1

Сара Кларк чувствовала себя уродиной в течение двух с половиной лет. Это началось в ее двенадцатый день рождения, когда ей подарили «Отелло» в кожаном переплете, и кончилось, когда ее учитель английского показал, что именно Шекспир разумел под «двуспинным чудовищем».

В промежутке между этими двумя событиями она прочла все до единой пьесы Шекспира, затем перешла к его сонетам, затем открыла для себя Марлоу, Донна, Поупа и Марнелла. От сверстников, не читавших ничего, кроме «Теленедели», и родителей, склонных к «Файнэншл ревью», Сара была вынуждена скрывать свои литературные наклонности. Она прятала антологии поэзии под кроватью и читала при свете карманного фонарика «Эмму», как мальчики ее возраста читают «Плейбой». В первых двух старших классах средней школы она была первой по английскому, не открывая ни одного учебника. Это было ей не нужно, потому что программа состояла из нескольких знакомых текстов плюс комиксы и вырезки из газет.

А в первый день следующего учебного года Сара познакомилась с мистером Карром.

Он не был похож ни на одного из учителей, которых она знала. Целых сорок минут своего первого урока он говорил о том, почему Йейтс важен для австралийских подростков в 1995 году. На втором его уроке Сара подняла руку, чтобы прокомментировать какое-то его высказывание относительно «Гамлета». Когда он вызвал ее, она начала говорить и не могла остановиться. Она оставалась в его классе весь обеденный перерыв, а когда вновь вышла на школьный двор, под свет солнца и снисходительные взгляды соучеников, то уже была совсем другой.

Мистер Карр начал активную борьбу за поддержание в Саре любви к знаниям. Чтобы она не заскучала, он приносил ей собственные книги из дому и дал ей записку с разрешением брать книги в библиотеке из раздела для старших классов. Каждый роман, пьеса и стихотворение подробно обсуждались. Самым лучшим комплиментом для нее стали его слова: «Я знаю, что тебе это понравится; это ведь и моя любимая вещь».

Пока мистер Карр формировал ум Сары, ее тело менялось как бы по собственной воле. За одну ночь проклюнулись маленькие, болезненные грудки, появились волоски на непривычных местах. Сара стала просыпаться среди ночи, с одеялом, сброшенным на пол, и руками, запутавшимися в пижамных штанах. Когда капитан школьной команды, стройный блондин по имени Алекс, проходил мимо, у Сары появлялось необъяснимое желание сжать бедра. Она начала мечтать о том, как станет красавицей.

Как-то раз в июне мистер Карр попросил у Сары совета, как бы сделать Шекспира интереснее для ее класса. Пока что изученные сонеты не зажгли и искорки энтузиазма ни в ком, кроме Сары, и он подумал, что она укажет, что он делает не так. По мнению мистера Карра, дело было в том, что во многих сонетах затрагивались темы, непонятные для среднего четырнадцатилетнего подростка. Саpa ответила, что средний четырнадцатилетний подросток очень даже осведомлен о любви, страсти и томлении, а непонятен в сюжетах устаревший язык. Ведь, в конце концов, сказала она, каждая вторая песня по радио рассказывает о том же, что и старик Уильям, хоть в ней побольше междометий и поменьше ума.

Он засмеялся гортанным смехом и потянулся через разделяющее их пространство. Его горячая влажная рука легла на ее голое колено. Сара заметила одновременно испарину у него на лбу, опущенные жалюзи, закрытую дверь и ощутила свое бешено бьющееся сердце. Она не пошевелилась, не издала ни звука. Сил у нее хватало только на то, чтобы дышать.

Мистер Карр подался вперед на стуле и положил руку Саре на плечо, потом рука скользнула вниз и наконец легла на ее прежде не тронутую, новенькую грудь. Ей показалось, что она сейчас заплачет, но в то же время ею овладело почти болезненное возбуждение. Она сидела, не шевелясь, опустив руки, и смотрела, как он гладит и мнет ее груди через дешевый полиэстер. Его золотое обручальное кольцо блеснуло на солнце, ей захотелось потрогать его, но она не стала. Он все повторял и повторял ее имя, так что оно стало похоже вовсе не на имя, а на мантру, из тех, которые помогают буддистам впадать в транс: «Сараосараосараосараосараосара».

Одна его рука скользнула в вырез ее блузки, под лифчик, и ее потрясло удовольствие, которое она испытала, когда его пальцы поймали левый сосок и сжали его. «Осара». Он сдвинулся на край стула, опустил голову к ее груди, его голени тесно прижались к ее ногам. Ей пришлось до боли закусить губу, чтобы не рассмеяться. Как странно, что умного и состоявшегося в жизни мужчину одно прикосновение к ее груди довело до полной потери собственного достоинства!

Мистер Карр перестал твердить ее имя, и в комнате воцарилась тишина, нарушаемая только его хриплым дыханием и шорохом расстегиваемой блузки. Сара почувствовала, как язык прошелся по ее соску; она ахнула от удивления. Это еще больше воодушевило мистера Карра, и его голова почти исчезла между полами полурасстегнутой блузки, когда он упал перед ней на колени. У нее вырвался смешок, который мистер Карр явно истолковал как поощрение. «ОСараоСараоооооооокакхорошоСарао».

Он развел в стороны ее бедра и, стоя на коленях между ними, головой все еще прижимался к ее груди, а руками задирал колючую клетчатую юбку. Сара пыталась вспомнить, какие трусики она сегодня надела. Она надеялась, что не те, что с утятами. Если мистер Карр увидит утят у нее на трусиках, он подумает, что она еще маленькая, и тогда он перестанет. Но ему не видно было ее трусов, потому что его рот все еще сжимал сосок, как будто он был голодный ребенок, а она мать с тяжелыми, наполненными молоком грудями, а не девочка, которой даже спортивный лифчик великоват.

Ей понравилось ощущение, когда он ее сосал. Это было мягче и ритмичнее, чем она ожидала. В кино все выглядело так лихорадочно и бестолково. Хотя Саре было не с чем сравнивать, похоже было, что он хорошо это умел: сосать ей грудь и гладить ее через трусы в правильном ритме. Гладить и сосать, гладить и сосать.

Темп изменился, когда он засунул горячую неожиданную руку ей в трусы. Он, казалось, искал что-то: его руки двигались быстро, гладя и щупая одно скрытое место за другим и переходя дальше. Сара поняла, что именно он пытается найти, и удивилась, почему ему так трудно. Она подумала, не сказать ли ему, что он промахнулся, но обнаружила, что у нее нет слов, чтобы назвать, что же такое он пропустил; или как сказать ему, что она хочет, чтобы он сделал, когда найдет это.

Но вдруг вспышка пронизала все ее тело, и она вскрикнула от удивления, а бедра ее дернулись вверх. Она почувствовала эту вспышку снова, еще одну и еще, когда он продолжал надавливать на тайное место, и она не могла заглушить стоны, поднимающиеся в ее горле, и ей казалось, что она растворяется в его руке.

Мистер Карр отшатнулся, задыхаясь. «О Сара... грех... какой грех... О Сара... осараотакойгрехсарао».

Это было самое замечательное чувство, которое Сара когда-либо испытала. За всю жизнь. Она задумалась, что нужно сделать, чтобы он продолжил. Потом она поняла, что так и не подняла рук за все это время. Она положила руки на его склоненные плечи, держа его на расстоянии, и он поднял голову, лицо его было искажено желанием и чувством вины. Она соскользнула со стула, так что оказалась на коленях перед ним, и медленно расстегнула его брюки. Она как бы глядела на себя со стороны — смотрела, как чужие руки тянутся и берут эту странную, твердую, горячую штуку. Это было так, как будто рассудок полностью ее покинул, и власть взяла та ее часть, что состояла только из инстинкта и желания.

Мистер Карр застонал, и его мантра стала лихорадочной и быстрой, напоминая уже не слова, а просто тихое отчаянное рычание. Он оттолкнул ее руку, и на секунду ей показалось, что он рассердился, но потом он сказал: «Обожебожебоже» — и набросился на нее. Боль разодрала ее, ей пришлось заткнуть себе рот кулаком, чтобы не закричать. Потом боль прекратилась, и ей стало тепло и спокойно. Мистер Карр смотрел прямо ей в глаза, издавая прерывистые стоны. Она коснулась его лица и волос; его лицо исказилось, и он задвигался быстрее. Затем с последним громким стоном он скатился с нее, оставив теплую клейкую жидкость.

Все это заняло менее десяти минут. Когда она застегивала блузку, ей стали слышны крики детей за окном, звук свистка, шум заводящегося мотора. Она взяла из коробки на его столе бумажную салфетку и вытерла то, что стекало у нее по бедрам. Мистер Карр смотрел на нее, и по его раскрасневшимся щекам катились крупные слезы. Приведя себя в порядок, Сара шагнула к нему и вытерла его лицо.

— Все нормально, — сказала она. — Не надо себя винить.

— Я не чувствую себя виноватым, Сара. В этом вся трагедия.

 

2

Мистер Карр был старше Сары, он был ее учитель, он был женат, у него были дети, и поэтому он просто не мог позволить, чтобы вчерашнее повторилось. «А-а», — сказала Саpa, которая думала, что опять осталась после уроков как раз для того, чтобы это могло повториться. То, что он поцеловал ее, как только закрылась дверь, то, как он запустил пальцы в ее волосы, когда спросил, как она; то, что он начал гладить ее бедро, как только они сели, — все, казалось, подтверждало первоначальное предположение.

— Мне все равно. Мне просто нравится быть с вами.

— О, Сара... — Он сжал ее бедро. — Если бы этого было достаточно — чтобы нам было хорошо друг с другом... Но это не так. Я потеряю работу, детей. Я могу попасть в тюрьму. Закону все равно, хорошо нам или нет. Тебе четырнадцать лет, и по закону ты сама не можешь определить, от чего тебе хорошо.

— Ну, значит, закон ошибается. — И Сара сделала то, о чем мечтала с тех пор, как они сели: она наклонилась вперед и поцеловала морщинку у него между бровями. — Меня это оскорбляет — то, что они думают, что я сама не знаю, чего хочу. Вы же знаете, в старые времена девушки моего возраста уже выходили замуж и рожали детей. Смешно и думать, что пятьсот лет назад меня бы сочли способной растить детей, а теперь мне даже не позволяют самой решать, нравится мне человек или нет.

— Я понимаю, это звучит глупо.

— Это и есть глупо. Если бы я жила в Средние века! У меня к этому возрасту была бы собственная деревенька.

Мистер Карр засмеялся.

— Да, и если не вспоминать про проказу, дурной запах изо рта и безграмотность, ты была бы очень счастлива, я уверен.

Сара почувствовала, что ей становится жарко. Ее смущало то, что он смеется над ней. И еще то, как он касался ее бедра. Его рука была вдвое больше, чем у нее; прикасаясь, она накрывала большой участок кожи. Она снова поцеловала его морщинку, потом лоб, потом губы.

— Сара...

— Значит, общество не одобряет. Мы им не скажем.

— Сара...

— Вчера был самый лучший день в моей жизни. Я чувствовала себя, как Пип после первого визита в дом мисс Хэвишем. Вчера во мне произошли большие перемены; было выковано первое звено цепи, которая меня свяжет. Я хочу выяснить, какой будет моя цепь. Из шипов или цветов. Из железа или из золота.

Мистер Карр убрал руку от ее бедер и встал. Он подошел к окну и открыл ставню. Осмотрел пустой двор, покачал головой. «За шестнадцать лет преподавания я никогда не встречал ученицу, хоть вполовину такую умную, как ты. И такие красивые бывали редко». Он захлопнул ставню и повернулся к ней. «Никто не знает».

— Я понимаю. Все в порядке.

— Никто даже не может заподозрить.

Она не могла сдержать улыбки. Она подошла к нему и прижалась лицом к его груди. «Мы будем осторожны». Она провела руками по его спине, чувствуя, какой он большой, какой крепкий. «Осторожны и счастливы».

Он прижал ее к себе, как будто боялся, как будто думал, что, держась за нее, спасает свою жизнь. Она потянулась вверх и погладила его лицо. Она поцеловала вьющиеся светлые волосы в распахнутом вороте рубашки, он застонал и позвал ее по имени: «О Сара».

— Как мне тебя звать? — спросила она ему в шею. — Можно звать тебя Дэниел?

— Нет. Ты можешь привыкнуть. Если назовешь меня так в классе...

— Ладно, хорошо.

Она вытащила его рубашку из-за пояса и провела рукой по животу. Кожа здесь была такая нежная; если бы не жесткие волосы в центре, это мог бы быть живот ребенка. Такая нежная кожа, почти как у нее самой.

Мистер Карр и Сара договорились встретиться после школы на углу, на бензозаправочной станции. Оттуда они поехали на Тунгабби Крик, он держал обе руки на руле, не спуская глаз с дороги, и говорил о поэзии так, что ей хотелось, чтобы дорога никогда не кончилась. Но потом, когда поставили машину на берегу реки, так что ее не видно было с дороги благодаря кленам и кустарнику, мистер Карр сделал с ней такое, что слова показались лишними. Любовь была, как стихи без переплета.

На закате он отвез ее домой, остановился в конце ее улицы и на всякий случай предупредил, чтобы она не целовала его.

— Не хочу уходить, — сказала Сара.

Он похлопал ее по руке.

— Уже больше шести. Твоя мама станет волноваться.

Сара фыркнула. Ее мать, которая проводила семьдесят часов в неделю в университете, а остальное время в своем кабинете дома, ничего не заметила бы, даже если бы Сара не пришла домой ночевать. Отец Сары работал еще больше, чем его жена, и едва вспоминал о том, что у него есть вторая дочь. Но у ее сестры не было своей личной жизни, и она замечала все.

Ну разумеется, Келли, в свои семнадцать лет уже вполне зрелая особа, выскочила, как только Сара вошла в дом.

— Я занималась, — сказала Сара, потому что еще больше, чем приставать с вопросами о том, где она была, Келли любила дразнить сестру за то, что она зубрила.

Но Келли спросила, чем именно она занималась, где и с кем, и почему этим нельзя было заняться в комнате Сары, которую родители оборудовали угловым письменным столом, настольной лампой, эргономичным креслом, компьютером и полными полками книг.

— Не лезь не в свое дело, — ответила Сара, проскальзывая мимо сестры.

— Ты же знаешь, что тебе еще рано гулять с мальчиками.

— Ну и что?

Келли закатила глаза.

— Да то, что, если ты встречаешься с мальчиком после школы, и мама узнает об этом...

— Как мама узнает, если ей никто не расскажет?

— Значит, есть о чем рассказывать?

— Ну, да, так я тебе все и выложила.

Келли была обижена.

— А я бы тебе сказала.

— Можно подумать, у тебя есть о чем рассказывать.

— Вредина.

— Кто обзывается, сам так называется, — ответила Сара и заперлась в комнате, где думала о мистере Карре, пока не настало время ужина.

Родители не разрешали Саре и Келли гулять с мальчиками, потому что это помешало бы их учебе. После поступления в университет им собирались позволить ходить на свидания, но ничего серьезного, ничего, что отнимало бы слишком много времени. Женщины не могут позволить себе отвлекаться на романы, пока не продвинутся в карьере. Это не смущало Келли, которая собиралась через несколько лет стать адвокатом, а когда ей исполнится тридцать, выйти замуж за другого адвоката, после чего, в возрасте тридцати двух и тридцати пяти лет, произвести на свет еще двух адвокатов. Она не хотела ставить себя в такое положение, когда кто-либо мог бы упрекнуть ее в том, что она зависит от мужчины. Как и их мать, Келли вступит в брак, основываясь на совместимости жизненных целей, что, как знают все умные люди, является единственным основанием для брака, который будет продолжиться после окончания медового месяца.

Сара не понимала, в чем все это касается лично ее. Ей было четырнадцать, у нее была чистая кожа и блестящие каштановые волосы до пояса. Она прочла больше книг, чем кто-либо из ее знакомых, говорила по-французски бегло и по-японски с заминками. У нее было три сексуальных сношения, она испытала три оргазма и была так влюблена и любима, что, стоило ей попытаться думать о чем-то другом, у нее начинала кружиться голова. Все в порядке; ей не обязательно думать о чем-то другом. Обычные мысли для обычных людей. А она необычная. И никогда не собирается стать обычной.

 

3

Вскоре им стало не хватать тесного заднего сиденья «фолкона» мистера Карра, к тому же слишком много времени тратилось на дорогу и парковку; они стали встречаться в школе. Встречаться в классе было слишком рискованно, говорил мистер Карр, но он обыскал школу и нашел несколько других мест.

Была библиотека кафедры английского языка, которой никогда не пользовались после занятий, но она была на том же этаже, что и учительская, так что любовью приходилось заниматься тихо. Складское помещение в саду было безопаснее — это был сарай, отделенный от школьных строений грядками, на которых учащиеся выращивали овощи, — но там было душно и хранились удобрения, запахом которых их тела пропитывались на много часов. Физкультурная раздевалка для мальчиков была превосходна — далеко от основных помещений, запирается, с кафельными полами, звук шагов по которым раздавался достаточно громко, чтобы Сара и мистер Карр, услышав его, успели сбежать через заднюю дверь, — но ею пользовались после занятий физкультурой каждый день, кроме понедельника. Была и столовая (она пустовала каждый вечер, но до нее трудно было добраться, не попавшись на глаза дюжине учителей и учеников), и зал (тут надо было успеть до пяти тридцати, когда начинался урок танцев).

Каждый день при расставании мистер Карр говорил Саре, где они встретятся на следующий день. В некоторые дни он спешил, потому что должен был успеть на собрание, часто опаздывал, а два раза вовсе не пришел. Он оставлял телефон включенным, чтобы знать, не ищет ли его кто-нибудь, и несколько раз ему приходилось уйти посреди занятий любовью, потому что ему звонил другой учитель и говорил, что как раз идет в библиотеку или в учительскую, или в другое место, где, как он думал, находится мистер Карр.

В некоторые дни дверь запиралась, и мистер Карр сдергивал брюки, когда Сара не успевала даже поставить свою школьную сумку. А иногда ей приходилось сидеть у его ног часами, пока он читал ей лекции о поэзии, не дотрагиваясь до нее даже пальцем, пока ей не становилось пора уходить, и тогда он начинал просить ее остаться еще на пять минут. Если она соглашалась — а она соглашалась почти всегда, — он нежно целовал ее и занимался с ней любовью. Один раз она отказала ему, ей надо было идти домой, и он посмотрел на нее большими, полными слез глазами, как будто она его ударила. Потом он шлепнул ее, сильно, и обозвал динамисткой и копушей. Он толкнул ее, так что она упала на колени, расстегнул штаны и, с одной рукой у нее на затылке, упершись другой рукой в стену раздевалки, трахал ее в рот, пока не кончил.

Она осела на холодную плитку, чувствуя, как щиплет глаза и кожу головы, стараясь не подавиться и не сблевать. Он застегнул молнию брюк и подтолкнул ее ногой. «Ну, тебе пора, Сара. Я помню, ты сильно торопишься домой. Беги теперь».

Сара ухватилась за его ноги, чтобы встать. Она вынула из кармана его рубашки клетчатый носовой платок, расправила, подняла к губам, выплюнула кислое семя, вновь сложила платок и сунула на место в карман.

— Противно, — сказала она, потому что ей и правда было противно. Но в ту ночь она не могла заснуть от сожаления, что не взяла платок с собой.

Каждый будний день Сара Кларк исчезала на два часа. Задним числом она никогда не могла вспомнить, в какой именно момент это происходило, но всегда было смешение, растворение, поглощение. Не было границы, где бы кончалось ее тело и начиналось тело мистера Карра. Мистер Карр объяснил, что именно это имел в виду Шекспир под «двуспинным чудовищем». Когда два человека полностью связаны в выражении любви, они уже не отдельные люди, они становятся одним созданием. Акт страсти, совершенный должным образом, создает существо, которое больше, чем сумма его частей; это зверь с двумя спинами, но одной душой. Сара знала, что это не метафора: если бы кто-нибудь забрел в тайное место их встречи между тремя и пятью пополудни в будние дни, он не увидел бы девочку и учителя, занимающихся незаконной, невозможной любовью. Он увидел бы только дергающееся, ревущее двухголовое чудовище. Безмозглое создание, не замечающее ничего вокруг. Не желающее ничего, только становиться все больше собой и все меньше чем-то другим.

В течение остальных двадцати двух часов и сутки, на протяжении нескончаемых бесшкольных выходных, Сара чувствовала себя более обособленной, чем когда-либо, как будто границы ее тела были толще, чем раньше, как будто она сотрясала воздух, раздвигая его. Когда она каждое утро бежала босиком в ванную, она чувствовала каждую шерстинку ковра, приминаемую ее подошвами. Вгрызаясь в утренний тост, она чувствовала крошечные зазубринки на краях каждого зуба, разрывающие хлеб. Она чувствовала, как клубничный джем пробуждает каждый вкусовой сосочек. Ощущения были гак интенсивны, что она могла съесть не больше половины тоста.

Расчесывание волос, чистка зубов, мытье под душем — по ощущениям все напоминало мастурбацию. Она застегивала лифчик, думая «кожа у меня на спине глаже, чем на лице». Она трогала себя, говоря «вот мой палец, вот мои ребра». Ночью она просыпалась оттого, что кто-то касался внутренней стороны ее бедер; казалось, незнакомые пальцы дергают ее за соски. Какой-то старик дотронулся до ее поясницы, когда она залезала в автобус, и она содрогнулась, как будто он засунул ей внутрь всю руку, как будто он забрал у нее кусок души.

Тело ее всегда было горячим. Ее трусы всегда были влажными. Каждый вечер требовалось помыть волосы и побрить ноги. Коленки ее все время ныли, и мелкие синяки появлялись, блекли и темнели вновь на внутренней стороне ее бедер и на запястьях. Иногда на ягодицах или шее появлялись засосы. Она чувствовала себя выше и сильнее и ходила широким шагом. Она сияла и не могла поверить, что все, кто смотрит на нее, не знают.

* * *

«Никто не может узнать», — говорил мистер Карр ежедневно, до, после, а иногда во время занятий любовью. Иногда он смягчал эти слова, говоря: «Если бы я мог сказать всему миру, как я счастлив, какое блаженство обрел», говоря, что он мечтает о мире, в котором истинную страсть встречали бы с радостью, а не карали; а бывало, он, напротив, вел себя сурово и даже угрожающе, говоря ей, что, если кто-нибудь узнает, он лишится работы и, может быть, даже попадет в тюрьму. «Вспомни об этом в следующий раз, когда тебе захочется посплетничать с подружками».

— Я не сплетничаю, — сказала Сара, и это была правда. Но правдой было и то, что ее так и подмывало рассказать кому-нибудь о том, что происходит. Она просто не могла не сказать вслух: «Я люблю его» — так, чтобы кто-нибудь услышал и узнал, что это правда.

Она думала о том, чтобы рассказать Джесс, которую она знала так давно, как никого другого, если не считать родителей и сестру. Джесс жила в двухэтажном доме псевдотюдорского стиля, стоящем рядом с Сариным двухэтажным домом псевдотюдорского стиля, с тех пор как обеим девочкам исполнилось четыре года. Их родители вместе играли в теннис и ходили на одни и те же званые обеды. Сара и Джесс подружились не оттого, что особо друг другу нравились, а оттого, что при их жизненных обстоятельствах для того, чтобы НЕ подружиться, требовалось принять твердое решение, а для этого ни одна из них не чувствовала к другой достаточной антипатии. Но, хотя они и были знакомы сотню лет, Сара не рассказала бы Джесс о мистере Карре. Джесс хихикала, когда слышала слово «пенис» и кривилась от слова «вагина». Стихи она считала скучными и ненавидела мистера Карра за то, что он заставлял их учить.

Джесс была самой старой подругой Сары, но ее лучшим другом был Джейми Уилкс, которого она знала всего два с половиной года. Они познакомились в первый день занятий в старших классах школы, на первом уроке, это был урок географии. Учеников рассадили в алфавитном порядке в классе, где столы были расставлены в форме подковы, — при этом Кларк сидела напротив Уилкса, и оба они оказались во втором ряду, перед ними сидели только Бертон и Йейтс. Учитель велел всем смотреть вперед, пока он будет распределять задания. Поэтому в течение десяти минут Джейми и Саре пришлось пялиться через весь класс друг на друга. Джейми все время отворачивался — опускал взгляд на стол или оглядывался назад, — но каждый раз снова встречался со взглядом Сары. Она улыбнулась ему; он потупился, потом поднял глаза и улыбнулся в ответ. Когда задания распределили, учитель сказал им, что они должны разбиться на пары для выполнения первого задания. Сара никого не знала и вопросительно подняла брови, глядя на Джейми, тот покраснел и кивнул. Они поняли, что им хорошо работается вместе и что у них схожее чувство юмора. Кроме того, невысокий, щуплый, астматичный Джейми был как бы самой природой предназначен в товарищи обожающей книги Саре, чье детство затянулось. Они держались вместе на задворках класса и были там вполне счастливы.

Джейми страдал повышенной чувствительностью к солнечным лучам, ветру, пыльце и траве. А еще у него была повышенная чувствительность к Саре. Он замечал каждый ее вздох, каждую перемену настроения, и теперь, когда она дышала лишь мистером Карром и думала только о нем, Джейми сразу понял, что с ней что-то не так.

— Тебе что, нездоровится? — спросил он, когда она пришла в школу в четверг, на шестую неделю романа с мистером Карром.

— Никогда не чувствовала себя лучше.

Это была правда. Вчера днем мистер

Карр читал ей вслух «Песни и сонеты» Донна. Он сказал, что любовные стихотворения Донна были вдохновлены его юной ученицей, которую он позднее уговорил бежать из родительского дома. «Только представь, — сказал он Саре, расстегивая ее рубашку, — что если бы Донн не полюбил свою ученицу... — Он снял с нее рубашку и лифчик и накрыл ее груди ладонями. — Какая потеря для западной культуры. Какая это была бы ужасная, трагическая потеря».

— Ты вся красная, — сказал Джейми. — Как в прошлом году в лагере, когда у тебя случилась лихорадка. И глаза у тебя тоже покраснели. По-моему, тебе действительно лучше было бы...

— Со мной все в порядке! — засмеялась Сара. — Ты такой паникер.

— Джесс сказала, что ты в последнее время никогда не возвращаешься домой вместе с ней. Она думает, что ты на нее обиделась.

— Вечно нафантазирует всякого. Я просто оставалась в школе после уроков. Занималась в библиотеке.

— Почему бы тебе не заниматься дома?

Сара пропустила вопрос мимо ушей. Она

повторяла в уме стихотворение Томаса Кэри, которое выучила прошлой ночью. Она собиралась прочесть его мистеру Карру сегодня. Оно называлось «Экстаз», и Сара надеялась, что оно вдохновит его на подвиги. В стихотворении был фрагмент, в котором, она была уверена, говорилось о клиторе, а еще пространно упоминалось о флюидах и эликсирах, что напомнило ей о том, чем было испачкано ее белье каждый день, когда она возвращалась домой.

— По-моему, вы что-то скрываете, мисс Кларк, — Джейми сказал это фальшиво-самоуверенным голосом, которым обычно приказывал старшему брату убираться из его комнаты, а то он ему мозги вышибет. — По-моему, ты остаешься после школы, чтобы с кем-то встречаться.

Ее сердце забилось быстрее.

— Почему ты так думаешь?

— Ну, не знаю. Может быть, потому, что каждый день на последнем уроке ты все время теребишь свои волосы. И смотришь на часы каждые двадцать секунд, а потом бросаешься к двери, как только слышишь звонок.

— Ничего подобного.

Он поднял брови.

— Вчера ты снимала и снова закручивала резинку на косе четыре раза за полчаса.

Мистер Карр любил играть с ее волосами. Иногда он тянул за ее конский хвост, как за поводок, притягивая ее голову туда, куда ему хотелось, или, если она приходила с двумя косичками, он дергал за них, как за поводья. Вчера он обернул ее косу вокруг своего члена, а затем расплел волосы, чтобы шелковистые пряди скользили по всему его телу.

— Ага! Вот ты и покраснела. Почему ты не хочешь мне рассказать? Я-то думал, мы друзья.

— Джейми, мы и правда друзья, просто... — Она оглянулась по сторонам, чтобы убедиться, что никто не подслушивает. — Об этом никто не должен знать, ладно?

— Ладно.

— Я серьезно. Если кто-нибудь узнает, будут очень большие неприятности, просто беда. За это могут посадить в тюрьму.

Джейми засмеялся.

— И ты говоришь, что Джесс вечно все драматизирует! Разве можно посадить человека в тюрьму за... — Он заморгал. — Ничего не понимаю.

— Потому что я несовершеннолетняя, а он учитель. — Она не могла перестать улыбаться, хотя знала, что этот момент должен быть серьезным.

— Что? Ты шутишь? — Он захлопал глазами. — Ты меня разыгрываешь?

— Нет. Все это время, каждый день после уроков, я встречалась с мистером Карром. У меня с ним роман.

Еще несколько секунд Джейми хлопал глазами. Затем потряс головой и хлопнул ее по плечу. «Вот зараза! — воскликнул он. — Я ведь и правда чуть не поверил».

 

4

Хотя мистер Карр все время предостерегал Сару, чтобы она не открывала их тайну, он подумывал — и при этом по спине пробегал приятный холодок — о том, чтобы открыться самому. Однажды он нанял посыльного, чтобы доставить ей конверт на втором уроке математики. Снаружи было написано: «Публичный ораторский конкурс, бланк вступительного заявления». Внутри была записка: «Только что перед моим мысленным взором нежданно явилось твое лицо, искаженное мучительным наслаждением. Я как в ловушке за учительским столом, я горю». Еще в одной записке, которую он уронил на ее стол во время урока английского, когда она сидела, задумавшись, зажав во рту ручку, говорилось: «О, как я хотел бы быть этой шариковой ручкой». Иногда, проходя мимо нее в коридорах, он касался ее ягодиц или груди или шептал романтичные непристойности.

Когда прошло два месяца с начала их романа, Сара сделала на уроке доклад об Эмили Дикинсон — поэтессе, которая, как она знала, по мнению мистера Карра, должна быть вычеркнута из списка классиков. Сара восприняла это как личное оскорбление и была твердо намерена изменить его мнение. Пока товарищи по классу дремали на своих местах, обменивались записками или тайком слушали плееры, спрятанные в пеналах, Сара страстно отстаивала важность роли Эмили Дикинсон. Мистер Карр слушал внимательно, время от времени перебивая, чтобы прояс-нить тот или иной момент или задать вопрос. «Мне представляется не совсем убедительным ваше утверждение, что Дикинсон был не чужд комизм. Вы можете привести пример?»

— Конечно.

Глядя ему прямо в глаза, Сара прочла стихотворение XI.

Безумие без узд имеет смысл

для проницательного взгляда.

Рассудок без границ — чистейшее безумье,

по мненью большинства.

Так бывает всегда:

решитесь — и вы нормальны;

предайтесь колебаниям —

вы опасный безумец

и уже на цепи.

Он, улыбаясь, нарочито медленно поаплодировал. «Очень впечатляет, но, возможно, слово „сарказм“ лучше подойдет, чем „комизм“?» Он подался вперед. «И надеюсь, вы понимаете, насколько ваши высказывания провокационны. Цепи в наказание за нерешительность? О господи, Сара».

Сара почувствовала, как к щекам приливает горячая кровь. Она отвернулась от него и посмотрела на класс, но никто — кроме Джейми, который с открытым ртом таращился на ничего не замечающего мистера Карра, — похоже, не заметил его комментария. Они не слушали, как зубрила Сара Кларк и зануда мистер Карр обсуждают стихи какой-то давно умершей тетки; они не могли понять, что стали свидетелями любовной прелюдии.

Сара закончила свой доклад историей из жизни: «Однажды издатель отверг произведение Эмили Дикинсон, критикуя ее непривычную пунктуацию и особенно слишком частое использование тире. Она дала весьма откровенный ответ: „Но ведь я нахожусь в опасности, сэр“. Сегодня, читая ее стихи, мы чувствуем ее сердцебиение, слышим ее ускоренное дыхание, ощущаем, как кровь бежит у нее по венам. Мы чувствуем ее отчаянное желание, и оно становится нашим желанием».

Мистер Карр поблагодарил ее за доклад и вызвал следующего ученика, но после урока шепнул ей, чтобы она встретилась с ним на бензоколонке сейчас же, и, хотя у обоих в тот день еще оставались уроки, они ускользнули на свое старое место рядом с бухтой, и мистер Карр сказал ей, что ее речь наполнила его невыносимым желанием.

— Я и представить себе не мог, что Эмили Дикинсон может быть эротичной, — сказал он, а Сара ответила, что раньше ничто не казалось ей эротичным, пока он не показал, что эротично все. Назавтра мистер Карр явился в столовую в плохом настроении. Он обвинил Сару в том, что она нарочно спровоцировала его на рискованные поступки, из-за которых его могут уволить. Он обозвал ее порочной манипуляторшей, и она заплакала. Он сказал, что, когда она плачет, делается уродливой, так что она задержала дыхание, пока не овладела собой. Чувствуя головокружение и стыд, она прижалась своим уродливым лицом к его груди, и ноги у нее подкосились от облегчения, когда он погладил ее по голове, попросил прощения и сказал, что она так прекрасна, что он едва может это вынести.

— Это все моя жена, — сказал он. — Она позвонила в учительскую вчера днем, и они сказали ей, что я ушел домой, потому что заболел. Она плакала полночи. Я не знал, что ей сказать.

Сара подняла голову, встала на цыпочки и поцеловала его в губы. Она погладила его по спине и поцеловала за ушами. «Да, я тоже чуть не прокололась. Глупая подруга моей дурацкой сестры увидела, как я проходила через парковку. Я сказала, что мисс Райт попросила меня достать из ее машины одну вещь и принести ей. По-моему, она мне не поверила...» Сара поцеловала его в кадык. «Нам лучше больше так не делать».

— Рано или поздно нас вычислят.

— Может быть, к тому времени это уже будет не важно.

Он отстранился и заглянул ей в лицо. «Как это может стать неважным? Я люблю жену, Сара. Я люблю детей. Ты хоть представляешь, что с ними будет, если они узнают про нас?»

Сара застыла. Ей никогда в голову не приходило, что он может не хотеть того, чего хочет она. Она представляла его семью как препятствие, такое же, как ее родители и ее возраст. Для нее само собой разумелось, что все препятствия будут преодолены, что любовь — «словно прочный маяк, который не колеблют бури». Но если любовь — это его чувство к жене, тогда Сара — буря. Это она помеха, а с этим она смириться не могла.

— Ты хочешь меня бросить?

— Бросить тебя? — мистер Карр засмеялся. — О боже, что за выражение!

Сара ничего не могла с собой поделать она снова начала плакать.

— Почему ты такой подлый?

— О, мое сокровище. — Он сжал ее в объятиях. — Смешно думать об этом, о нас, как о романе двух подростков, который закончится тем, что один бросит другого. Как будто мы можем прекратить это, просто сказав несколько слов. Право же, хотел бы я, чтобы все было так просто. Чтобы я сказал «все кончено», и все кончилось бы. Мы с тобой не перестанем нуждаться друг в друге, пока оба не умрем, и нас не похоронят.

— Пока «моя честь не обратится в прах»?

— О боже, ты просто чудо. — Мистер Карр легко поднял ее и усадил на разделочный стол. Он раздвинул ей ноги и встал между ее бедер, его руки и ее руки вместе расстегивали молнию, стаскивали трусы, снимали брюки, съехавшие ему на колени. «Как такое возможно: ты всегда точно знаешь, что сказать! Я вел себя как последний грубиян, а ты, о!» Он продвинулся внутрь. «О Сара, боюсь, что изношу твою честь до нитки, не успеет тебе исполниться пятнадцать. Бедная малышка, о господи, я делаю тебе больно?»

— Нет, — ответила она, хотя больно было.

— Я делаю тебе больно, разве нет? — Он задвигался быстрее. — Скажи, Сара, пожалуйста. Я делаю тебе больно, да?

— Да, мне больно. Но мне это нравится, мистер Карр, правда.

Он застонал и кончил. «О малышка Сара. Ты всегда знаешь, что сказать».

— Сара? — обратился к ней Джейми. Был вечер пятницы, они валялись на диване в гостиной Джейми. Шла программа МТВ, но ни он, ни она не смотрели телевизор. Сара читала «Мадам Бовари», а Джейми листал журнал «Роллинг стоун».

— М-м? — Она не оторвалась от книжки. Джейми сказал ей не больше двух слов после ее вчерашнего доклада по Эмили Дикинсон. Она задумалась, не станет ли он, наконец, расспрашивать ее обо всем этом.

— Хочешь пить?

Сара вздохнула.

— Не-а.

Джейми вышел из комнаты и вернулся с банкой кока-колы и пакетом чипсов. Он сел на пол, открыл банку и сделал большой глоток, потом разорвал пакет и схрумкал горсть чипсов.

— Так, значит... — начал он.

— Что?

— Ты с мистером Карром действительно...

Сердце Сары застучало. Она закрыла книжку и села на диване.

— Да. Я же тебе сказала.

Он кивнул.

— Просто я думал... М-м... То есть вы... вы целуетесь и все такое?

— Нуда.

Джейми снова отпил из банки.

— Вы занимались с ним этим?

Она кивнула.

— Черт. — Джейми вскочил и наподдал ногой пакет. — Блин, Сара, это... ему же, наверное, сорок лет!

— Нет. Всего тридцать восемь.

— Он же учитель!

— Мы любим друг друга.

Джейми сел и снова взял журнал. Через некоторое время Сара вернулась к роману. Она чувствовала себя разочарованной, но не понимала почему. Чего она ожидала? Поздравлений? Она попыталась представить себе, что она почувствовала бы, если бы ситуация была обратной, но сама мысль о том, как Джейми делает с женщиной то, что делал с ней мистер Карр, была слишком странной. Скорее всего, Джейми вообще не слышал кое о чем из того, что они с мистером Карром вытворяли. Но ведь и она тоже ничего об этом не знала, пока мистер Карр ее не научил. Два месяца назад она была так же невинна, как Джейми; а теперь ей казалось, что ничто в сексе уже не может ее шокировать.

— Ты сердишься на меня? — спросила она Джейми, перед тем как уйти.

Он пожал плечами.

— Кто еще об этом знает?

— Только ты. Ты ведь никому не скажешь, правда?

Он покачал головой. Саре показалась, что она заметила, как в его левом глазу блеснула слеза, но он отвернулся, прежде чем она могла рассмотреть. «Спокойной ночи», — сказал он и закрыл дверь, впервые за все время их знакомства не предложив проводить ее домой.

 

5

Иногда он был таким типичным учителем английского, что ее это просто бесило. Пока он запирал дверь раздевалки, она проговорилась о том, что вчера вечером закончила «Мадам Бовари», и теперь он собрался потратить драгоценное время их уединения на то, чтобы обсудить роман.

— Мы можем поговорить потом.

Он улыбнулся.

— Не терпится, да?

Сара пожала плечами, сбросив школьную сумку.

— Выходные тянутся так долго. К вечеру понедельника настолько...

— ...хочется секса?

Она почувствовала, что краснеет. Именно так девочки, которые ходили курить в туалет, говорили про мальчиков, с которыми они ездили кататься на машине субботними вечерами. Сара не думала, что эти слова подходят, чтобы описать, что чувствует она.

— Нет, не так. Я просто скучаю по тебе.

— Тогда скорее садись. — Он показал на скамейку из нержавеющей стали, которая проходила по центру комнаты. — Поговори со мной. — Он сел к ее ногам, глядя снизу ей в лицо. — Что ты думаешь об Эмме Бовари?

Сара вздохнула.

— Даже не знаю. Сначала она мне дико не понравилась, особенно то, как она обращалась с ребенком, но одновременно мне было жалко ее.

— Почему?

— Ну, потому что она стремилась к чему-то необычному, к блаженству. Но ее муж был таким ничтожеством, что она влюбилась в первого же, кто мог дать ей немного радости в жизни, а он оказался свиньей, а следующий парень оказался ужасным трусом, и, похоже, что чем дальше она ищет, тем хуже.

— Этим она и заслужила твое сочувствие?

— Я просто думаю: грустно, что она так и не нашла того, что искала.

— Ты думаешь, то, что она искала, существует?

Сара толкнула его носком ботинка.

— Да.

Он взял ее ногу в руки.

— А что заставляет тебя считать, что ты не обманываешься так же, как бедная Эмма?

— Ты.

Мистер Карр взглянул на нее снизу вверх, хмурясь.

— Ох, Сара, — сказал он и стал развязывать шнурок ее ботинка.

— Ты не сказал, что скучал по мне в выходные.

— Разве? — Он продолжал расшнуровывать ее ботинки.

— Нет.

— Хочешь, чтобы я это сказал?

Мистер Карр стащил с нее ботинки и поставил на пол рядом с собой.

— Только если это правда.

Он медленно снял с нее носки — с каждой ноги обеими руками, затем положил носки на ботинки. «Конечно, я скучал по тебе, глупышка». Он поднял ее левую ногу ко рту и поцеловал по очереди каждый пальчик. «Для меня невыносимо так долго быть в разлуке с тобой. — Он поцеловал подъем ее ноги и лодыжку. — Мучительно».

— Не понимаю, почему мы не можем видеться в выходные. Я бы точно смогла...

Он целовал ее, поднимаясь вверх по голени, но тут перестал.

— Я верю, что ты смогла бы, Сара, но я бы не смог. Я живу в мире взрослых, а у взрослых есть обязанности. Ответственность перед другими людьми. Я не могу отвернуться от своей семьи только потому, что тебе приспичило.

Сара закусила губу. Она терпеть не могла, когда он разговаривал с ней учительским голосом. Кроме того, она ненавидела, когда он говорил о своих близких. Она знала, что они живут с ним — спят в его постели, едят за его столом, смеются над тем, как у него взъерошены волосы спросонья, — но при одной мысли о них ей сдавливало грудь. Она пожалела, что вообще заговорила об этих проклятых выходных.

— Извини.

Она потянулась к его лицу и провела ладонью по гладкому лбу, затем по невидимым колючим волоскам на щеке и челюсти.

— Я и забыла, что есть другие люди, которым ты нужен. Когда я с тобой, я забываю все на свете, кроме нас. Пожалуйста, не переставай целовать мою ногу. Мне это так нравится.

— Она все царства, а я все цари, и нет ничего другого. — Он чуть улыбнулся и опустил голову. Его губы на кратчайший момент коснулись ее колена, и он вновь взглянул на нее. — Откуда?

— Донн. М-м, «Восход Солнца»?

— Молодец. — Он стал вылизывать внутреннюю сторону ее бедер, понемногу сдвигая юбку вверх. Он двигался медленно. Невыносимо медленно. Она уже чуть не плакала, когда он достиг цели. Он застонал, прижался лицом к трусикам на секунду, прежде чем отодвинуться.

— Сними трусики. И юбку.

Она встала и сделала, как он просил, а он сидел на полу, глядя между ее ног.

— А теперь ложись на скамейку. На спину — Он развел в стороны ее колени. — И ножки в стороны. Да. Хорошая девочка.

Стальная скамейка была холодная, но она не жаловалась. Через несколько минут он будет внутри нее — ради этого она готова была лечь и на битое стекло.

Он опустился на колени слева от нее и шил ее руки.

— Сейчас я покажу тебе кое-что, Сара, слушай внимательно. Когда тебе одиноко... — Он взял ее левую руку и твердо положил между ее ногами. — Когда ты скучаешь по мне... — Он взял ее правую руку и поместил на клитор. — Я хочу, чтобы ты занималась вот этим.

Сара закрыла глаза и позволила ему двигать ее руками. Это были ее руки, ее пальцы, но стонать и содрогаться заставлял ее мистер Карр. Он сохранял контроль, подталкивая ее глубже, двигая быстрее, мелкими кругами.

— Почти получилось, милая, — сказал он ей, и она открыла рот, чтобы сказать ему, что нет, но он шикнул на нее. — А теперь сожми мышцы как можно туже. Попытайся сжать свои пальцы. — И почти сразу же она кончила: это движение вызвало волны, которые заставили ее мышцы сокращаться, так что пошли новые волны.

Она села, и комната поплыла перед ней оттого, что кровь снова прилила к голове. Она закрыла глаза, чтобы прошло головокружение. Когда она открыла их, она увидела, что мистер Карр снова смотрит на нее с легкой улыбкой.

— Ну, я скажу, что это был успех.

Она коснулась его губ пальцами.

— Что?

— Ты прекрасно справилась. Я тебе больше не нужен.

— Нет. — Она провела ладонями по его лицу и губам. Она соскользнула на пол, целуя его губы, и почувствовала свой собственный вкус. — Ты мне нужен. Нужен. Нужен.

— У тебя хорошо получилось и без меня.

— Заткнись! Ты думаешь, ты такой умный, но я знаю, для чего ты стараешься. Ничего не выйдет. — Теперь Сара целовала его, стягивала с него брюки, стаскивала с себя пропотевшую рубашку. — Ты не можешь заставить меня не скучать по тебе. Этот дурацкий оргазм ничего не значит. Понял? Ничего. Господи, какой ты глупый! Я всегда, всегда одна. Я могу хоть тысячу раз в день так кончать, если захочу. Но от этого я буду чувствовать себя еще более одиноко. Можешь ты это понять? Если я трогаю себя, это напоминает мне, что я не трогаю тебя. Я не хочу трогать никого другого, я не хочу, чтобы меня трогал кто-то, кроме тебя. Мне нужен ты. Ты! Ну что, понял, наконец, глупый ты старик?

Кровь так сильно прилила к ее голове, что у нее в глазах потемнело. Она не видела, какое выражение лица у него было, когда он толкнул ее на пол, но крик, с которым он ворвался внутрь ее, был ужасен. И больше не могло быть речи о том, что они друг другу не нужны: они не могли разъединиться, не могли перестать хвататься и цепляться друг за друга, не могли не быть единым целым. Когда мистер Карр скатился с нее, задыхаясь и хватая воздух ртом так, что сердце у Сары затрепетало от страха за его сердце, было уже темно и в комнате, и на дворе.

Когда Сара пришла домой, ее мать сидела в гостиной.

— Где ты была? — спросила она, не поднимая глаза от книги.

— У Джейми.

— Не лги мне, Сара. Джейми звонил тебе больше часа назад.

У Сары болели ноги и спина. Ей нужен был горячий душ и мягкая постель. Она прислонилась к стене, стараясь держаться от матери настолько далеко, насколько это возможно, не выходя из комнаты.

— Я просто гуляла с друзьями. Совсем забыла о времени. Извини.

— Твоя сестра сказала, что ты уже несколько недель приходишь домой поздно.

Сара закрыла глаза. Какого черта мать вдруг озаботилась тем, чем она занимается? Год назад Сара что угодно бы сделала, чтобы получить такое внимание, но теперь ей хотелось слиться со стеной. Ей хотелось быть невидимой для всех, кроме него.

— Прости, мам, но мне больше не в чем признаться. Я гуляла с друзьями и не следила за временем. Я больше не буду.

Мама положила книгу.

— Я знаю, что происходит. Тебе четырнадцать; ты пытаешься заявить о своей независимости. Ты пробуешь границы своей личности. Это совершенно здоровый, естественный импульс для любого представителя твоей возрастной группы.

— Я не представитель возрастной группы, мама.

— Ну конечно, нет. Ты Сара Джейн Кларк. Человек. Я понимаю тебя. — Она улыбнулась. — Ты личность, которой нужно узнать, каковы ее границы. Значит, начнем переговоры.

Саре хотелось, чтобы ее мать была нормальной, чтобы она просто поорала пару минут и лишила ее карманных денег или что-нибудь в этом роде. Но нет — она все делала так, как велят Новейшие Научные Исследования. Каждое решение по выполнению родительских обязанностей согласовывалось с Мнением Экспертов. Книга, которую читала мать, наверняка называлась «Повышение родительской квалификации». Наверняка она учила «придавать ребенку уверенность в себе, используя переговоры вместо требований. Позволять ребенку самому отвечать за свое поведение».

Пожалуй, дело пойдет быстрее, если ей подыграть.

— Хорошо, мне хотелось бы, чтобы ты разрешила мне гулять до девяти часов в будни и до двенадцати в выходные.

Смешок.

— Первое правило ведения переговоров: всегда проси больше, чем ожидаешь получить. Хорошо, я не принимаю твой вариант и предлагаю тебе возвращаться из школы прямо домой каждый день. О выходных мы будем договариваться в каждом отдельном случае, в зависимости от того, где ты будешь их проводить и с кем.

— Я не могу возвращаться каждый день сразу после школы. Мой учитель английского занимается со мной после уроков.

— Почему?

— Я немного отстала по английскому. За последнее задание получила только «В».

Мать кивнула. «Ладно. Можешь заниматься с учителем, но приходи домой к половине седьмого».

— А сейчас можно я пойду спать?

— Еще минутку. Мы должны принять решение о твоем наказании. Что-нибудь соразмерное провинности. Как ты думаешь, что будет справедливо?

— А я подумала, что обсуждение границ и есть мое наказание.

— Как остроумно, — мать вздохнула. — Хорошо, тогда решать буду я. Ты на месяц лишаешься права на прогулки. Только в школу и домой. Один месяц. О'кей?

— Чудесно. Я все равно не хочу ходить никуда, кроме школы.

— Ну да, Сара, конечно же. Спокойной ночи.

Сара стала выбираться из комнаты, стараясь идти нормальной походкой и оставаться в тени. Если мать заметит, что она хромает или, еще хуже, какие у нее засосы на шее, ей придет конец. Добравшись до двери, она бросила украдкой взгляд на маму, чтобы убедиться, что та ничего не заметила. Ей не стоило беспокоиться: мама уже опять погрузилась в чтение.

 

6

Когда мистер Карр вошел в класс, Сара улыбнулась. Он не брился сегодня утром, и щетинки, которые она часто чувствовала на его лице к концу дня, теперь были хорошо видны. Она могла попросить разрешения выдернуть волосок зубами, а может быть, он позволил бы ей побрить себя.

Она улыбнулась не только из-за щетины; сегодня он вообще выглядел как-то странно. Обычно он зачесывал волосы наверх и укладывал их с помощью геля, но сегодня они были зачесаны гладко. Его нос покраснел, как будто он провел вчерашний день на пляже, а под глазами были круги. Он выглядел старым — так и казалось, что, стоит подойти к нему поближе, учуешь запах лекарства от кашля и нафталина. Ей не терпелось подразнить его тем, что он выглядит, как старая развалина. А он станет дразнить ее в ответ, потому что она ведь тоже кошмарно выглядит. Помятый вид их обоих был следствием того, что произошло вчера вечером в раздевалке для мальчиков, и от сознания этого ей стало жарко. Она чуть не лопалась от радости, просто глядя на то, как он изменился. «Только поглядите, что моя любовь с ним сделала, — думала она. — Моя любовь так сильна, что это видно».

Она заставила себя отвернуться и пристально смотреть в книгу, чтобы казалось, что она улыбается только что прочитанному. Вряд ли кто-то стал бы за ней наблюдать, кроме Джейми, который все равно бы понял, чему она улыбается. Она снова вскинула глаза и посмотрела прямо в глаза мистеру Карру. О! Как могут глаза быть такими зелеными? Она видела каждый дюйм его тела и чувствовала удивление и радость от того, на что были способны некоторые его части, но глаза она любила больше всего. Его глаза раздевали ее догола; под его взглядом она была обнажена куда больше, чем когда просто снимала одежду.

Он прокашлялся. «Прежде чем мы начнем, я должен сделать объявление».

О, и голос его она тоже любила. Может быть, даже больше, чем глаза. Так тяжело смотреть на него, когда нельзя к нему прикоснуться. Она стиснула коленки и уставилась на свой стол.

— Как вы все знаете, до конца этого полугодия нам осталось всего около трех недель. — Он подождал, пока стихнут радостные возгласы, и продолжил: — Это значит, что вам остается меня терпеть еще четырнадцать уроков.

Сара взглянула на него. Он смотрел на дальнюю стену, не улыбаясь.

— Когда вы вернетесь после каникул, у вас будет новый учитель, которому, без сомнения, занятия с вашим классом доставят столько же удовольствия, сколько и мне.

Сара пыталась усилием воли заставить его взглянуть на нее. Ей нужно было знать, что это значит. Ей необходимо было посмотреть ему в глаза.

— Вас что, уволили? — громко спросил Джерри Глинсон. Все засмеялись, кроме Сары, которая теперь была уверена, что именно это и произошло.

— Как ни странно, нет. — Он улыбнулся, но улыбка была притворной. — Я переезжаю в Брисбейн.

Он все не смотрел на нее. Брисбейн? Нет, это неправда. Она пыталась глубоко вдохнуть, но воздуха не хватало. Чья-то рука легонько сжала ее плечо.

— Ты в порядке? — прошептал Джейми. Она покачала головой.

— Почему вы вдруг решили переехать?

— Вовсе не вдруг, — мистер Карр адресовал свой ответ дальней стене. — В Брисбейне живут родственники моей жены. Мы уже некоторое время планировали этот переезд. Сегодня утром я подтвердил свое новое назначение на кафедре.

Желудок Сары сжался, горло наполнилось желчью. Зажав рот рукой, она оттолкнула стул и выбежала из комнаты. Она слышала, как Джейми позвал ее по имени, как мистер Карр начал: «Что слу...» Джейми ответил: «Ах ты, сраный извращенец». Она успела наклониться над мусорным ведром в коридоре и рассталась со своим завтраком. Когда приступ рвоты прекратился, она увидела, что рядом с ней стоит Джейми, а дверь класса закрыта.

— Сраный извращенец, — повторил Джейми.

— Иди ты, Джейми. — Сара вытерла рот и направилась обратно в класс.

В досужий час читали мы однажды

О Ланселоте сладостный рассказ;

Одни мы были, был беспечен каждый.

Над книгой взоры встретились не раз,

И мы бледнели с тайным содроганьем;

Но дальше повесть победила нас.

Чуть мы прочли о том, как он лобзаньем

Прильнул к улыбке дорогого рта,

Тот, с кем навек я скована терзаньем,

Поцеловал, дрожа, мои уста.

И книга стала нашим Галеотом!

Никто из нас не дочитал листа. [1]Перевод М. Лозинского
 

Сара отдала листок.

— Это что за хрень?

— Данте Алигьери. Это из «Ада», Сара. Я знаю, ты еще не читала его, но когда-нибудь прочтешь. Ты прочтешь это после того, как я уеду, и вспомнишь обо мне. Понимаешь, Франческа и Паоло...

— Не буду я это читать. — Она вырвала бумажку из его руки, разорвала ее надвое, потом на четыре части. — Не могу поверить, что ты так поступишь.

— Сара, прошлая ночь была безумием. Ты ведь понимаешь, правда?

— Я подумала, что это... Я была счастлива.

Он выпрямился и провел ладонью по волосам.

— Попытайся понять... Я возвращаюсь домой в половине десятого; вся семья ждет меня с шести часов. У меня разорвана рубашка. На моей груди следы укусов. У меня, черт подери, вся спина расцарапана. Моя жена расплакалась, и я не мог ее успокоить. Потом... — Он трижды глубоко вздохнул. — Девочки еще не спали. Они тоже плакали... — Мистер Карр прижал лоб к доске. — Мне пришлось выбирать, Сара.

— А как же я? У меня есть выбор?

Он молчал слишком долго.

— Так что же, все кончено? — В ней поднималась паника. Ее ум судорожно искал что-нибудь — что угодно, — что заставило бы его передумать. — Все это... все, что ты, что мы делали, все, что ты говорил мне. Я не верю, что ты врал. Я знаю, ты говорил честно. Наши души соединились! Я это знаю наверняка. Я чувствую это каждый раз, когда мы, о боже, я даже не знаю, как это назвать. Но в этом мы одно. Ты знаешь, что это правда.

Мистер Карр опустился на колени у ее ног. Он зарылся лицом в ее колени. Ей хотелось причинить ему боль, двинуть его коленом в челюсть, ударить кулаком в лицо, заехать ногой по поганым яйцам. Нет, ей только хотелось захотеть этого. Ей так хотелось бы его возненавидеть.

— Что мне сделать, чтобы ты остался?

Его слова были заглушены юбкой, но все же слышались достаточно ясно:

— Ничего. Прости меня.

Она не могла поверить ему. Он расстроен сценой со своей дурацкой семьей. Он успокоится, если она поможет ему. Она стала гладить его грязные волосы, жалея, что не может вымыть их.

— Так сколько нам осталось?

Он взглянул на нее снизу вверх.

— Ты все еще хочешь быть со мной?

— А как же. — Она заставила себя улыбнуться.

— Я уезжаю через месяц.

Месяц — достаточно долгий срок, чтобы он передумал. Более чем достаточно. Сара не стала делиться своей надеждой. Она мужественно кивнула.

— Ладно. Тогда давай не будем тратить время на ссоры и слезы.

Он зарыдал и снова уткнулся лицом ей в колени, на этот раз сначала вздернув вверх ее юбку. Его щетина царапала ей бедра, а слезы смочили их. «Спасибо, Сара, о моя Сара, спасибо». Она гладила его по голове и чувствовала себя сильной.

 

7

Весь август Сара была уверена в том, что мистер Карр останется в Сиднее. Их послеполуденные свидания были страстными как никогда, и много, много раз он говорил ей, что они будут всегда вместе. Верить ему или не верить — такой вопрос не стоял: она чувствовала правду его слов глубоко-глубоко внутри. Быть с ним — было все равно, что дышать, а все остальное напоминало бег под водой.

Джейми говорил, что она ошибается, но он слишком ревновал, чтобы быть объективным. Кроме того, он не знал мистера Карра так хорошо, как она. Он не понимал, что все, что говорил мистер Карр своему классу, семье, директору, было лишь необходимыми уловками. Это были общественные слова, сочетающиеся с его общественными репутацией и имиджем. Только Сара видела его истинное «я» и слышала его настоящие мысли, и поэтому лишь она могла знать, что ничто в мире не может удержать его вдали от нее.

А потом, в последний школьный день, было собрание, и ему преподнесли прощальный подарок — кожаный портфель с инициалами, выгравированными на ручке, — и он произнес речь, в которой назвал школу, где собирался преподавать, и пригород Брисбейна, где она находилась, и все это выглядело так конкретно. Впервые она подумала, что Джейми, возможно, прав. Может быть, мистер Карр никогда не говорил о своем переезде потому, что это расстроило бы ее и испортило их встречу. «Чтобы ты не возникала», — как сказал Джейми.

Но ведь мистер Карр сказал, что у него для нее есть сюрприз, и она подумала, что глупо в нем сомневаться. Сюрприз будет не настоящим сюрпризом — просто он сообщит ей, что только уходит из школы, а не уезжает из штата. Он скажет, что, конечно, никогда не покинет ее.

— Завтра утром, — сказал он, сжав ее руки так, что ей пришлось собраться с духом, чтобы не поморщиться, — жди меня в начале твоей улицы в восемь.

— Я увижу тебя в субботу? — Сара поцеловала его. — Вот здорово! Куда мы поедем? Что мне надеть?

— Куда мы поедем — это сюрприз. Надень что-нибудь нарядное. И скажи маме, что вернешься поздно.

Раннее субботнее утро 28 августа 1995 года было достаточно прохладным, чтобы надеть джинсы, но он ведь сказал, чтобы Сара надела что-нибудь нарядное, поэтому она надела белое хлопковое летнее платье с бабочками, вышитыми на корсаже и по подолу. Мистеру Карру оно очень понравилось: он поцеловал каждую бабочку, а в машине накинул на Сару свою кожаную куртку. Пока он вел машину, он молчал. Работало радио — какая-то легкая радиостанция для взрослых, и он подпевал вполголоса, часто поглядывая на Сару с улыбкой.

Ехали они недолго. «Сюрприз», — сказал он, припарковываясь у Парраматта Мотор Лодж.

— Мы остановимся в мотеле?

— Подожди, пока я заплачу за номер.

Он пробежал через парковку и через минуту вернулся, держа в кулаке ключ с деревянным бруском вместо брелка.

— Пошли, Сара, не будем терять времени. Поторапливайся.

Сара впервые в жизни оказалась в комнате мотеля, но едва заметила обстановку. Оранжевые занавески, старое зеркало и темнота — вот все, что запомнилось ей в комнате. Как только она вошла, он приказал ей снять одежду и толкнул ее на пол.

— Сегодня, — сказал он, — ты моя.

И тогда она поняла, что он и правда уезжает в Брисбейн.

Первый час он кусал ее ноги. Он начал с левой лодыжки, перешел на голень, икру, колено, бедро, затем правое бедро, а потом опять вниз к лодыжке. Она плакала и била его ногами в лицо, пока уже нельзя было разобрать, течет кровь из ран на ее ногах или из его носа и рта.

— Ненавижу тебя, — сказала она, когда он вошел в нее и его ноги бередили тысячу укусов на ее ногах.

— Нет, нет. — Он скатился с нее со стоном, кончив на ее бедра. Он втер это в ее кожу, смешав с кровью. Потом вылизал ее дочиста и стал целовать так нежно, что она опять заплакала. Он сжимал ее груди, нежно лаская губами соски. Он называл ее ангелом, принцессой, «осараосарао». Она умоляла его не уезжать.

— Я должен уехать, но все будет хорошо. — Он стал целовать все ее лицо.

И если душ в нем две, взгляни,

Как тянутся они друг к другу:

Как ножки циркуля они

В пределах все того же круга. [2]Джон Донн, «Прощальное слово», перевод А. М. Шадрина.
 

— Что за дерьмо?— зарыдала Сара. — Что за кошмарная идиотская чепуха?

— Сара, ты должна…

Сара ударила его ладонью по лицу, сильно — один, два, три раза.

— Заткнись, — сказала она. — Ты ведь не разговаривать меня сюда привез, и что бы ты ни говорил, я все равно не хочу тебя слушать.

Он поймал ее на слове. Весь остаток дня между ними не было ничего похожего на слова. Не было ничего похожего на то, что она когда-либо испытала. Утренние укусы были ничто по сравнению с этим — просто невинное развлечение. Она думала, что умрет, и ей было все равно. Зверь боролся не на жизнь, а на смерть, и она хотела, чтобы он победил.

В конце дня Сара едва могла приподнять голову. Мистер Карр отнес ее в душ и помыл. Он много плакал, но ничего не говорил; молчала и она. В конце концов, о чем можно было говорить, когда они больше не кусали и не царапали друг друга, когда стихли крики? Он молча довез ее до автобусной остановки и сохранял молчание, пока она рыдала и царапала ногтями его неподатливое плечо. Наконец Сара, слишком усталая, чтобы продолжать, вышла из машины, и он уехал.