Грааль

В средневековом «царстве любви» незримо царил Амур-Эрот. Он больше не был крылатым мальчиком, как представляла его Античность. Однажды трубадур Пейр Видаль по пути из Кастельнодари в Муре, ко двору Раймона V Тулузского, силой своего поэтического воображения увидел воочию «бога любви».

«Это было весной, когда расцветают цветы, зеленеют леса и звонко поют птицы. И увидел я, что ко мне подъезжает рыцарь на коне, могучий и прекрасный. На загорелое лицо его спадали пряди светлых волос, ясные глаза сверкали, улыбка открывала жемчужные зубы. Один сапог его был украшен изумрудами и сапфирами, на другом не было ничего{1} .

Одеяние рыцаря было расшито розами и фиалками, а на голове был венок из цветов календулы. Его иноходец был наполовину черен, словно ночь, наполовину бел, как слоновая кость. Нагрудник коня был сделан из яшмы, стремена — из халцедона. На уздечке блистали два камня, столь прекрасные и ценные, что таких не могло быть даже у Дария, царя персов. Карбункул на поводьях сиял, как солнце.

Рядом с рыцарем ехала дама, в тысячу раз превосходящая его красотой. Ее кожа была как снег. Румянец ее щек был подобен цвету розовых бутонов. Волосы сверкали на солнце, словно золото.

За дамой следовали оруженосец и фрейлина. Оруженосец вез лук из слоновой кости и три стрелы за поясом: одну из золота, одну из стали и одну из свинца. Что до фрейлины, то я увидел только, как ее волосы спадают на седло, чепрак и голову лошади.

Рыцарь и дама начали песню, которую звонко подхватили птицы.

— Дозволь нам отдохнуть у источника на этой поляне, — промолвила дама. — Мне не нравятся замки.

— Сударыня, — отвечал я ей, — в тени деревьев так уютно, и чистый ручей струится по камням.

— Пейр, — сказал мне рыцарь, — знай же, имя мне — Любовь, дама эта — Благосклонность, а наших спутников зовут Стыдливость и Верность.

Вольфрам фон Эшенбах начинает свой «Парцифаль» длинным вступлением о верности и неверности. Сомнение в Боге мешает спасению души, но рыцарственный дух, «соединенный с отвагой», может заслужить спасение. Тот же, кто был неверен и не имел ничего святого, неминуемо попадает в ад.

Вольфраму фон Эшенбаху не нужен был опыт миннезингеров того времени, чтобы показать, какие роли отводятся мужчине и женщине в любовных отношениях. Мы знаем, как открывалось средневековое «царство любви». Там не пользовалось особым уважением иудейское представление о сотворении человека, согласно которому Яхве создал вначале мужчину, Адама, ставшего для Евы отцом и матерью. В средневековых легендах Адам и Ева — два ангела, заключенные Люцифером в земное бытие. Как в раю, так и на земле Ева равна Адаму. Она не жена «плоть от плоти» его, но «прекрасная госпожа», domina, поэтому романские народы, как потомки иберов и кельтов, видели в женщине нечто пророческое и божественное. Иудейская женщина была настолько подчинена мужчине, что не считалась достойной даже собственного имени — носила сначала имя отца, потом имя мужа. В Лангедоке, особенно в Пиренеях, где традиции иберов и кельтов сохранились лучше всего, древнейшие роды носили имена женщин. Там говорили: потомки Белиссены, Империи, Оливерии. Атрибутами женщины были не веретено и колыбель, но перо и скипетр.

Трубадуры были поэтами. Поэты всегда томятся невыразимой тоской. И если их томление не находит исхода в любви, они обращаются на путь, где есть «Утешитель», на путь, который явил нам Христос в Евангелии от Иоанна.

Трубадуры были поэтами в стране, где солнце сияет ярче, чем у нас, где звезды так близки к земле и где так легко молиться.

Молящиеся поэты переставали быть безрассудными сочинителями баллад. С этого момента они становились «чистыми» — катарами!

Катары, как мы увидим на одном примере, переносили законы любви (leys d’amors) в область духа. Вместо женской благосклонности они искали освобождения духа. Вместо дамы сердца — «Утешителя».

Молитвы и поэзия сливались воедино. В то время это было естественно, потому что люди воспринимали дар поэта и пророческий дар (то, что сегодня мы называем интуицией и вдохновением) одинаково. Молитва катара, трубадура, обращенная к Богу, была только частью гимна к светлому божеству, который каждый слышал в великолепии красок и звуков своей родины. Они оставались поэтами.

Стало быть, как все поэты, чувствуя себя чужими в мире земном, они стремились в мир иной, где человек был когда-то ангелом, где находится их истинная родина, «Дворец песен», как в древности вавилоняне называли светлое царство Ахурамазды. Катары были настолько уверены в лучшей жизни после смерти, что полностью презирали земную жизнь, смотря на нее как на время, данное, чтобы подготовить себя к истинному бытию, ожидающему их в надзвездном мире.

Поэты и священники любили горы. Их вершины устремляются к небесам, а пропасти теряются в первозданном мраке. Нигде человек не бывает так близок к Богу. Там, наверху, и стихи, и молитвы исходят из глубин сердца. Во всех мифах именно в горах открывается божественная сущность героя. На горе Эта Геракл был взят в сонм олимпийских богов. На горе Фавор произошло преображение Иисуса. В то время еще не были разрушены мосты, соединяющие Восток и Запад через Средиземное море. Их первый пролет тянулся от великих гор Азии к Парнасу, священному для Греции, а второй — оттуда к Пиренеям, где греки помещали сад Гесперид — землю чистых душ.

На Востоке зародилось человечество. С Востока пришли к нам великие легенды, последняя из которых — «благая весть». На Востоке встает солнце…

Когда солнце через пелену облаков пробивается к людям, в душах пробуждается желание идти за ним. Но куда? Наверное, человек — это падшее божество, которое стремится назад к небесам. И может быть, томление поэтов — на самом деле тоска по утраченному раю, где человек был подобием Бога, а не карикатурой на него.

Когда солнце встает над Провансом и Лангедоком, тучи, покрывающие Пиренеи, становятся золотыми. Спокойно и величественно выступают горы на лазурном небе. На долину Прованса опускается ночь, а они еще долго преображены лучами заходящего солнца. «Горой Преображения», Фавором, называют жители Прованса пик Святого Варфоломея, красивейшую из пиренейских вершин.

Пиренейский Фавор расположен между Olmus, Долиной вязов, и Sabarthus, долиной Сабарте, где Богоматерь обещала Карлу Великому победу над сарацинами.

Уединенная каменистая дорога ведет от безмятежного Ульма наверх, к пропастям и пещерам Сабарте: это путь катаров, путь чистых.

В самом сердце хребта возвышается дикая гора, настолько высокая, что сверкающие облака окутывают ее вершину. Отвесные скалы спускаются вниз, к стенам замка Монсегюр. Когда я однажды поднимался к Фавору Путем катаров, я встретил старого пастуха, который рассказал мне эту легенду:

«Когда стены Монсегюра еще стояли, в них катары, чистые, охраняли Святой Грааль. И был Монсегюр в великой опасности. Воинство Люцифера подступило к его стенам. Они хотели захватить Грааль, чтобы укрепить его опять в венце князя тьмы, откуда он выпал, когда восставшие ангелы были низринуты с небес. И когда бой был почти проигран, слетела с неба белая голубка, и Фавор распахнулся. Эсклармонда, защитница Грааля, бросила святыню в недра горы, и она затворилась. Так был спасен Грааль. А когда демоны овладели крепостью, то поняли, что опоздали. В ярости схватили они катаров и сожгли под городскими стенами…»

Путь чистых ведет от Ольма вдоль замка Монсегюр, через вершину Фавора к пещерам Сабарте. Здесь катары были дома. Удалившись от мира, они обращались мыслями к небесной любви.

Катары покидали горы только для того, чтобы дать умирающему «последнее утешение» либо прочесть старинные легенды для рыцарей и благородных дам на празднике в каком-нибудь замке. В длинных черных одеждах, с персидской тиарой на голове, они были похожи на брахманов или учеников Заратустры. Когда один из них умирал, они доставали свиток с Евангелием от Иоанна, который носили на груди, и читали:

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине. Лучше чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не придет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам…

Diaus vos benesiga. Да благословит вас Господь!»

И катары возвращались в свои пещеры: в Кафедральный собор, в Глеизу (Церковь){2} , Пещеру отшельника и Пещеру источника…

В бесчисленных пещерах Сабарте могло бы поселиться целое племя троглодитов. Помимо больших пещер, уходящих в глубь гор на многие мили, здесь огромное множество гротов и углублений между выступами скал.

И сейчас еще в этих гротах и нишах можно увидеть места, где когда-то были балки. Тут стояли жилища, от которых огонь и время оставили только почерневшие известняковые стены, несколько полусгнивших или обугленных поленьев да еще местами, где огонь и сила разрушения оказались бессильны, — рисунок или надпись:

дерево, «мировое древо» или «древо жизни», растущее в центре рая, о котором знали уже греки. Геспериды охраняют свои золотые яблоки;

лодка, парус которой — солнце;

рыба, символ благого божества;

голубь, воплощение Святого Духа;

имя Христа латинскими или греческими буквами;

слово «Гефсиман»;

красиво прочерченная надпись GTS, по всей вероятности, сокращенное «Гефсиманский сад», где Иисус был предан страже;

фрагмент предложения, в котором возможно прочитать только слова «Santa Gleyiza».

У двух гротов сохранились названия: Грот Иисуса и Грот мертвеца. Перед первым еще остались следы маленького сада и небольшая терраса, на которой живший здесь отшельник мог размышлять:

Катары ощущали себя чужими на нашей планете. Они сравнивали ее с тюрьмой, которую неумелый зодчий построил из низкосортного камня. Истинной родиной казался им надзвездный мир. Его создавал Дух, говорили они. Он есть любовь — в нем нет ненависти и войны. Он есть жизнь — в нем нет болезней, нет смерти… Бог! В начале был Дух. И Слово было у Духа. И оба были Бог.

Как в нас самих борются две природы, могучий дух и немощная плоть, так и во Вселенной сталкиваются два начала: Бытие и Небытие, Добро и Зло. Добро — это Бог. Зло — Люцифер, дух отрицания.

Слово — творец иного мира, за золотыми облаками, над звездами. Этот же мир принадлежит Люциферу. Творец его — Слово, Люцифер — всего лишь неумелый подмастерье, придавший миру форму.

Мы, люди, падшие ангелы, соединяем в себе два начала. Душа человека создана Божественным Словом, тело — Люцифером. Наша душа причастна Богу, она вечна. Наше тело не от Бога и подвержено смерти. Душа, созданная Богом, за неповиновение Ему брошена на землю и должна оставаться на ней, стремясь соединиться с Богом, пока не познает всю ничтожность земной жизни. Возвращение к Богу, воссоединение с Духом может начаться уже на земле. Но и потом души должны перелетать со звезды на звезду, пока перед ними не откроются врата их подлинной родины{3} .

Кант в «Естественной истории неба» писал: «Кто осмелился бы дать ответ на вопрос: распространяет ли грех свою власть на другие сферы мироздания или там царит одна только Добродетель? Не принадлежит ли наша несчастная способность впадать в грех к некой области между мудростью и безрассудством? Кто знает, вдруг обитатели иного мира не настолько благородны и мудры, чтобы быть снисходительными к неразумию, вовлекающему в грех, слишком прочно привязаны к материи и обладают слишком малыми возможностями духа, чтобы суметь нести ответственность за свои поступки перед высшим судом справедливости?»

Для «чистых» земля была адом. Необходимость жить среди греха и лжи казалась им более жестоким наказанием, чем если бы рогатые демоны били, терзали и мучили их в замерзшем озере или раскаленной печи. «Земля — это ад», — говорили катары.

Со смертью они сбрасывали с себя грязную, надоевшую одежду, как бабочка сбрасывает кокон, чтобы вылететь навстречу весне. Psyche называли греки душу — «бабочка».

Но что происходит с душами, которые никуда не стремятся, которые чувствуют себя дома в своем теле? Бог, как любящий отец, ни в чем не может отказать своим детям. Эти души могут оставаться на земле столько, сколько захотят, переходя из одного тела в другое, пока наконец не ощутят страстной тоски по звездам.

Ломбриве — величайшая пещера Сабарте. С незапамятных времен, в сумрак которых едва ли проникнет наша наука, здесь был храм иберского бога солнца Илхомбера. Пастухи и крестьяне ближайшей деревушки Орнольяк до сих пор называют ее Церковью.

Орнольяк расположен в долине, через которую «путь чистых» поднимался на вершину Фавора. Над деревней возвышается чудесная церквушка романского стиля, и статуя Богоматери, вырезанная из дерева неумелой рукой, охраняет поля и виноградники. На ее руках Младенец Иисус, держащий колос.

Крутая тропа ведет в гигантское преддверие Церкви Ломбриве. Здесь вход в заколдованное подземное царство, в котором история и легенды прячутся от мира, ставшего столь рассудительным. Путь в сердце горы проходит мимо сталактитов из белого известняка, мимо пластов шоколадного мрамора и сверкающих кристаллов.

Огромный зал, 80 метров в высоту, был храмом еретиков. Земля, творение Люцифера, должна была отдать им прекраснейшее место, чтобы они могли почувствовать красоту, которую истинный Творец создал в надзвездном мире. Рука еретика начертала на мраморной стене Солнце, Луну и звезды, чтобы не забыть Бога, который есть свет и любовь. И с потолка пещеры, теряющегося в вечной мгле, непрерывно и ритмично капает вода. До сих пор здесь остались церковные сиденья из сталагмитов для всех, кто пожелает проникнуть в этот волшебный мир.

Когда снаружи, в долине Арьежа, бушует гроза, вся гора гудит от потоков воды, которые с грохотом пробивают себе дорогу через пористый известняк. Когда бог бури и смерти Люцифер мечет огненные молнии в трепещущий мир, гора колеблется до самого основания.

Из храма еретиков каменная лестница ведет в другую часть пещеры Ломбриве, и примерно через час ходьбы дорога обрывается в глубокую пропасть. У ее края лежит огромный камень, на котором вырос сталагмит в форме палицы. Жители Орнольяка называют его Надгробием Геракла.

 

Золотое руно

Силий Италик, римский поэт и историк I в. до Р. Х., переложил великолепными гекзаметрами легенду, по которой камень в пещере Ломбриве с наплывом в виде палицы был назван «Надгробием Геракла».

Когда Геракл похитил с острова Эрифия стадо Гериона, он был радушно принят в доме Бебрика, царя бебриков. Он соблазнил его дочь Пирену и оставил ее. Боясь гнева отца и тоскуя по любимому, Пирена убежала из дому. Дикие звери набросились на беззащитную девушку. В отчаянии громко звала она Геракла на помощь. Он подоспел слишком поздно и нашел ее мертвой. От его плача содрогнулись горы, и по всем утесам и пещерам пронеслось имя Пирены, которое он громко выкрикивал, рыдая. Оплакав, он похоронил ее.

Имя Пирены никогда не будет забыто, потому что на все века ее имя присвоено Пиренеям.

Три величественных сталагмита, возвышающиеся над таинственным озером в центре пещеры Ломбриве, названы Трон царя бебриков, Гробница Бебрика и Гробница Пирены. На Гробницу Пирены непрестанно струится вода, как будто гора оплакивает несчастную царскую дочь. А рядом со стен и потолка пещеры свисают окаменевшие одежды, которые она больше всего любила носить при жизни.

Такова легенда о Геракле, Бебрике и Пирене.

Латинские авторы (в их числе Плиний) сообщают, что первыми жителями Испании были персы и иберы и что испанские иберы пришли с Кавказа. Греческий историк Дион Кассий пишет, что бебрики населяли Восточные Пиренеи, а грамматик Стефан Византийский описывает два племени бебриков, одно из которых жило на Черном море, а другое — в Пиренеях, недалеко от «бебрийского моря». Византийский же писатель Зонара назвал это место Львиный залив.

Даусквеиус, комментатор Силия, утверждает, что слово «бебрик» употреблялось только как прилагательное, а царя бебриков звали Амик, который вызывая на кулачный бой всех чужестранцев и убивал их, пока сам не был убит аргонавтом Полидевком. Такие же сведения мы находим у римского историка Феста Авиена{4} .

Сопоставим эти сведения и дополним их. В третьем тысячелетии иберы, двигаясь с Кавказа на запад вместе с финикийцами, персами, индийцами, гетулами (ныне — североафриканские берберы), армянами и халдеями, поселились на «иберском» полуострове. С ними пришли и бебрики, которые жили у горы Монткальм и пика Святого Варфоломея, в той части Пиренеев, которая во времена римского владычества входила в Цизальпинскую Галлию. Благодаря греческому географу Страбону мы знаем, что на земле испанских иберов находились месторождения золота. Добыча золота привлекала финикийцев (около 1200 г. до Р.Х.) и фокейцев (около 1200 г. до Р.Х.). В начале третьего тысячелетия до Р.Х. во время передвижения семитских народов финикийцы поселились в Сирии. Вели они из Тира, их крупнейшего города, морскую торговлю с жителями испанского и французского побережья или их соединила с Иберией сухопутная дорога, нам неизвестно. Но есть свидетельства, что из Малой Азии они осуществляли морскую торговлю со всеми регионами Средиземноморья, а из Пиренеев вывозили на кораблях много ценных металлов.

Из «Истории» Геродота мы знаем, что в Тире был храм Мелькарта (царя), что Мелькарт, финикийский Геракл, был покровителем морских путешествий и колоний на Западе, на краю света. Ветхий Завет называет бога, почитаемого в Тире, Ваал (господин).

Первоначально Ваал был божеством, которого в каждой местности называли по-своему, отличая от Ваалов других областей: Ваал-Лебанон, Ваал-Шермон и т. д. Со временем Ваал-Мелькарт стал верховным божеством финикийцев и ханаанеян, всемогущим богом, олицетворением мужского, активного, производящего начала, воплощенного в солнечном свете. Второй его сущностью (по мифам, его супругой) была Астарта, женское, пассивное, рождающее начало, воплощенное в Луне.

Мелькарт в древнейшее время был местным божеством жителей Тира, финикийским Гераклом.

В надписи, найденной на Мальте, Геракл назван «вождем предков»{5} . Поэтому мы можем предположить, что Мелькарт был одним из финикийских вождей. Привел ли этот Геракл-Мелькарт свой народ с Кавказа в Тир или дальше из Тира на запад, установить невозможно, да и не так уж существенно. Важнее другое: в любом случае иберы знали Геракла-Мелькарта, который либо привел сюда их предков, либо культ которого они позаимствовали в Тире.

Пещера Ломбриве, где находится легендарное надгробие, была посвящена Илхомберу, иберскому Гераклу{6} . Это иберское, точнее бебрийское, божество, которое также называли Бел (=Ваал, Баал), под влиянием греческих колонистов превратилось в Абеллиона (=Аполлон).

Фокея — греческая колония на Ионийском побережье Малой Азии. Ее жители вместе с греками из Фокиды и Аргоса предпринимали путешествия в Иберию. Около 600 г. до Р. Х. им удалось поколебать господство финикийцев и забрать в свои руки добычу металлов в Пиренеях. Когда в 546 г. Фокея была захвачена персидским царем Гарпагом, ее жители оставили свой город и уплыли в западные колонии: Массилию (Марсель), Порт-Венерис (Порт-Вендрес в Руссильоне), Кербер (мыс Cerbere на испанской границе) и современное Монако, где стоит храм Геракла — Монойкос.

Миф о походе аргонавтов — архаический образец греческого мифа о путешествиях. Это не только древнейшее из дошедших до нас описание греческой колонизации и культа предков — уже у Гомера этот миф упоминается как всем известный, — но и свод интереснейших сведений о географических представлениях ахейской Греции. Из Аргоса пятнадцать вождей должны были переплыть море на пятидесятивесельном корабле «Арго», чтобы найти Золотое руно. Наиболее известны среди них Геракл, Орфей, Ясон, Кастор и Полидевк. После долгих странствий и приключений (в том числе бой с царем бебриков Амиком) они достигли Колхиды. Здесь с помощью Медеи, колдуньи и пророчицы, они похитили Золотое руно со священного дуба, на ветвях которого оно висело.

Античным авторам помимо малоазиатских были известны и пиренейские бебрики, которые они включали в миф о походе аргонавтов. Но что же значила цель этого похода, Золотое руно?

Перенесемся через столетия и представим себя в Средневековье — времени, когда древние цивилизации Средиземноморья погибли и под влиянием народов Севера пробуждалась духовная жизнь.

Когда бесчисленные алхимики смешивали в ретортах таинственные составы и читали мистические заклинания — что искали они?

Философский камень, или, как его называли по-другому, Золотое руно!

Что такое Грааль, который искал Парцифаль у Вольфрама фон Эшенбаха?

Небесный камень, lapsit exillis («Lapis ex coelis»), ключ к раю{7} !

Для кого-то все радости рая заключаются в обладании тем, что в этом мире считается прекрасным и драгоценным. Для других рай возможен только по ту сторону бытия.

Были алхимики, которые искали Философский камень, чтобы превращать обыкновенные металлы в золото. Другие же, мудрые и благородные, переносили загадочные формулы в область духа. Низшими металлами были для них человеческие пороки, которые они хотели облагородить. Вместо богатства они искали Бога.

У Нонноса в его саге об аргонавтах путешественники видят, как над «мировой горой с древом света» парит «чаша».

Аргонавты нашли Золотое руно. Обретя его, они, как полубоги, были взяты на небо. Обожествленный Геракл стал созвездием между Лирой и Короной. Кастор и Полидевк ожидают, что кормчий отвезет их в самую высь небес. А «Арго», корабль, который перевез бесценную святыню через море, был превращен в сверкающий Млечный Путь южного неба, где рядом с Крестом, Треугольником и Алтарем напоминает нам о светлой сущности Бога. Треугольник олицетворяет Божественное триединство, Крест — жертву во имя любви, а Алтарь — это стол, на котором в Святой Четверг стояла Чаша Возрождения.

Истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия (Ин. 3:3).

Алхимики искали золото, «Великого царя», — алхимики искали Бога. Астрологи пытались прочесть судьбу по звездам — и три астролога пошли за звездой Вифлеема к пещере, где Божественное Слово воплотилось в человеке. Языческому мудрецу было суждено открыть по звездам тайну Святого Грааля.

С утра до вечера вращается небесный свод, проходят свой круг Луна и звезды, встает Солнце, лик Гелиоса-Аполлона.

Аполлон был богом солнечного света, который весной освобождает землю от оков зимы, и также спасителем, очищающим умершего грешника и ведущим его к освобождению, ко входу в «поля блаженных». Это бог, искупающий вину, приносящий удачу и помощь. На ладье, запряженной лебедями, отправляется он в край гипербореев. Его лебеди, облака, поют, как струи дождя. Шелест дождя — это пение природы. Поэтому Аполлон — предводитель муз, его атрибут — лира, и ему же посвящен лавр, из ветвей которого поэты сплетали венки.

Когда лучи весеннего солнца согревают землю, к небу поднимается пар. Издревле оракулы в дыме и испарениях видели знамения, потому что по ним можно было предсказывать погоду. Так Аполлон стал богом пророческого дара. Поэзия и прорицание мыслились как единое целое.

Ему посвятил гимн Алкей из Митилены, современник Сафо.

«Когда Аполлон родился, Зевс дал ему золотой венец и лиру и послал его в Дельфы к Кастальскому ключу, чтобы он открывал эллинам его волю. Аполлон же направил своих лебедей в край гипербореев. И только когда дельфийцы запели в его честь пэан, юноши начали священный танец вокруг треножника и все со слезами призывали бога, он вернулся к ним»{9} .

Гипербореи были любимым народом Аполлона. Чистые сердцем и добродушные, они счастливо жили в лесах своей солнечной, плодородной земли, питались только плодами, не убивали даже зверей и не знали ни войн, ни тяжб. Устав от жизни, они искали успокоения в волнах неумолкающего моря. Аполлон был их верховным богом. Блистая, он плыл к ним в золотой чаше, «подобный звезде, сияние которой восходит до небес». Аполлон любил гипербореев с того времени, как морские волны принесли к их гостеприимному берегу ларец, куда его положила мать Семела. С тех пор он из года в год приезжал к ним. «Через волны несло его чудесное ложе, отлитое Гефестом из драгоценного золота. Спящий, плыл Аполлон над водной гладью…»

На Cista mistica, вазе, в которой хранились предметы культа Аполлона и которая была найдена через два столетия в Палестине в Сабинерских горах, изображена сцена боя аргонавтов с царем бебриков. Теперь нам понятны связи между аргонавтами, Аполлоном, Золотым руном, царем Амиком и его священной чашей.

 

Чаша Гвиона

Жители города Кротона, основанного ахейцами на юго-восточном побережье Италии, где жил и учил Пифагор, утверждали, что этот мудрец был сам Аполлон, пришедший из страны гипербореев, чтобы открыть людям новое учение. Он умер как мученик. Есть несколько свидетельств, что Пифагора считали сыном Аполлона и Пифии. Ее муж, ремесленник Мнесарх, был только «мнимым», земным отцом Пифагора.

Пифагор учил, что душа бессмертна; она заточена в теле и до божественного перевоплощения должна менять тела, вселяясь даже в животных. Цицерон утверждал, что точно знает, будто Пифагор перенял свое учение о бессмертии души и перевоплощениях от друидов, мудрецов Галлии.

Учение друидов было не столько религией, сколько философской доктриной, соединявшей в себе теологию, астрономию, естественные науки, медицину и право. То, что Цезарь называл «учением», было синтезом этих областей знания, проявляющим удивительное сходство как с философией пифагорейцев, так и с индийскими и вавилонскими теогониями.

Друиды учили, что земля и все, на ней рожденное, созданы богом смерти Диспатером. Душа же божественна по своей природе, а значит, бессмертна и должна странствовать из тела в тело, чтобы, очистившись от материи, могла перейти в иной мир, в царство духа. Их верховным богом был Белен, или Белис, как его называл греческий историк Геродиан. Белис — это Аполлон-Абеллион, бог света.

Диспатер — латинизированное имя Плутона, бога подземного мира, царящего над бледными тенями умерших и охраняющего сокровища в недрах земли.

Земные богатства друиды презирали. По их приказу золото Толозы, сокровищницы дельфийского храма, было брошено в одно из пиренейских озер.

Мы знаем, что путь «чистых» шел от Монсегюра к вершине Фавора и оттуда к пещерам у селенья Орнольяк. На пути к Фавору лежит среди отвесных скал глубокое озеро. Озером форелей, или Озером скверны, называют его крестьяне деревушки Монсегюр, чьи дома, словно пчелы, облепили окрестные скалы.

— Не бросайте в озеро камни, потому что в нем колыбель грома. Если бросите камень, поднимется гроза и молния поразит вас. В этом озере обитает дьявол. Поэтому там не могут жить рыбы…

— Почему же вы зовете его Озером форелей? — спрашивал я крестьян.

— Вернее было бы говорить Озеро друидов. Потому что друиды бросили туда золото, серебро и драгоценные камни. Это было время, когда Спаситель еще не пришел в наш мир. Повсюду люди умирали от неизвестной болезни. Кто утром был здоров и полон сил, вечером был мертв. Никогда раньше подобная болезнь не свирепствовала в этих местах. Тогда всезнающие друиды посоветовали отчаявшимся людям бросить в это озеро все золото и серебро в жертву подземному богу, властелину над смертью и болезнями. На телегах с каменными колесами привозили люди свои богатства к озеру и бросали в его неизмеримую глубину. Потом друиды поставили магический круг над скверной. Тогда умерли все рыбы, жившие в озере, тогда его зеленые воды стали черными. В тот же миг люди избавились от страшной болезни. А все это золото и серебро будет принадлежать тому, кто сможет пройти через волшебный круг. Но как только он прикоснется к сокровищам, умрет от той же болезни, которая губила людей, пока они не бросили золото в озеро.

Птолемей Александрийский сообщает, что бебрики в Пиренеях принадлежали к племенам тектосагов. Обратимся к истории.

Во время правления Тарквиния Древнего на рубеже VI–VII вв. до Р.Х. Кельтику (как Геродот, Аристотель и Гиппарх называли область Галлии, ограниченную Гаронной, Средиземным морем, Альпами и океаном) населяли кельтиберы, народ, в котором смешались исконные иберы и пришедшие на эти земли кельты. Одним из кельтиберийских племен были тектосаги. Их главными городами были Толоза (Тулуза) и Нарбонн на побережье. В 163 г. от основания Рима (590 г. до Р.Х.) часть тектосагов ушла к Герцинскому лесу. Чтобы проехать его в одном направлении, понадобилось бы 9 дней, а в другом — 60. Он простирался от подножия Альп к Судетам и Карпатам, к Шварцвальду и Оденвальду, к Шпессарту и Роне. Племена тектосагов поселились на равнинах Дуная. Долго они оставались варварскими.

Их собратья, оставшиеся в плодородной, солнечной Кельтике, из-за долгого общения с греческими колониями на побережье переняли их образ жизни и превратились в полугреков. Жители Массилии обучили их земледелию, градостроительству, виноделию и выращиванию маслин и приобщили к греческой культуре. Это влияние было настолько сильным, что греческий вплоть до III в. по Р.Х. оставался в этих областях государственным языком. Тектосаги переняли эллинские обычаи, и в честь Абеллиона зазвучали пэаны.

С кораблями на запад приходили рассказы о бессчетных дельфийских сокровищах. Оставаясь полуварварами, эти племена решили похитить золото Аполлона и пожертвовать своему Абеллиону.

В 279 г. до Р.Х. около двухсот тысяч пеших и конных воинов под предводительством вождя Бренна двинулись из Кельтики. Их нападение на Грецию вызвало панику. Варвары дошли до реки Спельхион, но греки удержали Фермопилы, вход на их родину.

Галлы попытались навести мосты через Спельхион, но вынуждены были отказаться от своего намерения. Ночью десять тысяч воинов, специально выбранных Бренном, переплыли реку на щитах. Сторожевые отряды греков были вынуждены отступить в Фермопилы.

Два великих нашествия видели Фермопилы, прославленные подвигами любви к родине. В 480 г. до Р.Х. триста спартанцев во главе с царем Леонидом отдали свои жизни, сражаясь против персов.

И сейчас, спустя столетие, подступали варвары. Вновь и вновь Бренн пытался прорвать защиту Фермопил, но ничто не могло поколебать греческую фалангу.

Тогда варвары нашли тропу, ведущую от Гераклеи, через гору к разрушенному городу Трахине. Героическое сопротивление греков отбросило галлов назад.

Но эта неудача не заставила Бренна пасть духом. Он приказал четырем тысячам пехотинцев и восьмистам всадникам завоевать Этолию, надеясь, что этолийцы, бывшие в лагере Фермопил, поспешат на защиту своей родины. Бренн не ошибся. Этолийцы, получив известие из своей земли, боящейся пожаров и грабежей, оставили лагерь.

Так Бренну удалось пройти через Фермопилы. Греки отступили в Ламейскую гавань и уплыли на афинских кораблях. Бренн сразу же повел свое войско к Парнасу.

Как пишут Павсаний и Юстин, когда галлы окружили Дельфы, поднялась страшная гроза, земля задрожала, с гор покатились огромные камни, погубившие многих из нападавших. На следующую ночь Парнас вновь задрожал, наступили холода, пошел снег и град. В войске Бренна многие умирали.

В Дельфах были спокойны. Оракул изрек, что Аполлон не допустит их гибели, и в непогоде люди видели подтверждение тому. Они решились на дерзкую вылазку.

Здесь сведения историков противоречат друг другу. Согласно одному сообщению, дельфийцам удалось разбить осаждающих и вынудить к отступлению. При этом галлам пришлось убивать своих воинов, которые из-за ран или усталости не могли выдержать обратный переход. Сам Бренн, страдающий от тяжелой раны, покончил с собой, не желая, чтобы для него делалось исключение.

По другим источникам, кельты захватили город и храм, разграбили сокровищницу и увезли на кораблях в Толозу. Там все они погибли от заразы. Друиды прочитали по полету птиц, что они могут очиститься, бросив награбленное золото и серебро в священное озеро.

Римский историк Юстин пишет, что это золото было украдено консулом Сципионом.

Это произошло в 684 г. от основания Рима, около 70 г. до Р.Х. Толоза, по-прежнему главный город тектосагов, стала крупным центром средиземноморской торговли и все сильнее возбуждала завистливую алчность римлян. Консулу Сципиону удалось приступом взять город, который он отдал своим войскам на разграбление. Тогда он мог похитить часть дельфийской сокровищницы. Много говорили о том, что Сципион не проник в святилище кельтиберов, которое вплоть до Средневековья располагалось в горах у пика Святого Варфоломея. У тектосагов был обычай посвящать все золото, добытое в горах, Абеллиону. В Толозе находится знаменитый храм Аполлона-Абеллиона. Вероятно, когда он был захвачен, в руки грабителей попало только это золото. И все же точно известно, что консул Сципион приказал вывезти в Массилию, союзницу Рима, 150 тысяч талантов (около ста миллионов марок). Но по пути на флот было совершено нападение, и золото в Массилию не прибыло. Сципион и его «сообщники» в Риме предстали перед судом. Все соучастники оказались разорены, а самого Сципиона до конца жизни преследовали бедствия. Несчастье бывшего консула вошло в Риме в поговорку. Когда говорили: «Habet aurum Tolosanum» (У него золото из Толозы), показывали на человека, у которого все валится из рук.

Иберы не были диким, нецивилизованным племенем. Родственные высокоразвитым персам и индийцам, они за тысячу лет оседлой жизни «окультурили» свою новую родину. Но и они, придя одними из первых на эти земли, нашли здесь следы древней культуры.

Настенные росписи незапамятных времен в пещерах Сабарте, прежде всего в пещере Нио, по оценкам историков, насчитывают около двадцати тысяч лет. Изображения идущего мамонта и охотников, преследующих бегущих зверей, созданы с достоверностью, присущей развитому уму и тонкому наблюдению за природой. Поэтому, когда речь идет о религиозном учении друидов и философии кельтов, не следует забывать, что они тесно переплетались с уже существовавшими религиозными представлениями исконных обитателей этих мест. Особенно это видно в теогонии кельтиберов, так как кельтский бог Белис, латинизированный Белен-Аполлон, есть Илхомбер-Абеллион иберов.

Можно предполагать, что кельтская теогония была дуалистичной, как и у кельтиберов. Под влиянием римлян она носила политеистический характер. В Пиренеях, в долинах, покрытых непроходимым лесом, на высоте, она могла веками сохраняться в первозданном виде. Как было сказано, кельтиберские друиды считали Плутона-Диспатера, греко-латинского Зевса Хтония (Подземного), богом смерти, богом грозы и огня, творцом этого мира. С грозовым молотом в руке, он восседает на троне в глубинах земли или на колеснице, запряженной баранами, проносится по воздуху, сея смерть и разрушения. Он подобен Вотану и Тору, но, несмотря на греко-латинское имя и близость к упомянутым северным божествам, представляет собой кельтиберский вариант Ахримана (Разрушителя) иранцев, индийцев и парфян.

По иранскому учению маздеизма, в вечности борются два начала — созидающее и разрушающее{10} .

Символ первого — Солнце, посвященное Ахурамазде (Ормазду), верховному богу, которое распространяет священное сияние истины и добра. Символ второго — это ночь, заключающая в себе зло, ложь и заблуждения, которая воплощается в Ахримане-Разрушителе.

Ахурамазда создал небо и землю, но из-за вмешательства Ахримана его творение получилось несовершенным. В человеке тоже происходит борьба добра и зла, правды и лжи. Он должен уничтожать все вредные растения и животных, в первую очередь змею, «божьего врага», и помогать полезным созданиям расти и развиваться.

Души умерших подходят к мосту Чинват. Праведные переходят его и входят в Гародеману, Дворец песен, где царит Ахурамазда. Грешники падают с моста и остаются на этой земле, в Друдйодемане, Дворце лжи, пока однажды не придет спаситель Саошьянт, чтобы указать смертным путь к Ахурамазде.

Борьба бога и его противника будет длиться 12 тысяч лет, но, когда в бой вступит Саошьянт, Ахриман будет побежден. Тогда настанет конец света. Ахриман падет перед Ормаздом на колени, чтобы воспеть вечный гимн высшему и справедливейшему богу.

Спаситель Саошьянт будет рожден девственницей, воскресит мертвых, отделит грешных от праведных и будет их судить по делам их. Пифагорейцы называли его судьей в царстве мертвых, Радамантом.

Страшный суд не осудит грешников навечно — они будут приняты милостивым и справедливым Ахурамаздой, как только признают в нем бога и вознесут к нему молитву. После конца света будут только свет, любовь и вечная музыка сфер.

Бесспорно прекрасная теогония маздеизма была искажена странными педантичными предписаниями. Вольтер сказал об Авесте, Священном Писании маздеизма, что нельзя прочитать и двух страниц этой галиматьи, приписываемой жуткому Заратустре, не чувствуя глубокой жалости к человеку. Но Вольтер вообще любил преувеличения.

Недавно на юге Франции в иберском захоронении первого тысячелетия до Р. Х. была найдена голова Будды{11} . Вероятно, она принадлежала иберскому или кельтиберскому Абеллиону, который всегда изображался со скрещенными ногами — в позе Будды. Кроме того, на всех дошедших до нас пиренейских статуях и алтарях Абеллиона мы находим свастику, религиозный символ буддизма. До сегодняшних дней на дверных косяках старых баскских домов начертаны такие кресты, чтобы защитить дом и его жильцов от зла.

И тот факт, что кельтиберо-иранский Диспатер-Ахриман в санскрите существует как Dyaus pitar, в греческом — Zeus pater и в латыни — как Jupiter, может прояснить, какие тесные связи были между арийским Средиземноморьем и восточной культурой Индии. Дуализм кельтиберов и жителей иранских высокогорий был изначально известен всем жреческим кастам древних арийцев как эзотерическое таинство.

Мы должны будем учитывать это обстоятельство, когда в заключение нашего исследования будем говорить о дуализме манихейства и его западного варианта, катаризма. Ведь катары — это друиды, обращенные манихейцами в христианство.

Собственно друиды занимались теологическими, философскими, правовыми и педагогическими проблемами. Глава жреческой касты в каждой области назывался Благой отец. Как и в Ирландии, в Пиренеях друиды могли долго сохранять свои позиции против наступающего христианства. В отдаленных областях, куда трудно было проникнуть, жители под влиянием жрецов твердо держались старых обычаев.

Ваты были астрологами, ясновидящими и врачами. Они обладали глубокими для того времени познаниями в астрономии, об их искусстве врачевания слагались легенды.

Барды были поэтами и певцами. Их называли также по-другому privairds (на провансальском наречии — trobére, «трувер», по-немецки — Erfinder, выдумщик). При священнодействиях и на пирах вождей они воспевали богов и героев, играя на особых арфах (chrotta). В учении друидов они находили богатый материал для своих легенд. Итак, друиды были не только хранителями тайного знания, о котором мы можем только догадываться, поскольку оно передавалось из уст в уста от учителя к ученику. Рядом с олигархией вождей и знати они образовывали свою замкнутую иерархию, включавшую в себя ватов и бардов{12} .

У слова «друид» есть три толкования. Согласно первому, оно означает «ясновидящий», tro-hid. По второму — «мудрец» или «маг». Третье, самое известное и, очевидно, верное, производит его от греческого слова drys или галльского drou, означающих «дуб».

От северных стран до Индии дуб считался священным деревом, связанным со многими мифами и природными культами. Особенно был почитаем дуб в Додоне на севере Греции: в шелесте его листвы и журчании священного ключа, бьющего у его корней, открывалась воля Зевса. Когда аргонавты отплыли за Золотым руном — оно также висело на дубе, — они укрепили на носу корабля кусок священного дерева из Додоны.

О дубах и растущей под ними мушмуле, которую друиды собирали по особому ритуалу, можно сказать еще многое, что сейчас мы вынуждены оставить в стороне.

 

О рождении барда Талиезина

Когда гном Гвион охранял священную чашу, в которой хранилась бесценная «вода воскресения», три капли, горячие, как огонь, упали ему на руку. Как только он поднес руку ко рту, ему открылись все тайны и будущее мира. Богиня, стерегущая воду, попыталась убить его, но гном волшебной силой воды превратился в зайца, в рыбу и в птицу. Тогда, чтобы преследовать его, богине пришлось принять облик собаки, выдры и ястреба. Наконец Гвион стал зерном пшеницы и спрятался в большом доме. Богиня, превратившись в черную курицу, всепроникающим взглядом нашла зернышко и проглотила его. Тут же она понесла и через девять месяцев родила барда Талиезина…{13}

 

Легенда о барде Цервориксе

В одном из лесов, посвященных Белену, бард Церворикс сидел на одинокой скале на берегу Саоны в окружении учеников. На лире из слоновой кости с золотыми струнами, которую ему подарили девять друидов острова Сена{14} , он пел им о чудесах Вселенной и вечной, гармоничной музыке сфер. Внезапно потемнел горизонт, потянулись черные тучи, ветер стал гнуть деревья, и ночные птицы слетели на голову певца.

Разразилась гроза, и волки завыли в лесах. И возгласил Церворикс:

— Человек — материя! Оболочка тела порабощает полет души, мешает истинному желанию уйти с земли в блаженный мир. Что есть жизнь? Ничто! Сыновья кельтов, живите в мире, думайте о вечном и всем скажите, что видели и знали барда Церворикса!

И, так сказав, разбил он свою лиру и бросился со своего места в волны.

С тех пор скала носит его имя.

На следующий день друиды и их женщины сложили костер, положили на него тело барда и покрыли его цветами и дорогими тканями. В полночь, когда семь звезд Большой Медведицы отразились в семи углублениях, заполненных водой, на алтарях друидов, к костру поднесли огонь. Два друида, жрица, девственница и бард обошли его. Один из жрецов бросил в бушующее пламя янтарную чашу, другой — лиру из слоновой кости, жрица — покрывало, девушка — прядь светлых волос, а бард — свое бело-фиолетовое одеяние.

Пепел был собран и помещен в стеклянную урну. Друиды сделали на ней надпись:

«Смертный! Не забывай, откуда ты пришел и куда идешь. Смотри на этот прах: он был тобой, ты будешь им».

Раз в год приезжает Аполлон в край гипербореев. Раз в год он приходит «к людям, которые любят его», как сказал Гёльдерлин.

В чаше, влекомой лебедями, которую Гефест отлил из драгоценного золота, он плывет над морем, задремав под Мировым древом, которое покрывает своими ветвями весь мир, в кроне которого, как золотые плоды, сверкают Солнце, Луна и звезды. Недалеко от гипербореев находится сад Гесперид, Земля Блаженных. Оттуда бог в священной чаще, символе вечного возрождения, опять плывет на восток, навстречу утренней заре.

Говорят, Пифагор был воплотившимся Аполлоном, пришедшим из земли гипербореев, чтобы принести людям новую истину. Мы увидели, что античные авторы считали пифагорейцев греческими друидами. А кельтиберские друиды — не были ли они гипербореями?

На этот вопрос мы можем ответить утвердительно. Сад Гесперид надо искать в земле гипербореев: древние звали иберский полуостров Гесперией. Верховным богом и друидов, и гипербореев был Аполлон. Оба племени жили в долинах своей приветливой солнечной земли. Гипербореи питались только плодами и не убивали зверей. Друиды считали, что в зверей вселяются людские души, и поэтому не ели мяса. Мы знаем также, что они были свободны от воинской службы и никогда не участвовали в войнах. Гипербореи добровольно искали освобождения от земной жизни в волнах. Мы слышали, как умер бард Церворикс…{15}

 

Катары и их учение

Иисус из Назарета не хотел создавать новую религию, но только исполнить надежду израильтян на приход Мессии. Сам Иисус ожидал и желал одного: вмешательства Бога в судьбы мира и возведения Нового Иерусалима на руинах старого.

«Сих двенадцать послал Иисус и заповедал им, говоря: на путь к язычникам не ходите и в город Самарянский не входите; а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева…» (Мф. 10:5–6) «Я послал только к погибшим овцам дома Израилева» (Мф. 15:24).

Иисус ни в коем случае не был основателем христианства и вряд ли имел какое-либо отношение к мессианским ожиданиям иудеев, мучеником которых стал. После смерти Иисуса и положения во гроб христианская Церковь пробудилась к жизни. До смерти на кресте Иисус и апостолы опирались на иудейское ожидание Мессии, а осуждение и казнь его были только ошибкой иудеев. Христианская Церковь заступилась за Христа и стала мировой религий, утверждая, что Христос — Спаситель рода человеческого. Такое понимание было чуждо Галилее, когда Иисус проходил с проповедями Палестину. Христианство нашло средство приобщить к вечному благу всех своих последователей. Как первоначально требует Евангелие, необходимо отказаться от себя и принять позорную казнь на кресте, чтобы уподобиться Учителю. И так как Иисус говорил, что между его смертью и вторым пришествием пройдет совсем немного времени, его ученики, воодушевленные грядущим Царствием Небесным, которое вскоре сойдет на землю, и воскресением Иисуса, стали проповедовать о Божьем правосудии и вскоре приобрели новых приверженцев. Каждый истово верующий легко находил отклик у впечатлительного народа. И все же учение Иисуса было иудейской ересью, последователи которой каждый день, восторженные, ходили в церковь, но дома ели хлеб.

Павел первым увидел в Галилейском пророке, возвестившем приход Царствия Божия и хотевшем стать царем праведного Израиля, Царя Небесного, который будет справедливо карать и награждать язычников и иудеев по их заслугам.

«Все вы дети Бога через веру в Иисуса Христа. Здесь нет иудеев или греков. Неужели Бог есть Бог иудеев только, а не и язычников?»

Такая точка зрения означает отрицание иудаизма и не созвучна с Евангелием. Иудейское ожидание земного Мессии отошло на задний план. Иудейский Христос мертв. Те, кто хранил веру в Христа, царство которого не от мира сего, сами принадлежали к миру иному. Павел резко разводит два мира, материю и дух, и разделяет также первого человека Адама и того человека, который был Господином небес. Сначала оба существовали воедино. Через Адама в мир пришел грех, а с грехом — смерть. Иудейский закон ничего не мог изменить. Только смертью другого человека, Спасителя, людям было даровано благо и освобождение.

Если Лука в «Деяниях апостолов» пишет: «В первый день недели, когда мы собрались преломить хлеба…» (Деян. 2:46.), то день недели, посвященный Богу, уже не суббота, а следующий день. По аналогии с восточными солярными культами «день Солнца» стал «днем Господа». Иудейский Мессия стал солнечным божеством. В языческий «день Солнца» (воскресение) гробницу Господню нашли пустой{17} . Как бог Солнца, Иисус Христос должен был воскреснуть с восходом: «И весьма рано, в первый день недели, приходят они ко гробу, при восходе солнца» (Мк. 16:2).

Кому подобно в своем проявлении божество, чье имя не известно никому, кроме него самого, которое проезжает на белом коне, чьи глаза — как пламя, в чьих устах дрожит острый меч, кто носит венец на голове и багряное одеяние? Существует изображение Митры, похожее на видение Иоанна даже в деталях. На одежде бога стоит его имя, а на бедре начертано: «Царь царей и Владыка владык».

Христос, бог Солнца, который сошел в мир, чтобы быть распятым людьми во имя людей, пришел, по Павлу, и к иудеям, и к язычникам, и к индоевропейцам, и к семитам.

«Первые религиозные представления индоевропейской расы были, по сути своей, представлениями о природе. Это было продуманное, духовное служение, любовное восприятие, поэзия, полная нежности, полная чувства бесконечности, — словом, истоком всего, что германский и кельтский дух, Шекспир и Гете, позже так ясно выразили. Это не была мораль, основанная на страхе и непонимании, но тоска, нежность, фантазия и ко всему этому — величайшая серьезность, краеугольный камень нравственности и религии. Вера человечества не могла вырваться из древних культов, ибо с великим трудом освобождались они от своего политеизма и их символизм оставался темным и двусмысленным. Честь создать религию человечества выпала семитской расе» (Renan E. Op. cit., S. 55, 85, 110).

Но выпала ли этой религии, созданной семитской расой и превращенной Римом в догмат, честь «претерпеть гонения во имя справедливости»?

Мы хотели бы скрыть первые четыре века христианского летоисчисления, когда мучениками становились по большей части от рук христианских, а не языческих. Уже раннехристианские преследования еретиков по своей жестокости и бесчеловечности немногим уступали христианским гонениям языческих времен. А они ведь проводились во имя Того, Кто сказал, что в доме Отца Его есть место всем, что нельзя убивать и нужно возлюбить ближнего как самого себя!

К 400 г. население провансальских равнин было обращено в христианство. Повсюду на развалинах языческих храмов из их же камней и колонн возводились монастыри и соборы, к которых хоронили мучеников за новую веру и предлагали язычникам, привыкшим к богам и полубогам, новых святых. Только в Пиренеях друиды, с которыми жестокие преследования ничего не могли поделать, приносили жертвы светлому богу Абеллиону. Но жестокостью создан мир и люди в нем. Христианство, как писали иудейско-римские христологи, не могло быть принято этими спиритуалистами. Церковь, предпочитавшая уничтожать язычество, а не обращать в свою веру, по мере роста своего могущества, становясь все роскошнее и надменнее, отвергала этих аскетов. Христос из рода царя Давида, убийцы и прелюбодея, был чужд друидам. Христос, распятый на кресте, не мог быть для них богом света. Божество не может умирать, говорили они, и не желали, чтобы во имя Его убивали иноверцев. От преследований и проклятий друиды ночью скрывались на недоступных горных вершинах и в глубоком мраке пещер, чтобы, по святому обычаю предков, воздавать там хвалу Всесоздателю.

Голос из народа:

И. В. Гете. Фауст, II. «Первая Вальпургиева ночь».

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Друиды:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

А потом в Пиренеи пришли христиане. Христиане, преследуемые своими братьями, объявленные еретиками на соборе в Сарагосе (381 г.) и Бордо (384 г.). Их учитель Присциллиан с шестью ближайшими сподвижниками в 385 г. по приговору Папы Римского и епископа Ифация был подвергнут пыткам и казнен. Присциллиане, как назвали эту гностико-манихейскую секту, были дружелюбно приняты друидами и поселились в лесу Серралунга у подножия пика Святого Варфоломея, между Ольме и Сабарте. Им удалось обратить друидов в христианство{18} .

Из друидов и ватов вышли катары. Из бардов — трубадуры…

Чтобы уверенно говорить о философской и религиозной системе романских катаров, мы должны были бы обратиться к их очень богатой литературе. Но вся она была уничтожена инквизицией как «грязный источник дьявольской ереси». Ни одной книги катаров не дошло до нас. Остались только протоколы инквизиции, которые можно дополнить с помощью близких учений: гностицизма, манихейства, присциллианства.

Романские катары учили: Бог есть Дух. Изначально Он — абсолютная любовь, заключенная в себе, неизменная, вечная и праведная. Ничего дурного и ничего преходящего не может быть в Нем или исходить от Него. А потому Его творения могут быть только совершенными, неизменными, вечными, праведными и благими, подобно источнику, из которого они возникли.

Но посмотрите на этот мир — как очевидны его несовершенство, изменчивость, тленность. Материя, из которой он создан, является первопричиной бесчисленного зла и страданий. Материя несет в себе смерть, которая не может ничего создавать.

Из противоречия между несовершенной материей и совершенным Богом, между миром, полным скорбей, и Богом, который есть сама любовь, между жизнью, которая рождается, чтобы умереть, и Богом, который есть жизнь вечная, они делали вывод, что совершенное и то, что таким не является, несовместимы друг с другом. Несовершенное не может исходить от Совершенного. Однако философы выдвигали тезис об аналогии причины и следствия. Если причина неизменна, результат должен быть таким же. Поэтому земной мир и земные создания не могли быть сотворены непротиворечивой сущностью.

Если Бог творит, то почему не может сделать творения такими же совершенными, как Он сам? Если Он хотел создать их совершенными, но не смог, то, значит, Он не всемогущ и сам не совершенен. Если мог, но не пожелал, это не совместимо с абсолютной любовью. Итак, Бог не создавал этот мир!

В этом мире происходит многое, что вряд ли имеет отношение к божественному провидению и божественной воле, ибо, как поверить, что Бог допустил такое безобразие и путаницу? И как поверить, что все созданное для убийства и мучения людей, происходит от Творца, полного любви к людям? Как считать делом рук Божьих наводнения, губящие и крестьян, и посевы, пламя, уничтожающее жилища бедняков и служащее врагам нашим, чтобы губить нас, тех, кто ищет и желает одной только истины? — спрашивали альбигойцы. И как мог совершенный Бог дать человеку тело, которое существует лишь затем, чтобы умереть, претерпев всевозможные страдания?

Катары видели в осязаемом мире слишком много осмысленного, чтобы отказать ему в разумной первопричине. Исходя из аналогии между причиной и результатом, они заключили, что дурной результат происходит от дурной причины и что мир, который не мог быть создан Богом, должен быть сотворен злом. Эта дуалистическая система, которую мы видели в маздаизме, учении друидов и пифагорейцев, основывается на фундаментальном противоречии между добром и злом.

Согласно церковному учению, зло, хотя и существует как антитеза добра, не считается самостоятельным началом, так как является, по сути, всего лишь отрицанием или искажением добра. Катары говорили, что могут опровергнуть этот взгляд, исходя из самого Нового Завета.

Когда искуситель говорил Христу: «Все это дам Тебе, если падши поклонишься мне» (Мф. 4:9), как мог бы он предлагать мир, если б он ему не принадлежал? И как мир мог бы ему принадлежать, если б он не был его Творцом? Если Иисус говорит о растениях, которые не сажал Отец Небесный, то это значит, что они посажены кем-то другим. Если евангелист Иоанн говорит о чадах Божиих, «которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились» (Ин. 1:12, 13; см. также: Ин. 3:6), то кому же принадлежат люди, созданные из плоти и крови? Чьи они сыновья, если не иного творца, не дьявола, который, по словам самого «Христа», «Отец ваш»?

«Ваш отец диавол… он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины… ибо он лжец и отец лжи» (Ин. 8:44). «Кто от Бога, тот слушает слова Божии; вы потому не слушаете, что вы не от Бога» (Ин. 8:47).

В Евангелии достаточно мест, где речь идет о дьяволе, о борьбе плоти и духа, об изначальном человеке, которого надо освободить, о мире, погрязшем в грехе и мраке. С их помощью легко доказать противопоставление Бога, чье царство не от мира сего, и князя мира сего.

Царство Божие — невидимый благой и совершенный мир света и эонов, Вечный Град.

Бог — Творец всего сущего. Творение означает создание того, чего ранее не было. Он создал и материю, которой до этого не было. Он создал ее из ничего, но только как принцип, как начало. Это начало — Люцифер, сам творение Божье, придавший материи форму.

Альбигойцы считали, что все видимое, материальное и преходящее создано Люцифером, которого они также звали Люцибелом. Он не только все создает, но и всем управляет и пытается подчинить себе{19} .

Но, согласно Ветхому Завету, небо, землю и все сущее создал Иегова. Это так, говорили катары, он «создал» и людей, мужчину и женщину.

В Новом Завете сказано: «Нет мужеского пола, ни женского, ибо все вы одно во Иисусе Христе» (Гал. 3:28); «И чтобы посредством Его примирить с Собою все, умиротворив через Него, Кровию креста Его, и земное и небесное» (Кол. 1:20). Иегова же сказал: «И вражду положу между тобою и между женою» (Быт. 3:15). Как это согласовать? Иегова проклинает, Бог благословляет. Все «сыны Божии» в Ветхом Завете впадают в грех (Быт. 6:2), а в Евангелии сказано: «Всякий рожденный от Бога, не делает греха» (1 Ин. 3:9). Это ли не противоречие?

Катары особенно отмечали в Ветхом Завете те места, где говорится о гневе и мстительности Иеговы. Они были убеждены, что Иегова, который наслал всемирный потоп, разрушил Содом и Гоморру и любил повторять, что уничтожил врагов своих и что за грехи отцов покарает детей до третьего и четвертого колена, — этот Иегова не Бог, не вечная абсолютная любовь.

Иегова запретил Адаму вкушать от Древа познания. Он либо знал, что человек отведает Его плод, либо не знал. Если знал, то, значит, вводил человека в искушение, чтобы заставить совершить грех и вернее погубить.

Альбигойские еретики особенно любили ссылаться на седьмую главу Послания к римлянам, где Павел называет иудейские законы «законами смерти и греха». Лот совершил кровосмешение со своими дочерьми, Авраам лгал и развратничал с рабыней, Давид был убийца и прелюбодей — да и прочие персонажи Ветхого Завета не лучше, говорили катары. Закон, открытый иудеям через Моисея, был сатанинским внушением, а та малая толика добра (к примеру, седьмая заповедь), которая туда подмешана, — всего лишь коварная приманка, чтобы тем вернее сбить с пути истинного добродетельных людей.

Бог, который явился смертному Моисею в неопалимой купине, не может быть Богом. Бог есть Дух и не проявляется в теле для плотского человека. Иегова — не Бог. Он Люцифер, Антихрист.

В такую мифологическую форму облекали катары свои представления о падении Люцифера, творении мира и возникновении человека{20} .

Семь небес, каждое следующее чище и светлее предыдущего, образуют царство Бога и Святого Духа. На каждом небе — свой высший ангел, чей хвалебный гимн непрестанно возносится к Божьему престолу на седьмом небе. Под небесами — четыре стихии, неподвижные и бесформенные, хотя и отделенные друг от друга. Под самым небом — воздух с облаками, внизу — океан, катящий свои бесконечные волны, еще глубже — земля и в глубинах ее — огонь. Воздух, вода, земля и огонь — четыре стихии, у каждой из которых — свой ангел.

Во главе небесного воинства стоял Люцифер, ибо Господь вручил ему стражу небес. Гордо облетал он все пределы бесконечного неба, от глубочайших пропастей до трона незримой вечности. Но власть, врученная ему, рождала бунтарские мысли: он хотел сравниться со своим Творцом и Повелителем. Когда же он привлек к себе ангелов четырех стихий и треть небесного воинства, то был изгнан с неба. Тогда померкло его сияние, прежде нежное и чистое, сменившись красноватым блеском, подобным блеску раскаленного железа. Ангелы, прельщенные Люцифером, были лишены венцов и одеяний и изгнаны с неба. Люцифер бежал с ними на край небосвода. Терзаемый уколами совести, он обратился к Богу: «Даруй мне прощение. Я все верну Тебе».

И Бог, жалеющий своего любимого сына, позволил ему в течение семи дней — а это семь столетий — создать все, чем он будет владеть на благо. Люцифер покинул свое убежище на небосводе и приказал ангелам, последовавшим за ним, создать Землю. Потом он взял свою корону, расколовшуюся при бегстве с небес, и из одной половины сделал Солнце, а из другой — Луну. Драгоценные камни он превратил в звезды{21} . Из грязи он создал земные творения — растения и животных.

Ангелы третьего и второго неба желали разделить могущество Люцифера и просили Бога отпустить их на землю, обещая вскоре вернуться. Бог прочел их мысли и не возражал против такого решения. Желая наказать отступников за ложь, он дал им совет не засыпать в дороге, иначе они позабудут путь на небо: если заснут, то только через тысячу лет призовет Он их назад. Ангелы улетели. Люцифер погрузил их в глубокий сон и заключил в тела, вылепленные из глины. Когда ангелы проснулись, они были людьми — Адамом и Евой.

Чтобы заставить их забыть небо, Люцифер создал земной рай и решил обмануть их новой хитростью. Он хотел ввести их в грех, чтобы навсегда сделать своими рабами. Проводя их по обманному раю, он — дабы разжечь их любопытство — запретил им есть плоды с Древа познания. Потом превратился в змея и стал искушать Еву, которая в свою очередь вовлекла в грех Адама.

Люцифер хорошо знал, что и Бог запретил бы людям вкушать роковые плоды, не желая увеличивать силу Люцифера. Но представил дело так, что запрещает касаться плода по своей воле. Сделал же это Люцифер только для того, чтобы восторжествовать наверняка.

Яблоко с Древа познания было для катаров символом первородного греха — полового различия мужчины и женщины. Адам и Ева совершили, помимо плотского греха, грех непослушания. Но грех плоти все же был тягчайшим, так как был совершен свободной волей и означал сознательный отказ души от Бога.

Для увеличения рода человеческого Люциферу нужны были новые души. В тела людей, рожденных от Адама и Евы, он заключил таким же образом ангелов, сброшенных вместе с ним с небес.

А потом с братоубийством Каина в мир пришла смерть!

Прошло время, и Бог ощутил сострадание к падшим ангелам, изгнанным с небес и превращенным в людей. Он решил дать им откровение и велел самому совершенному из своих творений, высшему ангелу Христу, сойти на землю и принять облик человека. Христос пришел в мир, чтобы показать падшим ангелам путь, которым они могут вернуться на небо, в вечное царство света{22} .

«Я свет пришел в мир, чтобы всякий верующий в Меня не оставался во тьме» (Ин. 12:46). «Доколе свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света» (Ин. 12:36).

Иисус не был человеком, не был творением Люцифера, но был только подобным человеку. Казалось, что Он ест, пьет, учит, страдает и умирает. Он являл людям как будто тень истинного тела. Поэтому Он мог ходить по воде и преобразиться на Фаворе, где Он открыл ученикам подлинную природу своего «тела». После падения Люцифера Иисус Христос стал высшим ангелом и поэтому назывался «сыном Божиим». Когда Иисус говорил: «Вы от нижних, Я от вышних; вы от мира сего, Я не от сего мира» (Ин. 8:23), катары понимали это место Нового Завета в смысле не духовной природы Спасителя, но телесной. Своим тонким телом эон Христа вошел в тело Марии через ее слух, как Слово Божье. Так чисто, как он вошел в нее, не смешавшись ни с чем телесным, так же он ее и оставил. Поэтому Он никогда не звал ее Матерью, поэтому сказал ей: «Что Мне и тебе, Жено?» (Ин. 2:4)

Катары не признавали реальность чудес Иисуса. Как он мог исцелять от телесных страданий, если считал тело препятствием к освобождению души? Если он исцелял слепых, то исцелял людей, ослепших от греха, помогая им узреть истину. Хлеб, который он раздал пяти тысячам, — это проповедь подлинной жизни, духовная пища. Буря, которую он смирил, — буря страданий, поднятая Люцифером. Здесь исполняется слово Христа, что «буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3:6).

Если тело Христа нематериально, то не было и распято, одна лишь видимость, и только поэтому стало возможно вознесение, Вознесение в теле из плоти и крови казалось катарам абсурдным. Человеческое тело не может взойти на небо, эон не может умереть.

«Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам» (Ин. 13:15).

В еретических романсах история страданий Христа представлялась всего лишь грандиозным мифом об обожествленной «жертве любви».

Романский катаризм стремился совместить философию, религию, метафизику и культ. Его философия вытекала из рассмотрения связей Бога и мира, добра и зла. Но философскую систему трубадуры-катары превращали в настоящую мифологию.

В дуалистической системе альбигойцев противоречие между добром и злом не вечно. Будет конец света, когда Бог окончательно победит Люцифера, дух — материю. Тогда Люцибел, раскаявшись, как блудный сын, вернется к своему Творцу и Господину. Человеческие души опять станут ангелами. И все будет так, как было до падения ангелов. Поскольку Царство Божие вечно, то и блаженство будет вечным. Не будет вечного осуждения, не совместимого с абсолютной любовью, ибо все души вернутся к Богу{23} .

Мы видим, что дуализм катаров имеет общие черты с метафизикой и религиозными мистериями пифагорейцев, орфиками и маздеизмом. И все же романские еретики подчеркивали, что они христиане. И это было так, ведь они следовали важнейшей заповеди Христа: «Сие заповедую вам, да любите друг друга» (Ин. 15:17). «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13:35).

Пропасть между катаризмом и христианским учением Рима, Виттенберга и Женевы была велика, так как, не будучи явно языческим, он не был монотеистичен. Из Священного Писания катары исключали, как мы видели, Ветхий Завет, а Иисус Христос был не иудейским Иисусом из Назарета и Вифлеема, а героем мифов, овеянным блеском божественной славы…

Моральное учение катаров, как бы чисто и строго оно ни было, не совпадало с христианским. Последнее никогда не стремилось к умерщвлению плоти, презрению к земным творениям и освобождению от мирских оков. Катары — силой фантазии и силой воли — хотели достичь на земле абсолютного совершенства и, боясь впасть в материализм Римской Церкви, переносили в сферу духа все: религию, культ, жизнь.

Удивительно, с какой силой распространялось это учение, одновременно самое терпимое и нетерпимое из христианских доктрин. Главная причина — в чистой и святой жизни самих катаров, которая слишком явно отличалась от образа жизни католических священнослужителей.

То, что катаризм особенно широко распространился на юге Франции, объясняется тем, что здесь он развивался на родной почве и романцам мифы и аллегории катаров были ближе, чем проповеди невежественных и часто не слишком добродетельных священников{24} .

Не будем забывать, что дуализм катаров резко контрастировал со страхом перед дьяволом средневековой Церкви. Хорошо известно, как удручающе представления о чертях влияли на душевный покой человека Средневековья. В Римской Церкви Антихрист — враг Господа, ему принадлежит ад, огромное воинство и дьявольская власть над душами. По сравнению с католическим страхом дьявола, который отметил целое тысячелетие печатью уныния, в представлениях катаров о Люцибеле было что-то умиротворяющее. Люцифер — всего лишь непокорный, зловредный, изолгавшийся ангел, олицетворение мира, каким он был и есть. Если человечество отыщет путь возвращения к Духу, власть князя мира сего, по еретическим верованиям, будет сломлена. Тогда ему не останется ничего другого, как смиренно и покаянно вернуться на небеса.

Учение катаров обросло мифологической мишурой. Что же остается? Остается знаменитая Кантова тетрада…

Первое: сосуществование в человеке доброго и злого.

Второе: борьба доброго и злого за власть над человеком.

Третье: победа доброго над злым, начало Царства Божия.

Четвертое: разделение истины и лжи под влиянием доброго начала.

Итак, мы видим, что романская поэзия и философия были единым целым.

Романская Церковь Любви состояла из «совершенных» (perfecti) и «верующих» (credentes, или imperfecti){25} . К «верующим» не относились строгие правила, по которым жили «совершенные». Они могли распоряжаться собой, как желали, — жениться, торговать, воевать, писать любовные песни, словом, жить, как жили тогда все люди. Имя Catharus (чистый) давалось лишь тем, кто после долгого испытательного срока особым священнодействием, «утешением» (consolamentum), о котором мы поговорим позже, был посвящен в эзотерические тайны Церкви Любви.

Подобно друидам, катары жили в лесах и пещерах, проводя почти все время в богослужениях. Стол, покрытый белой тканью, служил алтарем. На нем лежал Новый Завет на провансальском наречии, открытый на первой главе Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».

Служба отличалась такой же простотой. Она начиналась чтением мест из Нового Завета. Потом следовало «благословение». Присутствующие на службе «верующие» складывали руки, опускались на колени, трижды кланялись и говорили «совершенным»:

— Благословите нас.

В третий раз они прибавляли:

— Молите Бога за нас, грешных, чтобы сделал нас добрыми христианами и привел к благой кончине.

«Совершенные» каждый раз протягивали руки для благословения и отвечали:

— Diaus vos benesiga (Да благословит вас Бог! Да сделает вас добрыми христианами и приведет вас к благой кончине).

В Германии, где было много катаров, «верующие» просили благословения рифмованной прозой:

— Да не умру я никогда, да заслужу от вас, чтобы кончина моя была благой.

«Совершенные» отвечали:

— Да будешь ты добрым человеком.

После благословения все читали вслух «Отче наш» — единственную молитву, признаваемую в Церкви Любви. Вместо «Хлеб наш насущный даждь нам днесь» они говорили: «Хлеб наш духовный…», потому что просьбу о хлебе считали недопустимой. Хотя их просьба о хлебе духовном была созвучна латинской Библии (Vulgata), где в Евангелии (Мф. 6:2) говорится: «Panem nostrum supersubstantialem (сверхсущный) da nobis hodie», Рим обвинял их в искажении этого места.

Перед каждой трапезой, где присутствовал «совершенный», происходило торжественное преломление хлеба{26} . Перед тем как сесть за стол, читали «Отче наш» и получали благословение катара. Потом старший из них, если их было несколько, брал хлеб, благословлял и разламывал со словами:

— Милость Господа нашего да пребудет с вами.

Цель таких трапез Любви, установленных в раннехристианской церкви, — не наслаждение творимой милостью, а установление духовных связей между «совершенными» и «верующими». Во время преследований, когда катары были вынуждены скрываться и не могли приходить к «верующим», они через гонцов рассылали священный хлеб по городам и деревням.

Катаризм осуждал римско-католическую евхаристию. Они не верили, что реальный хлеб при освящении сверхъестественным образом претворяется в тело Христа, которое было эфирным и только кажущимся. Церковь осуждала и проклинала эти еретические взгляды, хотя сама учение о пресуществлении не возводила в догмат. В то время учителя Церкви сами еще не имели четких представлений об этом таинстве. Катары признавали слова Господа: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную» (Ин. 6:54), но прибавляли: «Дух животворит, плоть бесполезна, и в Его словах подразумеваются дух и жизнь». Хлеб небесный, хлеб вечной жизни — не хлеб катаров, но хлеб Бога. Тело Христово — не на алтаре и не в руках священников, Его тело — Община всех, кто стремится к высшей любви, к Церкви Любви.

В 14 и 15 главах Евангелия от Иоанна Иисус обещает ученикам, что будет просить Отца своего послать им другого заступника (по-гречески: parakletos, по-провансальски: conort — «утешитель», переведенный так же и Лютером), Духа Святого, которого мир не может воспринять, так как не будет его видеть и осязать{27} .

Помимо Рождества (Nadal), Пасхи (Pascos) и Троицы (Pentecosta), главным праздником катаров была Манисола, праздник Параклета индийского Мани, Идеи платоников, римского mens.

Одним из символов Духа, то есть Бога, который катары заимствовали из буддизма, был Мани — сияющий драгоценный камень, освящающий мир и заставляющий забыть все земные желания. Мани — эмблема буддийского откровения, рассеивающего мрак заблуждений. В Непале и Тибете Мани считался символом любви к ближнему (Dhyanibodhisattva Avalokitecvara или Padmapani).

В начале был Бог, Вечный, Неизменный, имеющий тысячу имен — тот, кто есть Бог!

В начале у Бога было Слово. Логос. Отец его — Бог, Мать — Дух, который в Боге. Слово есть Бог.

В начале был также Дух. Он есть Любовь, которая вместе с Богом изрекла Слово, которое жизнь и свет. Дух — это Любовь. Дух — Бог. Любовь — Бог. Любовь ярче Солнца и чище драгоценных камней.

О таинстве Манисолы мы не знаем ничего. Палачам инквизиции не удалось вырвать у катаров знание о высшей любви, о любви утешающей. Вместе с последним еретиком тайна погребена в пещерах Орнольяка.

Записи инквизиторов рассказывают нам только об «утешении Святого Духа» (Consolamentum Spiritus Sancti), торжественном экзотерическом священнодействии катаров{28} . Верующие могли при нем присутствовать. Верующие рассказали о нем палачам.

Катары осуждали крещение водой и заменили его «крещением духом» (consolamentum). Они считали, что вода не могла иметь очищающего и преображающего действия, поскольку она вещественна. Они не верили, что Бог использует порождение своего врага, чтобы освобождать людей от власти Сатаны. Они говорили: человек, который собирается креститься, либо покаялся, либо нет. В первом случае — зачем нужно крещение, если человек уже спасается своей верой и покаянием? В противном случае крещение тоже бесполезно, так как человек его не желает и не готов к нему… Кроме того, Иоанн Креститель сказал, что он крестит водой, а Христос будет крестить Духом Святым.

Consolamentum было целью, к которой стремились все «верующие» Церкви Любви. Оно даровало им «благую кончину» и спасало души. Если «верующий» умирал без «утешения», они считали, что его душа будет странствовать в новом теле — а великие грешники в теле животного, — пока в одной из последующих жизней он не искупит свои грехи и не станет достойным «утешения», чтобы потом от звезды к звезде приближаться к Божьему престолу.

Поэтому consolamentum проводилось с торжественностью, которая резко контрастировала с обычной простотой культа катаров.

Когда неофит выдерживал долгий срок тяжелых приготовлений, его приводили туда, где должно было проходить таинство. Чаще всего это была пещера в Пиренеях или Черных горах. На протяжении всего пути на стенах были укреплены факелы. В середине зала стоял алтарь, на котором лежал Новый Завет. Перед началом празднества и «совершенные» и «верующие» мыли руки, чтобы ничто не осквернило чистоту этого места. Все собравшиеся в глубоком молчании вставали в круг. Неофит стоял в середине круга, рядом с алтарем. «Совершенный», исполняющий обязанность священника, начинал обряд тем, что еще раз объяснял «верующему», принимающему «утешение», учение катаров и, предостерегая его, называл обеты (во времена преследований — будущие опасности), которые он должен будет принять.

Если «утешаемый» был женат, его жену спрашивали, готова ли она расторгнуть союз и отдать супруга Богу и Евангелию. Если «утешение» принимала женщина, этот же вопрос ставился мужу.

Потом священник спрашивал верующего:

— Брат, желаешь ли ты принять нашу веру?

— Да, господин.

Неофит преклонял колена, касался руками земли и говорил:

— Благослови меня.

— Господь благословит тебя.

Так повторялось три раза, и каждый раз «верующий» чуть-чуть приближался к священнику. В третий раз он прибавлял:

Господин, моли Бога, чтобы он привел меня, грешного, к благой кончине.

Господь благословит тебя, сделает тебя добрым христианином и приведет к благой кончине.

Потом новый «брат» торжественно давал обет.

— Обещаю, — говорил он, оставаясь на коленях, — посвятить себя Богу и Его Евангелию, не лгать, не клясться, не касаться женщины, не убивать зверя, не есть мяса и питаться только плодами. Обещаю также без брата своего не путешествовать, не жить и не есть, а если попаду в руки врагов наших или расстанусь с братом моим, три дня воздерживаться от пищи. И еще обещаю никогда не изменять своей вере, какая бы смерть ни угрожала мне.

Потом он получал троекратное благословение, а все присутствующие опускались на колени. Священник подходил к нему, давал целовать Библию и клал ее на голову новому брату. Все «совершенные» подходили к нему, клали правую руку на голову или на плечо, и все собравшиеся произносили: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа».

Прислуживающий священник обращался к Богу с молитвой, чтобы на нового брата снизошел Святой Дух. Собравшиеся читали «Отче наш» и первые семнадцать стихов Евангелия от Иоанна. Брата, принявшего «утешение», опоясывали крученой веревкой, которую он теперь должен был носить не снимая и которую называли его символическим «одеянием»{29} .

В конце обряда «совершенные» давали новому катару «поцелуй мира». Он возвращал его стоящему рядом с ним, тот передавал дальше. Если consolamentum принимала женщина, священник касался ее плеча и протягивал руку. «Чистая» передавала символический «поцелуй мира» соседу.

После неофит удалялся в пустынное место и 40 дней питался только хлебом и водой, хотя перед обрядом выдержал не менее долгий и строгий пост. Пост до и после принятия consolamentum назывался endure{30} .

Если «утешение» давалось умирающему, два катара в сопровождении нескольких верующих входили в его комнату. Старший спрашивал больного, желает ли он посвятить себя Богу и Евангелию. Потом происходил обычный обряд и прощание, когда на грудь неофита клали белый платок и один из катаров вставал в изголовье, а другой — в изножье.

Часто случалось, что во время поста катары после принятия consolamentum совершали самоубийство. Их учение, как и у друидов, разрешало добровольную смерть, но требовало, чтобы человек расставался с жизнью не из-за пресыщения, страха или боли, но ради полного освобождения от материи.

Такой способ дозволялся, если в мгновение ока они достигали мистического сияния божественной красоты и блага. Самоубийца, оборвавший свою жизнь из страха, боли или пресыщения, по учению катаров, ввергает свою душу в такой же страх, такую же боль, такую же пресыщенность. Так как еретики признавали подлинной только наступающую после смерти жизнь, то говорили, что убивать себя следует только в том случае, если хочешь «жить».

От поста к самоубийству — один шаг. Для поста необходимо мужество, а для последнего, окончательного уничтожения тела — героизм. Последовательность не такая жестокая, как кажется.

Посмотрим на посмертную маску Неизвестной из Сены. Где страх смерти, боязнь чистилища и ада, Божьего суда и наказания? Хорошей христианкой она не была, так как христианство запрещает самоубийство. И жизнь ее не измучила — измученная женщина так не выглядит. Она была очень молодой, но жизнь высшая больше привлекала ее, чем жизнь земная, и ей хватило героизма убить тело, чтобы быть одной душой. Ее тело растворилось в мутной воде Сены, осталась только ее просветленная улыбка. В сущности, смерть Фауста не что иное, как самоубийство. Если бы он в тот момент, когда говорил мгновению: «Остановись, ты так прекрасно!», не разорвал пакт с Мефистофелем, дальнейшее земное существование теряло бы смысл. За этим стояло глубокое учение: освобождение от тела сразу же дарует высшую радость — ведь радость тем выше, чем менее она связана с материей, — если человек в душе свободен от скорби и лжи, властелинов этого мира, и если может сказать о себе: «Я жил не напрасно».

Что значит «жить не напрасно» по учению катаров? Во-первых, любить ближнего как самого себя, не заставлять страдать брата своего и, насколько возможно, приносить утешение и помощь. Во-вторых, не причинять боли, прежде всего не убивать. В-третьих, в этой жизни настолько приблизиться к Духу и Богу, чтобы в смертный час расставание с миром не печалило тело. Иначе душа не найдет успокоения. Если человек «жил не напрасно», творил только добро и сам стал добр, то «совершенный» может сделать решительный шаг, говорили катары.

Endura совершалась всегда попарно — с братом, с которым катар провел долгие годы возвышенной дружбы и напряженного духовного совершенствования, с которым он хотел соединиться в подлинной жизни и разделить созерцание красоты потустороннего мира и познание божественных законов, движущих Вселенной.

Была еще одна причина для одновременного самоубийства двоих. Необходимость расстаться с братом причиняла боль. В минуту смерти душа не должна чувствовать никакой боли, иначе в мире ином она будет так же страдать. Если человек любит ближнего, как самого себя, он не может причинить ему боли разлуки. Боль, причиненную другому, душа будет искупать, странствуя от звезды к звезде («по уступам чистилища», как сказал Данте), откладывая воссоединение с Богом{31} . Уже предчувствуя Бога, она еще болезненнее будет ощущать отлучение от него.

Катары предпочитали пять способов самоубийства. Они могли принять яд, отказаться от пищи, вскрыть вены, броситься в пропасть или лечь зимой на холодные камни после купания, чтобы получить воспаление легких. Эта болезнь была для них смертельна, ведь больного, желающего умереть, не могут спасти самые лучшие врачи.

Катар всегда видел перед собой смерть на костре инквизиции и считал этот мир адом. После принятия consolamentum он все равно умирал для этой жизни и мог «позволить себе умереть», как тогда говорили, чтобы уйти от этого ада и костра, разведенного для него.

Если Бог обладает большей добротой и пониманием, чем люди, не должны ли еретики в том мире приобрести все, чего так страстно желали, к чему стремились с жестоким преодолением себя, с упорной силой воли и, как мы еще увидим, с неслыханным героизмом? Они искали слияния с Богом в Духе. Предел желаний человека — Царство Небесное, то есть жизнь после смерти.

Принявшие consolamentum становились «совершенными». Как мы знаем, только они назывались «чистыми», катарами. Их звали также «благими», «ткачами» либо «утешителями». Их уединенная жизнь была сурова и однообразна и прерывалась лишь тогда, когда они путешествовали, чтобы проповедовать, наставлять верующих и приносить consolamentum тем, кто желал его и был достоин. Они отрекались от всего, чем владели, и принадлежали уже не себе, но Церкви Любви. Все сбережения, приносимые в Церковь, катары тратили на дела милосердия. Их жизнь была чередой лишений и ограничений. Они отрекались от всех кровных и дружеских связей, три раза в год постились по сорок дней и три дня в неделю должны были жить хлебом и водой.

«Мы ведем, — говорили они, — жизнь, полную тягот и скитаний. Проходим по городам, как овцы среди волков, терпим гонения, как апостолы и мученики, а хотим мы только одного: вести строгую, благочестивую, воздержанную жизнь, молиться и работать. Но нас ничто не печалит, ведь мы уже не от мира сего».

«Ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Ин. 12:25).

Им нельзя было убивать даже червя. Этого требовало учение о переселении душ{32} . Поэтому они не могли участвовать в войнах. Когда начались преследования, катары по ночам ходили на поля сражений, подбирали раненых и давали умирающим consolamentum. Они были искусными врачами и пользовались славой непревзойденных астрологов. Инквизиторы зашли так далеко, что утверждали, будто в их власти было повелевать ветрами, успокаивать волны и останавливать грозу.

Катары облачались в длинные черные одеяния, чтобы показать скорбь своей души о пребывании в земном аду. На голове они носили персидскую тиару, похожую на широкий берет современных басков. На груди хранили кожаный свиток с Евангелием от Иоанна. Подчеркивая свое отличие от длиннобородых монахов с тонзурой, катары брили бороду и отпускали волосы до плеч.

 

Пещеры Треврицента у Фонтан-ля-Сальвеш

Раньше мы уже упоминали о том, как катары устраивали свои отшельнические кельи и молельные дома, и касались сюжетов о Геракле, Пирене и Бебриксе, связанных со сталактитом-алтарем еретического Кафедрального собора в Домбриве. Мы еще увидим, что, согласно испанским романсам, «в волшебной пещере Геракла» находится ключ к тайнам Грааля. Но прежде давайте посетим другие, не менее таинственные пещеры катаров, а затем поднимемся к Монсегюру. Этим путем нас проведет Вольфрам фон Эшенбах.

Перед своим походом в крепость Грааля Монсальват Парцифаль отправился в пещеру у Фонтан-ля-Сальвеш, чтобы навестить благочестивого отшельника Треврицента.

Треврицент был еретиком, ибо никогда не употреблял в пищу «кровавую пищу, мясо и рыбу»{33} . В XII–XIII вв. каждого христианина, который отказывал себе в мясной пище, могли заподозрить в причастности к катарской ереси. Часто случалось так, что папские легаты, которым было поручено искоренение ереси, пользовались этой «верной приметой». Они ставили тех, кого подозревали в причастности к катарам, перед выбором: съесть мясо или умереть в страданиях на костре.

Так не был ли катаром Треврицент, стремящийся с помощью поста преодолеть заключенное в мясе могущество дьявола и относящийся к земной жизни лишь как к периоду подготовки к возвращению на небеса, где его душа уже обитала раньше?

Если кто-либо «переносит страдания от строгого поста», то может выглядеть бледным и худым — так же, как настоящий аскет. С IV и до конца XII столетия римская Церковь считала такую бледность верным признаком еретичества. Дело доходило до того, что к ответу за мнимую ересь призывали даже ортодоксов, бледных и изможденных от постов и самобичевания. Очень много добрых католиков было убито теми, кто ошибочно полагал, будто христиане с бледными впалыми щеками — непременные еретики…

Отшельник Треврицент ютился в келье рядом с Фонтан-ля-Сальвеш, и он ввел юного Парцифаля во вторую пещеру, где, освобожденный от покрова таинственности, находился алтарь. Одна из пещер, расположенных напротив Кафедрального собора Ломбриве, называлась Пещерой отшельников, а вторая, неподалеку от нее, — Пещерой фонтана. В самом дальнем ее зале и располагался снежно-белый сталактит, названный Алтарем.

Немногим менее тридцати лет назад в эту пещеру проникли четверо молодых людей, и с тех пор их никто больше не видел. Их останки могли обрести покой в одном из финикийских или фокейских захоронений. Но, быть может, эти четверо нашли дорогу наверх, ведущую к вершинам Фавора и Монсегюра? Может, именно один из них написал большими буквами на стене у входа в пещеру: «Почему бы не я…»?

Эти пещеры вызывают ряд вопросов, ответов на которые нет до сих пор. Когда моя лампа выхватила из темноты Пещеры фонтана Алтарь, я спросил себя, какой должна была быть рака на алтаре кельи Треврицента{34} , пред которой Парцифаль получил тайное знание о Граале.

Возможно, она относилась к «сокровищам Соломона», привезенным в Каркассон из Рима королем вестготов Аларихом в 410 г. Согласно Прокопию Кесарийскому, это были различные приборы и утварь иудейского царя Соломона, которые римляне захватили еще раньше в Иерусалиме. Большая часть этих богатств позднее была перевезена Теодорихом в Равенну, откуда они были доставлены в Византию Велизарием, знаменитым полководцем императора Восточной Римской империи Юстиниана. Однако часть их осталась в Каркассонне, и, согласно многочисленным арабским свидетельствам, среди прочего здесь должен был находиться «стол Соломона».

Действительно ли великий царь иудеев Соломон, чья легендарная могила находится где-то между Алтаем и Гиндукушем, знал о Граале?

В семидневной битве при Херес-де-ла-Фронтера (711 г.) арабы полностью разгромили вестготов. Сокровища Соломона попали в руки неверных в Толедо. Но «стола Соломона» среди них не было.

Рака и «Сказание о Граале», неотделимые, по всей видимости, друг от друга, Треврицент хранил в своей пещере. Находилась ли среди тех же сокровищ рака и «сочинение в первоначальном его изложении», спрятанные ранее в надежном месте неверными?

Согласно испанским романсам, в которых «стол Соломона» назывался также «ракой», его хранили в «волшебном гроте Геркулеса». Королю готов Родерику нужно было проникнуть в пещеру и там, в укромном углу, найти эту раку и в ней — три кубка…

Прежде чем отвести юного Парцифаля в пещеру к раке, чтобы посвятить его в тайну Грааля, Треврицент надевает на него «плащ».

Плащ или мантия, рыба, мост и лодка связаны с самыми почитаемыми реликвиями не только у Вольфрама фон Эшенбаха. Во всех мифах и эпосах, родственных сказаниям о Граале, мы находим такие же представления. Давайте сначала посмотрим, как великий немецкий поэт-миннезингер описывает приход Парцифаля к замку Монсальват, в котором хранится Грааль.

Согласно всем подобного рода мифам и сказаниям, где-то за большой водою находится волшебная гора. В «Лике Григория Великого» говорится о прекрасном луге; к нему ведет мост, по которому могут пройти только праведники и который напоминает Garodemana и мост Tchinvat в вавилонской мифологии. Стремящийся к волшебной горе должен преодолеть эту водную преграду на челноке (часто, и прежде всего в античной мифологии, здесь упоминается чаша), на рыбе или перейти по мосту. И тогда он попадет в прекрасную долину. Она же:

луг Асфоделос эллинов;

долина Аваллон кельтов, в которой, согласно воспевшему Грааль Роберу де Борону, должен быть похоронен Иосиф Аримафейский — первый хранитель Грааля;

священная дубовая роща, где на ветвях дерева висит Золотое руно;

сад Гесперид, в котором находится чаша возрождения к новой жизни;

волшебный лес Оберона, окружающий и защищающий замок Монмур;

бразельянский лес, отделяющий от всего мира храм Грааля Монсальват.

Аргонавты прибыли в страну Золотого руна на корабле «Арго». Аполлон переносится через море, чтобы попасть в страну гиперборейцев и в сад Гесперид в чаше. У эллинов корабль доставляет души прощенных в Страну света. По этой же причине на греческих захоронениях очень часто встречаются изображения кораблей. То же самое мы встречаем и в катакомбах христиан. Часто вместо корабля изображали рыб или дельфинов. Уже у Гомера упоминается рыбак Орфей, добывающий священную рыбу{35} . С образом рыбы ассоциируется у первых христиан Спаситель Иисус Христос, ведущий людей в Царствие Небесное. У катаров было сходное представление о лодке как о средстве доставки к небожителям: корабль мертвых, парусом которого является солнце — символ светлого Спасителя. Для них, так же как для первых христиан, рыба была эмблемой «Иисуса Христа — Сына Бога — Спасителя» Ιησουζ Χριστοζ Θεου Υιοζ Σοτερ; начальные буквы образуют греческое слово «ΙΧΘΥΣ» = рыба).

В эпосах о Граале король Грааля Анфортас называется «королем-рыбаком». Кретьен де Труа называет его «rois Pescière». Это название берет свое начало от знаменитых слов Христа, обращенных к рыбакам: «Я сделаю вас ловцами человеческих душ».

В старофранцузской песне из эпоса об Обероне «Гуон из Бордо», к содержанию которой мы должны будем еще вернуться, Гуон и Эсклармонда носят в волшебном мире Оберона «мантию» «чудесного монаха» и — по другой версии — рыбака Маллаброна в обличье дельфина.

Давайте вспомним и о другом обстоятельстве: в романской Церкви Любви плащ и мантия символизировали новое «обличье», которое после принятия consolamentum заменяет тело ветхого Адама — плода трудов Люцифера и темницы души.

Обитель Треврицента была salvasche (дикой) и вместе с тем salvat (спасенной, скрытой). Братья этого аскета, катары, также были хорошо укрыты в своих диких пещерах Сабарте. Когда инквизиторы уже стали хозяевами пещеры Кафедрального собора в Ломбриве и Пещеры отшельника, еретики могли оказывать сопротивление в своих spulga вплоть до XIV в. Словом «spulga» было принято называть укрепленную пещеру (от латинского spelunca, уменьшительная форма от spelum — пещера).

Spulga Сабарте — а таковых известно две — представляли собой мощные подземные укрепления. К сожалению, нам известна лишь малая часть их разветвленных ходов и залов. Возведенные повсюду стены, по которым в течение столетий сочилась вода с известью, хранят сокрытую в них тайну.

Современная наука обходит вниманием spulga Сабарте{36} . И тем не менее каждый, кто при поездке по шоссе Тулуза — Барселона, проехав маленькое курортное местечко Орнолак-Усса-ле-Бэн, достигает перевала Пюиморен, может увидеть справа от себя (приблизительно на середине крутой скальной стены) мощные, увенчанные зубцами стены, защищающие входы в пещеру. Здесь находится сохранившаяся до нашего времени spulga, пещерная крепость Буан. В ней есть все, что присуще средневековой крепости: донжон, лестницы, казематы, место для дозорного. От обычного замка она отличается лишь тем, что состоит почти исключительно из подземных ходов.

Вторая пещерная крепость, Орнольяк, находится на противоположном берегу Арьежа, между Пещерой отшельника и Пещерой фонтана, недалеко от полуразрушенных бань Усса, в термах которых резвится множество водяных ужей. После утомительного восхождения по осыпи вы попадаете в почти непроходимые заросли, состоящие из смоковниц и колючего кустарника. Наконец, преодолев эту колючую изгородь, вы выходите к развалинам крепости. Вдоль потемневших от копоти скальных стен приближаетесь ко входу в разрушенную пещерную крепость, выступающую над скалой подобно запорошенному снегом пограничному дозору. Там, где когда-то был вход, ведущий в недра горы, не уцелело ничего. Этот вход засыпали, когда крепость еретиков была предана огню. Насколько велика была эта крепость, можно судить по вырубленным в обеих противоположных стенах отверстиям для несущих балок: здесь должно было быть четыре — или даже больше — этажа.

Пещерные крепости Буан и Орнольяк повидали много на своем веку. Сначала они служили пристанищем кельтиберам, которые после падения их главного опорного пункта были уничтожены здесь римскими легионами, затем они были перестроены римлянами в неприступные твердыни. Когда семьюстами годами позднее здесь проходили победоносным маршем на север мавры, они использовали эти крепости под жилье. Но в 719 г. мавры были разбиты войском Карла Великого на поле брани в Ломбардии, между Тарасконом и Орнольяком, и отброшены на юг. А через 300 лет здесь нашли свой последний приют катары.

В spulga Орнольяк, согласно сообщению каркассоннской инквизиции, стал еретиком Вольф де Фуа (Lupus haereticavit in spulga Ornolaco). Вольф был сыном Раймона Друта, графа де Фуа, как и все сыновья хозяев Лангедока, он был обращен в еретическую веру патриархом Церкви Любви Гильабертом де Кастром. Гильаберт, один из сыновей Белиссены, происходил из дома Кастр в ленном поместье Альбижуа. Также предполагается, что в spulga Орнольяк Гильаберт де Кастр принял в лоно Церкви Любви Раймона-Рожера, юного Тренкавеля, хотя никаких документов, подтверждающих это, не сохранилось. Дело в том, что, когда инквизиторы начали составлять свой пресловутый реестр, Тренкавель уже отравился.

Другой человек, обращенный патриархом Гильабертом в еретическую веру, позднее привлек к себе внимание всего христианского мира. В 1204 г. у этого патриарха прошла обряд consolamentum Эсклармонда де Фуа.

Эсклармонда приходилась сестрой графу Раймону Друту и теткой молодому Раймону-Рожеру из Каркассонна. Из своей горной обители отцовского замка Фуа она могла обозревать заснеженные вершины Фавора, ущелья Сабарте и горные луга Ольма. Еще в ранней юности она была посвящена родителями-еретиками Параклету. Вероятно, поэтому она носила имя, которое пришло вместе с катаризмом и с ним же вместе исчезло. Это имя можно перевести как «Светоч мира» или «Чистый свет». Имя Эсклармонды стало символом ее жизненного пути. Она была источником света романского мира, чистым светом, которым лучилась Церковь Любви в мрачном Средневековье.

После длительного пребывания при дворе виконтессы Аделаиды, где она представляла дворянство Пуавера, бывшее сторонником Церкви Любви, она повенчалась с виконтом Жорданом де Лилль-и-Гимоэшем. Жордан был потомком старинного иберийского рода. По материнской линии он был родственником дома Комменж, который господствовал в Пиренеях вместе с родами Фуа и Каркассоннов.

О жизни Эсклармонды после ее обращения в еретическую веру мы знаем очень мало{37} . Быть может, одна из пещер когда-нибудь приоткроет завесу тайны этой женщины, которая с отвесных Пиренейских скал противостояла высочайшей власти и мощи средневекового западного мира — Ватикану и Лувру.

Ортодоксальная церковь XIII столетия называла ее «папессой еретиков». Романские катары величали ее Эсклармундой…

Образ Эсклармонды — прерогатива не только истории, но и поэзии и сказаний. Поэзия сделала Эсклармонду королевой фей замка Монмур. Согласно одной из легенд, которую мне рассказал старый пастух, когда я поднимался по горной дороге катаров от Монсегюра к Фавору, Эсклармонду считали хранительницей Грааля. Вместе с тем утверждалось, что она же — Титания и Репанс де Шой.

Историческая Эсклармонда де Фуа была владелицей Фавора и Монсегюра. Монсегюр назывался еще и Монсальват, и Монмур!

 

Монмур, замок эльфов Оберона

{38}

В посвященной Оберону старофранцузской поэме «Гуон из Бордо», которая во многом созвучна как произведению Вольфрама, так и немецкому героическому эпосу об Ортнит и Вольфдитрихе, Эсклармонда предстает супругой короля Гуона из Бордо, которого король эльфов Оберон поддерживает в борьбе против его мятежного брата, собравшегося захватить замок Оберона Монмур не позднее чем через три года. Когда назначенное время истекло, Гуон и Эсклармонда сели в галеру и обратились к Спасителю с просьбой довести их до замка Монмур. Когда они после долгих блужданий нашли правильный путь, им удалось достичь волшебной рощи Оберона.

Там они нашли «Замок чудесных монахов», в роскошной комнате которого их ждал богато накрытый стол. Однако поблизости не было никого, кто бы мог прислуживать во время трапезы.

На следующий день Гуон и Эсклармонда отправились к утренней мессе в церковь, в которой, однако, не оказалось ни алтаря, ни распятия. Неожиданно, словно из-под земли, перед ними возникли сто монахов. Эсклармонде стало жутко. Тогда Гуон вспомнил, что Оберон советовал ему взять с собой столу. С ее помощью Гуону удалось поймать огромного и ужасного монаха, который и поведал историю необычного замка. Он же посоветовал Гуону без промедления отправляться в путь, поскольку все здешние монахи — не люди, а духи. Когда Бог разгневался на Люцибела, эти духи были изгнаны сюда и жили надеждой, что в Судный день их освободят. «Надежда — то, чем живет это братство…»

С помощью волшебной столы монах перенес Гуона и Эсклармонду в Монмур.

Согласно другой редакции песен о Гуоне, к замку Оберона через большую воду их доставил рыбак Маллаброн, превратившийся в дельфина.

В Монмуре Оберон ждал смерти, но не мог умереть, пока Гуона не выбрали королем эльфов. Поэтому он с радостью приветствовал Гуона и Эсклармонду. Потом состоялась праздничная трапеза, во время которой гости вкушали вино из волшебной чаши. После пиршества Оберон распорядился внести «корону и копье» — регалии высшей власти в царстве эльфов. Затем Гуон и Эсклармонда были коронованы.

На следующее утро Гуон испробовал свое новое могущество и призвал к себе всех фей и баронов царства эльфов. Оберон объявил собравшимся:

Он попрощался и умер. Его набальзамированное тело было помещено в специальный ларец и с помощью магнитов удерживалось парящим в воздухе, а под ним водили свои хороводы эльфы. Потом бренная оболочка Оберона обрела наконец покой в большой пещере.

Из многочисленных взаимосвязей между «Песней Эсклармонды» из цикла о Гуоне и поэзией, посвященной Граалю, рассмотрим только самые важные и наиболее заметные. Корона и копье соответствуют Граалю и «lanze» (копью). Волшебная чаша играет ту же роль, что и дающий пищу Грааль. Волшебная роща (bocaige) Оберона напоминает лес Бризильяна. Еще глубже сходство между ожидающими спасения чудесными монахами и ангелами в «Парцифале»:

Особенно удивительно сходство между рыбаком Анфортасом на озере Брумбан и рыбаком Маллаброном на большой воде, за которой находится волшебное царство Оберона. Анфортас страдает так же, как Оберон. Оба они надеются, что появление преемника будет спасением.

Согласно «Песне Эсклармонды», замок фей Монмур расположен поблизости от pays de commans и от terre de foi. Но разве замужество исторической Эсклармонды и Жордана не объединило владения Комменж и земли Фуа, на которой берет свое начало катарское учение («вера» на старофранцузском — foy)?..

 

Монсальват и Монсегюр

На горе Монсальват служители Храма хранили драгоценную реликвию — Грааль. Символом этих тамплиеров{39} было копье, знак готовности к битвам.

В XV столетии голландский хронист Вельденер писал о том, что «рыцарь-лебедь» ведет свое происхождение от Грааля (dat greal), как в те времена называли рай на земле. Но это не настоящий рай, а только лишь место на грешной земле. Приблизительно к тому же времени относится саксонская городская хроника (Гальберштадтская), где говорится о Лоэнгрине: «Хронисты считали, что этот юноша, «рыцарь-лебедь», пришел с горы, где в Граале была заключена и сущность Венеры»

Итак, гора Грааля была и горой Венеры? Не противоречит ли это обету безбрачия хранителей Грааля?

Чтобы разрешить это противоречие, необходимо обратиться к стихотворению Пейра Кардиналя, в основе которого — встреча этого трубадура с живым воплощением бога любви Амура. Рядом с Амуром едет верхом дама. Венера? Нет — Милосердие! Ибо «законы любви» запрещают плотскую любовь.

Трубадуры искали утешения в милосердии дам, а катары стремились к утешающему Мани — обещанному Христом Параклету.

Своим ученикам Христос представлял Божественный дух в виде Параклета, Утешителя. Катары видели в нем образ Мани, образ помощи. Итак, и в этом случае — женское начало…

Хронисты, мнение которых мы только что приводили, в сущности, были правы, рассматривая гору Грааля как греховную и еретическую гору Венеры.

В доисторические времена Монсегюр был святилищем богини Белиссены, кельтиберского аналога Астарты-Артемиды-Дианы. Астарта в финикийской мифологии была паредром Ваала, в греческой же мифологии она известна как Артемида, сестра Аполлона, а в кельтиберской теогонии — как Белиссена, богиня Абеллиона.

В Дельфах и в Дидиме, святилище близнецов Кастора и Полидевка, так же как во всех сакральных местах поклонения Аполлону, находились и святилища Артемиды. Их жрецы и жрицы должны были давать торжественную клятву соблюдения непорочности. Надменную и неприступную богиню во время ее охот в лесах сопровождала целая свита нимф. Ее символом был лунный серп.

Святилища друидов, посвященные Белиссене, также были расположены в местах, посвященных Абеллиону. Неподалеку от современного Мирпуа — на гербе его владельцев (сыновей Белиссены) были изображены башня, рыба и полумесяц — находился священный лес Белена. Современная Белеста, лежащая в нескольких часах пути от Монсегюра, была одним из таких священных мест Белиссены. В Лавелане, у подножия горы Монсегюр, где прежде властвовал сын Белиссены Рамон де Перелья, святилище Белиссены также было расположено рядом со святилищем Абеллиона.

В древнегреческой мифологии Артемида часто отождествлялась с Дафной (=лавром), первой из легендарных дельфийских сивилл. Свои пророчества сивиллы писали на листьях лаврового дерева. Лавр был священным деревом поэтов и пророчиц. Пейру Видалю было хорошо известно об этом: он пригласил даму Милосердие на отдых именно под лавровое дерево.

Одной из священных птиц Артемиды был голубь. «Голубками» называли жриц Артемиды в Додоне, где рос священный дуб Греции. Из его древесины аргонавты вырезали киль для своего «Арго», прежде чем направить корабль к ясновидящей пророчице Медее, помогавшей им в поисках Золотого руна.

Символом катаров был Бог-Святой Дух, которого в Евангелиях символизировал голубь. Кто-то из катаров высек изображение голубя на стене одной из пещер Сабарте. В развалинах Монсегюра были найдены глиняные голуби. Гербом рыцарей Грааля также являлся голубь. В Страстную пятницу, день высочайшей любви, голубь опускал облатку на Грааль. Согласно легенде, услышанной мною от пиренейских пастухов, голубь расколол гору Фавор, а Эсклармонду превратил в символ Святого Духа. Все эти параллели весьма показательны.

Порождения Люцифера таят в себе смерть. Смерть можно преодолеть только всеобщим отказом от дальнейшего воспроизведения себе подобных. Когда не останется ни одного человека, не будет больше и смерти. Поэтому катары и отвергали плотскую любовь. И предлагали взамен небесное, возвышенное чувство, которое другими словами называли не иначе как «божественная пралюбовь». «Возлюбленной первой любви» называл Данте свою царственную Беатриче. Пралюбовь не имеет ничего общего с низменной земной любовью, которая порождает людей.

На Монсальвате, Монмуре и Монсегюре непорочность была возведена в закон. В «Песне Эсклармонды» Оберон говорит: «Гуон, остерегайся заводить связь с другой молодой женщиной. Оставайся верным прекрасной Эсклармонде, которая дожидается тебя и отвергает всех претендентов на свое сердце». В «Парцифале» фон Эшенбаха рыцари должны были быть безупречно чисты, а король Грааля Анфортас не мог ни жить, ни умереть:

Поскольку «нет ничего на свете чище истинно непорочной молодой девушки», именно девы охраняли святой Грааль в Монсальвате. Королевой этих хранительниц была Репанс де Шой.

Трудно было попасть в Монсальват, Монмур и Монсегюр. Густыми и темными были Бризильянский лес и лес Серралунги, окружавшие Монсегюр, защищая его. Здесь присциллиане нашли убежище от палачей Рима.

 

Репанс де Шой

{40}

Мне хотелось бы еще раз пересказать легенду, которую поведал мне старый пастух-горец:

«Когда стены Монсегюра еще стояли, катары охраняли священный Грааль. Но Монсегюр был в опасности. Рати Люцифера уже расположились под его стенами. Им нужен был Грааль, чтобы снова заключить его в корону их властелина, из которой он выпал, когда падший ангел был повержен с небес на землю. В момент наивысшей для Монсегюра опасности с неба явился белый голубь и своим клювом расщепил гору Фавор. Эсклармонда, хранительница Грааля, бросила драгоценную реликвию в разверзшуюся бездну. Гора снова сомкнулась, и так Грааль был спасен. Когда дьяволы ворвались в замок, они поняли, что опоздали. В гневе они предали огню всех «чистых» неподалеку от скал, на которых стоял замок, на Camp des Crémats, поле костров…»

У легенды есть и продолжение:

«Огню были преданы все «чистые», но не Эсклармонда. Спрятав Грааль, она поднялась на вершину Фавора, превратилась в белую голубку и полетела в горы Азии. Итак, Эсклармонда не погибла. И по сей день она живет там, в земном раю».

Мой рассказчик-пастух выразил древнюю мудрость в своем простом повествовании. На его родине, в Пиренеях, еще можно встретить эльфов, резвящихся в лунном сиянии светлых ночей вокруг чистых горных источников. До сих пор еще на горе Фавор дубы обращаются к очень далеким от Бога пастухам, давая знать о Нем шелестом листьев. Насколько могут считаться мистиками и поэтами потомки друидов и бардов, катаров и трубадуров, можно понять из приведенного ниже рассказа, услышанного мною от девяностолетнего крестьянина из Орнольяка, который сразу потребовал вознаграждение за свою правдивую историю. Он искренне верил, что видел в горах Фавора змею, которая, закусив свой хвост, катилась колесом через пропасти Сабарте вверх к снежной вершине пика Монкальм.

Пиренейские крестьяне по сей день ощущают окружающий их мир волшебным и одушевленным. Катары и трубадуры давно погибли. Но можно ли полностью искоренить человеческое стремление к раю и Богу? Трижды Фавор был проклят, дважды был объят огнем, но через 600 лет крестьянин из деревушки Орнольяк все равно разглядел символ вечности: змею, кусающую себя за хвост.

«Эсклармонда не умерла, — сказал мне пастух на Дороге катаров. — Она все еще жива…»

У Вольфрама фон Эшенбаха королева Грааля Репанс де Шой приходится Парцифалю теткой. Эсклармонда де Фуа была кузиной юного Тренкавеля Каркассоннского. Репанс де Шой вышла замуж за Фейрефица, сводного брата Парцифаля, Эсклармонда была обвенчана с графом Жорданом де Лилль-и-Гимоэш, которого таким образом можно назвать близким родственником Тренкавеля, поскольку дома Каркассоннов и Комменж в X веке были объединены под скипетром Аснара — кантабрийского князя. Поэтому гербы Каркассоннов и Комменж так похожи.

После смерти Жордана (около 1204 г.) Эсклармонда отказалась от своего наследства, разделив его между шестью взрослыми сыновьями, и вернулась на свою горную родину. После принятия consolamentum от сына Белиссены Гильаберта де Кастр она сделала своей резиденцией замок Памьер, который определили ее брат Раймон-Роже и трубадур Раймон Друт, и оттуда управляла своими владениями в Фаворе. Она также была сюзереном замка Монсегюр, которым владел ее вассал, сын Белиссены Рамон Перелья.

Castrum montis securi (замок неприступной горы) называли римляне Монсегюр, свою неприступную и самую прочную пиренейскую крепость.

Монсегюр был самой мощной романской крепостью, гордо возвышавшейся над провансальской равниной — первая ступень на пути к звездам, к которым стремились катары. Выше горы высотой в три тысячи футов были только покрытые снегом зубцы Фавора и усыпанное звездами небо.

От Лавланэ — городка, расположенного в предгорьях на расстоянии двух часов пути от Монсегюра, — Путь катаров извивается по ущелью Лектуар, уходя все выше в горы. Журчащие каскады, отвесные скальные стены, потрепанные ветром ели и прижимающиеся к крутым склонам деревушки, чьи названия (такие, как Врата Фавора) до сих пор напоминают о нашествии сарацин.

Когда я в первый раз совершал восхождение к скалам Монсегюра, по ущельям неслись облака, в вязах и елях выл сильный ветер. Я поднялся до abbès (пропасти), откуда уже наверняка можно было добраться до развалин крепости еретиков по головокружительно крутой тропе. В это время на одно мгновение облака рассеялись, и передо мной в вышине предстал позолоченный солнцем огромный, абсолютно голый пирамидальный утес — олицетворение самой неприступности. Вокруг клубилось море облаков, подобно дымку ладана.

Вместе с Лавланэ Монсегюр защищал подходы к Фавору и к пещерам Орнольяка. Для их же защиты с другой стороны гор служили крепость Фуа, укрепленный город Тараскон и замки Белиссены Мирамон, Каламе и Арнав. В Мирпуа, Монреале, Каркассонне, в Рокафиссаде, Белеете и Керибу — во всех этих крепостях и городах сыновья Белиссены зорко следили за подходами к Фавору.

Монсегюр охраняли достойные рыцари романской Церкви Любви. Для них были святыми и горы, о которых на протяжении веков складывали мифы и сказания, и пещеры, в чудесных лабиринтах которых до сих пор живы воспоминания о предках и доисторической культуре, и рощи с источниками, к которым обращены их песни и молитвы. Фавор был для них великим национальным святилищем.

Здесь и сегодня на каждом шагу можно встретить убедительные свидетельства этой грандиозной культуры. Наслоения грунта пещер Сабарте скрывают такие следы доисторического прошлого, как ископаемые остатки, кости мамонтов, орудия каменного века, а наряду с ними — греческие вазы, финикийские изделия из стекла и кельтиберские бронзовые украшения. На белых скальных стенах проступают рисунки доисторических людей, таинственные руны ждут того, кто расшифрует их. На вершинах гор частые густые заросли и колючие кустарники скрывают величественные останки городов и храмов.

В XII и XIII вв., вместо друидов и бардов, Парнас романского мира стали беречь катары и трубадуры. В IV в. это место было переименовано присциллианами в Фавор и посвящено святому Варфоломею, апостолу Индии и Персии. Из священной горы Абеллион Фавор превратился в символ божественной Троицы. Пик Святого Варфоломея, пик Суларак и гора Монсегюр символизировали Агностос, Демиурга и Параклета — божественную Троицу катаров.

Вокруг озера друидов бродили катары и рассказывали неофитам о сокровищах, которые утопили их предки, спиритуалисты, — так же, как они сами, презиравшие золото. Во время отдыха в тени менгиров или кромлехов они говорили о Граале.

Возможно, «чистые» рассказывали своим ученикам и поныне известную в Провансе и Лангедоке легенду о том, как Лазарь, Марта, Мария Магдалина и Дионисий Ареопагит привезли Грааль в Марсель и как Мария Магдалина до самой своей смерти прятала его в пещере, находящейся неподалеку от Тараскона.

Высшая любовь делает людей поэтами, а поэтов — снова детьми Бога — сыновьями муз, которыми правит Аполлон, брат Артемиды. Молитва означает стихосложение. Не являются ли небесные чертоги и боги плодом человеческого воображения, неосознанного стремления к райской жизни?

Трубадуры, рыцари и дамы, поднимавшиеся в Монсегюр, чтобы там ожидать «поцелуй Бога», как в Талмуде называется смерть, жили с тех пор в гигантском монастыре, врата которого защищали мощные замки, стенами которого были скалы Фавора, крышей — лазурное небо, ходами — пещеры, а главной церковью — Кафедральный собор Ломбриве.

Церковь Любви — религиозное подобие романского мира любви — была законом любви, который должен быть принесен соколом с небес на землю, и Грааль, который попал в подлунный мир, после того как Люцифер был отвергнут Божественным престолом, — эти два подаренных небом символа означали земную и духовную любовь.

Законы Церкви Любви утверждали как высший принцип отказ от плотской любви и от супружества. Духовная любовь — это союз человеческих душ и сердец. Земная любовь — это страсть, быстро проходящая от чувственных наслаждений.

Учение катаров настаивало на том, что главным условием для «совершенной» жизни должна стать целомудренная чистота. Высочайшая любовь — союз человеческих душ с Духом Святым. Вместе с плотской любовью умирает связь с Богом и видение Бога.

Стихотворение трубадура Вильгельма Монтаньаголя, которым мы предварили объяснение понятия романской высшей любви, можно перевести следующим образом: люди должны быть чисты сердцем и думать только о высшей любви, ибо высшая любовь — не ересь, а величайшая добродетель, делающая людей детьми Божьими.

Трубадуры выполняли роль законодателей «законов любви». Законом высшей любви романской Церкви катаров было Евангелие младшего из апостолов, любимого ученика Сына Человеческого:

«Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что и Я сделал вам» (Ин. 13:15). «И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек» (Ин. 14:16).

 

Комментарии

 Об Амуре и Купидоне, о значении черного и белого цветов, о верности и вероломстве и прежде всего о камнях сапфире, изумруде, яшме, халцедоне и обо всех их названиях хорошо знали и Пейр Видаль, и Вольфрам фон Эшенбах.

 Пещеры Глеиза расположены недалеко от Спульга-де-Орнольяка и соединены с ним через Пещеру отшельника и Пещеру рыб. Название Пещера рыб было выбрано мною и господином Гадалем потому, что в ней находятся катарские изображения рыб. Все эти пещеры находятся в горе Ке-де-Усса (слово «Kers» — кельтского происхождения и означает «гора») и защищены со стороны долины крепкой стеной. Селения Орнольяк и Буан в Сабарте также называют Глеиза. Название другой пещеры — Церковь — еще удивительнее, поскольку пиренейские крестьяне панически боятся пещер.

Пещера Ломбриве исследована мною и господином Гадалем на протяжении первых 12 км. Самая опасная и таинственная из всех пещер Арьежа — Пещера источника. На каждом шагу в полу зияют широкие трещины, из глубины которых с шумом вырывается вода. Во время грозы бывало и так, что проходящая через пористые камни вода преграждала нам обратный путь. По-видимому, в горе есть теплые источники, поскольку в этой и многих других пещерах температура, как в настоящей теплице. После окончания наших совместных исследований я намерен опубликовать специальную работу о найденных в Пещере источника фокейских, финикийских и, вероятно, эгейских захоронениях. Почти у всех склепов находили высеченных из камня «черепах», на которых была изображена рана от стрелы. Была ли эта черепаха тотемным животным названных культур, либо она символизировала дракона («tarask») тарасконцев (Тараскон — столица области) — мы еще точно не установили.

Все предметы, найденные в пещерах Сабарте, хранятся, за редким исключением, в частном музее господина Гадаля. Это относится и к находкам времен альбигойцев, из которых самый прекрасный экспонат — меч, найденный в селении Буан.

 Катары были знакомы с учением об эманации, поэтому считали, что небесные духи исходят из Божественной субстанции (Döllinger J. von. Beiträge zur Sektengeschichte des Mittelalters. München, 1890. Bd. I, S. 134).

 Роше («Lexikon», статья: Золотое руно) называет золотое руно «классическим Граалем». См. также: Силий Италик, стих 417 sqq.; Юстиниан XLIV, 1.

Плиний: Iberi populi ab Iberis Asiae orti (в кн.: Garrigou F. Ibérie et les Ibères. Toulouse, 1849).

Дион Кассий, см. также: Vic-Vaissette, v. II p. 30, note 4.

Стефан Византийский: Там же, прим. 1.

Зонара: Там же, прим. 2.

Даусквеиус: Там же, с. 31, прим. 6.

Страбон, XI, 3.

Ср.: Movers. Die Phönizier. 1840–1856; Humbold, W. von. Prüfung der Untersuchungen über die Urbewohner Hispaniens vermittels der vaskischen Sprache. 1821.

 Ср.: Reinach S. Orpheus: histoire générale des religions. Paris, 1905. P. 58–59.

 Касательно Илхомбера ср. с Пейра (Peyrat N. Histoire des Albigeois. Vol. 1–3. Paris, 1870). Vol. I, p. 127; Абеллион — Там же, p. 15.

О поселениях финикийцев около Нарбонны см.: Movers. Op. cit. Bd. 2. S. 644, 654.

Согласно Тациту (Германия, XLIII), в Германии одетый в женское платье священник приносил жертву двум божествам, соответствующим Кастору и Полидевку, чьи имена были «Aleis».

Об Орфее см.: Reinach S. Op. cit., p. 122; Loisy A. Les mystères païens et le mystère chrétien. P., 1930. Cap. II.

 Вольфрам сообщает нам со всей ясностью, что Грааль представляет собой камень. Он называет его «lapsit exillis» (правильно — «lapis ex coelis»). Считается, что этот камень находился раньше в венце Люцифера. Вольфрам также связывает этот камень с падшим ангелом и упоминает о его венце.

О сказании об аргонавтах — Ноннос см. у Камперса (Kampers F. Das Lichtland der Seelen und der heilige Gral. Köln, 1916. S. 72.), который видит в этой чаше небесный свод. Ноннос, греческий поэт V в. из Панаполиса в Египте, создал как язычник эпос, бесценный для изучения цикла дионисийских сказаний: «Dionysiaca», а как христианин — стихотворный перевод Евангелия от Иоанна. Отсюда, на основании Евангелия от Иоанна, а также в связи с легендой об аргонавтах и «чашей», можно сделать вывод об однозначных отношениях между греческим язычеством и христианством.

 В раннем, апокрифическом Евангелии от Иакова сообщается о рождении Спасителя подобно рождению бога солнца из мировой пещеры. См.: Kampers F. Op. cit. S. 71.

 Об отношениях между преданием о лодке Аполлона, влекомой лебедями, и легендой о Лоэнгрине добавить, вероятно, нечего.

Вавилоняне называли своего бога солнца Господином сферы. Поскольку теогония катаризма уходит своими корнями в вавилонский дуализм, то можно установить соотношение между легендой о Граале и вавилонскими сказаниями. «Легенда о камне из венца Люцифера» восходит к восточным мифам. Несколько измененный ее вариант — сказание о камне из короны вавилонского дракона. Ей родственна арабская легенда о Каабе (Kaaba) — ангеле, который был послан Адаму, чтобы предотвратить его грехопадение. Когда первый человек все же впал в грех, ангел обратился в камень» (Kampers F. Op. cit. S. 87).

 «Персы с давних времен рассматривали всемирную историю как последовательность разворачивающихся во времени событий, каждое из которых открывается своим пророком. Каждый пророк имеет свой Hazar, т. е. власть в течение 1000 лет. Из этих следующих друг за другом отрезков времени, каждый из которых соответствует миллиону веков, приходящемуся на одного индийского Будду, складывается цепь событий, подготавливающих наступление царства Ормузд. В конце времен, когда заканчивается цикл смены тысячелетий, настает наконец рай. Тогда все люди становятся счастливыми, земля выглядит как ровная поверхность, и для всех ее жителей есть только один язык, один закон и одна власть. Однако этому должны предшествовать ужасные страдания. Дахак, сатана персов, разорвет тогда сковывающие его цепи и обрушится на землю. Затем придут два пророка для того, чтобы утешить людей и подготовить великое событие» (Renan E. Das Leben Jesu. B., 1864. S. 82). Учение манихейства считает этими пророками, утешающими людей, Христа и Мани.

 Найденная в одном из иберских захоронений голова Будды находится теперь в музее Ренна.

При Александре де Бернэй находились два изменника (Jobispater и Antipater), виновные в его смерти (Birch-Hirschfeld A. Über die den provenzalischen Troubadours des XII und XIII Jahrhunderts bekannten epischen Stoffe. Halle, 1878. S. 21.). Пейр Видаль также упоминает Антипатера в связи с Александром.

 Духовенство друидов пополнялось из отпрысков благородных родов. Время искуса послушников длилось 20 лет. Большие требования предъявлялись к памяти неофита, поскольку священная литература друидов передавалась от учителя к ученику устно. Согласно Цезарю, друиды и всадники образовывали классы со свободным образом жизни, плебс же был полностью бесправным (Reinach S. Op. cit., p. 177 sqq.).

 В «Великом Святом Граале» рассказывается о том, что три стойки кровати для отдыха Соломона были изготовлены из древесины Древа жизни. Эта кровать стояла на судне, «представлявшем собой пример нового дома бога (т. е. церкви), и Соломон наблюдал оттуда за морем и так осуществлял волю небес».

На тему легенды о Талиезине см. также: Bosc. Belisama. 1910. P. 93, 107 sqq. Финикийский Геркулес изображался в виде карлика, похожим на таких известных персонажей, как Гвион, а также Огми или Альбион, которые были внешне сходны с этим финикийским богом. Поэтому он играл важную роль в мистериях бардов как хранитель «священной чаши».

Заметные параллели между эллинистическими мистериями и метаморфозами Гвиона можно найти у Луази (Loisy A. Op. cit., p. 79 sqq.).

 «Остров Сена, — говорит Помпоний Мела (III, 6), — известен как резиденция галльского оракула, девять служительниц которого обладают властью над ветрами и штормами… Эти жрицы-друиды во имя святости сохраняют свою непорочность».

В связи с этим следует обратить внимание на распространенность числа «девять»: существует девять муз, девять жриц острова Сена и семь раз по девять дев Грааля.

 К моему утверждению о том, что эллины считали страну кельтов местонахождением земли гиперборейцев и находившегося поблизости сада Гесперид, я хотел бы привести еще несколько аргументов:

Геспер, или Гесперус, был братом Атланта. Он превратился в звезду — Гесперус, которую также называют Венерой (Утренней звездой) и Люцифером (Вечерней звездой);

по теогонии Гесиода, гигант Атлант находился на Западе; неподалеку расположены сады Гесперид;

согласно Chompré (Dictionnaire de la Fable. 1800), название «Пиренеи» было галльским синонимом имени Венеры;

Павзаний сообщает, что резиденцию дельфийского оракула основали гиперборейцы;

Атеной (Athenaos), греческий грамматист из египетского Наукратиса, цитирует по кн. VI гл. 4 («Признак учености») утверждение Полидониуса (Polidonius), что Дофинэ должна быть страной гиперборейцев (Bosc. Op. cit., p. 193);

часть Бретани ниже Chilperich называлась также Dodonea (Bosc. Op. cit., p. 193).

 Астирот — Астарта; Белькимон — Баал-Шемен, или Самин (сирийское божество); Белет — халдейский Ваал; Радамант — Радамантис, судья загробного мира.

 «Праздник света 25 декабря был в нехристианском мире Ближнего Востока, а также в дохристианскую эпоху, празднованием рождения бога солнца — Гелиоса, Кроноса или Dusares, или Ваала в Сирии. Наступающее после длительного периода сокращения постепенное увеличение светового дня представлялось как новое появление на свет маленького бога солнца. Так было и в Александрии, и в Сирии, и в Аравии…

С тех пор как в Ассирии-Вавилоне появилась великая богиня жизни и мать богов Иштар, тесно связанная со звездным образом юной девы, таинство зарождения и прибавления света и солнечный бог стали олицетворяться таинством рождения ребенка из материнского чрева молодой женщины» (Rittel. Hellenistische Mysterienreligion und das Alte Testament. S. 33).

«Уже Юстин (Justin) подметил странные отношения между рождением Спасителя и рождением бога солнца Митры» (Kampers F. Op. cit., S. 70).

Луази приводит описание возникновения Митры: «Митра и солнце лежали вытянувшись перед столом. Бог держал рог для напитков, а солнце — чашу» (Loisy A. Op. cit., p. 166, 167).

В Гаскони, стране басков, и вообще в Пиренеях, встречались приверженцы культа Митры. Почитали ли Митру в пещерах Сабарте — я пока не могу выяснить доподлинно.

 Присциллианство представляло собой родственный манихейству гностический энкратизм. Жестокое уничтожение его последователей — первый пример наказания смертью, которое применили для борьбы с ересью, — обусловило начало раскола между аббатами, которые одобряли процесс против Присциллиана и его сторонников, и теми, кто проклинал это преследование.

Катаризм никогда не связывали с поэзией, посвященной Граалю, как я уже отмечал, его считали кельтским, автохтонным по происхождению и лишенным дуализма течением. По этой причине я предпочитаю укрепившийся в Южной Франции с незапамятных времен языческий дуализм общей, вероятно, несколько односторонней картине привилегированного положения. И все же эти отношения должны быть затронуты, чтобы мы, по крайней мере, не стали ни в чем противоречить Вольфраму фон Эшенбаху. В «Парцифале» так много языческих персонажей и названий земель, что все они неотделимы от предыстории Грааля, несмотря на то что «тайна языческого понимания Грааля не может считаться вполне обоснованной». Само название страны «Hiberbortikon», т. е. страна гиперборейцев, само имя Заратустры — великого творца законов маздаизма — известно немецкому миннезингеру из замка Вильденштайн во Франции!..

Что до катаризма, то следует отметить следующее: между нероманскими катарскими сектами и движением альбигойцев, несомненно, были установлены и поддерживались тесные связи. Однако неверно до сих пор существующее мнение о том, что романский катаризм был вызван к жизни пришедшими с Востока миссионерами-еретиками только около 1000 г. Дуалистический момент был существенной составной частью иберской теогонии, поскольку иберы были родственны персам и иранцам, чей маздаизм считается классическим примером дуализма. Мы не будем повторять уже сказанное о Диспатере, кельтском Люцифере, о взаимном влиянии друидизма, орфизма и учения Пифагора. Действительно ли Южной Франции нужны были «одна пришедшая из Италии женщина и один крестьянин из Перигора» или же один катарский «папа» Никита, чтобы впредь все стали мыслить дуалистически? Нужен ли был альбигойцам один «неизвестный мастер», обладающий тибетской мудростью, чтобы внезапно постичь истину: земной мир — юдоль несчастий и только нирвана — истинная и конечная цель?

Мы знаем, что кельтиберские друиды — по меньшей мере в Пиренеях — были обращены в христианство манихейцами. Сущность манихейства и состоит в том, что оно укоренилось не только в маздеизме-митраизме и христианстве, но и в буддизме. Этого одного было достаточно, чтобы пришествие такого мистического учителя, который провозгласил южным галлам в качестве нового учения странствие душ и счастье небытия, стало излишним.

На Синоде в Сен-Феликс-де-Карамане (1167 г.), созванном по призыву славянского еретического папы Никиты, альбигойцы познакомились с западным катаризмом и организовались по его примеру. Это стало первопричиной, побудившей, ввиду подготовки Рима к всеобщему преследованию еретиков, к объединению этих родственных, сформированных по сходным принципам, но в основе своей не единых «церквей Иоанна» — как они сами себя называли.

Тем более точным является сравнение раннего христианства с учением альбигойцев, сделанное двумя ортодоксальными историками Гиро и Мола. Последний говорит в предисловии к «Наставлению инквизитору» Бернара Ги: «Бернар Ги неправильно назвал ритуальные действия катаров “обезьяньим подражанием”. Вместе с Гиро (Guiraud J. Cartulaire de Notre-Dame de Prouille. P., 1907. Vol. I) следует признать, что они отправляют изначальный канон литургии, сохраненный с времен раннего христианства. Замечание Ги можно трактовать лишь как незнание им (и его временем) раннецерковных обрядов. Сравнение Гиро катарских и раннехристианских ритуалов в высшей степени показательно…» (Gui B. Manuel de l‘Inquisiteur. Vol. 1–2. P., 1926. P. 12–13, note 1).

В первые века после Рождества Христова иудеи и язычники могли с одинаковым правом обратиться в истинную веру, однако Рим первым начал стремиться к главенству над церковью Афин и, объявив свое понимание веры единственно христианским, догматизировало его. Собственно, манихейство, как любое гностическое исповедание веры, являлось одной из раннехристианских церквей. То, что христианизированный друидизм — такой, как языческо-христианская церковь Галлии, — основывался на истинно просвещенных, могло свидетельствовать лишь в пользу его христианской сущности. В остальном мы должны отдавать себе отчет, что и в более поздние времена ортодоксальный аскетизм сознательно приближался к манихейству, когда объявлял отказ от плоти, называя ее врагом, неприемлемым душе. Так, святой Франциск говорил: «Многие порицают своих врагов или соседей, когда те грешат или заболевают. Но они не должны этого делать, поскольку у каждого есть свой враг в самом себе — собственное тело, благодаря которому он и грешит. Поэтому благословен слуга Господа, не упускающий своего врага и защищающийся от него; ибо поступающему так не может причинить вреда ни один из видимых врагов». В другом высказывании он называет свое тело «ужаснейшим врагом и злейшим противником, охотно уступающим дьяволу». Доминиканец Таулер, глава немецких мистиков XIV в., считал, что человек представляет собой лишь нечистую массу, тварное существо, наполненное злом и тленной материей, не вызывающее ничего, кроме отвращения. Это мнение полностью разделяли его последователи, хотя они тут же обращались к теме любви и милосердия.

Г. Леа также отмечает: «Рассматривая движение этих еретиков (катаров) с их изменчивой судьбой, мы не должны забывать, что все наши сведения о них почерпнуты почти исключительно из трудов их противников и преследователей. За исключением нескольких вальденских трактатов и описания единственного ритуала, документы катаров полностью утрачены. Об учении “чистых” можно узнать только из таких трудов, в которых их ниспровергают и провоцируют ненависть простых христиан; о борьбе и судьбе катаров мы узнаем только из сочинений их безжалостных гонителей. Я не могу найти ни слова похвалы по адресу еретиков, которое было бы основано не на уступках или обвинениях их недругов; и когда встречаю направленную против них клевету, то вижу причину лишь в вольном или невольном преувеличении — настолько очевидном, что данное свидетельство не имеет никакой исторической ценности. В целом же наши симпатии должны обратиться к тем, кто был готов терпеть преследования и смотреть в лицо смерти ради того, что они считали истиной. Ибо, учитывая тот упадок, который они могли видеть в состоянии официальной Церкви, нельзя вслед за их ортодоксальными противниками считать, что они выходили из церковного союза затем, чтобы свободнее предаваться своим беспорядочным порокам» (Lea H. Ch. Geschichte der Inquisition im Mittelalter. Bonn, 1905–1909. Bd. I, S. 66).

См. также: «Течет ли из одного отверстия источника сладкая и горькая вода?» (Иак. 3:11).

 Уже Маркион около 150 г. по Р. Х. попытался полностью отделить христианство от иудаизма. От его общины манихеи переняли отказ от иудейских традиций.

В связи с этим следует также напомнить, что в песне Гуона сатана назван Luciabel, или Lusiabel.

Деллингер приводит пример и других противоречий между Ветхим и Новым Заветом, которые катары использовали для доказательства злобности Иеговы: «И в этом обнаружилась их противоположность: один указывал на слияние полов и на продолжение рода (Быт. 1:23), другой, однако, почитал за блаженство все бесплодное и запрещал одно только созерцание обнаженной плоти — так что один обещал царствие земное, а другой — небесное. Злой Бог приказал иудеям обмануть и ограбить египтян. Более того, Он дал завет ненависти, поскольку именно ему адресованы слова Христа: «Вы слышали, что сказано: “люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего”» (Мф. 5:43). Один завещал обязательное обрезание (за невыполнение — смерть), другой, через своего апостола, запретил его под страхом потери покровительства Христа (Гал. 5:2). Один, через своего законодателя, обещает евреям господство над многими народами (Втор. 15:6), другой, напротив, запрещает своим ученикам любое стремление к власти (Мф. 20:25–27). Один разрешает иудеям ростовщичество (Втор. 15:6), другой запрещает его (Лк. 6:35). Один заявляет, что, принося в жертву животных, можно искупить грехи, другой уверяет, что невозможно смыть свои грехи кровью быков и баранов. Тот обещает прийти “в густом облаке” (Исх. 19:9), этот, напротив, “обитает в неприступном свете” (1 Тим. 6:16). Тот не желает, чтобы люди приближались к нему, и наказывает человека смертью всего лишь за то, что он “простер руку свою к ковчегу Божию” (Исх. 3:5; 2 Цар. 6:6), этот же призывает: “приблизьтесь к Богу, и приблизится к вам” (Иак. 4:8). Заявляя, что “проклят пред Богом всякий, повешенный на дереве” (Числ. 21:23), Бог Ветхого Завета заранее проклял Христа» (Döllinger J. von. Op. cit. Bd. I, S. 145–147).

Уже упоминавшийся ритуал катаров (известный по публикации Кунитца) совершали Исайя и Соломон — доказательство того, что альбигойцы не отказались полностью от Ветхого Завета (см. также Lea H. Op. cit. Bd. I, S. 102). Согласно Деллингеру (Op. cit. Bd. I, S. 148, 149), катары признавали книги пророков, Книгу Иова, Псалтирь и Книгу Притчей Соломоновых — другими словами, почти все книги пророчеств и книги поучений, — предположительно, они считали их лучшей, написанной под влиянием Отца частью Ветхого Завета. Особенно высоко они чтили апокрифическое «Видение Исайи».

 Мифы катаров о падении Люцифера, творении мира, возникновении людей и эпифании Иисуса, напоминающие великие космогонические сказания Востока, я составил по трудам Шмидта и Деллингера, используя также приведенные ими первоисточники (см.: Schmidt Ch. Histoire et doctrine de la secte des cathares ou Albigeois. Paris-Genéve, 1849. Vol. 2, p. 63 sqq.; Döllinger J. von. Op. cit. Bd. I, S. 138 sqq.). Согласно представлениям авторов апокрифов и западных катаров, первые люди были «исполинами» (Быт. 6:4). «И раскаялся Господь, что создал человека на земле… И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их» (Быт. 6:6, 7). См. также: Schmidt Ch. Op. cit. Vol. 1, p. 70, note 2.

Катары хорошо знали историю битвы Михаила с Люцифером, описанную в Апокалипсисе. Сатана был повержен, и вместе с ним с небес были низвергнуты жертвы его коварства, или, как сказано в Апокалипсисе, дракон, древний змей, захватил с собой третью часть всех звезд, т. е. ангелов (Откр. 12:7–9; 14:20). См. также: Döllinger J. von. Op. cit. Bd. I, S. 137.

В примеч. 4 к S. 138 Дёллингер приводит народную версию о падении ангела, общепринятую на юге Франции. Однако «существовали и общефилософские идеи, стоящие выше этих частных рассуждений и замечательным образом предвосхитившие учения современного рационализма. Согласно этим идеям, природа выступала на стороне Сатаны; после того как Бог создал Вселенную, Он передал бразды правления природе, могуществом которой были созданы и упорядочены все предметы. Само порождение отдельных вещей происходит не по Божественному провидению, а является результатом природных процессов, говоря современным языком — процесса эволюции или развития (самоорганизации). Эти натуралисты (как они сами себя называют) отрицают существование чудес и объясняют евангельские чудеса соответствующим толкованием священных текстов. Впрочем, тем же самым вынуждены заниматься и ортодоксы. Натуралисты верят, например, что Бога не стоит просить о хорошей погоде, поскольку только природа управляет элементами (стихиями). Они много писали об этом, и один их противник-католик (Lucas Tudensis) согласен, что их сочинения привлекательны, особенно “Perpendiculum Scientiarum”, о котором он пишет, что, благодаря своему философскому обрамлению и удачно выбранным отправным моментам, оно вполне способно произвести на читателя сильное впечатление» (Lea H. Ch. Op. cit. Bd. I, S. 109–110).

 «Во французских и итальянских пророчествах о Мерлине говорится о короне вавилонского дракона с четырьмя драгоценными камнями и о такой же короне короля мифического Орбанта, Аурианса-Адриано. Последнего в названии главы, посвященной итальянскому пророчеству, отождествляют с вавилонским драконом. Корона этого властелина Орбанта случайно попала в море, и один рыбак принес королю Фридриху драгоценные камни, которыми она была украшена. Из этого следует, что главным сокровищем этой короны были камни» (Kampers F. Op. cit. S. 103; см. также S. 86). Очевидно, что немецкие легенды о королях очень созвучны поэзии о Граале, однако мне хотелось обратить внимание на то, как страх перед дьяволом породил целую мифологию о падении Люцифера, в котором видится всего лишь бывший ангел, лишенный духовности, но неподвластный Богу, т. е. олицетворение нашего мира. Возможно, в этом одна из причин того, что Церковь воспринимала катаров в союзе со Злом.

 См.: Schmidt Ch. Op. cit. Vol. II, p. 72 sqq.; Döllinger J. von. Op. cit. Bd. I, S. 150 sqq.

Об эоне Христа Риттель писал: «В эллинизме идея о приносящем исцеление Спасителе была связана с богом света, а потому соединялась со световым днем и его изменениями. Для этого было необходимо соединение новых идей. Подобно естественной и практически самоочевидной связи между возрождением света и сменой времен года, представлялась связь между появлением нового света (рождением бога света) и появлением нового времени мира, эона. Поскольку рождение бога солнца было соотнесено с календарными сроками, то же самое могло касаться и нового эона. Поэтому эон прежде всего абстракция (хотя бы наполовину), по меньшей мере нечто безликое, время мира. Но когда новое время в своем проявлении становится темой торжества, оно также начинает “рождаться”, подобно тому как ежегодно рождающийся бог солнца. Вместе с тем оно стало конкретной личностью и воспринимается прямо как божество».

Уже Керинф, современник Иоанна и первый христианский гностик, которому противники хилиазма (учения о тысячелетнем повторяющемся царстве) приписывали авторство Откровения Иоанна Богослова, проповедовал, что вечная сущность Христа с помощью крещения стала единым целым с человеком Иисусом, но покинула Его тело перед распятием (ср.: Renan E. Op. cit. S. 31). Согласно манихейству, распятие было лишь видимостью (см.: Reinach S. Op. cit., p. 105). В представлении катаров, Христос послал на крест вместо себя демона, придав ему свой облик (Moneta Cremonensis. Adversus Catharos et Waldenses libri. 1743, p. 256; Döllinger J. von. Op. cit. Bd. I, S. 153).

 Schmidt Ch. Op. cit. Vol. II, p. 78, 167, 169; Döllinger S. Op. cit. Bd. I, S. 178. Ср. также: «Ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать» (Лк. 9:56).

Однако вознесутся на небо только падшие души ангелов, ибо «никто не восходил на небо, как только сшедший с небес» (Ин. 3:13). Сходные представления мы находим в «Парцифале»:

Согласно учению катаров, после падения ангелов не было создано новых душ (Döllinger J. von. Op. cit. Bd. I, S. 143). Во времена, предшествовавшие появлению Христа, вообще никто не мог обрести душу: кто хотел получить спасение, должен был после пришествия Христа еще раз войти в человеческое тело.

В «Парцифале» Вольфрам выдвигает вполне ортодоксальную мысль, что Христос стал человеком и позволил распять себя. Но в том месте, где он говорит с непокорными, которых Господь оставил в аду, он не вполне согласен с догмой:

Надо также обратить внимание на то, что Вольфрам никогда не упоминает о ветхозаветных пророках, а кроме того, считает языческих философов и прорицателей предшественниками и предвестниками Христа.

 Исарн (Isarn), инквизитор и трубадур, изрекал только общепризнанные истины, утверждая, что ни один из верующих не может быть обращен в ересь катаров или вальденсов, если рядом с ним будет хороший духовный наставник (Lea H. Op. cit. Bd. I, S. 67).

«Примечателен рассказ епископа Фулька Тулузского по поводу ответа, который дал ему рыцарь Понтий де Родель. Когда епископ прямо спросил его в диспуте, почему тот не изгоняет столь явную ересь из своих владений, известный своей мудростью и верой в справедливость рыцарь ответил: “Как мы можем это сделать? Мы выросли вместе с этими людьми, у нас есть родственники среди них, и мы видим, что они ведут праведную жизнь”. Против такой терпимости приверженность вере оказалась бессильной. Поэтому мы вполне доверяем рассказу монаха из Во-Сернэ о том, что почти все бароны страны были защитниками еретиков, давали им приют, искренне любили их и защищали от официального Бога и Церкви» (Lea H. Op. cit. Bd. I, S. 155).

 Число «совершенных» (perfecti) еретиков, вероятно, было небольшим. Ко времени первого крестового похода (в период расцвета катаризма) их насчитывалось не более семи-восьми сотен! Это не должно вызывать удивление, поскольку доктрина катаров требовала отказа от всего земного и длительных аскетических занятий, приводящих к подрыву телесного здоровья даже физически крепких людей.

Намного больше было число «верующих» (credentes). Вместе с вальденсами их было больше, чем правоверных католиков, принадлежавших почти исключительно Римско-католической церкви. Конечно же, все сказанное относится только к южной Франции.

В связи с разделением катаров на совершенных и верующих см. также: 1 Кор. 2:6; Евр. 5:12, 13; Loisy A. Op. cit., р. 248; Reinach S. Op. cit., p. 104, 105.

Верующих катаров называли также просто «христиане».

 О катарском обряде преломления хлеба, который также называли благословением хлеба, см.: Schmidt Ch. Op. cit. Vol II, p. 129 sqq. О догме пресуществления (transsubstantiation) см.: Reinach S. Op. cit., p. 422; Hauck A., Herzog J. Realencyklopädie für protestantische Theologie und Kirche. Leipzig, 1877. О раннехристианском обряде преломления хлеба см., напр.: Loisy A. Op. cit., p. 215.

Апостол Павел говорил, что община верующих должна быть «телом Христовым»: Рим. 12:5; 1 Кор. 12:13.

Об основах Церкви Любви см.: Schmidt Ch. Op. cit. Vol. II, p. 139 sqq.; Döllinger J. von. Op. cit. Bd. I, S. 200; Histoire des Albigeois. Vol. I. 1880. Liv. 6, cap. 1, p. 395 sqq.

 Не все катары считали Святой Дух Параклетом (parakletos). Чаще они называли его Spiritus principalis (Пс. 1:14), который заслуживает поклонения наряду с Богом-Отцом и солнцем и является таким же творением Отца, как и Сын, но величественнее всех других духов и столь невыразимо прекрасен, что в него «желают проникнуть ангелы» (1 Пет. 1:12). Но и тех духов, которые, согласно учению катаров, Бог должен дать душам в качестве их властителей — каждому телу соответствует одна душа (anima), а каждой душе один дух (spiritus), — некоторые еретики называли «святыми духами»: во-первых, потому, что все они являются эманацией Бога и так же, как Он, вечны, во-вторых — что не поддались попыткам Люцифера увлечь их с небес, так как из-за их более сильной и совершенной природы он не мог иметь над ними никакой власти. Эти духи, наряду с телами и душами людей, представляли собой третью составную часть человеческой сущности, но находились вне человеческих тел, в качестве властителей и правителей душ. Об этих духах, по мнению катаров, слова апостола Павла: «Так и вы, ревнуя о дарах духовных…» (1 Кор. 14:12). Пока человек не воспримет определенного ему духа — чему должно способствовать «крещение духом» (consolamentum), — он будет мертвым в духовном отношении.

От Spiritus principalis и от этих духов — правителей душ отличаются еще и «семь духов», которые, согласно Откровению Иоанна Богослова (1:4), находятся перед Божественным престолом. Один из них — их заступник. Ср.: Döllinger J. von. Op. cit. Bd. I, S. 137–138, 155 sqq.

Обычно преобладает соответствующее Евангелию от Иоанна убеждение, что заступник Святого Духа — он сам. Ср.: Ин. 14:16, 26; 16:7, 13.

О мистической Манисола (или Манилоса) катаров см. также отрывочные сведения у Пейра (Peyrat. Op. cit. Vol. I, p. 399) и y Шмидта (Schmidt Ch. Op. cit. Vol. II, p. 138), который называет ее Малилоса или Малисола, согласно Экберту Кельнскому, брату святой Елизаветы, и Дюканжу (Glossarium mediae et infimae latinitatis, 1840, статья «Bema»). Возможно, Экберт выводит это имя не от Мани, а от «malus», что означает «зло». Согласно некоторым хронистам, Грааль был «не священным раем, а греховным местом».

С индийским Мани ср. Larousse, статья «Mani». Слово «Мани» найдено также в знаменитых надписях на индийских храмах и отвесных скалах: «Om, Mani padme, hum!» Словом Мани будто бы называли смарагд (по-другому — Философский камень, или Камень непорочности).

Катары не верили в Марию как земную мать Христа, они воспринимали ее исключительно как символ. Мария была для них Мани, бог духа и любви, т. е. Параклет. Катаризм было принято называть Церковью Параклета. Насколько справедливо такое название, можно оценить по тому факту, что альбигойцы называли Марию своей «церковью».

Истории Средневековья хорошо известны примеры, когда общепринятую в данное время веру сравнивают с драгоценным камнем. В связи с этим мне вспоминается прежде всего необычно популярный в Средние века духовный роман о Варлааме и Иосафате — не что иное, как христианская модификация жизнеописания Будды в индийских традициях. Этот преобразованный вариант, первоначально созданный, вероятно, в Иране, позднее в виде греческой версии распространился по всему западному миру. Герой этого романа — христианский монах, переодетый купцом и совершающий путешествие по Индии с целью обратить в христианство принца Иосафата, точнее: Иоасафа (Будду). Варлаам находит возможность побеседовать с принцем под тем предлогом, что хочет показать ему дорогой камень, обладающий силой излечивать слепых и глухих. Однако на этот камень может смотреть без опаски только человек с непорочным и чистым сердцем. Принц охвачен желанием увидеть чудодейственный камень. Варлаам отвечает ему, что сможет показать камень лишь после того, как испытает мудрость его ума. С помощью целого ряда сравнений и аллегорий Варлаам разъясняет Иосафату достоинства христианской веры.

В «Притче о драгоценном камне» монах сравнивает христианство с драгоценностью, которая становится доступной только тому, кто чист душою. В «Притче о богатом юноше и бедной христианке» отец девушки выдает свою дочь замуж за молодого человека, выдержавшего испытание, и делает его наследником несметных сокровищ. Все это должно означать: кто избегает суетности мира и земных богатств (богатой невесты), посвящает себя христианской жизни в бедности (женится на бедной христианке), тому наградой будет сокровище, т. е. райская жизнь!

Но этим еще не исчерпываются мотивы, сходные с «Парцифалем» Вольфрама. Заслуживает внимания и эпизод, в котором Иосафат по замыслу волшебника Теуда должен быть соблазнен привлекательной девушкой. Поэтому есть все основания предполагать, что Вольфрам намеренно, не по недоразумению, делает камень воплощением стремления к раю.

Провансальская прозаическая редакция полюбившегося катарам романа о Варлааме и Иосафате, в отличие от его греческого и латинского первоисточника, отмечена множеством показательных сокращений. Так подверглись сокращениям все речи Варлаама о духовности, особенно касающиеся глупости идолопоклонства, и о таинстве крещения. Пропущены описания величия Бога и великолепия Его творений, а также обоснование почитания икон.

Для сравнения особенно интересны: «Die provencalische Prosa-Redaktion des geistlichen Romans von Barlaam und Josaphat (hsg. von Heuckenkamp), 1912; Kuhn. Barlaam und Josaphat (Abhandlungen der philos.−philol. Classe der Kgl. Bayer. Akademie der Wissenschaften. Bd. 20), 1897.

Индийская мифология содержит упоминание об открытом для всех желающих волшебном столе Будды, на котором никогда не иссякают яства, и о Чинтамани, камне, исполняющем желания. О нем писал Камперс в своей «Духовной стране света и священном Граале»: «Некоторые особенности индийской легенды о Чинтамани и особенности нашего сказания о Граале очень сходны; в этом камне желаний, испускающем денно и нощно свет, дающем каждому в изобилии еду и питье и хранящемся в замке пятисот богинь у королевского сына Гедона, можно разглядеть даже прообраз нашего сказания о Парцифале». См: Kampers F. Op. cit. S. 93; Nutt. The Buddha’s alms dish and the legend of the holy grail // Archaeological Review, June, 1889.

Итак, в Святом Духе (Spiritus principalis), в Мани или в Параклете катары видели своего рода женский паредр Бога, мать Логоса. В определенном смысле он соответствовал Майя-Марии дохристианской теогонии. Как известно, Майя была матерью Гаутамы Будды и под именем Майя — матерью вестника богов Гермеса-Меркурия. Символом этой virgo coelestis издавна была Луна. Скандинавское лунное божество Манни — северный вариант этой восточной богини и матери богов. Я считаю установленным, что индийская Майя была богиней видимого мира, Иллюзией (maya). Дева-земля, согласно Вольфраму фон Эшенбаху, была также «матерью двух людей»:

 О катарском consolamentum см. также: Schmidt Ch. Op. cit. Vol. I, p. 119 sqq., 123 sqq.; Döllinger J. von. Op. cit. Bd. I, S. 143, 153, 191, 204. Peyrat. Op. cit. Vol. I, p. 378.

Консоламентум имеет аналог в виде орфической мистерии, совершающейся с целью предотвратить после смерти человека возвращение души в другое тело. Определяющими для веры катаров в переселение душ стали слова апостола Петра, говорившего о пойманных в темницу, т. е. в тело, духах, что им, не обретшим «во дни Ноя» веру, проповедовал Христос (1 Петр. 3:19; ср.: Döllinger J. von. Op. cit. Bd. I, S. 143; Schmidt Ch. Op. cit. Vol. II, p. 46).

 Ср.: Schmidt Ch. Op. cit. Vol. II, p. 83 sqq., 94; Peyrat. Op. cit. Vol. I, p. 104.

«Традиции, касающиеся “одежды” еретиков, вероятно, восходят к kosti и saddarah маздеизма, священным одеяниям и рубашкам, которые должны носить все верующие. Их использование в учениях Авесты и брахманов показывает, что они берут свое происхождение в доисторическом периоде, еще до разделения арийских народов. Катаров, носивших такие одежды, инквизиторы называли haereticus indutus или vestitus. Они были посвящены во все еретические мистерии» (Lea H. Op. cit. Bd. I, S. 101).

«В одной из интерполяций писем пресвитеров, в которой — конечно же, только после “Парцифаля” — вставлено сказание о короле-священнике, точно переведенное с латинского Освальдом Писцом, говорится о том, что духовные чины особой чистоты состояли на службе в капелле. Когда же они собирались принести жертву, то снимали одежды…

Это не измышление фантазии. Здесь оживает гностическая легенда Пистис Софии о небесном странствии. Порог капеллы символизировал границу космоса. Здесь священники должны были оставить свою материальную, телесную оболочку; здесь они получали “одеяние великолепия”, “одеяние света”. В еврейском предании рабби Перахья снимает одежды перед вратами неба. Только облаченный в воздух рая, он может видеть великолепие небес. В маздеистском предании рассказывается о том, как одежда “из плоти и крови” заменяется “одеянием блеска”. Похожие эпизоды есть во многих других преданиях.

Согласно древнему гностическому представлению, все избранные получают на небе “одеяние великолепия”. Отсюда берут свое начало и рассказы о небесных одеждах, о них же идет речь в сказании о рае с его ступенчатой лестницей в “Аполлонии”. Это единственно возможное значение не оставляет больше сомнений о том, что упомянутая выше капелла представляет собой всего лишь вариант райского дворца короля-священника и воплощает идею постоянно расширяющегося небесного Царства душ…

Стол в мифах и сказаниях Востока дает лишь пищу и питье; в сказании о короле-священнике он творит чудеса; в арабо-испанских преданиях он или равноценный ему ларь почитаются как святыня; увеличивающаяся в размерах часовня — символ святости. Поэтому я пришел к заключению, что поскольку ларь, который может увеличиться до размеров часовни, является отражением Божественного престола мира и горной обителью блаженных, то он не что иное, как Грааль. Таким образом, Грааль — царство райского наслаждения, к которому стремится светлый герой Парцифаль, но он же — дворец вечного сна, желанная цель Анфортаса. Такая интерпретация соответствует общепринятому толкованию термина “Грааль” как атмосферы счастья в позднейшей немецкой поэзии» (Kampers F. Op. cit. S. 96, 97).

В другом месте (S. 101) Камперс говорит, что «Грааль — царство отвергнувших сей мир блаженных душ, а камень — символ этого царства». Учитывая мои развиваемые в текстовой части рассуждения, дополненные приведенными здесь замечаниями, мы имеем все предпосылки для следующих выводов:

Грааль был средневековой Церковью Любви и одновременно ее символом! Для катаризма внешний мир был иллюзорным, а люди жили своей «жизнью, подобной смерти». В земном смысле слова катары, «совершенные» Церкви Любви, уже умерли для этого мира. Они пребывали в «царстве прощенных», в котором наслаждаются райским блаженством «обожествления», как гностики называли спасение. Человек однажды попал с небес в земной рай и, только будучи изгнанным из него, пришел в этот мир. «Чистые» возвращались из мира в «рай», снова открытый благодаря Евангелию Христа, из которого они могут вернуться на небо, в царство духа, после окончательного отделения души от тела.

В Марии катары видели символ своей Церкви Любви, которая воплощала женский принцип божества Santa Gleiyza и была Церковью Высшей Любви. Эти взгляды были вполне естественными, хотя и в высшей степени еретическими. Для них Мария была христианской «Майей» (для необразованных язычников еще не матерью Бога, но матерью богов), и даже Мани — плодотворный принцип, дающий любовь к ближнему и дарящий небесного Манна (Manna). Так во времена язычества в Эфесе поклонялись Диане, на фригийской горе Ангдистис под знаком метеорита — Кибеле и в Вавилоне — богине Иштар. Иштар, как известно, символизировала Люцифера-Венеру, вечернюю и утреннюю звезду, которую эллины называли также Геспером. Так замкнулся круг, в котором заключены сады Гесперид с их Чашей возрождения, корона Люцифера, или вавилонского дракона, и грешная гора Грааля-Венеры.

Теперь нам также понятно, почему Экберт Кельнский (сестра которого, святая Елизавета, исповедовалась у пользующегося самой дурной славой немецкого инквизитора Конрада фон Марбурга) из Манисолы (утешение высочайшей любовью) сделал малисола (помощь от Зла) и почему правоверное христианство прокляло Грааль и пошло против него походом.

Грааль — каким его нашел Вольфрам с помощью своего поручителя Киота — был катарским христианством и одновременно его символом — драгоценным камнем, предположительно выпавшим из короны Люцифера!

 Об эндуре см.: Molinier C. L‘Endura, coutume religieuse des derniers sectaires albigeois // Annales de la Faculté des letters de Bordeaux. I ser., III, 1881, p. 282–299; Schmidt Ch. Op. cit. Vol. II, p. 103; Döllinger J. von. Op. cit. Bd. I, S. 193, 221, 225.

 В связи с «горой очищения Данте», Камперс (S. 62 sqq.) сообщает следующее: «Происходящее от индийских мифов представление о непреодолимых, высоких, до небес, горах, у подножья которых (или на вершине) находится райский сад, сохранилось на протяжении всего Средневековья. Уже Ефрем Сирин воспел такую райскую гору. Она строилась постепенно, достигая все большего великолепия.

Ефрем также знал, что драгоценные камни лежат в раю повсюду, а мужчины и женщины облачены в развевающиеся светлые одеяния.

Перед поэтическим взором Данте восстают — нам неизвестно, при чьем посредничестве — величественные картины, представляющие гнозис как рассуждение на мифические и библейские темы.

Гора со ступенями уже в гнозисе становится горой очищения. Душе предстоит пройти семь ворот. За последним огненным проходом ожидает прощение, там празднуется свадьба гностической Софии с Христом. Также стих Данте об очищении души во время путешествия заканчивается свадебным шествием Беатриче под мировым древом на вершине горы земного рая. И «возлюбленная первой любви», «окруженная светом», как Данте называл свою Беатриче — совсем как гностики свою Софию, — изображена красками гностической традиции… Описание свадебного шествия под древом — всего лишь позднее преобразование мотива сакрального таинства плодородия, которое выражается в священной свадьбе небесного бога с земной богиней на горе богов под деревом, обнимающим своими ветвями весь мир».

«Нам нелегко указать, что именно в учении катаров наполняло людей таким одухотворенным стремлением к мученичеству. Но действительно, ни одна другая религия не могла назвать больше своих приверженцев, которые, полные решимости и радости, предпочитали смерть, выбирая самые ужасные ее формы, вместо того чтобы стать отступниками своей веры. Если кровь мучеников действительно была бы для Церкви семенами веры, то манихейство стало бы сейчас господствующей религией в Европе. Отчасти это происходило потому, что, согласно вере катаров, мучительная смерть обеспечивает душе возвращение к Богу. Однако человеческие слабости не позволяют духу всегда торжествовать победу над телом, как в случае катаров, чье стремление к мученичеству стало едва ли не притчей во языцех. Во время первых преследований, сведения о которых дошли до нас (это произошло в Орлеане в 1017 г.), 13 из 15 катаров остались несломленными, даже при виде разожженных костров. Они отказались отречься, хотя от этого зависело их прощение, и своей стойкостью повергли в изумление всех зрителей.

Те, кто был сожжен в Кельне в 1163 г., произвели сильнейшее впечатление тем радостным ликованием, с которым они вынесли страшное наказание; об их вожде Арнольде рассказывают даже, что, уже охваченный пламенем, он возложил руку на головы своих спутников, дрожащих в смертельном ужасе, со словами: «Будьте твердыми в вере, ибо уже сегодня будете у святого Лаврентия». В этой группе еретиков была одна прекрасная девушка, чья невинность вызывала сочувствие даже грубых палачей-наемников. Ее вытащили из пламени и пообещали, что либо выдадут замуж, либо отправят в монастырь. Она вроде бы согласилась и оставалась спокойной, пока остальные не умерли. Потом попросила охранников показать ей «совратителя душ». Они указали на догорающее тело Арнольда. Тогда она, внезапно освободившись от уз, бросилась, закрыв лицо платьем, на останки своего учителя, чтобы сгореть вместе с ним и отправиться в ад. Еретики, которые в это время были обнаружены в Оксфорде, отказывались просить пощады и повторяли слова Христа: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное». И после того как им был произнесен приговор, обрекающий на поругание и медленную смерть, они радостно пошли на казнь со своим вождем Герхардом во главе и запели: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня».

Во время крестового похода против альбигойцев набожные крестоносцы при взятии замка Минервы поставили пленных перед выбором: либо те отрекутся, либо будут преданы огню. 180 человек предпочли отречению костер, по поводу чего рассказывающий об этом событии монах спокойно отметил: «Без сомнения, все эти мученики от сатаны из временного пламени попали в вечное». Один опытный инквизитор — Бернард Ги — рассказывал нам, что обычно катары либо благодаря усилиям инквизиции возвращаются на путь истинный, либо готовы умереть за свою веру, в то время как вальденсы поспешно делают вид, что обратились в истинную веру, лишь бы ускользнуть. Такое несгибаемое упорство, как свидетельствовали ортодоксальные хронисты, не имеет ничего общего с мученичеством христиан, а вызвано сатанинской черствостью сердца» (Lea H. Op. cit. Bd. I, S. 114–116).

 Ср.: Schmidt Ch. Op. cit. Vol. II, p. 82 sqq., 93 sqq.; Dollinger J. von. Op. cit. Bd. I, S. 180, 181. В первых рукописях также отчетливо прослеживалась тенденция использовать учение о переселении душ для объяснения очевидной несправедливости Бога. Ср.: Lea H. Op. cit. Bd. I, S. 109, 122.

 Ср.: Peyrat. Op. cit. Vol. II, p. 78; Lea H. Op. cit. Bd. I, S. 109, 122. Когда в 1052 г. в Госларе катарам грозило повешение, они все равно отказались убить курицу В XIII в. такой отказ считался верным средством изобличить еретика. В 1045 г. еретики были обнаружены в Шалоне, и тамошний епископ обратился к епископу Вазону Люттихскому с вопросом, что ему делать с ними и не позвать ли на помощь «мировую руку», чтобы помешать «яду» испортить целый народ. На это добрый Вазон возразил, что они должны положиться на Бога, «ибо тех, кто сейчас наш мир считает сорной травой, Он может собрать, как пшеницу, когда придет время урожая. Тех, кого мы считаем врагом Бога, Он сам может поставить на небесах над нами». Вазон также обмолвился, что, как он слышал, еретиков обычно распознавали по их бледной коже. Тот факт, что бледность считалась верной приметой носителей ереси, был в то время совсем не новым. В IV в. эту особенность считали надежным признаком гностических и манихейских аскетов-присциллианцев (Sulpic. Severin Dial. III, гл. XI), а Иероним поведал нам, что ортодоксов, становившихся бледными от поста и самобичевания, метили каленым железом как манихейцев (Hieron. Epist. ad Eustoch., cap. 5). До конца XII в. бледность считалась признаком катаров. Ср.: Lea H. Op. cit. Bd. I, S. 121, 122. В другом эпизоде Вольфрам говорит о Тревриценте:

 О раке в пещерной келье Треврицента Вольфрам писал:

О «сокровищах Соломона» ср.: Kampers F. Op. cit. S. 26, 27, 33, 39, 54, 66, 80, 81, 85, 94.

 О «священной рыбе» ср.: Reinach S. Op. cit., p. 29–30; (Cultes) III, p. 43; Kampers. Op. cit. S. 35, 71, 74, 75; Wechßler E. Die Sage vom heiligen Gral in ihrer Entwicklung bis auf Richard Wagners Parsifal. Halle, 1898. S. 130; Renan E. Op. cit., S. 238. В отличие от других ограничений, катары ели «альбигойскую» рыбу и пили вино.

 В качестве литературы о Сабарте подходят лишь очень общие работы Гаррижу (Foix) и Гадаля (Ussat-les-Bains). О Вольфе де Фуа см. прежде всего: Peyrat (Inquisition, Vol. I–III). Процитированная фраза из каркассоннских инквизиционных реестров взята у Doat (цит. по 2-му тому Peyrat — Albigeois et l’Inquisition). «История альбигойцев» Пейра — единственная работа об агонии катаризма в пещерах под Тарасконом.

Гаррижу и Гадаль, оба родом из Тараскона, в ходе своих археологических исследований в пещерах Сабарте нашли некоторые свидетельства трагедии этих еретиков, но упомянули об этом лишь вскользь. Пейра было известно только о пещерах Ломбриве, в которых, как он верил, можно увидеть spulga Ornolaco. Существование spulga Ornolaco вне Ломбриве он не допускал. Гиро посвятил Вольфу де Фуа специальную главу в своем Cartulaire de Prouille, но она далеко не полная. См. также: Vic C. de., Vaissette J. Histoire générale de Languedoc. Vol. I–XV. Toulouse, 1872–1905. Vol. VI и IX.

 Об обращении Эсклармонды в еретическую веру ср.: Пейра (Civilisation Romane, p. 329). Обратите также внимание на: Palauqui. Esclarmonde de Foix; Guiraud J. Saint Dominique (p. 56). «Эсклармонда, Ваше имя означает, что Вы действительно освещаете мир и что Вы чисты, поскольку поступаете только справедливо. Вы достойны носить такое прекрасное имя». Ср.: Coulet (Montanhagol), p. 28, 97, 103, 106. Свои стихи Монтаньяголь посвящал не только Эсклармонде де Фуа, но и ее племяннице Эсклармонде д’Алион. Однако в фольклоре до наших дней сохранилось только одно имя Эсклармонда. Об этом см. также: Magre M. Magiciens et Illuminés. Paris, 1930. P. 93–94.

 Отношения между циклом Гуона и поэзией о Граале остались, насколько мне известно, без должного внимания. В рамках этой книги я могу лишь упомянуть о наиболее очевидных моментах.

Я уже отмечал, что катары называли Сатану Люцибелом. Мы уже говорили и о Ваале, или даже об Абеллионе. Как известно, Люцифер — это перевод на латинский греческого Phosphoros (несущий свет), как названа вечерняя и утренняя звезда. Как мы неоднократно отмечали, древние также использовали для этой звезды имя Гесперус. И, цитируя Библию (Ис. 14:12): «Как упал ты с неба, денница, сын зари», средневековые отцы Церкви имели в виду князя тьмы, в то время как «утренняя звезда» Исайи — это всего лишь свергнутый царь Вавилона.

О сказании об Ортните (Ortnit) см. также: Jiriczek. Deutsche Heldensage. 1908. S. 16, 165, 168: «“король гномов” Альберих (Alberich — князь эльфов) напоминает по своему положению Оберона (французское произнесение немецкого имени) во всем известной, благодаря романтическому эпосу Виланда, французской легенде о Гуоне из Бордо — Альберих с помощью Оберона похитил дочь султана. Имя Махорель свирепый отец невесты получил от султана Малек-аль-Аделя, а бои за невесту были перенесены в Montabur, Mons Tabor, сарацинскую крепость, построенную в 1212 г., безуспешно осаждаемую крестоносцами в 1217 г. и снесенную сыновьями Махореля в 1218 г.».

Полезные замечания об отношениях между названиями Мунсальвеш, Монмур и Монсегюр можно найти в опубликованных Шефером и уже обсуждавшихся «Интерполяциях». Не хотелось оставить без внимания и тот факт, что в пиренейском Фаворе находится pays de Sault, родина и домен Эсклармонды д’Алион. «Sault» происходит от латинского корня и означает «роща» (saltus=bocage=Hain). Для более полного исследования могут оказаться полезными работы Палоки: «Если обратить свой взор на предыдущие столетия, то можно с уверенностью сказать о римском происхождении крепости Монсегюр, которая является звеном в целой цепи крепостей, сооруженных римлянами от Атлантики до Средиземного моря. Многие авторы отмечают, что около 1890 года в деревне Монсегюр, расположенной в глубине долины, среди развалин замка был найден древний камень с датой: CCXLI, означающей год строительства крепости и, возможно, время первоначальной застройки. Традиция, и поныне сохранившаяся в этих краях, также говорит о том, что некие сарацины заняли эту неприступную крепость. Один автор — г-н Госсен — выделяет названия местностей, которые говорят сами за себя: фермы Moro, Moréos, поля Ben-Ais, Massa-Barac, названия семейств Al-Da-Bram, Al-Douis и т. д.» (Palauquis. Esclarmonde, p. 28). См. также уже упоминавшиеся работы Гарригу.

В рукописи, опубликованной Шефером, значилось: «Графиня Эсклармонда, которая потом стала феей»! Царство фей Эсклармонды — срединный мир между жизнью по ту строну защищенного волшебного леса и райской жизнью. Это то же самое, что Terre de Salvasche Вольфрама. По крайней мере, Эсклармонда поет песню о земном рае. Когда Гуон сорвал три яблока с arbre de jouent, голос сказал ему:

«Роман в прозе Perlesvaus проливает свет на этот удивительный замок. Уже имена, которыми он назван: Edem, Chastiax de Joie, Chastiax des Armes (Эдем, Замок радости, Замок покинувших тело душ), характеризуют его как священное и таинственное место. Стремящемуся попасть в блаженный край следует преодолеть водную преграду. Там он найдет и прекрасную долину, луг Асфодель древних. На нем растут драгоценные яблони — образ, напоминающий античное представление о садах Гесперид. В сказаниях о Граале то тут, то там мы встречаем другие останки древних верований в рай, заставляющие нас признать взаимосвязь между замком чудес и мифами разных народов» (Kampers F. Op. cit. S. 42, 43).

«В “Титуреле младшем” Грааль парит в драгоценной раке над горой Оникс» (Kampers F. Op. cit. S. 95).

 Этимология названий Мунсальвеш, Монсальват и Монсегюр подробно рассмотрена ранее.

Многие считали, что тамплиеры (рыцари Храма) могли быть примером для рыцарей. Однако между рассмотренными «храмовыми домами» и крепостью Грааля пролегает непреодолимая пропасть: подозрение в содомии — одно из многих, предъявленных тамплиерам. В остальном я ссылаюсь на Магра («Le mystere des Templièrs» в «Magiciens et Illumines»): «Около 1120 года в Иерусалиме заветная мечта воплотилась в гениальном уме основателя ордена тамплиеров Гуго де Пэйна. Он считался добрым христианином, но любил рассуждать о еретических доктринах со своим соратником по оружию, уроженцем Тулузы, Жоффруа де Сент-Адемаром (а не Сент-Омэром, как обычно пишут), который, как и все его земляки, находился под сильным влиянием катаризма. Тамплиеры пошли по третьему пути, открытому перед людьми помимо пути познания и пути любви, — они пошли по пути действия…

Оплевание креста означало освобождение тамплиеров по отношению к Римской Церкви; отныне они не служили Духу. Они подчинялись более высокой Церкви, Церкви того Христа, который, возможно, не умер на кресте…

Третьим обвинением было обвинение в поклонении идолу, которого звали Бафомет (слово греческого происхождения, означающее “крещение духом”). На самом деле Бафомет был неким символом гностического происхождения, призванным подвести итог всему учению тамплиеров и привести к конечной цели. В его образе почитали отнюдь не Юпитера или Магомета (как частенько говорили и думали), а могущество и силу, управляемую разумом, которая была идеалом тамплиеров и которая в эпоху Античности представала в образе бородатого мужчины, увенчанного короной. Этот бородатый лик мы обнаруживаем на печатях и медальонах, которые носили тамплиеры. Льняная веревка, которую при посвящении давали каждому новому рыцарю и которую было положено носить под одеждой, должна была связывать с Бафометом — она символизировала цепь, соединяющую человека с его божеством».

Ср.: Kampers F. Op. cit. S. 48, 117.

Стих Пейра Кардиналя показывает, что романские рифмоплеты, даже если и не были известны как явные приверженцы катаризма, внимали богу Амуру — «сыну Венеры». Здесь уместно процитировать Фосслера (S. 9, 10): «Да, я даже нахожу у Кардиналя — на что никто до сих пор не обратил внимания — свидетельство мистического понимания Амура как религиозной сущности. — Прямой ссылки на первоисточник мне, к сожалению, найти не удалось».

Бог Амур, каким его видит Пейр Кардиналь, — это Параклет. Чтобы внимать ему, надо исполниться веры, надо укрепить дух (с помощью consolamentum). Бога любви окружают любовь к ближнему, сочувствие, истина, право и милосердие. Власть рыцарей защищает Любовь, высшую добродетель Церкви Любви; мудрость — ее подруга, но не глупость и глухота! Я верю, что Пейр Видаль стоит к «чистым» Монсегюра ближе, чем это предполагали до сих пор. Ведь не мог же он открыто согласиться, что он — друг презираемых и проклятых еретиков? Он не желает всходить на костер или закончить свои дни в затхлом и мрачном подземелье! Его бог Амур — не близнец Купидона, а брат Агапэ и Эроса, которых мир слишком часто отождествляет с плотской любовью. (Обратите также внимание на примеч. 3: Schmidt Ch. Op. cit. Vol. II, p. 346.)

В связи с этим следует еще раз отметить, что Astartea на языке басков означает «воскресенье».

Брезильянский лес — лес в Бретани, обычное место действия романов о короле Артуре.

 У Вольфрама Эсклармонда тоже обращается к утру:

Напомню также: король Мануэль покидает свою страну, «пустынную Романию», чтобы отправиться к пресвитеру Иоанну…

«Пресвитер Иоанн выступал в роли царя, основавшего в Восточной Азии христианское государство. Возможно, речь идет об остатках несторианского христианства. У Вольфрама связь этого персонажа с легендой о Граале отмечается впервые. Есть и другие стихи немецких авторов о пресвитере Иоанне». Ср. Pannier. Anmerkungen zum Parzival. Bd. II, S. 410.

Христиан в странах Востока называли несторианами. Они проповедовали длительную разобщенность земной и духовной природы Христа, с 435 г. были отлучены от Церкви Восточной Римской империи и нашли свою новую родину в Месопотамии, Аравии и горах Курдистана. Индийцев-несториан (во владениях раджи Трованкора) называли также христианами Фомы, потому что они вели свое происхождение от апостола Фомы, который вместе с Варфоломеем обращал в христианство индийцев и персов.

Я ссылаюсь на работу Ж. Мишле (Les poètes gascons du Gers), из которой я также хотел заимствовать некоторые материалы, указывающие на то, как прочно, на протяжении тысячелетий, в Пиренеях сохраняются воспоминания о Геракле, Пирене, Аполлоне, Марсе, Венере, грациях и нимфах, а также о соперничестве между священными горами Греции и Кельтии.

О свадьбе Эсклармонды можно узнать из поэмы Вольфрама (495).

Сыновья Эсклармонды принимали участие в обороне Монсегюра. Об этом см. также брошюру фон Гауссена.

Что касается жизнеописания Эсклармонды, то я отсылаю интересующихся к труду Пейра (Peyrat. Op. cit. Vol. I, p. 269–270; Vol. II, p. 15).

В романском мире верили, что многие персонажи Нового Завета, такие, как Лазарь, Марта, Мария Магдалина и Дионисий Ареопагит, побывали в Галлии. Ср.: Lavisse E. Histoire de France. P., 1911. Vol. II. p. 3. См. также Hoepfner Th. Heiligenlegenden, S. 110 и 120:

«Магдалина, вместе с сестрами, Максимином, одним из 72 юношей, которых она крестила, Кодоном, одним из слепых, исцеленных Иисусом, и служанкой Марселлой, спасаясь от язычников, сели на корабль без руля и парусов. Корабль причалил в Массилии (Марселе)…

Согласно преданию, достигла берега Марселя и Марта. Она стала проповедовать в местности Э (Прованс), где на всех жителей нагонял страх ужасный дракон, названный Тараском. Марта окропила его святой водой, и он стал смирным. Затем она привязала его к своему поясу, после чего пришедшие мужчины забили его до смерти. Позднее на этом месте был возведен город Тараскон…»

Одна из известных мне легенд утверждает, что Мария Магдалина привезла Грааль с собой в Марсель и спрятала его в одной пещере (Сен-Бом близ Тараскона). Здесь имеется в виду город Тараскон на Роне. Как я уже отмечал в текстовой части книги, тарасконцам долины Арьеж этот Тараск известен как тотем. Я допускаю, здесь имело место смешение двух легенд о Тараске. Одно из имеющих к этому отношение преданий, связывающих городок Тараскон с Граалем и Магдалиной, мне неизвестно. Я могу опираться только на другую легенду, изложенную мною в текстовой части: из нее следует, что Монсегюр и Монсальват — синонимы. В связи с этим мне хотелось бы упомянуть еще два источника, свидетельствующих, что Монсегюр и есть замок Грааля:

«Единственный поэт, который обратился к этому великому сюжету, был Генци; его прекрасная, посвященная теме катаров драма “Монсальват”, действие которой происходит в Монсегюре, воскрешает дух альбигойства» (Peladan J. Le secret des troubadours. P., 1906. P. 45).

«…Юг оказывал сопротивление баронам Севера и армиям христиан, там, в Монсегюре (Монсальвате Святого Грааля), вместе с другими непокоренными катарами пала за веру Эсклармонда» (Paul Voisenel. Art et médecine, juli 1931). Вуазнель говорит здесь об Эсклармонде де Перелья, дочери владельца замка Монсегюр, которая была сожжена как еретичка на Камп де Крема — последняя Эсклармонда из Монсегюра…

 

Библиография

Andraud P. La vie et l’oeuvre du troubadour Raimon de Miraval. Paris, 1902.

Baudler. Guiot von Provins. 1902.

Birch-Hirschfeld A. Der Sage vom Gral und ihre Entwicklung und dichterische Ausbildung in Frankreich und Deutschland im 12 und 13 Jahrhundert. Halle, 1877.

Birch-Hirschfeld A. Über die den provençalischen Troubadours des XII und XIII Jahrhunderts bekannten epischen Stoffe. Halle, 1878.

Bosc. Belisama. 1910.

Brinkmaier. Die provencalischen Troubadours. 1882.

Caesarius Heisterb. De miraculis et visionibus sui temporis seu dialogue miraculorum. 1850.

Chanson de la Croisade contre les Albigeois. T. 1–2. Paris, 1875–1879.

Coulet J. Le troubadour Guilhem de Montanhagol. Paris, 1898.

David von Augsburg. Tractatus de inquisitione haereticorum. München, 1876.

Diez F. Die Poezie der Troubadours. Zwickau, 1826.

Diez F. Leben und Werke der Troubadours. 1882.

Doat. Коллекция копий документов из архивов инквизиции Альби, Каркассона, Тулузы, Нарбонны и т. д., сделанная в 1669 году по приказу Кольбера коллективом под руководством Doat. В парижской Национальной библиотеке хранится серия из 258 томов с рукописями.

Döllinger J. von. Beiträge zur Sektengeschichte des Mittelalters. Bd. 1–2, München, 1890.

Gadal A. Ussat-les-Bains. S.I., s.a.

Garrigou F. Etudes sur l’ancien pays de Foix. Toulouse, 1846.

Garrigou F. Sabar. Toulouse, 1849.

Garrigou F. Ibérie et les Ibères. 1884.

Gui B. Manuel de l‘Inquisiteur. Vol. 1–2. Paris, 1926.

Guiraud J. Saint Dominique. Paris, 1923.

Guiraud J. Cartulaire de Notre-Dame de Prouille. Paris, 1907.

Hahn C. U. Geschichte der neu-manichäischen Ketzer. Stuttgart, 1845.

Hauch A., Herzog J. Realencyklopädie für protestantische Theologie und Kirche. Leipzig, 1877.

Hertz W. Parzival. München, 1898.

Hoepfner Th. Die heiligen in der christlichen Kunst. Leipzig, 1893.

Humbold, W. von. Prüfung der Untersuchungen über die Urbewohner Hispaniens vermittels der vaskischen Sprache. 1821.

Jas. Disputatio academica de Valdensium secta ab Albigensibus bene distinguenda. 1834.

Kampers F. Das Lichtland der Seelen und der heilige Gral. Köln, 1916.

Kannegißer K. Gedichte der troubadours im Versmaß der Urschrift übersetzt. Leipzig, 1852.

Kittel R. Die hellenistische Mysterienreligion und das Alte Testament. Freiburg, 1924.

Lavisse E. Histoire de France. Vol. 1–9. Paris, 1911.

Lea H. Ch. Geschichte der Inquisition im Mittelalter. Bd. 1–3. Bonn, 1905–1909.

Loisy A. Les mystères païens et le mystère chrétien. Paris, 1930.

Magre M. Magiciens et Illuminés. Paris, 1930.

Mahn C. A. F. Biographien der troubadours in provenzalischer Sprache. 1883.

Mahn C. A. F. Gedichte der Troubadours in provenzalischer Sprache. 1864.

Michelet J. Les poètes gascons du Gers. 1904.

Molinier C. L‘Endura, coutume religieuse des derniers sectaires albigeois // Annales de la Faculté des letters de Bordeaux. I ser., III, 1881, p. 282–299.

Moneta Cremonensis. Adversus Catharos et Waldenses libri V. 1743.

Movers. Die Phönizier. 1840–1856.

Palauqui. Esclarmonde de Foix. 1911.

Palauqui. La vérité sur l’Albigéisme. 1932.

Peladan J. Le secret des troubadours. Paris, 1906.

Petrarca Fr. Trionfi. 1901–1902.

Petri Vallium Sarnaii monachi Historia Albigensis. Vol. 1–2. Paris, 1926.

Peyrat. Histoire des Albigeois. Vol. 1–2. 1880.

Reinach S. Cultes, mythes et religions. Vol. 1–3, P., 1905–1908.

Reinach S. Orpheus: histoire générale des religions. Paris, 1905.

Renan E. Das Leben Jesu. B., 1864.

Schäfer H.−W. Über die Pariser Mss. 1451 und 22555 der Huon de Bordeaux-Sage. 1892.

Schmidt Ch. Histoire et doctrine de la secte des cathares ou Albigeois. Vol. 1–2. Paris-Genéve, 1849.

Vic C. de., Vaissette J. Histoire générale de Languedoc. Vol. 1–15. Toulouse, 1872–1905.

Vidal. Doctrine et morale des derniers ministres albigeois. Toulouse, 1909.

Vidal. Le tribunal d’Inquisition de Pamiers. Toulouse, 1906.

Voßler K. Frankreichs Kultur und Sprache. Heidelberg, 1929.

Voßler K. Peire Cardinal. Machen, 1916.

Wechßler E. Die Sage vom heiligen Gral in ihrer Entwicklung bis auf Richard Wagners Parsifal. Halle, 1898.