Про то, что Ребекка ждет ребенка, мне никто ничего не говорил. Папа только глупо ухмылялся. Когда я спрашивала об этом Мику, он молча пожимал плечами. А Ребекка ходила осторожно, как по курятнику, будто боялась раздавить яйца, и постоянно держала руку на животе. Мы с ней больше не ели вместе попкорн, не смотрели телевизор и не сплетничали. Но я не обижалась. Помогала ей, как умела, потому что она постоянно чувствовала слабость. А про ее растущий живот вообще не спрашивала. Не говорят ничего, и ладно.
Однажды (я как раз бросила в сковороду с фасолью огромную луковицу) Ребекка пришла в кухню, прижимая к себе желтую ванночку.
— Вот что, Вирджиния Кейт, у меня будет ребенок. — Взгляд у нее был виноватый, как у собаки, только что погрызшей ваши тапки.
Я старательно помешивала фасоль, чувствуя себя невероятно взрослой, взрослее их всех.
— Посмотри, сколько мне всего надарили. Я сегодня устраивала вечеринку в честь будущего малыша.
Достав из ванночки крохотные башмачки, она протянула их мне, легкие, как бабочка.
Мне вспомнился тот день, когда мама уехала в больницу, а вернулась домой уже без будущего малыша. Его больше не было.
— Я должна была давно с тобой поговорить. Но боялась сглазить. — Она потерлась щекой о пушистого кролика. — До чего мягкий. — Она протянула игрушку мне. — Потрогай.
Я тоже потерлась щекой о кроличью спинку.
Она показывала мне подарки, помню коробочку с серебряной погремушкой, которая лежала внутри в ватном гнездышке.
— Теперь я не буду ничего от тебя скрывать. Договорились? — Она положила мне на плечо руку.
Я замерла, отшатываться совсем не хотелось. Этот ее жест означал, что она теперь считает меня своей. Но я все-таки отшатнулась, потому что накатила обида на всех их, за идиотские ухмылки, за лицемерие.
Взяв в руки распашонку, Ребекка нахмурила брови и продолжила:
— Поэтому я хочу сказать, что от твоей мамы приходили письма. И ты должна их получить.
Я вытаращила глаза.
— Она писала тебе и Мике. Писем несколько. Твой отец решил, что лучше подождать, когда ты немного подрастешь, а Мика… в общем, когда он меньше будет сердиться.
Она глянула на свой живот, провела по нему ладонью.
— Я пыталась отстраниться, не вмешиваться. Я ведь тебе не мама, и мне трудно определить, что и как надо. Понимаешь?
У меня сдавило виски и свело мышцы живота.
— Папа спрятал их, но я знаю куда.
Ребекка пошла к себе в спальню. Я ждала, стоя на месте как истукан. Она принесла большой коричневатый конверт.
— Прости, Вирджиния Кейт. Впрочем, едва ли такое можно простить.
Я схватила протянутый конверт. Внутри лежало несколько писем, перевязанных красной лентой.
— Почему он их спрятал? Они мои.
— Лапуля, твой папа… он… — Она запнулась и вздохнула. — Все верно. Письма действительно твои, он не имел права прятать их от тебя.
— Ненавижу его! Он теперь не мой папа. Он теперь только болтает всякие глупости и пьет эту свою крепкую вонючую гадость! И никто не сказал мне про ребенка. Как будто я тупая малявка! Все смотрели на меня так, будто меня вообще нет, а я есть, есть!
Я убежала к себе, зарылась лицом в розовую подушку. Так запыхалась, что не могла дышать, и забухало в голове. Немного остынув, села и стала читать письма, все подряд.
Мама писала, что у нее появился друг, Харольд. Мама писала, что продала «рамблер» и купила «шевроле». Мама писала, что миссис Мендель желает мне счастливого Рождества и поздравляет с Новым годом. Мама спрашивала, куда подевались ее помада, пудра и щетка для волос, «ты с собой утащила, да?». Мама писала, что тетя Руби передает привет. Мама писала, что я должна попросить у папы денег.
А последнее ее письмо было таким:
Дорогая Вирджиния Кейт, как ты, детка? У меня все хорошо. У Энди тоже все хорошо. Он подрос. Ты тоже наверняка подросла. Как там Мика? Наверное, уже совсем большой. Очень бы хотелось, чтобы вы иногда приезжали. Хотя понимаю, что этому не бывать. Только если вдруг вашему папе понадобится сбагрить вас обратно. Так что же он? Пусть приедет, пусть вернет моих маленьких, вернет в родной ваш дом, дети. Но он же эгоист, думает только о себе! Это он виноват в том, что мы все никогда больше не будем вместе. Это он виноват в том, что я никогда больше не увижу тебя и Мику, никогда. А ты никогда не увидишься с Энди, с маленьким своим братиком. И все потому, что твой папа не желает опомниться, включить мозги. Он один во всем виноват, так и знай, Вирджиния Кейт. Я бы позвонила, но телефон отключили (скажи об этом папе, можешь и письмо показать). Наверняка у тебя теперь полно всего, всяких чудесных вещиц. Игрушек наверняка даже больше, чем у Энди. А модных одежек, возможно, больше, чем у меня. Наверняка эта женщина покупает тебе все и думает, что она что-то, а сама совсем не то, что она думает. Правда, духи у нее наверняка тоже хорошие. Мне кажется, мы с Харольдом поженимся и уедем в Париж. Не забывай меня.Мама
Я прочитала письмо четыре раза: а вдруг что-то пропустила или не так поняла? Нет, все я поняла правильно.
Энди присылал мне листки из тетрадей и раскраски, но было и одно настоящее письмо:
Дорогая систренка, я скучаю по тебе. Кагда ты приедешь домой? И Мика кагда? Почему ты не писала мне? Мне ужасно плохо, потому что ты миня забыла. Гора то шумит, то плачет, ужасно громко. Мама уже давно не плачет. Я уже почти большой, а взрослые парни не плачут. Но я очень сильно скучаю. Почему ты миня не любишь? Мама сказала, ты никагда не вернешься. Почему? Ну пока,Энди
Внутри сложенного листочка было фото. Энди. Грустный-прегрустный.
Я стиснула кулаки, до боли. Я скрипела зубами. Хотелось на кого-нибудь наорать, но никого рядом не было. Хотелось забиться в шкаф и умчаться верхом на Фионадале подальше отсюда. В животе екало и дрожало. Шершни жужжали все громче и громче — голова моя едва не лопалась. Я снова легла на розово-белую постель и сжала голову руками, внутри черепа роем носились кусачие шершни и грохотали барабаны.
Когда головная и душевная боль сделались невыносимыми, я впала в дрему. И тут же увидела бабушку Фейт, она плакала и плакала и становилась все меньше. В какой-то момент я перестала ее различать, перестала слышать плач, и ее и Энди. Потому что меня окутал сон. Я спала. Часы складывались в дни, дни в месяцы. Я жила в состоянии мутной отрешенности, в ту пору я не писала писем маме и Энди, не старалась учиться на «отлично», ничего не фотографировала, посеревший от пыли фотоаппарат лежал на комоде. Я забросила дневник, дни мелькали один за другим, а чистые страницы пустовали. Меня не вывело из забытья рождение Роберта Лоренса Кэри, Бобби. Я с малышом даже не играла. Я перестала читать книги, я не притрагивалась к попкорну, который делала Ребекка, хотя она и добавляла сахар.
В сонном оцепенении я пережила визит Муси-Буси, по-прежнему неуемной. Едва не спалила кухню, в тот же день опрокинула отбеливатель на сохший в ванной новый костюм Ребекки, а чуть погодя заявила «любимой невестке», что та похожа на скелет — и это результат помешательства на диетических крекерах. В общем, все в мире шло своим чередом, и никто не замечал, что я в коме, в глубокой спячке. Я спала и спала, пока в мою отключившуюся от действительности голову не пробился однажды голос мисс Дарлы, а потом смех маленького Бобби.
Произошло это в День благодарения, ветер был резким и прохладным, и уже отцвели миртовые кусты. В доме пахло жареной индейкой и соусом, пахло пекановыми орехами и бурбоном. Мика с папой смотрели футбол. Кэмпинеллы уехали в Оклахому навещать маму мисс Эми, они взяли с собой и миссис Портье. Муся-Буся из своего Техаса не приехала, из-за перелома руки (Мак постарался, сказал папа после того как бабушка выставила этого парня, но сначала натравила на него своего адвоката, сумевшего здорово облегчить кошелек бедняжки).
Мисс Дарла была приглашена к нам на праздничный обед, ради чего заплела косу и уложила ее на затылке.
— Девочка, сколько можно спать? — спросила мисс.
Я судорожно вздохнула.
— Бабушка Фейт очень за тебя волновалась, разве ты не знаешь?
— Она больше не плачет? — спросила я. — А смогу я увидеться с Энди?
— Все уладится, — улыбнулась мисс Дарла.
…Эту беседу никто не слышал. Губы у нас были сомкнуты. Ведь переговаривались мы мысленно, точно так же я общалась с бабушкой Фейт. Клянусь мизинцем.
Так вот, мисс Дарла тихонечко побрела домой, а я уселась в кресло-качалку, подставив лицо ветру, чтобы согнал мою сонную одурь. На крыльцо вышла Ребекка с Бобби, пухленьким и таким смешным. Он потянулся ко мне. Держа его на руках, я стала вместе с ним раскачиваться, и тут он посмотрел мне в глаза и закатился смехом. В тот же миг дремота рассеялась, душа снова распахнулась.
Ребекка улыбнулась и сфотографировала нас.
— Вирджиния Кейт, у тебя счастливое лицо. Наконец-то. Ты была совсем уж грустной.
— Просто я теперь проснулась, — сказала я. Или подумала? Как бы я могла это сказать, если губы мои расползлись в широкой улыбке?
Я послала Энди несколько карточек. Мика, мы с Бобби, Сут, Эми Кэмпинелл с Главой Семьи, миссис Портье. Еще я сняла для него великан-дуб и шелковую акацию. И сунула в конверт густую прядь испанского мха. И попросила Энди, уж не знаю в какой раз, уговорить маму прислать мне бабушкино одеяло. Мне, конечно, очень была нужна Особая коробка, но ее я просить боялась, боялась, что мама станет рыться в моих секретах или, даже не заглянув внутрь, выбросит ее на помойку. Она так ничего и не прислала. С азалий облетели лепестки. А на моей акации набухли бутоны. Изнуряющей жары еще не было, и в библиотеку я приезжала даже не вспотев. Ну совсем чуть-чуть.
Мика догнал ростом Ребекку, секретов в его жизни становилось все больше. Я почти с ним не виделась, только за ужином и когда по телику показывали его любимый сериал «Миссия невыполнима». Еще ему нравился «Бэтмен», он часто вскакивал и колотил кулаками воздух. А я обожала рок-группу «Манкиз», хотя Мика их беспощадно высмеивал. Ну и пусть, в этом их телесериале Мики был самым крутым, Питер мне казался глуповатым, зато Майк серьезный, а Дэви невозможный красавец, хотя, конечно, маловат ростом.
Теперь про тот день.
Придя из школы, я скинула туфли и форму, надела красные шорты и полосатую маечку. Забежала посмотреть на Бобби, он спал, посасывая указательный палец. Комнатка раньше была кабинетом, но Ребекка перекрасила ее в ликующие солнечные цвета. Над кроваткой Мика нарисовал пляшущих лиловых мишек. Я сунула голову в комнату Мики, его не было. На меня пахнуло клеем и масляными красками.
Дальше я побрела на кухню, где Эми Кэмпинелл готовила креветки по-креольски. Пока Ребекка торчала на работе, за Бобби присматривала она. Работала Ребекка два-три дня в неделю, потому что Бобби часто болел.
Когда миссис Портье и Эми Кэмпинелл не приходилось развлекать Бобби, они смотрели мыльные сериалы. Да, у миссис Портье появилось много свободного времени, ведь ее муж сбежал с миссис Макгрендер. Сразу после Рождества. Новое счастье беглеца длилось всего два месяца, миссис Макгрендер переметнулась к зубному врачу, и мистеру Портье осталось только негодовать и заливать горе пивом. А миссис Макгрендер теперь стала еще и миссис Бэйковиц. Маленькая рыженькая миссис Портье вызвала своего адвоката, и он нанес мистеру Портье ощутимый финансовый удар. Сама же миссис Портье добралась до миссис Макгрендер-Бэйковиц и от всего сердца нанесла ей удар по носу.
Об этом мне насплетничала Эми, очищая креветок и покачивая в такт словам своими ватными плотными кудряшками.
— Миссис Макгрендер-Беконпицц многим тут у нас помотала нервы. Надеюсь, эта дамочка больше сюда не явится.
Эми Кэмпинелл то негодующе хмыкала, то повторяла, что «у некоторых особ вообще нет совести», у миссис Макгрендер-Бэйковиц разумеется.
— Она и моего благоверного однажды попыталась сбить с панталыку, но он тут же поставил эту егозу на место. — Обернувшись ко мне, она ткнула воздух креветкой, будто указкой. — Никто ему не нужен, кроме одной знакомой по имени Эми. — Она рассмеялась, я тоже.
Зазвонил телефон, Эми пошла отвечать.
— Алло-о-о-о, это апартаменты мистера и миссис Кэри. — Потом раздался кудахчущий смех. — Боже мой, я как раз сейчас вспоминала нашу потаскуху. Хитрая, стерва, своего не упустит, знает, где можно поживиться деньгами.
Я бы с удовольствием послушала еще, но нужно было делать уроки. Прихватив учебник по арифметике, я вышла на улицу и села под акацией, открыла нужную страницу. Кое-какие цветки уже распустились. Я сорвала пушистую лилово-розовую кисточку и представила, что это балерина в пышной пачке, она крутится и крутится на мысках, как та, в шкатулке, которую мне купила Ребекка. По дворику мисс Дарлы разгуливала ее собачка, придирчиво обнюхивая траву. София, это в честь Софи Лорен.
— Иди сюда, Софи, иди, малышка, — позвала я.
Но надменная моська не обращала на меня внимания. Вот и зря ее так назвали, подумала я, а вслух произнесла:
— Настоящая Софи Лорен вела бы себя приличней, и вообще она гораздо красивее.
В ответ София повернулась ко мне косматым задиком, присела и пописала.
Вышла из дома мисс Дарла, надменная София кинулась к ее ногам.
— Ах ты, маленькая плутовка! — Она взяла ее на руки и прижала к груди. Обернувшись ко мне, сказала: — Детка, сегодня в воздухе веет чем-то необыкновенным.
Слушать мисс Дарлу всегда было очень интересно.
— У меня ломит указательный палец, а когда только проснулась, увидела на спинке кровати стрекозу. — Она стояла широко расставив ноги, будто у нее слегка кружилась голова. — Чую я нынче запах цветущих олив. А ты?
— Я тоже, мэм.
— Тебе совсем не обязательно называть меня «мэм», сама знаешь.
Ласково на меня посмотрев, она отпустила Софию и, отворив калитку, подошла ко мне.
— Я тоже кое-что про тебя знаю. Знаю, как тебе тоскливо и одиноко и что ты славная девчушка.
Губы ее слегка блестели от почти бесцветной перламутровой помады. Распущенные волосы свисали ниже пояса. Синие джинсы были подвернуты, а рубашка была мужской. Похоже, она не боялась никаких трудностей. Взгляд серых глаз проникал в самую душу, мне даже сделалось боязно.
— Судя по всем приметам, грядут перемены.
Сразу же метнулась мысль: «Нет! Хватит уже! Никаких перемен!»
А вслух я произнесла:
— Вот бы вы были моей бабушкой. Вы, а не Муся-Буся Лаудина.
Мисс Дарла рассмеялась и посмотрела на мой учебник в траве.
— Тебе задали кучу примеров на деление?
— Да, мэм, то есть мисс Дарла.
— Вот что, я еду в магазин «Каландрос», привезу что-нибудь вкусненькое.
Она забралась в машину и укатила. А я мысленно уговаривала ее привезти мне шоколадный батончик «Зеро», или конфеты «Тутси роллз», или карамель «Уокс липс». Или даже браслет из драже, он такой классный.
Перебирая в уме возможные варианты подарка, я услышала шум мотора. И уже чуть погодя увидела, как из-за угла выехала желтая машина и остановилась у бровки тротуара, как раз напротив дома. Я поднялась с травы и, загородив ладонью глаза от солнца, стала всматриваться. Дверца открылась, из машины вылез Энди, и мама сунула ему коричневый чемодан. Выставив перед собой руку, я на негнущихся ногах двинулась к машине.
Верх был откинут, и мамины волосы, знакомо длинные, перепутанные, словно ворох тонких веточек, слегка колыхались на ветру. Она была даже прекрасней, чем в моих воспоминаниях. Белое легкое платье, как у Мэрилин Монро (как на том ее фото, с задравшимся от ветра подолом). А помада была сливового цвета. Этот ее тип смотрел прямо перед собой, не выпуская из рук руль.
Мама что-то сказала Энди, и он бросил чемодан на землю.
Я услышала крик:
— Мама, нет! Подожди!
Тип тоже что-то ему сказал. Энди завопил в ответ:
— Заткнись ты, тупой придурок!
Тип сдвинул брови, они стали похожи на изготовившихся к схватке гусениц.
— Энди! Энди! — заверещала я и сломя голову понеслась по газону к нему. Я перепугалась, что, если его не позову, он снова залезет в машину — и все.
Энди обернулся и посмотрел на меня так, будто перед ним вырос хеллоуинский всадник, держащий в руках свою тыквенную голову.
— Сестра, они бросают меня!
Подлетев к Энди, я так крепко его стиснула, что у него перехватило дыхание.
Тип стал отъезжать, но мама стукнула ему кулачком по плечу, и он остановил машину. Пурпурно-сливовые мамины губы то открывались, то смыкались, их вздернутые вверх уголки кривились и дрожали. Тип что-то пробормотал и погладил ее по волосам, потом по-хозяйски обнял. А мы с Энди тупо стояли и смотрели, будто приросли к земле, пустили в нее корни, как деревья. Хотя надо было что-то делать, сию минуту. Когда тот чужой дядька выпустил маму из своих лап, она обернулась и стала нам махать, медленно, очень медленно поводя рукой, потом отвернулась, и машина резко рванула с места.
Выдрав из земли свои корни, я бросилась вдогонку.
— Мама! Куда же ты! Вернись! Нам надо поговорить! — Я бежала изо всех сил, но вскоре машина скрылась. Я застыла посреди улицы и стала ждать. Услышав шум мотора, я замахала руками и заорала громко-громко, чтобы услышал брат: — Энди, она вернулась!
Тут из-за угла вынырнул старый «форд», в котором сидела дружная семейка. Они с гиканьем и хохотом покатили дальше. А я развернулась и поплелась к дому.
Энди с опущенной головой сидел на чемодане. Я увидела, как на траву упала слеза.
— Не плачь, Энди.
— Она сказала, что теперь я буду тут жить. — Он полой рубашки вытер глаза. — Она обманула меня. Она обманщица.
— Здесь не так уж и плохо, когда привыкнешь.
— Наша мама подлая обманщица!
— Может, она еще передумает.
— Не передумает. Ни за что. — Он посмотрел на меня дикими глазами. — Ну и ладно. Чтоб она подохла!
Подъехала Ребекка, вылезла из машины, лицо у нее было озадаченным и несколько испуганным, это выглядело даже забавно, но нам было не до смеха. Я догадывалась, как она разозлится, увидев, что ей навязали еще одного ребенка. Она приставила к бровям ладонь, загородив глаза.
— И что тут происходит?
— Мама отдала нам Энди, сама, — затараторила я и, схватив Энди за руку, заставила его встать с чемодана.
Ребекка двинулась к нам, высокие каблуки проваливались, застревали в траве. Она наклонилась к Энди:
— Что случилось, Энди?
Энди прятал от нее глаза.
— Мэм, мама только что сказала ему, что он будет жить тут, — объяснила я.
— Так и сказала? Только что?
— Да, мэм. Только что. Она ни одной минутки не стала ждать, и я не смогла с ней поговорить, обнять ее, ничего не смогла. — Я прерывисто вздохнула, чтобы отогнать подступившие слезы.
— Потрясающе. Это потрясающе. — Она даже слегка вытаращила глаза. И стояла не двигаясь, в своем прелестном черно-белом костюме, блестящие волосы были аккуратно уложены, из перекинутой через плечо сумки свисал шарф с «огуречным» узором. — Просто высадила его, и все? — Ребекка посмотрела в дальний конец улицы, как будто тоже надеялась, что мама еще вернется.
— И все, мэм.
Энди крепче стиснул мою руку, но по-прежнему смотрел на землю.
— Да-а-а… история.
Так мы все и стояли. Ребекка смотрела на улицу, Энди смотрел на свои рыже-коричневые ботинки, я смотрела на него. А тут еще вышла из двери Эми Кэмпинелл и стала смотреть на нас, как мы кто куда смотрим. В общем, все мы тупо кто куда глазели, абсолютно не представляя, что же делать дальше.
Ребекка погладила Энди по голове:
— Пойдем домой, малыш. Нальем тебе чего-нибудь попить.
Отпустив мою руку, Энди поднялся вместе с ней на крыльцо и вошел в дом. Эми Кэмпинелл вошла за ними следом.
Я взяла чемодан и состроила свирепую гримасу. Это чтобы мама не увидела, какая я несчастная, если они с ее дружком вдруг действительно вернутся. Возвращаться никто и не думал, и я поволокла чемодан в дом. Энди сидел за столом, между Ребеккой и Эми. На столе стояла тарелка с печеньем и стакан с шоколадным молоком. Я вдруг сделала интересное открытие: когда Ребекка мной руководила, говорила, что надо бы сделать то-то и так-то, головная боль заметно стихала. Интересно, почему? Но в тот момент раздумывать было некогда, и я решила разобраться в этом после.
— А чемодан куда? — спросила я у Ребекки.
— Чемодан… будь добра, отнеси его к Бобби.
Эми засобиралась домой:
— Пойду взгляну, как там на плите мои кастрюльки. Если вдруг понадоблюсь, только крикни, моя дорогая.
— Спасибо, мисс Эми. И за креветки спасибо. Я провожу вас.
Они заговорили вполголоса. Наверняка Ребекка рассказывала Эми Кэмпинелл, какая у нас непутевая мама, сплавила ей детей, теперь уже всех троих.
Энди снова начал жаловаться:
— Мама ничего мне не сказала. Я не успел попрощаться с миссис Мендель, ну и вообще. Такая вредина. Ух, ненавижу!
— Она и мне тогда не дала попрощаться с миссис Мендель. И с тобой. — Я взяла с тарелки печенюшку, ведь грустно есть одному.
Вернулась Ребекка, заглянула мне в глаза:
— Сразу уехала и совсем ничего тебе не сказала?
— Совсем ничего, мэм.
— Ясно. Ну что ж, будем действовать сообразно обстоятельствам. — Она уставилась в окно и дальше уже разговаривала вроде бы не с нами, а с белкой, сидевшей на ветке дерева. — Комната у Бобби просторная. Надо будет записать Энди в школу, купить одежду, в общем, дел у нас много.
Мы с братом сто лет не виделись, но даже не успели порадоваться встрече, настолько она получилась печальной.
— Энди, а хочешь посмотреть, что тут у дома и что вокруг?
Он кивнул. Я провела экскурсию по двору, потом мы прошлись по улице, я показала, кто где живет. Повторила все, что когда-то услышала от Мики. Рассказала про аллигаторов, и как нужно правильно растягивать слова, и что шипучку и соки тут называют кокой, и про округа, и что «бедные парни» это на самом деле сэндвич. Ну и про «салют», конечно.
Он покорно слушал и даже кое-что переспрашивал, но по глазам я видела, что мысли его далеко. Когда мы вернулись, Энди прилег в гостиной на диване. Я сидела рядышком, пока он не уснул. А потом пошла к акации, учебник по арифметике так под ней и остался, раскрытый. Время от времени хлопали страницы, будто крылья неуклюжей грузной птицы, которая никак не может взлететь.
Вышла из своего дома мисс Дарла и протянула мне слегка покачивающийся от ветра пакет.
— Держи, детка, тут гостинцы и для тебя, и для твоих братьев.
— Спасибо, мисс Дарла, — сказала я, роясь в пакете.
Там лежали три батончика «Зеро», три жвачки-сигары», шесть круглых карамелек «Файер болл» (это которые с корицей), длинненький батончик «Чик-о-стик» (с ореховым маслом и кокосовой стружкой, не хуже «Зеро»), пакетик трехцветных ирисок (в форме кукурузных зерен, их обожал Мика) и… любимый батончик Энди, карамельно-ореховый. Я подняла глаза и увидела, что мисс смотрит на меня с улыбкой. «Откуда ты узнала? Наверное, ты ясновидящая, мисс Дарла», — подумала я. Улыбка мисс Дарлы сделалась еще шире. Когда она ушла, я потащила пакет к себе в комнату, на ходу сунув в рот красный шарик «Файер болл», из-за корицы язык так и горел, я надеялась, что теперь он очистился от слов, которые мне совсем не хотелось говорить про маму.
В комнату влетел Мика:
— Как на наш диван попал Энди?
Протянув Мике пакетик с «зернышками», я рассказала как, и мы вдвоем пошли к Энди, он спал, а мы не могли на него насмотреться.
Мика вскрыл пакетик и сыпанул в рот полную горсть мелких ирисок. Батончик для Энди я положила на кофейный столик, возьмет, когда проснется. Набитым «зернышками» ртом Мика сказал:
— Мама шовшем уше таво.
«Не ври» — хотелось сказать ему. Но я промолчала.
На ужин мы ели креветок по-креольски, Энди съел две порции, Мика три, а потом все вместе смотрели уморительный фильм с Редом Скелтоном.
Зазвонил телефон, трубку взял папа, и через пару чьих-то слов губы его крепко сжались.
— Не желаю все это слушать, — сказал он, — ты должна была заранее ему сказать. — Папа побренчал мелочью в кармане. — При чем тут Харольд? Погоди-погоди. Ты обязана была зайти, обсудить все с нами. — Папа нервно постучал ногой по полу. — Он, между прочим, долго не мог успокоиться, плакал. — Уголки папиного рта скорбно опустились. — Надеюсь, вы с Харольдом будете счастливы. — Папа одним глотком осушил свой стакан. — Ха-ха. Кстати, ты получила чек от Муси-Буси? — Он произнес это развязным ехидным тоном. — Что-что? Исключено. Ты же еле ворочаешь языком, какие могут быть беседы. Всего хорошего. — Папа швырнул трубку, посмотрел на Ребекку, пожал плечами.
— Она не хотела поговорить со мной, вообще с нами?
— О господи, Ви, спустись же на землю, — вмешался Мика.
— А со мной она не хотела поговорить? — спросил Энди, в глазах снова блеснули слезы.
Ребекка погладила его по спине.
— Нет, поговорить она не хотела. Они с Харольдом на месяц уезжают во Францию. Маме нужно собираться.
Меня пронзила ненависть. Я больше не желала ее видеть, никогда.
Перед сном я пошла к Энди и Бобби, почитать им «Тома Сойера». Ребекка соорудила на полу тюфячок для Энди, пока нет кровати. Он сидел на куче одеял и покрывал, накрытых сверху простынями, рядом копошился Бобби.
— Салют, — сказала я.
— Бобби мой брат? — спросил Энди и ткнул его пальцем в пузо. Бобби рассмеялся.
— Не совсем. Он брат наполовинку.
— И на какую половинку он наш брат? Та, которая срется, мне ни к чему. — Он довольно расхохотался. Смеется, обрадовалась я. Бобби тоже весело хихикал, а потом вцепился брату в волосы. — Ух ты, сильный.
— Сильный, только вот часто болеет.
— А чего это он?
— Папа сказал, что это из-за каких-то неправильных молекул. В общем, что-то плохо срабатывает. Хочешь, я тебе почитаю, это будет кру-у-у-уто.
— He-а. Нет настроения.
Я тоже села на тюфячок.
— Не хочу, чтобы ты был таким грустным.
— Я не грустный. Я злой. Злюсь на маму. Сволочь она все-таки. — Он вскочил и топнул ногой. — Дура тупая. Тупая сволочь!
Бобби опять закатился смехом.
— Я почитаю Бобби, но ты тоже можешь слушать, если охота.
Я открыла книжку:
ГЛАВА ПЕРВАЯ
— Том!
Ответа нет.
— Том!
Ответа нет.
— Удивительно, куда мог деваться этот мальчишка!
Том, где ты?
Я на секунду оторвалась и посмотрела на них. Энди снова улегся, прижав к себе Бобби, и едва заметно улыбнулся. Я читала, пока у самой не стали слипаться глаза.
Моя ненависть могла бы постепенно развеяться, но я подслушала разговор папы с Ребеккой. Я стояла у дверей столовой, в синем своем платье с белым воротником по случаю окончания пятого класса.
— Ждет ребенка от Харольда, вот так номер, — сказал папа. — Своих бросила, а теперь собралась рожать от типа, который детей терпеть не может.
— Она запуталась, Фредерик. Мне ее жалко.
Папа в сердцах стукнул чашкой о блюдце.
— Харольд долго с ней не проваландается. Сбежит, найдет себе очередную сговорчивую дуру.
— Гадко, что во все это вовлечены дети.
— Я делаю все, что в моих силах.
— Я имела в виду не тебя.
— Не финти. — Он со скрежетом отодвинул стул. — Это же моя вина, целиком и полностью. Правда, Ребекка? Ты у нас святая, а я грешник. Так ведь?
— Не смей разговаривать со мной в подобном тоне. Я тебе не девчонка, которая скушает все что угодно. И станет все что угодно терпеть.
— Я стараюсь, Бекки, — папа вздохнул, — правда стараюсь.
— Прошу тебя только об одном: уделять иногда внимание нашим домашним проблемам.
— Домашним проблемам? Что ты имеешь в виду?
— Мика постоянно где-то пропадает, совсем отбился от рук. Энди нужны сейчас мы оба, ведь парню надо как-то все это пережить. Вирджиния Кейт по-прежнему меня сторонится, боится, что обижу. Она живет в своем мирке, витает в облаках и в книжных историях. Как только я пытаюсь ее обнять, шарахается. У бедной девочки вся душа изранена. У них у всех. Это невыносимо. Мне ли не знать, как это тяжело, когда взрослые тебя предают, как это больно. А насчет Бобби… вдруг у него то же самое, что у моих… боже, я не переживу.
Я вжалась в стену, было такое чувство, что меня рассматривают в микроскопе, в том самом, который стоит в комнате у Мики.
— Откуда такие мрачные мысли? Ты теперь меньше торчишь на работе, детям это определенно пошло на пользу, любо-дорого на них смотреть. Но тебя вечно что-то не устраивает. Почему?
— А то ты не знаешь, Фредерик! Поначалу, когда мы только поженились, ты столько не пил. Помнишь, как тогда все было?
— Мне пора, опаздываю на занятия, — произнес папа не очень внятно, видимо, откусывал ноготь.
— Придумал хотя бы что-нибудь новенькое. Как ты можешь так наплевательски ко всему относиться? Мне нужна твоя помощь! А ты живешь в каком-то вымышленном мире, точнее, в мире, которым правит Бутылочка бурбона. Ну, давай, процитируй мне что-нибудь из Шекспира. Чтобы вмиг стало ясно, что все у нас замечательно.
Когда папа стремительно вышел из столовой, я и не подумала прятаться. Я посмотрела на него, как на врага, со жгучей ненавистью. Но когда я увидела его опрокинутое лицо, мне стало стыдно. Невыносимо.
— Прости. Очень тебя прошу, — выдавил он и двинулся дальше, к парадной двери.
А Ребекка отправилась в комнату Энди и Бобби.
Подошел Мика, встал рядом.
— Салют, сестренка Вистренка. Что у нас тут опять?
— Не понимаю, почему взрослые все время ругаются? Почему они не могут жить спокойно? —
Я пнула плинтус мыском своего школьного, с кантиками, полуботинка.
— Да ну их. Не бери в голову. — Его тщательно причесанные волосы блестели, ранец был небрежно перекинут через плечо. До чего же он походил на папу! — Ты у нас кто? Ребенок. А детей закидоны взрослых напрягать не должны. Думаю, с тебя хватит и того, что уже было.
— А что уже было?
— Не помнишь, что ли? Бродила как тень. Лучше бы уж витала в своих облаках. А то ведь полный был отпад.
Я стала разглядывать черные полоски под ногтями, оставшиеся после очередной вылазки в сад.
— А тебя их закидоны никогда не напрягают?
— He-а. Я знаю, что нужно мне. Хочу стать знаменитым. А когда стану, начну делать что хочу и когда захочу.
— Ты уже почти все время делаешь что хочешь, — усмехнулась я.
— Ха! То ли еще будет, я уже все продумал.
— Что все?
— Поеду в Нью-Йорк, поселюсь в самом центре. Там кругом огни, куда ни глянь, и вот стою я у огромного окна и рисую все, что вижу. А можно луну и звезды, это по настроению.
В глазах Мики засияли все его воображаемые огни, луна и звезды. Он широко улыбнулся.
— Понимаешь, Ви, мне пора делать ноги. — И мой бродяга брат умчался прочь.
Я пошла в кухню за чемоданчиком с ланчем. Ребекка была заботливой. Всегда клала туда термос, в холод с супом, в жару с охлажденным чаем, обязательно сэндвич и какие-нибудь фрукты. И записочки: «Хорошего дня» или «Будь умницей».
Я залезла в шкафчики. Бутылок не было. Папа куда-то их припрятал. Ничего не оставалось, как забрать чемоданчик и бежать к автобусу, дверь которого тут же захлопнулась за моей спиной, как уже многие другие двери в моей жизни.