:

— Андрей, есть новая информация по Ситник!

— Давай ко мне…

Филиппов сразу перешел к сути дела:

— Четвертого июня Вера общалась ВКонтакте с некоей Ларисой.

— Что бы мы делали без социальных сетей!

— Из распечатки следовало, что за день до повторной сдачи зачета с Верой Ситник связалась загадочная женщина и пригласила ее в ресторанчик неподалеку от дома, пообещав сообщить нечто очень важное.

Второй контакт состоялся восьмого июня, накануне встречи Ситник с Кузнецовым в ресторане. Спустя два дня девушку нашли мертвой.

— Так, Игорь, сделай запрос оператору мобильной связи, пусть даст информацию о местонахождении Ситник после связи с этой женщиной. Рызыщешь кабак, опроси народ, покажи фото Ситник, девушка яркая, внешность запоминающаяся…

Филиппов появился на следующий день. Новостей хватало, но прежде, чем обсуждать накопившиеся вопросы, мужчины выпили по чашке кофе, обсудив другие неотложные дела. Наконец, Гаранин перешел к теме Ситник:

— По глазам вижу, что-то накопал!

Игорь улыбнулся:

— Похоже, есть зацепка! В двух шагах от дома, где жила Вера, находится ресторанчик под названием «Лирика». Заведение внешне неброское, но клиенты солидные, цены кусаются. Барменша запомнила нашу клиентку, они почти рядом сидели.

— То есть?

— Наша Вера дважды встречалась с какой-то женщиной. Первый раз четвертого июня, то есть за день до пересдачи зачета, а второй — восьмого, сиречь за дня два до смерти!

— Любопытно…

— Официантка описала собеседницу Ситник в общих чертах: высокая, ухоженная, спортивная, хорошо одета, на вид лет тридцать с хвостом. Но самое главное, на безымянном пальце платиновое кольцо в виде змеи, извивающейся вокруг двух крупных сапфиров. Такое не каждая носит. Во время второй встречи женщина что-то просматривала на своем айпаде. Потом Вера подошла к стойке и заказала два бокала «Вдова Клико». Это в недешевом-то кабаке! Понимаешь, да?

Гаранин кивнул.

— Что интересно, ее собеседница в это время отлучилась и отсутствовала минут двадцать. Камера внутреннего наблюдения зафиксировала, как она вышла из ресторана, а потом вернулась.

— Так чего же ты молчал! Значит, у нас есть ее портрет!

— Не совсем, она все время наклоняла голову. Так что лицо в фокус не попало.

— Осторожная. Что там за заведения рядом с рестораном?

Игорь задумался:

— Магазин сумок, аптека, чуть дальше — кожгалантерея, магазин «Север», ремонт бытовых изделий.

— Стоп! В ремонтной конторе есть мастер по изготовлению ключей?

— Не знаю, должен быть.

— Ладно, я сам проверю, дальше…

— Еще одно, Лена Галкина выяснила, что в ночь убийства Вера отдыхала с подружкой, опять же, в недешевом ночном клубе. Ушли в начале первого, потом поймали тачку, которая развезла их по домам. От клуба до дома Ситник полчаса езды.

— То есть с того момента, когда девушка вернулась домой, до ее смерти прошло около двух с половиной часов.

— Получается так.

— Что с прослушкой?

— Все уладил. Но если найдут, я тут ни при чем.

— Само собой. Не переживай, докапываться никто не станет… Кстати, у меня тоже есть новость. Снял я пальчики нашего доцента во время первого визита. Так вот отпечатки имеют место быть на бутылке из-под виски, найденной в квартире Ситник.

Повисла пауза, которую нарушил Игорь:

— Думаешь, это он ее?

— Улики есть, мотив тоже. Вот только у Кузнецова есть алиби. В ночь, когда убили Ситник, он находился на даче, и тому есть свидетели.

С Сергеем Мишариным — бывшим бойфрендом погибшей девушки — возникли неожиданные проблемы. После первой беседы парень как сквозь землю провалился, а ведь он находился под подпиской о невыезде по делу хакерских атак. В конце концов Сергея отследили по мобильному телефону. Мишарин отсиживался на даче у своего друга. С момента первой встречи парень выглядел очень напуганным, а когда сообразил, что за ним пришли оперативники, даже обрадовался.

Гаранин молча заполнял протокол, выдерживая коронную паузу, после которой напуганные молодые люди начинают говорить все, что знают… Или почти все. Расчет оказался верным, парень принялся сбивчиво рассказывать свою историю:

— Я, как только узнал, что Веру убили, сразу понял, что и до меня доберутся…

Из показаний Мишарина следовало, что за пару часов до гибели ему позвонила Вера и попросила о встрече. По голосу он понял, что девушка смертельно напугана…

— Да, я струсил! — чуть не плача бормотал студент. — Потому что знаю: Вера не из тех, кого можно так легко запугать…

Гаранин налил в стакан воды, поставил перед парнем — в основном, чтобы убедиться, как сильно у того дрожат руки.

— Ну и кто, по-твоему, мог ее запугать? И вообще, ты тут при чем?

Сергей залпом осушил стакан:

— Верка меня сама попросила. Сказала: «Давай проучим этого жлоба, заодно и денег заработаем!»

— Ты про доцента?

— Ну да! Он ее в ресторан пригласил…

— Что значит «проучим»?

— Я должен был заблокировать его карточку в банкомате — в том, что в сетевом магазине, рядом с рестораном.

— Каким образом?

— Есть один способ, называется «Ливанская петля». Вставляется кусок резины, карточка застревает в банкомате. Пока клиент бегает за подмогой, я при помощи инфракрасного сканера вычисляю пин-код, чтобы снять бабки.

— Так, с этого места очень подробно!

— Короче, дежурил я поблизости от ресторана, а после Веркиной смс-ки пошел к банкомату. Начал возиться с этой резинкой, которая никак влезать не хотела, — какой-то новый банкомат. А тут охранник магазина вышел покурить. Возвращается обратно и говорит: «Чего тут возишься? Снял деньги и гуляй!» — Пришлось уйти, не скандал же поднимать…

— Но резинку ты все же поставил?

— Не уверен, что качественно.

— Что дальше?

— Да ничего. Мужик этот вошел, вставил карту, она застряла, а охранник, как назло, снова курить вздумал. Я, понятное дело, свалил. Верке несколько раз звонил, но у той заблокирован номер. Утром она сама позвонила. Спрашивает: «Сколько снял?» Я ей все рассказал, но она, похоже, не поверила. Обозвала меня и сказала, что если не отдам ей триста косарей, то она меня заложит…

— Значит, она точно знала, сколько денег лежит на карте, — подытожил следователь.

— Не знаю.

В голосе Мишарина послышалась неуверенность.

Гаранин сменил тон:

— Слушай сюда, парень! Ты думаешь, я поверю, что ты согласился ломануть карту, не зная, сколько на ней денег?! В камеру захотел?! Она давно по тебе слезы льет. Так что давай, не испытывай мое терпение!

— Ну. Короче, засветилась там одна тема…

Гаранин вплотную подошел к студенту:

— А мне не надо твое долбаное «короче»! По мне, чем длинней, тем лучше! Рассказывай.

— В общем, она не хотела говорить, но потом сказала, что есть один знающий чел, связанный с его женой. И он, типа, владеет информацией о сумме на банковской карте мужика этого. Там должно быть около пятисот тысяч…

— Дальше!..

— Это все, я правду говорю! Верка в таком деле гнать пургу не стала бы!

— Ладно, допустим! Что дальше?

— Прошло два дня почти. Потом Верка позвонила и попросила о срочной встрече.

— В какое время?

— В начале третьего, может, позже. Я по голосу понял, что кто-то конкретно на нее наехал. Знаете, такой страх в интонации сквозил! Сообразил, что дело с этой картой связано. Но денег я не брал! Понимаете, я просто испугался! У нас чела могут и за меньшее замочить!

— Дальше…

— Потом оперативник меня опросил. Я сказал, что мы с Верой расстались. А на следующий день звонок с неизвестного номера. Я взял трубу, там молчание. Ну тут я конкретно просек тему, отключил мобилу и уехал к другу на дачу.

— Испугался и залег на дно.

— Типа того.

Гаранин записал показания студента, подумав, что не зря девушка бросила этого трусливого жулика.

— Зачем ты вообще на это дело подписывался?

— Не знаю! Мы расстались… не так давно… Я… люблю, то есть… любил ее. Думал, сделаю, как она просит, и мы опять будем вместе…

— Деньги, видимо, тоже любишь. Ну ладно… Ты, парень, пока подумай над дилеммой. Доказать, что ты не брал этих денег, у тебя нет никакой возможности, а вот в магазине ты засветился. Охранник тебя признает, не сомневайся. Плюс камеры видеонаблюдения, хотя ты наверняка бейсболку на глаза напялил… Так что либо ты нам помогаешь, либо отправляешься в СИЗО со всеми вытекающими.

Сергей ответил сразу:

— Согласен.

— Ты погоди соглашаться. Может статься, что за деньгами, которые ты брал или не брал, как ты утверждаешь, охотятся убийцы Веры. Поработаешь под прикрытием…

— Это что, типа наживки буду?

— Типа того. Твою квартиру они вычислили, по-любому. Так что подумай, прежде чем соглашаться.

После некоторого колебания Мишарин произнес:

— Я готов. Эти гады должны за Верку ответить!

— Хорошо. Подпиши здесь и здесь… И включи мобильник.

Главный подарок для следователя — неопровержимая улика. Именно поэтому Гаранин решил до поры не трогать Кузнецова. Разрозненная информация никак не выстраивалась в единую картину. Не хватало «козырной карты» — той, что разбивала бы защиту подозреваемого в пух и прах. И такое доказательство нашлось: отпечатки пальцев на бутылке виски, найденной в квартире Ситник, принадлежали Кузнецову.

Явившись во второй раз, доцент снова показал образец пунктуальности — хоть точное время по нему устанавливай. Гаранин начал без предисловий:

— За два дня до смерти вас видели в ресторане вместе с потерпевшей. Что вы можете сказать по этому поводу?

— А что можно сказать? Просто пригласил девушку в ресторан.

— В вашем вузе так принято — накануне экзамена приглашать студентку в ресторан?

Кузнецов пожал плечами:

— Она совершеннолетняя.

— Это понятно, но числится среди отстающих… К тому же вы солгали, что плохо ее помните и не встречались после пересдачи.

— Вы собираетесь прочесть мне мораль?

— Ни в коем разе! Может статься, что вы один из немногих, кто видел ее незадолго до гибели. Я уже не говорю о вашей репутации. Вряд ли ваше руководство с восторгом примет известие о походах преподавателей по ресторанам с нерадивыми, но красивыми студентками.

— А что, собственно, произошло? Ну пригласил девушку в ресторан, посидели…

— Расскажите о судьбе вашей банковской карты.

Лицо мужчины дернулось, как у человека, страдающего нервным тиком:

— Откуда вы знаете?!

— Это неважно.

— У меня не хватило наличности. В ресторане карту не приняли, пришлось пойти в ночной магазин напротив. Вставил кредитку, набрал пин-код, а кредитка возьми и застрянь в этом чертовом банкомате. Постоял там минут десять. Потом искал телефон этого банка, чтобы кредитку заблокировать. Наверное, полчаса прошло. К тому же перебрал я в тот вечер. Не очень хорошо помню…

— Что было потом?

— Ничего… Поймал машину и поехал домой.

Кузнецов достал платок, вытер пот с лица:

— Меня ограбили. Вы понимаете?! Сняли с кредитки все деньги, что я отложил на новую машину!

— Когда это произошло?

— В банке сообщили, что счет обнулили в тот же день. Причем по пин-коду.

— Кто-нибудь знал код, кроме вас?

— Нет.

— Попытайтесь вспомнить, в то время как вы пытались снять деньги в банкомате, кто-нибудь находился рядом?

Кузнецов задумался:

— Да, вроде какой-то парень, но лица я точно не вспомню. Охранник магазина, к которому я обратился за помощью, сказал, что банкомат вне зоны его ответственности.

— Так и сказал?

— Нет, но смысл такой.

— А, к примеру, ваша жена могла знать пин-код?

Декан усмехнулся.

— Понятно. А сумму на счете?

— Даже не знаю…

— А все-таки?

Кузнецов задумался:

— Я ей не говорил. Но теоретически могла, к примеру, нашла где-нибудь в кармане распечатку остатка на счете.

— Почему вы не заявили о пропаже денег?

— Куда, в полицию? Шутить изволите?! Что я скажу? Сидел со студенткой в ресторане, а в это время кто-то снял деньги с моей карты? Я не настолько наивен, никто бы не стал этим заниматься.

— Вера знала, что у вас на счету такая сумма?

— Откуда? Я ей не говорил.

— Что произошло дальше?

— Ничего. Как только я расплатился, она ушла.

— Вы виделись с ней еще раз?

— Нет.

— Вам не показалось странным, что деньги исчезли в тот момент, когда вы сидели в ресторане с Верой Ситник?

— Я думал об этом… В душе я смирился с пропажей. Сам виноват, нынешняя молодежь способна на любую подлость…

— О какой подлости идет речь?

Кузнецов понял, что сболтнул лишнего. Он засуетился, зачем-то полез в карман, снял очки, надел, снова снял. Словно искал спасение в этой позолоченной вещице.

— Так… Абстрактные рассуждения на тему…

— Вы кого-нибудь подозреваете в краже денег?

— Не знаю, мне все это показалось странным. Я всегда расплачивался в ресторане кредитной картой, а в тот день официант сообщил мне, что они не могут связаться с банком. Даже если я кого-то и подозреваю, то никаких доказательств нет. Карту мог украсть кто угодно, да тот же парень, что стоял за мной! Говорю же, в тот день я немного не рассчитал с алкоголем.

Следователь задал вопрос вовремя, почувствовав, что доцент расслабился:

— Как вы объясните, что на месте преступления найдена бутылка виски с вашими отпечатками пальцев?

Кузнецов застыл, его лицо побледнело и покрылось мелким потом.

— А откуда вы… Я… Я не знаю! Никогда не был в ее квартире! Даже не знаю, где она живет!

— Опишите, как можно подробней, где вы находились и чем занимались десятого июня.

Кузнецов заметно нервничал:

— С утра заехал в университет по делам.

— Сколько времени вы пробыли?

— Примерно два часа, с двенадцати до двух, сессия начинается…

— Я в курсе, дальше…

— Потом пообедал в ресторане, после чего отправился домой… Через час, может чуть больше, поехал на дачу.

— Укажите временной интервал нахождения дома.

— Где-то с четырех до пяти часов после полудня…

— Кто-нибудь может подтвердить, что вы все это время находились в квартире?

— Не знаю! Жена в командировке. Я понимаю, куда вы клоните! Но я на самом деле поехал на дачу! Соседи могут подтвердить!

Последнюю фразу Кузнецов почти выкрикнул, в его голосе засквозили истерические нотки.

— Дача далеко?

— Два часа езды на автомобиле. Это если пробки отсутствуют.

Гаранин велел ознакомиться с протоколом и его подписать.

— Ну что… Пока вы проходите по делу в качестве подозреваемого. Избранная мера пресечения: подписка о невыезде. Надеюсь, вы понимаете, что это значит?

— Да… Конечно.

Кузнецов поставил свою подпись, пытаясь унять дрожь в кистях рук.

— Жду вас через два дня в этом же кабинете.

Звонок в дверь резанул по нервам. Сергей Мишарин инстинктивно дернулся, но шестеро вооруженных мужчин, дежуривших в его квартире, придавали ему уверенности. Один из них приложил палец к губам. После третьего звонка в замочной скважине послышалось движение. Кто-то пытался открыть дверь оригинальным способом. Первый замок сдался через минуту, второй продержался гораздо меньше. В коридоре послышались шаги, легкий скрип дверей, вспышка, звук падающих тел. «Лежать!», «Руки за голову!»

Через полминуты двое мужчин досконально изучали трещинки в полу, проклиная себя, что ввязались в это гнилое дело.

Непрошеными гостями оказались бывшие сидельцы из числа одичавшей братвы: отставной боксер по кличке Кузов и его подельник с погонялом Никофор. Оба специализировались на мелких грабежах, а также выполняли незамысловатые заказы: выбивали долги, оказывали силовую поддержку. Прежде «мокрухи» за ними не числилось. Признательные показания рецидивистов совпали в точности. Оба рассказали, что получили заказ по телефону. Перед ними стояла задача напугать хозяйку квартиры и забрать некую видеозапись. Все прошло гладко. Девица явилась домой уже «подогретая» около часа ночи.

— Как открывали дверь? — поинтересовался Гаранин, допрашивая более разговорчивого Никифора.

— Ключом.

— Где взяли?

— Мне сбросили смс-ку: «Ключ в почтовом ящике».

— Кто сбросил, конечно, не знаешь?

— Заказчик, наверное.

— О нем также не ведаешь?

— Слушай, начальник! Кто сейчас светиться будет?

— Ясно…

Гаранин сделал еще одну запись в протоколе.

— Теперь подробней, что там происходило и в какое время вы покинули квартиру?

Никифор нахмурил и без того морщинистый лоб:

— Ну связали руки, чтобы не дергалась, прессанули малехо.

— Скотчем?

— Нуда, им. Потом, когда все выложила, развязали.

— А зачем с собой унесли?

— На всякий случай. Да мы ее даже пальцем не тронули! Просто пугнули немного. Она протрезвела от страха. В общем, отдала ноутбук и флешку.

После допроса Никифора ситуация стала проясняться. Неопытная в таких делах девушка назвала все, что знала: и номер мобильного телефона, и адрес съемной квартиры, где проживал Сергей. Получалось, что мотив убивать Ситник у криминальной парочки отсутствовал. К тому же налетчики искренне удивились, когда узнали, что после их ухода в квартире громко играла музыка.

Возвращаясь домой, Гаранин заскочил в театральную кассу и взял два билета на спектакль в любимый театр жены. После прогулки с сыном он вдруг остро осознал, что стоит у самой точки невозврата, и если не сделает шаг навстречу семье, то этой семьи у него не останется.

Как не пытался он думать о чем-то, не связанном с работой, мысли упрямо возвращались к делу Ситник.

Оставались кузнецовские отпечатки на бутылке виски, женский пальчик на музыкальном центре и загадочная дама с сапфировым украшением. Не исключено, что она и есть ключевая фигура во всей этой истории: отпечаток принадлежал именно ей.

— Итак, что у нас в сухом остатке? — рассуждал Гаранин.

Есть предполагаемый заказчик, исполнители и взломщик банкоматов. В следственном изоляторе сидели два уголовника, которые не желали брать на себя убийство. С их слов, заказ на акцию устрашения поступил анонимно по телефону. Деньги за работу им перевели на кредитку. Кто-то все время держался в тени. Надо найти эту женщину с перстнем, но как? Вся надежда на прослушку. Жена Кузнецова возвращается завтра в семь вечера. Ребята уже ждут первых результатов.

Гаранин набрал номер оперативника:

— Игорь, давай после работы где-нибудь посидим, обсудить нам надо кое-что.

Встретились в небольшом уютном кафе, расположенном в квартале от следственного управления. Разговор крутился вокруг загадочной незнакомки. Задача, поставленная следователем, требовала кропотливой работы. Гаранин знал, что опер и так завален делами, но тут — особый случай:

— Напрягись, Игорек, возьми в помощь Корнеева, я договорюсь. Главное — пробей всех знакомых жены Кузнецова, в первую очередь отработай строительную фирму, в которой она является совладельцем. Работа тонкая, надо сделать так, чтобы дамочка ни о чем не узнала. Поговори с людьми, там наверняка есть недовольные Анной Федоровной Кузнецовой. К ним — особое внимание.

— А что ключник? — поинтересовался Филиппов.

— Насчет внешности заказчицы затрудняется, все-таки больше недели прошло, зато припомнил, что в тот вечер за час до закрытия к нему действительно заходила женщина, оплатившая по срочке два дубликата ключей.

— Все теплее и теплее.

— И я об этом…

Результаты прослушки подтвердили догадки следователя. Гаранин внимательно вслушивался в голос Кузнецова. По уровню громкости и тону, которым он разговаривал с женой, становилось очевидно, насколько он взвинчен. Так ведет себя человек, готовый пойти на любые жертвы, лишь бы выбраться из критической ситуации.

Запись получилась очень четкой:

— …Аня, нам надо поговорить.

— Что-то случилось?

— Случилось.

Кузнецов рассказал все, опустив лишь одну немаловажную деталь, касающуюся скрытой веб-камеры.

Женщина молча выслушала мужа. После долгой паузы спросила:

— Что тебе инкриминируют?

— Пока что использование служебного положения, но следователь намекает на соучастие в убийстве.

Голос женщины звучал тихо, но от таких интонаций мороз пробегал по коже:

— Что ты хочешь от меня?!

— Сделай что-нибудь! Найди лучшего адвоката! Ты же вращаешься в этой среде!..

— А деньги? Как я понимаю, свои ты утерял в процессе обольщения, а у меня все в деле.

Кузнецов молчал.

— Хорошо, постараюсь вытащить тебя из этого дерьма. Но ты должен отписать на меня свою долю в фирме и квартиру в центре…

— Да ты в уме?! Это же родительская!

— Вот и не будешь водить туда своих шлюх! Впрочем, я не настаиваю, в конце концов, решать тебе. Судя по тому, как следователь поворачивает дело, светит тебе минимум десять лет строгого режима. Так что квартиру сменить придется в любом случае…

Возникла длинная пауза.

— Мы же вроде не чужие люди…

— Перестань! И так уже довольно лжи!

— Я согласен.

— Хорошо, завтра я займусь всеми формальностями… И еще, я хотела бы, чтобы ты сегодня ночевал в той квартире. Мне надо все это пережить…

Следующий короткий, но крайне интересный диалог произошел в тот же вечер, спустя три часа. Вторая запись относилась к телефонному разговору с неким абонентом.

— Лариса! Ты умница! У нас все в порядке! Прошло без потерь. Обещанное зашлю в ближайшее время. Получишь деньги и сразу сливайся, лучше в Израиль, там спокойней. Да, еще одна последняя просьба: постарайся доставить весточку нашим двум клиентам, пусть отдадут его ментам.

— Есть!

Филиппов влетел в кабинет Гаранина, как тот и просил, — без приглашения.

— Ну!

— Иветова Лариса Ивановна семьдесят третьего года рождения. Знакомая жены Кузнецова. Пять лет назад проходила в качестве свидетельницы по «клофелиновому делу», хотя запросто могла оказаться обвиняемой. В общем, там темная история… И самое главное, источник четко вспомнил перстень с сапфиром на этой Иветовой. Надо брать…

— И поскорей, а то может улизнуть за кордон. Разошли ориентировки по всем аэропортам.

— Уже…

Иветова так и не успела перебраться в Израиль с последующим оформлением вида на жительство. Ее взяли на регистрации рейса.

Наблюдая за каменным лицом подозреваемой, следователь понимал, что она не горит желанием давать показания.

«Что же, если гора не идет к Магомету…»

— Хотите, я расскажу, как все произошло?

— За послушать деньги не берут.

— Пятого июня вы встретились с Верой Ситник в ресторане «Лирика» и предложили ей скопировать компромат с компьютера Кузнецова. За это вы обещали ей деньги. Восьмого июня она принесла вам флешку все в тот же ресторан. Пока девушка ходила за дорогим шампанским, который вы оплатили, чтобы отвлечь ее внимание, вам удалось выкрасть ключи из ее сумочки, а затем отлучиться на двадцать минут под благовидным предлогом. За это время вы заказали дубликаты в торговом центре, расположенном поблизости. Кстати, мастер опознал вас по фото.

Гаранин следил за реакцией Иветовой, но той удавалось сохранять самообладание.

— В ходе вашей второй встречи вы сделали девушке еще одно выгодное предложение: заняться шантажом Кузнецова. Если тот ответит отказом заплатить за молчание, то Ситник должна была привлечь своего друга, дабы заблокировать карту Кузнецова и снять с нее деньги. Сумму на его счете вы узнали от его супруги. Все прошло в соответствии с планом, за исключением того, что парень Веры так и не смог обнулить карту. Но вы-то этого не знали.

Далее, вы отослали смс-ку двум исполнителям и сообщили подельникам номер квартиры, а также местонахождение дубликата ключей. Кстати, имя человека, который вывел вас на двух уголовников, еще предстоит выяснить. Этот некто и указал номер для связи. Что касается вашего требования изъять видеоматериалы из квартиры Ситник, то оно было оговорено заранее. В качестве бонуса вы предложили исполнителям сверх платы за труды выбить для них украденные с карты деньги. Чем они и занялись с присущим этой публике рвением. Вот только искомой суммы у Веры не оказалось.

— Вся эта чушь нелогична! К примеру, откуда мне знать о бойфренде вашей девушки? И вообще, о каких подельниках вы говорите?!

— Первую информацию вы получили от своей дочери, которая учится в том же институте, что и погибшая Ситник. Что касается подельников, то об этом позже.

На лице Иветовой промелькнул страх.

— Накануне убийства вы подкупили дворника, работающего в доме, где проживает Алексей Кузнецов. Скромный уборщик близлежащей территории проследил, как тот выбрасывал мусор, и передал вам пустую бутылку из-под виски с отпечатками пальцев Алексея. Позже вы подбросили ее на место преступления, чтобы подозрение пало на доцента вуза, в котором училась девушка. Ночью десятого июня вы дождались, пока ваши подельники выйдут из подъезда дома, где жила Вера. Девушка вас впустила, потому что до этого получила от вас некую сумму. С другой стороны, после визита двух отморозков она находилась в жутком эмоциональном состоянии и была готова принять любую помощь. И вы ее оказали. Своеобразным способом…

— Интересно…

— Дальше все просто: вы предложили Вере выпить вина, чтобы успокоить нервы, как-то умудрились подмешать в ее бокал лошадиную дозу клофелина. С этим препаратом вы знакомы не понаслышке. Убедившись, что девушка мертва, вы избавились от следов своего пребывания, затем включили музыкальный центр, чтобы привлечь внимание соседей. После чего, будучи никем не замеченной, вышли из квартиры, закрыв ее родным ключом. И все-таки один свой пальчик вы оставили на том самом пульте музыкального центра. Вы скорее любитель, чем профи…

Гаранин прервал свою речь, внимательно наблюдая за реакцией Иветовой. Наконец, женщина произнесла:

— Ну и зачем мне все это нужно?

— Деньги…. Вы получили заказ.

Иветова сделала гигантское усилие, чтобы растянуть свои губы в подобие улыбки:

— Вам остается только это доказать…

— Докажем. Но я бы вам советовал пойти на сделку со следствием. В противном случае придется несладко. Кстати, выиграл от всего этого только один человек: ваша подруга, сиречь жена Кузнецова.

Наступил момент истины. Несмотря на непростой выбор, Иветова все же сумела сохранить самообладание. Андрей вспомнил потеющего, побелевшего от страха доцента и невольно испытал к этой женщине уважение. Наконец Лариса Ивановна прервала затянувшееся молчание:

— Я подумаю…

— Не буду вас торопить. Даю день на размышление. Кстати, можно вопрос, не для протокола?

— Спрашивайте…

— Почему вы все время ходите с этим шикарным, но чересчур заметным перстнем?

— Он не снимается…

Андрей распорядился, чтобы Иветову отправили в одиночную камеру. Оформив протокол допроса, он вызвал оперативника:

— Игорек, спешу выполнить свое обещание. Грузинскую кухню любишь?

— А то!

— Тогда приглашаю в ресторан!

Сидя в зале ресторана, где пожилой гитарист честно отрабатывал свой гонорар, коллеги не говорили о работе, за исключением тоста за распутанное дело и од-ного вопроса, который прозвучал риторически. Осушив бокал с вином, Андрей произнес:

— Одного не пойму: кто же все-таки снял деньги с его карты?

— Да мало ли кто! Это уже не столь важно.

В час, когда столбик термометра приблизился к сорокаградусной отметке, пляж почти опустел. Остались только самые стойкие — любители жариться на солнце, растворять свое тело в знойном мареве, отрешаясь от всего сущего на грани сна и реальности. Миниатюрная светловолосая девушка вытянула на шезлонге гибкое загорелое тело, лишенное, как минимум, одной части купальника. Две недели Египта, затем Греция и Испания… Впервые в своей недолгой жизни Лиза взяла отпуск на все лето.

Прошло три месяца, но никакие угрызения совести ее не тревожили. Вот и сейчас, когда девушка в который раз прокрутила события того вечера, то ощутила лишь удовлетворение от того, как ловко тогда кинула того хама из ресторана.

Она вспомнила все: свою робкую улыбку, букетик цветов, которые попросила купить для рыжеволосой красавицы, его пронзительные злые глаза и мерзкое высокомерие. Обиднее всего, что он все же купил этот букетик, словно бросил нищенке медный пятак. Потом грубый охранник выпроводил ее на улицу, потом этот мужик выскочил из ресторана и поспешил в магазин напротив. Лиза зашла следом, чтобы перекусить. Бросила взгляд через спину и отчетливо увидела все четыре цифры, который тот с остервенением вдавливал в клавиатуру…

Дальше все как во сне. Пустой банкомат, карточка в приемнике и цифра на дисплее: пятьсот пятьдесят тысяч. Пришлось опустошить два банкомата, но Лиза почувствовала себя отомщенной.

Лежа под палящим солнцем, она вдруг подумала: «Интересно, как там поживает та рыжеволосая девушка, что сидела рядом с этим стариканом. Наверное, бросила его после того вечера».

 

Наталья Корсакова

Шесть зеленых слетев

Близнецы умудрились подраться в автокреслах, хотя между ними сидела гувернантка. Людмиле пришлось разнимать, давя авторитетом, жестокими угрозами лишить десерта и подкупом в виде засахаренных яблок. Мальчики, поломавшись, милостиво приняли подкуп и дружно зачавкали, отложив боевые действия.

Аделаида, единственная гувернантка, которая выдержала напор фантазии близнецов, тридцатипятилетняя крайне хладнокровная женщина с затейливой фамилией Вайлави, любила детей и имела ангельское терпение. Единственной ложкой дегтя была ее манера одеваться. Аделаида была фанатом готов. Первое время ее траурный облик, черные губы и обилие металлических украшений немного нервировали Людмилу, но потом все как-то само собой стало естественным и привычным.

Убедившись, что на заднем сиденье воцарилось затишье, Людмила покосилась на мужа. Модест, почувствовав взгляд, чуть скривил в улыбке тонкие язвительные губы и торопливо-небрежным жестом похлопал ее по колену. Мол, держись, мать, если что, я рядом. И тут же убрал руку, сосредоточившись на дороге. У него был пунктик по поводу безопасности.

Людмила посмотрела в зеркальце, освежила блеском губы, взъерошила локоны. Она всегда немного волновалась перед встречей с дедом. В последнее время они виделись все реже. Сказывалось то, что дед переехал за город, а у нее хлопотливой чередой шли выставки в картинной галерее, отнимавшие все свободное время. Хорошо хоть на новогодние каникулы ей удалось вырваться.

— Приехали, — известил Модест и обернулся к ней. Его лицо сияло удовольствием, как у выучившего урок ученика, — Дорогая, ты выглядишь великолепно.

Людмила привычно улыбнулась. Но не надоевшему комплименту, а радостному мальчишечьему восторгу в его глазах. Когда-то это чувство, которое она по невнимательности отнесла к своей персоне, заставило ее сказать то сентиментальное «да», закончившееся маршем Мендельсона. А Модест всего лишь увлекся в тот момент собирательством (так он называл коллекционирование картин), и долгие экскурсии по галерее радовали его, как ребенка. Когда же его интерес к картинам угас, она убедила себя в том, что никогда не была источником его страсти. Людмила была готова порвать эту иллюзию отношений, но появились близнецы, и она оставила все как есть. И хрупкий мир ее семьи обрел прочность выброшенного на берег корабля.

Муж вышел из автомобиля. Разминаясь, повел плечами, кому-то помахал рукой и большими, стремительными шагами направился к дому. Людмила обернулась к детям:

— Слушай мою команду, бойцы. Сейчас Аделаида вас отстегнет, и мы пойдем в дом. Идем тихо и без штурма. Команда ясна?

Близнецы переглянулись и дружно кивнули. Лица у них были очень сосредоточенными.

— Людмила Ивановна, — гувернантка оценивающе оглядела близнецов, — Вчера на елке было пятнадцать хлопушек. А когда мы уезжали, их осталось пять. Что будем делать?

Близнецы усиленно разглядывали пейзаж, старательно делая вид, что обсуждение хлопушек их не касается. Людмила усмехнулась. Мальчики явно подготовились к поездке. Не к месту припомнилось тщательно накрашенное лицо Светланы Игоревны, так старательно пытавшейся заменить ей мать, но так и оставшейся мачехой. Ее театрально вздернутые брови и тонкие пальцы, прижатые к вискам, так настойчиво напоминавшие всем вокруг, как тяжело ей переносить здоровое времяпровождение двух восьмилетних мальчиков.

— Итак, бойцы. Выношу благодарность за подготовку к встрече, — бодро начала Людмила. Близнецы недоверчиво переглянулись и с опаской уставились на нее. — Прошу обязательно поприветствовать Светлану Игоревну. Как только увидите ее, скажите: «Здравствуй, бабушка». Все понятно?

Близнецы радостно засопели и закивали. Аделаида прыснула в ладошку, но тут же сделала серьезное лицо.

Видимо, ей тоже не нравилась эта холеная, высокомерная женщина, которая терпеть не могла, когда ее называли бабушкой.

— Хлопушки изымать будем?

— Даже не знаю, — Людмила задумчиво посмотрела на оттопыренные карманы курток у близнецов, — Что скажете, бойцы?

— Ну, мам, — Сашка торопливо сунул кулаки в карманы, — Новый год же скоро.

— Сегодня только тридцатое декабря, — уточнила Людмила, — Может, оставим на праздник?

— Мы уже поделили, — осторожно добавил Пашка, — На все каникулы хватит.

— Ладно, — решилась она, — Отстегивай, Дэла.

Близнецы еще в первый день знакомства сократили имя гувернантки до емкого «Дэлка», но Аделаида не обижалась и откликалась на все производные своего имени. После нескольких попыток заставить близнецов более уважительно именовать свою гувернантку Людмила бросила эту затею и сама быстро привыкла укорачивать это имя.

Когда близнецы, освобожденные из автокресел, с радостным гиком помчались к дому, Аделаида покачала головой:

— Ой, что сейчас будет.

— А это мы сейчас увидим, — рассмеялась Людмила, — Идем.

Они чинно вошли в гостиную. Картина разрушений от тайфуна под названием «приветствие близнецов» была живописной. Посреди комнаты неподвижно стояла Светлана Игоревна, щедро обсыпанная с головы до пят блестками из хлопушек. На ее высокой, замысловато-величественной прическе из обесцвеченных волос висел клок синего серпантина, трагично оттеняя глубокое потрясение, отразившееся на ее лице.

В кресле у стола сидел отец, отряхиваясь от конфетти, но, судя по довольному виду, который он пытался замаскировать под хмуро сведенными бровями, от бурного нашествия близнецов он был в восторге.

Какой-то незнакомый парень, тоже осчастливленный блестками из хлопушек, сидел в углу, под торшером и с интересом смотрел на Людмилу. Она отметила его приличный костюм и безукоризненно подобранный галстук.

— Привет, пап. Здравствуй, Светлана.

— Привет, солнышко, — отозвался отец, расплываясь в довольной улыбке, — А мы уже заждались.

— Людмила, — Светлана Игоревна откашлялась, — мне бы хотелось…

— На штурм! За мной! — Звонкий девичий голос донесся из соседней комнаты, — Готовь оружие!

Захлопали хлопушки, и раздался смеющийся голос домработницы Верочки:

— А вот я вас сейчас полотенцем.

Шум усилился, и близнецы во главе с Дарьей, тринадцатилетней крестницей деда, живущей по соседству, ворвались в гостиную. Светлана Игоревна вздрогнула и торопливо укрылась за креслом мужа.

Близнецы уже что-то жевали, и поэтому воинственный клич получился невнятным.

— Теть Люд, здрасти, — разгоряченно дыша, выкрикнула Дарья, — Мы тут немного размялись.

— Здравствуй, Даша, — улыбнулась Людмила. — Дед дома?

— Ага. Разговаривает с хмурым дядькой.

— С кем?

— Какой-то там сослуживец. — Дарья встряхнула головой, сбрасывая запутавшиеся в волосах конфетти, — Бывший. Они уже поругались. Теперь вот вроде помирились уже.

— Деточка, нехорошо подслушивать, — нервно заметила Светлана Игоревна, косясь на близнецов и выдерживая дистанцию.

— А я и не подслушивала, — возмущенно насупилась Дарья, — Этот бывший так кричал, что в коридоре было слышно.

Близнецы притихли, о чем-то совещаясь, но Аделаида уже спешила к ним, готовая пресечь дальнейшее развитие боевых действий.

— А вот и мы, — На лестнице появился дед в сопровождении пожилого мужчины, утиравшего красное лицо большим платком. Вдвоем они смотрелись потешно: долговязая и худая фигура деда контрастировала с низеньким и полным обликом незнакомца.

— Мальчики! А я вас и не приметил. Уж не приболели ли?

И распростер в стороны руки, принимая на себя бурный энтузиазм правнуков. Близнецы повисли на нем, и дед осторожно начал спускаться вниз, отстранив подбежавшую было Аделаиду, охваченную горячим намерением отцепить мальчишек.

— Знакомьтесь. — Дед обернулся к своему спутнику: — Федор Кузьмин. То есть Федор Олегович. Мой давний знакомый, бывший сослуживец и просто хороший человек.

Толстячок неловко поклонился и покраснел еще больше.

— Очень рад.

Близнецы отлепились от деда и радостно пальнули из хлопушек. Федор Олегович вздрогнул и криво заулыбался. А дед, подхватив его под руку, повел по комнате, знакомя со всеми. Когда он подошел к незнакомцу у торшера, Людмила прислушалась, но не смогла ничего разобрать из-за очередной пальбы близнецов.

Она села на диван и только сейчас заметила в противоположном его углу худенькую старушку. Аккуратная серая кофточка, белая блуза под горло, темно-серая юбка, туфли на низком каблуке. Все было незамысловатым, но в то же время таким домашним и уютным. Людмила кивнула ей, и та смущенно залучилась робкой улыбкой.

— Вот, — Дед подтащил сослуживца к дивану, — Моя внучка Людмила. А это Маргарита Сергеевна.

Старушка протянула руку и зарделась, когда Федор Олегович молодцевато ткнулся губами в ее запястье.

— Ну что вы. — Она выдернула руку, — Не надо.

Дед усадил сослуживца рядом с ней, отчего Маргарита Сергеевна легонько вздрогнула и чуть отодвинулась в сторону. Федор Олегович обиженно поджал губы, но старушка уже виновато тянула к нему сухонькие, тонкие ладони, чтобы загладить невольный порыв.

— Пора обедать, — крикнула из кухни Верочка.

— Ура-а-а! — закричали близнецы и помчались в столовую.

Вопреки ожиданиям обед обошелся без перевернутых тарелок. Видимо, мальчики очень проголодались. Людмила, сидевшая напротив близнецов, зорко присматривала за ними, временами делая строгое лицо и сурово обрывая все попытки устроить сражение на куриных косточках.

— Идем, есть разговор, — шепнул дед Людмиле после обеда, когда все разбрелись по угловым диванам гостиной.

Близнецы, заметив перемещение двух ключевых фигур по лестнице, сноровисто просочились в кабинет и устроили шумное приветствие, расстреляв еще две хлопушки. Дед изобразил смертельно раненного и рухнул на пол. Отпраздновать победу над телом поверженного близнецам не дала Аделаида. Она изящно выволокла довольных победителей, привычно ухватив обоих за лямки комбинезонов.

— Мальчишки… — улыбнулась Людмила и села в большое гостевое кресло у письменного стола. — Что ты хотел сказать?

— Вот, — Он вытащил из ящика зеленую папку и положил на стол.

— Что это? — Она раскрыла папку и невольно поежилась, увидев надпись: «Завещание».

— Небесная канцелярия требует. — Он неопределенно пожал плечами, словно речь шла о просроченной квитанции.

— Дед, — насторожилась Людмила, — мы же договорились. Только правду.

— Да, — согласно кивнул он и отвел взгляд, — Я болен, родная.

— Но как же так? — Она вдруг поразилась тому, как он постарел за те последние полгода, что они не виделись. — А врачи? Есть же клиники…

— Поздно, родная. Медицина здесь бессильна.

Она беспомощно уставилась на папку, выхватив сквозь полупрозрачную обложку строчку: «…завещаю все имущество моей внучке Людмиле…» — и разрыдалась. Жизнь без деда представилась ей уродливой и пустой. Он подошел, присел на подлокотник, привлек к себе и погладил по голове, как делал всегда, добрым волшебником разгоняя все детские горести.

— Не хочу, — прошептала она, уцепившись за пуговицу его пиджака. — Не хочу!

— Успокойся, родная.

— Ты давно узнал? Почему ничего не сказал? Я бы приехала, я бы…

— Тише, девочка моя. У тебя растут замечательные мальчуганы. Тебе нужно думать о них. Слышишь? А мне же ничем помочь нельзя. И точка. Не будем об этом.

Он вернулся за письменный стол и принялся искать что-то в бумагах. Людмила торопливо утерла слезы и растянула дрожащие губы в улыбке. Дед одобрительно кивнул:

— О деле. Я все отписал тебе. Почему тебе, а не сыну? К сожалению, вынужден признать, что Иван не сможет распорядиться имуществом во благо семьи. Из вас двоих только у тебя светлая голова. Возьми папку, почитай на досуге. Это копии документов, оригиналы у нотариуса.

— Хорошо, дедушка.

— Ну все, иди, — Он устало откинулся на спинку кресла, словно этот разговор отнял у него много сил. — Мне еще нужно кое с кем поговорить.

Людмила послушно вышла, стискивая в руках папку. В коридоре она чуть не столкнулась с тем незнакомцем, что сидел под лампой. На мгновение ей показалось, что он подслушивал. Но это, конечно же, показалось.

— Простите, — он обаятельно и белозубо улыбнулся. — Замечтался и не заметил вас.

— А вы, собственно, кто? — нахмурилась Людмила.

— Вот. — Незнакомец поспешно вытащил из кармана визитку. — Частный детектив. Меня нанял ваш дедушка.

— Захар Юрьевич Шанс, — прочитала Людмила вслух, — Где-то я уже слышала такую фамилию.

— Очень может быть. Обо мне иногда пишут в газетах. — Он довольно приосанился.

— И зачем дедушка вас нанял?

— Я должен был разыскать одного человека. — Взгляд у него был внимательный и в то же время ободряющий, как у психотерапевта. — Это Маргарита Сергеевна. Вы ее видели.

— А, это та милая старушка, — пробормотала Людмила, вспоминая уютную фигуру в углу дивана.

— Совершенно верно, — кивнул он и снова улыбнулся, на этот раз радостно и щедро.

— Я пойду. — Она отвела взгляд, пугаясь этой щедрости. — Мне нужно прочитать документы.

— Рад был с вами познакомиться, Людмила, — сказал он и отошел в сторону, уступая дорогу.

Она торопливо закрыла за собой дверь своей комнаты и уселась на кровать. Нерешительно повертела папку. Читать не хотелось. Она положила ее на прикроватную тумбочку и зябко закуталась в плед. Слезы потекли без всякого на то разрешения. Людмила сердито размазывала их по щекам, приказывая немедленно пересохнуть, но те не слушались. За окном повалил густой снег. Огромные, мохнатые хлопья разом заполонили все пространство. Она засмотрелась на это великолепие и незаметно для себя уснула.

Ее разбудило осторожное прикосновение к плечу.

— Людасик, — с чувством, очень похожим на нежность, произнес Модест. Она поморщилась, потому что терпеть не могла, когда он коверкал ее имя, — Проснись. Тут случилось…

— Что? — Она рывком села, за мгновение представив многочисленные беды, свалившиеся на близнецов, — Мальчики?

— Нет, с ними все в порядке. Мы не можем открыть кабинет Семена Петровича.

— А зачем вы хотите вломиться в кабинет деда? — нахмурилась Людмила.

— Видишь ли, — Модест замялся, — кабинет закрыт изнутри, а Семен Петрович не отвечает.

— У Верочки должен быть запасной ключ! — крикнула она, выскакивая в коридор. Там, у двери кабинета, уже стояли отец и Верочка. Людмила бросилась к ним. — Ну что же вы? Открывайте.

— Не могу, — Отец растерянно обернулся к ней. — С той стороны ключ в замке.

— Давайте сломаем дверь, — предложил Модест.

— Не надо. — Людмила вспомнила про отобранную у близнецов универсальную открывашку в виде узкой металлической пластины. Сунула руку в карман. Точно, эта штука так и лежит там со вчерашнего дня. — Я попробую вытолкнуть его из замочной скважины.

Она опустилась на колени и просунула пластинку в широкую замочную скважину, стараясь протолкнуть ключ вперед. Модест взволнованно засопел за плечом.

— Где дети? — спросила, не оборачиваясь.

— Аделаида устроила показ мультиков в домашнем кинотеатре. И близнецы, и Даша — все там, — поспешно доложил он, довольный, что хоть чем-то пригодился.

Ключ был массивным, с двумя бородками. Как и сам замок, он был скорее декоративным украшением, но дед любил такие штучки, стилизованные под старину. Наконец ей удалось выровнять и вытолкнуть его из замочной скважины.

— Готово. — Она поднялась.

Отец молча протянул ей запасной ключ. Она открыла дверь и заторопилась к письменному столу. Сзади кто-то придушенно вскрикнул, зашептались голоса. Людмила замерла. Дедушка сидел за столом, откинувшись на спинку кресла, неподвижный, с уродливым алым пятном на белоснежной рубашке.

— Семен Петрович, я… — раздался из коридора голос Захара, — Что случилось?

Людмила в смятении оглянулась, ловя его спокойный и ясный взгляд.

— Дедушка…

Захар бегло оглядел комнату, приблизился к деду, коснулся шеи.

— Всем нужно выйти, — сказал он, — Это место преступления, мы можем уничтожить улики.

— Да-да, — засуетился Модест и ухватил Людмилу за локоть. — Людасик, нам здесь не место.

— Документы. — Людмила растерянно потянулась к зеленой папке, — Как они здесь оказались?

— Людмила, ничего не трогайте, — предостерег Захар.

— Но эту папку дал мне дедушка, и она была у меня в комнате.

— Людасик, ну разве это важно сейчас? — пробормотал Модест, — Во всем разберется полиция.

— И слоники, — Людмила указала на шесть бледнозеленых нефритовых фигурок у перекидного календаря, — Они…

— Людасик, пойдем же, — Модест потащил ее к выходу, — Я понимаю, это слишком большое потрясение.

Людмила слабо отмахнулась, но позволила вывести себя из кабинета. В коридоре, уцепившись одной рукой за перила, словно боясь упасть, стоял отец и говорил с кем-то по сотовому. Верочка вдруг кинулась к Людмиле, обняла и, прижавшись головой к ее груди, заплакала.

— Бедная моя, крепись!

— Спасибо, — Людмила нерешительно погладила ее по плечу.

— Людочка, как такое можно? — прорыдала домработница. — Что же это такое? Прямо в сердце.

— Но зачем? — прошептала Людмила.

— Вот и я говорю, — Верочка отстранилась и смотрела на нее затуманенными, мокрыми глазами, — Его же все любили. Он был ангел, а не человек.

— Нужно вызвать полицию, — медленно, словно преодолевая встречный поток воды, сказала Людмила. Простые слова давались с трудом и казались нелепыми.

— Я вызвал. — Отец с недоумением смотрел на свой сотовый. — Только из-за снегопада они не скоро доберутся до поселка.

— Давайте спустимся в столовую, — предложил Захар, закрывая дверь кабинета на ключ. — Нужно кое-что обсудить.

— С чего это вы тут начали командовать? — Модест сердито обернулся к нему.

— Я считаю, что убийца находится в доме, — терпеливо, как ребенку, пояснил Захар.

— Вот как? — усмехнулся Модест, — И на чем основано это убеждение?

— Снегопад закончился примерно в четыре часа, а именно тогда я видел Семена Петровича в последний раз. Недавно я выходил на крыльцо, снег у дома не тронут. Выводы делайте сами.

— А может, убийца выскочил из окна с другой стороны дома? — буркнул Модест, — И вообще, хватит строить из себя Шерлока Холмса.

— Из столовой мы можем все увидеть, — сказал Захар, — В окнах оттуда открывается великолепный обзор на задний двор.

— Хорошо, давайте посмотрим, — кивнул отец.

Все спустились вниз. Захар подошел к французским окнам столовой.

— Как я и предполагал, следов нет.

— Бред какой-то, — фыркнул Модест, усаживаясь за стол. — Вы хотите сказать, что убийца — кто-то из нас?

— Я сказал, что убийца находится в доме, — улыбчиво поправил Захар.

— А, — отмахнулся Модест, — один черт.

Людмила села рядом с мужем. За окнами царил белый цвет, в его приглушенном сиянии была особая торжественность и чистота.

— И кто это, на ваш взгляд? — спросил отец и тоже сел за стол.

— Не знаю, — сказал Захар.

— Так узнайте! — срываясь на фальцет, крикнул отец. — Вы единственный из нас, кто хоть что-то в этом понимает.

— Вы предлагаете мне провести расследование до приезда полиции?

— Я предлагаю вам найти убийцу. В доме дети, и я бы не хотел…

Он умолк и мучительно нахмурился. Людмила потянулась к отцу через стол и взяла его руку в ладони, погладила. Тот благодарно пожал ее пальцы.

— Хорошо, — кивнул Захар. — Скажите, в доме есть потайные ходы?

— Вы романов начитались, юноша? — кисло скривился Модест, — Обратите внимание на толщину стен. Это же современный проект.

— Почему вы об этом спросили? — озадаченно посмотрел на детектива отец.

— Дверь была заперта изнутри, а убийца как-то смог оттуда уйти, — ответил Захар. — На общем балконе никого не было, снег там нетронут.

— На балкон из кабинета невозможно выйти, — сказала Людмила. — Дедушка не терпел сквозняков, и дверь балкона заколотили наглухо.

— А может, это самоубийство? — предположил Модест. — И не было никакого убийцы.

— Нет, — покачал головой Захар. — Семен Петрович не смог бы сначала убить себя, а потом вытащить нож.

Модест задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Этого я не учел. А когда, по-вашему, это произошло?

— Примерно два часа назад.

— Здесь нет тайных ходов, — сказал отец. — Могу показать чертежи дома.

— Верю вам на слово, — улыбнулся Захар. — Но тогда как из комнаты ушел убийца? Не мог же он пройти сквозь стены.

— Ушел и запер дверь, — пожал плечами Модест, — Это же очевидно.

— Нет, вы забываете о ключе с той стороны, — покачал головой Захар. Он очень эффектно смотрелся на фоне падающего за окном снега. Молодой, подтянутый, прекрасно одетый, излучающий уверенность, — Скажите, Модест Ильич, вы знали о заколоченной балконной двери?

— Нет, я слишком редко бываю в этом доме, — скривился Модест, — Меня подозреваете? А позвольте спросить, откуда вы узнали о времени убийства?

— Температура, — с удовольствием отозвался Захар. — Я коснулся его шеи, чтобы определить пульс. На ощупь кожа была ощутимо холоднее, чем воздух в комнате.

Модест брезгливо передернул плечами, но, поймав взгляд Людмилы, вдруг густо покраснел и отвел глаза.

— Давайте уточним, где кто был в примерное время убийства. — Детектив вынул из нагрудного кармана пиджака небольшой блокнот. — Иван Семенович, начнем с вас.

Отец потерянно глянул на Людмилу и пожал плечами.

— После обеда, когда моя дочь с отцом поднялись на второй этаж, Аделаида предложила посмотреть мультики. Я, мальчики, Даша и Аделаида пошли на третий этаж, в домашний кинотеатр. Я немного посидел с детьми, потом спустился в гостиную. Светлана что-то смотрела по телевизору. Федор и Маргарита разговаривали на дальнем диване. Модест читал журнал. Потом я вздремнул. Когда проснулся, в гостиной уже никого не было. Потом пришла Верочка. Она искала моего папу и сказала, что его кабинет заперт.

Я решил ей помочь. На втором этаже, в коридоре мы встретили Модеста, он присоединился к нашим поискам. Мы обошли весь дом и остановились у кабинета. Папа иногда закрывает кабинет, когда уходит, и мы подумали, что он где-то в доме. На всякий случай Верочка принесла запасной ключ, но я не смог открыть замок. Модест сходил за Людмилой… А дальше вы знаете.

— Хорошо. Теперь вы, Верочка. — Захар перевернул лист и уставился на домработницу с выражением собаки, взявшей горячий след.

— Да что говорить? — Она затеребила тряпочку, которой протирала столешницу. — Я почти все время провела на кухне. Потом приготовила чай для Семена Петровича. Он любит в это время пить чай. Но он не пришел, и я очень удивилась. За все время, что я работаю тут, он ни разу не пропустил чаепитие. Я поднялась к нему, но дверь была закрыта. Я вернулась на кухню. А потом мы с Иваном Семеновичем стали его искать. Вот и все.

Ее глаза наполнились слезами, и она отвернулась.

— А я все это время была у себя в комнате, — сказала Людмила. — То есть после разговора с дедушкой. Потом Модест меня разбудил.

— А вы, Модест Ильич? — Детектив внимательно посмотрел на него. — Где были вы?

— Я? — Модест вскинул бровь, — Я не запоминаю так подробно свои передвижения по дому.

— Хотя бы в общих чертах, — почти ласково попросил Захар.

— После обеда я какое-то время оставался в гостиной. Читал журнал. Потом мы со Светланой обсудили пару передач, и я поднялся к себе. Но Людмила спала, и я, чтобы ее не разбудить, ушел. Посидел в кинозале, посмотрел пару мультиков. Потом решил спуститься в гостиную. На лестнице встретил Ивана Семеновича и Верочку. О дальнейшем вам уже рассказали.

Захар важно кивнул, сделал несколько пометок в блокноте и удовлетворенно откинулся на спинку стула.

— Теперь я должен рассказать, где был я, — сказал он. — После обеда я оставался в гостиной. Дети с Аделаидой и Иваном Семеновичем поднялись в кинозал. Я сходил в свою комнату на третий этаж за записной книжкой, так как собирался сделать несколько деловых звонков. Когда я поднимался, то встретил Людмилу, выходящую от Семена Петровича. Потом я спустился в гостиную. Почти сразу же подошел Семен Петрович и попросил Маргариту Сергеевну пройти с ним в кабинет. Примерно минут через двадцать она вернулась. Я вышел на крыльцо. Заметил, что сторож принялся расчищать снег у ворот. Потом я поднялся к себе в комнату, почитал книгу. Затем решил зайти к Семену Петровичу, чтобы сообщить, что уезжаю. Зашел в кабинет и увидел вас.

— Значит, любой из нас мог убить, — прошептала Людмила.

— Людасик, ну что ты говоришь! — Лицо Модеста страдальчески передернулось. — Ну почему обязательно это сделали мы?

— Время убийства определено очень приблизительно, — заметил Захар, — Возможно, что я ошибся.

— Это ничего не меняет, — пробормотала Людмила, — хотя… слоники стояли…

— Я должен поговорить с гостями, — сложил блокнот Захар. — Людмила, а вы не поможете? Как вы посмотрите на то, чтобы поговорить с гувернанткой и Светланой Игоревной?

— Да, конечно, — Людмила поднялась, ловя недовольную гримасу Модеста. Видимо, ему не по душе была деловитость Захара.

В кинозале близнецы без особого энтузиазма встретили ее появление. Вяло пискнули, стараясь избежать объятий, чтобы ничего не пропустить на экране. Там шло что-то яркое, диснеевское. Даша подвинулась на диване, приглашая сесть рядом, но Людмила жестом отказалась. Разговор с Дэлой, как и предполагалось, ничего не прояснил. Гувернантка лишь отметила, что, когда ходила в комнату мальчиков за диском, слышала, как Светлана Игоревна ругалась с дедом.

Людмила поцеловала макушки мальчиков и вышла, так и не решившись рассказать Дэле об убийстве. Спустилась на второй этаж. Дверь в комнату Светланы Игоревны была приоткрыта. Людмила вошла и удивленно замерла. На кровати были разложены увесистые фолианты, а Светлана Игоревна, неудобно скорчившись на краешке, что-то торопливо списывала из самого толстого.

— Чем это ты занимаешься? — Людмила приподняла книгу, чтобы прочитать название. — И как давно ты увлеклась юриспруденцией?

— С тех пор, милочка, как ты стала наследницей, — холодно ответила Светлана Игоревна, поправив тонкие очки на носу.

— А, так, значит, это ты взяла папку?

— Да. Ты так крепко спала, что даже не услышала, как я заходила.

— Светлана, дедушка…

— Он упрямый и глупый человек! — Светлана Игоревна в сердцах хлопнула ладонью по книге,—

Я швырнула ему в лицо эти документы, а он лишь рассмеялся. Ты ведь еще, в сущности, девчонка, и не тебе распоряжаться всем этим имуществом. Иван прекрасно справится. И если мне не удастся убедить твоего дедушку, то я опротестую его решение в суде. Он не смеет так поступать с Иваном.

— Светлана, дедушка умер.

— Что? — Светлана Игоревна в растерянности сняла очки, — И ты обвиняешь в этом меня?

— Нет. Его убили. Ножом в сердце.

Светлана Игоревна охнула и выронила очки.

— Кто это сделал?

— Не знаю, но Захар говорит, что убийца находится в доме.

Светлана Игоревна побледнела так, что Людмила даже испугалась: не переборщила ли она с подробностями.

— А полиция? — просипела Светлана Игоревна и, не осознавая, что делает, стала натягивать на себя одеяло. Книги посыпались на пол. — Они уже приехали?

— Будут с минуты на минуту. Я рекомендую тебе закрыть дверь и никуда не выходить. Ладно? А то мало ли что.

— Хорошо. — Она подбежала к двери и почти вытолкала Людмилу из комнаты, — Быстрее, я закрываю.

Людмила услышала, как дважды щелкнул замок, и усмехнулась. Хоть раз она смогла заставить эту властную женщину оставить всех в покое.

Когда она спустилась в столовую, Модест с отцом одинаково уныло посмотрели на нее, а Верочка, сидевшая у окна на табурете, лишь тяжело вздохнула, продолжая разглядывая что-то в саду.

— Как там Светлана? — вяло поинтересовался отец.

— Нормально.

— Да? — почему-то удивился он. — Я думал, она прибежит сюда.

— Я сказала ей, что в доме убийца, и она решила остаться в спальне.

Отец укоризненно качнул головой:

— Ох, Людмила. Не любишь ты ее.

— Пап, ну зачем ты вообще на ней женился?

— Люд, не начинай. Очень тебя прошу. Мне и так… — Он вздохнул и уставился в окно.

Пришел Захар, окинул всех внимательным и довольным взглядом. Выслушал коротенький доклад Людмилы и одобрительно улыбнулся.

— Ничего, мои сведения тоже скудны. Федор Олегович после обеда поднялся к себе и лег спать. Причем спал он очень крепко. Я его едва разбудил. Маргарита Сергеевна все это время вязала шарф и никуда не выходила.

— Я же говорю, не может быть тут убийцы. Это кто-то со стороны, — сказал Модест.

— Итак, давайте суммируем. — Захар сел за стол и положил перед собой блокнот. — Семен Петрович убит предположительно ножом. Орудия убийства на месте преступления не оказалось. Убийца исчез из запертой комнаты. Алиби на момент убийства ни у кого нет.

— Да зачем нам это делать? — вспылил Модест, — Не из-за наследства же. Это так пошло.

— А из-за чего была ссора с Федором? — спросил отец. — Кто-нибудь знает?

— Я могу все объяснить. — В столовую почти вбежал раскрасневшийся от быстрой ходьбы Федор Олегович. На его левой щеке ярко отпечатался шов от подушки. — И сразу скажу: я этого не делал.

— Все так говорят, — флегматично заметил Модест.

— Думайте что хотите, — сверкнул глазами в его сторону Федор Олегович. — Семен поступил со мной очень нехорошо. Все эти годы я считал, что идея о… Впрочем, вам это ни о чем не скажет. Я думал, что идея о некоем усовершенствовании пришла одновременно ко мне и к нему. А тут на днях он просит приехать и сообщает, что совершенно случайно пятьдесят лет назад прочитал набросок моей статьи и, развив идею, написал свою, которая была опубликована гораздо раньше моей. Он признался, что всю жизнь мучился тем, что отнял у меня премии и звания. Он просил у меня прощения. А я, конечно же, вспылил, наговорил ему кучу гадостей.

— И, не сумев пережить эту несправедливость, вы его убили, — подсказал Модест.

— Зачем? — искренне удивился Федор Олегович, — Я скромный пенсионер и счастлив тем, что у меня есть. А Семен всегда был нейрохирургом от Бога. Да, мне было очень неприятно узнать о статье, но это не повод для убийства. И я вообще не понимаю, зачем он сказал мне об этом?

— Он хотел уйти достойно, — тихо сказала Людмила. — Дедушка был тяжело болен.

— Вот видите, — обрадовался Федор Олегович. — Он хотел облегчить душу.

Отец растерянно посмотрел на нее.

— А мне ничего не сказал, — глухо пробормотал он.

— Если Семен Петрович решил перед смертью попросить у всех прощения, то и у Маргариты, как ее там, наверно, тоже был повод, — сказал Модест.

— Модест, прекрати, — поморщился отец. — Маргарита слабая, больная старушка. Ей это не под силу. Кстати, Захар, зачем ее разыскивал папа?

— Не знаю. От меня требовалось только найти Маргариту Сергеевну.

— Она не могла этого сделать, — тихо сказал Федор Олегович, промакивая вспотевший лоб платком, — У нее был инсульт, правая рука очень слабая. Она ее постоянно разрабатывала вязанием.

— Схожу к ней, — Людмила встала.

— Я с вами, — торопливо вскочил Захар.

— Людасик, пусть он один сходит, — умоляюще попросил Модест, — Зачем тебе эти хлопоты?

— Я не могу сидеть без дела. Ты же знаешь.

На этот раз, поднимаясь на третий этаж, Захар был говорлив и сыпал анекдотами. Людмиле подумалось, что он очень гордится этим расследованием.

— Я подожду здесь, — сказал Захар, останавливаясь у двери комнаты, — Поговорите сначала вы. Я зайду позже.

Людмила кивнула и постучала, но никто не ответил. Тогда она открыла дверь и заглянула в комнату. Маргарита Сергеевна лежала на кровати, скорчившись, подтянув колени к подбородку. На полу валялось вязание. Клубок, прокатившись через всю комнату, остановился у самой двери.

— Маргарита Сергеевна, — наклонилась над ней Людмила. — Я хочу поговорить с вами.

От старушки сильно пахло алкоголем и почему-то чесноком. Хотя, возможно, это было всего лишь растирание. Людмила коснулась ее руки и тут же отдернула.

— Захар!

Детектив быстро распахнул дверь и метнулся к старушке:

— Она умерла.

— Как-то странно все это, — прошептала Людмила, пятясь.

Захар наклонился к бутылочке на прикроватной тумбочке и осторожно понюхал.

— Кое-что проясняется. Вполне возможно, что это настойка с ядом. Во всяком случае, такой сильный чесночный запах бывает у фосфида цинка. Им крыс травят. Скорее всего, Маргарита Сергеевна покончила жизнь самоубийством.

— Какой ужас. Но зачем?

— Трудно сказать. — Он пожал плечами и принялся осматривать письменный стол у окна. — Людмила, тут записка. Почитайте.

Он взял со стола бумагу и протянул ей. Она с недоумением взяла помятый лист, вырванный из блокнота. На нем печатными буквами кривовато было написано: «Я убила Семена Петровича Сильвестрова и ухожу из этого мира».

— Я не могу в это поверить.

— У головоломки, как правило, очень простое решение.

— Идемте. И пожалуйста, — она зябко охватила себя руками, — закройте комнату на ключ.

— Хорошо.

Он тихо прикрыл дверь, словно боялся разбудить старушку, щелкнул замком и отдал Людмиле ключ. Когда они спускались вниз, он пару раз поддержал ее за локоть, и ей показалось, что от него тоже пахнет чесноком. А может, этот запах остался на предсмертной записке, которую она держала в руках?

— И как успехи? — изображая бодрость, спросил Модест, когда они вошли в столовую. — Людасик, что случилось?

— Маргарита Сергеевна призналась в убийстве, — тихо сказала Людмила.

— Как? — вскочил потрясенный Федор Олегович. — Не может быть.

— Вот тебе и божий одуванчик, — пробормотал Модест.

— Она написала записку и отравилась. — Людмила протянула отцу лист.

— Совсем? — невнятно спросил Федор Олегович. Людмила кивнула, и он ошарашенно опустился на стул, — Надо же. А мне показалось, она его простила.

— Вы о чем? — порывисто повернулась к нему Людмила. — Вы что-то знаете?

— Да почти ничего. — Федор Олегович промокнул разом вспотевший лоб, — Понимаете, мне как-то неудобно об этом говорить. Все же это не моя тайна.

— Да какая сейчас разница, милейший, — нетерпеливо мотнул головой Модест, — Ни ей, ни ему вы уже не сделаете больно.

— Ну да, ну да, — растерянно закивал Федор Олегович. — Когда Маргарита вернулась от Семена, на ней просто лица не было. Мне показалось, она вот-вот заплачет. Я попытался ее развеселить, а она вдруг рассказала про своего сына, Максима. Видите ли, Семен когда-то сделал ему очень сложную операцию и практически спас парню жизнь. Потом они долго дружили. Ездили вместе на рыбалку.

Он вздохнул. Вытащил носовой платок, зачем-то развернул его, а потом опять сложил в тугой квадрат и сунул в карман. Пальцы его заметно дрожали.

— И что же? — нетерпеливо поторопил его Модест.

— Видите ли, по дороге с рыбалки Максим сбил ребенка. Срок парню дали небольшой, но он умер в тюрьме. — Федор Олегович виновато посмотрел на Людмилу. — И вот сегодня Семен признался, что Максим не виноват в том происшествии, что он взял чужую вину на себя. Это Семен был за рулем.

— Быть этого не может. — Отец ожесточенно хлопнул ладонью по столу, — Папа никогда не был трусом. Он бы не стал избегать ответственности.

— Продолжайте, — тихо попросила Людмила.

— Я только говорю о том, что мне рассказала Маргарита, — вздохнул Федор Олегович. — Они возвращались с рыбалки. Шел дождь. Плохая видимость. А потом, когда это случилось, Максим убедил Семена сказать, что за рулем был он. Понимаете, он не хотел, чтобы такой врач перестал оперировать и помогать людям. И Семен уступил. Я думаю, он мучился из-за этого всю жизнь. Маргарите нелегко дался этот разговор, но мне показалось, что она его простила.

— А получилось, что нет, — вздохнул Модест, — Ох, грехи наши тяжкие.

— Я не верю в это, — прошептал Федор Олегович со слезами на глазах, — Она не могла.

— Почему бы и нет? — задумчиво произнес Захар, выстраивая четыре солонки попарно и до миллиметра выверяя расстояние между ними, — Она имела все основания это сделать.

— Но все равно, что-то не сходится в этой истории, — Людмила всматривалась в косые строчки на предсмертной записке. — Что-то не дает мне покоя, а что, не пойму.

— Людмила, не ломайте голову, головоломка разгадана, — Захар с удовольствием обозревал идеально выровненные ряды солонок, — Дело можно считать закрытым. Остались формальности.

— Нет, мы так и не выяснили, как она ушла из закрытой комнаты, — упрямо продолжала Людмила. — И еще слоники.

— Какие слоники? — удивился Захар. — Вы все время говорите о каких-то слониках.

— Разве вы не помните? — поразилась Людмила.

— Нет.

— Странно… — Она замолчала, растерянно уставившись на солонки.

— Людасик, с тобой все в порядке? — всполошился Модест, — Верочка, дайте воды.

— Не надо, — мотнула головой Людмила, — Все в порядке.

Но Верочка уже спешила к ней со стаканом. Пришлось пить и улыбаться.

В дверь вдруг позвонили, кажется, это приехала полиция, кто-то пошел открывать, но она уже не следила за окружающим, поглощенная неожиданной разгадкой. Столовая наполнилась людьми. А потом они разбрелись по дому, перекликаясь, заполняя его движением. Кто-то разговаривал совсем рядом, спокойно и уверенно отвечая на вопросы.

Она закрыла глаза, соединяя разрозненные кусочки событий в единую картину. Память высвечивала лица, слова, жесты, выстраивала болезненно четкие цепочки последствий. Людмила открыла глаза и поставила стакан на стол. Модест, заметив ее движение, тут же метнулся к ней, сел рядом, преданно заглядывая в глаза.

На дальнем конце обеденного стола устроился серьезный парень в форме, разложив вокруг себя бумаги, папку, сотовый. Наверно, следователь, подумала Людмила. Он еще раз оглядел заполненный бланк и придвинул его Захару:

— Подпишите.

— Я могу идти? — Захар торопливо подписал. — Я и так сильно задержался.

— Да, можете идти, — кивнул следователь.

— Стойте. — Людмила медленно встала, — Я знаю, кто убийца.

На мгновение воцарилась тишина, стихли шаги и разговоры. Казалось, весь мир замер вокруг нее. Следователь, оторвавшись от бумаг, скользнул по ее лицу цепким, задумчивым взглядом. Захар придвинулся к нему и что-то зашептал на ухо. Страж закона выслушал и крайне холодно посмотрел на детектива, отчего тот смешался и заторопился к выходу.

— Останьтесь, Захар, — попросила Людмила.

— Нет уж, увольте. Больше я не намерен слушать ваши сказки.

Он уже взялся за ручку двери, но следователь, с интересом разглядывавший Людмилу, кивнул кому-то, и перед Захаром появился широкоплечий полицейский.

— Присядьте, гражданин.

— Но я спешу. И меня уже допросили.

— Присядьте, гражданин, — повторил с той же интонацией полицейский.

Захар сердито глянул на Людмилу и сел.

— Я слушаю вас, — сказал следователь и положил перед собой диктофон.

Людмила обвела взглядом встревоженные лица родных и чуть улыбнулась Верочке.

— Я не знаю, Захар, зачем вы приехали к деду, но уверена, что он не поручал вам найти Маргариту Сергеевну.

— Людмила, давайте покороче. Я спешу, — буркнул Захар, не поднимая глаз, и забарабанил по столу пальцами.

— Ваши руки пахнут чесноком.

Он пугливо убрал руки со стола и тут же рассмеялся.

— Вы и меня уже сделали параноиком.

— Это вы убили дедушку, Захар, — спокойно сказала Людмила. — И Маргариту Сергеевну тоже.

Федор Олегович тихо охнул.

— Да говорите что хотите, — отмахнулся детектив, — Только покороче.

— Может быть, вы сами расскажете? Тем более у вас такая говорящая фамилия — Шанс.

— Вот это вряд ли. У меня не так развита фантазия, — усмехнулся Захар.

— Постойте, — вскочил Федор Олегович. — Шанс? Вы сказали «Шанс»?

— Да, — Людмила удивленно посмотрела на него.

— Вот где я вас видел! — Он радостно потер руки. — Я все никак не мог вспомнить. Соседка по даче, Александра Шанс. Очень милая дама. Это же ваша мама, Захар. Как же я сразу не сообразил.

— Вы ошибаетесь. У нас нет дачи, — поморщился Захар.

— Разве? — растерялся Федор Олегович, — Но… я думал… Неужели просто тезка? Такая приятная женщина. Мы разговорились, когда ее инвалидная коляска застряла на мостике, зацепившись колесом. И пока я его вытаскивал, рассказала, что в детстве ее сбила машина, и с тех пор она не может ходить. Постойте, но это же…

— Вы собираетесь рассказать биографии всех соседей? — скривился Захар. — Не мелите чепухи и не отнимайте у полиции время.

— Простите, — Федор Олегович торопливо сел, промокнул вспотевший лоб.

— У вас есть что добавить? — обратился к Людмиле следователь. Его лицо было профессионально доброжелательным, и это почему-то ее расстроило.

— Да, есть. Я теперь все поняла, Захар. Это вашу маму сбил мой дедушка. И это он вас нашел, чтобы попросить прощения у вас, у вашей мамы. Но вы не простили. Так ведь? Захотели отомстить ему за то, что он сделал вашу маму инвалидом, — Она смотрела на ухмыляющееся лицо Захара, и ей вдруг стало страшно от его совершенно непоказного спокойствия, — А потом решили свалить свое преступление на беззащитную старушку. Я даже уверена, что в ее комнате найдут нож, которым вы убили дедушку. Вы заставили Маргариту Сергеевну выпить яд и написали за нее предсмертную записку с признанием. Я еще тогда удивилась, что вы ни к чему не позволяли прикоснуться, а тут спокойно взяли записку. Вам нужно было оправдать свои отпечатки на ней.

— Какая же вы фантазерка, — Захар медленно зевнул в кулак. — Но если вы такая провидица, то объясните, как я исчез из запертой комнаты? Или я просочился сквозь стены?

— А вы не выходили из кабинета, Захар. Вы не знали, что на балкон выйти невозможно, а когда обнаружили это, было уже поздно: мы пытались открыть дверь, которую вы так предусмотрительно заперли изнутри. И вы сделали самое простое — встали у двери. А когда она открылась, то спрятались за ней, и мы вас не заметили. Потом вы шагнули на порог, изображая, что только что пришли.

— Да не был я в кабинете до убийства! Сколько раз вам это говорить?

— И ни к чему не прикасались?

— Ни к чему. Кроме вашего деда, разумеется.

— Я спросила вас о слониках и была очень удивлена, что вы их не помните. Знаете, есть такие автоматические движения, которые человек делает в минуты

задумчивости и не помнит о них. Вы выровняли слоников парами, как и эти солонки. Дедушка всегда выстраивал их друг за другом, караваном. И я уверена, на них остались ваши отпечатки.

Захар посмотрел на солонки и побледнел. И вдруг, перемахнув одним прыжком стол, бросился к Людмиле с горящим ненавистью лицом. Никто не успел среагировать — только медлительный Модест вдруг возник рядом. Захар почему-то отлетел в сторону, сшибая стулья. Два полицейских тут же бросились к нему, подняли, завели руки за спину.

Людмила ошеломленно посмотрела на Модеста.

— Боксом увлекался когда-то, — виновато сказал он, потирая кулак. — Как-то само собой получилось.

Захар что-то истерично кричал, дергаясь в руках полицейских, но ей уже было не до него. Она вдруг увидела в этом немолодом, лысеющем мужчине прежнего застенчивого юношу, так отчаянно влюбленного в нее.

— Какая же я была дура, — пробормотала она. — Ты все время был рядом, а я не замечала.

— И всегда буду. — Модест восторженно смотрел на нее. — Даже если ты этого не хочешь.

— Хочу, — и она расплакалась.

 

Наталья Рыжкова

Смертельный номер

Высокий старец не без труда преклонил колено перед пожилой дамой, похожей на фарфоровую пастушку:

— О, пожалуйста, Фиалочка, порадуйте нас выступлением!

— Артемон, ты становишься несносным! Я не в голосе.

Дама отвернулась от поклонника, обмахиваясь старинным веером. К ней наклонилась сиделка:

— Никита Андреевич что-то говорил о том, что хотел бы исполнить дуэт… С вами, разумеется, Виолетта Антоновна.

Дама заметно оживилась:

— Правда? Что ж, пожалуй, соглашусь. Музыкальный журфикс придаст нашей старческой немощи некоторую элегантность.

Она оглядела большую гостиную пансионата для деятелей искусства, будто приветствуя зрителей, и повернулась к престарелому джентльмену:

— Артемон, я желаю шампанского!

— Дорогая, ваше слово для меня закон! — Артемон достал из кармана замшевого пиджака мобильник и отошел к окну, нажимая на кнопки.

Невысокая, но крепкая сиделка проводила его насмешливым взглядом.

— Мариночка, а где Никита Андреевич? — тихо спросила у нее Виолетта.

— Они с Ларисой Арамовной только что вернулись из города — их приглашали на дипломный концерт выпускников колледжа искусств.

Виолетта обиженно поджала губы:

— Интересно, а почему только их? Других заслуженных артистов не нашли?

Марина опустила глаза и расправила складки форменного платья — настолько строгого, что на нем даже карманов не предполагалось.

— Это господин Кутик распорядился, на его машине они и ездили. И с папочкой, уж конечно, не посоветовался, — Сиделка повела бровкой в сторону джентльмена, которого Виолетта небрежно называла Артемоном.

— Ах, понятно, я — заложница непростых отношений между великовозрастным дитятей и его престарелым отцом. Я в тюрьме, я — заключенная! — Виолетта артистично заломила тонкие руки.

Марина усмехнулась:

— Ну вы скажете, Виолетта Антоновна! От такой тюрьмы полстраны бы не отказалось. И выбор у вас есть: можете дома жить или здесь на полном пансионе. А можете и замуж за Леонида Николаевича выйти…

Из-за плеча пациентки сиделка бросила хитрый взгляд на Артемона, спорящего с кем-то по мобильному.

Виолетта передернула плечами:

— Нет, уж лучше здесь. Раз я не вышла за него тридцать лет назад, то…

— И верно, Виолетта Антоновна. У Леонида Николаевича до сих пор ветер в голове гуляет, как мальчишка, ей-богу! С Никитой Андреевичем никакого сравнения.

— С Никитой любому трудно соперничать. А на Артемона ты взъелась из-за его розыгрышей. Как он тебя тогда — на Новый год!

Виолетта расхохоталась совсем по-девчоночьи, а Марина покраснела и процедила:

— Оно конечно, можно шутить, пока есть на что жить. А вот надоест господину Кутику содержать никчемного папашу — того и гляди, тот опозорит перед прессой. И запихнут Леонида Николаевича в какое-нибудь заведение закрытого типа…

Виолетта вдруг заерзала в кресле и раскапризничалась:

— Не стану сегодня принимать лекарства, желаю упиться шампанским, и пропади все пропадом! Арте-мон!

Она решительным жестом пресекла попытку сиделки возразить.

— Да, моя несравненная! — подскочил к даме сердца Кутик-старший.

— Шампанское будет?

— Непременно, водитель везет нам целый ящик. Я приказал. Поставил, так сказать, на место сыночка.

Он схватил руку Виолетты и приложился к ней губами.

— Я заслужил мою любимую арию? — просюсюкал престарелый кавалер и с чувством провыл:

— «Ча-астичка черта в нас, в сиянье наших глаз…»

— О, боже! Леонид, изволь немедленно прекратить! — Певица прикрыла глаза ладонью.

Тот покорно замолчал — если звезда назвала его по имени, а не привычным «пуделиным» прозвищем, то она действительно была недовольна.

В гостиную спускались постояльцы пансионата, среди которых были известные в прошлом артисты, музыканты, танцовщики. Заведение содержалось отчасти на их собственные средства, отчасти — на деньги меценатов и филантропов. Самым значительным из них был олигарх Кутик.

Его почтенный отец в пансионате не жил, но проводил здесь почти все время. Много лет назад он вел на телевидении передачи об искусстве и вращался в богемных кругах. Когда-то его представили солистке оперетты Виолетте Нежиной. Вероятно, ее неприступность и стала причиной того обожания, которое Ку-тик-старший изливал на артистку последние десятилетия.

Ходили слухи, что олигарх не одобрял пребывание отца в пансионате в качестве задержавшегося «гостя», но источники, близкие к семейству Кутик, от комментариев уклонялись.

В гостиной стало шумно, и Виолетта призвала своего «ангела-хранителя».

— Мариночка, я должна привести себя в порядок, чтобы все было по высшему разряду.

— Вы всегда великолепны, моя королева!

Артемон хотел проводить даму сердца в ее апартаменты, но его отвлекли другие обитатели пансионата. В гостиную вошла пожилая пара.

Крупный, с широкими плечами, атлетически сложенный мужчина с седой гривой глубоким басом приветствовал собравшихся. Его сопровождала женщина, такая величавая и яркая, какой могла бы быть Клеопатра, доживи она до преклонных лет.

— Лариса Арамовна! — подскочил к ней Артемон. — Как вам понравилось младое племя? Свежая кровь в искусстве, да?

— Есть талантливые ребята. Но, как вы понимаете, меня интересовали в основном пианисты. О вокалистах спрашивайте у Никитушки.

Она не сказала ничего особенного, не насмехалась над Артемоном, как Виолетта, но почему-то бывший телеведущий, не боявшийся ничего и никого, под ее взглядом занервничал.

— Конечно, вы знаете, что мы тут задумали музыкальный вечер? — спросил Артемон льстиво и, немного помолчав, добавил: — Мне удалось уговорить Виолетту спеть сегодня… Полагаю, вы не откажетесь аккомпанировать?

Лариса Арамовна нахмурилась и повела полными плечами:

— Надо было заранее оговорить это со мной. А так вы просто ставите меня перед фактом.

— Что такое, дорогая?

Сочный бас спутника Ларисы Арамовны заглушил робкие протесты Артемона.

— Ты же собирался сегодня вечером выступать. А теперь выясняется, что Виолетта тоже осчастливит общество своими трелями. И Леонид не сомневается, что музыкальное сопровождение я ей обеспечу! — Она понизила голос, но скрыть раздражение ей не удалось: — Никита, мне трудно с ней в одном помещении находиться, не то что вместе выступать! После того, что она сделала с тобой!

— Милая Ларочка, прошло уже столько лет, что… Ах, теперь мы все в одной лодке, которая зовется старостью, и плывем в ней к нашей последней пристани. Что толку вспоминать старые обиды? — Никита Андреевич встряхнул седой гривой и ласково улыбнулся даме.

Виолетта собиралась покинуть гостиную, но, услышав последнюю фразу, быстро оглянулась:

— О, Никита, вспомним прежние времена, друг мой? Музыкальные журфиксы в доме престарелых — вот что нам теперь осталось! — проворковала певица.

С лукавой улыбкой она посмотрела на компанию старых товарищей. Лариса глубоко втянула воздух и отвернулась. Никита помедлил немного и протянул Виолетте руку, в которую та, как дар, вложила свою сухонькую ладошку.

— Прекрасно, прекрасно, — захлопал в ладоши Ар-темон, — а я побуду конферансье, если никто не возражает.

— Да пожалуйста. Только изволь переодеться. Твой костюм — такая пошлость! Думаю, у тебя заготовлен смокинг? — не сводя глаз с Никиты, приказала Виолетта.

— О да. От вас ничего не скроется! Значит, я вам небезразличен? А я-то сюрприз готовил на Восьмое марта — хотел пошутить. Как жаль, что наша Фиалка тогда простудилась, — с сожалением заквохтал Арте-мон.

— Только прошу, без обычных глупых шуточек, всем надоели твои розыгрыши. Уходи и не мельтеши. Никитка, что ты хотел бы исполнить?

Артемон побрел выполнять желание дамы сердца, чтобы не рассердить ее еще больше. Лариса тоже вышла, что-то пробормотав, но ни Виолетта, ни Никита не обратили на нее внимания — они горячо обсуждали, какие дуэты их голоса еще потянут.

Виолетта так увлеклась, что Марина почти силком увела ее переодеваться к выступлению.

Через полчаса в гостиной все было готово для домашнего музыкального вечера. Вдоль стены работники пансионата сервировали столы с легкой закуской.

Вокруг старого рояля расставили кресла, превратив часть зала в небольшую площадку. Пожилые артисты рассаживались с удобством, предвкушая не только эстетическое удовольствие, но и застолье, а также просто возможность вспомнить молодость.

Обычно Виолетта передвигалась с помощью Марины. Она никогда не признавалась, что годы дают себя знать, но охотно жаловалась на головокружения и легкую мигрень. По ее убеждению, эти недуги от природы присущи тонким художественным натурам.

Сегодня она опиралась на руку Никиты, томно вздыхая и откровенно кокетничая с ним, а Марина вежливо держалась сзади, делая вид, что собирается всего лишь насладиться концертом, а не присматривать за своей пациенткой.

Звездную пару приветствовали аплодисментами — в такие минуты годами накопленные обиды отступали на задний план перед признанием таланта и профессионализма.

Из боковой двери появилась Лариса Арамовна в концертном платье и скромно опустилась на круглый табурет, расставляя ноты на пюпитре. К Никите и Виолетте подошел Артемон. Смокинг неплохо смотрелся на его худощавой фигуре.

— О, так гораздо лучше, даже цветок в петлицу успел прикрепить! — одобрила Виолетта внешний вид поклонника.

— Рад услужить вам, дорогая!

Артемон осторожно приложил руку к сердцу. Певица близоруко прищурилась:

— Ох, как ребенок, право! Ты неровно срезал цветок — ножка оттопыривает лацкан. Вот, держи, я тут набросала порядок номеров.

— Я все поправлю. Как приятно, что вы заботитесь обо мне, дорогая!

И он гордо повернулся к публике:

— Господа, господа, мы готовы!

Постояльцы пансионата воззрились на самозваного конферансье. Задние ряды заняли сиделки и медсестры, среди которых расположилась и Марина. У многих на коленях лежали маленькие сумочки с лекарствами — в пансионате заботились о пациентах, когда-то считавшихся национальным достоянием.

— Сегодня прекрасный день, господа! Нас порадуют своим талантом замечательные исполнители: народная артистка СССР, легенда отечественной оперетты Виолетта Нежина!

Та под громкие аплодисменты раскланялась, сложив руки на груди.

— С ней в дуэте выступает народный артист СССР, солист оперных театров Никита Галанин!

Певец поклонился. Почувствовав себя в родной стихии, постояльцы пансионата как будто помолодели, забыли о болезнях.

— За роялем — заслуженный работник культуры Лариса Далоян, — Артемон простер руку в сторону аккомпаниатора.

Лариса Арамовна привстала и слегка наклонила голову. Казалось, все ее внимание было поглощено нотными листами.

Для начала Виолетта и Никита Галанин исполнили романс «Не искушай меня без нужды», чтобы распеться, потом один номер вытянул Никита, а Виолетта отдыхала. Она присела на стул рядом с Ларисой и предложила перелистывать ноты. Но пианистка так резко отказалась, заслонив телом кипу бумаг, что певица недоуменно пожала плечами и отодвинулась, как от обжигающего пламени.

Награжденный овациями Никита подошел к Ларисе, вывел ее в центр площадки и сам стал ей аплодировать. Раскрасневшаяся пианистка улыбалась и бросала на певца ласковые взгляды. Виолетта, не скрывая кислого выражения лица, отвернулась и подала почти неприметный знак Артемону. Тот прервал приятный момент, деликатно оттеснив Ларису, и объявил громко, перекрывая шум в гостиной:

— А сейчас знаменитая ария из оперетты «Фиалка Монмартра» в исполнении неподражаемой Виолетты Нежиной!

Лариса, вернувшаяся к роялю, забарабанила Кальмана, вложив в бравурную мелодию собственные чувства, а Виолетта запела «Карамболину». Даже в столь почтенном возрасте она пленяла публику, и легко можно было представить, как великолепно певица выглядела в молодости, как ее голос переливался всеми оттенками, и как задорно она выплясывала, порхая по сцене.

— «У ног твоих лежит бли-ста-тельный Париж!» — в последний раз почти продекламировала артистка и, задыхаясь, выбросила вперед руки.

Аплодисменты и крики «браво!» не смолкали долго. Но верный Артемон понял, каких усилий стоил певице номер. Он подхватил стул, вынес его на середину площадки и осторожно усадил Виолетту. Почти сразу же подбежала Марина.

— Виолетта Антонова! Вам плохо? — с тревогой спросила сиделка.

— Нет, мне хорошо, как никогда! — отрезала певица. — Артемон, шампанского! Немедленно!

— Какое шампанское, Виолетта Антоновна? Вам надо лекарство принять! — возмутилась Марина.

Она держала наготове пузырек, в котором пересыпались таблетки.

Звезда капризно надула губы:

— Не хочу! Хочу вина, хочу разгула!

Артемон поднес даме сердца бокал, почти доверху наполненный искристым напитком. Виолетта оттолкнула руку Марины с флаконом и с удовольствием отпила глоток. Она уже восстановила дыхание, потому встала, жестом приказала Артемону отодвинуть стул к роялю и уступила место Никите Галанину.

Пока певец прочищал горло, Виолетта поставила свой бокал на рояль, чуть не плеснув напиток в лицо Ларисе, и стала хлопать в ладоши, заняв такое место, чтобы закрыть пианистку от исполнителя. С другой стороны рояля, почти у самой стены сжалась Марина, не успевшая вернуться на место. Теперь ей было неудобно проходить через площадку мимо Никиты, и она замерла за Ларисой.

От души развлекшись, Виолетта предоставила возможность Никите исполнить номер.

— Старинный русский романс «Сомнения». Исполняет Никита Галанин, — объявил Артемон и встал за спинкой стула Виолетты, положив ей руки на плечи. Она погрузилась в музыку и не сбросила его рук, как обычно.

— «Уймитесь, волнения страсти, засни-и, безнадежное се-ердце…»

В такт музыке Виолетта качала головой, прикрыв глаза, пока Никита, с почти шаляпинскими нотами, не вывел:

— «Как сон неотступный и грозный, мне сни-и-тся соперник счастливый…»

Веки Виолетты дрогнули, и она перевела взгляд на Ларису, склонившуюся над роялем. Почувствовав холодный огонек, та подняла свои темные глаза от клавиш. В ее ответном взгляде смешалось множество эмоций.

— «И та-айно, и зло-о-бно кипя-ащая ревность пы-ла-ает…»

Серо-голубые глаза Виолетты и жгуче-черные Ларисы не отрывались друг от друга — ни одна из них не сдавалась. Руки пианистки машинально перебирали клавиши. Артемон заметил дамскую дуэль и занервничал. Из своего укрытия осторожно выглядывала Марина: у нее маневры почтенных постоялиц тоже вызвали беспокойство.

— «И та-айно, и зло-о-бно оружия ищет рука».

Как по команде дамы отвернулись друг от друга: Виолетта обмахивалась краем шали, улыбаясь Никите, а Лариса уставилась в ноты, хотя могла играть вслепую.

Когда замолк финальный аккорд, некоторое время стояла мертвая тишина, а потом сразу стало шумно, многие зрители вставали со своих мест, певца окружили. Виолетта тоже подошла к раскрасневшемуся Никите, воскликнув:

— Нам всем нужно выпить! Всем шампанского!

Потом оглянулась в поисках своего бокала. Марина, обойдя рояль, подхватила его и попыталась унести к столикам.

— Куда, змея?! Немедленно верни!

— Виолетта Антоновна! Вам вредно, вы лекарства не пили!

— Отдай! — крикнула певица, изящно опускаясь на стул. — Не мешай развлекаться, ладно? А то не оставлю тебе своих цацек. — Она обаятельно улыбнулась Марине.

Та вздохнула и направилась к пациентке. К ней бросился и верный Артемон, чтобы забрать шампанское у сиделки и поднести даме сердца. Он споткнулся и чуть не упал, но Марина ловко подхватила суетливого старца одной рукой под ребра, хотя рисковала уронить бокал Виолетты. Ей удалось удержать его, почти зажав между собой и Артемоном. От толчка голова Артемона откинулась назад, он нелепо взмахнул руками. Марина, укоризненно вскинув брови, взглянула на Виолетту — заметила ли та конфуз рыцаря? К счастью, в результате ее маневра никто не пострадал.

— Благодарю вас, милочка, — пробормотал немного помятый старец.

— Помогать нашим дорогим старичкам — моя работа!

Смутившись, Артемон забрал у сиделки шампанское и поднес его Виолетте. Чтобы сгладить впечатление от своей неловкости, он сразу направился к столикам, пробормотав, что за Никитой тоже надо поухаживать.

Наклонив голову, Виолетта посмотрела на напиток, который немного выдохся, но еще поигрывал пузырьками, лукаво усмехнулась Ларисе и подошла к Никите:

— Друг мой, возьми мой фужер. Я отпила глоток, а теперь ты выпей. Надеюсь, не брезгуешь? — Чуть подкрашенные брови певицы иронически приподнялись.

Никита ответил несколько натянутой улыбкой и принял бокал из рук дамы:

— Конечно, я выпью, благодарю тебя, Виола.

Он подошел к Ларисе, поставил шампанское на крышку рояля, наклонился и поцеловал руку пианистки.

Лариса с нежностью спросила:

— Как ты чувствуешь себя, Никитушка? Тебе надо следить за давлением.

— Я чувствую себя на тридцать лет моложе.

Потом он подхватил бокал и провозгласил сочным басом:

— За самую замечательную женщину, преданного друга и доброго человека! Думаю, вы все понимаете, о ком я говорю!

— Конечно, мы все понимаем, о ком речь, — со вздохом ответил Артемон, который сам собирался любезно подать Никите шампанское, но опоздал.

Откинув седую голову, певец одним глотком выпил весь напиток.

— Жизнь… — Вдруг он прижал широкую ладонь к горлу и, задыхаясь, упал на пол.

— Никита! — Лариса рухнула рядом, пытаясь схватить его за руки.

Немедленно возле певца оказались работники пансионата. Врач и медсестры оттеснили Ларису, перебрасываясь отрывочными фразами. Кто-то из постояльцев помог пианистке сесть, Виолетта пыталась прорваться к Никите, но ее с двух сторон держали Артемон и Марина.

— Пожалуйста, отойдите все, ему нужно больше воздуха, — скомандовал врач.

Он всегда дежурил в пансионате во второй половине дня.

— Что с ним? — прокричал Виолетта.

— Скорее всего, простой обморок, вероятно, гипертонический криз, — ответил врач почти машинально.

— Неужели так могло на него повлиять шампанское? — удивился кто-то. — Ведь и выпил-то всего ничего…

— Выпил залпом, а еще нагрузки, для его возраста лишние, — пожал плечами дежурный врач, глядя на монитор аппарата. — Черт, плохо дело. Надо перенести в реанимационный блок!

Возникла суета: Галанина переносили в медицинскую часть пансионата, а постояльцев разводили по их комнатам. Виолетта уходить отказалась категорически и осталась сидеть в кресле с видом королевы в изгнании. При ней, конечно, остались растерянный Артемон и обеспокоенная Марина. Лариса пыталась прорваться к Никите, но сразу вернулась в гостиную.

— Меня не пустили, — тихо сказала она и, помолчав, добавила: — Значит, все плохо.

Ей никто не ответил, только Артемон поцокал языком, выражая сочувствие, но смотрел при этом на Виолетту с каким-то отчаянием.

Приехала «скорая», кто-то топал по коридору, мелькали белые халаты медсестер. Поскольку Виолетта игнорировала все воззвания Марины к разуму, сиделка, чтобы чем-то занять себя, принялась аккуратно расставлять стулья, собирать бокалы. Тот, из которого пил Никита — одиноко стоящий на крышке рояля, — она поставила среди остальной грязной посуды.

Виолетта и Артемон молча наблюдали за ней. Лариса погрузилась в себя, но вдруг поднялась со стула и со словами:

— Больше не могу, — направилась к двери.

Как раз в этот момент в гостиную вошел дежурный врач, растерянно потиравший подбородок.

— Что? — хором спросили Виолетта и Лариса.

— Мне жаль… — покачал головой врач, — Никита Андреевич скончался. Ничего нельзя было сделать, врачи «скорой» подтверждают.

Лариса замерла, а Виолетта закричала и заплакала. Немедленно вокруг нее захлопотали Марина и Артемон, бормоча какие-то утешительные слова. В воздухе запахло нашатырным спиртом — сиделка раздавила ампулу, вылив содержимое на ватный тампон.

— Могу я его видеть? — невыразительно спросила Лариса, даже не повернувшись в сторону певицы.

Врач выдержал ее молящий взгляд и немного помялся:

— Не думаю, Лариса Арамовна. Предстоит неприятная процедура… Никита Андреевич умер… Он отравился.

Виолетта перестала всхлипывать и отвела от своего лица руку Марины.

— Чем он мог отравиться? Что за глупости?

— Увы, к сожалению, это не глупости. Через какое-то время мы будем знать точно, но даже сейчас я совершенно уверен: он умер от синильной кислоты. Простите, я должен идти.

Врач кивнул Марине, доверяя пожилых людей ее заботам, и вышел.

— Но… это невозможно, — прошептала Лариса. — Как? Он ничего не ел, только… — наконец она заметила Виолепу, — только выпил тот бокал шампанского, что ты ему дала!

Певица нахмурилась и обвела глазами гостиную, вспоминая недавние события. Вдруг она привстала с кресла, в ужасе прижав руку к горлу.

— Боже мой! Это ведь меня… Меня хотели убить! — простонала она и потеряла сознание.

Марина и Артемон перенесли Виолетту на диван и с помощью все того же нашатыря привели в себя. Сами, расстроенные и ничего не понимающие, присели рядом. Лариса демонстративно осталась в стороне.

— О чем вы говорили, Виолетта Антоновна? — спросила Марина.

— Вы же сами видели, — прошептала певица, — Никита выпил мое шампанское. Как же так? Выходит, это я убила его? — Она заплакала, прижав руки к лицу, как ребенок.

— Верно, — с нескрываемой ненавистью бросила Лариса, — ты убила Никиту, ведьма!

— Тише, тише, дорогая, — всплеснул руками Арте-мон, — вы сами не знаете, что говорите!

Лариса вскинула голову:

— Еще как знаю! Она отравила Никиту, потому что он вырвался из-под ее власти. Ему не было до нее никакого дела!

— Лариса Арамовна, не стоит бросаться словами, о которых мы все потом можем пожалеть.

— Вы сами слышали — Никита умер от синильной кислоты, значит, его не могли отравить ранее. Мы были в городе на дипломных выступлениях, там и обедали. Но ели с ним одно и то же. А здесь он ничего не успел ни выпить, ни съесть — только то проклятое шампанское!

Неожиданно Виолетта выпрямилась на диванной подушке и вытерла слезы.

— Почему это я его отравила? — язвительно спросила она. — А вдруг это ты подсыпала что-то в бокал?

— С какой стати? У меня не было причин убивать Никиту!

— Ты не его, а меня хотела убить! Ты же знала, что это мой бокал. И он стоял на рояле рядом с тобой!

— Невозможно! — Лариса развела руками, — Даже если бы я и хотела тебя отравить, как я могла бы это сделать, аккомпанируя, на глазах у десятков людей? Где у меня был спрятан яд?

— В нотах! Смотрите, их целая кипа! Зачем они?! — Виолетта почти визжала. — Ты все можешь сыграть с закрытыми глазами.

Марина поспешила вмешаться:

— Я вообще не верю, что кого-то хотели убить. Здесь какая-то ошибка.

— Вот именно — ошибка! — прошипела Виолетта, неожиданно подскочив с дивана.

Довольно резво она подбежала к роялю и стала рыться в нотах, расшвыривая их вокруг. Лариса наблюдала за ней, явно не собираясь ее останавливать.

— Ты хотя бы знаешь, что ищешь?

— Знаю! — В сторону дивана полетел потрепанный альбом и упал к ногам Марины, — Какой-нибудь пузырек, баночку, шприц, в конце концов!

Виолетта расправлялась с нотами, как с врагами.

— Вам вредно так волноваться! — строго напомнила ей Марина, — Так и до приступа недалеко.

— Напугала! Меня убить хотят, а ты…

— А Никиту — убили! — повысила голос Лариса. — Ты-то живехонька. Убедилась, что у меня нет никакого яда?

— Не совсем. Может, ты спрятала его в… декольте!

Виолетта, прищурив глаза, пошла на Ларису. Та расправила плечи:

— Обыскивать будешь?

— Почему бы нет? Не хочу рисковать, раз ты цели не достигла.

Артемон осмелился выступить в роли миротворца:

— Дамы, дамы, умоляю вас! Дорогая, вам станет плохо!

Но ни одна из них не обратила внимания на его увещевания. Зато Лариса повернулась к Марине:

— Скажите ей, что я не могла ничего добавить в бокал! Вы же стояли позади меня, вы бы видели.

Сиделка молчала, водя языком по губам. Потом покачала головой:

— Вроде бы ничего такого… Но я больше смотрела на Никиту Андреевича. И на Виолетту Антоновну, конечно. Точно не скажу…

— Вот! — торжествующе выкрикнула Виолетта.

Лариса сжала руки и вздохнула с какой-то безнадежностью:

— Ты, конечно, дура и всегда была такой. Ладно, допустим, что я могла бы тебя отравить. Но Никита перед тем, как выпить твое шампанское, подошел ко мне. А я что же — спокойно ждала бы, зная, что там яд? Я бы просто опрокинула бокал! Этого даже ты отрицать не сможешь!

Плечи Виолетты поникли, в одну секунду она потеряла свой задор, пошатнулась. Марина помогла ей добрести до диванчика. Лариса, отвернувшись к стене, вытирала глаза тыльной стороной ладони.

Вдруг Артемон прижал ладонь к сердцу, как будто желал убедиться, что оно еще бьется. Марина спросила с деланым равнодушием:

— Проверяете, на каком вы свете? Хотите валидоль-чику?

— Что? Нет, благодарю, благодарю…

Артемон покосился на сиделку и обратил взор на самое приятное для него зрелище — на Виолетту. Та откинула голову на подушку и рассматривала потолок, тонкие пальцы перебирали бусины ожерелья. Марина обмахивала певицу листками нот, упавшими на диван во время обыска.

Некоторое время все молча прислушивались к доносящимся из коридора звукам. Напряженную атмосферу взорвала Лариса:

— А как насчет тебя? Ты сама могла подбросить яд в бокал! Уж кто-кто, а ты на такое способна.

— Вы не знаете, что говорите! Фиалка не могла… — возразил Артемон. — Как она бы это сделала?

— Если я могла прятать яд в нотах или на себе, почему она бы не могла? В украшениях, например. Как ты посмотришь, если я предложу тебя обыскать?

— Ты? Ты…

— Только не пытайся снова изобразить обморок, — предупредила Лариса.

Марина положила руку на плечо своей подопечной, успокаивая ее, и покачала головой:

— Простите, Лариса Арамовна, но я нахожусь при Виолетте Антоновне неотлучно и знаю все ее вещи наперечет. Невозможно, чтобы она где-то хранила яд. Да и где она могла бы его достать?

Лариса собиралась что-то возразить, но тут Артемон выскочил на середину холла и нервно передернул плечами:

— Нет-нет, конечно, Фиалочка не может быть убийцей. Вот кто добавил яд в шампанское!

Эффектным жестом он простер руку в сторону Марины. Если бы взглядом можно было убивать, то от Ар-темона уже осталась бы горстка пепла. Но он выдержал безмолвную пока бурю с видом человека, убежденного в своей правоте.

Глубоко выдохнув, сиделка старалась говорить спокойно:

— Это по принципу, если медицинский работник, то и отравить мог?

— Побойся Бога, Леонид! — вмешалась и Виолетта.

Лариса молчала, нахмурившись, переводя свои темные глаза с Марины на Артемона, взвешивая, насколько обвинение может соответствовать реалиям жизни.

— Нет, даже интересно послушать, зачем мне понадобилось убивать Никиту Андреевича? — усмехнулась Марина.

— А не его ты хотела убить, а… Страшно сказать — Фиалочку! — проблеял Артемон.

— Ох, а я-то думала, вы сейчас что-то умное скажете! Я сиделка — и собираюсь убить свою пациентку! Конечно, так и принято поступать. Очень трудно заподозрить сиделку. Может, вы не в курсе, Леонид Николаевич, но мне платят за то, что я ухаживаю за Виолеттой Антоновной. И платят неплохо. Спросите хотя бы своего сына… Если посмеете.

Намек на нелады с собственным отпрыском Артемон воспринял болезненно. Перед постояльцами пансионата ему удавалось создать впечатление, что богатый сын ходит у него по струнке, но сиделка Виолетты не могла не быть в курсе разногласий в семье Кутик. Артемон не остался в долгу:

— Думаешь, я не знаю, что Фиалочка отписала тебе свои украшения? А среди них имеются достойные экземпляры.

— И что? Я решила получить их как можно раньше?

— А вдруг бы Фиалочка передумала? Ты подстраховалась… Хотела подстраховаться!

Виолетта выпрямилась на диване:

— Мариночка, ты могла бы…

— Как вы можете так думать! — возмутилась сиделка. — Я нахожусь при вас четвертый год! Как и когда я бы добавила синильную кислоту в шампанское? Именно сегодня — другого времени не нашла, да?

— Не знаю, не знаю, но… Подожди, а ведь именно ты убрала бокал куда-то. Где он?

— Кажется, отнесла его на стол с грязной посудой, но я не думала, что это имеет какое-то значение, — пожала плечами Марина.

— Ага! Да-да, бокальчик убрала, как теперь его найти среди других? Следы заметала? — Артемон не скрывал торжества.

Со слезами на глазах Марина бросилась к двери, но дорогу ей загородила Лариса:

— Нет, отсюда никто не выйдет, пока мы не выясним, что произошло. До сих пор ни у кого из нас не было возможности избавиться от… Не знаю, от чего-либо, что связано со смертью Никиты. Надо разобраться, понять…

— Лариса Арамовна! Вы тоже думаете, что я могла? — задохнулась от возмущения сиделка.

— Но ведь и меня обвиняли, — ответила пианистка. — Лучше, если все мы будем в равных условиях. Вы могли добавить яд, как и я, как и наша королева несравненная, как и ее рыцарь тоже.

— Я?! — взвизгнул Артемон.

Хотя Марина и была возмущена, но приняла доводы Ларисы, а то, что к компании подозреваемых причислили Артемона, доставило ей нескрываемое удовольствие.

— А почему бы и нет? — Сиделка вернулась в центр гостиной, но не заняла обычное место возле Виолетты, а присела на один из стульев.

— Отравить бокал моей обожаемой Фиалки? Да я живу только ради нее!

— А кто вас разберет? Любили-любили, а потом взяли — и убили! — безжалостно припечатала Марина и начала наслаждаться зрелищем брызжущего слюной Артемона.

Виолетта, возможно, сомневалась в Марине, но инсинуации в адрес верного поклонника отвергла безапелляционно:

— Глупости! Артемон меня захотел убить? Разве только если бы я сама ему это приказала. И после моей смерти он последовал бы за мной, так ведь, Ар-темоша?

— Благодарю, моя дорогая! Вы одна знаете меня. Вы все понимаете! — Он припал к ручке дамы. Та не смогла устоять перед соблазном разыграть маленький спектакль.

— Не забывай, Мариночка, что я пила шампанское из этого бокала до Никиты, и все было в порядке. А потом бокал стоял на крышке рояля. Так когда там появился яд?

— Не стоит возвращаться ко мне, — отрезала Лариса, — я, кажется, уже все объяснила.

Виолетта наклонила голову и похлопала глазами — как делала всю сознательную жизнь, и этот нехитрый прием всегда срабатывал. Голос ее источал обманчивую сладость:

— Тогда это ты, Мариночка.

— Но почему я?

— А потому, что больше некому, — еще больше распахнула глаза певица, — вынуждена согласиться, что Лариса не смогла бы спокойно смотреть, как Никита пьет мою отраву, а Артемон — ах, это просто смешно.

— Дорогая, вы великолепны! Как все ясно из ваших слов! Эта девчонка решила избавиться от вас и получить ваши драгоценности. И выбрала такой подходящий момент! Но ошиблась в расчетах. Потому и убрала быстренько бокал, чтобы его трудно было найти. Ничего, найдут.

Артемон радостно потирал руки, Виолетта и не думала искать прорехи в его теории. Марина затравленно оглянулась на Ларису, ища поддержки хотя бы у нее, но та молчала.

— Я держала бокал не больше минуты. И если бы что-то добавляла туда, это бы заметили!

Марина защищалась, сначала голос ее звучал жалобно, но постепенно набирал силу, которую она черпала в, казалось бы, безвыходной ситуации:

— Виолетта Антоновна, я же только отнесла шампанское вам, и все! Да и то у меня его забрал Леонид Николаевич — когда мы столкнулись.

— Так в этот момент ты и добавила отраву, вот как! — Артемон развел руками, демонстрируя, что Марине теперь не отвертеться.

— Немыслимо! Я помню химию, в отличие от вас. Как, по-вашему, я добавила синильную кислоту, а?

Виолетта, Лариса и Артемон переглянулись. Дамы одновременно пожали плечами, а Артемон бросился в бой:

— В шприце… Или в пузырьке, или в какой-нибудь баночке для таблеток!

— Что вы говорите? В жидком виде синильная кислота опасна для верхних дыхательных путей.

Марина победно улыбнулась, не сомневаясь, что ее гонители получили существенный удар.

— И что же? — спросила Виолетта, явно не понимая.

— Да, что из этого следует? — поддержала певицу Лариса.

— А то, что отравитель сильно рискует сам. Надо задержать дыхание, добавляя кислоту, иначе он может задохнуться еще раньше, чем его жертва.

Артемон и не думал сдаваться:

— Ты медсестра, ты сама себя и выдала, что знала об этом. Столкнулась со мной, потихоньку вылила яд и задержала дыхание.

Виолетта поддержала его:

— Да, Мариночка, ты отвернулась и посмотрела на меня, я точно помню. Еще удивилась — что это ты гримасничаешь?

В отчаянии Марина прибегла к последнему доводу:

— А Леонид Николаевич! Он же мог в этот момент вдохнуть кислоту! Если бы я хотела отравить вас, Виолетта Антоновна, то выбрала какой-нибудь более безопасный для окружающих способ… Я бы вас… Я бы вам… Просто лекарства перепутала бы.

Виолетта содрогнулась.

— Больше не возьму из твоих рук даже стакана воды! Змея!

Лариса подошла ближе к своим невольным компаньонам. С самого начала она держалась на некотором отдалении от них, но сейчас готова была делиться сомнениями и страхами.

— Она права, Виолетта. Вряд ли медсестры тяготеют к убийству своих пациентов на глазах у публики… Они не артисты, им не нужен свет рампы.

Виолетта усмехнулась, но не зло, а с горечью:

— Но кто же еще? Сейчас снова скажешь, что я? Марина вон Артемона обвинила, но понятно, она на него обижена за всякие его дурацкие шуточки на Новый год.

Марина охотно переключилась на другую тему — ведь ее обвиняли не в преступлении, а всего лишь в предвзятости.

— Я не обижена! Но очень неприятно, когда взрослый человек в лицо прыскает краской! Пусть и смываемой, но это как-то…

Лариса нахмурилась:

— Да я помню. По-моему, это совершенно не смешно. Марина, а чем он прыскал тебе в лицо?

— Да какой-то игрушкой детской… Я не помню. Какая разница?

Вдруг Лариса совершила странный поступок: она села рядом с Виолеттой и схватила ее за руки. От неожиданности и удивления певица опешила и не отшатнулась от той, кого многие годы считала врагом.

— Скажи, Виолетта, а ведь ты ничего не поняла, когда Марина говорила о синильной кислоте.

— О чем ты? Я… не знаю… Что ты хочешь сказать? Мариночка, что она от меня хочет? — растерянно спросила певица.

Но сиделка не спешила на помощь своей подопечной — она выжидала. А Лариса продолжила:

— Я знаю, когда ты врешь и изворачиваешься, знаю каждую твою ужимку. Так вот, в этот раз обмана не было — ты действительно не знала, что синильную кислоту опасно вдыхать. Не сомневаюсь, что ты могла бы задумать убийство, но вот все провернуть — вряд ли.

— Спасибо, я всегда знала, что ты ко мне хорошо относишься!

Виолетта вырвалась от Ларисы и, надувшись, отодвинулась на край дивана. А Марина, напротив, заинтересовалась. Артемон слушал внимательно, но на лице у него было написано недоумение.

— Я бы рада была убить Виолетту, но не позволила бы выпить яд Никите. — Лариса говорила тихо, но внятно. — Марина легко могла убить Виолетту в любое другое время и любым другим способом. А яд мог оказаться в бокале только в момент столкновения Марины и Леонида.

Повисло молчание. Сиделка переваривала слова Ларисы, Виолетта отвернулась, изображая оскорбленную гордость, Артемон стал похож на восковую фигуру из музея мадам Тюссо. Первой заговорила Марина:

— И что же? Остается только он, — Сиделка кивнула в сторону Артемона. — Но я не верю, что он мог покушаться на Виолетту Антоновну… Разве только с ума сошел.

— Не знаю, кого хотели убить, но Виолетта стала вопить, что ее, мы и не думали о другом. Понятно только одно — синильная кислота оказалась в бокале тогда, когда столкнулись ты и Леонид. Марина, мне кажется, что обыск все-таки сделать надо.

Лариса встала и направилась к Артемону. Сиделка последовала за ней.

— Вы что надумали? — возмутился Артемон. — Меня обыскивать? Вы знаете, кто я? Вы знаете, кто мой сын?

Он отступал к двери, пытаясь разглядеть за приближающимися Мариной и Ларисой свою даму, но та не пошевелилась на диване, не кинулась на защиту поклонника.

— Его нельзя выпускать отсюда, — выдохнула Лариса.

Сиделка обогнула Артемона и стала у двери в коридор.

— Не понимаю, что мы можем найти у него? — крикнула она.

— Он прыскал тебе в лицо краской из маленькой резиновой груши. В такую легко налить кислоту. Есть разные устройства для идиотских развлечений. Трубочка в груше подводится к цветку. Надо посмотреть у него под смокингом.

Артемон забился в угол и выставил вперед руки:

— Я не мог! Я не мог… Фиалочку… Я бы никогда! Не смейте! Не смейте!

— Лариса Арамовна, он и правда не мог, да и я бы что-то заметила, — Марина провела рукой по лбу, вспоминая каждую секунду той сцены.

— Под какой бок ты его подхватила? — спросила Лариса.

— Под… левый, да, правой рукой под левый бок. А в левой я держала бокал. Ион оказался прямо… под цветком! — Марина в ужасе посмотрела на Ларису, а потом на Артемона.

— Ты убийца! Ты! — закричал он, — Надо же было тебе влезть… Из-за тебя чуть Фиалка не погибла!

На диване Виолетта зажала уши руками и закрыла глаза. Марина тихо сползла на пол возле двери. Лариса прижала руку к горлу и прошептала:

— Леонид, я все равно не выпущу тебя отсюда, пока полиция не приедет. Что произошло?

Марина заплакала в голос:

— Это я во всем виновата, я должна была догадаться, но подумала, что он за сердце хватается! А он сам не понимал, как это все…

Артемон пустыми глазами смотрел мимо Ларисы — на противоположную стену:

— Это была случайность. Да, я хотел, чтобы Никита умер. Приятно было чувствовать, что можешь убить его в любой момент, что у тебя с собой яд. Думал: если Фиалка выберет Галанина, то так просто будет избавиться от него… Но на самом деле… Нет, я бы не смог.

Я всего лишь наслаждался самой возможностью убить. Никакого преступления… Но вмешалась эта тупая корова и сама нажала на грушу. Простая случайность… Никто не должен был погибнуть…

Артемон бормотал все невнятнее и, опустив руки, даже не пытался защищаться, когда на него с яростью тигрицы бросилась Лариса.

 

Олег Мушинский

Черная магия

Конгресс магов больше походил на корпоративную вечеринку. Мужчины были в строгих костюмах, а дамы в вечерних платьях. Фальшивые улыбки оттенялись настоящими бриллиантами, а пустые разговоры вращались вокруг важных тем. Повод для собрания также не имел к магии никакого отношения. На повестке дня стоял один вопрос — создание ассоциации.

Кирилл сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел в окно. Оно в этом зале было одно, зато во всю стену. Тонкие рамы из светлого дерева делили его на секции. За стеклом быстро темнело. Ветер гнал по озеру волны к дальнему берегу, где сиял электрическими огнями город Энск. Глядя на них сквозь непогоду, Кирилл размышлял над куда более важным вопросом: как бы побыстрее добраться домой после собрания?

Катера, понятное дело, уже не ходили. Можно было бы вызвать из города такси, но вокруг озера — это больше часа в одну сторону. Оставаться тут на ночь Кирилл тоже не собирался. Одинокий коттедж на берегу хоть и был роскошным, но разместить в двух его гостевых комнатах тринадцать участников конгресса — непосильная задача даже для волшебника. Оставалось разве что попросить кого-нибудь из экстрасенсов унять непогоду…

При этой мысли Кирилл усмехнулся, что было сразу замечено.

— И что же такого забавного я сказал, молодой человек?

Верховный маг Вольдемар прервал свою затянувшуюся речь, чтобы обратиться к Кириллу с этим вопросом. Сам он лишь месяц назад с большой помпой отпраздновал свое тридцатилетие, но ко всем мужчинам, кроме старого Никодима, обращался исключительно «молодой человек».

— Простите, Вольдемар, — сказал Кирилл. — Я задумался.

— Ох! Что я слышу?! — патетически воскликнул верховный маг. — Хоть кто-то задумался над моими словами!

— Вы льстите себе, Вольдемар, — послышался скрипучий голос Никодима. — Юноша просто задремал, а вы его разбудили. Напрасно, кстати. Наверняка ему снилось что-то приятное. Вроде того, как этот чертяка опять демпингует и окончательно разоряет старого Никодима!

— Я не демпингую! — немедля возразил Кирилл, но тут же поспешил загладить резкость: — Просто мне не по возрасту брать такие гонорары, как у вас.

Худощавый, черноволосый, с бородкой клинышком и выразительным взглядом из-под бровей — Кирилл и впрямь был похож на инфернального злодея из кино.

— Хм… Это хорошо, когда молодежь знает свое место, — проворчал Никодим, — Только не надо с него так откровенно метить на мое!

Кирилл снова собрался возразить, но вмешался Вольдемар:

— Так о чем же вы задумались, молодой человек? Поделитесь с нами.

Взгляды присутствующих сконцентрировались на Кирилле. Девушка, сидевшая рядом с ним, откинулась назад на стуле — то ли чтобы лучше видеть соседа, то ли чтобы не попасть ненароком под удар, предназначенный ему. Кирилл, собираясь с мыслями, обвел аудиторию взглядом.

Три длинных стола образовывали букву «П». Кроваво-красная материя, которой они были задрапированы, и свечи вместо электричества были призваны создать мистическую атмосферу, однако Кириллу это больше напоминало картину «Первый сельсовет» из городского музея.

Во главе, как в президиуме, расположились четверо самых известных представителей паранормальной элиты города Энска. Остальные приглашенные сидели за двумя другими столами лицом друг к другу — четверо слева и пятеро справа. Кирилл как раз был пятым. С одной стороны — непрестижно, зато с другой — не пришлось все заседание созерцать постные физиономии колдунов напротив. Такое впечатление, будто они не на основание ассоциации собрались, а на чьи-то похороны!

Какое-то время Кирилл мысленно представлял пламя свечей огнями аутодафе, но даже это ему наскучило. Тем более что свечи были особенные, ароматические, и концентрация аромата оказалась великовата.

Хорошо хоть ветер задувал в другую сторону. Можно окно открыть. Не все, конечно, а пару секций. Та, что напротив президиума, была надежно зафиксирована аккуратным держателем. Для второй секции — прямо перед Кириллом — такого приспособления не нашлось, и ветер то и дело норовил ее захлопнуть. Уже трижды приходилось вставать и открывать ее снова, а Вольдемар все говорил и говорил…

Поскольку говорил он стоя, Кирилл тоже поднялся.

— Я думаю, — сказал он. — Вопрос с созданием ассоциации уже решен.

Верховный маг одобрительно кивнул. Идея ассоциации изначально принадлежала ему. Рядовые экстрасенсы тотчас что-то забормотали в поддержку сказанного, но тут Никодим резко фыркнул, и вновь наступила тишина.

— Решен даже не нами, а самой жизнью, — сказал Кирилл. — С этими гастролерами надо что-то делать. Не отстреливать же их на въезде в город.

Послышались смешки и одобрительные замечания. На прошлом заседании идея, озвученная в последнем предложении, буквально витала в воздухе, и с тех пор ситуация лучше не стала.

Столичные кудесники раз за разом устраивали «чес» по их краям. Яркие выступления собирали зрителей и кассу, но, прихватив последнюю, гастролеры шустро «чесали» дальше, не выполнив и десятой доли обещанного на сеансах. В результате доверие к магии, и без того не слишком высокое в постсоветской провинции, упало практически до нуля. Обыватели, увы, не видели разницы между заезжими жуликами и местными чародеями. Аккредитация при ассоциации должна была эту разницу обозначить.

Сама по себе идея выглядела вполне разумно, и, по большому счету, никто ее не оспаривал. Разве что Никодим, да и то исключительно в пику своему давнему недругу Вольдемару.

Камнем преткновения стали выборы председателя.

— Поэтому, — продолжил Кирилл, — Я думаю, что нам нет нужды толочь воду в ступе, убеждая друг друга в необходимости объединения. Оно неизбежно. Так давайте просто примем его, как свершившийся факт, и сразу перейдем к созданию правления.

— Правления? — с легкой полуулыбкой уточнила Эльвира.

Больше бизнес-леди, чем экстрасенс, она сумела сколотить себе отличную команду, успехи которой однозначно давали ей право на место в президиуме. Там Эльвира и сидела, расположившись между Никодимом и Вольдемаром. Она внимательно наблюдала за происходящим, но этот вопрос стал ее первой репликой за весь вечер.

— Да, правления, — уверенно ответил Кирилл. — Все мы видим, что наши старшие товарищи, — тут последовал легкий полупоклон в сторону президиума, где это было воспринято благосклонно, — имеют свою точку зрения на вопрос руководства нашей ассоциацией. Скажу более, эти точки зрения, как я их вижу, не противоречат, а дополняют друг друга, и вместе они дадут руководству самое полное видение ситуации.

— Тем не менее нам все же нужен председатель, — возразил Вольдемар, — Иначе, при столь разных точках зрения, предлагаемое вами правление превратится в аналог лебедя, рака и щуки.

— Несомненно, — сразу согласился Кирилл, — Нам нужен человек, который сможет объединить все эти взгляды, и кому, как не правлению, обладающему наиболее полным видением ситуации, выдвинуть его из своих рядов.

Эльвира тихонько зааплодировала, обозначив это действие легким касанием одной ладони о другую. В открытом платье она казалась еще более утонченной, чем в деловом костюме. Прямо настоящая фея. «Фея корысти и прагматизма», — не без иронии подумал Кирилл. Рядовые экстрасенсы тем временем слегка оживились, а Вольдемар столь же слегка нахмурился.

— Что ж, — сказал он. — Определенный смысл в ваших словах есть.

Никодим обозвал Кирилла бюрократом. Других возражений не последовало, и Вольдемар тотчас утвердил правление, в которое включил себя, Никодима, Эльвиру и Регину — маленькую пухлую блондинку, сидевшую слева от него. Сама она называла себя прорицательницей и славилась тем, что могла предсказывать будущее и портить настоящее. Идея со свечами, в аромате которых все задыхались, принадлежала, кстати, ей.

— Ну что, на этом, наконец, все? — проворчал Никодим, — Может, дашь дамам сказать заключительное слово — и по домам? А то весь вечер на арене…

— Не так быстро, коллега, — ответил Вольдемар, — Нам по-прежнему нужно избрать председателя, и еще остались нерешенными некоторые организационные вопросы.

— Да, как будет с членскими взносами? — сразу спросил кто-то.

Вольдемар словно ждал этого вопроса.

— Я полагаю, справедливо будет установить дифференцированную ставку.

— И как собираетесь дифференцировать? — проскрипел Никодим.

— В зависимости от личной магической силы каждого!

Никодим громко фыркнул.

— Тогда вы и рубля не наберете, — проскрипел он.

— И кто будет измерять силу? — задала более насущный вопрос Регина.

Судя по ее прищуренному взгляду, любой, кто недосчитал бы ей хотя бы гран, мог сразу писать завещание.

— О, не думаю, что в этом возникнет необходимость, — Вольдемар отшил вопрос с деланой небрежностью. — Здесь не новички собрались, и каждый сам знает пределы своей силы. Думаю, лишних взносов себе никто не насчитает!

Кирилл мысленно хмыкнул. Ну да, как же! Напротив, каждый насчитает себе по максимуму. Тут Кирилл опять же мысленно вздохнул. «Тайны вкладов» никто не гарантировал. Стало быть, не хочешь прослыть слабаком — придется платить.

Никодим фыркнул громко и вслух — очевидно, пришел к тем же выводам, — однако спорить не стал:

— Ну наконец-то. Давайте голосовать, и пора закругляться.

— Голосовать? — Вольдемар произнес это слово как будто опробовал новое ругательство, и оно пришлось ему не по вкусу. — Нет, коллега, это принципиально не наш путь! «Один человек — один голос» — это хорошо в какую-нибудь мэрию избирать, а путь мага — путь независимости, путь индивидуала, ограниченного только своей силой. Несправедливо, чтобы голос слабого равнялся голосу сильного.

Тут даже Эльвира нахмурилась. Верховный маг уверенно оседлал своего любимого конька и погнал на нем в светлое мистическое завтра. Регина, откинувшись на стуле, казалось, дремала. Никодим, послушав минут пять, громко хлопнул ладонью по столу.

— Все это мы уже слышали! — заявил он. — И не по одному разу. Время позднее, и если тебе нечего сказать по существу, то хватит уже молоть языком!

— Ох, коллега, я так понимаю, вы готовы выступить вместо меня и разом решить все наши проблемы. Или вам предварительно нужно испросить совета у звезд?

— Ну уж всяко не раскинуть картишки, — проворчал в ответ Никодим.

— А почему бы и нет, коллега? — вскинулся Вольдемар. — Карты Таро — это древний магический инструмент. Ими просто надо уметь пользоваться. Я вам сейчас покажу.

Вольдемар извлек из кармана деревянную коробочку, богато отделанную золотом. Внутри, завернутые в черный бархат, лежали карты. Вольдемар взял их в руки, и те буквально заплясали между его пальцами, образуя веерообразные узоры. Не каждый иллюзионист в цирке мог похвастаться таким мастерством.

— Конкретное имя они нам, конечно, не назовут, — продолжал Вольдемар, завораживая зрителей отработанными пассами. — Но знак дадут.

Одним плавным движением он выложил всю колоду в идеально ровный ряд перед собой и наугад вытянул карту. Эльвира подалась вперед, чтобы лучше видеть происходящее. Вольдемар перевернул карту.

— Смерть? — чуть слышно прошептала Эльвира.

— О, не волнуйтесь! — воскликнул Вольдемар, — Карта смерти крайне редко предвещает собственно саму смерть. Это символ обновления, перемен, и вполне возможно…

Он не договорил. Выронив карту, верховный маг захрипел и повалился на стол. Секунду все были в замешательстве. Потом вскочившая Эльвира склонилась над Вольдемаром и сообщила, что верховный маг мертв.

— Черная магия, — прошептала соседка Кирилла.

— Карта действительно предсказала смерть, — так же тихо откликнулся лысый колдун, который сидел по другую сторону от нее.

— Глупости, — фыркнул Никодим и тоже поднялся на ноги.

Стоило ему чуть повернуть тело покойного, и он тут же добавил:

— Посмотрите! У него иголка в шее.

Игла вошла в тело почти целиком, но кончик еще торчал снаружи. Эльвира протянула было руку, но тотчас отдернула ладонь.

— Укол в это место не смертелен, — тихо сказала волшебница. — Игла наверняка отравлена.

— Скорее всего, — проскрипел Никодим и, что-то прикинув в уме, добавил: — Он стоял, значит, она Прилетела оттуда.

Старик указал на окно. Секция напротив президиума была приоткрыта.

— Черт побери! — фыркнул Никодим, — Погасите свет! Мы же с улицы видны как на ладони.

В мгновенно наступившей темноте послышалось шуршание и приглушенные возгласы. Теперь никто с улицы не смог бы ничего разглядеть в зале, но и маги оказались в том же положении. Кирилл поднялся и, стараясь ничего не задеть, подобрался к окну.

По ту сторону царила темень. Под завывание ветра волны разбивались о скалы. Насколько Кирилл помнил, стеклянная стена зала выходила прямо на обрыв — пара метров до воды и еще столько же до дна. Там, внизу, темная масса колыхалась во тьме, и разобрать что-либо было абсолютно невозможно.

Кирилл нашарил ручку рамы и бесшумно закрыл окно. Справа от него послышался тихий скрип.

— Что там? — прошептал Кирилл.

— Я там, — ворчливо отозвался Никодим, — Окно закрываю. И ты свое закрой!

— Уже.

— Ох, да включите уже свет, — раздался в темноте голос Эльвиры. — Если бы хотели всех угробить, в окно бы не иголку, а гранату кинули.

Девичий голос ахнул.

Щелкнул выключатель. Под потолком ярко вспыхнули две люстры.

Кирилл прикрыл глаза ладонью.

— Ну что, все живы? — спросил Никодим.

В ответ раздался нестройный хор, заявивший, что, мол, да, никого больше не убили. Покойный по-прежнему лежал на столе. Эльвира стояла рядом. Никодим вглядывался в темноту за окном.

Свет включила Регина. Выключатель располагался у дверей, и она в темноте сумела найти туда дорогу. Ни-кодиму-то было просто: повернулся, встал — и открытое окно прямо перед ним. Регине пришлось пересечь зал по диагонали, не задев при этом ни одного из двух шкафов, на полках которых красовались расписные вазочки и тарелочки. Последние стояли на ребре и были практически не закреплены. Кирилл, когда входил, чуть одну не кувырнул.

Регина подергала за ручку, но дверь не шелохнулась.

— Заперто, — коротко бросила Эльвира. — Ты что, забыла? Наш титан мысли и запер, чтобы никто не ушел, пока не решим все вопросы.

— Черт бы его побрал, — проворчала Регина.

— Уже, — фыркнул Никодим.

Высокая девушка в черном платье до пола, но с декольте до пупка тяжело оперлась о край стола.

— Мне дурно, — пожаловалась она. — Мне нужно на воздух.

— Я бы сейчас не советовала, — сказала Эльвира. — Эй, мужчины, не стойте как вкопанные. Принесите ей воды!

Двое экстрасенсов послушно метнулись к сервировочному столику в углу. Никодим, кряхтя, вытащил мобильник. Тот был старинный, размером с рацию и даже с антенной.

— Погоди, — сказала Эльвира.

— А чего годить? — проворчал в ответ Никодим. — Он живее не станет, а нам, если сразу не сигнализируем, это боком выйдет. Но, если хочешь, сама звони в милицию.

Эльвира только махнула рукой. Мол, делай как знаешь.

За окном далеко слева промелькнули огни. Кирилл пригляделся, но они уже исчезли. Скорее всего, скрылись за скалой.

— Что там? — спросила Эльвира.

Никодим тем временем красочно расписывал кому-то в трубку, что случится со всей энской милицией, если она немедля не прибудет к месту преступления.

— Ничего, — ответил Кирилл, — Это дальше, на дороге. А тут только ветер.

— Ветер, говоришь? Вот и я думаю, — тихо, но внушительно сказала Эльвира. — Нелетная нынче погода. Особенно для иголок.

Собравшиеся дружно переглянулись. Экстрасенсы соображали быстро.

— То есть убийца среди нас? — высказала общую мысль Регина.

— Похоже на то, — проворчал Никодим и еще раз рявкнул в трубку, чтобы его собеседники поторопились. Потом раздраженно бросил мобильник на стол и добавил: — Уже едут. Просили не расходиться.

Кто-то тихо хмыкнул, но в целом шутка утонула в молчании. Все переваривали новость: тринадцать человек в зале, в их числе один убитый и минимум один убийца.

— Мы должны найти того, кто это сделал, — решительно сказала Эльвира.

— Милиция сейчас будет, — пообещал Никодим. — Они найдут. Что-что, а искать-то на Руси умеют.

— Не спорю, — сказала Эльвира. — Но мы будем бледно выглядеть, если у нас под носом сидел убийца и мы — экстрасенсы! — его не почувствовали.

— Да какие вы сенсы?! — фыркнул Никодим. — Здесь-то перед кем выеживаться? Все свои.

— Не все, — холодно возразила Эльвира и обвела магов тяжелым взглядом.

Экстрасенсы дружно потупились и только исподтишка бросали на соседей косые взгляды.

— У меня волшебный шар с собой, — сказала та девушка, что не так давно хотела на воздух: — Могу попробовать спросить духов.

Вроде бы ее звали Оксана. Кирилл пару раз встречался с ней на подобных мероприятиях. Эльвира состроила гримасу, но потом сказала:

— Спрашивай. А мы, пожалуй, пока пораскинем мозгами. У кого был мотив убить Вольдемара?

— У всех, — фыркнул Никодим.

— И у тебя в том числе, — спокойно отметила Эльвира. — Вы с ним постоянно как кошка с собакой цапались.

— И я, — не стал отпираться Никодим. — И ты тоже. Ты ведь сама хотела стать председателем, не так ли?

— Так же как и Регина.

— Я сидела слева от него, — холодно напомнила та. — А иголку ему всадили справа. Справа были вы двое.

— Это ничего не доказывает, — заявил Никодим. — Вы же тут все такие экстрасенсы! Ты могла иголку по кругу запустить.

Регина не стала утверждать, что она — маг высшей категории! — не смогла бы запустить в круговой полет обычную иголку, однако само обвинение решительно отмела.

— Я готова, — сообщила Оксана.

Перед ней на скатерти стоял хрустальный шар на медной подставке. Внутри, казалось, клубился туман. Оксана зажгла пару свечей и попросила убавить верхний свет. Регина молча щелкнула выключателем, но ближе подходить не стала. Остальные собрались вокруг Оксаны.

Какое-то время они дружно вглядывались в шар. Кто-то заявил, что действительно в центре шара что-то появилось. Тут даже Никодим проявил интерес. Кирилл пригляделся. Зрение у него было отличное, но и он едва рассмотрел нечто настолько крохотное, что увиденное можно было трактовать практически как угодно. Еще немного поразглядывав это нечто, Кирилл сказал, что лично он видит корень хрена.

— Должно быть, духи сегодня не в духе, — ехидно заметил Никодим.

Эльвира чуть не сплюнула. Оксана откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Лицо у нее побледнело, а по виску сбежала капля пота.

— Так! — сразу перешел к деловому тону Никодим. — Давайте-ка все-таки откроем дверь и отправим ее на свежий воздух, а то она загнется прямо здесь. Демпингатор, ты чего это творишь?!

— Окно открываю, — отозвался Кирилл.

Он уже повернул ручку и чуть приоткрыл раму, с удовольствием сделав первый глоток ночного воздуха. Его взгляд — увы, безрезультатно! — нашаривал держатель, когда окрик старого астролога заставил его обернуться.

— Ты это… не трогай, — проворчал Никодим. — Что сказала Эльвира — это еще теория. Мало ли какая практика оттуда прилетит. Лучше выведи девчонку на веранду. Давай, давай! Сделай раз в жизни доброе дело.

Поскольку ответственный за спасение Оксаны был назначен, остальные экстрасенсы сразу утратили к ней всякий интерес. А ведь ей, похоже, действительно было не по себе. Быстро закрыв окно обратно, Кирилл поспешил к Оксане.

— Ключи в кармане у мертвеца, — напомнила Регина. — И брать их — дурной знак.

Эльвира молча прошла в президиум, обшарила тело и вытащила ключи. Регина отступила в сторону. Эльвира отперла замок и решительно распахнула двери.

За порогом располагался просторный холл с лестницей на второй этаж. Кирилл успел побывать там в свой прошлый визит: слева и справа шикарные спальни, а посередине — библиотека. Так, по крайней мере, она называлась, а три шкафа с книгами эти притязания обосновывали.

Эльвира, едва шагнув в холл, первым делом посмотрела наверх. Кирилл сразу сообразил, что она высматривала. Библиотека располагалась прямо над «президиумом». Стало быть, окна в библиотеке были прямо над той секцией, через которую, предположительно, застрелили Вольдемара. Однако с последнего собрания там кое-что изменилось. Хозяин коттеджа втиснул туда третий шкаф с книгами и напрочь закрыл ими оба окна. В оставшуюся щель и кошка бы не пролезла. Разве что мышка. Но это должна была быть очень крохотная мышка, иначе четверо экстрасенсов, со скуки пялившихся в окно, ее бы заметили. Вот только малютку однозначно бы ветром унесло.

В голове Эльвиры, должно быть, пронеслись похожие мысли. По крайней мере она даже не ступила на лестницу, ведущую вверх. Вместо этого Эльвира решительно отправилась к главному входу.

Двустворчатая дверь под узорной аркой вела из холла на парадное крыльцо. Кирилл, внимательно глядя перед собой (освещение в холле было скудное, а мебели хватало), повел девушку налево. Там была стеклянная дверь, а за ней располагалась крытая веранда с видом на озеро.

— Где у них кухня? — ворчливо осведомился Никодим.

Кирилл машинально махнул рукой направо. Сам он в прошлый раз тоже не сразу заметил еще одну дверь в холле. Она пряталась в тени лестницы. Громко ворча о том, что ему положено молоко за вредность, Никодим побрел туда.

Из зала донеслось тихое завывание. Кирилл с Оксаной оглянулись — точнее, оглянулся молодой человек, а девушка лишь чуть повернула голову.

Лысый колдун, простерев руки над телом покойного, произносил какое-то заклинание. Недавняя соседка Кирилла, прикрыв глаза, медитировала с картой Таро в руках. Не иначе с той самой, где была изображена Смерть. Высокий юноша с растрепанной прической медленно шел со свечой вдоль окна. Регина стояла на пороге, скрестив руки, и наблюдала, как новички упражнялись в эзотерике.

Аккуратно подвинув ногой стул с дороги, Кирилл едва смог открыть дверь на веранду.

— Ну и ветродуй! — сказал он. — Может, лучше здесь посидишь?

Оксана отрицательно помотала головой.

— Спасибо. Лучше там. Свежий ветер — что может быть полезнее?

— То-то от него люди простужаются, — усмехнулся Кирилл.

Он вывел девушку на веранду и усадил в кресло с таким расчетом, чтобы деревянный щит при входе — летом тут было кафе, и на нем вывешивали меню — хоть немного укрывал ее от непогоды. На соседнем кресле валялся плед. Кирилл укрыл им девушку, и та благодарно кивнула.

— Как думаешь, — спросила Оксана. — Кто убил Вольдемара?

Кирилл пожал плечами. По большому счету, верховного мага никто тут не жаловал. Он ни разу не помог никому из местных коллег, зато совсем не стеснялся использовать их в своих целях. Бывало, что и подставлял, и откровенно обманывал, однако Кирилл не слышал, чтобы Вольдемар кинул кого-то на столь большую сумму, чтобы за нее можно было убить. На гастролерах они теряли куда больше, чем раньше на верховном маге, и ведь именно он придумал, как решить проблему.

Правда, со смертью верховного мага уходили и его притязания на председательство в ассоциации, но претендовать на вакантный пост могли лишь трое «достойнейших». Эльвира уверенно расширяла свой бизнес и не скрывала намерения превратить ассоциацию в филиал своей компании. Самолюбивая Регина жаждала высокого поста ради него самого. Никодим — ради того, чтобы отобрать его у Вольдемара. Любой другой, сунувшийся вперед этих трех, был бы ими безжалостно растоптан.

Впрочем, смерть Вольдемара обесценила пост председателя. Эльвира права. Если милиция найдет преступника раньше, чем собравшиеся здесь маги, их и без того шаткая репутация падет так низко, что ассоциация им, пожалуй, и не понадобится.

Вот ведь, легки на помине! На дороге у поворота к коттеджу замелькали красно-синие огни. Милиция всерьез отнеслась к словам Никодима. К коттеджу спешила колонна аж из четырех машин. Если и дальше будут так гнать, то минут через десять уже подкатят к крыльцу.

Кирилл рванул обратно к двери.

— Куда ты? — удивленно окликнула его Оксана.

— Спасать нашу репутацию, — на ходу отозвался молодой человек.

Он только что сообразил, кто убийца — и еще, что действовать надо быстро. Во-первых, милиция была уже на подходе, а во-вторых, чтобы не передумать. Такого врага и врагу не пожелаешь! Вот только Кирилл очень не любил, когда его подставляли, усматривая в этом вызов своему дару астролога — человека, способного заглянуть в будущее.

Однако мысль об ответной реакции на обвинение все-таки умерила его пыл, и через холл Кирилл уже не пробежал, а шустро прокрался, пригибаясь, как под обстрелом. Из зала по-прежнему доносились завывания, и к ним добавились удары в бубен. Эльвира, приоткрыв парадную дверь, задумчиво смотрела на приближающийся кортеж. На кухне хлопнула дверца холодильника.

Кирилл тихонько проскользнул в дверь. Никодим стоял с пакетом молока в руках. Слева от него был разделочный стол, справа — еще одна дверь. Судя по расположению, она должна была выходить на задний двор. Кирилл в прошлый раз забрел туда по ошибке, когда искал здешний сад камней.

Почувствовав, что он на кухне больше не один, Никодим оглянулся.

— А, это ты. Если за молоком, там еще осталось. — Никодим кивнул на холодильник.

— Нет, спасибо, я к вам.

— Хм… Чем могу ПОМОЧЬ?

Кирилл собрался, как перед прыжком в ледяную воду, и выдал:

— Признайтесь, что это вы убили Вольдемара.

— Хм… И зачем мне это? — вопросил Никодим, — Я имею в виду убийство.

— Вы всегда с ним враждовали, — ответил Кирилл, — А тут такая возможность утопить его окончательно.

— Как версия — убедительно, — согласился Никодим и отставил пакет на стол. — А доказательства?

— Думаю, оно еще у вас, — сказал Кирилл. — Или спрятано где-то здесь, на кухне, но это вряд ли.

Никодим никак не прореагировал на эти слова, ожидая продолжения.

— Магия, конечно, существует, — менее уверенно продолжил Кирилл, — Но левитация — это уже из области кино. Иголку кто-то запустил в Вольдемара. Не щелчком, понятное дело, а посредством какого-то устройства. Не из окна — там буря, но в помещении спрятать это приспособление толком тоже негде. Остается только само окно. Там, напротив президиума, как раз был держатель.

— Президиум? — переспросил Никодим, — Да, основательно вам Вольдемар мозги закомпостировал своей ассоциацией.

— Пес с ним, с Вольдемаром, — честно сказал Кирилл. — Но вы же всех этим убийством подставили.

— Лес рубят, щепки летят, — философски заметил Никодим. — Хотя ты-то чего так разволновался? Ты же не сенс, как это бесовское племя.

— Но я и не убийца, — сказал Кирилл. — И покрывать вас не собираюсь.

— Да я от тебя этого и не жду, — проворчал Никодим. — Ладно, Холмс доморощенный на мою голову, рассказывай, чем ты собрался меня прижать.

— Хорошо, — согласился Кирилл. — С этим держателем мне подозрительно стало, что он всего один. Место приличное, посетители тоже. — Здесь Никодим громко фыркнул, но молодой человек продолжал: — Вряд ли растащили остальные держатели, а если бы и растащили — хозяева бы новые закупили. Больше, как я говорил, спрятать эту иглометалку негде. Получается, он плюс дистанционное управление.

— Тут согласен, — спокойно кивнул Никодим, — Мыслишь верно. Теперь почему я? Окна-то мы из-за Регины пооткрывали. Со свечами была ее идея.

— Это верно. Но сняли-то его вы! Когда свет погас, и погас, кстати, по вашему приказу, я услышал скрип у окна, через которое якобы стреляли. Но рамы тут не скрипят. Моя, по крайней мере, не скрипела, да и ваша, уверен, тоже. Коттедж-то элитный. Потом свет включился, и у окна были только вы. В темноте мы пробыли не так долго, а Регина вообще сразу к дверям рванула — это в другую сторону. Да и к окну ей мимо вас с Эльвирой пришлось бы пробираться, а вкругаля она точно бы не успела. Эльвире опять же пришлось бы пробираться мимо вас, а у вас нет никаких оснований ее выгораживать.

— Это точно! — фыркнул Никодим.

— Поэтому я и утверждаю, что устройство было и его сняли вы, — продолжил Кирилл, — А сняв, прихватили с собой. Там, на окне, его нет.

— А если убивец просто выкинул его в окно? — подбросил новую версию Никодим. — Там ведь потом хрен найдешь. Ты об этом не подумал?

— Подумал, — сказал Кирилл. — Будь это кто-то другой, он бы так и поступил. Но тогда убийство раскрыть будет затруднительно, у нас в милиции не Шерлоки Холмсы работают. Хотя, конечно, куда деревяшку волны вынесут — большой вопрос. Могут и менты найти, но могут — и наши экстрасенсы. А вам — только вам! — нужно, чтобы колдуны в этом деле облажались. Вы и так сильно рискуете, значит, нельзя оставлять им ни единого шанса. Вот я и подумал: вы бы не выбросили иглометалку в окно, и не оставили бы в зале, где на нее мог бы кто-нибудь наткнуться. Вы подбросите ее позже, куда сочтете нужным.

— Хм… И что же ты тогда сразу меня не обвинил? — спросил Никодим, — При всех. Устроили бы обыск…

— Я тогда не сообразил, — признал Кирилл. — Только когда машины увидел — понял.

— Какие еще машины?

— Судя по мигалкам — милиция. Та самая, которую вы вызывали. Им от города по дороге больше часа пилить, а они уже на подходе. Поэтому вы и нервничали. Вам уже пора было кого-нибудь убить и похоронить репутацию Вольдемара, а он все трепался и трепался. Потом еще с картами этими…

— Но, согласись, смерть ему удачно выпала, — фыркнул Никодим.

— Угу. Вы подстроили?

— Нет. Но не мог упустить такой красивый случай. Что до остального…

В руках Никодима словно из ниоткуда появился тот самый пропавший с рамы держатель. Старик держал его как пистолет, и направлен он был на Кирилла. Другая рука Никодима уже сжимала крохотный пульт, и его большой палец был занесен над единственной кнопкой.

— Тут ты прав, — продолжил Никодим, — Ну что ж. Дела, юноша, надо всегда доводить до конца. Попадешь в ад — передавай привет Вольдемару. Согласись, я все-таки утер ему нос.

— Вы не забыли, что уже стреляли из этой штуки? — напомнил Кирилл.

Никодим усмехнулся:

— Юноша, однозарядное оружие еще в годы моей юности считалось устаревшим.

Раздался тихий звон. В первый момент Кирилл принял его за удар колокола. Того, что звонил по нему. Потом Никодим, закатив глаза, рухнул на пол. За его спиной стояла Эльвира со сковородкой в руках.

— Особая женская магия, — с легкой улыбкой сказала она и отбросила сковородку на стол. — А ты здорово сообразил.

— Вы, как я вижу, тоже, — вернул комплимент Кирилл.

— Я? Нет. Я увидела, как ты крадешься, и решила присмотреть за тобой. У меня же ключи от всех дверей, вот я и зашла с тыла.

Она кивнула на ту дверь, что вела на улицу. Теперь она была чуть приоткрыта. По окнам скользнул свет фар.

— Приехали, — сказала Эльвира, — Как раз вовремя. Присмотри за ним, а я пойду встречу гостей.

Кирилл кивнул.

— И спасибо вам за… — Он кивнул на сковородку.

— Пустяки, сочтемся, — отозвалась Эльвира и уже в дверях оглянулась: — Кстати, если тебе надоела независимость — в моей команде найдется место для такого толкового парня.

 

Виктория Шервуд

Бомбейский сапфир

Не знаю, кто принес его сюда и бросил. Может быть, он стал жертвой жестоких детских игр.

Большой толстый клоун с размалеванным разноцветным лицом лежал в центре детской песочницы, обложенный камнями. Пухлые руки и ноги беспомощно раскинуты в стороны, словно в немом порыве пытались обнять этот мир, в котором бедняге не нашлось места. Точнее, место нашлось — последнее пристанище, лишенное любви. Импровизированная могила. Подружка, переехавшая в Италию, рассказывала, что там в Средние века, когда умирал актер, изготавливали его куклу в полный рост и бросали на обочине. Считалось, что, пока цела кукла, жива и душа актера. Кукла продлевала ему жизнь. Но здесь не Италия, здесь — современный Питер. Сама ассоциация показалась мне абсурдной, но непостижимым образом примирила с действительностью. Меня, книжную девочку, выпускницу философского факультета, которая шла на работу как на плаху, — так сложно примерить внутреннюю систему ценностей с внешним хаосом того заведения, куда я направлялась. Следуя какому-то непонятному жизненному парадоксу, покинув уютный университетский мирок, я вынуждена была погрузиться в самую что ни на есть жесткую реальность. Парадокс назывался «бытовые трудности» или, скорее, «личный финансовый кризис». А погружение длилось уже второй год.

Прогноз погоды не обещал дождя, но вопреки ему крупные капли, похожие на слезы, стекали по лицу клоуна. Такие же капли струились по моему лицу. Дождь, жалость и ощущение странной общности роднили меня с с большой брошенной игрушкой. Мне захотелось взять его на руки, прижать к себе, как в детстве, одушевляющем неодушевленное, и прошептать утешительные слова. Но детство осталось в далеком прошлом, как и несчастный клоун, мимо которого я проскользнула, беспомощно оглядываясь, словно могла ему помочь, но не захотела.

В гардеробе дежурной улыбкой меня приветствовал Бешеный Макс. Униформа — сюртук с позументами — очень ему шла, так же как и улыбка, делающая его правильное красивое лицо еще привлекательней. Прозвище Бешеный приклеилось к нему после того, как он неистово отпинал ногами клиента, не пожелавшего платить по счету. Хотя клиенты — это у «девочек», а у нас, официанток, гости. Таких терпил от Макса за годы его работы набралось уже немерено. Напротив Макса в полудреме восседала кассирша

Лариса, полноватая дама средних лет в темно-синем брючном костюме и белоснежной блузке. Лариса скучала. Сегодня ее смена не совпала с дежурством ее любовника — другого швейцара. Моложе лет на двадцать, он нередко сетовал коллегам: «мол, фигурка уже не та, целлюлит». И при каждом удобном случае изменял ей с более молодыми фигурками. Но Лариса, естественно, об этом не знала.

— Сегодня — полная луна, — улыбнулась она мне, — Очень опасное время. И ментовскую охрану сняли, жди беды.

До сегодняшнего вечера у нас после семи дежурили правоохранители из ближайшего отделения, но русский директор ресторана решил от их услуг отказаться, сославшись на непомерные затраты, которые якобы не окупались.

Я поддакнула Ларисе, не вступая в доверительную беседу, и прошла через зал в раздевалку. Зал был почти пуст, не считая парочки толстопузых немцев, посасывающих пиво около окна. В центре под потолком в сетке болтался неизменный муляж акулы. Сделанный так натурально, что гости верили — это настоящая чучело, а саму рыбину выловили в Красном море. В широко раскрытой пасти хищницы торчал ряд острых зубов, пара из них сломана, будто рыбина вгрызлась в кого-то, но не смогла раскусить.

Морской романтикой был пропитан весь интерьер, заточенный под трюм корабля. Но меня ожидала отнюдь не романтика. В коридоре, ведущем в раздевалку, я столкнулась с Павликом. Он уже переоделся в фирменную черную футболку с акулой на груди и шагал к барной стойке. Подмигнул мне многозначительно. Высокий, худощавый, большие глаза, опушенные густыми ресницами, волевой подбородок и слегка капризный чувственный рот. Добавьте к этому образу мягкий бархатный голос с хрипотцой, и портрет мачо ресторанного разлива готов. Павлик наводил на мысль о локомотиве, который тянет за собой вместо вагонов бесконечную череду любовниц. Сейчас за ним следовал Гриша. Мой личный враг, которого я ненавидела практически с первого дня работы здесь, который сделал все, чтобы погрузить меня в это состояние ненависти. Гриша — это не имя, а кличка, производная от фамилии Григорьев. Роста он был такого же, как и Павел, но шире того раза в два; мощный живот прикрыт кожаным фартуком. И если Павлик вполне мог примерить на себя роль провинциального героя-любовника, то Гриша напоминал жирного зарвавшегося кучера. Его кабаньи глазки скользнули по мне равнодушно. Понятно — я, к счастью, не имею для него промыслового значения, как он недавно выразился. Встретить двух барменов на пути в раздевалку — это к чему? К прибыли, не иначе, взбодрила я себя. С чаевыми мне не везло. «Слишком вид у тебя гордый, — объясняла мне Влада, одна из коллег. — Такой вид, что самой впору чаевые раздавать».

В раздевалке, к счастью, никого не было. Мужчин и женщин здесь отделял друг от друга только ряд шкафов, между которыми располагались скамейки. Слабый барьер для похоти. А ее тут было через край. Когда я впервые попала сюда, сначала, по наивности, полагала, что так и надо. Можно спрятаться от любопытных взглядов за шкафом. Но на деле все оказалось не так просто.

Пришлось не прятаться, а отбиваться. В первую очередь от Гриши. Не хотелось портить отношения, только ступив на арену ресторанного бизнеса, но пришлось выбирать: либо ты идешь на поводу у озабоченного существа, не привыкшего к отказам, либо становишься его врагом, либо увольняешься. Я выбрала второе. За что и получила свою порцию неприятностей. Гриша мстил изощренно. Когда ты попадаешь в незнакомую среду, пытаясь адаптироваться, то особенно нуждаешься в поддержке, а если вместо нее получаешь подножки на каждом шагу, то жизнь твоя превращается в ад. Гриша организовал такой персональный ад для меня. В ресторане это просто. Не так вышла, не так вымыла бокалы, не так обслуживаешь гостей. В этом он был дока. Мастерски умел выставить любого (или скорей — любую) неумехой. Если бы моя самооценка зависела от Гриши, мне впору было бы подыскать себе подходящую веревку или яд. Как ни странно, помог философский факультет, приучивший абстрагироваться и подниматься над действительностью. А действительность легко ломала все стереотипы, по-кастанедов-ски сдвигала точку сборки, отвергая все выстраданные философами постулаты. Грубая действительность в лице неутомимого бармена Олега Григорьева, по прозвищу Гриша. При этом Григорьев был давно и счастливо женат и являлся примерным отцом двух очаровательных дочек.

Трудно найти человека, который мысленно не совершил бы убийство. Я совершала его бессчетное количество раз, и каждый раз моей ментальной жертвой становился Григорьев. Я осознавала, что это неправильно, что я множу негатив, которого в этом мире хватает и без моих эмоциональных всплесков, но ничего не могла с этим поделать. Потому что Гриша стал для меня олицетворением зла и несправедливости — он правит бал, а я вынуждена довольствоваться ролью на этом его балу.

В какой-то момент моя к нему ненависть достигла апогея — я мечтала, чтобы высшие силы избавили меня от этого человека. Они мой молчаливый призыв до поры игнорировали, но через какое-то время жизнь мне все-таки облегчили. Я искала противоядие и нашла его в лице Дитера, немецкого директора нашего ресторана. Неожиданная симпатия принесла в мою грустную жизнь некоторые бонусы. Немец нередко приглашал меня к себе за столик, не обращая внимания на злобные взгляды Григорьева. Помогло мое знание немецкого и общие интересы — Дитер любил порассуждать о трудах Канта, Фейербаха, Хайдеггера, Шеллинга.

Вероятно, директору нравилось во мне сочетание женственного облика и мужского склада ума, а может, он видел во мне свою женскую ипостась Аниму (если верить Карлу Юнгу), впрочем — не мне судить. Дитер, как и Гриша, был бабник еще тот, но по сравнению с Григорьевым — просто образец благородства. Отказ со стороны предмета вожделений его не злил, а скорее, наоборот, вызывал определенное уважение к этому предмету. Дитеру не надо было подтвержать свое реноме — во всяком случае за счет зависимых от него служащих. Мне с ним было интересно, ему — со мной. И на волне этого интереса я балансировала, как опытный серфингист на гребне волны. На самом деле опыта общения с мужчинами у меня в активе было совсем не много — одно неудачное замужество, пара-тройка платонических поклонников — вот и все. Но Гриша, приметив благосклонное отношение ко мне директора-немца, в конце концов счел за благо со мной не связываться. Я получила свой тайм-аут и немножко успокоилась.

Но до сих пор при виде Гриши я испытывала такой дискомфорт, будто неожиданно проглотила живую змею и теперь эта тварь орудовала внутри, копошась в моих внутренностях.

— Смотри, свежее мясо! — Павлик повернулся к Грише, плотоядно ухмыляясь. Я уже переоделась и при полном параде — фирменной футболке с коротким рукавом, такой же, как у барменов, только на несколько размеров меньше, и черной юбке выше колена — подошла к барной стойке. Восклицание относилось не ко мне.

— Ага, а вы — два мясника, — скривилась Влада, официантка, с которой мне предстояло коротать эту смену — с семи вечера до трех ночи. Влада, высокая стройная девица за тридцать, со смоляной косой до бедра — не красавица, но чертовски мила и может себе позволить подобную реплику, поскольку числится в стареньких, так же как и я. У нас тут своего рода дедовщина, как в армии. Мы обе проработали здесь больше года, что давало нам определенные преимущества. Плюс бойцовские качества, присущие нам обеим, которые не раз и не два нас выручали. Потому что мы, в отличие от Гриши, начальства не боялись.

— Завидуешь? — недобро зыркнул на нее Гриша. Я напряглась. Как бы не пришлось заступаться за подругу — Гриша заводился с полоборота.

— Да нет, умиляюсь, — фыркнула Влада и не спеша двинулась к посетительнице, прихватив меню. Хотя по виду гостьи было понятно, что кроме воды или в лучшем случае сока она вряд ли что-то сама себе закажет.

Взгляды Гриши и Павлика устремились в ту же сторону. Но объектом их интереса была не Влада, а девица, к которой она направлялась. Птичье личико, остренький носик-клювик, пухлые губки (издержки профессии или помощь пластического хирурга), зато фигурка вполне модельная, да и ее обладательница не слишком потасканная еще, в силу возраста.

В нашем ресторане она, судя по всему, в первый раз, значит — Гришу точно не минует. Ну а Павлику, скорее всего, достанется секонд-хенд, после Гриши.

Павлик и Гриша — как плохой и хороший полицейские — вполне уютно сосуществовали рядом. Хотя на первый взгляд бблыпие противоположности трудно себе представить. Галантный Павлик и наглый Гриша со словно вырубленной топором физиономией, на которой тусклым огоньком мерцали маленькие глазки. Впрочем, объективности ради, Гриша был красив той мутной красотой, которая как раз вписывается в интерьер ресторанов, даже таких элитных, как наша «Белая акула». И если бы его брутальная внешность дополнялась чем-то иным, кроме грубости и хамства, думаю, жертв его чар было бы гораздо больше.

Зато после общения с Гришей Павлик казался просто пределом девичьих мечтаний, и многие новенькие, прибывавшие сюда в качестве официанток, пали жертвами его бархатных чар. Страдания жертв Павлика на моем недолгом официантском веку мне довелось лицезреть не раз. Пьяные вхлам страдалицы, раскинув руки-крылья, как раненые птицы, валялись в раздевалке, взывая к совести Павлика, или устраивали ему прилюдные разборки, не обращая внимания на недоумевающих свидетелей душераздирающих сцен. Но как бы ни был Павел искушен, вероятно, даже его цинизм спотыкался об эти кровоточащие разбитые девичьи сердца, поскольку после каждой подобной сцены Пашка снимал стресс при помощи испытанного средства — алкоголя. Как правило, это был «Чернобыль» — двойной виски с колой и льдом. За вечер таких «Чернобылей» набегало штук пять. Так что, в отличие от Гриши, Пашка, возможно еще в силу более тонкой духовной организации (все-таки филфак, немецкое отделение, Ремарка цитировал), отказы со стороны слабого пола воспринимал спокойно. Но, может, это потому, что от желающих вкусить с ним запретный плод отбоя не было. Гриша же искал любую возможность испытать незабываемые ощущения с новым объектом. Но, в отличие от Пашки, он действовал без изысков — подходов не искал, Ремарка не цитировал. И новый объект, который сидел сейчас напротив барной стойки, как раз подходил для реализации его намерений.

На новенькую недобро зыркала сидевшая в углу ночная бабочка Матильда — крашеная круглолицая блондинка с выдающимся бюстом. Матильда цедила минеральную воду, цепляясь взглядом за каждого входящего в ресторан. Для Гриши она давно не представляла интереса — все, что могло, между ними уже случилось. Не представляла она интереса и для вновь прибывшей девицы, зато та явно вызывала у Матильды нездоровое любопытство. Любопытство пересилило, и «старая» ночная бабочка подошла к молодой. С таким выражением лица, что мне показалось, сейчас вцепится ей в физиономию. Обошлось. Не вцепилась. Они о чем-то переговорили минут пять, и Матильда вернулась за свой столик.

А девица, как я и предполагала, через некоторое время переместилась за барную стойку. Все шло своим чередом — халявное угощение в виде кампари с апельсиновым соком не замедлило материализоваться перед ее длинным носом. Пока я бегала то с меню, то с подносом, обслуживая вновь прибывших гостей, Гриша обрабатывал красотку, нашептывая ей какие-то пошлости. В зал из кухни выскользнула Эльвира, третья официантка, ангажированная на сегодняшний вечер. Эльвира некоторое время была любовницей Гриши, но эта сомнительная роль не спасла ее от хамства бармена.

«Ничто не постоянно, кроме перемен», — обмолвился как-то Гераклит. Моя, как мне казалось патологическая, ненависть к Грише трансформировалась сначала в терпимость по необходимости, потом в равнодушие. Теперь бармен, опасаясь гнева немецкого директора, стал относиться ко мне не только вежливо, но даже и как бы по-товарищески.

А вот с Эльвирой, которая уступила его домогательствам не раз и не два, все было гораздо сложнее. Притом что Эльвира, хорошенькая татарочка, не обремененная строгими моральными устоями, охотно флиртовала с обеспеченными гостями, периодически уезжая с кем-то из них для продолжения банкета. Не думаю, что Гриша ее ревновал (хотя кто его знает), но терпели они друг друга с трудом, периодически отпуская на волю эмоции. Пространство между ними было таким наэлектризованным, что ссора могла вспыхнуть в любой момент.

Этот вечер превзошел все предыдущие. Видимо, сказывалось полнолуние. Гриша явно был сегодня в ударе. Я вышла на кухню, надеясь провести пару приятных минут с эспрессо и сигаретой, но релакс не получился. Вслед за мной на кухню ввалился Гриша, толкнув плечом Эльвиру, которая спешила к гостям с двумя чашками лукового супа. Обе емкости спикировали на пол, превратившись в кучу фарфоровых осколков. Янтарная жидкость, выпущенная на волю, красиво брызнула в стороны и растеклась на кафельном полу. Откуда ни возьмись появилась уборщица Рая и безмолвно начала подметать осколки. Рая умело мимикрировала под окружающую среду — невысокая, невзрачная, незаметная.

— Тьфу, обезьяна узкоглазая! — припечатал Гриша официантку, за что и получил смачную оплеуху.

В ответ хрупкая Эльвира отлетела к плите, едва не опрокинув на себя кастрюлю с супом. Официантка сориентировалась быстро, зашвырнув в обидчика фарфоровую чашку. Повара, спасая то ли Эльвиру, то ли кухонную утварь, а может и то и другое, коршунами набросились на Гришу, удерживая бармена от очередного выпада, который мог оказаться роковым, учитывая Гришино мощное телосложение и Эльвирино теловычитание.

Поваров в эту смену было двое. Вечно сексуально озабоченный красавчик по кличке Фантом и шеф-повар Витек, похожий на гнома в белоснежном колпаке, маленький и хрупкий на вид и вполне добродушный.

Он всегда готов был соорудить для нас, официанток, что-нибудь вкусненькое. Например, лосося в шампанском.

Повара оттащили Гришу от жертвы, избавив ресторан от кровавой драмы. Что неудивительно — несмотря на извращенность местной жизни, здесь все за всех и все за одного, иначе не выживешь. Хотя это больше относится к таким вот экстремальным ситуациям. В повседневности здесь каждый сам за себя, каждый — сам себе товарищ и волк.

— Ну ты у меня еще попляшешь, я на тебя сделала, выдохнула Эльвира перекошенным от ненависти ртом, не глядя на удерживающих ее Раю и Владу.

Гриша в ответ дышал ненавистью в компании двух поваров, бармена Паши и «посудомоя» Пети. У Фантома слетел его белый колпак, пал, попираемый ногами в схватке, но повар потерю проигнорировал. Петя вцепился в Гришу трясущимися руками, надеясь, что никто не заметит его позорный тремор.

У Пети имелось два высших образования, но иного применения своим способностям он в этом мире не нашел, довольствуясь малым — безропотной женой Раей (которая и пристроила его на эту работу в должности клининг-менеджера) и ежедневной порцией халявного алкоголя. Каждую ночь, в конце смены мы сливали для него пиво, оставшееся от пресыщенных гостей. Петя щедро делился пивом с местными бомжами, что, вероятно, повышало его самооценку — он мог чувствовать себя нужным и полезным, дарителем экстаза для еще более опустившихся. Гостей в тот вечер набралось довольно много. Ресторан, казалось, раскачивался от пьяных выкриков и беготни обслуживающего персонала.

На кухне выросла гора грязной посуды. Петя с трудом успевал загружать ее в машину. Я, Влада и Эльвира, которая уже пришла в себя после драки, носились из зала на кухню и обратно, едва успевая. В отличие от нас Гриша не суетился и преуспел в достижении собственной цели.

— И куда Галчонок смотрит? — риторически произнесла Влада, глядя, как Гриша влечет длинноносую девицу в сторону раздевалки. Галчонок, Галина — жена бухгалтера и тайная пассия Григорьева, до недавнего времени официантка, в зале сегодня не появлялась.

Скорее всего, он тормознет у холодильника. Место вполне подходящее для экстремальных любовных утех. Холодильник был довольно просторным — в нем хранились бочки с пивом, вино и продукты. Температура там вполне достаточна для того, чтобы припасы не испортились, и вполне пригодна для краткосрочных свиданий. Конечно, холодновато, но только не для разгоряченных желанием тел. В отличие от раздевалки, куда мог заглянуть любой, холодильник вполне изолирован, хоть и запирался, как и положено, только снаружи. Но Гриша нашел выход, приспособив палку от швабры: он вставлял ее в металлическую скобу, служившую ручкой, — и убежище готово.

— Слушай, а Эльвирка, похоже, на Гришку порчу навела, она мне призналась. — Влада привычным жестом переместила бокалы в мойку.

— И ты в это веришь?

— А почему бы и нет. Впрочем, время покажет. Ага. Помянешь черта — и вот он, собственной персоной, — усмехнулась Влада, кивая на вошедшую даму. В зале, как звезда на туманном небосклоне, возникла супруга бухгалтера.

Галина приехала в Петербург из Рязани, всего два месяца прослужила официанткой и сделала завидную карьеру, вскружив голову главному бухгалтеру. Еще через два месяца она получила вожделенный штамп в паспорте.

Бывшие коллеги, не столь удачливые, недоумевали. И чего ей не хватает? Квартира на Крестовском метров двести, «бентли», подаренный мужем. Так нет — вдобавок девушка пала в объятия неугомонного Гриши и при этом оказалась патологически ревнивой. Причем Галя ревновала не преданного ей мужа, а неверного бармена Гришу. Периодически устраивала ему проверки, появляясь в ресторане без предупреждения. Обманутый бухгалтер, как и положено задурманенному работой мужу, имеющему в тылу не озабоченную ничем, кроме собственного неудовлетворенного либидо, жену, и в страшном сне не мог представить, что творится у него под носом.

Галина выглядела как девушка с обложки. Идеальный макияж, как раз для вечера, безупречный маникюр, длинное платье с боковым разрезом благородного серого цвета. Образ дополнял серебристый клатч, явно дизайнерский. Темно-каштановые волосы шелковистыми волнами спадают на плечи. Галина присела за барную стойку, оглядываясь в поисках любовника. Не обнаружив Григорьева, обратила вопросительный взгляд в сторону Павлика, задумчиво выводя восьмерки длинным ногтем по полированной поверхности барной стойки. Тот, кивнув ей нарочито радостно, тут же нашелся:

— Гриша за пивом пошел, сейчас я его позову.

И Павлик стремительно ринулся к холодильнику. Мужская солидарность. Гриша не заставил себя ждать, вернулся, волоча бочонок с пивом. Куда он дел новую пассию — нам было непонятно. Может, вывел через черный ход, а может, попросил подождать в раздевалке. В любом случае, в зале она не появлялась. Словно и не было длинноносой девчонки. Гриша нежно ворковал с женой бухгалтера, оставив Павлика разбираться с заказами гостей. Но Галина словно что-то почувствовала и подозрительно осматривала зал в поисках невидимой соперницы. Претенденток на эту сомнительную роль в зале не нашлось. И ревнивица успокоилась.

Было около двух часов ночи, когда их беседа плавно перетекла в сторону коридора. Эльвира давно уже пришла в себя после потасовки с Гришей и, удачно состроив глазки очередному иностранцу, отпросилась у нас с Владой. С ее уходом прошло напряжение, пропитавшее воздух, разгоняемый лопастями бешено крутящегося вентилятора.

Нежное воркование Галчонка и неутомимого Гриши постепенно требовало иного выхода накопившихся страстей. Сначала в сторону раздевалки удалился Гриша, минуты через три Галчонок.

Я сразу же предположила, что до раздевалки они, скорее всего, не дошли, наверняка закрылись в холодильнике. Хоть и прохладно, зато относительно безопасно. С точки зрения ненужных свидетелей. К тому же снаружи ничего не слышно, полная звукоизоляция. Да и повара уже уехали, зал почти освободился от гостей.

Мы с Владой остались нести вахту вдвоем, не считая Паши, который приговаривал четвертый «Чернобыль», когда в зале неожиданно нарисовался бухгалтер Гена, за глаза — Крокодил Гена, собственной персоной. В это время он никогда здесь не появлялся. Это само по себе выглядело странным. К тому же он явно вступил в диалог с зеленым змием задолго до прихода в «Акулу».

Пошатываясь, Крокодил Гена уселся за стойку и попросил Пашку налить ему кампари джус. Видимо, интеллигентность, воспитание или какие-то одному ему известные мотивы не позволили ему спросить, не видел ли кто его жену. Все видели, и все молчали никто не хотел быть тем самым черным вестником. Гриша и Галина не появлялись — как корова языком слизала. Зато вернулась Эльвира. Комментировать свое возвращение не стала — она вообще у нас девушка скрытная.

— Наверное, ее хахаль живет неподалеку, денег на такси не дал, вот она и приперлась. Или поругалась с ним — она запросто, — шепнула мне Влада. — Будет ждать развозки вместе с нами. Ей ведь на юго-запад пилить, на Ветеранов — не ближний свет.

Развозка, в лице водителя Кости, которого мы ласково звали Котя, уже дежурила на кухне. Круглолицый, с открытым русским лицом и светлыми кудрями, Котя напоминал одновременно и Есенина, и сказочного Иванушку-дурачка.

Эльвира прошла на кухню, надела одноразовые перчатки — она всегда их надевала, снимая только когда выносила заказы гостям. А так — даже ела в перчатках. Какая-то мания у нее или невроз — в общем, боялась страшно подцепить какую-нибудь заразу.

— С иностранцами чуть не каждую ночь уезжать — не боится. Интересно, она сексом тоже в перчатках занимается? — усмехнулась Влада, вытряхивая в мусорку очередную пепельницу.

Бокал кампари чуть не свалил бухгалтера с высокой барной табуретки. Однако он усидел, с большим трудом удерживая мышцы шеи, которые уже плохо ему подчинялись и норовили свалить голову на стойку. Круглые, чуть навыкате, глаза мрачно буравили пространство перед собой, словно пытаясь просверлить в нем отверстие, ведущее в никуда. Мужу Галины было чуть за тридцать, но полные щеки, перетекавшие в шею, делали его старше. Он был похож на бульдога, которого строгий хозяин заставил охранять свое имущество. В спокойном состоянии бухгалтер вел себя надменно и мог, походя, уколоть любого сотрудника. В этом он напоминал Гришу, только без его откровенного хамства. Сейчас же вся смесь и надменность куда-то испарились, уступив место растерянности и боли. Мне даже стало его жаль.

— Они ж замерзнут там, — шепнул мне Павлик, еще не утративший способности соображать, и, плеснув в бокал остатки джина (любимый напиток Гриши), добавил тоник:

— Отнесешь?

Ага, сейчас, размечтался. Я на подхвате у Гриши! Влада на эту роль тоже не подходила.

— Прости, Павлик, некогда.

— Ладно, я сам. Постой за стойкой. — Павлик с бокалом ретировался на кухню. И тут же вернулся, поскольку бухгалтер стряхнул со стойки хрустальную пепельницу и она с печальным звоном распалась на кучу осколков. Уборщица Рая вылетела из кухни и метнулась к пепельнице с неизменной шваброй и совком.

А еще через пару минут в зале появилась Галина. Абсолютно невозмутимая, словно не от любовника только что выпорхнула, а примчалась спасать заблудшего мужа.

— Где он? — воззвал к ней бухгалтер, неимоверным усилием удерживаясь на круглом высоком табурете.

— Кто он, Генусик, ты о чем? Ты зачем же так нализался?

— Молчи, изменщица! Где твой хахаль? — словно в плохой драме, завопил Крокодил Гена. — Ты знаешь о ком я!

— Понятия не имею. Да ты бредишь, милый! Я ж за тобой приехала.

— Гришка где?

— Гриша давно уехал, — вмешался Павлик. — Он у меня отпросился.

— Отпросился, говоришь?! Я найду его, подонка! — Бухгалтер сполз с табуретки, но силы оставили его — идти на поиски он передумал, но и взобраться на табурет уже не смог. Плюхнулся на диванчик за столиком напротив. Галина подсела к своему Крокодилу, что-то ласково нашептывая. Постепенно на его лице гневное выражение сменилось на плаксивое, толстые щеки жалобно подрагивали.

Паша сложил бутылки в ящик и понес к холодильнику. Вернулся и сделал еще один заход.

Крокодил Гена уходил последним, вместе со мной, Владой и Павликом. Бухгалтера болтало из стороны в сторону, как медведя-шатуна, которого внезапно вытащили из берлоги. Эльвира уехала чуть раньше — ее взялся подвезти повар Витек. Гриша не появлялся — видимо, решил пересидеть в холодильнике, пока страсти улягутся. Точнее, пока ревнивый бухгалтер уберется восвояси. На его счет мы не волновались.

В начале четвертого утра мы, наконец, разъехались по домам. Галина повезла пьяного хнычущего Крокодила Гену на своем «бентли», меня, Эльвиру и Владу доставил до дома Костик. В ресторане оставались Безумный Макс и уборщики. Рая и ее муж Петя могли покинуть заведение, когда справятся с посудой и уборкой. Кассирша Лариса укатила на такси. Дольше всех обязан был оставаться Макс — до десяти утра, пока его не сменит напарник.

К одиннадцати мне нужно было сюда вернуться — одна из коллег попросила подменить ее на следующий день. Мы старались не практиковать две смены подряд, ночную и дневную, но отказать подружке я не смогла, хотя и устала безумно. Очутившись дома, я с трудом заставила себя принять душ и рухнула спать.

Обычно после вечерней смены, длившейся с семи вечера до трех утра, я спала как минимум до двух дня, а тут пришлось подорваться в десять. Я не услышала будильник! Ужас! На сборы мне хватило пятнадцати минут. Накрашусь на работе. Хорошо, что лето на дворе — сарафан, легкая кофта и босоножки — вот и все облачение, не считая нижнего белья.

И все-таки я опоздала на целых десять минут. Главное, не попасться на глаза начальству — могут устроить разнос, а то и премии лишить. Но опасалась я напрасно. У входа в ресторан притулилась характерная машина с мигалкой и прочими атрибутами правоохранительной власти. Сами же правоохранители в количестве трех плечистых хлопцев в полицейской форме топтались около машины. Двоих из них я раньше уже видела. Неужели Дитер вернул ментовскую охрану? Но в такую рань?

— Девушка, вы куда? — окликнул меня рослый сержант, когда я открывала входную дверь.

— На работу.

— А работаете кем?

— Официанткой. У меня смена с одиннадцати.

— Что ж, проходите, — как будто с сожалением разрешил он. — Только вряд ли вам сегодня придется работать.

— Да что происходит? — удивилась я, заходя внутрь.

В гардеробе мелькали незнакомые лица. Впрочем кое-кого я узнала, как же: менты, которые дежурили в ресторане не одну ночь. Наша «крыша». Один из них, Илья, со мной поздоровался. Кличка у него была «Илья Муромец Засушенный» — хороший парень, только рост подкачал.

— Илья, привет! Что случилось?

— Случилось. Пойдем, сама увидишь.

Я послушно проследовала за Муромцем через зал в коридор с морскими пейзажами на стенах. Илья тормознул как раз около холодильника — дверь нараспашку — кивнул, я заглянула внутрь, повинуясь его жесту. На кафельном полу в холодильнике, чьи размеры были равны небольшой комнатке (метров десять квадратных), в окружении осколков лежал Гриша. Рядом растеклась мутная лужа. То ли вино, то ли кровь, то ли зловещий коктейль. У ног Григорьева валялась разбитая голубая бутылка с этикеткой джина. «Bombay Sapphire». Теперь до меня дошло, откуда этот слабый хвойный запах. Странно было только то, что у нас этот джин не продавался. Наши рестораторы предпочитали более дешевый вариант — традиционный «Гордоне».

Гриша не двигался и не дышал. Я почему-то вспомнила, как он хвастался, что, будучи в одной экзотической стране, попробовал мозг обезьяны. Бедное животное!

«В круглом столе проделана специальная дырка, — живописал Гриша, — снизу просовывают в эту дырку голову обезьяны. Специальным молоточком разбивают черепную коробку, появляется мозг — вот его-то и надо съесть. Сырым, еще теплым, специальными ложками». Гриша с аппетитом съел, чем очень гордился.

Сейчас он, точнее его тело, лежало на полу ресторанного холодильника. Мозг Гриши никто не ел, но у меня мелькнула ассоциация с круговоротом в природе — кого-то ты, кто-то тебя. Но все равно не верилось, что он умер. Казалось, сейчас встанет, отряхнется и метнется за барную стойку — гонять официанток и клеить проституток. Не встал. И никогда уже не встанет.

— Ой, — по-детски вырвалось у меня.

— Не ой, а жмур у вас, — строго констатировал Илья Муромец Засушенный, — Стоило нас задвинуть — и вот, пожалуйста, первая ласточка, в смысле труп.

«На что намекает, интересно? — подумала я, морщась. — Еще будут, что ли? Жмуры? Это что, месть такая за отказ от их крыши?»

Не сами ли менты подстроили, обидевшись на директора ресторана, что лишил их привычного заработка? Ну нет, слишком уж изощренная месть получается.

— Да не парься, — успокоил меня Илья. — Судя по всему, несчастный случай. Дверь-то была заперта изнутри. Видимо, перебрал плюс усталость. Уснул, бедолага, и замерз. Может, стоя уснул, ударился головой — там острый штырь торчал из полки — и о кафельный пол. Но если б мы дежурили, такого никогда бы не произошло. Зуб даю.

Несчастный случай. Ага. СМИ нас хорошо проинформировали в плане ментов. Им лишние висяки ни к чему. Так что несчастный случай для них — самое то, заморачиваться не надо. Но мне что-то внутри подсказывало: это совсем не несчастный случай.

— А кто обнаружил? — полюбопытствовала я.

— Да Витек, когда пошел открывать.

— Во сколько?

— В десять.

Вопрос был риторический. Я знала, что первым после ночной смены холодильник открывает повар. Примерно за час до начала работы ресторана. К холодильнику имели доступ только повара и бармены, остальные в святая святых не допускались, только в сопровождении. Даже уборщица мыла там пол только в присутствии барменов. Видимо, начальство опасалось «крысятничества». Посему воровали только повара и бармены, вынося массивными сумками продукты и выпивку. Ни портье, ни кассир к холодильнику не допускались — поэтому и Безумный Макс, и Лариса, закончив смену, спокойно переоделись и ушли. По их словам, они и представить не могли, что в холодильнике остался замерзать Григорьев. Ах, если бы знали…

Допрос нас не миновал. Вызвонили Эльвиру и Владу, всех, дежуривших в прошлую ночь. Примчалось начальство — русский директор и немецкий.

Следователь лет тридцати, с аскетичным изможденным лицом, навевавшим мысли о средневековой инквизиции, вызывал нас по очереди. Беседовал с нами прямо в ресторане, сидя за столиком и попивая кофе. Один допрашиваемый — одна чашка. Каждый выдавал ему подробности, что помнил. У всех было одинаковое ощущение — это кошмарный сон, который вот-вот закончится. Но сон не кончался.

Я в подробностях вспоминала события прошедшей ночи, умолчала только про бокал, который Пашка собирался отнести Грише для согрева. Зачем подставлять коллег? Вскрытие покажет. Труп Гриши увезли только около пяти вечера. Ресторан, естественно, для посетителей закрыли.

Страсти улеглись примерно через неделю. У нас снова маячила полицейская охрана. Директора возмущались — тариф на услуги правоохранителей поднялся чуть не в два раза. На смену Грише пришел новый бармен, парнишка с театральным образованием. Стали появляться свежие темы для разговоров, кроме бесконечных обсуждений судьбы бедного Григорьева.

Первоначальная экспертиза, как поделился со мной тот же Илья Муромец, никакого криминала не показала. Сердечная недостаточность. Определенное количество алкоголя в крови, при котором человек мог заснуть и не проснуться на морозе. В Таиланде вон народ погибает при температуре двадцать градусов тепла, так что Гриша, приняв на грудь, для согрева, вполне мог заснуть и не проснулся при плюс пяти. Ведь в холодильнике он пробыл часов шесть. Достаточно, чтобы заснуть навсегда. А если его накрыл сердечный приступ, так и вообще все ясно.

Мотивов копаться в этой истории глубже у меня не было. К Грише я относилась без пиетета, терпела его по мере необходимости. Но стимул все-таки появился. Внезапно, вместе с посетителем, которого привел Дитер. Сначала я решила, что это очередной немец из на-чальской свиты. Но реальность развеяла очередную иллюзию, когда Дитер подозвал меня к своему столику, где третьим восседал русский директор Василий Никифорович, он же Кефир (за кулисами, для персонала).

— Знакомься, Элис, — обратился ко мне Дитер, — Виктор Львовский, журналист. — Немец тут же приложил палец к полным губам, давая понять, что информация конфиденциальная.

Виктору было лет тридцать пять. Скуластый, крупноносый. Большие серые глаза, уголки чуть вниз, что придавало ему легкое сходство с грустной породистой собакой, которая знает больше, чем показывает, но как раз знания и являются причиной ее грусти. Взгляд пытливый, настороженный и вместе с тем какой-то детский.

Он с интересом рассматривал зал. Не иначе как Дитер решил подключить к расследованию этого товарища, не очень-то рассчитывая на ментов.

— Он — этнический немец, — усмехнувшись, охарактеризовал журналиста Дитер. — Из наших.

Я вспомнила, что мой прадед тоже немец наполовину, а прабабка полностью, и что?

— Ты что будешь? — вопросительно глядел на меня Дитер. — Бейлис? Виски?

— Эспрессо. — Напиваться в середине дня в мои планы не входило.

— Могу я поговорить с Алисой конфиденциально? — спросил журналист, когда новый, театральный, бармен притащил мне на подносе маленькую чашечку кофе с салфеткой на блюдце и фигурным сахарным печеньем в вазочке, как положено.

— Конечно, — ответил русский директор, словно я была его собственностью. Но я предложению даже обрадовалась. Хоть какое-то разнообразие.

— Тогда я бы пригласил вас, Алиса, в ближайший клуб. Вы же играете в бильярд?

— Играю. Только в пул. — Я натянула улыбку.

— В таком случае я приглашаю вас отведать пару пулов в кафе неподалеку. Если ваши работодатели не возражают?

— Не возражаем, — ответил Кефир, — Все равно через час твоя смена заканчивается, так что вперед. Девочки справятся и без тебя.

Выдержав вопросительные взгляды коллег, я проскользнула в раздевалку.

Виктор ждал меня на улице. До кафе, куда он меня пригласил, мы шли пешком.

Внутри народу оказалось немного. Интерьер значительно беднее, чем в нашем ресторане. Пара бильярдных столов, банальная барная стойка в навязшем уже на зубах стиле хай-тек, абстрактные картины на выбеленных стенах — без изысков. Но все-таки и здесь имелась своя фишка: в углах под потолком обнаружились крупные пауки, каждый в своей сетке. Они подсвечивались синим, зеленым, красным и желтым. Я так и не поняла, что за задумка была у хозяина заведения. Мы сыграли пару партий в пул. Я играю неплохо, так что вышла ничья, хотя не исключаю, что оппонент мне поддался. Потом мы сели за столик и заказали кофе. Есть мне не хотелось. В «Акуле» главповар уже накормил меня французским луковым супом и лососем с шампанским. А в этом пабе, кроме неплохого пива и орешков, ловить нечего. Кофе, правда, неплохой.

— Итак, Алиса, по существу, — начал Виктор, глотнув кофе. Мы сидели в углу, и над журналистом как раз свисал красный паук. Но мой оппонент этого не замечал. — Дитер попросил меня разобраться со странной гибелью вашего коллеги, а светиться часто в вашем ресторане я не могу. Сказал, что вы — самая адекватная из работавших в ту смену, когда умер Григорьев, и сможете мне помочь. Ведь сможете?

— Смотря что для этого придется делать. Если подставлять коллег — вряд ли, — Я отвела взгляд в сторону и сразу же уставилась на зеленого паука. Вот ведь напасть. Сплошные сети вокруг.

— Я не прошу вас никого подставлять, просто хочу прояснить ситуацию. Я кое-что о нем выяснил.

— И что же?

— То, что многие из вас его терпеть не могли. Это так?

— Ну допустим.

— И у многих было желание от него избавиться?

— Я бы не сказала. Недоброжелателей у него хватало, но он сам виноват.

— Да, я знаю, хам был редкостный. Но не суть. Проблема в том, что есть основания предполагать, что Григорьев умер не своей смертью, ему помогли, и рядом с вами работает убийца. А если не выяснить, кто это, то может быть и следующая жертва.

Я постаралась скрыть волнение, представляя, что на мое лицо надели гипсовую маску.

И уставилась в левый угол зала, где сидел желтый паук.

Значит, все-таки убили? Странно, и Илья Муромец намекал на следующую жертву. Вот это настораживает. Мало нам неадекватных посетителей, так еще и маньяк среди своих. Придется разбираться.

— И кстати, вы вполне подходите на эту роль!

— Что? — От возмущения я чуть не подавилась кофе. — На какую еще роль?

— На роль убийцы.

— Аргументируйте.

— Вы работали в ту ночь, когда произошла трагедия. У Григорьева была встреча с любовницей, женой бухгалтера. Об этом узнал бухгалтер и примчался сюда. Григорьев спрятался в холодильнике, выжидал, когда ревнивец с женой уедут. В тот же вечер Григорьев подрался с официанткой Эльвирой.

— Какая завидная осведомленность!

— Для наглядности, — Журналист, как фокусник, выудил откуда-то лист бумаги и ручку.

В центре листа он нарисовал круг, внутри написал «Григорьев», вокруг изобразил лепестки, снабженные именами моих коллег.

«Официантка Эльвира, мотив — личная неприязнь»

«Жена бухгалтера Галина — ревность»

«Официантка Алиса — личная неприязнь?» «Официантка Влада — личная неприязнь?»

«Бармен Павел — соперничество»

«Бухгалтер Геннадий — ревность»

«Уборщица Раиса — скрытый мотив»

«Посудомой Петр — скрытый мотив»

«Кассирша Лариса — скрытый мотив»

«Водитель Константин — скрытый мотив»

«Портье Максим — скрытый мотив»

«Повара» — алиби, уехали раньше.

— А почему рядом со мной и с Владой — вопросы?

— Потому что вы обе хоть и не любили Гришу, но мотивов для его убийства у вас, на первый взгляд, не хватает. Но, возможно, я пока еще чего-то не понимаю.

— Если честно, Григорьева я недолюбливала, но убивать его — бред! Да и смысла не было. По крайней мере для меня. Можете спросить кого угодно — Гриша относился ко мне вполне адекватно.

— А если я скажу, что кое-кто намекал на ваши с ним конфликты?

«О как! Лбами решил столкнуть!»

— И кто же это был? — спросила я, предвидя ответ.

— Нормальные журналисты не выдают свои источники информации, — парировал он.

— И как вы думаете, каким образом кто-то из нас, подозреваемых, мог убить Григорьева, в то время как он находился в холодильнике, к тому же запертом изнутри?

— Ну тут все просто. Итак. В тот вечер Григорьев, по своему обыкновению, решил подклеить очередную проститутку. Что успешно и сделал. Но какой-то доброжелатель позвонил его любовнице Галине, жене бухгалтера. И донес, что ее хахаль клеит новую девицу. Та примчалась. Но потом кто-то позвонил мужу Галины, сообщив, что его благоверная поехала на свидание со своим любовником Григорьевым. Доброхотов у вас хватает. Обманутый муж, выпив с горя, тоже примчался. Кстати, они мне об этих звонках и рассказали, оба. Та еще парочка. Но, когда тебя подозревают в убийстве, еще не то сделаешь.

— И они так легко вам все выложили?

— Конечно. Я ведь представился частным детективом, которого наняли ваши работодатели. Сначала Геннадий и Галина не особенно откровенничали, но, когда я сказал, что они в числе подозреваемых, как-то сразу разговорились. О самом факте измены Галина, конечно, умолчала, об этом я узнал от других.

— А вас наняли наши директора?

В ответ я получила многозначительное молчание.

— И что же вы узнали? — не сдавалась я.

— Галина на некоторое время запиралась в холодильнике вместе с Григорьевым. По ее словам — выяснить отношения. Только потом он там остался один, спасаясь от гнева обманутого мужа. Мужу об этом я, естественно, поклялся не сообщать. А кое-кто из ваших принес Григорьеву коктейль для согрева. Подозреваю, что именно этот коктейль, а отнюдь не роковой сон и послужил причиной его безвременной кончины.

— Но ведь экспертиза показала, что никакого яда в крови нет?

— Это первоначальная экспертиза, она достаточно поверхностная. Результаты гистологической экспертизы еще не готовы, но не исключено, что они выявят в организме покойного некое вещество, отправившее его на тот свет. Хотя сейчас есть препараты, которые растворяются в крови за несколько часов.

— А я-то тут при чем? Даже если предположить, что Грише подсыпали или подлили что-то — я ему этот коктейль не относила.

— Притом что любой из присутствующих в тот вечер, точнее, в ночь, вполне мог добавить ему что-то в коктейль. Вы — не исключение. Учитывая вашу к нему неприязнь, вполне могли что-то придумать. Вашу невиновность нужно доказать. «Интересно», — подумала я, уставившись на синего паука справа, который перебирал лапками в надежде дотянуться до такой же гипертрофированной мухи. «Он всем подозреваемым это говорит? Я ведь не единственная, кто мог желать Грише отправиться в мир иной. Или ушлый журналист для каждого из моих коллег, работавших в ту ночь, находит свой повод для откровенности?»

— Ладно. Давайте дальше реконструировать картину той ночи, — продолжил Виктор, словно не замечая моей реакции на его выпад, — Вы просто обязаны помочь самой себе.

— Это в чем же, интересно? — разозлилась я.

— Обеспечить себе алиби. В ваши планы ведь не входит отправиться за решетку в расцвете лет.

Пока я соображала, как бы избавить себя от подозрений и не подставить никого из коллег, Виктор продолжил:

— Итак, Галина, по ее словам, не ожидавшая, что за ней примчится муж, выскочила из холодильника, где имела тет-а-тет с Григорьевым, и стала успокаивать своего благоверного. Григорьев решил переждать бурю в холодильнике. В его планы не входило ссориться с главным бухгалтером, который легко мог лишить его работы — о махинациях Гриши с левым алкоголем Гена был в курсе. Сердобольный коллега Павел наливает Григорьеву коктейль для согрева, но сразу в убежище не несет, дабы не вызвать подозрения бухгалтера. Относит на кухню. Теперь надо найти кого-то, кто мог бы передать коктейль. И в тот промежуток времени, когда он искал того, кто отнесет коктейль, в него, скорее всего, и подсыпали некий яд. Или препарат, действующий как сильное снотворное и не оставляющий следов. Возможно, кто-то из вас готовил это преступление заранее, держал наготове яд и воспользовался случаем. Не исключено, этим кем-то был Павел.

— Нет. Только не он, — заступилась я за героя-любовника. Павлик хоть и вызывал у меня легкое презрение своей неуемной тягой к бабам и алкоголю, но убийцей я его представить не могла. А справедливость никто не отменял. — Он ведь сам отнес бокал в холодильник, и мы это видели, к тому же он таскал оттуда ящики с напитками, а туда — пустые бутылки. Кроме Галины он был единственным, кто видел Гришу перед смертью. Если убийство — его рук дело, он не стал бы так светиться. Это глупо. Нет, он не мог.

— Тогда кто? Не вы случайно?

«Ну наглец, — подумала я. — Подозревает меня в убийстве. Только этого не хватало. В довесок ко всем моим заморочкам».

И если совсем недавно смерть Гриши я воспринимала с тайным облегчением, то теперь это событие вырастало для меня в проблему, которую придется решать. Я задумалась. Если предположить — Грише помогли отправиться на тот свет, подсыпав яд в коктейль, то это ведь кто-то из нас, но кто?

Кухня наша — проходной двор, сюда мы выходим покурить, попить чаю-кофе, поесть, здесь мы забираем заказы и выносим их в зал, сюда приносим грязную посуду. Суета сует. И в этой суете подсыпать что-то в бокал — не проблема. Но кто мог это сделать? У Гриши не было конфликтов с Бешеным Максом (Гриша уважал силу), с уборщицей Раей и посудомоем Петей (их он просто не замечал). С кассиршей Ларисой тем более. С Павликом тоже. Ни разу за более чем год моей работы здесь я не слышала и не видела, чтобы Гриша конфликтовал с кем-то из перечисленных коллег. Означает ли это, что их надо исключить из числа подозреваемых?

Тогда у кого мог быть мотив устранить вредного бармена?

У Эльвиры, с которой Григорьев накануне имел конфликт и которая вроде как навела на него порчу? Выходит что — порча сработала? Бред какой-то.

У бухгалтера, который мог подозревать его в шашнях с его женой, у Галины, которая могла приревновать его?

Владу я исключила, у нее, так же как и у меня, не было достаточного мотива для устранения Гриши, разве только неочевидный, только ей одной известный. Повара тоже отпадают. У них, конечно, бывали конфликты с Гришей, но так, в рабочем порядке, ничего личного. К тому же они уехали в ту роковую ночь раньше нас. Водитель Котя — тоже нет. Он с Гришей почти не общался, делить им было нечего.

Итак, методом исключения остаются все-таки Эльвира, бухгалтер и Галчонок. Но Галя испытывала к Грише если не любовь, то нечто похожее — судя по тому, как она его ревновала.

Бухгалтер за весь вечер не отошел от барной стойки, даже в туалет. А Пашка стучал в дверь холодильника условным стуком, который бухгалтер знать не мог. Да и, если бы рогоносец все-таки добрался до Гриши, мы бы услышали. Но все было тихо, никакого скандала. При этом, учитывая результаты экспертизы, если преступление и имело место, то было тщательно спланировано, ведь яд в организме покойного Гриши пока не обнаружили. То есть нужно было подобрать такой яд, который за несколько часов растворяется в крови, не оставляя следов. В наше время это несложно, в том же Интернете полно информации на эту тему. Но пьяный бухгалтер никак не мог подсыпать отраву в бокал. Ведь на кухню он не заходил.

Мои размышления нарушил журналист, видимо устав наблюдать, как я морщу лоб.

— Вы подозреваете кого-то конкретного?

— Пока нет.

— Хорошо. Тогда подсказка. Что выдумаете об Эльвире?

— Не кажется ли вам, что это было бы слишком явно? Ну в смысле, если она задумала устранить Гришу, зачем ей весь этот спектакль? Они подрались у всех на виду, и в ту же ночь она его отравила. Зачем так подставляться? Если это действительно на ее совести, она бы все сделала тихо. И уж, конечно, не поддалась бы на его очередную провокацию.

Про порчу я благоразумно промолчала. Но если сбросить со счетов мистику… Эльвира в своих одноразовых перчатках, не оставляющая отпечатков пальцев. Если именно она задумала устранить Григорьева, значит, должна была продумать весь этот план со звонками Галине, потом ее мужу. Но конфликт между ней и Гришей, который произошел на кухне, она не могла предвидеть. Если бы она хладнокровно замыслила его убийство, вряд ли бы так бурно реагировала на хамство будущей жертвы. Скорее всего спустила бы ситуацию на тормозах, чтобы не подставляться. И зачем ей было в таком случае упоминать про порчу, которую она навела на Гришу? Ладно, отбросим пока вмешательство потусторонних сил. Тот, кто умертвил нашего бармена, был прекрасно осведомлен не только о его пороках, которые в конечном счете и привели его к такому бесславному итогу. Убийца знал обо всех стереотипах Гришиного поведения. Знал, что тот будет прятаться в холодильнике, опасаясь разоблачения.

Подсыпать что-то в бокал у нас на кухне — вообще не вопрос. В ресторанной суматохе очень просто воспользоваться моментом. Тот, кто это сделал, просчитал все — и психологию Крокодила Гены, который будет сидеть в ресторане до последнего, пытаясь убедиться в неверности жены, и реакцию Гриши, который закроется в холодильнике от ревнивого мужа.

Может, это была Галина? Но она не заходила на кухню.

— Постарайтесь вспомнить все до мелочей. Бывает, что как раз мелочи помогают разоблачить убийцу.

В моей памяти всплыл запах джина. Разбитая бутылка у ног Григорьева. И только. Об этом я и сообщила вслух.

— Мы забыли еще одно звено в цепочке, — резюмировал Виктор.

— Да? И кто же это?

— Девица, которая подклеила Гришу. Вы ее раньше видели?

— Нет.

— Судя по показаниям ваших коллег, она была похожа на проститутку. Хотя кто их сейчас разберет — проститутки нередко маскируются под порядочных, а порядочные девушки выглядят как проститутки. Согласны?

Я кивнула.

— Однако странно, что нормальная девица после пяти минут знакомства согласилась на адюльтер с каким-то барменом. Если она, конечно, не Мессалина какая-нибудь, — рассуждала я вслух.

Опасность, которая нависла надо мной, лучше всякого допинга взбадривала мозг. Я злилась на себя — какой-то журналист выуживает из меня информацию, а я подчиняюсь, как будто так и надо. Только потому, что боюсь. О, великая движущая сила — страх! Скольких людей она заставила делать то, что они не хотят, то, что им не свойственно. Я всегда ощущала себя достаточно независимой, хотя, как сказал подзабытый уже вождь мирового пролетариата: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Соглашаясь с его изречением, наверняка передранным у кого-то из древних, я в то же время ощущала внутренний протест. Вот Гриша, блин, достал и с того света. И чего надо этому журналюге? Даже менты уже успокоились насчет Григорьева, признав его естественную смерть. Однако надо было продолжать беседу.

— Но новенькие проститутки, как правило, проходили через постель Григорьева. Правда, принимал их на работу все-таки Дитер, наш немецкий директор. И право первой ночи было у него. А тут заявляется какая-то наглая девица, плюет на все правила и клеит Гришу. Странно.

— Думаю, нам надо найти эту девицу.

Слово «нам» означает, что он берет меня в компаньоны? Ну просто осчастливил доверием.

— Вы же мне поможете?

— Я бы с радостью. Но как? Я ее впервые видела у нас. И никто ее раньше не видел.

— Так уж и никто? Ну тогда подумайте, кто мог ее знать?

— Кто мог? Кто-то из клиентов? Но я ее клиентов не знала. Тогда…

— Кто из проституток в тот вечер был, кто мог бы ее узнать?

— Была Матильда, она чуть было с этой новенькой разборки не устроила.

— Значит, надо с Матильдой поговорить. Она часто у вас бывает?

— Практически каждый вечер.

— Тогда я дам вам визитку, а вы передайте ей по возможности незаметно — не хочу здесь светиться лишний раз.

Матильду я увидела в следующую вечернюю смену. Она снова коротала время с минералкой в ожидании клиентов. Напрасно. В тот вечер никого не дождалась. Слух о смерти бармена разнесся быстро, и, хотя теперь у нас снова дежурили менты, ситуацию с гостями это пока не спасало. Я подошла к скучающей девице и предложила ей двойной «Бейлис». Она радостно встрепенулась, но радость тут же сменилась настороженностью.

— Не волнуйся, Матильда, это тебя поклонник угощает.

— Кто?

— Симпатичный, тачка крутая, судя по всему, при бабках. Вот его визитка.

На визитке значилось: «Виктор Львовский, генеральный директор», было указано название фирмы — «Висты» — и телефон. Я обратила внимание на номер — не тот, что он давал мне. Но у предприимчивого человека сим-карт, да и мобильников может быть много. Я была уверена, что Матильда на приманку клюнет.

И не ошиблась. Виктор отзвонился мне на следующий день после их встречи.

— Лед тронулся, — произнес он загадочно избитую цитату, — Могу я встретиться с вами сегодня?

— Я заканчиваю в семь.

— Заехать за вами?

— Нет, давайте в восемь в том же кафе.

Когда я зашла в бильярдную с пауками, Виктор уже сидел за столиком. На этот раз под зеленым насекомым.

Молоденький официант с чуть раскосыми глазами, намекавшими на его восточное происхождение, шел к нам так медленно, словно растягивал какое-то ведомое ему одному удовольствие. Записал в маленькую книжечку заказ: мой эспрессо и бокал темного пива для моего собеседника. Сзади на его футболке красовалась паутина с крупным черным пауком посердине — ага, фирменный знак. В «Акуле» нам не разрешалось записывать заказы, даже если гостей был полон зал. Мы должны были все запоминать. И, только добравшись до компьютера, могли набить там то, что пожелали гости, чтобы отнести чек на кухню.

— Она мне позвонила, мы встретились, — сообщил расследователь, — Но не так-то просто все оказалось. Эта Матильда нашу девицу раньше не видела. А когда подошла к ней и спросила, какого рожна она сюда приперлась, та ответила, что не собирается здесь зависать постоянно, а ее пригласил сюда один господин. Сказала, что работает в конторе по вызову неподалеку от «Акулы». Сценический псевдоним — Лиана. Возможно, девушка, которую звали Оля или Катя, решила взять себе звонкое имя, популярное в Греции и Армении, дабы привлекать мужчин, падких на все необычное. Псевдоним для проститутки очень важен, он должен быть неизбитым и ярким, чтобы запоминался. Контору не назвала, так что пришлось мне полазать по Интернету. Нашел пять Лиан. Одна из них оказалась похожа по описанию на нашу красотку.

— И что?

— Вызвал к себе. Лиана приехала. Сказал, что ее ищут, что она — ненужный свидетель убийства, что она вляпалась по самое некуда. Рассказал про печальную судьбу Григорьева (она, оказывается, даже не знала его фамилии). Объяснил, что мне стало известно, что ее заказали. Даже придумал, кто именно, и в красках его описал. У вас, женщин, живое воображение. Она повелась. Я развил тему, объяснил, что если она не расскажет все, что знает, то скоро последует за несчастным Григорьевым. Скинь с себя опасную информацию — и, возможно, спасешь себе жизнь. Как известно, разговоры о смерти легче всего развязывают языки. Лиана купилась. Тем более что и играть-то мне особенно не пришлось — вероятно, что заказчик может и ее убрать за компанию.

— А кто заказчик?

— Имени она не знает — не назвался. Просил называть его «шеф». Приехал к ним в контору, уединился с ней и, предложив очень хорошие деньги, сказал, что хочет устроить розыгрыш своему приятелю, сотруднику ресторана «Акула». Дал ей фото. И проинструктировал, как она должна себя вести.

— А она?

— Она все сделала четко по инструкции. Пришла в «Акулу» в начале восьмого вечера, в ту смену, когда Григорьев замерз. Начала строить ему глазки. Он повелся и завелся. Пригласил ее на приватный разговор. Лиана уже знала от заказчика, что бармен поведет ее в холодильник. Мне она сказала, что ничего между ними не произошло, потому что, только они уединились, как в дверь начал стучать другой бармен, Павел, — предупредить товарища о том, что явилась его пассия. Гриша вытолкал Лиану за дверь, указав ей направление в сторону раздевалки, а сам, прихватив бочонок с пивом, как ни в чем не бывало вернулся в зал. Лиана некоторое время проторчала в раздевалке, а потом пришел Павел и по просьбе Григорьева выпустил ее через черный ход.

Дальше включаем воображение и реконструируем события. Григорьев уединяется с Галиной в холодильнике. И во время их рандеву в ресторан заявляется ревнивый муж. Верный Павел вновь предупреждает приятеля об опасности. Галина выскакивает из убежища и идет к мужу, а Гриша вынужден ждать, пока улягутся страсти и супруги уедут. Это его поведение вполне предсказуемо. В холодильнике холодно, он отпивает из бокала, который ему принес Павел. Григорьев делает глоток, потом еще — приятное тепло разливается по телу, его неумолимо клонит в сон, он падает на пол, роняя бокал. А возможно, у него перехватывает дыхание или останавливается сердце — все зависит от вещества, которое добавили.

— А этого заказчика, ну шефа, Лиана в ресторане видела?

— Нет. Но описала его довольно подробно. Упитанный мужчина, около пятидесяти, пышная черная шевелюра, усы, двойной подбородок, крупная родинка на левой щеке. Кого-то напоминает?

Я воззвала к своей памяти, и она подсунула мне образ — да нет, не может быть, к тому же у него голова гладкая, как яйцо, а этот с шевелюрой, но родинка… Журналист вопросительно смотрел на меня.

— Напоминает… Нашего русского директора. Только тот лысый, как яйцо, и никаких усов, но родинка имеет место, а по ее описанию…

— Ну бутафорские парики и усы еще никто не отменял.

— Но это же абсурд! Зачем русскому директору избавляться от Гриши? У них никогда не было конфликтов. Гриша перед ним навытяжку стоял.

Что-то не состыковывалось. Вроде бы все понятно — стрелки указывают на русского директора — Вячеслава Никифоровича по кличке Кефир. Но… Кто-то внутри меня не хотел соглашаться. «Думай, Алиса, думай», — взбадривала я себя. На помощь пришло воображение — в памяти всплыло изображение бутылки джина рядом с трупом Григорьева. Джин, который любил Гриша, но которого у нас в ресторане не продавали. Ну и где тут противоречие? Откуда взялась бутылка этого «Сапфира»? Гриша любил именно этот сорт джина, и именно он оказался рядом с его телом. Почему? Про пристрастия Гриши могли знать только его хорошие или плохие знакомые, те, с кем он более-менее тесно общался. Я про его любовь к именно этому сорту джина слышала пару раз. Продавая из-под полы бутылку «Гордонса» каким-то иностранцам, Гриша процедил Павлику:

— Вот дебилы. За эти бабки «Bombay Sapphire» можно купить, но уж никак не «Гордоне».

Под флагом этой неразрешенной загадки я заступила на свою очередную смену. На сей раз вечером. Мне тоже хотелось принять реальное участие в расследовании, тем более что на кону стояло и мое благополучие.

Гостей в зале практически не было. Я маялась от безделья. Главповар Витек сварганил мне очередного лосося в шампанском, но я умяла любимое блюдо без обычного аппетита. Воспользовавшись моментом, я прогулялась в раздевалку. Я надеялась найти кого-то из коллег, с кем можно ненавязчиво поговорить о том, что произошло. Я уже проделывала это, и не раз — вот только никаких значимых результатов.

Моя жизнь разделилась на два этапа. До смерти Гриши и после. После встречи с настырным журналистом я стала присматриваться к коллегам, замечать то, на что раньше не обращала внимания. Какие-то детали, которые раньше ускользали, обрывки разговоров, нюансы поведения. Они теперь фиксировались: словно фанатичный коллекционер, я складывала в копилку памяти все, что могло потом сложиться в цельную картину, собранную из разрозненных пазлов впечатлений. В поисках этих впечатлений я и оказалась в раздевалке (звонок матери был лишь предлогом).

Именно сейчас я услышала странные звуки из гладильной, находившейся рядом с раздевалкой, — словно кто-то втягивал в себя какую-то жидкость. Я заглянула внутрь. На полу, прислонившись к стене, плакала уборщица Рая. Странными звуками оказался ее плач. Я присела рядом, обняла за плечи — субординация никогда не была моей сильной стороной. Рая повернула ко мне заплаканное лицо.

— Что случилось, Раечка?

— Случилось. Меня уволили.

— Кто? И за что?

Рая захлебнулась слезами. Я погладила ее по плечу. Чужое горе всегда вызывало во мне чувство неловкости и желание помочь. Я ждала.

Через несколько минут она успокоилась и заговорила:

— Я убирала зал, как обычно, и наткнулась на какой-то странный предмет под столом. Помнишь того пафосного парня, который подцепил жевачку себе на дорогущие брюки, а потом устроил скандал? Так вот, я решила тщательнее убирать. Под столами тоже. И обнаружила эту штуку. Под столиком, где шефы заседают. Когда это произошло, в зале был только русский директор, я ему и отдала. Он странно как-то отреагировал. Забрал ее у меня, а на следующий день мне сообщили, что в моих услугах больше не нуждаются.

Ладно я, но Петя как же? Он же погибнет, сопьется совсем.

На мой взгляд, Петя гораздо быстрее спился бы на работе в ресторане, впрочем, жене видней.

— А его тоже увольняют?

— Ну это само собой. Кому он тут нужен без меня? — Рая снова хлюпнула носом — так жалобно, что я сама чуть не разрыдалась.

— И что там был за странный предмет?

— Да жучок обычный, — Рая проявила завидную осведомленность. Я вспомнила, что у нее вроде как техническое образование.

— А больше жучков ты не обнаружила?

— Обнаружила, как же. Но решила попридержать. На всякий случай. Вот. — Она извлекла из кармана передника крошечный предмет, похожий на заклепку на джинсах.

Жучок был бесполезен, ведь информацию с него мог считать лишь тот, кто слушал нужный разговор на определенном расстоянии. Значит, кто-то записывал беседы нашего начальства. Но кто? И зачем? Опять все запуталось. И почему расследованием занимался какой-то журналист, у которого не было никаких полномочий? Как-то странно. Почему было не подключить тех же ментов, но за деньги? Или хотя бы нанять частного детектива? Что-то тут не стыковалось.

Накануне я пробила его в Интернете: «Виктор Львовский, журналист». Журналистов с таким именем и фамилией Яндекс мне не выдал. Псевдонимов тоже. Значит, мой оппонент врет. Прикидывается журналистом. Но зачем?

Кто он? Может, он сам и есть убийца? Но тогда зачем весь этот маскарад? Раз экспертиза все равно показала, что смерть Григорьева наступила от естественной причины. Зачем ему светиться и заниматься расследованием? В очередной раз привлекать внимание к этому событию. Нелогично.

А кому могла помешать Рая, обнаружившая жучки? Кто-то решил от нее избавиться — но зачем? Уволить ее могли только русский или немецкий директора. Они? Сами или с чьей-то подачи?

Если предположить, что джин с ядом подсунула в холодильник не проститутка, а Галина, то какой у нее был мотив? Ревность? Но ведь Гриша все сделал, чтобы избавить ее от подозрений, да и проститутку, с которой он до нее уединялся, она не видела. Может быть, Гриша шантажировал Галю? Но зачем ему так подставляться? Терять насиженное место. А если… Если журналист представлялся не тем, кем был на самом деле (предстояло еще выяснить — кем), если предположить, что Гриша тоже был кем-то помимо бармена…

Когда я вышла в зал из раздевалки, оставив там страдающую уборщицу Раю, мои размышления грубо прервал бармен Павлик:

— Слушай, что ты все вынюхиваешь насчет Гриши? В детективов поиграть захотелось? Мой тебе совет — не лезь в это дело!

— Это еще почему?

— Меньше знаешь — лучше спишь, — Пашка произнес эту банальность с угрозой в голосе.

Наживать врага в мои планы не входило, нужно было срочно придумывать выход.

— Пашка, слушай, выручай, а? Знаешь, почему я проявляю инициативу в этом деле? Понимаешь, журналист, который и к тебе приставал с расспросами, подозревает меня в причастности к убийству Гриши. Да-да, не ухмыляйся, тебе не идет. Тебя он тоже подозревает. Оно тебе надо? Короче, Гришке уже все равно не поможешь. А нам еше можно.

— И как, интересно? — Пашка явно смягчился.

Понятно, что, как и у Гриши, у него тоже было рыльце в пушку — оба продавали левый алкоголь, выносили из бара то, что можно вынести незамеченным. И Павлика сильно беспокоил повышенный интерес к смерти коллеги. Но когда он услышал от меня, что сам попал в круг подозреваемых, то из-за вполне естественного страха пошел на контакт. И я рванула в наступление:

— Что-то было у Гриши за душой помимо бара и любовных похождений? Какой-то бизнес?

— Ну было. Только что это тебе даст?

— Хочу отвести от нас с тобой подозрения, только и всего.

— Ладно, ему уже все равно ничем не поможешь, — сдался Павлик. — Казино у Гриши было подпольное.

— Интересно. А ты там был?

— Пару раз.

— И где оно находится?

— Они дислокацию меняют, чтобы менты не выпасли. У них своя клиентура: чтобы туда зайти, надо фишек купить на десять тысяч баксов. Клиентов, в частности, Гриша у нас в «Акуле» находил. Очень удобно. Не отходя от кассы, так сказать. А базируются они в ресторанах, где места достаточно. Таких, чтобы под предлогом банкета закрыть помещение и там предаваться игромании.

— Но хоть одно место, из последних, можешь назвать?

— Зачем тебе?

— Переключу настырного журналиста на казино, чтобы там искал возможных убийц, а не у нас.

— Ну так и быть, — Пашка озвучил название ресторана и даже его адрес, хотя последнее было излишним, учитывая нынешние онлайн-возможности.

С журналистом мы встретились на следующий день в знакомом баре. Только в пул на этот раз не играли — не до него. Меня раздувало от собственной значимости — ведь сама додумалась до того, кто был настоящим убийцей Гриши. Реальным, а не бутафорским, как русский директор в парике. Я рассказала про разговор с Раей. Про обнаруженные жучки. И выдала свою версию. Кроме Галчонка, никто не мог поставить в холодильник роковую бутылку. Она была в курсе пристрастий Григорьева. Она уединялась с ним в холодильнике. У проститутки не было мотива убивать бармена. А у Галины? Мотив вырисовывался постепенно.

Галина, закрутив роман с Григорьевым, пыталась извлечь из этого определенную выгоду — сделать своего мужа директором. Для того и установили прослушку русского директора Вячеслава Никифоровича, он же Кефир. Причем устанавливал жучки Григорьев. Галя что-то ему пообещала — нет, не любовь. Любовью, даже большой и чистой, его было не удивить. Но, видимо, ожиданий она не оправдала, и Гриша начал ее шантажировать.

Галине надо было выбирать между неверным любовником, к тому же женатым, и верным и преданным ей мужем. Конечно, она выбрала последнего: ведь на кону было ее благополучие, к которому она так долго шла. И тогда она придумала план. Разыграла сцену с ревностью. Наняла проститутку. И именно разбитая бутылка джина указала на нее как на убийцу.

— Блестяще! — Виктор зааплодировал, но что-то в выражении его глаз меня насторожило.

В нем не было того восторга, который он изображал. Его настроение передалось и мне. Опять что-то не складывалось. Я напряглась, ожидая подвоха. Казалось, что напрягся даже зеленый паук, сучивший лапками над нами. А если Виктор, как этот паук, плетет свою сеть, в которую пытается втянуть меня? Но вот кем-кем, а мухой, то бишь жертвой, мне совсем не хотелось становиться.

— Вы помните, во что Галина была одета в тот вечер?

— Да, длинное серое платье в пол. С собой у нее был серебристый клатч.

— А клатч — это что?

— Маленькая такая сумочка, аксессуар вечернего туалета.

— Насколько маленькая?

Я развела руки, показывая размеры. И тут же посмотрела на свои кисти, словно видела впервые. Ну никак бутылка джина не могла поместиться в этот клатч.

— И платье на ней было обтягивающее? Никаких потайных карманов?

Виктор улыбался, а я злилась — одной фразой он разрушил мою тщательно выстроенную версию.

— Чтобы предположить, что Галина смогла придумать такой хитроумный план, надо иметь неплохое воображение. Вам бы книжки писать. Судя по отзывам коллег, да и вашим, девушка она довольно ограниченная. Интеллектом не блистает, но обладает хваткой и сообразительностью, достаточной для того, чтобы устроить свою жизнь.

С Виктором я рассталась не в силах скрыть разочарование. Я-то хотела продемонстрировать ему свои аналитические способности, а оказалась жертвой собственной самонадеянности. Я даже не смогла вывести лжежурналиста на чистую воду, поскольку ушел кураж, а с ним и уверенность. Оставила выяснение его личности на потом, так же как и рассказ о Гришином побочном бизнесе — подпольном казино.

А на следующий день, в вечернюю смену меня ожидало новое потрясение.

— Галя исчезла! — выпалила кассирша Лариса, когда я вошла в ресторан. Обычная невозмутимость слетела с нее, словно кто-то невидимый сорвал привычную маску.

— Как?

— Ушла из дома пару дней назад и не вернулась. Гена сначала пытался ее по подругам искать — не нашел, он же скрытный у нас — не любит личные проблемы на всеобщее обозрение выставлять, но тут, видно, невтерпеж уже.

На бухгалтера было страшно смотреть.

История приняла новый оборот. Если все-таки Галина — убийца, вряд ли логично для нее инсценировать собственное исчезновение, чтобы отвести от себя подозрения.

В ресторан, который назвал Павлик, мы отправились с псевдожурналистом. Решила, что в отместку там и устрою ему допрос — пусть выкладывает, кто он есть на самом деле и зачем ему это расследование. Но в тот вечер, когда мы собирались с ним туда отправиться, нечто смешало мои планы. Точнее, отодвинуло.

Сначала нас не хотели пускать в помещение. Обычный ресторан на Крестовском острове, такой же пафосный, как и все местные рестораны. Ярмарка тщеславия. Пускать не хотели не потому, что мы не соответствовали дресс-коду, а потому, что это был как бы клуб для своих, а членских карточек у нас не было. Тогда Виктор что-то тихо, но выразительно сказал швейцару. Уж не знаю, что это было за «сим-сим откройся», но нас впустили.

Интерьер казался банальным, хотя и соответствующим названию «Дао». Иероглифы на стенах, огромные значки «инь-ян» — стилизованная под российский менталитет вечная философия. Ну что может быть пошлей? Оказалось — может. Посетители. Каждый как будто соревновался с другими в своей крутости: часы, сумки, брендовые шмотки. При этом мужики плотоядно оглядывались в поисках доступных самок, а девушки — в поисках потенциальных спонсоров. Но это в легальной части. Проникнуть в нелегальную оказалось еще сложнее, чем войти в сам ресторан. Но обаяние Виктора раскрыло и эти двери.

В помещении, которое, по словам официанта, было закрыто на банкет, стоял обычный карточный стол, как в старые добрые времена, когда казино были легальны. Вокруг зеленою стола сидели игроки с серьезными лицами — кто-то пил коньяк, кто-то шампанское — видимо, согласно половой принадлежности. Девушка-крупье с таким же, как и у посетителей, озабоченным выражением лица руководила процессом.

Только мы уселись за стол, как Виктор толкнул меня локтем — напротив примостился Крокодил Гена, собственной персоной. О как! У него что, тоже доля в бизнесе? Или он так, зашел кофе попить?

Виктор подошел к нему и, шепнув что-то на ухо, словно давнему другу, вывел Крокодила из зала. Я последовала за ними. При выходе из ресторана нас уже ждали. Из припаркованной у входа «хонды» вышли трое мужчин в серых костюмах.

На руках Крокодила Гены защелкнулись наручники. Я даже не разглядела, кто это сделал, — настолько все произошло быстро и почти незаметно.

Бухгалтер не сопротивлялся. На его лице застыли недоумение и растерянность и еще какой-то детский страх и обреченность.

«Хонда» уехала, а Виктор остался.

— Не хочу бросать тебя одну в этом месте, — заявил он, перейдя на «ты» так легко, словно мы знали друг друга сто лет, — Ты очень мне помогла, — Он произнес это нарочито проникновенно, глядя мне в глаза. — Я отвезу тебя домой. Не возражаешь?

Я не возражала. Мне ведь хотелось узнать развязку этой странной истории.

Лжежурналист меня не разочаровал. Правда, потомил немного, пока мы не доехали до моего дома. Втиснув свой «лендкрузер» между старенькой «девяткой» и новеньким «гелендвагеном», он некоторое время помолчал. Видимо, ожидая моих вопросов, которые не заставили себя ждать.

— Ну да, журналист — это для прикрытия. И моя контора — не газета. А вот жучки — это мое, — признался Виктор. — Я разрабатывал вашего Кефира, русского директора, на предмет наркотрафика. Но он оказался не при делах. Когда про жучки вскрылось — Гена напрягся, ведь он вместе с Гришей держал подпольное казино. Решил, видимо, что пасут его.

Я не сомневался, что он появится в этом месте, слишком многое было поставлено на карту. Инициатором бизнеса был Григорьев. Гена с Гришей замечательно друг друга дополняли. Гриша — наглый, боец, Гена — скромный, но креативщик, мозговой центр. Галина смешала планы. Когда Гена узнал о ее связи с Гришей, пришел в ярость — все летело к чертям. Весь подпольный бизнес, все. Ведь он мог потерять не только левый заработок, но и легальную работу в ресторане.

Нужно было решать проблему. В первую очередь с компаньоном, который мог предать его из-за бабы. Легко. Он знал, что Гриша любит «Бомбейский сапфир» и держит в холодильнике бутылку на всякий случай. Бухгалтер работал, как обычно, до семи. Имел доступ к холодильнику. Прикинул — пересменок, всем не до того, можно легко подменить Гришину заначку. Накануне договорился с проституткой, прикинувшись русским директором. Проинструктировал, что ей говорить, если на нее выйдут. Ему оставалось только подсунуть джин в холодильник. Что он и сделал в конце своего рабочего дня, в семь часов вечера. Он знал, что Павел не станет трогать джин не из барного ассортимента — тем более Гришину заначку. В вашем кабаке, как и во многих других, где так же воруют, не принято брать чужое, в смысле то, что принадлежит не хозяевам ресторана, а коллегам.

— А кто позвонил Галине насчет неверности Гриши?

— Сам бухгалтер и позвонил. Изменив голос. Сим-карту новую для этого купил. Правда, на свое имя.

— А где Галина? Она жива?

— Это еще предстоит выяснить. Гена мог подстроить ее суицид — ведь она претендовала на половину его имущества, но при данных обстоятельствах сие событие могло вызвать ненужные вопросы. Поэтому он срочным порядком отправил ее за кордон — на виллу в Испанию, которую купил пару лет назад. И вот там-то с ней может произойти какой-нибудь несчастный случай.

— Но ведь ее еще можно спасти?

— Вряд ли. Жизнь довольно цинична. Особенно по отношению к таким, как она. Если честно, мне ее не жаль. Она сама выбрала свою судьбу. Ну, если пешки, мнящие себя королевами, могут выбирать. И здесь ссылки на фатализм неуместны.

— Вы задержали Крокодила Гену за убийство?

— Нет, конечно. Улик недостаточно. Гистологическая экспертиза обнаружила яд в крови Гриши. Но надо еще доказать, что именно бухгалтер подсунул отравленный джин в холодильник. А вот арестовать его как владельца подпольного казино мы вполне имели право. Может, и удастся расколоть его на показания об убийстве Григорьева. Если не получится, он все равно сядет за свое казино. И зло будет наказано — хотя бы частично.

Не знаю, может быть, лжежурналист, он же — сотрудник ФСБ, ждал продолжения истории в моей постели, но домой я его не пригласила. Во-первых, нет у меня такой привычки — спать с кем попало. Во-вторых, слишком гадкое послевкусие у меня осталось. Каждый фигурант этой истории разыгрывал свою партию, каждый мог себя оправдать, перешагивая через судьбы других. Виктору надо было расследовать это дело, Гене — скрыть следы преступления. Каждый окучивал свою поляну, как мог. Для каждого люди были пешками в игре. Ничего личного.

Через пару недель после задержания Крокодила Гены наш ресторан сразило новое известие — в Аликан-

те, неподалеку от своей испанской виллы, утонула Галина. Думаю, вряд ли наши рыцари плаща и кинжала станут расследовать этот «несчастный случай».

Если бы эквивалентом счастья было отсутствие страданий, я должна была бы чувствовать себя хоть чуть счастливей ввиду отсутствия в моей жизни Гриши. Но я не чувствовала. И мне было абсолютно не важно — понесет убийца заслуженное наказание или нет.

Король умер! Да здравствует король! Я ощутила странную щемящую пустоту внутри. В эту минуту поняла, что, лишившись внешнего врага, я вынуждена либо искать вовне нового врага, либо обратить свой взор на врагов внутренних. А это гораздо сложнее. В тот день, когда пришло известие о смерти Галины, я уволилась из ресторана.

Р. S. Из рекламы

У Bombay Sapphire необычная бутылка — вы сразу ее узнаете: плоская, из голубого стекла, по которому в качестве украшения цепочкой тянутся изображения ингредиентов, составляющих его изысканный букет. Если для изготовления других видов джина используют 4–6 разных ягод, кореньев и растений, здесь ровно 10. Они подобраны так, чтобы ни одна часть этого букета не заслоняла собой другие. Встречается, впрочем, и упрощенный вариант Bombay Sapphire, где ингредиентов — 8. Отдельные гурманы находят его даже более утонченным.

Вам совсем не обязательно дожидаться праздника, чтобы его попробовать. Этикет позволяет наслаждаться этим напитком как в дружеском кругу, так и в одиночестве. Напиток, нареченный в честь «Звезды Бомбея» — камня в 182 карата, который когда-то был подарен всемирно известной кинозвезде Мэри Пикфорд.

 

Александр Прокопович

Смерть в лифте

Если рассматривать с расстояния в двадцать метров — вообще не бросается в глаза. Просто грязь. Черное на синем — кляксы пунктиром тянутся через весь кузов мини-вэна.

С десяти метров понимаешь, что не грязь. А ближе уже и подходить не хочется. Мало ли что может произойти с человеком, который крутится у мини-вэна, перечеркнутого автоматной очередью.

Круглов выстрелов не слышал. Хорошие окна с тройной рамой и, вероятно, автомат с глушителем. Зато Николай Андреевич Круглов точно знал, что эти выстрелы означают. Некоторые люди не принимают отказов. С ним продолжили разговор, который он вчера посчитал законченным.

Водитель Круглова нервничал. Сергей Ковалев хорошо знал, что означает такое лицо шефа. Еще по Афганистану знал, когда был таким же водилой, правда, не мини-вэна, а БТР, а Круглов — молоденьким лейтенантом. Ничего хорошего застывшие черты лица командира не сулили. На какую-то минуту водителю почудилось, что он опять там, где стреляют по боевой технике, а не по припаркованному во дворе ВИП-транспорту, и даже чуйка проявилась, та самая, благодаря которой он вернулся домой целым. Чуйка была тревожная — что-то должно случиться…

Через час Круглов снова спустился во двор, где его уже ждала машина поскромнее — зато целая. По случаю провоза начальства директор юридического департамента Паша Витковский даже успел сгонять на мойку — «мерс» сверкал, будто только из витрины автосалона.

Ковалев застыл у дверей — никак не мог определиться, куда сесть. Шеф ездил сзади, но то в мини-вэне, а тут… Круглов выручил:

— Серега, езжай на фирму. Со мной ничего не случится, что ты, как беременная лосиха? Не знаешь, стоять или бежать? Займись ремонтом транспорта. И выясни, что случилось с хваленой броней, за которую с нас содрали будто он еще и летает…

Бывший старшина привык приказы выполнять. И даже как-то чувствовал себя лучше, когда действовать надо было по привычной схеме, так чтобы в начале пути было «разрешите выполнять», в конце — «разрешите доложить».

Круглов сел все-таки на переднее сиденье. Машина у юриста была достаточно серьезная, может, даже чуть более серьезная, чем Витковский мог бы себе позволить. С другой стороны, кто-то все спускает в казино, кто-то платит алименты, а кто-то покупает машину в кредит. Почему нет?

Паша Витковский наконец заговорил…

— Николай Андреевич, зачем вам это?

— Что «это»?

Вместо ответа Паша вцепился в руль, будто вот-вот надо будет рвануть к подиуму «Формулы-1».

— Надо было тебе, Паша, на «мазератти» копить. Сейчас даже кое-где разогнаться можно.

— На «мазератти» — это разве если убить кого-то… Николай Андреевич, они хорошую цену дают, раза в полтора выше реальной… Николай Андреевич…

Юрист — маленький щуплый брюнет — говорил все правильно, и легко было остановить машину, выйти у любимого ресторанчика и отправить Пашу оговаривать условия сделки — сдачи. В конце концов, это уже не бизнес, когда в дело идут автоматы. В следующий раз стрелять будут не по пустому автомобилю. Только фирма Круглова так и называлась «Круглов», и продать ее, пусть и на приличных условиях, было не здорово. Детей у Николая пока не было, но он твердо пообещал себе, что фирма отойдет им в наследство.

— Паша, не парься, — говорить с юристом нужно было, чтобы иметь шанс просто доехать до места назначения. У кого-то зуб на зуб не попадает, у Паши были шансы не попасть машиной в дорогу… — Я, мой дорогой зам по юридической части, просто в глаза хочу посмотреть, а то, знаешь, вдруг это просто пацаны шалят, а мы с тобой бог знает что о приличных бизнесменах подумали…

Доехали штатно. Юриста Круглов оставил в машине. Юрист был не нужен.

Николая ждали. На девятом этаже в офисе № 999. Иногда хозяина этого офиса — вице-президента холдинга «Бридж» Акулова — так и называли «Девятьсот девяносто девять». За привычку торговаться до рубля… Сегодня, как и каждый день, у Акулова нашлось и время, и желание снова поторговаться.

Секретарь был предупредительным, кофе подавали в тонком фарфоре, встречались не в переговорной, а в просторном кабинете. Говорили, у президента холдинга офис был скромнее.

Из кабинета вице-президента был виден весь офис. И, что должно было раздражать владельца помещения, весь офис мог наблюдать, что происходит в кабинете босса.

Вице-президент «Бриджа» Дмитрий Кириллович Акулов когда-то занимался тяжелой атлетикой. В память о любимом спорте остались широкие плечи. Железо он не таскал уже давно — все больше бумаги, и широким теперь стало все тело. Ширину эту он носил с неким шиком — такой большой человек был просто вынужден всегда выбирать только бизнес-класс, если вдруг нет первого. И кабинет его тоже был первого класса, метров пятьдесят — не офис, бальный зал.

— Николай, рад вас видеть… Надеюсь, сегодня мы наконец-то найдем правильное решение… — Акулов, вероятно уже по привычке, осматривался, контролируя подопечных. Круглову казалось, что тот смотрит не сквозь стекла, а в зеркала, мол, кто на свете всех милее…

— Мне казалось, что вчера мы его уже нашли… Кстати, мне просто интересно… — Круглов осматривал офис иначе, так, будто где-то за этими стеклами прятался снайпер противника. — Сегодняшняя ночь не прошла бесследно для моего транспорта. Вы ничего про это не слышали?

Акулов держал паузу. Станиславскому бы понравилось.

— Николай, может, коньячку… в кофе?

— Можно и коньячку.

Двигался Акулов так, будто в теле его не было ни одного лишнего грамма — парил между столом и баром. На свет появились бокалы, солидная бутылка, секретарь бесшумно доставил лимон и лайм, порезанные тонкими дольками…

— Знаю, так не принято, а мне плевать. — Акулов всосал первую порцию коньяка и зажевал фруктом. Николай крутил в руке бокал, будто не решаясь пригубить… — Про твою историю слышал. Знаешь, случайного не бывает. Видно, что-то не то ты по жизни делаешь, раз такое случается. Так ты и сам, видно, понял. Ведь понял?

— Понял, что ж тут не понять… — Бокал уцелел — Николай Круглов посуду не бил и дверьми не хлопал. — Дмитрий, я чего приехал… Просто чтобы ты знал… Знал без вариантов — фирму я продавать не буду. Денег у меня не так много, как у твоего холдинга, но на бронированную тачку хватит. И на ответный выстрел, если что, тоже копейку найду… За понимание? — Выпил, не дожидаясь Акулова. Не закусил, аккуратно поставил бокал и, не прощаясь, вышел.

Замер у лифта. Если бы тот подошел на секунду позже — ушел бы пешком… Долго разбирался с кнопками — слишком много надписей, раньше как-то хватало и цифр…

Когда лифт доехал до первого этажа, желающих подняться было уже достаточно, только внутрь так никто и не вошел. Тело Николая Круглова, замершее в какой-то странной позе (будто он собрался присесть и уже оперся спиной о стенку кабины), отбивало всякую охоту вообще когда-либо входить в любой лифт.

У правой руки хозяина фирмы «Круглов» лежал пистолет, который, судя по всему, только что побывал в деле. Паша Витковский протиснулся к лифту, да так и замер… Створки пошли навстречу друг другу, и Паша судорожно сунул руку между ними, будто в закрытом лифте Николаю Круглову могло грозить что-то еще. Выстрел в висок — достаточный повод уже никогда ничего не опасаться.

* * *

Яшкин отгонял от себя эту мысль. Только попалась упорная: чтобы отогнать такую, нужно ну очень сильно постараться. Голос в башке бубнил одну и ту же фразу — «такие не стреляются». Круглова Яшкин знал еще с Афгана. Легко поверил бы, что бывший старлей кого-то пристрелил. Но самоубийство…

Суетился фотограф: Круглов навсегда останется в архивах следственного комитета.

Майора Яшкина, с не совсем понятной для непосвященных должностью — референт администрации по координации, — здесь быть не должно было. Но стоило ему предъявить свое удостоверение, как ни у кого из следователей и полицейских не осталось ни малейшего желания задавать вопросы. Фамилия майору не шла — ничего уменьшительного и ласкательного в нем не было. С референтом по координации хотелось как-то особо не контактировать, как-то избежать взгляда, желательно, чтобы тот и не узнал, что такие тут есть. Вероятно, дело было именно во взгляде серых, немного слишком широко расставленных глаз. Костюм на Яшкине сидел отлично, и сразу становилось понятно, что координаторам платят лучше, чем большинству из майоров в этой стране, хотя также понятно было и то, что костюм надет по случаю, а на каждый день имеется форма бог его знает с какими петлицами.

Судя по всему, уголовным делом смерть Николая Круглова не станет. Слишком все очевидно. Человек зашел на пятом этаже в лифт, на первом не вышел. Так как лифты в стране родной делают без учета голливудских стандартов — то есть никаких люков в потолке, — вариантов оставалось не много. Самоубийство, и… все.

— Я еще вам нужен? — почти прошептал Паша Вит-ковский таким специальным голосом, на который сразу хочется ответить «нет». Юрист изо всех сил пытался слиться с окружающей обстановкой — в обычной жизни ему хватало этих навыков, чтобы переждать бурю и ретироваться без потерь. Сегодня старая привычка сыграла против Паши. Выпускать никого не торопились, и то, что он уже три часа изображал предмет интерьера, способствовало лишь тому, что на него и впредь не обращали никакого внимания.

— Нужен. — Официально Яшкин мог только просить всех свидетелей пообщаться с ним и никуда не уходить. По счастью, пока никто не решался ему напомнить, что он лишь гость на этом имеющем все шансы так и не начаться расследовании. Витковского, так же как и любого юриста достаточно крупной компании, нужно было уметь готовить. Начать разговор сразу — верное средство не получить ничего, кроме удаляющегося перспективного свидетеля. Еще Яшкина напрягла такая мелочь… Почему господину Витковскому потребовалось ждать босса внизу? Переговоры были важные, переговорщики серьезные, и без юриста?

Преимущество хороших бизнес-центров — в непременном наличии уютного кафе. И этот не был исключением. Двойной эспрессо майору, чай с жасмином юристу.

— Павел, зачем вы вообще были здесь?

— Не знаю. — Витковский с раздражающим упорством повторял одни и те же движения — приподнимал правое плечо, потом наклонял голову к левому, возвращал голову на исходную позицию, снова поднимал правое плечо… — Я не знаю. Сделка уже была подписана, а сегодня утром Николай Андреевич вызвал меня…

— Николай Андреевич — Круглов?

— Ну да. Он велел отвезти его сюда. Я даже документов никаких с собой не брал. Потом ждал его здесь.

— А обычно вы его возите?

— Нет. Там что-то случилось с его машиной…

— А конкретно?

— Знаете, обычно люди его круга ездят на седанах — «мерседесы», «БМВ», «ягуары» — кому что… А Николай Андреевич — на мини-вэне. Он, конечно, роскошный — кожа, дерево, все как положено, и места там больше… Но все равно, как-то несолидно. А сегодня утром оказалось, что кто-то в его машину стрелял. Водитель Николая Андреевича говорил, что из «калаша».

— А кто стрелял, не сказал?

— Нет. Да и откуда ему? Он же водитель. Наверное, кто-то перепутал… И вообще…

Юрист остановился, будто поймал себя на том, что сболтнул нечто лишнее.

— Что «вообще»?

— Ну, понимаете, мы когда покупали эту модель мини-вэна, заплатили прилично еще и потому, что она бронированная. То есть по такой стрелять — глупо. А оказалось, что нет никакой брони, — дыры от выстрелов сквозные… Хотя тачка — тяжелая, стекла толстые… Водитель всегда жаловался, что на такой пока разгонишься…

— Долго общались сегодня?

— Кто?

— Ваш босс с Акуловым?

— Нет. Минут пятнадцать.

— Это нормально для него? Так коротко… — Опять все то же движение — плечо, голова…

— Обычно все иначе, с другим настроением, да и не любил он в офисах встречаться… А я вам еще долго буду нужен? Сейчас в фирме такой бардак, мало того что с Кругловым случилось, так еще и меня на месте нет… И я хотел, — казалось, юрист вот-вот потеряет сознание от собственной смелости, — вы не могли бы представиться… Вы же не можете меня задержать? Я же даже не свидетель…

— Но вы первым обнаружили тело?

Теперь можно было Пашу Витковского держать хоть до рассвета. Толку? Майор Яшкин был хорошим координатором, но точно не следователем. Плохо, что те, которые были здесь, и те, кого можно было бы привлечь, — дело точно не раскроют. Даже начинать не будут. Никто из них не знал лично Круглова. Когда-то в Афгане им вчетвером пришлось пройти через страшное и странное и, что бывает редко, — выжить. Старший лейтенант Круглов, рядовой Яшкин, старшина Ковалев и рядовой Максим Леонидович Горчев. Человек, которого с двенадцати лет все называли по имени-отчеству.

С Ковалевым Яшкин уже переговорил. Если бы одного желания Ковалева было достаточно для того, чтобы найти убийцу, виновный уже сидел бы. Увы, Ковалев был прекрасным водителем. Неплохим бойцом, и это все.

Если кто-то и был способен понять, как убили Круглова, то это Максим Леонидович. Но тот пока не знал о деле ничего.

* * *

Без казино жилось хуже. Интернет Максима Леонидовича нервировал, и результаты были не ахти. Хотя, конечно, грех жаловаться, свои три-четыре тысячи долларов в месяц он получал, даже если все летело к чертям и его пробивал особенно злостный приступ лени.

У Максима Леонидовича была простая биография, которая в советское время неминуемо привела бы к выселению за сто первый километр. Но СССР завял, и Макс спокойно жил в однокомнатной, купленной в тот редкий и краткий период времени, когда он все-таки пытался зарабатывать.

Школу он закончил легко и не напрягаясь, с отличным аттестатом, но без намека на медаль. Прогульщикам и злостным нарушителям дисциплины медали не дают.

После школы Максим Леонидович купил билет в Москву и больше в родной город не возвращался.

Проблема Максима Леонидовича заключалась в том, что каким-то странным образом развитие его интеллекта произошло параллельно с полным нежеланием работать. Достаточно рано сообразив, как привести две доминанты своей личности к гармонии, Максим стал игроком. Осторожным и очень специальным игроком. Его имя ничего бы не сказало ни одному профессиональному катале.

Горчев предпочитал играть с серьезными фирмами. Викторины, призовые интеллектуальные шоу, казино, а с появлением Сети — казино сетевые. Не против он был сыграть и на курсах ценных бумаг. Кто-то другой стал бы миллионером. Кто-то получил бы пулю в лоб. Максиму Леонидовичу хватало на жизнь и старые книги.

Одно время он даже поучаствовал сразу в десятке финансовых пирамид. Был бит, несмотря на то что вся его вина заключалась в умении вовремя выходить из проектов, что раздражало и неудачливых вкладчиков, и удачливых организаторов.

Со скрупулезностью ракового больного, принимающего экспериментальный препарат, Горчев раз в неделю посещал женщину, готовую ради буквально одной-двух купюр на многое. В его квартире первой и последней женщиной стала дама-риелтор. Максим считал, что женщины полезны не чаще, чем раз в неделю, в жестко заданном объеме функций.

Время от времени Максим Леонидович собирался получить загранпаспорт и вырваться в мир, где его способности еще не находили своей жертвы, но шансов на получение необходимого документа у него не было. Макса пугали чиновники примерно с той силой, с которой речной рак пугался бы кипятка, если бы понимал не только что именно эта жидкость может сделать с ним, но знал, сколько раз уже проделывалось подобное с его сородичами.

Лень все же иногда побеждала интеллект, приводя своего хозяина в не самые лучшие ситуации. Так он и оказался в армии. Горчев знал не один способ в армию не идти, но все они разбились в необходимости куда-то идти, что-то делать и опять-таки договариваться с госслужащими. Было лениво и противно. В результате за Максимом Леонидовичем пришел военком.

На два года лень была наказана — интеллект хозяина смекнул очень быстро, что в стране гор и талибов лениться можно только с высокой степенью риска для жизни. Так в его биографии появилась еще одна строка — Афган.

После демобилизации в личное дело Макса добавлять было нечего. Разве что вес.

Сейчас Максим Леонидович попал в ситуацию, которая ему особенно не нравилась. Хозяину очередного интернет-казино сильно не нравился игрок под ником leonmax, причем не нравился настолько, что после смены ника, номера счета и даже замены покера на блек-джек игрок был тут же вычислен.

Макс абсолютно серьезно не понимал, почему он не может продолжать зарабатывать деньги. В конце концов, он делал именно то, что, судя по рекламе, обещали хозяева сетевого развлекалова… Вероятно, в планы казино не входило появление игрока, который будет выигрывать больше, чем проигрывать. Поэтому к этому неправильному игроку должны были прибыть гос-ти, дабы объяснить подробно, возможно, с применением таких универсальных инструментов, как руки и ноги, почему не стоит заходить и даже думать о сайте, который уже заплатил Максиму Леонидовичу больше призовых, чем планировал для всех игроков за ближайшие пару лет…

Максим Леонидович не боялся. Боялся он только государственных чиновников, причем в местах их скопления, то есть в офисах, но само понимание грядущего дискомфорта раздражало его до глубины души.

Отказаться от виртуальных визитов именно в это казино было тяжело — платили они вовремя и честно, а деньги были нужны. Как раз сейчас он собирался осчастливить одного из букинистов столицы покупкой «Собрания головоломок и ребусов» 1872 года, что должно было обеспечить Максиму Леонидовичу несколько часов счастья.

Он любил разгадывать, в свое время его одноклассники были уверены: на самом деле служил Горчев только потому, что многочисленные армейские тайны и загадки не решались в удаленном режиме. Библиотека в его однокомнатной давно грозилась вытеснить хозяина на кухню, но Максима Леонидовича это не останавливало. В крайнем случае придется немного поработать… На отдельную комнату для библиотеки.

Звонок в дверь у Макса энтузиазма не вызвал. Линию поведения он продумал, выглядела она небезупречно — предложить взятку, что, скорее всего, не подействует, после чего прикрывать жизненно важные органы, дабы максимально сократить период лечения и траты на лекарства. Максим Леонидович не хотел бы получить удары в голову, жизнь со сломанными руками и ногами ему представлялась более насыщенной, нежели с сотрясением мозга. Убегать было лень и глупо. Глупо, потому что быть избитым лучше дома, и шансы на то, что в отсутствие хозяина достанется квартире, тоже исключать нельзя.

Короткостриженый брюнет с выпуклым лбом, профилем, который мог стать легкоузнаваемым, если просто сделать акцент на выдающийся нос, с совершенно неожиданными холодными голубыми глазами — Максим Леонидович Горчев — открывал дверь с пачкой долларов в руках. Пачка была толстой, но денег в ней было мало. Он предпочитал мелкие купюры — при равной стоимости те производили лучшее впечатление. Сегодня Максим Леонидович был на мели, набралась одна тысяча сто семнадцать долларов. Но на взятку могло и хватить.

За дверьми стоял майор Яшкин. Для референта администрации по координации сумма явно недостаточная.

— Ты мог и позвонить, — пробурчал Горчев, он был почти разочарован.

— У тебя нет телефона.

— Есть, но…

— Ну да, тот, который я подарил и из которого ты вытащил аккумулятор. Ты все толстеешь.

— Девяносто семь.

— Позовешь на сотню… Максим Леонидович, спроси уже, почему я к тебе пришел…

Максим Леонидович был занят. Выглянул на лестничную клетку, убедился, что ничто не нарушало устои ЖКХ, закрыл дверь. И только после этого ответил:

— Проходи, друг Яшкин.

У Макса было хорошо, квартира — мечта холостяка. Большая кровать, большой монитор на огромном столе, который, судя по виду, помнил времена, когда чернильницы нужны были для письма, а не для красоты, большое кресло и большой холодильник. Еще две безразмерные деревянные колонки и книги. Много книг. Если бы Яшкин не знал Горчева, он решил бы, что в холодильнике пиво. Алкоголя Максим Леонидович не употреблял никогда и никакого. Все, что так или иначе могло негативно воздействовать на работу мозга, было в этой квартире под запретом. Холодильник был забит мясной нарезкой, мандаринами и мандариновым швепсом — Максу так легче думалось.

Проблема квартиры была в том, что если еще один человек тут и подразумевался, то исключительно в кровати. В ней хватило бы места и для троих.

— Хороший монитор…

— Моноблок. Яшкин, у тебя проблема, и я тебе не помогу.

— Не угадал.

— Шел мимо?

— Ты не пьешь… Так что я один. — Яшкин вытащил из кармана плаща чекушку. — Или присоединишься? — Не дождавшись ответа, повесил плащ, прошел в крошечную кухню. Выудил две рюмки, разлил. — За упокой души старшего лейтенанта Круглова.

Максим Леонидович не выпил и в этот раз. Молча вытащил из холодильника банку икры, достал ложку, всучил Яшкину:

— Закусывай. — Подождал, пока майор справится со второй рюмкой, потом с икрой. Все убрал, вытянул из-под стола две табуретки, сел сам, усадил Яшкина, — Что еще, товарищ координатор?

— Ты же любишь загадки? Помоги разгадать эту. Нашего лейтенанта убили в лифте, где, кроме него, больше никого не было.

— А смысл?

— То есть?

— Лейтенанту мы уже не поможем, ему уже все равно, а заказчика вы не посадите…

— А ты сделай так, чтобы мы посадили… Ты же у нас гений. Или лень поехать осмотреться на месте преступления?

В любой другой день куда-то ехать… было бы не совсем верным решением. Но не сегодня. Неожиданно у Максима Леонидовича намечался вариант не быть избитым в любом случае.

— Я поеду, но с одним условием.

Яшкин внимательно слушал приятеля. Ему всегда это легко давалось, даже если проблема, о которой рассказывали, уже не только известна, а даже решена. Двух «больших» парней он встретил у подъезда. Сейчас они представляли опасность разве что для сиделки, которой еще долго придется за ними ухаживать. Правда, наниматель не пострадал. Ему намекнули, что Максим Леонидович и впредь должен оставаться вне игры, но никаких мер физического воздействия к Горчеву применять не надо.

Те люди, которые по просьбе Яшкина поговорили с хозяином виртуального казино, обладали редким даром быть доходчивыми, даже если беседа идет по телефону. У Яшкина имелись свои планы на Макса.

— Максим Леонидович, давай так — ты мне решаешь задачку с нашим лейтенантом. А я гарантирую, что твой череп не пострадает. И еще заплачу.

— Заплатишь? — До сих пор друг Яшкин в голове у Макса с деньгами никак не увязывался.

— Почему нет? Ты же привык зарабатывать деньги, разгадывая загадки?

— Ну да. Только обычно на конкурсах всяких жулят, казино — надежнее.

— У нас будет все надежно.

— У нас?

— Это я так. По привычке…

Макс выходил из квартиры с неохотой. Яшкин мог оказаться недостаточно квалифицированным, чтобы нейтрализовать двоих, Максим Леонидович предполагал, что к нему пришлют минимум двух вышибал. Спуск по лестнице прошел спокойно.

За все время пути они не перекинулись ни словом. Машина у Яшкина была как-то очень под хозяина — и никакого выпендрежа, и в то же время никому в голову не придет подрезать — скромный труженик «гелендва-ген». Максу понравилось. Он давно думал о машине, но останавливала лень — мало на нее заработать, надо еще купить права, а потом заботиться о железном коне. И это его уже совершенно убивало.

До холдинга «Бридж» доехали быстро. По дороге Макс изучил договор о покупке компании «Круглов». На осмотр лифта, уже без тела, к работе годного, у Макса ушло минуты три, еще две были потрачены на осмотр офиса и его хозяина.

Господин Акулов не то чтобы был не рад, но сопротивляться вторжению не вполне понятного Яшкина и вообще не понятного Максима Леонидовича не стал. Если вице-президент как-то и выдал свое волнение, так только тем, что рядом с ним появился человек, в котором безошибочно угадывался зам по безопасности. Из тех, что не были особо праведными на службе в милиции и в новой штатской жизни стали честнее настолько, насколько их новая зарплата меньше отличалась от реальных доходов.

Посетители особо не напрягли. Если не считать того, что в конце визита, уезжая в том самом лифте, Макс чуть не растянулся на полу просторной кабины. Ближе всего к нему был зам по безопасности. Среагировал. Потом среагировал еще раз. Что-то такое ему успел сказать Максим Леонидович, что заставило зама измениться в лице и отпустить гостя с такой поспешностью, будто ему только что сообщили о редком смертельном вирусе, который передается как раз через соприкосновение с Максимом Леонидовичем.

По мере экскурсии по офису настроение Яшкина не то чтобы падало, но и не улучшалось. Радоваться в принципе было бы нечему при любом раскладе. Но, как и до посещения офиса, он верил, что Максим Леонидович не подведет — враг будет найден и наказан. К моменту выхода из здания холдинга Яшкин понимал — если кто и будет наказан, так это он сам за свои не вполне в рамках полномочий лежащие действия.

— Вы же обычно фотографируете место преступления?

— Не мы, но да, а что?

— Привезешь мне, и мне может понадобиться хороший принтер, если я что-то захочу распечатать… И собери завтра мне в этом офисе юриста, который готовил контракт со стороны Круглова, совет директоров холдинга, и мне нужно сделать как-то так, чтобы они все меня слушали.

— Ты заболел? — Макс не отвечал, он шел к машине Яшкина, уверенный в том, что все, что он скажет, будет исполнено.

— Отвезешь меня домой, а потом пусть кто-нибудь доставит фотографии и принтер.

— Ковалев привезет, — сдался Яшкин. — Не забыл его еще?

— Не забыл. Он хоть не пил сегодня?

— Он же водитель. Он вообще не пьет, вы с ним, как два маяка трезвости в море алкоголизма. Тыс ним поговорить не хочешь?

— О чем? И так все понятно. Поторопи его. И не экономь на принтере. Мне нужен для печати формата АЗ, и пусть Ковалев не забудет про картридж и бумагу.

Когда «гелендваген» Яшкина подъехал к дому, Макс еще трижды вычитал договор. Уже выходя из машины, сунул его Яшкину в свернутом виде, с такой брезгливостью, будто в бумаге было что-то давно умершее и отчаянно смердящее.

— Сделай экспертизу контракта. Это подделка. Либо туда впечатали ключевые положения после подписи, либо сама подпись поддельная. Скорее первое. Вы же можете? — И, не дожидаясь, пока Яшкин сможет снова говорить, добавил: — И спасибо, что решил проблему с казино.

Яшкин научился не задавать Максиму Леонидовичу вопрос «откуда ты знаешь?» еще в те времена, когда оба они были рядовыми. Стоило чуток подумать самому и… Конечно, Яшкин никогда не привез бы вот так запросто Макса домой, если бы проблема все еще нависала. Хотелось бы, чтобы и в деле с убийством Горчев остался верен себе.

* * *

На этот раз никто не звонил. Дверное полотно упало плашмя, будто петли просто срезали. «Если выживу, поставлю новую бронированную… две», — подумал Макс. Испугаться он не успел. Был уверен — рядом должен находиться кто-то от Яшкина… Зря.

Максим Леонидович служил в спецназе, правда, тогда он был в полтора раза легче, в два раза подвижнее, и чему их не учили, так это ставить блок пуле. Пистолет с глушителем изучал свою жертву, как странный зверь. Где-то далеко за пистолетом, словно случайный зритель, стоял тот, кто вот-вот нажмет на спуск. Все-таки Макс попытался уклониться от выстрела — вперед и в сторону. Вперед, потому как стрелок должен ждать от него другого действия. В сторону, потому что все-таки есть небольшой шанс, что стрелок промахнется…

Могло получиться. Проблема была в том, что резко двигаться вперед и в сторону из положения «сижу в глубоком удобном кресле, расслабясь» — трудно очень. Все девяносто семь килограммов Макса сопротивлялись его несгибаемой воле.

Стрелок промахнулся. Кресло упало набок и стало тяжелее на пулю, застрявшую в подлокотнике. У Макса, придавленного мебелью, не осталось ни одной степени свободы. У киллера тоже. Сергей Ковалев привез фотографии. Как человек обязательный, он не мог допустить, чтобы груз не достался получателю. Три пули в затылок трудно списать на самооборону. Ковалев об этом не думал.

В тот момент, когда бывшие старшина и рядовой рассматривали труп нежданного гостя, Яшкин обнаружил в контракте, отданном для экспертизы, записку от Макса. «Будут убивать — через 30–60 минут пришли кого-нибудь, осторожно — жучки».

У Ковалева, в отличие от Макса, телефон был, поэтому Яшкин считал еще одного своего сослуживца мертвым недолго. Трубку взял Макс. Максим Леонидович был недоволен. Он рассчитывал взять киллера живым.

* * *

Яшкин все организовал. В офисе «999» сегодня было многолюдно. Макс так толком и не разобрался, что входит в круг полномочий майора, но их хватило, чтобы собрать всех, кого нужно.

В присутствии совета директоров как-то поблек Акулов. Кажется, даже похудел. Уже совершенно не добавило ему эмоций зрелище зама, которого уводили двое в штатском таких габаритов, что не возникала мысль о том, что кто-то может попасть в такую компанию случайно.

Максим Леонидович устроился напротив собравшихся — по другую сторону огромного овального стола. Не особо вовремя ему подумалось, что обычно в зоопарке приходится стоять, а надо бы перед клетками и вольерами поставить кресла.

Чуть в стороне находился приглашенный на встречу Павел Витковский. Юрист изо всех сил пытался сидеть неподвижно. Получалось плохо. Яшкин стоял в дверях. Чего ему хотелось бы, так это перенестись на пятнадцать минут вперед и убедиться, что все хорошо…

В том же кабинете, пока не понимая, что они тут делают, находились следователь и капитан из убойного.

— Спасибо, что пришли. Я хочу рассказать вам историю, и она понравится не всем, — Макс обвел взглядом присутствующих. Когда Яшкин почувствовал его на себе, то захотелось убедиться в собственном алиби. Макс умел правильно смотреть. — Итак. Вчера. В этом здании. Погиб человек. Вышел из офиса, сел в лифт. И уже не вышел из него. Очень похоже на самоубийство. Но это какое-то очень вовремя случившееся самоубийство. Если знать все то, о чем вы не знаете. Точнее, почти все вы.

На кого-то другого речь Макса произвела бы впечатление. Члены совета директоров — специальные люди. Они умеют оставаться спокойными, даже встречаясь с неприятными цифрами, что им до слов… Максим Леонидович продолжал:

— Накануне как бы самоубийства холдинг «Бридж» и господин Круглов подписали контракт о продаже компании «Круглов». Парадокс в том, что до смерти Николая никто даже не подозревал о продаже его компании.

Мы провели экспертизу. Забавно, печать, подпись — все подлинно, если бы мы не искали специально, мы бы ничего не нашли. Часть текста контракта, а именно те пункты, в которых указана суть сделки, напечатаны позже, чем на контракт поставили печать и подпись. Это довольно просто доказывается: при печати на лазерном принтере на лист бумаги садится пыль от картриджа. Если печать происходит после подписи, то пыль садится на нее.

Этого достаточно, чтобы расторгнуть сделку, но меня не интересует экономика. Только убийство. — Максим обернулся к Яшкину, кивнул, — в кабинет зашел Ковалев.

Перед каждым из сидящих за столом легли две фотографии — снимки панели с кнопками, расположенной в злосчастном лифте. Только на первой фотографии нижняя кнопка была обозначена буквой «Р», а та, которая над ней, цифрой «1». На второй — наоборот.

— Странно, не правда ли? Блуждающие буквы… Один снимок сделан сразу после убийства. Другой — сегодня. Почему бы это? Я расскажу. Вчера утром господин Круглов обнаружил свой мини-вэн не совсем в рабочем состоянии. И хотя на дворе давно не девяностые, он намек понял. И приехал сюда, чтобы еще раз сказать — его компания не продается. Николаю Круглову даже в голову не пришло позвонить в полицию — правда, забавно?

Присутствующим забавно не было. Их машины стоили много, выстрел из «Калашникова» мог сильно понизить их стоимость, а это уже был ясный язык цифр.

— Господин Акулов сделал, как ему казалось, беспроигрышный ход: либо Круглов испугается и пойдет на сделку, либо просто приедет в офис, где уже все было готово. Круглов не испугался. Зайдя в лифт, он нажал кнопку с цифрой «1». Он не знал, что цифра наклеена на кнопку паркинга. Лифт пришел по назначению — там Круглова ждал убийца. Все просто: двери открылись, киллер сделал свое дело, снял глушитель, вложил пистолет в руку жертвы и нажал кнопку, на которой была наклеена буква «Р» — паркинг — и которая на самом деле вела на первый этаж…

Надо было лишь сорвать наклейки, и никто никогда ничего бы и не узнал. Их снял потом тот, кто был заинтересован и мог быть рядом, не вызывая подозрений. Кто как не юрист, господин Павел Витковский? Не знаю, какую сумму он получил за поддельный контракт и сколько хотел получить еще за эти наклейки и за то, что он их сорвал. Господин Витковский, вы не хотите нам отдать артефакты? Ведь они с вами. Они слишком дороги вам, чтобы вы их где-то оставили… Ведь так? Вы же не убийца, ваше дело бумаги…

Витковскому, наверное, очень хотелось вернуться на несколько минут назад, когда злосчастные наклейки можно было выкинуть. Господи, да их можно было спрятать где угодно… На какое-то мгновение. Он даже подумал о том, что их можно просто съесть. Потом Яшкин сделал даже не шаг, а лишь приготовился шагнуть к Павлу, и юрист встал, молча вынул бумажник, вытянул наклейки «1» и «Р» и положил на стол…

— Кстати, сами по себе бумажки — еще не доказательство, — не вовремя для Витковского сообщил Макс, — но стоило мне в том же лифте, когда мы уходили отсюда, шепнуть вашему заму по безопасности, что я точно знаю, как все произошло и во сколько это вам обойдется… Как за мной пришел тот же человек, который до этого был нанят для устранения Круглова.

У меня все. Быть может, майор Яшкин что-то добавит…

Яшкин выступать не любил, но эту фразу легко произносил для любой аудитории:

— Думаю, что все в курсе о том, что добровольная дача показаний не навредит…

Для тех, кто собрался в большом кабинете с прозрачными стенами, все было не то чтобы ясно… предсказуемо. Каждый из них готов был говорить, говорить, говорить без устали, лишь бы оказаться вдали от тех мест, где точно окажутся двое из них — Павел Витковский и Дмитрий Акулов.

Единственным, кто так ничего и не понял, был зам по безопасности. О том, что его шеф готов дать показания, он узнает позже, когда будет неважно, что зама увели не отвечать на вопросы, а просто подальше от кабинета начальника. Не всегда то, что видишь, это то, чем оно кажется. Иногда это просто кнопки с забавными ярлыками…

Следователи и полиция еще долго будут работать с холдингом «Бридж». Яшкину и Максу это было уже неинтересно. Неинтересно это было и Сергею Ковалеву — за рулем он всегда успокаивался, сейчас он вез Горчева и Яшкина. К «гелендвагену» ему придется привыкать — с сегодняшнего дня его начальником был майор.

— Максим Леонидович, как ты понял? — Сейчас Яшкин мог себя не сдерживать.

— Кнопки в лифте были липкие. А это такая штука, которая липкой быть не может по определению, на них все время жмут, они блестят, они затираются, а тут — липкие… Значит, на них что-то клеили. Даже если бы Витковский не подставился, все равно стало понятно, как убили нашего старлея… Ну и контракт… Не мог Круглов подписать такой контракт.

— Почему?

— Не обратил внимания? Понимаешь, эта бумага должна была всплыть только тогда, когда Круглов уже точно ничего сделать бы не сумел. Ты на сумму посмотрел? Этот Акулов даже здесь решил заработать — девятьсот девяносто девять рублей, ничего не вспоминается?

— У него кабинет номер…

— И кличка у него такая же. Он торгуется до рубля. А ты Колю себе представляешь, чтобы его отжали до девятиста девяносто девяти рублей? И реакция Акулова. Невиновный человек его положения просто на порог бы нас не пустил. А этот… Но самое главное не это. Самое главное — это почти всегда то, что должно быть, а его нет…

— Ты про сумму? Максим Леонидович, сейчас компании и за один рубль продают…

— Да нет. Никто не слышал звука выстрела. Как такое может быть? Там такая звукоизоляция — эхо бы час гуляло. Значит, был глушитель. Скажи мне, Яшкин, кто будет стреляться из пистолета с глушителем?

Яшкин внимательно смотрел на Горчева. Пазл сложился. У него будет Максим Леонидович, Ковалев, и надо будет подыскать им правильного менеджера. Это дело будет первым. И это будет его команда.

— Максим Леонидович, а что ты спрашивал у зама?

— Попросил денег за молчание.

— Много?

— Триста семьдесят три тысячи. Я прикинул — чтобы до конца года хватило. С запасом, теперь, правда, придется еще дверь ставить…

— Это в рублях?

— А в чем еще?

— Думаю, тебя не поняли. Рубли могли бы и занести… А двери я тебе поставлю.