— Па-бам!

Адель вошла в комнату, держа в каждой руке по тарелке и еще одну удерживая локтем, и проплыла к столу, за которым послушно сидели и улыбались друг другу Дилайс, Дэйв, Льюин и Джеймс. Льюин надел рубашку с короткими рукавами, ту, что Дилайс подарила ему на прошлое Рождество. Дилайс была великолепна в пестрой шелковой блузе и жемчугах («Настоящие! — шепнула она Джеймсу, когда он делал Дилайс комплимент. — Можешь попробовать на зуб!»). Дэйв нервно усмехался, спрятавшись в свитер из хорошей шерсти неопределенного фасона. Джеймс надел элегантную белую рубашку и зачесал волосы назад.

— Па-бам!

Когда она профессионально расставляла перед гостями блюда, в комнате повисла тишина. Такие моменты иногда виделись ей в ночных кошмарах. Гости бегали глазами по тарелкам друг друга. Льюин уставился в пустоту. Катастрофа.

— Ну, разве ж не чудесно? — в конце концов проговорила Дилайс, заговорщически улыбаясь мужу. — Я уверена, что такое мне еще пробовать не доводилось! Как это называется?

Барахтаясь в бездне отчаяния, Адель выдавила из себя улыбку.

— Тортильи. Это мексиканское блюдо.

Отчаянно храбро Дилайс отрезала кусочек от картонной штуковины, лежавшей перед ней на тарелке, и впилась в нее зубами. Ее глаза горели.

— Ах! — Она затрясла головой. — Ах, но ведь... — Она посмотрела на наблюдающие за ней глаза. — Вкусно. Очень вкусно.

Джеймс бросил взгляд на Адель и начал есть. За ним последовал Дэйв. Потом Льюин.

— Не нужно пользоваться приборами! Просто берите руками! — объясняла Адель, демонстрируя всем, как надо есть.

Гости неохотно отложили в сторону свои ножи и вилки.

— Есть еще салат. Накладывайте. И еще есть гуакомоль с соусом авокадо. И кукурузный хлеб.

Адель положила еду себе в тарелку. Она чувствовала себя рабом при дворе императора Нерона, в обязанности которого входило проверять, не отравлены ли кушанья. Мексиканская кухня, подумала она и вздохнула. Когда она впервые приготовила буррито, ей пришлось силой заталкивать их в Джеймса; он только сидел и пялился на них с отвращением.

Она налила себе вина (вообще-то нужно было подавать со светлым пивом в бутылках, но на тортильи ушло столько времени, не говоря уже о кайенском перце), засмеялась и начала рассказывать о том, как охотилась за всеми этими экзотическими продуктами.

— И в тот момент, когда я уже сдалась, я вдруг их увидела. Видимо, «Спар» года два назад пытался покорить южноамериканский рынок и на складе кое-что осталось! Целый ящик. Менеджер чуть меня не расцеловал! Нет, в банках все это можно хранить вечно, — быстро успокоила она, — а менеджер был таким милым, он знал, что где-то еще они остались. Поэтому я пригласила его на следующий ужин. Он сказал, что ему всегда было интересно, как это можно...

Джеймс окатил ее патентованным взглядом, мол, успокойся-ка, и она замолкла, не переставая улыбаться. Дилайс захотела выяснить, как это готовить. Адель была счастлива, просто счастлива ей это рассказать. Дэйв переместил взгляд на Льюина, который жевал и жевал, прилежно и внимательно.

Когда любопытство Дилайс иссякло, в разговор вступил Дэйв:

— В десять начало.

Льюин промычал нечто похожее на согласие.

— Перестань, Дэвид, — сказала Дилайс, но его так просто было не застыдить.

— Бруно и Тайсон. Нельзя такое пропустить.

— Разве это сегодня? Я думал, матч уже состоялся несколько недель назад. Совсем потерял счет времени, — сказал Джеймс, напомнив Адель о своих бесконечных бдениях перед телевизором. Она нежно посмотрела на него и прикоснулась к его руке.

— Здесь нет телевизора, любимый.

— Ну, я как раз думал, мы пойдем смотреть ко мне, — сказал Льюин. — Это же недалеко. Нельзя такое пропустить.

— Дель?

Он смотрел на нее металлическим взглядом. «Попробуй помешай мне испортить твой первый ужин и пойти пялиться на двух мужиков, которые лупят друг дружку...» Она чувствовала, как нежность оставляет ее.

— Если вы не против, я с вами не пойду. Мне никогда не нравился вид крови.

— Мне тоже, — с чувством сказала Дилайс и опустошила свой бокал.

— Два взрослых человека пытаются убить друг друга за деньги.

Дэйв бросил взгляд на ее бокал: Дилайс потянулась к бутылке.

— А больше в этом ничего нет, — уверенно добавила Дилайс. Адель мысленно зааплодировала ей. — Как можно ударить человека, которого не ненавидишь, которого вообще не знаешь? По-моему, это глупо.

Это был явно старый аргумент, и никого он особенно не задел. Возникла короткая пауза. Было уже половина девятого. Если они собирались разделаться и с тортильей, и с гуакомолем, и с салатом из экзотических фруктов, то надо было поторапливаться. Мужчины набросились на чуждые им яства с заметно окрепшей решимостью, и Адель возненавидела их за это. Особенно Джеймса. Подонок. Она улыбнулась ему, занятому борьбой с тортильей. Подонок. Ты свое получишь.

* * *

Наверху Сэм лежал на полу возле лестницы так, чтобы его не было видно, и слушал. Всю свою жизнь он слушал. Слушал, как плачет Руфи (всегда). Слушал, как кричит мама. Слушал, как папа пытается что-то объяснить. Мама любила папу. Папа любил маму. Но слова значили у них не одно и то же. Он знал и о «времени спать» — когда они ужасно любили друг друга. Он понимал, почему его просят уйти. Чтобы они могли любить друг друга. То, что они говорили, значило больше, чем слова. Он знал это. Именно так сейчас и было. Он придвинулся чуть ближе и внимательно прислушался, что-то бормоча.

* * *

В девять сорок никакой еды не осталось. Кофе? (Настоящий кофе, сваренный в кофеварке, которую Джеймс считал инструментом классового угнетения. Он считал, что кофе нужно брать из банки.) Я не буду. Нет, я тоже не буду, спасибо.

— А я бы с удовольствием выпила кофе, — сказала Дилайс. — Все было так вкусно, Адель. Вот бы мне научиться так готовить. У нас с Дэйвом только тушеная фасоль, карри и, это, черт его знает, как оно называется!

Адель безмятежно ей улыбнулась. Льюин собрал тарелки и отнес их на кухню. Она пошла за ним следом, чтобы включить кофеварку.

— Как жалко, что вам надо уходить! Мы только начали узнавать больше друг о друге, — сказала она и услышала, как фыркнула Дилайс:

— Думаю, если передача начинается в десять, то вам пора.

Льюин кивнул и, замешкавшись у дверей (Господи, какой же красавец), поблагодарил ее за ужин, вежливо, но искренне.

Потом он ушел поднимать мужчин, а на кухню пришла Дилайс.

— Как вы доберетесь до дома? — спросила Адель.

— А, пешком дойду, это недалеко. Или могу остаться. Со школы не ночевала у подруг!

Адель улыбнулась.

— У меня есть немного травки, — задышала Дилайс ей в ухо. — Что скажешь?

И они засмеялись над своими жалкими угрюмыми мужиками.

* * *

У Льюина в холодильнике было пиво. Пиво и старенький телик. Джеймс никогда особенно не увлекался спортом, хотя играл в футбол в школе и в университете. Во втором или третьем составе. Однажды он ненадолго вошел в запасной состав, когда работал в Совете Большого Лондона. Он никогда не был человеком команды. Но проявлял интерес, мог поддержать беседу в парикмахерской и втайне безумно гордился собственным мастерством. Или былым мастерством. Мяча он не касался, сколько уже, лет пять? (Где он мог его коснуться?) И гордился собственным телом (былым телом, мрачно подумал он, невольно подтягивая живот). Бедра будто... как там говорила Дель? Бедра будто ураган. Черт его знает, что это, улыбнулся он. Он был откровенно пьян, сварлив и одинок. Джеймс развалился перед огромным цветным телевизором. Дэйв и Льюин сидели на диване. Крутили рекламу. Дэйв что-то сказал Льюину, Льюин что-то пробубнил в ответ. Джеймс ничего не расслышал. Он улыбался.

— Как дела у твоего парня? — спросил Дэйв, поворачиваясь к нему. — Я слышал, у него был припадок.

— Да. Но сейчас все в порядке. Ничего особенного, — сказал Джеймс.

— Надо тебе сказать, Дилайс очень хочется им позаниматься, — сообщил Дэйв. — Она воображает себя целительницей. Меня при этом ни от чего не исцелила. Скорее даже наоборот.

Все засмеялись.

— Дель считает, что чувствует разные вещи. Говорит, что чувствует что-то в поле. Ей не нравится, что я копаю, — сказал Джеймс и сразу же почувствовал, что атмосфера в комнате помертвела, а Дэйв и Льюин застыли на диване. Неожиданно на экране снова появились Бруно и Тайсон. Экран заполнился кровавыми опухшими глазами, красочными трусами, бегающими друг за другом по кругу. Джеймс почувствовал позыв, встал и пошел в туалет. Честно говоря, его походка не была слишком устойчивой, его слегка качало. Поизносился. Но все равно хорошо сидеть в чужом доме, где наверху нет никаких детей, глубокие мягкие кресла, центральное отопление, цветной телик. Он и не понимал, насколько ему всего этого не хватало. На ферме можно было себя почувствовать уютно, только лежа в постели. И там никогда не было по-настоящему тепло. К тому же ему казалось, что не стоит приносить пиво домой. Адель за вечер выпивала три четверти банки. Он всегда допивал за ней. Она, конечно, ничего не говорила о пиве, но и он никогда ничего не говорил о ее поганых сигаретах. У каждого свои изъяны.

Когда он вернулся в комнату, Льюин говорил:

— ...не знал об этом, вот и все.

— Чего не знал? — весело крикнул он, но тут же замолк. Дэйв и Льюин не делали ничего странного, не переглядывались, не отводили глаз, но каким-то образом всем своим видом они что-то сообщали ему, как вопит по ночам автомобильная сигнализация. Что-то нейтрально-тревожащее. Сэм. Жесткая неприятная мысль, как кусок стеклопластика за шиворотом. Сэм уснул на заднем сиденье. Из телевизора раздался рев, Бруно шатался, прикрывая лицо перчатками, один его глаз начинал синеть.

— Это хорошо, что кто-то теперь позаботится о ферме, — не очень убедительно сказал Дэйв. — Разгром там полнейший, это точно.

— Ага. И я считаю, кто-то приложил к этому руку. Не похоже, чтобы такое случилось от старости и огня. Похоже, был поджог. Известно, как начался пожар?

Все трое не отрывали глаз от экранов. Потом Джеймс услышал голос Льюина, тихий и нерешительный.

— Джеймс. Мне хочется тебе кое-что рассказать, если ты не против.

Дэйв хлебнул из своей банки и посмотрел на Льюина.

— Я уже говорил с миссис Туллиан. Не знаю, рассказала она тебе что-нибудь?

Адель? Она ничего не говорила. Из-за Сэма, а потом из-за приготовлений в ужину они вообще почти не разговаривали. (По правде говоря, они уже много лет почти не разговаривали, поправил он себя.)

— Нет.

— Ну, в общем, дело такое. Несколько лет назад в доме жили люди. Не очень хорошо жили. У них случились неприятности.

Дэйв с сочувствием посмотрел на Льюина; тот мучился, не зная, как начать.

— Да, у них возникли всякие проблемы, понимаешь, и...

— Рауль и Эдит Шарпантье. Французы. Он — француз, — Дэйв продолжил рассказ, и Льюин с облегчением откинулся назад и припал к своей банке, не отрывая глаз от кровавой битвы на телеэкране.

— Они приехали в 1966 году, красивая молодая пара с двумя маленькими девочками в год разницы, ужасно милыми. Рауль был парень что надо. Раньше он был архитектором, вроде довольно успешным. Проектировал дома. Я видел фотографии некоторых его зданий. Мне показалось, что они какие-то странные, но пользовались успехом, он на них прилично заработал. Они мечтали о Тай-Гвинете. Ну, я бы сказал, он мечтал. Он думал, что ему удастся получить разрешение на строительство на этой земле. Рауль хотел построить новый дом, а потом снести старую ферму. Он показывал мне разные планы, рисунки и такую штуку, ты не поверишь. У него была обсерватория и платформа, которая выступала с утеса, как палуба. Он собирался разбить на утесе сад так, чтобы он висел. По-моему, чертовски непонятная штука, но так оно и было. Но ему не дали разрешения на строительство, совет не позволяет здесь строить ничего, кроме сараев. А дом наверняка запрещено сносить. Я думаю, он об этом знал, но подумал, что, раз он такой важный архитектор и все такое, ему пойдут навстречу. Но не пошли. Очень он досадовал.

В общем, они сначала приезжали на выходные, а потом переехали. Он кое-что перестроил, совсем немного. Мне кажется, что после этих дел с советом он пал духом. А потом у них начались бесконечные вечеринки. Было это так: в пятницу весь день приезжали огромные шикарные машины. Одно из полей Рауль отвел под стоянку. Он поставил фонари по краю утеса и вдоль дорожки на пляже. Повсюду были расставлены колонки, играла музыка. Шум страшный. Я иногда заходил к Льюину, и даже отсюда все было слышно. Грохотало, как я не знаю что. Даже не спрашивай, что это была за музыка, у меня нет слуха, но очень громко. Так, наверное, надо сказать, да, Льюин?

— Так точно.

— Это продолжалось с пятницы на субботу, с субботы на воскресенье, а потом все таратайки уезжали. Дело было летом. Однажды мы с Льюином пошли посмотреть. Прямо как дети: прятались по кустам и все такое. Смешно, ей-богу. И мы их увидели: они все вышли на лужайку перед домом, огни горели, музыка играла. Танцы. Все пьяные в ноль. Бог знает, чем там они еще занимались. Льюин нашел это... как ты говоришь? Льюин?

— Шприц.

— Точно, шприц. Внизу, на камнях. Они там совсем рехнулись. Это все были друзья Рауля. Из Лондона. — Дэйв постарался, чтобы это не прозвучало обвинением, но стало очевидно, что для Дэйва Лондон был средоточием человеческой безнравственности.

— Мы даже видели там кого-то из телевизора, да, Льюин?

— Так точно.

— Одного из этих ток-шоу, актер или что-то такое. И их женщины, ну, я говорю «женщины», хотя некоторые были просто девчонками, ходили почти без ничего. При этом нас он не приглашал, верно?

— Не приглашал.

— Не приглашал. — Дэйв рассмеялся. — Не могу сказать, что меня это удивляет. Знаменитости всякие... Мы бы не вписались, я так скажу. Все равно бы ушли оттуда.

— Дилайс хотела пойти, но это уж она такая. Уважает вечеринки, это у нее есть. Тебе бы послушать, как она поет!

Льюин пошел на кухню принести еще пива.

— Вот, так все и происходило. Все лето у него были вечеринки, раз в две недели примерно. Мы уже привыкли к этому.

Льюин не привык. При его образе жизни присутствие под боком откровенного веселья, наслаждений и компании постоянно его раздражало. Одно дело — быть одному, совсем другое дело — быть одному, когда рядом постоянно устраивают вечеринки. Он вспомнил, как лежал в постели, слушал грохот музыки, взрывы смеха, удивленные возгласы. Он чувствовал себя так, как будто его туда не пускали. Притом, что ему не так уж сильно и хотелось. Притом, что он ненавидел пьяных. Он сам удивлялся, как сильно все это его мучило. Так и не смог привыкнуть.

— А однажды ночью Льюин услышал вопли. Так, Льюин?

— Так. — Льюин не собирался рассказывать и это.

— Да, он услышал вопли и пошел посмотреть. Там все носились в панике. Потом приехала полиция, «скорая помощь»... Из Хаверфордвеста. Я тоже подошел, когда услышал; было около трех. Какая-то женщина свалилась с утеса. И погибла. Случайно. Полиция многих увезла, чтобы допросить, в том числе Рауля. Несколько часов ушло на то, чтобы разобраться. Им пришлось лебедкой поднимать тело, пока его не смыло приливом. Мельтешили туда-сюда... Верно, Льюин?

— Точно.

— Вот так все и было. Одно время мы от них ничего не слышали, вечеринки прекратились. Рауля с Эдит встречали в Фишгарде. Она тогда носила солнечные очки, в глаза никому не смотрела. Ни с кем не разговаривала. А Рауль каким был, таким и остался. Такой обаятельный-обаятельный, верно?

— Точно.

— Полон разных планов и идей. Интересный человек. Очень высокий, красивый, загорелый, держался прямо, как будто раньше военным служил, Эдит держал под руку. Они были как будто из кино: она в своих очках... Это сложно объяснить.

Потом Эдит исчезла. Рауль сказал, что она плохо себя чувствует и ей надо отдохнуть. Она присматривала за детьми, им тогда было девять и десять, наверно. Их я никогда не видел.

— Мы сначала ничего не поняли, да? Вообще об этом не думали, правда? — неуверенно проговорил Льюин.

Джеймс все еще не мог оторвать глаз от двух взрослых мужчин, выбивавших друг из друга дурь, хотя у него появилось отчетливое ощущение, что если его попросят рассказать, что происходит на экране, он не сможет этого сделать.

— Дилайс, правда, говорит, она чувствовала, что что-то не так. Ей надо верить.

— Точно.

— А потом к нам повадились полицейские. Проводили следствие. Коронер решил, что это был несчастный случай, но полиции это не очень понравилось. Они все расспрашивали про Рауля, но мы мало что могли им рассказать. Дилайс пересказала им свой сон о детях, но я не думаю, что они приняли ее всерьез. Я думаю, посмеялись в кулак, но вежливо все записали.

Джеймс никак не мог привыкнуть к неровному повествованию, полному недомолвок. Он вдруг обнаружил, что думает совсем о другом. Дэйв явно к чему-то вел, но пока смысл имела лишь брошенная Льюином фраза: «У них начались неприятности». Это было похоже на то, как Адель сказала: «Просто не повезло». Он вспомнил, как стоял на краю утеса с куском голубой шерстяной ткани в руках.

— Когда я встретился с Раулем в следующий раз, он сказал, что Эдит не стало лучше, что им пришлось отправить дочек в пансионат, потому что Эдит больше не могла заниматься ими. Я спросил, что с ней такое, и он сказал, что нервы. Он советовался с одним доктором в Лондоне, на Харлей-стрит, по-моему. Сказали, что ей нужен покой. Она ни с кем не может встречаться. Льюин как-то раз зашел к ним, да?

— Да.

— Рауль его не впустил. Сказал, что Эдит расстроится, если в доме будут посторонние.

— Расстроится. Точно.

— Только это я и мог сказать Дилайс, чтобы она не ввязывалась. Объяснил ей, что если она будет там вертеться, у нее начнутся неприятности. Мы даже несколько раз поскандалили из-за этого, честное слово! Я сказал, что это ее не касается, но она говорила, что мы должны что-то предпринять, вызвать полицию. Но она ничего не сделала. Ну, какое-то время ничего не происходило, и я решил, что все кончилось.

В телевизоре начались активные события. Один из боксеров рухнул на пол. Комментатор сказал: «Похоже, у него травма глаза».

— Потом к Льюину пришли. Эдит пришла. Ну и видок у нее был, да, Льюин?

Льюин только хмыкнул.

— Ну, она сказала Льюину, что Рауль вроде тронулся. Она считала, что это он убил ту женщину, что свалилась с утеса. Он угрожал ей ножом, а потом столкнул вниз. Она говорила, что он принимал какие-то наркотики.

(Рауль Шарпантье стоял на вершине утеса, руку саднило от жгута, с помощью которого минуту назад он накачал вены на предплечье так, что они стали похожи на струи воска, стекающего по свече. Он втянул в шприц немного крови, ввел раствор в вену и кинул инструмент вниз, туда, где находился пляж. Рауль Шарпантье держал на руках это прекрасное ароматное творение и танцевал: Чарли Паркер, Диззи Гиллеспи.

У Рауля Шарпантье в руке стилет, резная рукоятка слоновой кости. Он играет им. Прекрасная вещица с острым лезвием. Они танцуют у края утеса, остальные пары танцуют ближе к дому, в полумраке. Эдит наблюдает за ними из окна спальни, у нее болит голова. Прохладный вечер после жаркого безветренного дня, с моря тянет бризом. Она невыразимо несчастна. Она смотрит на них.

Женщина прижимает голову к груди Рауля. Он гладит ей спину ножом, и они скользят, медленно, томно. Она резко поднимает голову, озадаченно улыбается. Она удивлена. Она делает шаг назад, говорит «Ой!» и падает. Рауль кричит «Осторожно!», подбегает к краю утеса, все бегут в его сторону. Он кричит: «Она упала!» Эдит не двигается с места. Она потрясена тем, что нисколько не потрясена, что понимала, что происходит, с самого начала, что ничего не делала. И это случилось. Она отходит от окна; поздно, Рауль заметил ее. Она запирает дверь в спальню. Расчесывает волосы. Лицо в зеркале отвратительно. Она должна защитить девочек. Она не знает как.)

— Говорила, что он собирается убить ее и детей. Она думала, что он дьявол. Эдит решила, что он принес эту женщину в жертву. Она говорила, что все, кто были на той вечеринке, в этом участвовали.

— Все. Каждый, — твердо сказал Льюин.

— Верно. Дилайс сказала, что это называется паранойя, но то, что она объясняла, я не понял. Ты что-нибудь знаешь о паранойе, Джеймс?

— Надо Дель спросить, она образованная, — сказал Джеймс, удивившись собственному тону.

* * *

Дилайс категорически отказалась мыть посуду.

— Пусть твой красавчик моет, — сказала она. — Или ты его еще не приучила к труду?

— Боюсь, что нет, — сказала Адель и улыбнулась.

— И тебе все равно?

— Ну, как сказать...

Когда она познакомилась с Джеймсом, она подумала, что он самый сексуальный мужчина, кого она видела. Так и оказалось. Он ей нравился или она к нему привыкла, не важно, но именно поэтому. Нет, было, конечно, что-то еще... Она почувствовала, что ее мысли разбегаются, и отбросила их.

— Все равно. Совершенно. Серьезно.

— Кстати, я скрутила совсем слабенькую, — сказала Дилайс, отрываясь от дела. Она манипулировала листочком папиросной бумаги и сильно измельченными фрагментами какого-то растения из полиэтиленового пакетика. Тайская травка. Адель относилась к поколению, не имеющему четкого представления о наркотиках. Слишком молода для кислоты, слишком стара для экстази. Но с тайской травкой она была давно знакома. Ей приходилось выхаживать людей с «сердечными приступами», параноидальными галлюцинациями, приступами депрессии такой силы, что потом уже никогда не удавалось почувствовать себя легко, изматывающими приступами смеха, которые сменялись приступами зевоты, доходившими до потери способности дышать, после чего несколько дней болело лицо. Однажды они с Джеймсом покурили такой травы, и их так сильно развезло на секс, что... ладно. Маленькие куски мягкой крошащейся конопляной смолы давали совсем другое ощущение. Но она, как правило, лишь чувствовала тревогу и восприимчивость. И свободу. Это она обожала.

— Видела бы ты ваши лица, когда я подавала на стол, — сказала она. Они хором рассмеялись. Потом Дилайс хмуро посмотрела ей прямо в глаза.

— Думаю, что мы просто не привыкли к... новшествам.

— Тут было что-то еще.

— Что?

— В этом было что-то еще. Льюин, кажется, правда испугался.

— Льюин, Льюин. Красивый мальчишка, согласись.

— Ну да. Конечно, он великолепен. (Хотя вряд ли его можно назвать мальчишкой.)

— Не мне это говорить, я же практически его мать.

— Да, по-моему, он что-то говорил об этом, ты вырастила его.

— Ну, понимаешь, мне пришлось. Его мать была совершенной девчонкой.

— Да. Да. — Адель обнаружила, что пытается уйти от этого разговора. — Дилайс, а как тебе еда?

— Боже, какая же ты прямолинейная. Прямо к делу. Городская девчонка, да?

— Дилайс...

— Ладно. Скажу через пару минут. Не надо так гнать.

— Извини, не хотела давить на тебя. — Адель сама удивлялась собственной бесцеремонности. И тому, что невинная рыбалка действительно закончилась уловом. Она же не собиралась спрашивать о еде, правда?

— Льюин рассказал тебе об Эдит?

— Ну, что-то рассказал.

— Могу себе представить. «У нее были неприятности, понимаешь, и она сошла с ума». Так примерно? Так и знала. Никогда не добьешься подробностей от моего малыша Льюина. Слова не вытянешь, если можно ограничиться движением брови. Он не очень разговорчив.

— Не очень.

— Даже со мной. Всегда таким был. Однажды приходит ко мне и говорит: «Вот и все». В ту ночь умер его отец. Конец фильма. Я думаю, это такая тактичность: он не хочет никого ничем беспокоить. Бережет людей. Он всегда хотел быть сильным, с детских лет. Он знает, что, когда люди слабы, жизнь может превратиться в хаос. Он этого боится. Старается избежать этого все время. Ему солдатом надо бы быть, это была бы для него настоящая жизнь.

Может быть, именно поэтому он вел себя за ужином напряженно. Потому что Эдит через какое-то время почти прекратила есть. После того как отослала своих девочек, после того как умерла та женщина. Она собирала нас на ужин, водила вилкой по тарелке и говорила, говорила, говорила, но ничего не ела. Еда была — романы можно писать. Иногда вкус был странный, сама-то она никогда ее не пробовала. Иногда просто невозможно было понять, что ты ешь, но есть-то все равно приходилось. Она любила французскую кухню, побольше трав и чеснока. Я говорила ей: боже, как вкусно, что это такое? Шутка такая. А она отвечала: «А, старый провансальский рецепт, фамильный секрет». Семья Рауля была из Франции. После нескольких таких ужинов Льюин вбил себе в голову — как это сказать? — что это не то, что обычно называют едой. Однажды он извинился, вышел и выблевал все в унитаз. В конце концов ему просто стало страшно есть. Но он не мог в этом признаться, ему казалось, что это было ужасно глупо. Все равно как бояться темноты. Понимаешь? Он был в ужасе. Но не мог в этом сознаться.

— Дилайс, а почему Эдит сошла с ума?

— Потому что она была глупой испорченной девчонкой, которой не с кем было поговорить.

В голосе Дилайс было столько горечи, что Адель вздрогнула.

— Слишком богатое воображение, слишком много жизни, я бы сказала, слишком много ей пришлось вынести. Всего для нее было слишком много, она не справилась. Я думаю, ей просто стало тоскливо, нужно было придумать что-нибудь, чтобы стало интересно. Льюин ее однажды отшил. Так и было. Она его ни с какой стороны не интересовала. — В ее голосе послышалась ярость, гордость, триумф. — И тогда она придумала всю эту белиберду. Бесы, жертвоприношения, все эти глупости. Я думаю, она решила, что все вокруг — это кино. Она была запертой в комнате героиней, ждавшей спасения.

— Запертой?

Дилайс замолчала.

— Да. Рауль ее запер. С определенного времени у него не было выбора — она за себя не отвечала. Он даже слышать не хотел о том, чтобы она шла куда-нибудь одна, сам за ней присматривал. Он делал все, что мог.

— Он запер ее здесь?

— Рауль сделал для нее очень милую комнатку.

— Здесь?

— Боюсь, что здесь, дорогуша. Чтобы можно было за ней следить.

Адель чувствовала, как кровь прилила к лицу.

— Дилайс, что это за кости в поле?

— Кости? Овечьи?

— Не знаю.

— Дорогая, ты себя хорошо чувствуешь?

— Не знаю.

— Лучше сядь сюда и успокойся. Дай-ка мне косяк. Надеюсь, я не скрутила очень крепкий.

— Что случилось с Эдит?

— К сожалению, она умерла. Выбросилась из окна. Доктор напичкал ее таблетками. Мне надо было ею заняться, но Дэйв и слышать не хотел об этом, — вздохнула Дилайс. — Вот так. Выпрыгнула. Ее похоронили на фамильном кладбище под Стаффордом.

— Дилайс, но почему?..

— Началось: почему, почему, почему. Не нужно себя накручивать. — Дилайс взяла ее за руку, крепко сжала и внимательно глянула Адель в глаза. — Все в порядке. Ты просто немножко испугалась. Здесь тебе нечего бояться. Я-то знаю.

Адель вдруг обнаружила, что плачет.

— Ой, ну что ты, что ты! — Дилайс нахмурилась и не выпускала ее руки.

* * *

Дэйв больше не просил Льюина ему помочь. Льюин ушел в себя, застыл с банкой пива в руке, слушал разбор боя, смотрел замедленные кадры, странным образом стилизованную жестокость, идеальные параболические траектории брызг крови и пота, как в научно-популярном кино.

— Правда странно. Потому что он был готов к отъезду, все упаковал. И вдруг однажды ночью все сгорело. Льюин вызвал пожарных. Им пришлось ехать из Хаверфордвеста, поэтому, когда они добрались сюда, уже почти все сгорело.

Рауль стоял возле дома и кричал: «Дети! Спасите детей!» Потому что к тому времени они, конечно, уже вернулись. Он забрал их после смерти Эдит, сказал, что хочет, чтобы они были с ним. Они были в своей комнате. «Спасите детей!» Но никто не мог зайти в дом. Рауль пытался, но его удержали. Все равно у него ничего бы не вышло. Все было деревянное, сухое, как кость. На другой день полиция и пожарные вошли внутрь, ничего не нашли, только кости в детской. Одни только кости. О Господи.

Дэйв иссяк. Льюин сидел неподвижно. Джеймс покачал головой, не в силах поверить в услышанное.

— Это невозможно, — сказал он в конце концов.

— Но так и было. А потом Рауль просто уехал.

(Рауль Шарпантъе разложил кости в пустых детских кроватках. Черепов у него, конечно, не было, не было кистей и ступней. Он специально собирал эти кости. Овечьи. Он аккуратно разложил их, сверху положил детские пижамы, потом одеяла.

Он знал, как горят дома, знал, где нужно подложить легко воспламеняющийся материал — старые фотопленки, купленные в Лондоне на аукционе, чтобы горело хорошо, чтобы не осталось следов. Рауль Шарпантье прошел по тихому темному пустому дому, проверил все. Он старался собраться с силами, хрустел костяшками пальцев. Единственная возможность спастись, нельзя сделать ошибку. Еще раз проверил. Еще раз.)

— А потом дом долго так и стоял пустой. Сколько уже? Лет пятнадцать, наверно? У Льюина был ключ. Тот, что Эдит дала ему. На тот случай, если ей когда-нибудь удастся выбраться из заточения. Это, наверное, ирония. Подходит такое слово?

Льюин сидел, слепо уставившись в экран, и вспоминал, как он в первый раз вошел в дом после того, как уехал Рауль. Все, что осталось, полиция забрала с собой — на изучение. Нельзя сказать, что им удалось обнаружить что-нибудь подозрительное. Рауль, видимо, дал им свой новый адрес во Франции, в Шательро. Он возвращался на дознание по делу о гибели детей. Потом еще на одно дознание. По делу о гибели женщины на вечеринке, по делу о гибели Эдит, потом снова по делу о гибели детей. Он сказал полицейским, что ходит к психиатру. Они отнеслись к нему с сочувствием. Он чем-то им понравился, к тому же ему столько пришлось пережить. Он казался сломленным, плакал, винил во всем себя. Они смущенно отворачивались, он брал себя в руки. Ему давали сигареты. Он старался сохранить достоинство, осанку кинозвезды. Им это нравилось. Боже, а если бы это были их дети... Они качали головами. Ну и парень.

Льюин там немного прибрался, увез горы промокшей штукатурки, ковры, промокшие обугленные доски. Он ходил по дому, топал ногами, посвистывал. Принес с собой приемник, включил его на полную громкость. Заставил себя зайти в детскую, выкинул мусор в окно. Это заняло всего полчаса, но как же долго тянулось это время. Он открыл потайную комнату, заглянул туда. Там прибирались еще до пожара, никаких особых повреждений не было: он старался не смотреть на стены...

это-такая-игра-сказал-он-мы-просто-немного-поиграем ...не смотреть на стены и ни о чем не думать, быстро вышел оттуда. Ему стало нехорошо от копоти, гари и запаха сырости. Руки стали липкими. Он побежал домой, принял ванну, потом еще раз принял ванну, как мог, старался не поддаваться панике. В полночь его вырвало. Он не выключал радио всю ночь, не выключал свет, пытался заставить себя заснуть. Боже, прошу тебя, не надо снов, не сегодня. Пожалуйста.

— Это невозможно, — тупо повторил Джеймс, смутно ощущая замедленность своей речи.

— Точно, я и сам с трудом в это верил, — сказал Дэйв. — Но так все и было. Вот почему дом в таком виде. — Джеймс хотел спросить, что случилось с полем, но ему вдруг стало нехорошо. Он не мог больше это слушать.

* * *

— Ну, будет ли продолжение? — спросила Адель и засмеялась.

Тяжело дыша, она привела себя в порядок. Умылась. Стерла ваткой тушь с лица. Дилайс сидела на краю ванной.

Вспомнив, как чувствовала себя в тот момент, когда красилась, Адель улыбнулась. Смешно было сравнивать. Дилайс тоже рассмеялась.

— Что, еще травы? Тебе разве не достаточно?

— Ты знаешь, о чем я.

— А, это. Я думала, тебе уже хватит.

— Что стало с девочками?

— Забавно, но я даже не помню, как их звали. Сейчас вспомню. Они обе были очень хорошенькие. Все делали вместе, все время играли в свои игры. Льюин часами резвился с ними. Обычно он не очень-то ладит с детьми, но с этими двумя — надо было его видеть, он не мог против них устоять. До чего миленькие. Бриони и Жонкиль. Вот как их звали.

Ну а когда Эдит заболела, Рауль отправил их в какую-то школу. Он сам не мог за ними присматривать, а Эдит уже мало что могла. Могли бы и нанять кого-нибудь, с деньгами-то не проблема. Но он их увез. Сказал, что школа очень хорошая, много зелени и все прочее. Верховая езда, плавание, уроки балета. Сказал, что им понравилось.

Потом, как я уже говорила, Эдит умерла, и он привез их домой. Я думаю, что они были потрясены тем, что случилось с их мамой, потому что я больше не видела, чтобы они играли, и вообще не были такими, как прежде. А через несколько дней, не поверишь, в доме случился пожар.

— То есть здесь?

— Да. Рауль пошел погулять поздно вечером, вернулся — а дом горит. Он не смог их вытащить оттуда. Он был рядом, но никто не виноват. Это было уже третье происшествие. Сначала женщина на вечеринке, потом Эдит, потом дети. Ужас какой-то. Все как будто было задумано. Как будто Бог его наказывал за что-то или испытывал. Как Иова. Кошмар.

Адель посмотрела на отражение Дилайс в зеркале. У нее возникло то же чувство, какое она испытала, когда Льюин рассказывал ей о случившемся. Дилайс будто проверяла, поверит ли она во все это. Корабли тонут, потому что сталкиваются с айсбергами. Все утонули. Или как будто бы она собиралась сказать: «А, я просто шучу!..» Адель поняла, что ей нечего сказать. Накладывая крем на щеки, она несколько рассеянно спросила:

— Женщина? На вечеринке? Об этом ты не рассказывала.

— Ну, она просто свалилась с этого дурацкого утеса, вот и все. Ходила там пьяная и упала, вот и все.

— А. — Адель представила себе, как Дилайс думает: «А это она съест?» Да. Съест. Просто не повезло.

— Да, захватывающие события происходили в этом доме.

Интересно, что дядя Себастьян в нем нашел? Вечеринки, танцы. Девчонки. Бал, появился ответ. Разве он говорил не это? Устроить бал.

— Дорогая, я знаю этот дом почти всю свою жизнь. Когда-то он принадлежал бабушке Льюина, он рассказал тебе об этом? У меня есть ее фотография в саду. Она такая чопорная, официальная, смешная шляпа на голове, наверное, самая лучшая. Я люблю этот дом. Я всегда его любила, с того момента, как впервые его увидела. Не нужно из-за него беспокоиться. Все немного пришло в упадок, но твой муж быстро все приведет в порядок. Красавчик он, да? А он любит тебя? Я такие вещи сразу вижу. Вы именно то, что нужно этому дому. Немного любви. Ну, пойдем на кухню?

Адель думала о полях, верховой езде, плавании и уроках балета. Это было похоже на рай.

* * *

По телевизору началась какая-то другая программа. Казалось, драматический поединок никогда не происходил, не было сотен тысяч проигранных и выигранных фунтов, не было подбитого глаза, не текли кровь и пот, как будто не было никаких идеальных парабол и всего остального. Жаль, что мы не живем в телевизоре, подумал Джеймс, можно было бы просто двигаться дальше, если что-то не получилось. Реклама, а потом другая передача.

Дэйв предложил вернуться.

— Не хочу оставлять Дилайс одну надолго, а то получится, что она веселится без меня, — сказал он. Льюин взбодрился настолько, что смог сказать «спокойной ночи», хотя он уже был полностью погружен в свой внутренний мир.

— До свидания, Льюин, — сказал Дэйв.

Джеймс крикнул:

— Ну пока.

Мозжечок Джеймса отказывался управлять координацией движений. Джеймс порылся в карманах куртки, уронил ключи на землю, попытался их поднять, не получилось, еще раз попытался, споткнулся. Черт. Выгляжу дерьмово. Ну, не то чтобы дерьмово, но не совсем чистый и трезвый. Дэйв осторожно повел его назад к дому. Путешествие показалось долгим и утомительным, полным опасностей и приключений. Ноги казались ватными. Мрак был полон темных фигур, огромных предметов, неведомых, невиданных. В воздухе что-то мелькнуло, потом еще раз; он сначала перепугался, потом решил, что это летучие мыши, просто летучие мыши. Было чудовищно темно. В Лондоне никогда не бывает так темно.

Перед входной дверью снова пришлось рыться по карманам. Пальцы не слушались. Дэйв наблюдал за ним, сохраняя вежливое молчание.

Адель встретила их у дверей. Она тут же поняла, что Джеймс пьян, он тут же понял, что она плакала. Наступил момент редкого взаимопонимания. Нейтральная зона. Перемирие. Они стояли у дверей, ждали, когда Дилайс наденет куртку. Дэйв не зайдет на минутку? На чашечку кофе? Нет, ведь надо уже идти домой, давно пора спать. Дилайс поблагодарила Адель за ужин, на пороге крепко пожала ей руку. Прекрасный был вечер. Ждем вас у себя. До свидания.

Адель заперла дверь на замок. Пошла на кухню. Джеймс заварил себе чай. Он обнял ее, она почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слезы. Он прижал ее крепче к себе, она тихо всхлипывала и дрожала. Он поцеловал ее волосы, шею. Они разошлись, смущенно улыбаясь друг другу, и сели пить чай. Адель нарушила молчание:

— Дилайс рассказывала мне о людях, что жили здесь до нас.

— Дэйв с Льюином тоже.

Они замолчали. Адель закурила.

— Дилайс сказала, что она сидела здесь взаперти. Эдит. Не помню фамилии. Муж ее запер. В этом доме.

— Этого мне не рассказывали.

— Она сказала, что здесь есть особая: комната.

— Нет.

— Я хочу посмотреть на нее.

— Нет. Зачем? Только расстроишься.

— Ты знаешь об этой комнате?

Вопрос нелегкий. Он видел дверь с мощными замками, но не заходил внутрь, пока ему удавалось найти предлог, чтобы этого не делать. Время от времени до него доходило, насколько это странно: в доме была комната, в которой никто из них до сих пор не был. Он отбрасывал эту мысль, избегал ее. Они прожили здесь уже больше недели. Комната существовала. Вот и все, что он знал.

— Нет.

— Я пойду посмотреть, — бодро заявила Адель. — Пойдешь со мной?

Впоследствии Джеймс объяснял для себя случившееся тем, что он был пьян, что Адель накурилась травы, что оба они были взволнованы, плохо соображали, наслушались всяких историй. Нервы, истерика, галлюцинации.

Вот и комната. Неширокая и длинная, окна расположены прямо напротив двери. Они не стали закрывать за собой дверь. Лампа не зажглась — не было лампочки. Они не стали закрывать дверь, свет проникал из коридора: маленький треугольник света на полу, небольшой освещенный кусок стены. Джеймс остановился в освещенном месте. Он постоянно оборачивался.

Адель встала у стены. От пола до потолка, из конца в конец штукатурка была исцарапана надписями. Неуклюжие угловатые буквы "S" — как "Z" задом наперед, строчные и прописные как попало. Из-за этого в надписях было что-то руническое. Адель читала их, водя по ним пальцем, как азбуку Брайля.

— Адель, пойдем, чего тут делать? Брось.

— ...но-он-сказал-они-не-его-как-он-мог-такое-сказать...

Адель чувствовала в словах необыкновенную решимость, женское упорство. Несколько дней уйдет на то, чтобы все это прочитать. Одному Богу известно, сколько времени ушло на то, чтобы это написать. Одна, потом другая мучительная буква. Сколько времени просидела Эдит здесь взаперти? У кого были основания держать ее здесь? Адель вспомнила Рауля, человека с осанкой кинозвезды. Он приготовил ей неплохую комнатку. Увез детей в школу их мечты. Везде он. Организатор. Управляющий делами людей. Потом дающий показания.

— ...не-поможешь-мне-я-найду-того-кто-сделает-это-тебе-так-просто-не-уйти...

Адель урывками читала записи Эдит: надписи были сделаны не длинными строчками от одного края стены до другого, а колонками, как в газете. Но в темноте разбивка была совершенно непонятна.

— Послушай, Дель, давай вернемся сюда завтра.

В голосе Джеймса послышались умоляющие нотки. Он по-прежнему с трудом выговаривал слова.

— Ты иди, если хочешь, Джеймс. Я немного почитаю.

— Пойдем, Дель, — настаивал он. Его что-то беспокоило, что-то неопределенное. Он думал: газонокосилка, синяя муха, мотопила. К чему все это, он не понимал.

— ...они-ответили-нет-нам-не-нравится-эта-игра-он-сказал-а-вот-новая-игра-эта-вам-понравится...

холодильник генератор усилитель

— ...она-называется-овцы-вы-надеваете-повязку-на-глаза...

Потому что они не знали этих слов.

— ...у-края-утеса-у-него-был-штык-он-должен-был-видеть...

Почему пчелы

Хм

Джеймс позвал: «Сэм!» — и дверь захлопнулась. Наступила полная темнота. Она закричала: «Джеймс! Джеймс!» Он стоял у двери, но не мог ее открыть. Адель подбежала к окну — оно не открывалось. Она закричала: «Джеймс! Я задыхаюсь! Джеймс, открой дверь!» Он бессмысленно толкал дверь; дверь застряла. Почему она застряла? Она подбежала к нему, оттолкнула в сторону, пнула дверь ногой, принялась колотить по ней обеими руками. Он попытался остановить ее, она набросилась на него. Он пытался зажать ей рот, но Адель билась в темноте, кричала: «Сволочь! Сволочь!» Сжавшись, Джеймс отбежал в сторону, и она снова набросилась на дверь.

— Я задыхаюсь! — кричала она в полный голос. — Здесь невозможно дышать, выпусти меня, пожалуйста, я только хочу поговорить с тобой, пожалуйста, пожаааааааалуйста!

Дверь резко распахнулась. За ней стоял Сэм в пижаме с нарисованным графом Дракулой и тер глаза.

— Мне показалось, что кто-то кричит.

— Ты что, запер дверь? — кричала на него Адель. Он посмотрел на нее мутными глазами.

— Что?

— Дель...

— Зачем ты запер дверь?

— Я спал, а потом мне показалось, что кто-то кричит, — сказал он сонным раздраженным голосом, — я вышел, а потом хлопнула дверь.

— Дель, дверь не была заперта, она просто застряла.

— Я чуть не задохнулась! Джеймс!

Он взял ее и повел в спальню.

— Сэм, иди ложись, я приду к тебе через минуту, — сказал он и закрыл дверь в спальню. Адель находилась в шоке, ее колотило, глаза блестели, она очень глубоко дышала. Гипервентиляция. Цвет лица был нездоровый. Из руки текла кровь. Джеймс сорвал одеяла, завернул ее в них, усадил, потом помог лечь. Она стала не окоченевшей, а пассивной, вялой. Джеймсу не нравилось, как она выглядит. Он оставил ее в постели, как попало обмотанную одеялами, и тихо пошел в потайную комнату. Джеймс несколько раз открыл и закрыл дубовую дверь. Она легко двигалась. Он заглянул в комнату, закрыл дверь, задвинул засовы сверху и снизу, запер замок, вытащил ключ и положил его в карман брюк.

— Джеймс! — кричала Адель.

Он вернулся к ней, тихо закрыл за собой дверь в спальню.

Сэм вернулся в постель. Он очень устал, у него был тяжелый день. Сначала он упал в яму, потом эта медсестра, потом доктор — хотя доктор только задавал кучу вопросов и на него пялился. Это не настоящий доктор. Потом долгое ночное подслушивание. После этого его уложили в постель. Он лежал и каталогизировал полученную информацию.

Тетя, которая жила здесь раньше, сидела в той комнате и писала на стенах. Так делать нельзя, писать надо на бумаге (это Сэм уже успел выяснить, когда в пять лет решил однажды украсить стену возле лестницы. Теперь он все писал на бумаге). Потом она выпрыгнула в окно. Это тоже нельзя делать, нельзя баловаться с окнами. Потому что папа сказал, что если ты упадешь, придется тебя соскабливать и класть в корзинку. Значит, тетю, наверное, положили в корзинку. Она этого заслужила, потому что занималась плохими делами.

Дядя играл на краю утеса. Это плохо, но весело. Сэм любил игры. Он слышал, как его мама в комнате той тети что-то говорила об играх. Овцы. Надо надеть повязку на глаза.

Девочки были хорошие, но, судя по всему, скучноватые. Когда тетя стала жить в комнате, дядя увез девочек. Так что, может быть, они были плохие, только притворялись хорошими. Но он увез их в хорошее место, в Лагерь Бобра. Про них не очень понятно.

Но самое интересное — про тетю, которая упала с утеса. Сэму пришлось спрятаться у себя в комнате, чтобы это услышать, когда мама и другая тетя пошли в ванную. Текла вода, было плохо слышно, но он отчетливо разобрал фразу: «Свалилась с утеса». Она была пьяная, в этом нет ничего плохого, если ты знаешь, когда надо остановиться. Отец знал. Она, наверное, не знала и выпила слишком много.

Маленькие девочки вернулись, попали в пожар и сгорели, как Руфи. Наверное, они все-таки были плохие.

Вот еще: мама несколько раз говорила слово, которое он не знал. Сэм очень интересовался незнакомыми словами. Она сказала это, когда была в комнате той тети, до того, как стала глупо себя вести и принялась кричать. Штык. Надо будет посмотреть в словаре. Завтра.

Отец зашел посмотреть на него. Он быстро выключил ночник с Бартом Симпсоном и закрыл глаза.

Джеймс посмотрел на свернувшегося под одеялами ребенка. Он был слишком занят другим, чтобы обратить внимание на то, что слюна не течет.

Джеймс вернулся к Адель. Перестелил постель. Она лежала рядом с ним с широко открытыми глазами. Она глубоко, медленно дышала, каждый вдох требовал сознательного усилия. В какой-то момент ей показалось, что она умрет прямо сейчас. Что ей уже не удастся выбраться. Слепой ужас. Так, наверное, себя чувствовала Эдит? Адель постаралась не думать об этом, чтобы Джеймс случайно не услышал: мысли, казалось, звучали ужасно громко, визгливо, резко. Подул ветер, она перевернулась на живот и заснула.

* * *

Дилайс и Дэйв шли, взявшись за руки, по тропинке, ведущей по краю утеса. Внизу бились и ревели волны. Куплеты по очереди, припев хором, Дэйв импровизировал вторым голосом.

Всеблагий Бог, Кого люблю,

О Коем ангелы поют

В пределах восхищений,

Чудесных восхищений!

К Тебе я обращаю взор,

Свой слабый глас вплетая в хор

Священных восхвалений,

Небесных восхвалений!