Проснувшись, никак не могла понять, где это я, пока не взглянула на тошнотворное розовое пространство. Потянулась, слезла с кровати и попыталась застелить ее так же, как было. Потом выскочила из комнаты и бегом к выходу, а там уже чинно прошествовала к стоявшему на широком крыльце (прямо веранда) креслу-качалке. Было только шесть часов, но здорово припекало.

Почти тут же из дома вышел Мика:

— Салют.

— Привет, — ответила я, стукнув ногами об пол, чтобы лучше раскачаться.

— Нет тут у нас никаких «приветов», все говорят «салют». Салют. — Он бухнулся во второе кресло и так сильно оттолкнулся ногами, что оно мощно запрыгало и загромыхало, едва не опрокинулось.

Мика скроил испуганную физиономию.

— На помощь! Караул! Мое кресло скачет и пердит, как взбесившийся бык!

Я умирала со смеху.

— А чего это ты никак не снимешь все это?

Я взглянула на мамину блузку и на кошмарные клетчатые бриджи. Все мятое и в жирных пятнах.

— Ну и жара здесь, — промямлила я.

— Офигенная. — Мика соскочил с кресла, подпрыгнул, пытаясь коснуться рукой потолка. — Жарко как у слона в жопе. — Он хлопнул себя по ляжке и громко захихикал, изображая клоуна.

— Тише! Перебудишь всех людей в соседних графствах.

— Не перебужу. А знаешь почему?

Я пожала плечами.

— А потому, что графств тут нету. Тут люди живут в округах.

— В о-кругах? — изумилась я. — И что же это за круги?

— Те же графства, но с другим названием. Округа.

— Как это?

Он сиганул с крыльца, потом снова взбежал вверх по ступенькам. Волосы были уже совершенно мокрыми от пота.

— Слушай сюда. Чтобы тут жить, нужно знать кое-какие тонкости, иначе тебя заедят.

Я слегка напряглась. Заедят. Наверное, у них тут под домами прячутся не только змеи, но и аллигаторы. В энциклопедии я прочла, что бури и невзгоды ждут на пути в Царство Божье. Значит, ждут и змеи, и крокодилы, и жучки, и мошки, которые тут наверняка повсюду ползают.

— Во-первых, запомни слово «круто», кру-то.

— Да знаю я его, Муся-Буся все время так кричала. И в школе у нас многие чуть что вопили «круто!»

Я посмотрела на него недоуменным взглядом, означавшим «не-ты-один-такой-умник».

— Только учти, его надо как следует тянуть.

«Кру-у-у-у-то!» Иначе не прокатит.

— Как хочу, так и буду говорить. — Я негодующе топнула.

— Ну и ладно, дело твое, — небрежно произнес он, но взгляд был обиженный, и я сообразила, что теперь мой брат точно сбежит.

— Расскажи про что-нибудь еще, — спешно попросила я.

Он усмехнулся и стал боксировать воздух.

— Круто, так что это означает? Много чего. Кру то, кру это. Кру-тая жизнь, кру-той чувак, кру-тые друзья. И звери тоже бывают крутыми.

— Это про тебя, вообще про все.

— Ну, вроде того. «Тут круто, все валите сюда». А можно и так: «Круто ты влип, недоумок». Или так: «Кыш с помойки, крутой кобелина»

Мы одновременно плюхнулись в кресла-качалки, Мика начал качаться, а я нет, я сидела тихонечко.

Он стал сковыривать болячку на коленке, и опа: по ноге побежала струйка крови, брат вытер ее краем белой футболки.

— Еще тут никто не пьет газировку.

— А вот и нетушки. Я вчера пила, на бензоколонке.

— Она есть, только ее по-другому называют.

У меня голова пошла кругом. Кто же знал, что придется учить другой язык?

— И как же ее называют?

— Кокой. Так что никогда не проси газировки, на тебя посмотрят как на больную или засмеют.

— Так у них одна кока-кола тут, что ли?

— Да нет же, дурья башка. Апельсиновый напиток кока, и виноградный кока, и кока-кола тоже кока. Это просто, на раз привыкнешь.

Мне так не казалось.

— Ребекка называет все это пойло безалкогольными напитками.

— А мне как его называть?

— Называй как хочешь, только не газировкой.

Он глянул на мои грязные ноги.

— И придется теперь носить туфли.

Я, содрогнувшись, подумала про простыни, наверняка я все их перепачкала.

Мика подошел и хлопнул меня по плечу, совсем как дома.

— Ничего, научишься. У меня же получилось.

— И это кру-у-уто, правда, Злюка-Бука?

Он ущипнул меня за руку и стал дергать за волосы, пока я не заголосила «Отстань!»

Дверь распахнулась, на веранду вышла Ребекка в зеленом с белыми крапинками халате и в белых пушистых тапках.

— Салют. Завтрак готов. Крутые яйца.

Мы расхохотались.

— С чего это вы? — спросила она.

— Кру-у-у-уто было бы попить коки жителю этого округа. Дадут? — поинтересовался Мика.

— А мне хочется безалкогольного напитка, было бы кру-у-у-уто получить его в округе этого графства, — сказала я.

И мы снова расхохотались.

Ребекка покачала головой:

— Есть идите, крутые. Апельсиновый сок точно получите.

Кроме яиц Ребекка подала горячие вафли. Пришел папа, волосы топорщились, будто иглы у дикобраза.

— Салют, Букашка, как тебе спалось?

Я сползла немного со стула, чтобы папа не увидел, в чем я.

Когда мы поели, папа сказал, что сам все вымоет, только сначала примет еще кофейку. Дома он никогда не мыл посуду, по крайней мере, я такого не помнила.

Он помахал нам, на безымянном пальце блеснуло серебряное кольцо. Старого золотого, точь-в-точь как у мамы, не было ни на каком пальце.

— Давайте-ка все отсюда. Сегодня убирается папа.

Он поцеловал Ребекку в губы, схватив ее за попу.

Она со смехом вырвалась.

— Меня сейчас стошнит, — прошептал Мика мне в ухо и начал издавать соответствующие звуки.

— Ну, раз тебя подташнивает, оставайся, поможешь мыть посуду.

Мы с Микой со всех ног помчались к двери. Он водил меня по окрестностям, рассказывал, где какие живут соседи, где симпатичные, где так себе, где воображалы, уверенные, что даже их какашки пахнут духами. На соседней улице я увидела на крыльце девчонку с куклой. Улыбнулась ей, эта пигалица в ответ нахмурилась. Я отвернулась, но до этого успела рассмотреть ее платье, кружевные гольфы и лаковые туфли. И еще огромный черный бант на макушке, будто это черная летучая мышь решила отдохнуть у нее на голове.

А сама девчонка бледнющая, как привидение.

Мне вдруг показалось, что я превратилась в великаншу, и теперь, при ярком солнечном свете, каждому видно, до чего же я чумазая.

Когда вернулись в папин дом, Мика крикнул:

— Смотри в оба! Сейчас я помчусь в дикие синие дали!

Он рванул за угол дома, а оттуда вылетел уже на велосипеде и покатил прочь.

Только сейчас я вспомнила, что не забрала свой велосипед. Да, я много чего оставила в прошлой жизни, слишком много.

Я отправилась в свою спальню, на подушках лежал «Черный Красавчик» Забравшись в кресло раскрыла книжку.

Родной дом. Первое, что вспоминается: просторная уютная конюшня и водоем с чистой водой.

Я улыбнулась, не ожидала, что конь сам будет про себя рассказывать. Когда я дочитала до главы «Меня дрессируют», в дверь постучались. Я не знала, как быть. Дома у нас не стучались, — если кто-то хотел побыть один, он просто запирался. Подумав, громко крикнула:

— Салют!

Вошла Ребекка.

— Салют. Значит, «Красавчика» ты нашла. Забыла тебе тогда отдать.

Заложив страницу большим пальцем, я захлопнула книжку.

— Я в детстве очень любила эту историю, — сказала Ребекка.

Она глянула на мои ноги, потом на лицо.

— Я сделаю тебе ванну с отличной пеной.

— Спасибо, мэм.

— Зови меня Ребеккой. — Она подошла к кровати, села. — Знаешь, мне надо посмотреть, что у тебя с собой. В смысле, какая одежда. Скоро ведь начнутся занятия в школе.

Про новую школу, где даже говорить придется иначе, думать не хотелось.

Ребекка провела ладонью по покрывалу и осмотрелась.

— Так я взгляну на твои вещи, не возражаешь?

— Нет, мэм.

В комоде она нашла три пары белого белья, старые брюки Мики (он не взял их с собой, а я потом носила). Ну что еще? Синие шортики, побуревшие сзади от травы, две рубашки (белая порвана под мышкой), ночнушка и пара резиновых пляжных шлепок. Все распихано кое-как по ящикам, единственные туфли я тоже засунула в комод.

— Вижу, собиралась ты самостоятельно. — Она засмеялась и вскинула бровь. — Лапуля, нам с тобой нужно съездить в магазин. За платьями, и купим еще одни туфли.

Она снова посмотрела на мои ноги, я попыталась спрятать их под себя.

— Уверена, после ванны тебе будет гораздо приятнее. А ты как думаешь?

Думала я лишь об одном. Что сейчас мне придется снять мамину блузку, хранившую ее запах. Я смою с себя западновирджинскую грязь, которая успела смешаться с луизианской. Мамину блузку постирают, и от нее больше не будет пахнуть пудрой «Шалимар», только стиральным порошком. А я вот какая, неотесанная грязнуля. И теперь все тут хотят меня перевоспитать, Кейт из Западной Вирджинии все им делает не так. Но вслух я промямлила только это:

— Да, мэм.

— Грязную одежду бросай прямо на пол, я потом постираю. Волосы сполосни с уксусом, это хорошая штука. Плесни немного в пластмассовую чашку, стоит на краю ванны, вымоешь голову, полей потом им, волосы будут как шелк. Меня мама так приучила. — Ребекка выложила все это на одном дыхании.

Я стянула с запястья махровую резинку и заложила страницу. Ребекка тем временем стянула с кровати покрывало и простыни.

— И простыни тебе чистые постелем.

Щеки мои стали горячими, как луизианский ветер, я бросилась помогать. Она потащила простыни в корзину, включила воду.

Запершись чуть погодя в ванной комнате, я уселась на крышку унитаза, осмотрелась. Ванна на когтистых лапах. Такая же была у бабушки Фейт, только желтая и потрескавшаяся, а эта глянцевито белела, и в ней радужно искрилась воздушная пена. Я встала, открыла шкафчик. Там лежали голубые и белые махровые полотенца, под цвет им были даже махровые мочалки. Одно к одному, ровненькие стопки. Я принюхалась: от них попахивало порошком. Мамины полотенца были разных цветов и размеров, сложены кое-как, но пахло от них горным ветром, ведь сушились они во дворе на веревке.

Я отодвинула щеколду, потом разделась и кинула все на пол, но мамину блузку повесила на ручку двери. Нырнув в пену, стала тереть кожу намыленной миндальным мылом мочалкой. Намылила волосы, сполоснула их в грязной уже воде, потом, морщась от едкого запаха, налила на макушку уксуса. Чтобы смыть этот запах, включила кран и подставила голову под струю. Наконец, вылезла, вытерлась, надела все чистое. Теперь я была почти как новенькая.

Папа решил прокатить меня на машине, верх он опустил, и горячий воздух обдувал наши лица. Когда останавливались на красный свет или из-за какого-нибудь запретительного знака, я фотографировала. Мне очень нравилось, что ветви древних дубов свисают до самой земли, стволы этих стариканов уже не могли удерживать их на весу. Всюду пенились воздушные гофрированные кисти индийской сирени, белые, розовые, красные, лиловые. Луизианцы беспечно прогуливались по улицам, не замечая жары, громко болтали и все до одного были обуты.

Мы объехали озерцо (тихое и гладкое, не то что мои горные ручьи), я снимала уток, лунно-белых цапель, высоченные кипарисы и их воздушные корни, снимала испанский мох, его свисающие пряди, каскады, гирлянды. Папа сказал, что во мху живут клопы, поэтому и родилась пословица «Крепко спит только тот, кто клопов изведет». Люди набивали мхом матрасы, а потом чесались от клопиных укусов.

Когда я сфотографировала все, что хотела бы показать маме и Энди, папа повез меня в ресторанчик. Он был довольно облезлым и не очень чистым, но пахло там вкусно.

К нашему столику подошла девушка с длинными волосами, почти такими же темными, как у меня. На форменной бирке я прочла: «Сут» В черных глазах плясали искорки, она улыбнулась мне крупными губами в коричневатой помаде.

— Чего желают дорогие гости? — спросила она, ставя на стол два стакана с ледяной водой.

— А вы тоже в сегодняшнем меню? — улыбнулся папа широко, как чеширский кот.

— Спросите у моего парня. Он, кстати, тут, крупный экземпляр, так врежет, что костей не соберешь.

Я глянула на ее дружка и поняла, что папе лучше придержать язык. Он вдруг поперхнулся и долго откашливался.

— Нам два «бедных парня» с креветками и двойным соусом тартар. Дочь моя еще ни разу не пробовала «бедного парня». — Папа подмигнул мне. — И много-много жареной картошки, Сут.

— Что будешь пить, девчонкин?

Кто такой Девчонкин, я не знала, но смотрела Сут на меня.

— Газиро… то есть коку. Безалкогольную апельсиновую коку.

Она расхохоталась, оскалив крупные белые зубы (у меня у самой такие же), потом нажала пальцем на мой нос.

— Говоришь, безалкогольную апельсиновую коку? Умница девочка. Вот бы и мне домой такую.

По животу моему и по всем жилам разлилось приятное тепло.

Сут повернулась к папе:

— А что желает Дон Жуан?

Папа хохотнул.

— Пиво, самое лучшее в вашем ассортименте и самое холодное.

— У нас все пиво лучшее и холодное. — Она откинула назад волосы и отошла, покачивая бедрами.

Папа долго смотрел ей вслед, потом сказал:

— Букашка, ты сегодня определенно в ударе.

Мимо окна ковылял старичок, подбирал с тротуара окурки и складывал в карман. Увидев, что я смотрю на него, махнул рукой. Я тоже махнула.

Сут принесла пиво, «коку» и большую тарелку жареной картошки.

— Ешьте, пока горячая.

Она ждала, поэтому я взяла ломтик и откусила:

— Ммм.

— Вкусно, да? Марко нажарил побольше, специально для тебя, красавица.

Я млела от гордости, еще бы, столько внимания. Вот ее бы я смогла полюбить, подумала я.

— Значит, ты никогда не ела «бедного парня»?

— Нет, мэм.

— Откуда ты? Не пойму, что за акцент.

А я была уверена, что это она говорит с акцентом.

— Я из благословенной Западной Вирджинии.

Сут снова рассмеялась замечательным своим смехом.

— Твой дом так далеко отсюда?

Я кивнула, хрустя вторым картофельным ломтиком.

— Бедное дитя.

— Сут, забирай иди заказ! — крикнул Марко. — Вечно к дитя-я-ям с разговорами лезешь, очень уж ты их любишь. — Он так и сказал — «к дитя-я-ям»

Подмигнув мне, Сут развернулась, чтобы пойти за сэндвичами, но сначала запулила в Марко полотенце.

— Вот тебе, засунь в него свой заказ. — Она ехидно рассмеялась.

А ведь и правда было бы здорово оказаться у Сут дома. И там понарошку представить, что она моя сестра. Или мама.

Она вскоре принесла «бедных парней», длиннющих, почти в половину моей руки.

— Вот, прошу. Если что понадобится, зовите.

Папа откусил огромный кусок, я тоже. Хлеб был мягким, с хрустящей корочкой. Жареные креветки внутри пропитались острым соусом, и пощипывало язык. Я смогла одолеть только половину сэндвича. Остальные полбатончика Сут завернула в вощеную бумагу и велела взять с собой. Пора было уезжать, мне даже взгрустнулось.

— Приходи еще, буду рада видеть твою милую смеющуюся мордашку.

Я взяла свой сэндвич. Живот был полон вкусной еды, а сердце заполонила Сут. Уже в машине я кое о чем подумала.

— Пап, подожди.

И, схватив фотоаппарат, понеслась назад.

Сут обернулась и уперлась руками в бедра.

— Не наелась, что ли, девчонкин?

Я смутилась, но очень хотелось ее на память.

— Можно я вас сниму? — И благовоспитанно добавила: — Вместе с Марко.

Она притянула Марко за рукав, они встали рядышком, улыбаясь во весь рот. Щелкнула их дважды, одно фото мне, другое для письма Энди.

— Спасибо, Сут.

Она подошла, обняла меня, сквозь запах жареной картошки пробился запах гвоздики, от волос Сут.

— Скорее снова приезжай, золотко.

Когда мы с папой отъехали, у обоих на губах бродила мечтательная улыбка. Это все она, Сут.

Как только мы вернулись, папа намешал коктейль в огромном стакане. Потом он плюхнулся на диван, потягивая свое пойло, и вперился в книгу. Усевшись рядом, я прильнула к папиному плечу у себя дома.

Сюрприз Ребекки совпал с одуряюще знойным днем. Кубики льда в стакане таяли сразу, не дожив до второго глотка. Я дочитывала «Черного Красавчика», потягивая чай Эми Кэмпинелл, до того сладкий, что сводило язык. Эми Кэмпинелл закармливала нас и упаивала чаем до дурноты. Когда она шла по улице, это была картина. Сладкий чай, лимонад, нежные стручки бамии, суп из лобстера, сэндвичи с салатом из креветок. Все это она как-то исхитрилась тащить одновременно, правда, руки у нее действительно были не маленькие. Кудряшки, белые, как перья луизианской цапли, топорщились, поэтому голова мисс Эми напоминала кончик ватной палочки, очень-очень большой палочки. Иногда с ней приходила приятельница, миссис Портье. И тогда они уже вдвоем кудахтали над нами с Микой, как над малыми цыплятами.

Я как раз прочла про печальную участь кобылки Джинджер, рыжей подруги Красавчика, и тут во двор въехала машина Ребекки, солидный черный «олдсмобиль» с белыми стрелками на боках. Чинно так въехала, это не наши гонки на розовом «рам-блере», когда мама подставляла ветру ладонь, а он шкодливо резвился в ее волосах.

Ребекка вылезла из машины и с ликующей улыбкой метнулась назад, к багажнику.

— Вирджиния Кейт, скорее сюда!

Отложив книгу, я понеслась во двор, но на середине притормозила, а Ребекка уже распутывала веревки.

— Почти новый, — сказала она.

Я подбежала и заглянула внутрь багажника. Там был он.

— Мой шеф купил дочке. А она не пожелала на нем ездить, ты представляешь?

Нет, такого я представить не могла. Ведь он был прекрасен.

— Хотела припрятать до твоего дня рождения. Но не утерпела.

Он был красным, как пожарная машина, с руля свисали длинные разноцветные кисточки, спереди к рулю была прилажена белая корзина, в самый раз для книг.

— Это мне? — спросила я.

— Тебе-тебе.

Я помогала ей вытаскивать, сердце бешено колотилось от счастья. Тут же оседлав свой велик, я проехалась по подъездной дорожке, туда и обратно. Ну как можно было не улыбнуться во весь рот человеку, подарившему тебе велосипед?

— Спасибо, мэм.

— Пожалуйста. Я говорила тебе, что можешь звать меня Ребеккой.

— Да, мэм.

— Мне надо спешить. Передашь Эми, что я у врача?

Я кивнула и снова покатила по подъездной дорожке, а с нее на тротуар. Ребекка побежала за мной, так и не догнав, крикнула:

— Вирджиния Кейт! Подожди!

Я, притормозив, развернулась и подъехала к ней, втайне опасаясь, что она передумает. В жизни всякое случается.

— Обещай, что будешь ездить осторожно.

— Обещаю, мэм.

— Нельзя разговаривать с незнакомыми людьми. И уезжать далеко от дома. И обязательно всегда говори мисс Эми, куда собираешься.

Я кивнула.

— Ну и куда ты собралась?

— В библиотеку. — Я уже предвкушала, как окунусь в знакомые книжные запахи.

— До библиотеки и обратно, и чтобы больше никуда.

— Да, мэм.

Я подождала, когда она залезет в машину и отъедет. Потом резко крутанула педали и уже с улицы крикнула в заднюю соседскую дверь (Эми хлопотала на кухне), что Ребекка поехала к врачу, а я в библиотеку. Я надбавила скорость, корзина на руле заждалась уже книг. Припарковавшись, я шагнула в прохладу зала, вдыхая чудесный запах клея и бумаги. Мне выдали читательскую карточку, набрала целых пять штук и погрузила их в корзину. Назад мчалась так, что ветер отдувал назад волосы.

И мечтала, чтобы Мика случайно оказался рядом, пусть бы посмотрел, какая я отличная велосипедистка.

Вернувшись, я покатила велосипед на задний дворик. Машина Ребекки уже стояла на подъездной дорожке. Я вошла через черный ход и оказалась на кухне. Там на столе стояло блюдо с печеньем и с запиской: «Угощайтесь. Три Мике и три Вирджинии Кейт». Я взяла четыре и отправилась в гостиную. Ребекка лежала на диване, свесив руку, другая лежала на животе. Я наклонилась поближе: что это с ней? Оказалось, ничего такого, просто крепко спит.

Щеки были влажными, и подушка.

Я приложила ладонь ко лбу, не горячий ли. Ребекка тут же открыла глаза. Я отскочила, надеясь что она не почувствовала, как я ее трогала.

— Спасибо за велосипед, мэм.

— Пожалуйста, лапуля.

Я отошла от дивана и направилась в свою комнату.