После расправы над змеей Ребекка занялась ужином. У нас были гамбургеры, запеченная картошка, а на десерт домашние конфеты пралине. Кофейный столик папа отодвинул к стене. Ребекка расстелила скатерть прямо на полу гостиной. Энди, тараща глаза и выразительно жестикулируя, рассказал про битву на канале.

Папа посмотрел на Ребекку:

— Ты действительно убила змею?

— Угу, — промычала она, откусив огромный кусок от гамбургера. В углу рта осталось немного горчицы.

Бобби, Энди и я восседали на подушках. На проигрывателе ждала своего часа пластинка Элвиса. Папа держал в руке высокий стакан, позвякивая парочкой ледяных кубиков. Ребекка налила себе сладкого чаю, а мы, дети, пили виноградный «Кул-эйд».

Перед каждым стояла бумажная тарелочка, моя идея. Но еда была разложена на красивых блюдах, и пили мы из настоящих сервизных стаканов. Мика и Энди соорудили двойные сэндвичи, поэтому им приходилось очень широко открывать рот. Для Бобби сэндвич порезали на кусочки, но он, подражая братьям, тоже старательно разевал рот.

Я заранее радовалась грядущему вечеру. Как-никак, собрались вместе, и все улыбались.

Но папа, вытерев салфеткой рот, сказал:

— У нас сегодня встреча с ректором.

Ребекка торопливо проглотила картошку.

— Почему ты не предупредил заранее?

— Разве? Я был уверен, что сказал тебе.

К этому моменту папа успел съесть лишь половинку гамбургера.

Ребекка запихала в рот огромный кусок картошки и стала энергично жевать. Теперь в уголке губ была не только горчица, но и крупинки соли с картошки. Когда Ребекка заговорила с полным ртом, мы уставились на нее, как на какое-нибудь диво из сериала «Сумеречная зона».

— Сегодня я убила змею. И спасла жизнь этому чертенку. — Она потрепала Энди по волосам, он посмотрел на нее так, как когда-то смотрел на маму. — А потому мне плевать, куда тебя несет на ночь глядя.

— Ах-ах, какие мы нынче сердитые. — Папа, закинув голову, глотал и глотал, я видела, как ходит вверх-вниз кадык, видела порез от утреннего бритья. Когда папа оторвался от стакана, он был почти пустым. Потом папа взглянул на меня, и в глазах его затеплилась нежность. — Да, Букашка. Хорошеешь с каждым днем. И когда ты успела так вырасти? А я даже не заметил. — Он произнес это свирепым басом, вроде как пошутил.

— Не знаю, папа.

— Ребекка, расскажи нам про все еще раз, как ты хрясь-хрясь по этой гадине. — Мике было уже тринадцать, но он еще любил слушать кошмарные истории, где присутствовали всякие «хрясь-хрясь». Он искоса глянул на папу. — Расскажи про змеюк, которые прятались в траве.

Папа поднялся с пола, но явно не знал, как быть. Ему хотелось уйти и хотелось остаться.

— Хьясь-хьясь, — сказал Бобби и, весело хохоча, стал крутиться в разные стороны, вся его нарезанная картошка вывалилась на скатерть.

— Терпеть не могу змей, — сказала Ребекка, прихлебывая чай, — мой двоюродный брат чуть не умер. Она укусила его при мне, я дико заорала. Что еще я могла сделать? К счастью, папа услышал крик, прибежал вовремя. Мне было всего пять лет, но было жутко стыдно, что я такая трусиха.

Папа наклонился и салфеткой стал бережно стирать с губ Ребекки соль и горчицу. Его взгляд еще был полон нежности. Посмотрев на папу, Ребекка слегка открыла рот, чтобы ему было проще стирать.

— Терпеть не можешь змей, а ради Энди решилась даже ее прикончить. «Лишь натяни решимость, как струну, — и выйдет все».

Мы, притихнув, смотрели, как папа вытирает Ребекке рот, будто маленькой девочке.

Она потрогала пальцем краешек губ, там, где папа провел салфеткой. Потом взяла папину руку. Глядя ему в глаза, спросила:

— Ты еще не раздумал идти на свою встречу?

Папа резко выпрямился, Ребекка отпустила его руку. Мы ждали, что он будет делать дальше.

— Фредерик?

Папа, поморщившись, допил остаток.

— Нет, я должен пойти.

Ребекка на миг закрыла глаза.

— Понимаю. Что ж, лакомиться конфетами и Элвисом будем без тебя. — Она снова начала есть, не глядя на папу.

— Пап, а можешь позвонить этому своему Рекекектору? Что потом к нему придешь? — Энди так торопился это сказать, что выронил изо рта месиво из гамбургера и хлеба, прямо на скатерть.

Мика скептически закатил глаза.

— Ну, ты даешь, Энди. Нашелся умник-разумник.

— А что, правда… — вклинилась я. Но, увидев, как папа нетерпеливо барабанит по бедру пальцами, каждым поочередно, я поняла, что уговаривать его бессмысленно.

— Продолжайте этот чудесный пикник. Я скоро вернусь. — Папа сунул руку в карман, звякнули ключи, и он шагнул к двери.

Продолжали мы сосредоточенно, почти не разговаривая. Когда тарелки опустели, Ребекка пошла на кухню за конфетами, Мика завел пластинку. Мы с Энди стали танцевать твист. Вернулась Ребекка, поставив поднос с конфетами на пол, захлопала в ладоши. Мика поглядывал на Ребекку с гордостью. Он и не представлял, что она способна укокошить змею и назвать кого-то «сраным выродком» (перед ужином я успела все ему выложить).

Я думала, он уйдет, кинув в рот полподноса конфет. Но Мика не уходил. Когда зазвучал знаменитый рок «Голубые замшевые туфли», он вскочил и стал подпевать, ритмично крутя бедрами. Схватив картофелину, он поднес ее ко рту (микрофон) и запел громче, совсем неплохо для просто брата, не артиста. Под светом люстры его темные волосы ярко блестели. Терракотовая рубашка была тщательно заправлена в темно-коричневые вельветовые брюки. Над верхней губой пробивались усы. «Когда же он успел так вымахать?» — спросила я себя, как папа, сегодня вдруг заметивший, что я здорово выросла. Да, мы все становились другими.

Окна были распахнуты, струи воздуха от крутящегося потолочного вентилятора подхватывали пылинки, и они крутились вместе с нами. Я вдохнула сладкий запах олив и влажный запах земли, в которую Ребекка сажала цветы.

Энди, конечно, не причесался после ванны, и на затылке волосы прихотливо топорщились. Футболка была рваной до невозможности, иначе он был бы не он. Поглаживая свежую царапину на руке, Энди смеялся над Микой. Потом тоже вскочил и, глянув искоса на Ребекку (проверял, смотрит ли), решил не отставать от брата. Подражая рок-музыкантам, он начал играть то на невидимой гитаре, то на барабане, притоптывая в такт кое-как отмытыми ногами, крутясь и покачиваясь.

Бобби, глядя на него, тоже стал топать и крутиться, но в конце концов плюхнулся на попу, наверное, закружилась голова. Волосики были еще тонкими и мягкими, как пух, но уже заметно порыжели. Он повернулся ко мне и, просияв глазами, выдал:

— Зиния Кей! Зиния Кей!

Обнял меня крепко за шею и снова побежал к братьям.

Я оглянулась на Ребекку: как ей это? Она лишь улыбнулась в ответ. Что-то вдруг внутри екнуло, и мое ощущение нас с ней вмиг изменилось. Ребекка тоже встала и, взяв на руки Бобби, начала танцевать. Я вспомнила, как танцевала с нами мама, в тот вечер, когда все мы пахли после ванной мылом «Дав». Я скучала по ней, но я скучала по тогдашней маме, а не по другой, совсем не похожей на ту, танцующую.

С длинной шеи Ребекки свисала жемчужина на цепочке, она легонько подрагивала в такт музыке. Ребекка была сегодня какая-то необычная. Бобби начал ерзать и извиваться, требуя, чтобы его поставили на пол. А оказавшись на свободе, тоже начал крутить бедрами. Это было что-то. Ребекка, откинув голову, залилась смехом. А потом сама стала вдохновенно отплясывать диковинный танец, напоминавший шотландскую чечетку.

Мы все прибалдели. Я понюхала ее стакан, но чай пахнул только чаем. Увидев мою «проверку», Мика ухмыльнулся. Он все еще держал у рта картофелину, уже слегка помявшуюся. Пожав плечами, быстро ее съел. Энди не сводил с Ребекки глаз, будто перед ним была волшебница, увенчанная луной.

Я побежала за аппаратом. Глянув на ходу в свое зеркало, на миг оторопела: щеки пылали, волосы выбились из хвостов, глаза сияли ярче звезд. Я ли это вообще? На свою белую блузку я брызнула кетчуп, он слегка растекся, как змеиная кровь. Ну и ладно. Скорее назад, скорее все заснять. Сняла, как Мика с Ребеккой отплясывают твист. Бобби на коленях у Мики, они играют в ладушки. Разные фрагменты гостиной, по кругу, это когда я танцевала.

Мика выхватил у меня аппарат и сам стал щелкать. Всех. Чумовой был вечер, все вертелось, как картинки в калейдоскопе, они менялись и менялись. Разные краски, разные узоры, то почти незаметные, то броские и затейливые.

Отщелкали целую пленку, на ней были все, кроме папы.

Когда кончилась пластинка, все в изнеможении снова бухнулись рядом со скатертью, доедать конфеты. Ребекка включила радио, а там парни из группы «Херманс Хермитс» как раз пели последний куплет песни про чью-то дочку. Мика стал им подпевать, но слегка блеющим голосом, подражая «типичным исполнителям» из Западной Вирджинии. Получалось жутко смешно. Мы хохотали до слез.

В разгар веселья снова появился папа. Оглядевшись, расплылся в улыбке:

— Ого! Что тут у нас происходит?

Мика тут же сунул в рот конфету, пожевав, шутовски разинул наполненную сладким крошевом пасть, нарочно для меня. Однако ноздри Мики нервно подергивались. И уже через несколько секунд он выскочил в коридор, оттуда донесся громкий топот.

— Пап, а ты действительно совсем недолго уходил, — сказал Энди.

— Ненадолго, — поправил его папа.

К нему подбежал Бобби, улыбнувшись, обхватил за ногу. Папа потрепал его по волосам, но смотрел при этом на Ребекку.

— Не думала, что ты так скоро обернешься. — Она заправила за уши растрепавшиеся волосы.

Я протянула папе конфету:

— Попробуй, пап. Вкуснятина.

— Благодарю, мой верный Ариэль. — Сев на диван, он откусил кусочек, положил конфету на тарелку.

Ребекка наклонилась его поцеловать, но вдруг резко отпрянула. И посмотрела на него так, как смотрят на человека, которому хотят врезать по носу.

— Да, мистер, там у вас имеется неплохой одеколон.

Папа в этот момент сосредоточенно рассматривал белые велосипедки Ребекки, потом желтую маечку. И наконец его глаза встретились с ее глазами. Какое-то время они сверлили друг друга взглядами, как столкнувшиеся на дороге дикие псы. Потом Ребекка развернулась и начала собирать посуду.

— В чем дело? — спросил папа.

Ребекка молча отправилась на кухню, я услышала, как она включила воду.

Папа нахмурил брови и хлопнул себя по коленкам.

— Ну что же, всем вам пора в постель. «Уснуть! И видеть сны, быть может?»

— Папа, затыкни меня одеялком. — Бобби протянул ему обе руки.

Подняв его, папа вышел. Энди тоже побрел к двери, обернувшись, посмотрел на меня недоумевающим взглядом.

Я пожала плечами, потом поставила все пластинки на место и выключила проигрыватель.

Вернулся папа. Опустившись на диван, положил руки на колени и стал разглядывать собственные пальцы. Я не понимала, что его терзает. Он поднял глаза.

— Да-а, вот так вечер. — Он улыбнулся.

У меня защемило сердце, почти так же, как бывало, когда мне улыбался Бобби.

Это было выше моих сил. Я подошла и обняла папу за шею, потом села рядом и крепко прижалась, а он гладил меня по спине. Мы молчали, чтобы не спугнуть то, что понятно без слов, папа был сейчас только моим.

— Пап, почитаешь мне Шекспира?

— А что тебе хочется?

— Ты сам выбирай.

Он снял с полки свой любимый сборник пьес. Я слышала, как Ребекка моет посуду, как Энди болтает с Бобби, я слышала музыку в спальне Мики. А воздух неслышно потрескивал, наэлектризованный всем тем, о чем никто не говорил вслух.

Папа раскрыл книгу.

— Я что-то здорово устал, Букашечка. Прочту маленький отрывок, ладно?

— Ладно, давай отрывок.

— Из «Сна в летнюю ночь». — Он откашлялся:

Он захлопнул книгу и вздохнул.

Поцеловав папу в щеку, я ушла к себе, закрыла дверь. Раздевшись, надела ночную рубашку, которую мне купила Ребекка. Вся в мелких розочках, а по краям кружевца. Жутко девчачья. Но меня это мало трогало. Хорошо хоть не розовая. Я улеглась, не почистив зубы. Ребекка еще гремела чем-то на кухне, потом зашуршал об пол веник. Я уснула, мне приснились Фионадала, мисс Дарла и бабушка Фейт. Мисс и бабушка разговаривали друг с другом, а я стояла чуть поодаль, прямо в своей ночной рубашке. Фионадала была всамделишней лошадью, она била копытом землю, потряхивала головой, храпела. Я хотела на ней покататься, но она убежала, скрывшись в густом тумане. Мисс Дарла и бабушка обернулись ко мне. За ними вдалеке виднелась моя гора, огромная, даже выше, чем наяву, ее тень падала на обеих. Фионадала уже стояла на вершине, снова постукивая копытом.

Меня разбудил шум в гостиной. На моих светящихся часах стрелки показывали два. Встав с кровати, я выглянула в коридор. Папа как раз вышел из гостиной и брел в свою спальню, еле-еле передвигая ногами, будто столетний дед. Я хотела его окликнуть, но губы не слушались, и в горле застрял комок. Я опять забралась в постель, легла, глядя в потолок. И даже не заметила, что плачу, пока не почувствовала, как горячие струйки щекочут уши.