Подобные мне после разговора с незнакомыми людьми в неприятных местах чувствуют себя ущербными.

Наша жизнь, протекающая в ограниченном кругу людей, сделала нас чувствительными, так что даже обычные встречи (и даже особенно они!) часто выбивают нас из колеи и ранят. Именно поэтому мы стараемся общаться только с такими же как мы, и обязательно в особых, исключительно приятных местах. Мы стараемся общаться часто, несмотря даже на то, что иногда не хочется общаться ни с кем вообще и ходить куда-то тоже.

Я уже не бегу, а шагаю наобум, сворачивая то вправо, то влево, и тут вспоминаю, где можно спокойно посидеть и подумать. Кинотеатр Райнера Фассбиндера.

Район, где находится кинотеатр, пользуется дурной славой, а сам он устроен в подвале старинного, но красивого особняка. Все заведение состоит из фойе светло-лилового цвета и зала на сорок семь кресел с гигантским экраном.

Особенность зала заключается в том, что кресла все разные. Здесь есть все виды кресел на свете: от кушетки до кресла на колесах, от зубоврачебного кресла до табуретки. Можно выбрать любое сиденье, которое только захочется. Завсегдатаи заведения обычно сидят на одних и тех же местах, никто никогда не меняет место под настроение. Если, конечно, не обуяла совсем уж неодолимая тоска.

Фойе украшает двухметровая черно-белая фотография Фассбиндера. На ней невероятно усталый творец стоит, облокотившись на барную стойку, рядом — недопитая бутылка пива; толстые пальцы с пожелтевшими ногтями сжимают тлеющую сигару, узорчатый галстук слегка прикрывает грязную расстегнутую на груди рубашку, бархатный пиджак с широкими лацканами распахнут. Фассбиндер с портрета смотрит мне прямо в глаза.

Кажется, что он смотрит на меня, но не видит. В глазах его боль и скука повидавшего жизнь человека. Мясистые губы под отвисшими, редкими усами запечатаны тяжестью слов, которые лень произнести. Смотрю на его изогнутые брови под прядкой тонких засаленных волос, на чуть раскосые, глубоко посаженные глаза, и изо всех сил пытаюсь понять: что же такое он мог бы мне сказать?

Отвлечься от созерцания портрета получается только с помощью пива, которое продают в фойе. Наконец я в зале. Фассбиндер все равно скажет все, что хотел, только в кино. Ведь он играет в этом фильме и уж точно мямлить не будет.

Идет «Горькие слезы Петры фон Кант». Один из моих самых любимых.

В этом кинотеатре только три сеанса в день, и на всех трех показывают один фильм. Ленты меняются каждый день, но никто заранее не знает, что когда будет идти.

После фильма в фойе встречаю приятеля. Видно, что он выпил много пива. Стаканов этак восемь-десять. Он тут же заводит речь о наболевшем: жена его отца, ее друганы-социалисты, корм попугая жены и поэзия Чосера. Жизнь у приятеля прямо бьет ключом. Однажды темным дождливым вечером жена с социалистами хотели прогнать его отца из дома. Теперь приятель никак не может об этом забыть. «На улице же дождь лил ручьем», — твердит он.

— Ладно, отец у тебя тоже хорош, — говорю ему.

Медленно, с трудом выговаривая слова, он отвечает: «Немыслимо. Эти пионеры выгоняют человека на улицу в такой дождь».

— Твоя мать тоже страдала из-за него, — осторожно возражаю я. — Даже не верится, он ведь такой ученый.

— А какая у него жена теперь ученая! — язвит он. — И в людях как разбирается! Меня просто заела. Надо было хлопнуть дверью в восемнадцать лет. Ну максимум в двадцать один. А я так и не хлопнул.

Мы оба смеемся. У друга пышные, местами с проседью волосы, очки в черепаховой оправе на миловидном лице, очень приятный голос — наследство отца-актера. Друг опять принимается причитать: «Ох уж эти ее социалисты». И все время бормочет что-то о матери. Мы отправляемся выпить и перекусить. На улице — горячий, душный дождь. Н-да, красное вино сейчас было бы очень кстати.

* * *

На другой день просыпаюсь около полудня от легкого шороха — это почтальон пропихнул под дверь конверт. Не могу вставать рано, когда бы ни ложилась. Всегда просыпаюсь лишь к полудню, притом не сама, а всегда от какого-нибудь шума: от стука, или шороха, или даже от лучика света, упрямо пролезшего сквозь синие бархатные занавески спальни. Никогда не валяюсь в кровати — куда уж валяться, если проспала так долго. Сразу встаю, умываюсь и принимаюсь за дела.

Дела, как правило, заключаются в том, что я иду пить чай в «Амбассадор», затем — гулять в парк, потом провожу пару часов дома, потом — в кинотеатр. Хочется сообщить всем трудолюбивым мышкам, которым неведом вкус счастливого плавания в безбрежном океане безработицы: отсутствие работы — вовсе не тяжелая и опасная болезнь. Это вовсе не пустые и губительные дни, которые мучительно ползут один за другим. Люди, не вынужденные работать, всегда заняты: они скучают, читают, бродят где-нибудь или совершенствуются в искусстве беседы за выпивкой. Они спят или что-нибудь пишут. Их влечет многое, и они размышляют обо всем, что им интересно, — вот чем они заняты.

А для серых мышек безработица — лишь кошмар бесконечной череды тягучих и липких воскресений. В выходные им всегда плохо — они не знают, куда себя деть. Именно боязнь этого кошмара заставляет их проводить свою жизнь в клетках-офисах, по раз и навсегда устоявшемуся жалкому расписанию, в поисках покоя и размеренности. Многие серые мышки со временем начинают руководить другими серыми мышками (а рано или поздно все серые мышки начинают руководить остальными), и тогда их жизнь становится похожей на тяжелые бусы из премий, поощрений и наград, которые нитка за ниткой ложатся им на шею откуда-то свыше — и притом ложатся очень медленно. Носить эти бусы бывает так тяжело, что иногда не выдерживает шея. Часто эта тяжесть выматывает мышек так, что в душе у них не остается ничего, кроме работы. И тогда эти бусы могут даже разбить им сердце.

Вхожу в ванную, проделываю привычные процедуры. По дороге за брюками, которые я перед сном повесила на стул, спотыкаюсь о черный телефон. В свое время я обрезала ему провод. До того ненавижу этот прибор, что даже не хочу считать его «своим»: в этом приспособлении для порчи планов нет ничего моего.

Раньше я измеряла безденежье и безделье телефонными счетами. Когда телефон вызывал меня своим бренчанием, я подолгу болтала с кем-то, от кого мечтала избавиться, и сама себя за это ненавидела. А обрезав провод, я избавилась и от телефонных счетов, неизменно являвшихся каждый месяц, как привидение, и от бесполезных, вязких и липких, как жвачка, телефонных разговоров, кравших самые прекрасные часы дня.

Одевшись, включаю старое радио — память о дедушке — и под аккомпанемент первой сонаты Баха для виолончели с оркестром поднимаю с пола разбудивший меня конверт. В левом углу конверта нарисована улитка, а под ней все, что обычно бывает на конвертах — то есть мои имя, фамилия и адрес.

Можно позавидовать терпению тех, кто аккуратно разрезает конверты изящными канцелярскими ножами. Что касается меня, я вскрываю письма пальцем, повсюду разбрасывая клочки бумаги, похожие на попкорн. Самое грустное, что у меня даже есть очень красивый индийский нож для бумаги из рога дикого быка.

Я, конечно, всякий раз удивляюсь, когда вижу адресованный мне конверт. Правда, еще удивительнее, если внутри письмо.

Что же в конверте? Очень любопытно. Пишут, что кончается подписка на журнал «В мире животных».

Сразу делается так грустно, что я немедленно складываю письмо вчетверо и рву на мелкие клочки. Будь у меня хорошее настроение, я бы подкинула обрывки над головой, как конфетти. Но грусть и злоба толкают меня на более драматичный жест — я бросаю все, что сжимаю в кулаках, в унитаз и яростно спускаю воду.

А ведь это странное письмо. Я же понятия не имею, откуда у меня подписка на этот самый журнал. Он просто приходил ко мне много лет, преданно и регулярно.

Хотя он никогда не интересовал меня, но всегда был учтив, тактичен и внимателен, словом, вел себя со мной как настоящий джентльмен. Признаться, никогда не уделяла ему заслуженного внимания. Кое-как просмотрев, складывала номера перед дверью, забывая его, как наскучившего старинного приятеля, в преданности которого уверена. Я знала: он все равно придет. И в следующем месяце, и через месяц, и после, и, как обычно, скромно и неприхотливо он возникнет передо мной, вынутый из желтого конверта. Он не отнимал у меня времени, не требовал внимания. Он казался немного грустным и задумчивым. И был самодостаточным и искренним.

Только однажды его страницы привлекли мое внимание. Я поначалу сохранила тот номер, а потом выкинула и его из-за своей привычки держать все в порядке. Речь там шла о птице, влюбленной в синий цвет. Правда, называлась статья немного по-другому. Написанная сухо и сжато, научным язы

!!! на стр.33 печатного издания отсутствует часть текста!!!

собирала повсюду все синее. Еще там была большая фотография этой птицы — на целую страницу; на фотографии птица сидела среди множества синих предметов. Мне тогда захотелось написать о ней — и я даже мысленно слепила рассказ, но так как вдохновение у меня обычно проходит довольно быстро, записать текст я не успела.

Итак, неизвестно когда и как начавшаяся подписка неизвестно почему закончилась. Всегда сержусь на тех, кто обижает меня. Поэтому обида и злость у меня чувства взаимосвязанные. Схватив пиджак, быстро покидаю дом. По крайней мере, на многолюдных улицах я вряд ли стану пинать все подряд и рыдать попусту.

Спускаюсь по крутой узкой лестнице к морю. Погода не самая лучшая — неожиданно холодный осенний день.

Платаны, башня Долмабахче с часами, несколько уличных торговцев с тележками, корабли плывут мимо меня: наш прекрасный, неповторимый город… Мне постепенно становится легче.

Порой взять себя в руки удается очень быстро. Моментально проходят и грусть, и радость. Чувства похожи на приливы и отливы, они неровны и нелогичны, напоминают качели. Вот и я, как гимнаст в цирке, который, стряхнув излишки талька с рук, ловко прыгает с трапеции на трапецию, с легкостью перемещаюсь от радости к грусти. Покачаешься немного на каждой такой трапеции, а потом рядом появится другой гимнаст, который заставит прыгать дальше. И опять с готовностью посыпаешь руки тальком…

Проголодалась. Пойти, что ли, в «Амбассадор», съесть сандвич побольше, выпить ароматного чаю? Сейчас больше всего на свете мне хочется именно этого. Прибавляю шагу.

Одна из милых особенностей «Амбассадора» — странного гибрида кондитерской, чайной и закусочной — заключается в том, что днем там почти никого не бывает. Поэтому никогда не приходится давиться едой, дергаясь от того, что кто-то мечтает поскорее занять ваш стол. Если сесть надолго, чтобы что-нибудь почитать — скажем, «Тихий Дон», — торопить никто не станет.

Прихожу в «Амбассадор» и не верю своим глазам: яблоку некуда упасть. Мраморные столики заняты все, даже встать некуда. Оказывается, в Театральной академии, что напротив, вступительные экзамены. Абитуриенты демонстрируют свои таланты и способности.

Ну ладно.

Не выношу такие толпы. Мне жизненно необходимо, чтобы мир вокруг меня был аккуратным и упорядоченным. У меня даже на столе ручки всегда стоят в особом порядке. В специальной синей стеклянной банке. И книги у меня стоят по росту. А еще я стараюсь в одних и тех же местах садиться на одно и то же место. Скажем, в парке на одну и ту же скамейку.

Попытаюсь сбежать в парк. Хотя заранее ясно, что ничего хорошего меня там не ждет.

Мою скамейку перед «Сонными нимфами» убрали. Другие скамейки тоже.

Вы никогда не замечали, что каждый вновь избранный муниципалитет всегда начинает свою бурную деятельность с того, что переделывает все, сделанное предыдущим муниципалитетом? Заново асфальтируют все улицы, ставят новые скамейки, меняют уличные фонари. Видимо, более серьезных проблем в городе не имеется. Обычно как раз на это и уходит весь срок должностей. Потом проходят новые выборы, к власти приходят новые чиновники, и — пожалуйста: вот вам опять новые скамейки, новые фонари и новый асфальт…

Город сам гонит меня. Придется отправиться в дальние страны.

У входа в парк телефонная будка. Иду к ней и звоню в Деловой центр.

Секретарша в главной приемной переводит меня на секретаршу с молоденьким голосом, а та — на секретаршу с резким голосом, а та в свою очередь — на госпожу Тамару. Все-таки с ненастоящим генеральным директором разговаривать неловко. Сообщаю, что согласна на их предложение. Она делает вид, что облегченно вздыхает. Договариваемся, что я приду через полчаса за авансом. Я прошу ее передать мне аванс через мымру за черной стойкой на входе. Тамара соглашается. Успокаиваюсь. Совершенно не хочется видеть ни ее, ни генерального директора, ни пса Фигаро.

* * *

Запихнув аванс в карман, бесцельно слоняюсь по улицам, решая, на что бы потратить деньги. Захожу в пассаж, зажатый между цветочным и пивной. Там одни букинисты. Не сознавая, зачем я туда иду, спускаюсь по узкой лестнице в подвал — крохотный книжный магазинчик.

Потом опять выхожу на улицу, денег в кармане стало меньше, зато в руках появилась упакованная книга: «Братья Карамазовы», 1883-й год.

Давно мечтала об этом приятном занятии — отправиться за покупками. Это у меня почему-то всегда ассоциируется с волнительными сборами в дорогу. Давно не попадало в руки столько денег, так что я тысячу лет не покупала себе обновок. И теперь мне предстоит любимое занятие практически всех людей в мире — на следующий день я отправляюсь по магазинам.

Сначала покупаю себе изумрудно-зеленый, как голова селезня, чемодан и три пары туфель, а на следующий день кое-что из одежды, немного канцелярии и несколько книг. Наверняка забуду что-нибудь из списка обязательных перед путешествием дел. Впрочем, все равно обычно такие дела меня только раздражают.

Обычно стараюсь не ходить туда, где много магазинов. Самое неприятное, что в таких местах в любой момент можно нарваться на каких-нибудь знакомых, которых давно не видел и видеть особо не желаешь. Например, на одноклассников.

Они всегда тактичны и невероятно внимательны к тебе. Какие маневры ни проделаешь, чтобы миновать их незаметно, тебя все равно поймают за руку и примутся расспрашивать обо всем подряд. Они всегда удивлены, что вы встретились, но и очень рады. У них уже один или не один ребенок. Они уже были женаты или замужем один или несколько раз. Их карьера складывается прекрасно. Они счастливы и благополучны. Если они на что-то и пожалуются, проблема будет представлена как незначительная. Затем разговор перейдет на вас. Тут они радостно намекнут, что кое-что уже о вас знают.

От всего услышанного вы почувствуете себя полным идиотом. Конечно, ведь вы: 1) одиноки; 2) не обзавелись жилищем и семьей; 3) безработны; 4) вдобавок постоянно колесите по свету — черт знает где!

И, конечно, на следующий день со мной происходит именно это. Как раз во время похода по магазинам.

В мою сторону направляется бывший одноклассник, и, завидев его, я пытаюсь скрыться, едва не угодив под колеса проезжающей мимо машины. Но одноклассник увидел меня гораздо раньше, чем я его, и кроме того крепок и силен, и от верной гибели меня спасает его крепкая, сильная рука. Он оттаскивает меня от проезжей части за рукав.

Беседа проходит именно так, как я рассказывала. На прощание он сует мне визитку с номерами телефонов — рабочим и домашним. «Обязательно позвони!» Потом, достав из шикарного кожаного портфеля записную книжку в кожаном переплете, записывает мой номер. «Непременно созвонимся!» Вымученно улыбаюсь. Вскоре, наконец, получаю возможность сбежать от такого счастья. Хочется крикнуть вслед: «У меня телефон обрезан!!! А завтра я уеду далеко и надолго!!!»

В последний вечер перед отъездом складываю вещи в изумрудно-зеленый, как голова селезня, чемодан. Он до отказа забит новой одеждой, но есть и кое-что старое, любимое, без чего не хочется уезжать. Некоторые вещи помогают мне чувствовать себя везде как дома. Например, синяя стеклянная банка для ручек.

Пишу несколько писем друзьям и маме о том, что «ненадолго» их покидаю, и, отправив все с ближайшего почтового отделения, решаю лечь пораньше спать. Утром нужно рано встать, чтобы ехать в порт.

Голова занята одновременно несколькими вопросами. Что за девочка, к которой меня взяли компаньонкой? А какова собой Мэри Джейн Праймроуз? Справлюсь ли я? Ведь я не привыкла ни к детям, ни к иностранцам. Правильно ли я поступила, согласившись на такую необычную работу? Почему я всегда попадаю в странные истории и всегда задаю себе этот вопрос?

Мэри Джейн Праймроуз. Мерзкое имечко, как из детектива. Наверное, старая дева какая-нибудь. Синий чулок. Хотя вряд ли синий чулок. Она же англичанка. Наверняка у нее ярко-розовые щеки, полные мясистые губы, курносый, как у поросенка, нос и невыносимо занудный характер.

Какое тебе дело до ее щек? — говорю я себе.

А девочка? Какая она — взбалмошная, капризная, неуправляемая? Конечно, она капризная и неуправляемая. Ведь это создание никогда не ходило в школу. Неужели действительно не ходило? Почему-то ее тоже представляю себе светловолосой толстухой. Расфуфыренная принцесса с пальчиками-сардельками, в шелках, бархате и оборках. Сидит и рисует смешные и нелепые натюрморты! Не говори ерунды. Теперь детей не одевают, как на картинах Гойи. Особенно богатых детей. Теперь мне видится тощая нервная девочка, которая постоянно что-то требует и на всех кричит. На ней футболка с надписью PASSION FOREVER, джинсовая куртка со стразами (конечно, бриллианты!), черные бархатные шорты. На ногах уродливые ботинки, как у астронавтов на Луне. Шнурки, конечно, не завязаны.

Вместе с девочкой претерпевает метаморфозу и воображаемая Мэри Джейн. Оказывается, у нее крашеные ярко-рыжие волосы — длинные спереди и коротко стриженные сзади, брюки в обтяжку и жакет с глубоким вырезом — в общем, теперь в моем воображении она похожа на подростка, на свою воспитанницу. Только постарше. О Господи.

Заснуть удается поздно, и утром трудно встать. Аккуратно застилаю постель и напоследок оглядываю комнату. Когда бы я ни вернулась, дом должен быть в полном порядке! Схватив чемодан и сумку, ловлю такси и мчусь в порт.

Когда я прибываю на место, корабль вот-вот должен отойти! Взбегаю по трапу. Госпожа Тамара ждет меня на палубе с конвертом в руках и страшно нервничает.

Хорошо, что на эмоции времени нет. Сунув мне конверт и пробормотав приличествующие случаю прощальные слова, она торопливо бежит к трапу.

В последний момент вдруг останавливается и оборачивается. Смотрит на меня своими ярко-зелеными глазами, почему-то с беспокойством — или мне только так показалось? — и говорит: «Будьте внимательны. Пожалуйста, будьте очень внимательны».

Весело отвечаю: «Ни о чем не беспокойтесь, Тамара!»

— Ваш билет в конверте, — напоминает она и быстро удаляется.

Стюард показывает мне мою каюту. Хочется неторопливо разложить вещи и до ужина не видеть ни девочку, ни Мэри Джейн Праймроуз.

Издалека доносятся чьи-то голоса. Я выглядываю из иллюминатора. И корабль плывет!