Мне снится, что я в спальне студенческого общежития. Стою в очереди в туалет. Вокруг какие-то женщины, все в грязи. Увидев свободную кабинку, поспешно бросаюсь туда. Она засорена и затоплена, пытаюсь встать на край — бесполезно! Другой рукой пытаюсь подтолкнуть не закрывающуюся дверь. Отчаявшись, выхожу, пробую войти в следующую, потом еще в одну: все отвратительно грязные. Плюнув, ищу просто чистое место.

А затем я в коридоре. Говорю с управляющей общежития и вроде должна переехать в комнату с видом на море. Одна противного вида девчонка с тонкими, как шнурки, губами и маленькими глазками нацепила на шею уродливые бусы и спешит к управляющей, чтобы опередить меня и получить эту комнату. Отталкиваю ее изо всех сил от двери кабинета. Она падает, ударяется головой об пол и тут же умирает. А я не чувствую раскаяния за то, что ее убила. Надо же — вздумала помешать мне! В то же время я в ужасе: убила человека и не раскаиваюсь.

Кто-то скребется в дверь: сначала тихонько, потом с силой. Толком не проснувшись, иду открыть: передо мной девчонка в огромной пижаме! Опять ходит во сне. У меня в постели Дональд Карр! От этой мысли я мгновенно просыпаюсь и вспоминаю ту ночь, когда произошел инцидент с бассейном.

— Подожди меня немного.

Слышит ли она меня? Понимает ли хоть что-нибудь? Тяжесть сна по-прежнему давит на меня. Я убила человека, глазом не моргнув.

Дональд Карр спит у меня в кровати, но эта ночь пройдет не в его объятиях. Иду следом за девочкой. Кто знает, куда? Почему она не спит? Почему она, как все дети, не может спать в кровати, как полагается? А если уж она страдает лунатизмом, то почему ее не привязывают к кровати?

На мне второпях нацепленное платье и вьетнамки. Покинув каюту, мы выходим на палубу. Девчонку можно аккуратно за руку направлять. На палубе мне со злости приходит в голову мысль: что будет, если бросить ее? Посмотрим, куда она пойдет: в какую преисподнюю? Или врезать ей пару раз, чтобы привести ее в чувство?

Жестокие мысли еще владеют мной, а из глаз уже льются слезы. Маленькая, милая девочка. Она же ребенок. Самая умная, самая добрая, самая талантливая девочка. Из-за меня она уже резала себе вены: я ей ужасно нравлюсь, она любит меня! Сердце сжимается, и я говорю себе — я ведь тоже люблю ее.

Прижимаю ее голову к своей груди:

— Малышка, я тебя очень люблю. Так, как до сих пор никого не любила…

Она грустно трясет меня за руку:

— Куда же я положила льняное масло?

Ее шаги ускоряются, она явно решила куда-то пойти.

Она чем-то расстроена. Сжав правую руку в кулак, прижимает его ко рту. Следую за ней: если она попробует сделать что-нибудь опасное, брошусь на нее.

Неужели она идет к бассейну? Да, туда!

Она что-то бормочет. Разбираю только конец: «Не надо мешать мне. Я пожалуюсь дедушке».

Бассейн блестит, как огромное стекло, и блеск отражается у нее на лице.

Ее шаги решительны и быстры. Почти бегу за ней.

— Папа, что ты делаешь, папа!

Она начинает размахивать руками, будто пытаясь кому-то помешать.

— Это нельзя пить, нельзя! — говорю я.

Она вырывается и бежит к другому концу бассейна. Прыгает. В последний момент грубо ловлю ее за руку. Она собиралась прыгнуть. А говорила: плавать не умеет.

Потасовка оказывается слишком яростной: девочка внезапно просыпается.

— Что мы здесь забыли?

— Ничего, мы просто решили немножко погулять с тобой.

Даже если она потом и не вспомнит, что с ней было, что происходило у нее на душе, что она говорила, все равно ей сейчас плохо.

— Что будем теперь делать?

— Не знаю. Пойдем к тебе в каюту. Поговорим немного.

— Я не могу сейчас разговаривать. Я очень устала.

— Хорошо, — говорю я, — тогда спи. А я сегодня ночью останусь с тобой.

— Ты останешься спать со мной? Ой, как я рада! С тобой я буду спать крепко-крепко! Меня твой запах успокаивает.

— Никакого такого запаха у меня нет, — ее слова меня раздражают. — У всех есть, а у меня нет.

— Ты как ребенок, — она крепко держит меня за руку.

Когда мы ложимся в кровать, она уже сладко спит. Положила мне голову на грудь и посапывает. Немного отодвигаюсь, чтобы не разбудить ее стуком моего бешено колотящегося сердца. Интересно, Дональд Карр уже проснулся или все еще спит у меня в кровати?

* * *

Снится, что рука моя в канализационной трубе, и я вытаскиваю оттуда скопившиеся нечистоты. Сколько грязи накопилось! Опять глубоко засовываю руку и что-то тащу наружу, как вдруг конец трубы отваливается, и все дерьмо выливается на меня.

Просыпаюсь: рука запуталась в простыне. Милый сон, надеюсь, сбудется не скоро. Девочки рядом нет! Может, заказывает нам завтрак? Или с Мэри Джейн? Или чем-то занята. Боюсь бояться ее.

Дверь открывается… Ну вот, сейчас Праймроуз меня тут увидит, и будет очередной скандал. От страха в мгновение ока выскакиваю из кровати, бросаюсь в ближайшее кресло. Так будет проще объяснить свое пребывание здесь.

— Значит, ты проснулась?

— Как видишь…

Она почему-то хмурая. Сердито смотрит на меня.

— Что-то случилось?

— Я была у тебя в каюте.

— У меня в каюте? И что же?

В ее взгляде бешенство.

— С какой стати ты связалась с этим типом?! Что он может тебе дать? Пошлый секс? Он успокаивается на несколько часов, кончив в тебя, так, как кончает в сотни женщин. Если б он кончил в уборную, было бы то же самое!

Не верю своим ушам! И это говорит мне ребенок? Она просто дьявол. Разве двенадцатилетние девочки могут такое говорить? Куда мы катимся, до чего мы дошли?

— Знаешь что, детка? Я ухожу. Прямо сейчас.

Говорить тяжело, почему-то задыхаюсь, голос срывается. Нервы, видимо, шалят.

— Опять ты за свое! С тех пор, как ты на этом корабле, я только и слышу: «Я ухожу, я ухожу!» Сколько можно? С тех пор, как ты меня увидела, ты не выпускаешь из рук чемодан. «Отвяжись от меня!», «Я больше не могу терпеть!», «Все, с меня хватит!» — вот, что я слышу от тебя! А ты замечаешь, что ты делаешь мне больно? Не замечаешь? Так вот, дорогая моя компаньонка, которую мне наняли: ты причиняешь мне невероятные страдания! Ты ни разу не подумала о том, что расстраиваешь меня? Тебе платят деньги, а ты об этом не подумала?

Ее крик все громче. Мне хочется сбежать или провалиться — пусть нельзя сквозь землю, но хотя бы в трюм. Но я сижу, неодетая, в кресле перед ней и смотрю на нее. Она стоит передо мной, что-то орет и машет руками. Тонкие детские руки с длинными пальцами напоминают птиц. Кажется, они кружат вокруг меня, как стервятники. Они ищут мое сердце. Они хотят склевать его.

— Ты!!! Ты могла меня спасти! Ты могла меня спасти от всех кошмаров! Но тебе наплевать!!! Тебе платят деньги, а тебе наплевать!!! Разве ты не видишь, как я мучаюсь?! Как мне трудно!!!

Она подходит к ванной и в истерике принимается пинать дверь. Потом лупит ее кулаками.

Сижу, молча смотрю на все это. Вдруг замечаю, что замерзла. Все происходит не со мной. Где-то далеко. Может быть, во сне. Может быть, в кино. Только не со мной.

Крики продолжаются:

— Почему тебе наплевать на меня?! С какой стати тебе наплевать на меня, когда ты должна беречь меня?! Ты получаешь за это деньги! Кто позволил тебе заниматься не мной, а этим типом?! Отчего вся эта гадость, отчего, отчего?!

Это уже слишком. Поднимаюсь, натягиваю платье. Мне хочется ее ударить, мне хочется ее даже убить, а я наклоняюсь поискать закинутые под кровать вьетнамки. Она все кричит. Наконец, нахожу, выпрямляюсь:

— Замолчи, черт тебя побери!!! Замолчи, дрянь! Заткни свой рот! Сколько можно меня доводить? Что тебе до того, что я с кем-то сплю? Я что, должна спать с тобой? Ты меня достала! Я тебя ненавижу! Ты как мерзкая скрытая камера — смотришь вокруг, следишь за всеми и выливаешь на меня всю грязь, которую собрал твой поганый объектив! Ты сама — грязь, грязь, грязь, самое мерзкое создание, которое я когда-либо видела!

Она с рыданиями валится на пол.

— Я просто хотела попросить у тебя кое-что, поэтому пришла к тебе в каюту!

— Хватит врать!! Твое вранье всем очевидно, ты, врунья! Что тебе у меня просить? Ты просто пришла проверить мою каюту! Вот ты и увидела, что хотела: да, я спала с ним, и я его люблю! Его, не тебя!!! Моя любовь к нему к тебе отношения не имеет! А ты — гадина! Чудовище! Да, верно: я тебя терпеть не могу, и я тебя больше не собираюсь терпеть! Ты мне противна, дрянь!

Вскочив с пола, она прыгает мне на руки. Я с ненавистью отталкиваю ее. Затем выбегаю из каюты и со всех ног бегу к себе. Падаю на кровать. Корабль в Марселе, а у меня нет сил даже встать. Засыпаю.

Просыпаюсь от удушья. Чувствую ужас оттого, что я куда-то опоздала. Корабль уже отплыл из Марселя? Я опять осталась? Что она со мной сделает? На что она толкает меня? Дональд Карр, — приди ко мне, умоляю, обними меня!

На кресле синее кашемировое одеяло. Я наказана за то, что украла его. В дело явно вмешались какие-то хитрые божки, вроде древнегреческих. Поэтому ситуацию можно исправить так: сначала нужно умыться, почистить зубы и таким образом слить в раковину по крайней мере часть злоключений. А потом надо отнести одеяло туда, откуда я его взяла. Потом собрать чемодан…

Дональд Карр! Приди, пожалуйста, ко мне! Ты мне очень нужен! Я тебя очень жду!

Проклятье, после сна на палубе заложен нос. Рассовываю по карманам брюк огромное количество туалетной бумаги. Я готова очиститься от всех своих грехов.

Выйдя на палубу, иду к шезлонгам. На каком из них лежало одеяло? На них сейчас еще люди сидят. С какого я взяла одеяло, не вспомню, это невозможно. Безнадежно топчусь на месте. Как по волшебству, передо мной появляется Капитан. Смотрит на одеяло. Уж ему-то все известно!

Почти швыряю одеяло на один из пустых шезлонгов.

Капитан качает головой. На его лице бесконечное понимание.

— Воровка пришла покаяться. Молю о прощении у ваших ног, — с издевкой говорю я.

В ответ он идиотским театральным голосом выдает:

— Прощаю вас, о жестокая!

— Это ваше одеяло, или вы меня прощаете от лица всех пассажиров?

— От себя, — он, изображая задумчивость, смотрит вдаль. — Я ждал вас всю жизнь.

— Да пошел ты, — тихо говорю я.

Он картинно прижимает руку к сердцу, из его глаз льются слезы:

— Я не сержусь на вас!

— Вы как герой сериала! А может, вы и правда не моряк, а неудачник-актер? — с ненавистью говорю я.

— Вы так презираете меня… А между тем это сердце…

— Дерьмо твое сердце! Ты — посредственный, приставучий бульварный клоун! Паршивый бабник! Корабль твой — такое же дерьмо, как и ты! А я немедленно отсюда ухожу!

Внезапно какое-то безумие овладевает мной. Хочется сотворить что-то несусветное. Что-то эдакое. Чтоб все заметили. К бассейну! Мне надо к бассейну!

Бегу к бассейну. Прыгаю в воду.

Ревут спасательные сирены. Кто-то кричит в мегафон: «Женщина, прыгнувшая в бассейн в одежде, немедленно выходите из воды! Женщина, немедленно выходите из воды! Немедленно покиньте бассейн!»

Карабкаюсь по лестнице, пока не подоспели спасатели и пока я с кем-нибудь не подралась. Ох, как все смотрят! Какие глаза у этой толпы! Как они смотрят! Смотрят — смотрите — смотрим — смотрит — смотришь — смотрю. Смотрю.

Бегу.

Подальше от них. Не так уж жарко, а на мне все мокрое.

У трапа стоит известный писатель, провожает жену. Значит, вчера она с корабля не ушла. Писатель с силой прижимает ее голову с копной волос к груди. Женщина закусила губы, но плакать не собирается. Она не из тех, кто льет слезы по пустякам.

Не собираюсь больше следить ни за кем ни секунды. Бегу к корабельному бару. Может, Дональд Карр там? Может, он спасет меня, просто взяв за руку?

За стойкой незнакомый бармен. Дональда здесь нет. Но почему? Он что, не слышит, как я его зову? Не чувствует?

Зато здесь любовник известного писателя и несколько новых пассажиров. Любовник сидит с таким видом, будто ему дали пыльным мешком по голове. Значит, он видел жену писателя! Но я по-прежнему на взводе и ищу себе жертву. Выбрав его, говорю: «Если хотите, выпьем вместе, а еще я могу рассказать вам сказку».

Он поджимает губы: «Большое спасибо! Я уже давно вырос из сказок». Меряет меня взглядом: неаккуратная, неприятная, мокрая женщина! Я ему противна. Но зато помогла отвлечься от того, что его гнетет.

— Собиралась рассказать вам сказку «Обманутый принц». Уверена, ее герой очень похож на вас. Ну да ладно. Продолжайте сидеть здесь и страдать. Насильно сказку не расскажешь!

Подняв руку на прощание, ухожу. Мне теперь очень холодно, но я рада, что все так складывается. Иду дальше. Хорошо бы сейчас чаю. Дональд, ты в кафе? Я найду тебя, и мне сразу станет гораздо лучше.

— Мы рано утром ходили в Марсель, все вместе. Мне на улицах всегда неспокойно. Они остались посмотреть достопримечательности, а мы постарались пораньше вернуться на корабль, — Норан задумчиво смотрит из-под полуприкрытых век на дно чашки. Сегодня она играет даму, полную сомнений. Только в чем она сомневается? Никто не знает, даже она сама.

Ей неприятно смотреть на меня в мокрой одежде, а может, она что-то почувствовала и боится, что я сейчас взорвусь перед ней, как блуждающая мина.

«Я хрупкая, очень хрупкая! Пожалуйста, осторожно со мной!» — сигналит ее вид.

Все мы хрупки, как Норан. Те, кто кажутся самыми суровыми, успешными, сильными, деспотичными даже, на самом деле хрупки так, что могут разбиться на мелкие осколки — а мы и не заметим. Тщательно мы ведем дневник лишь своих обид.

Можно иметь совершенную память на этот счет. Но не стоит наивно думать, что те, кто имеет славу и успех, ничего не чувствуют и не достойны сострадания.

— Я, — она смотрит на меня, и в ее руках дрожит чайная чашка, — в такое длинное путешествие отправилась, можно сказать, впервые. Если, конечно, не считать съемок.

Верно, съемки считать не надо. Там для тебя было все готово: костюмы, гримеры, декорации. Ты прекрасно знала, какую роль будешь играть. А сейчас суфлера у тебя нет, дублера тоже нет, сценария нет — ты чувствуешь себя, как улитка, у которой украли ее раковину: ты ведь не можешь знать заранее, что тебе говорить и что переживать.

— В Барселоне мы сойдем с корабля. Мне нужно как можно скорее начать готовиться к съемкам нового фильма.

— Ага.

С кем они ходили в Марсель? С кем?!

— Вы промокли, — наконец замечает она, растерянно оглядывая меня.

— Да, только что прыгнула в бассейн. Прямо так.

Не стану объяснять свой прыжок в бассейн — у него нет объяснения. На тебя что-то такое находит, и ты совершаешь дурацкие поступки. И вообще ведешь себя нестандартно. В жизни все странно устроено. С детства тебе говорят: «Будь как все». Когда ты взрослеешь: «Будь собой». А когда ты собой становишься, тебя хотят переделать обратно. Так сказать, исправить, сделать достойной и на уровне. Быть собой разрешают только тем, кто добивается этого права…

— Вы бы переоделись… — теперь она меня больше не боится и смотрит мне в глаза. Она все чувствует своей невероятной интуицией, но только и всего. Ни пользы, ни тепла, ни света — ни от нее, ни от ее красоты.

— Надеюсь, с ребенком осталась Мэри Джейн, — бросаю я.

— Нет-нет. Мы ходили с ними в Марсель: с Мэри Джейн и Дональдом. Они и сейчас там. Думаю, вернутся после ужина.

Все вспыхивает во мне. Теперь дрожу от холода. «Пойду-ка переоденусь», — говорю я. Меня сравняли с землей, как песчаный замок. Одним лишь известием. Значит, это и есть любовь? Состояние опьянения качествами и количеством одного человека? Это унизительно. Правда, самое наименее важное для меня сейчас — это как раз моя гордость. Думаю я в данную минуту только о нем — мне хочется, чтобы он сейчас был со мной. На мгновение даже кажется, что от этого будет легче, что я немедленно все забуду — пусть только он придет ко мне.

Распрощавшись с Норан, иду к себе в каюту. Ноги ватные, кровь отлила от головы. Принимаю душ и переодеваюсь. Во мне разгорается злоба: что за пропускная способность у этого мужчины! Вот уж предмет общего пользования! Как же ты умудряешься быть с двумя женщинами одновременно? Выбраться утром из моей постели и отправиться с этой шлюхой в Марсель? Что же это за аппетит такой, что за размах?

Я не в состоянии ничего делать: даже чтение газеты сейчас может вывести меня из себя. Это все отвратительно. Это пучина, это — болото… Тут нет даже той эстетичности страданий, которые человек причиняет сам себе. Есть унижение, есть стыд, а еще надежда — отвратительно настойчивая надежда: может, он думает обо мне; он, конечно, придет; он в пути, он в пути…

Кидаю в чемодан все подряд. Перевернув ящики, комом запихиваю в него все вещи. Мы все еще в Марселе. Я должна убраться, исчезнуть. А если я все неверно поняла? Он что, может не прийти на свидание, которое сам назначил? Как же он объяснит мне, почему пошел в Марсель с Мэри Джейн, когда утром не нашел меня рядом? Он мог оставить записку! А может, он оставил, да я не нашла?

Яростно (и с любовью!) обыскиваю все углы каюты. Но записки нет. Ну и наплевать. Слова девчонки звенят у меня в ушах. Паршивая гадина! Именно из-за нее меня унизили, бросили, забыли! Словно бы становятся реальными все гадости, о которых она думает. Всю мерзость, которая у нее в голове, она приносит в мою жизнь.

Ее голова, сердце, душа так заняты мной, что все, о чем она говорит, происходит на самом деле. Она ломает своими мыслями мою судьбу. Своими ручонками она наводит порчу исподтишка, и я, как восковая кукла, становлюсь жалкой и беспомощной в ее руках. Она — причина всех моих бед. Пока ее дьявольская любовь висит, как нимб, над моей головой, меня никто другой любить не сможет! Никто даже подойти ко мне не сможет!

Решаю немедленно пойти к ней и заставить ее заплатить за все, что она мне сделала. Выскажу ей все гадости, которые только смогу придумать. Я ее уничтожу. Она превратила меня в фурию. А еще она напугала меня, подавила мою волю. Она загоняет меня в угол своими выдуманными страданиями, обидами. Она заставляет меня обороняться — обороняться, нападая. Она убила во мне все доброе. Она замучила меня своей любовью! Теперь моя очередь ответить ей. Она запомнит сегодняшний день. Запомнит, что такое расстраиваться. Запомнит, что значит, когда тебя причиняют страдания. Запомнит!

Яростно открываю дверь ее каюты. Она поднимает лицо от холста и смотрит на меня своими лучистыми глазами. Она рада меня видеть! Она за работой, у нее в руке кисти, палитра… Иду к ней.

Начала новую картину.

— Труппа карликов-акробатов! — говорит она.

На картине карлики с огромными головами раскачиваются на трапециях. Кажется, они сейчас прыгнут на меня. Наглые, хищные, сильные. Твои картины — такое же уродство, как ты сама. Прекрасное уродство.

— Нравится? — спрашивает она.

Ее голос спокоен, полон гордости. Она занята своим делом: у нее нет ни времени, ни желания тратить силы на ерунду вроде меня. Все, что она переживает, она использует для дела. Ей не мешают трудноразрешимые проблемы. Если что-то нельзя получить — она купит.

Я готова взорваться. Эта соплячка — как корова, которая из-за переизбытка жира на боках топчется на одном месте. Моральная уродина, которая постоянно переживает одни и те же проблемы, но выбросить их из системы своих представлений не в состоянии.

Она вытирает руки:

— Я хочу попросить у тебя прощения. У меня не было никакого права…

Почему-то сдерживаюсь. Только перебиваю:

— Не извиняйся. Если будешь извиняться, напомнишь мне обо всем. А мне сейчас не очень хорошо. Пойдешь со мной в бар?

— Пойду. Только я решила бросить пить. Противно, что я вытворяю от выпивки и от лекарств. Больше не хочу позорить себя… лишь чтобы наказать своих близких. Я хочу стать более самодостаточной. Научиться держать себя в руках. Любовь ведь нельзя завоевать скандалами, любовь нельзя выпросить. Если уж она приходит, то приходит сама, правда?

Раны ты бередить умеешь, детка. И правда, любовь приходит сама. Я грустно киваю. Карру я не нужна так, как он мне. Он воспринимает меня как редкий экземпляр женщины. Он со мной ради интереса — и только. Его тупой башке просто интересно, и все.

— Ты плохо выглядишь. Я тебя расстроила? — грустно спрашивает она. Ах, милая девочка, все мои антенны сейчас настроены не на тебя, а на другие волны. Не могу найти себе места с тех пор, как услышала, что он ушел в Марсель с Мэри Джейн. Страдала бы я так, если бы не было нашей близости? Я не знаю. Близость ведь рождает зависимость, и если ты решил отдать свою свободу кому-то, то требуешь того же и от другого. Чувствовала бы я боль и унижение? Когда тело вмешивается в происходящее, чувства становятся сильнее. К тому же, у тела есть свой собственный предательский язык: когда душа извивается от боли и стыда, оно бесцеремонно требует повторения пережитого.

Дональд Карр, где же ты? Приди и объясни мне все. Скажи, что я ошиблась. Скажи, что я несу ерунду, выдумываю, преувеличиваю… Обними меня, чтобы не надо было ничего объяснять… Я по силе твоих объятий пойму, как ты меня любишь.

Мы идем с девочкой в бар. Большинство пассажиров еще в Марселе. Пью порцию виски с колой. Затем решаем поужинать. Все мысли девочки заняты ее картиной, а я пью белое вино. Мой взгляд неотрывно устремлен на дверь, я изнываю от нетерпения.

Появляется Капитан, затем известный писатель со своим любовником, актриса Норан со своим стариком. Все наслаждаются вечером. Нервничает, кажется, только Капитан. Даже девочка замечает:

— Ты его, видимо, напугала — он все время наблюдает за тобой.

После ужина опять хочется пойти в бар. Девочка не согласна. Приходится отправиться с ней в каюту и делать вид, что я читаю. В какой-то момент она решает лечь спать.

— Тебе нравится картина? — спрашивает она, засыпая.

— Твоя картина получится потрясающей, — говорю я.

Она надевает пижаму.

— Спи, — говорю я ей. — А я пойду к себе в каюту. Скоро приду посидеть рядом с тобой.

— Не нужно. Ты же знаешь, две ночи подряд я проблем не создаю. Делаю перерыв.

Мы, обнявшись, желаем друг другу спокойной ночи и расходимся. Немного брожу по палубе. Сердце стучит: не хочу видеть, как он возвращается на корабль в обнимку с ней. Закрываюсь у себя в каюте. Чемодан смотрит на меня, как чудовище с открытым ртом. Все — как обычно. От этого тоже больно.

Гудок, шум… Корабль поплыл. Мы отплываем из Марселя. Теперь он на корабле. Придет ли он ко мне?

Сон! Приди и успокой меня! Вразуми меня. Или делай со мной, что хочешь, будь кошмаром, но только бодрствовать я больше не могу. Вижу коробочку со снотворным. Глотаю несколько таблеток, запивая водой.

Проходит некоторое время. Таблетки не действуют. Ворочаюсь на кровати. Только удается немного расслабиться, как в дверь кто-то скребется.

— Кто там? — спрашиваю, затаив дыхание.

— Я! Дональд!

Сердце обрывается. Бегу открывать. Он намного выше меня. Обняв меня, он наклоняется к моей шее и так замечательно целует меня… Валимся на кровать. Занимаемся любовью — сначала яростно и бешено, потом медленно и нежно. Засыпаю, положив голову ему на грудь и ноги ему на ноги… Сплю. Сплю рядом с ним.