1

— Виттика, Сеггика, Красные пески, усадьба Дикси, пересадка на поезд до Шиза на станции усадьба Дикси, Тенникен, Брокс и Тром, — скороговоркой проговорил кондуктор названия станций и перевел дыхание. — Следующая станция Виттика. Виттика следующая.

Галинда крепче прижала к себе сумку. В кресле напротив дремал старый козел. Все-таки хорошо, что поезда усыпляют пассажиров, а то пришлось бы всю дорогу избегать козлиного взгляда. Уже на самой платформе ее опекунша мисс Клютч наступила на ржавый гвоздь и, боясь столбняка, отпросилась к врачу. «Не беспокойся обо мне, я вполне в состоянии добраться до Шиза», — холодно ответила Галинда. Та и ушла. Лучше бы она подольше поболела — хотя бы не утомляла своей постоянной опекой.

Галинда изобразила на лице скуку светской дамы, для которой путешествия — привычное дело. По правде же, она почти никуда не выезжала из родительского дома в городишке Фроттике. Десять лет назад здесь проложили железную дорогу, и на месте старых молочных ферм стали появляться загородные имения банкиров и фабрикантов из Шиза. Многие двинулись в город, но только не родители Галинды. Они любили провинциальную жизнь с ее нетронутыми лесами, в которых встречались лисицы и заброшенные языческие храмы. Для них Шиз оставался чем-то далеким и грозным, и даже удобство путешествий, которое принесла с собой железная дорога, не возбуждало любопытства.

Галинда смотрела в окно, но не на зеленый мир, а на собственное отражение в стекле. Она страдала юношеской близорукостью: считала, что если красива, то непременно значительна, хотя чем именно и для кого, пока не определила. Светлые кудряшки колыхались от малейшего поворота ее головы, играя на свету, словно столбики золотых монет. Пухлые ярко-красные губы напоминали бутон цветка майя. Зеленое дорожное платье с кружевными вставками говорило о богатстве, а строгий, но элегантный черный платок на плечах — об академических наклонностях. Не просто же так она едет в Шиз — она заслужила поездку собственным умом.

Галинде было семнадцать. Чуть ли не вся Фроттика собралась на перроне провожать ее. Еще бы! Первая девушка со всей округи, поступившая в Шизский университет. Она написала блестящее вступительное сочинение на тему этических принципов природного царства. «Скорбят ли сорванные цветы? Бывают ли воздержанные тучи? Способны ли животные сознательно творить добро, или Философия весенней морали», — так Галинда назвала свое сочинение. Богатый язык и великолепное знание «Озиады» покорили экзаменаторов. Трехлетняя стипендия в Крейг-холл. Не самый лучший колледж — те все еще были закрыты для девушек, — но все-таки Шизский университет.

Когда в купе заглянул проводник, ее сосед проснулся, вытянул копыта и зевнул.

— Не могли бы вы достать с верхней полки мой билет? — попросил он девушку.

Галинда поднялась и, чувствуя на себе пожирающий взгляд навязчивого животного, протянула ему билет.

— Пожалуйста.

— Не мне, дорогая, — проводнику. Такие маленькие бумажки не для моих копыт.

— А вы редкая живность для первого класса, — сказал проводник, возвращая прокомпостированный билет.

— Будьте так любезны, — обиделся козел. — Я не люблю слово «живность». Закон, как я понимаю, все еще разрешает мне ездить в любом вагоне.

— Деньги есть деньги. — Проводник пробил билет Галинды.

— Не только, — возразил козел, — иначе почему мой билет стоит вдвое дороже, чем у этой юной леди? В данном случае деньги — пропуск. И он у меня есть.

Проводник не стал вникать в рассуждения козла.

— А вы, значит, едете учиться? — обратился он к Галинде. — Сразу видно по студенческому платку.

— Ну, надо же чем-то заниматься, — пожата она плечами. Ей не очень-то хотелось разговаривать с проводником, но когда тот ушел, оказалось, что ей еще меньше нравится ощущать на себе испытующий взгляд козла.

— Чему же вы хотите научиться в университете? — спросил он.

— Я уже научилась не разговаривать с незнакомцами, — ответила Галинда.

— Тогда будем знакомы. Меня зовут Дилламонд.

— Я не очень-то расположена к знакомству.

— Рано или поздно оно все равно состоится. Я преподаю биологию в Шизском университете.

«А одет так, что другой козел на глаза бы постеснялся показаться, — подумала про себя Галинда. — Воистину деньги — это еще не все».

— В таком случае мне придется преодолеть свою природную застенчивость. Меня зовут Галинда, я принадлежу к Ардуэнскому роду по маминой линии.

— Позвольте мне первым из университетских преподавателей приветствовать вас, Глинда. Вы только поступили?

— Галинда, если не возражаете. Это древнее имя со старинным полногласным произношением.

Она не могла заставить себя говорить ему «сэр». Этому козлу с отвратительной бородкой, в потертом жилете, пошитом будто из гостиничного коврика.

— И что вы думаете по поводу запретов на путешествия, предложенных господином Гудвином? — поинтересовался козел, продолжая изучать девушку доброжелательными маслянистыми глазами.

Галинда призналась, что никогда не слышала ни о каких запретах, и Дилламонд (неужели профессор Дилламонд?) тут же начал рассказывать, что Волшебник Изумрудного города собирается запретить Зверям ездить в общественном транспорте иначе как в специально отведенных вагонах. Галинда сказала, что звери всегда ездили в особых вагонах.

— Да нет же, я о Зверях говорю, — уточнил Дилламонд. — О тех, кто наделен духом.

— Ах, об этих, — протянула Галинда. — Так что же здесь плохого?

— Как? — изумился Дилламонд и даже затряс бородкой от волнения. — Неужели вы не понимаете?

И начал читать ей лекцию о Звериных Правах. Уже сейчас его престарелой матушке, которой не по карману билет первого класса, пришлось бы ехать товарным вагоном, чтобы повидать сына в Шизе. А если запреты Гудвина пройдут через Одобрительную палату (что в нынешние времена пустая формальность), то и самому козлу придется распрощаться с привилегиями, которые он заработал годами труда и сбережений.

— Разве можно так относиться к разумным существам? — возмущался он. — Только представьте себе: до Шиза и обратно в товарном вагоне!

— Ах, — прощебетала Галинда. — Мир так широк. Чего только в нем не повидаешь.

Остаток пути, включая пересадку на поезд до Шиза, они хранили ледяное молчание.

Размеры шизского вокзала и страшная толчея на нем повергли Галинду в такую растерянность, что Дилламонд сжалился над ней и предложил разыскать экипаж до Крейг-холла. Галинда шла за козлом, стараясь выглядеть как можно смелее. Позади следовали двое носильщиков с багажом.

Шиз! До чего тут все непривычно. Кругом толкаются, куда-то торопятся, смеются, целуются, уворачиваются от экипажей. Вокзальная площадь окружена старыми кирпичными домами, поросшими мхом и плющом. Сколько зверей — и Зверей! У себя во Фроттике Галинда за всю жизнь видела только пару кудахчущих на философские темы кур, а здесь, за столиком в открытом кафе, оживленно болтали четыре зебры в роскошных полосатых костюмах, на перекрестке стоял на задних ногах регулировщик-слон, по улице шел тигр в рясе. Вернее, Зебры, Слон и Тигр. Ах да, еще Козел. Надо учиться произносить заглавные буквы, иначе она рискует показаться провинциалкой.

На счастье, Дилламонд нашел извозчика-человека, приказал ему ехать в Крейг-холл и даже уплатил вперед, за что Галинда не могла не поблагодарить его хотя бы жалкой улыбкой. «Мы еще увидимся», — учтиво, хотя и с прохладцей в голосе, произнес Дилламонд, и экипаж тронулся. Галинда измученно откинулась на мягкое сиденье. Ей уже начинало не хватать опекунши.

Крейг-холл был всего в двадцати минутах езды от Вокзальной площади. За каменной стеной высилось здание с большими сводчатыми окнами, над которыми сплелись в причудливые узоры бесчисленные многолистники. Ценительница архитектуры Галинда стала с увлечением рассматривать университетские строения, пытаясь разглядеть детали, скрытые зеленью, но тут ее пригласили внутрь.

В вестибюле первокурсниц приветствовала директриса Крейг-холла, знатная гилликинская дама с рыбьим лицом и вычурной бижутерией. Вместо невзрачного делового костюма на ней было платье сочного цвета красной смородины. На груди, словно ноты со страницы партитуры, колыхались многочисленные бусы.

— Добро пожаловать в Крейг-холл, — пробасила она, тряхнула серьгами и до боли сжала руку Галинды. — Меня зовут мадам Кашмери, я директор этого колледжа. Проходите в комнату отдыха, там подают чай. Потом мы соберемся в главном зале, и я распределю вас по комнатам.

Комната отдыха была полна молоденьких девушек в зеленых и синих платьях с длинными черными платками, спадавшими с плеч. Галинда заняла выгодную позицию у окна, где солнце золотило ее льняные волосы («Не волосы — прелесть, мечта любой девушки!» — думала она), и едва притронулась к чаю. В соседней комнате шумели опекунши: болтали и смеялись, как давние подруги из одной деревни. Старые клуши!

Галинда не слишком подробно читала письмо из университета. Она и не предполагала, что придется с кем-то делить свою комнату и что их будут «распределять». А может, родители устроили так, чтобы ей досталась отдельная комната? И где будет жить мисс Клютч. По собравшимся здесь куколкам видно, что у некоторых семьи будут даже побогаче Ардуэнского рода. Все эти жемчуга и бриллианты — фу! Галинда убеждала себя, что очень кстати надела простенькое серебряное ожерелье. Какая пошлость — путешествовать в драгоценностях, решила она и тут же придумала подходящий афоризм. «Разодетый путник стремится не видеть, а быть увиденным, — тихонько промурлыкала она себе под нос, проверяя слова на слух, — но только истинный путешественник знает, что мир вокруг него и есть наилучшее украшение». Неплохо. Надо будет блеснуть этим высказыванием при первой же возможности — в подтверждение своего опыта и независимых взглядов.

Вошла мадам Кашмери, пересчитала студенток по головам, схватила чашку чая и погнала всех в Главный зал. Только там Галинда поняла, какую непоправимую ошибку совершила, отпустив мисс Клютч к врачу. Оказывается, опекунши не просто чесали языком за чаем, а подбирали пары своим госпожам. Считалось, что опытные дамы гораздо быстрее разберутся в этом деле, чем сами студентки. И конечно, без мисс Клютч никто и слова не замолвил за Галинду.

По мере того как после скучного приветствия девушки стали объединяться в пары и уходить с опекуншами искать свои комнаты, Галинда все больше бледнела от злости и стыда. Мисс Клютч, эта старая дура, наверняка поселила бы ее с кем-нибудь на одну-две ступени выше по социальной лестнице — чтоб не стыдиться ни за себя, ни за соседку. А теперь лучших первокурсниц уже объединили: бриллиантик к бриллиантику, изумрудик к изумрудику — так по крайней мере казалось со стороны. Зал пустел, и Галинда лихорадочно соображала, что ей делать. Встать и объяснить свое положение? В конце концов, она принадлежала к Ардуэнскому роду, пусть даже и по материнской линии. Но девушка не смела. Она сидела на самом краешке кресла, надеясь, что вот-вот назовут ее имя, и готова была расплакаться от собственного бессилия. Она единственная осталась в центре зала — другие робкие и никому не нужные девушки жались по краям. Одна окруженная пустыми золотистыми креслами Галинда была как забытый чемодан на вокзале.

— А вы, насколько я понимаю, прибыли без опекунш? — сказала мадам Кашмери с легким презрением в голосе. — Поскольку у нас не принято оставлять девушек без присмотра, я поселю вас в три общие спальни для первокурсниц, каждая на пятнадцать мест. Это очень хорошие спальни, и могу вас заверить, нет ничего зазорного в том, чтобы там жить.

Она, разумеется, врала. Причем неубедительно.

— Прошу прошения, мадам Кашмери, — не выдержала Галинда, — но здесь какая-то ошибка. Я Галинда Ардуэнская, моя опекунша поранилась в пути ржавым гвоздем и задержалась на пару дней. Я… понимаете, не из тех, кого можно поселить в общую спальню.

— Какая жалость! — посочувствовала мадам Кашмери. — Но я уверена, ваша опекунша с удовольствием приглядит за одной из спален. Скажем, за Розовой. Четвертый этаж, правое крыло…

— Ах нет, нет, — отважно перебила ее Галинда. — Я не могу спать в общей спальне, Розовой или любой другой. Вы меня не поняли.

— Я все прекрасно поняла, мисс Галинда, — сказала мадам Кашмери, и в ее выпуклых рыбьих глазках сверкнул недобрый огонек. — Несчастный случай, опоздание — а селить надо сейчас. Поскольку ваша опекунша отсутствует, решать буду я. И пожалуйста, не отвлекайте меня больше. Время идет, а мне нужно назвать других студенток, которые поселятся в Розовой спальне вместе с вами.

— Прошу, мадам, позвольте переговорить с вами наедине, — в отчаянии воскликнула Галинда. — Я ведь не за себя волнуюсь, самой мне совершенно безразлично, где спать, но моя опекунша… Я бы не советовала вам назначать ее смотрительницей за общей спальней. По причинам, которые не стоит обсуждать прилюдно.

Галинда говорила первое, что лезло в голову, но ложь получилась убедительней, чем у мадам Кашмери. Директриса была заинтригована.

— Вы поражаете меня своей дерзостью, мисс Галинда, — с легким укором произнесла она.

— Что вы, — откликнулась Галинда с озорной улыбкой, — я вас еще не поразила.

Хвала Лурлине, директриса рассмеялась.

— Нет, какова смелость! Хорошо, можете прийти ко мне сегодня вечером и рассказать о тайнах вашей опекунши. Ну а пока я, так и быть, пойду навстречу и поселю вас в двухместную спальню. Только я все же попрошу вашу опекуншу присмотреть за второй студенткой. Если, конечно, не возражаете.

— О, с этим-то она справится.

— Что ж, — мадам Кашмери пробежала глазами список имен. — В соседки мисс Галинды Ардуэнской я приглашаю… Ну, скажем, мисс Эльфабу Тропп из Нестовой пустоши.

Никто не шелохнулся.

Мадам Кашмери поправила браслеты на руке, прижала пальцы к горлу, откашлялась и повторила уже громче:

— Эльфаба Тропп!

В конце зала поднялась девушка, по-нищенски одетая в красное лоскутное платье и громоздкие стариковские башмаки. Когда она выступила из тени, Галинда подумала было, что свет играет с ней злую шутку, отражает на коже девушки мох и плющ с соседнего здания. Но вот она, подняв свой саквояж, шагнула вперед, и кажущееся стало очевидным. Заостренное лицо девушки, по бокам которого спадали длинные, непривычно черные волосы, было зеленым, как у мертвеца.

— Правнучка герцога Троппа, уроженка Манчурии, долго прожила в Квадлинии, — читала мадам Кашмери. — Как это интересно, мисс Эльфаба! С нетерпением ждем ваших рассказов — где бывали, что видали. Мисс Галинда, мисс Эльфаба, вот вам ключи. Комната двадцать два на втором этаже.

Директриса широко улыбнулась подошедшей к ней Галинде.

— Мир так широк. Чего только в нем не повидаешь, — назидательно сказала она.

Галинда вздрогнула от знакомых слов, присела в реверансе и поспешила прочь из зала. Понурая соседка шла следом.

 

2

На следующий день, с перебинтованной ногой, в Крейг-холл приехала мисс Клютч. Эльфаба уже распаковала свои немногочисленные вещи, и теперь ее худенькие бесформенные платья ютились в самом углу шкафа, оттесненные пышными нарядами Галинды.

— Я и за тобой пригляжу, дорогая, мне не трудно, — широко улыбнулась Эльфабе мисс Клютч прежде, чем Галинда успела отвести опекуншу в сторону и потребовать, чтобы та отказалась.

— Платят тебе, правда, только за меня, — напомнила ей Галинда, но мисс Клютч не поняла намека.

— Пустяки, я и так могу. От меня не убудет, — рассеянно отвечала она.

— Послушай, — обратилась к ней Галинда, когда Эльфаба вышла. — Ты что, совсем ослепла? Не видишь, что она манчунья и вдобавок зеленая?

— Странно, правда? Я думала, манчики низенькие, а она ничего, такая же, как мы. Видно, они бывают разных размеров. А из-за цвета не беспокойся. Знаешь, по-моему, знакомство с ней пойдет тебе на пользу. Ты делаешь вид, что много повидала, а на самом-то деле совсем мало знаешь. Мне кажется, тебе повезло с соседкой.

— Не твое дело говорить мне, много я знаю или нет!

— Истинная правда, моя милая. Но не я заварила эту кашу, не я свела тебя с этой девушкой. Я просто пытаюсь помочь.

Пришлось Галинде прикусить язык. Вчерашний разговор с мадам Кашмери тоже ничего не дал. Галинда пришла к ней вечером, как и было уговорено, в синем платье с кружевным лифом. Видение цвета закатного багрянца и ночной синевы, как сказала она себе, глянув в зеркало. Директриса пригласила девушку к себе в кабинет, где рядом с камином (в котором, несмотря на теплый вечер, горел огонь) полукругом стояли диван и несколько кожаных кресел, разлила по чашкам мятный чай, предложила конфеты, кивнула Галинде на кресло, а сама осталась стоять у камина.

Вначале они молча наслаждались чаем со сладостями в лучших традициях высшего света. Здесь Галинда в лишний раз убедилась, что директриса не только своим лицом, но и одеждой напоминала рыбу. Ее просторное кремовое платье с широким воротником большим воздушным пузырем спускалось до колен, где суживалось, а потом опять расходилось, словно хвоетовой плавник. Казалось, будто перед тобой стоит карп, причем не разумный говорящий Карп, а тупая бессловесная рыбина.

— Итак, вы что-то хотели рассказать мне про свою опекуншу, — начала мадам Кашмери. — Разъяснить причины, по которым ей нельзя доверить присмотр за Розовой спальней. Я вся внимание.

Галинда целый день готовилась к этому вопросу.

— Видите ли, мадам, я не хотела говорить это при всех. Когда прошлым летом мы ездили отдыхать на Пертские холмы, мисс Клютч очень сильно упала: она потянулась за горным чабрецом и скатилась с края обрыва. Несколько недель бедняжка лежала без чувств, а когда пришла в себя, то оказалось, что она ничего не помнит о случившемся. Если вы станете ее расспрашивать, то она даже не поймет, о чем речь. Потеря памяти, амнезия, как говорят врачи.

— Да, неприятно, — согласилась мадам Кашмери. — Но я все равно не понимаю, почему ваша опекунша непригодна для предложенной работы.

— Понимаете, после случившегося у нее помутился разум, и теперь она путается, что живое, а что нет. Мисс Клютч может разговаривать… да хотя бы со стулом, а потом пересказывает, что он ей наболтал. Его мечты и тревоги…

— …радости и горести, — подхватила мадам Кашмери. — Как необычно! Переживания мебели. Никогда еще такого не слышала.

— Смех смехом, а другая сторона болезни гораздо опаснее. Мисс Клютч иногда забывает, что люди, звери и даже, — Галинда понизила голос до благоговейного шепота, — Звери живые.

— Так-так.

— За себя я не беспокоюсь: мисс Клютч нянчила меня с детства, и я хорошо ее знаю. Привыкла уже к ее странностям. Но каково другим? Помню, как-то мисс Клютч разбирала шкаф и придавила им дворового мальчика. Ребенок выл от боли, а она тем временем раскладывала ночные сорочки и беседовала с матушкиным бальным платьем.

— До чего удивительное заболевание, — поразилась мадам Кашмери. — И как, должно быть, утомительно для вас.

— Мне-то ничего, я даже люблю сумасшедшую старушку. Но теперь-то вы понимаете, почему мисс Клютч нельзя допускать в спальню с еще четырнадцатью девушками?

— Как же ваша соседка? Она в безопасности?

— Я ее себе не просила, — сказала Галинда, с вызовом посмотрев в выпуклые немигающие глаза директрисы. — Бедная девушка, похоже, привыкла к тяготам жизни. Либо она приспособится, либо попросит, чтобы ее отселили. Если, конечно, вы не решите сразу перевести Эльфабу в другую спальню. Для ее же блага.

— Если мисс Эльфабу не устроит то, как мы к ней относимся, боюсь, ей придется покинуть Крейг-холл. Вам не кажется?

Это «мы» насторожило Галинду: она чувствовала, что мадам Кашмери втягивает ее в какой-то заговор. Ей ужасно не хотелось впутываться в здешние интриги — но она была так молода и так остро помнила недавнее одиночество, испытанное в Главном зале. Она не представляла, чем именно Эльфаба успела не понравиться директрисе, кроме своей внешности, но чем-то не понравилась. Что-то тут было нечисто.

— Вам не кажется? — повторила мадам Кашмери и слегка наклонилась к ней, как застывшая над водой рыба.

— Конечно, мы сделаем все возможное, — уклончиво сказала Галинда, чувствуя, что это ее поймали на хитрую приманку.

Из темного угла кабинета вышел низкий механический слуга с полчеловека ростом из блестящей бронзы и с прикрепленной к груди номерной пластинкой. «Патентованный механический человек производства компании «Кузнетц, Лудильчик и K°» — было написано на ней изящными буквами. Слуга собрал со стола пустые чашки и с тихим жужжанием удалился. Галинде оставалось только гадать, давно ли он там стоял и много ли успел услышать. Она никогда не любила механических существ.

По выражению Галинды, Эльфаба страдала книжной лихорадкой в тяжелой форме. Она не то чтобы сворачивалась (для этого девушка была слишком костлява и угловата), а складывалась в кресле и утыкалась смешно изогнутым носом в ветхие страницы книг. При этом она постоянно теребила волосы, накручивая их на свои тонкие паучьи пальцы, — эти непривычно черные волосы, которые одновременно завораживали и пугали, как мех златозверя. Черный шелк. Кофе, вытянутый в нити. Ночной дождь. Обычно не склонная к метафорам Галинда восхищалась волосами соседки, тем более что в остальному той и смотреть было не на что.

Они почти не разговаривали. Галинда искала себе подруг среди девушек подостойнее и побогаче, которые куда больше годились ей в компаньонки. Решив, что к следующему семестру или, на худой конец, к следующей осени она обязательно поменяется с кем-нибудь комнатами, Галинда оставляла Эльфабу и убегала сплетничать с новыми подругами: Милой, Фэнни и Шень-Шень. Прелесть, а не подруги — одна богаче другой.

Сперва Галинда даже не упоминала о своей соседке, а та, хвала Лурлине, не лезла к ней и не позорила на людях. Первым делом подружки перемыли Эльфабе косточки за ее нищенский гардероб. На кожу никто поначалу будто и не обратил внимания.

— Говорят, будто директриса упоминала, что мисс Эльфаба приходится родственницей герцогу Троппу из Нестовой пустоши, — рассказывала за обедом Фэнни, тоже манчунья, но низенькая, не чета Троппам. — Их род очень хорошо известен во всей Манчурии. Герцог прославился тем, что собрал народное ополчение и разворотил дорогу, которую строил регент Пасториус. Это было еще до Славной революции; мы тогда только родились. Могу вас заверить, ни у самого герцога, ни у его жены, ни даже у внучки Мелены никаких странностей не было.

Под «странностями» Фэнни, конечно, подразумевала зеленую кожу.

— Надо же, как низко они опустились, — покачала головой Мила. — Эльфаба одета как уличная попрошайка. Вы когда-нибудь видели такие пошлые платья? Ее опекуншу нужно гнать взашей.

— По-моему, у нее нет опекунши, — заметила Шень-Шень. Галинда, знавшая наверняка, промолчала.

— Говорят, она жила среди квадлинов, — продолжала Мила. — Может, ее родителей сослали за какое-то преступление?

— Или они спекулировали рубинами, — вставила Шень-Шень.

— Тогда где деньги? — возразила Мила. — У нашей Эльфабы и двух монет не найдется, чтобы позвенеть.

— Может, это какой-то религиозный обет? Сознательная бедность? — предположила Фэнни, и подружки прыснули от смеха.

В столовую вошла Эльфаба, и смех перешел в хохот. Эльфаба даже не оглянулась, зато другие студентки кидали на четверку любопытствующие взгляды, завидуя беззаботному веселью.

К учебе Галинда привыкала с трудом. Ей-то казалось, что прием в университет был признанием ее гениальности, что она осчастливит храм науки своей красотой и периодическими остроумными высказываниями. Видимо, нехотя признавалась себе впоследствии Галинда, она собиралась быть живой статуей, предметом искусства, объектом поклонения. Вот, мол, богиня ума и очарования, молитесь на нее, восхищайтесь. Разве не прелесть?

Галинда не задумывалась тогда, что в жизни еще есть чему учиться. Образование, в представлении новоприбывших девушек, не имело ничего общего с мадам Кашмери или болтливыми Зверями на трибунах и кафедрах. Вместо рассуждений, изречений и поучений студенткам хотелось развлекаться. Им был нужен сам Шиз и бурлящая в нем жизнь.

Университетский городок полыхал осенними красками. Под крышами домов развевались разноцветные флажки, символизируя студенческое братство. Опекунши организовывали для студенток экскурсии по городу (к которым, по счастью, никогда не присоединялась Эльфаба). Во время экскурсий непременно заходили в кафе, за что девушки скоро начали называть себя «гулятельно-питательным обществом».

Галинда жадно изучала архитектуру Шиза. То здесь, то там, все больше в переулках и университетских двориках, еще попадались старые дома, покосившиеся и, точно немощные старухи, поддерживаемые с обеих сторон молодыми крепкими родственниками. Архитектурные эпохи сменяли друг друга с головокружительной быстротой: суровое Средневековье соседствовало здесь с причудливым Просвещением, пышным Возрождением, умеренным Классицизмом, помпезным Абсолютизмом и угловатым современным Индустриальным Модерном или, как называли его в газетах, «высококоробочным стилем», который насаждал Волшебник Изумрудного города.

Кроме величественных зданий, смотреть здесь было практически не на что. Только однажды, в день, который студентки Крейг-холла не скоро забудут, мальчишки-старшекурсники из Колледжа трех королев, что на другой стороне канала, напились на спор пива, позвали Белого Медведя со скрипкой и пустились на берегу в дикий пляс, раздевшись до подштанников и повязавшись университетскими шарфами. Они разошлись до того, что приволокли откуда-то старую, потрескавшуюся статую Лурлины, взгромоздили ее на трехногую табуретку и с языческим рвением стали выплясывать вокруг, а богиня со снисходительной улыбкой взирала сверху на пьяный разгул. Девушки и опекунши ахали в притворном ужасе, а сами завороженно смотрели на эту вакханалию, пока не набежали перепуганные старосты и не разогнали весельчаков. Непристойные пляски — это одно, но прилюдное поклонение Лурлине, пусть даже в шутку, граничило с инакомыслием, которое нынешний правитель не терпел.

Как-то воскресным вечером, когда опекунши ушли на встречу староверов, Галинда повздорила из-за каких-то пустяков с Фэнни и Шень-Шень и, сославшись на головную боль, удалилась к себе. Эльфаба, завернувшись в коричневое одеяло, по своему обыкновению сидела на кровати и читала. Ее волосы спадали почти до самой книги, скрывая лицо. Прямо как платки у дикарок из народа винков на западе страны: Галинда видела их рисунки в учебнике антропологии.

— А ты неплохо устроилась, — впервые за три месяца обратилась Галинда к своей соседке.

— Наверное, — не отрываясь от книги, согласилась та.

— Яне очень помешаю, если посижу здесь у камина?

— Если прямо там, то будешь загораживать мне свет.

— Ах, извини, — сказала Галинда и отодвинулась. — Конечно, как можно читать, когда загораживают свет?

Эльфаба уже вернулась к книге и ничего не ответила.

— И о чем ты постоянно читаешь в этой книге? — не выдержала Галинда.

Эльфаба ответила не сразу. Она возвращалась к окружающему миру медленно, словно выныривала из глубокого пруда.

— Я читаю разные книги. В этой — речи отцов унионистекой церкви.

— Господи, да кто в здравом уме захочет такое читать?

— Не знаю. Я даже не знаю, хочу ли я их читать. Просто читаю — и все.

— Но зачем? Зачем, ваша невменяемость? Чего ради? Эльфаба подняла глаза на Галинду и улыбнулась.

— «Ваша невменяемость», значит? А что, мне нравится.

Галинда, ожидавшая совсем другого, беспомощно улыбнулась в ответ. За окном хлынул дождь. Порыв ветра сорвал щеколду и распахнул окно. Галинда бросилась его закрывать, а Эльфаба спрыгнула с кровати и отбежала в дальний угол комнаты, подальше от капель дождя.

— Дай-ка мой ремень от сумки, — попросила Галинда. — Я пока привяжу раму, а завтра попросим починить. Он на полке в шкафу. Да-да, за шляпными коробками.

Стоило Эльфабе достать ремень, как коробки высыпались из шкафа, и три яркие шляпы покатились по полу. Пока Галинда возилась с окном, Эльфаба убирала шляпы назад.

— Подожди, не убирай эту, — воскликнула Галинда. — Примерь.

— Ой, лучше не надо. — Эльфаба потянулась за коробкой.

— Да нет же, примерь, я прошу. Ну, смеха ради. Я еще не видела тебя ни в чем красивом.

— Я не ношу дорогих вещей.

— Брось, глупости! Надень хоть ненадолго. Тебя никто не увидит.

Эльфаба нерешительно обернулась и внимательно посмотрела на Галинду, которая все еще стояла на стуле у окна. Ее зеленое лицо над белой, не украшенной даже кружевами сорочкой почти светилось, прямые роскошные волосы спадали туда, где обозначилась бы грудь, не будь рубашка такой мешковатой. Что-то диковинное было в Эльфабе, звериное или Звериное. Она ждала, как ребенок в предвкушении первых сладких снов, которых ему всегда желали, но которых он никогда не видел, ждала недоверчиво, прислушиваясь к себе.

— Ах, да надень же ты ее наконец! — не выдержала Галинда. Эльфаба уступила ее напору. Шляпка, о которой шел спор, была прелестным творением лучших модисток с Пертских холмов с оранжевой ленточкой и желтой вуалью, которую можно было опускать на разную длину. Она принадлежала к тем подчеркнуто женственным вещицам, которые мальчишки напяливают на себя, когда изображают девчонок. На другой голове она смотрелась бы нелепо, и Галинда готовилась уже прикусить губу, чтобы не захохотать, но на Эльфабе — ах! — на ее зеленой точно стебель голове шляпка расцвела редкостным цветком.

— Ничего себе! — воскликнула Галинда. — Даты красавица!

— Грешно обманывать. У нас есть зеркало?

— Конечно. В ванной на этаже.

— Только не там… Еще увидят.

— Ну, тогда встань так, чтобы не загораживать огонь от камина, и посмотрись в оконное стекло.

Обе девушки стали всматриваться в отражение, за которым бушевал дождь. Вдруг из тьмы возник разлапистый кленовый лист, похожий на тупоконечную звезду, и прилип к отражению Эльфабы — туда, где сердце.

— Удивительно, — призналась Галинда. — В тебе, оказывается, есть странная, необычная красота. Я и не подозревала.

— Сюрприз, — отозвалась Эльфаба и спохватилась, залилась стыдливым румянцем. — В смысле, для меня сюрприз. А так — какая это красота?

— Действительно, разве я в ней что-нибудь понимаю? — с притворной скромностью сказала Галинда, и девушки расхохотались.

Отсмеявшись, Эльфаба сорвала с себя шляпу, убрала ее в шкаф и опять взялась за книгу.

— Так что читает наша красавица? — не отставала от нее Галинда. — Я серьезно, зачем тебе эти проповеди?

— Мой отец — священник, — объяснила Эльфаба. — Вот я и решила разобраться.

— А почему бы не спросить у него самого?

Эльфаба не ответила. Ее лицо приобрело застывшее, хищное выражение, как у совы, завидевшей мышь.

— Ну и о чем они пишут? Что-нибудь интересное? — не отступала Галинда. Делать все равно было решительно нечего, а спать не хотелось.

— Сейчас я читаю о добре и зле. Существуют ли они на самом деле.

— Фу, скукотища! Второе точно существует и зовется скукой, а священники — злейшие враги человечества.

— Ты серьезно?

Галинда редко задумывалась, всерьез она говорит или нет. Для нее главным был сам процесс.

— Прости, я не хотела обидеть твоего отца. Откуда мне знать: может, он самый живой и веселый священник на свете?

— Нет, я о другом. Ты действительно полагаешь, что зло существует?

— Я об этом не думала.

— Хорошо. Вот я тебя спрашиваю: как по-твоему, зло существует?

— Понятия не имею. Скажи сама — существует?

— Я еще не разобралась. — Взгляд Эльфабы потух, затуманился — или это волосы упали ей на глаза?

— Так почему не спросишь у отца? Он ведь должен знать, это его работа.

— Папа многому меня научил, — медленно, задумчиво сказала Эльфаба. — У него прекрасное образование. Он научил меня читать, писать, думать и многому другому, но — недостаточно. Мне кажется, священник, как и учитель, хорош тогда, когда его вопросы заставляют думать. У него не обязательно должны быть ответы на любой вопрос. Вовсе нет.

— Скажи это зануде-проповеднику из наших краев. У того на все найдется ответ. И наказание тоже.

— Но может быть, в твоих словах действительно что-то есть. Зло и скука. Зло и бездействие. Зло и безразличие. Зло и холодная кровь.

— Ты будто стихи слагаешь. С чего такой интерес к злу?

— Просто все ранние проповедники только про него и говорят. Вот я и думаю над их словами. Иногда они пишут, что нельзя есть Зверей, — и об этом я тоже думаю. Я вообще люблю думать над тем, что читаю. Ты разве нет?

— Я не так много читаю, поэтому и думаю не так много. Зато, — Галинда озорно улыбнулась, — одеваюсь с размахом.

Эльфаба промолчала, что немало удивило Галинду, всегда умевшую оборачивать разговор в похвалу себе.

— Так что эти древние кровопийцы думали про зло? — спросила она с досады.

— Сложно сказать. Они долго пытались найти для него место. То отравленный ручей в горах, то ядовитый туман, то холодная кровь, передаваемая от родителя ребенку. В чем-то эти проповедники похожи на первых путешественников по стране Оз, вот только их карты указывают на местоположение чего-то незримого и постоянно противоречат друг другу.

— И где же находится зло?

— Они так и не определили, верно? Иначе зачем было писать новые трактаты и спорить друг с другом? Кто-то говорил, например, что первичным злом была пустота, оставшаяся после исчезновения королевы фей Лурлины. Мол, когда пропадет божество, на его место приходит зло, которое со временем множится. Поэтому всякое зло в этом мире — признак отсутствия божества.

— Как все сложно.

— Ранние унионистские проповедники были во многом еще лурлинистами. Они рассуждали про некие невидимые средоточия зла, как бы остатки той скорби, которую испытал покинутый Лурлиной мир. Словно дуновение холодного ветра в теплую ночь. Эдакое лихое облачко. Добрейший человек мог случайно через него пройти, а потом убить своего соседа. Но тогда спрашивается: разве ты виноват, что попал в это облачко? Ни один собор унионистов так и не пришел к единому выводу, а сейчас большинство вообще не верит в Лурлину.

— Но в зло-то верят, — зевнув, сказала Галинда. — Странно все-таки: божества уже нет, а связанные с ним представления остались.

— Ага, задумалась! — торжествующе вскричала Эльфаба — так, что соседка даже подпрыгнула в постели.

— Мне это совершенно не интересно, и вообще я уже сплю, — проворчала Галинда, но Эльфаба только ехидно улыбнулась.

* * *

Утром вошла мисс Клютч, стала рассказывать, как провела прошлый вечер. Выступала бесстыдная молодая колдунья в одном лишь розовом белье с перьями и бусинами. Она пела, позволяла красным как рак студентам опускать монеты между ее грудей и показывала фокусы. Например, превращала воду в апельсиновый сок, капусту — в морковку, а кровь зарезанного поросенка — в шампанское, которое всем дали попробовать. Потом откуда-то выбежал уродливый бородатый толстяк и под общий хохот стал гоняться за колдуньей, пытаясь ее поцеловать. Под конец хором пели хулиганские песни («Все то, что запрещается монаршими законами, у нас распространяется дешевыми притонами»). Опекунши были в восторге.

— Право же, — Галинда сморщила носик, — эта ваша плотская вера такая… плебейская.

— Что это — окно сломано? — удивилась мисс Клютч. — Неужели мальчишки к вам лазили?

— Они что, ненормальные? В такую-то грозу?

— В какую грозу? Ничего не понимаю. Была ведь совершенно спокойная ночь.

— Вот уж вас развлекали! — воскликнула Галинда. — Пропустить вчерашнюю грозу!

И они пошли завтракать, оставив Эльфабу спать (или притворяться, что спит). По пути Галинда размышляла о капризах природы. Возможно ли, чтобы гроза обрушилась на одну часть города и полностью миновала другую? Как все-таки много она еще не знает о мире!

— Она только и говорила, что про зло, — рассказывала Галинда своим подружкам за завтраком. — Слова так и хлестали из нее, так и хлестали. А когда она напялила мою шляпу — ой, девочки, я чуть не умерла. Будто чья-то бабка вылезла из могилы. Безвкусица во всем. Я выдержала только потому, что вам хотела рассказать. Иначе лопнула бы от смеха на том же месте. До чего нелепо!

— Бедная, и как ты только выносишь эту насекомоподобную соседку? — посочувствовала Фэнни и с чувством пожала руку Галинде. — Это же надо быть такой терпеливой.

 

3

В день, когда выпал первый снег, мадам Кашмери устроила вечер стихов. Приглашены были студенты из Колледжа трех королев и Колледжа Озмы. Галинда извлекла из шкафа вишневое атласное платье, подходящего цвета шаль, туфельки и фамильный веер, украшенный изображениями папоротников и фениксов. Она пораньше пришла в библиотечный зал, чтобы сесть в кожаное кресло, которое лучше всего оттеняло ее наряд. Затем Галинда подвинулась к книжным полкам, где на нее мягко падал свет от свечей. Чуть позже в зал шушукающей гурьбой протиснулись девушки, потом стали появляться приглашенные юноши. Их было немного, и все какие-то ущербные; одни запуганно оглядывались, другие глупо хихикали. Последними вошли преподаватели, среди которых были и профессора из мужских колледжей. Девушки, отчаявшиеся было от вида прыщавых юнцов, приободрились.

Явились даже некоторые опекунши, сели за ширму в конце зала и убаюкивающе защелкали спицами. Галинда была уверена, что где-то там притаилась и мисс Клютч.

Двойные двери распахнулись, й маленький механический слуга, дыхнув полиролью, вошел в зал и согнулся в почтительном поклоне перед своей госпожой. Следом прошествовала мадам Кашмери в строгой, пугающе черной накидке, которую она небрежно бросила ракообразному слуге, явив взору собравшихся огненно-рыжее платье, расшитое перламутром. Даже Галинда вынуждена была признать, что эффект получился хоть куда.

Голосом еще слащавее обычного мадам Кашмери приветствовала гостей и заговорила про новую стихотворную форму, охватившую салоны и поэтические кружки Шиза.

— Она называется квелью, — рассказывала директриса, то и дело расплываясь в акульей улыбке. — Это короткое энергичное стихотворение, в котором за тринадцатью рифмованными строками идет завершающая несозвучная строка. Прелесть стихотворения как раз и состоит в контрасте между начальной, рифмованной частью и рубленой концовкой. Иногда они дополняют друг друга, иногда противоречат, но всегда озаряют и, как любая истинная поэзия, утверждают жизнь. — Мадам Кашмери просияла, как маяк в ночи. — Сегодня в особенности квель может стать утешением после неблагополучных веяний из столицы.

При этих словах юноши насторожились, а профессора печально закивали. Девушки же — Галинда видела это по их лицам — не имели ни малейшего понятия, о каких «неблагополучных веяниях» говорит мадам.

Третьекурсница ударила по клавишам фортепиано. Гости прокашлялись и приготовились слушать. Через заднюю дверь в зал вошла Эльфаба в своем уродливом красном платье, платке на голове и с двумя книгами под мышкой. Она села на последнее пустое место и вгрызлась зубами в яблоко, как раз когда мадам Кашмери набирала полную грудь воздуха, чтобы начать.

Мадам Кашмери слегка наклонила голову, показывая, что закончила. По залу прошелся невнятный ропот. Галинда, не слишком сведущая в поэзии, решила, что так, наверное, и принято восхищаться стихами. Она проворчала что-то на ухо Шень-Шень. Та сидела рядом, прямо под свечой, с которой грозила упасть капля горячего воска и непоправимо испортить ее белое платье с лимонно-желтым шлейфом. Галинда хотела предупредить подружку, но потом раздумала. Родители у Шень-Шень богатые, купят новое платье.

— Еще, — провозгласила мадам Кашмери. — Еще одна квель.

В зале стихло, но напряжение оставалось.

Снова ропот, но уже другой, близкий к взрыву негодования. Профессор Дилламонд топнул копытом и громко произнес:

— Никакая это не поэзия. Пропаганда это, бесстыдная и бездарная.

Эльфаба перенесла свой стул, поставила его между Галиндой и Шень-Шень, уселась на него костлявым задом и спросила соседку:

— Ну и что ты об этом думаешь?

Никогда еще прежде Эльфаба не обращалась к Галинде на людях. Вот сраму-то!

— Не знаю, — едва слышно, не поворачиваясь, ответила Галинда.

— Ловко она, правда? Последняя фраза произнесена с таким акцентом, что не поймешь, зверей она подразумевает или Зверей. Неудивительно, что Дилламонд в ярости.

Профессор действительно был вне себя. Он поднялся, оглядел присутствующих в поисках поддержки, сказал:

— Я потрясен! Нет, возмущен!

И вышел из зала. За ним последовал Кабан — преподаватель математики профессор Ленке. Стараясь не наступить на платье Милы, он свалил старинный позолоченный буфет. Учитель истории Орангутан мистер Микко зажался в дальний угол зала, слишком растерянный, чтобы открыто выразить протест.

— Что ж, настоящая поэзия может и оскорбить, — величественным голосом произнесла мадам Кашмери. — Это священное право искусства.

— По-моему, она ненормальная, — прокомментировала Эльфаба.

Этого Галинда вынести уже не могла. Что, если хоть один прыщавый студентишка заметит, как она перешептывается с зеленой страшилой? Да ее на смех поднимут! Всю жизнь сломают!

— Тише, я слушаю, — прошипела она. — Не отвлекай, не порть мне вечер.

Эльфаба отодвинулась и захрумкала яблоком. Чтения продолжались. Ворчание после каждого стиха становилось громче, но студенты уже пообвыкли, слушали вполуха, стали оглядываться друг на друга.

Когда последняя квель закончилась загадочным афоризмом: «Ведьма не воробей, вылетит — не поймаешь», мадам Кашмери раскланялась под неуверенные аплодисменты и кивнула своему бронзовому слуге разносить чай: сначала гостям, потом студенткам и их опекуншам. Шурша шелками и позвякивая перламутровыми ракушками, директриса принимала поздравления от профессоров и наиболее смелых студентов и приглашала их сесть рядом, поделиться впечатлениями.

— Скажите правду: я слишком трагично читала? Знаете, это моя беда. Моим призванием была сцена, но я отдала себя служению молодым умам. — И она, скромно опустив ресницы, выслушивала от своих пленников неискренние комплименты.

Галинда тщетно пыталась избавиться от позорной компании своей соседки. Эльфаба продолжала спрашивать ее про квели, про их смысл и про то, хороши ли они.

— Да откуда я знаю? Что мы вообще можем знать, мы всего лишь первокурсницы, — отбивалась от нее Галинда, жалобно поглядывая туда, где Фэнни, Мила и Шень-Шень изловили нескольких студентиков и предлагали им ломтики лимона к чаю.

— Твое мнение ничем не хуже мнения Кашмери, — убеждала Эльфаба. — В этом-то и есть истинное назначение искусства. Не оскорблять, как говорит, Кашмери, а пробуждать мысли. Иначе зачем стараться.

К ним подошел юноша. Не бог весть что по меркам Галинды, но уж Точно лучше, чем зеленая пиявка у нее под боком.

— Добрый вечер, — приветствовала его Галинда, не дожидаясь, когда он наберется храбрости заговорить первым. — Очень приятно вас видеть. Вы, должно быть…

— Из Бриско-холла, — ответил он. — Вообще-то я из Манчурии, но вы, наверное, и так догадались.

И действительно, он едва доходил Галинде до плеч. Несмотря на низкий рост, юноша был недурен собой. Золотистые, небрежно причесанные волосы, ослепительная улыбка и прыщей меньше, чем у некоторых. Его камзол был провинциального голубого цвета (излюбленный цвет манчиков), зато шит серебряными нитками. На слегка расставленных ногах блестели начищенные ботинки.

— Вот за что я люблю Шиз, так это за новые знакомства, — сказала Галинда. — Я из Гилликина…

Она остановила себя, чтобы не добавить «разумеется» — ей казалось, это и так должно быть понятно по ее наряду. Девушки-манчуньи одевались попроще, из-за чего их частенько принимали за прислугу.

— Тогда будем знакомы. Меня зовут Бок.

— Галинда Ардуэнская из Верхних земель.

— А вы? — повернулся Бок к Эльфабе.

— Я уже ухожу. Всем спокойной ночи.

— Нет-нет, постойте. Мне кажется, я вас знаю.

— Исключено.

— Вы мисс Эльфи, да?

— Мисс Эльфи! — прыснула Галинда. — Какая прелесть! Эльфаба, собравшаяся было уходить, остановилась.

— Откуда вы меня знаете, Бок из Манчурии? Мы не встречались.

— Ну как же, мы ведь в детстве вместе играли. Мой отец был старостой деревни, где вы родились. В Закамышье, в Вендовой пустоши. Верно? А ваш отец — священник, только я забыл, как его зовут.

— Фрекс, — подсказала Эльфаба.

— Правильно, Фрекс Благочестивый, конечно. Знаете, в деревне вас все еще вспоминают: и его, и вашу маму, и тот день, когда к нам привезли Часы Дракона времени. Мне в то время было годика два, меня водили смотреть на Часы, но я ничего о них не помню… А вас приводили к нам играть. Помните Гвинетту? Она за нами присматривала. А Бри? Старосту Бри? Это мой папа. Вы что-нибудь помните про Закамышье?

— Все это темно и туманно, — ответила Эльфаба. — Давайте я лучше расскажу, что было до того, как вы что-то о себе помните. Вы родились лягушонком — у Бока действительно был слегка земноводный вид, — потом вас принесли в жертву Дракону времени, и вы превратились в мальчика. Но в первую брачную ночь, когда вы придете в опочивальню к жене и она раздвинет ноги, вы обернетесь головастиком и…

— Эльфаба! — вскричала Галинда и распахнула веер, чтобы остудить пылающие щеки. — Как можно?

— А, не важно. У меня не было никакого детства, так что можете говорить что хотите. Я выросла в болотах Квадлинии, мои туфли все еще чавкают от сырости. Вряд л и вы захотите со мной разговаривать. Поболтайте лучше с мисс Галиндой — она гораздо больше меня понимает в светских беседах. А я пошла.

Эльфаба кивнула на прощание и чуть ли не бегом удалилась.

— Чего это она? — удивился Бок. — Попробуй ее забудь. Сколько еще на свете людей с зеленой кожей?

— Подозреваю, — подсказала Галинда, — Эльфабе не нравится, когда ее узнают из-за цвета кожи. Я, конечно, не уверена, но, по-моему, это ее больное место.

— Но ведь она должна понимать, что именно это в ней и запомнят.

— Возможно. В любом случае вы не обознались. Я слышала, Эльфаба — правнучка герцога Троппа из Нестовой пустоши.

— Так и есть. Надо же! Никогда бы не подумал, что снова ее увижу.

— Не хотите ли еще чаю? Я позову слугу. Давайте сядем, и вы расскажете мне про вашу страну. Я сгораю от любопытства.

Галинда села на стул подходящего цвета и обратила на Бока все свое обаяние. Бок сел рядом и тряхнул головой, будто отгоняя все еще стоявшее перед глазами видение Эльфабы.

Когда Галинда вернулась в свою комнату, Эльфаба лежала в постели, накрывшись с головой и издавая поистине театральный храп. Галинда упала на кровать, досадуя на себя за чувство вины перед зеленокожей соседкой.

* * *

Всю неделю не утихали разговоры о прочитанных стихах. Профессор Дилламонд прервал свою лекцию по биологии и спросил, что студентки думают о квелях. Не видя связи между биологией и поэзией, девушки молчали, не реагировали на наводящие вопросы.

Наконец профессор не выдержал.

— Неужели никто не понимает, что квели — это последствие событий в Изумрудном городе?

Фэнни, убежденная, что она не для того тратит деньги на обучение, чтобы на нее кричали, огрызнулась в ответ:

— Мы понятия не имеем, что происходит в Изумрудном городе. И хватит с нами играть. Хотите что-то сказать — говорите. Нечего блеять попусту.

Профессор отвернулся к окну, силясь совладать с собой. Девушки затаив дыхание ждали, что будет. Потом учитель повернулся к ним и спокойным голосом объяснил, что несколько недель назад Волшебник Изумрудного города подписал Закон об ограничении подвижности Зверей. Закон не только закрывал Зверям доступ к поездам и гостиницам — под «подвижностью» понимался и профессиональный рост. Подросшим Зверям запрещалось получать образование и заниматься умственным трудом. Чтобы заработать на пропитание, они могли браться только за черную крестьянскую работу.

— Что же еще, по-вашему, имела в виду мадам Кашмери, когда закончила квель словами «Не дело Зверей разговаривать»? — желчно спросил Дилламонд.

— Конечно, тут всякий обидится, — сказала Галинда. — Всякий Зверь, я хотела сказать. Но ведь вам пока ничего не угрожает, верно?

— А как быть с моими детьми? Моими Козлятами?

— Разве у вас есть дети? Я и не знала, что вы женаты.

Козел терпеливо закрыл глаза.

— Нет, мисс Галинда, я не женат. Но я мог бы. Или еще буду. А может, у меня есть племянники и племянницы? Получается, что им уже заранее запретили здесь учиться. Много ли вообще вы видели студентов-Зверей в нашей обители знаний?

Действительно, ни одного.

— Все это, безусловно, ужасно, — сказала Галинда. — Зачем же Волшебник Изумрудного города издает такие указы?

— Вот именно, зачем?

— Нет, я серьезно спрашиваю. Я не знаю ответа.

— Я тоже. — Профессор Дилламонд вернулся на трибуну, переложил бумаги с одного места на другое, потом достал из ящика носовой платок и высморкался. — Обе мои бабушки были дойными козами на ферме. Кое-как они наскребли денег, чтобы нанять для меня учителя. А теперь весь их труд пропал даром.

— Но ведь вы еще можете преподавать, — упрямо повторила Фэнни.

— До поры до времени, моя дорогая, до поры до времени, — сказал Дилламонд и отпустил класс до звонка.

Пока Галинда собиралась, она обратила внимание на странный, задумчивый взгляд Эльфабы, а на выходе из класса заметила, что ее соседка подошла к кафедре, где профессор Дилламонд дрожал от неудержимых рыданий.

Через несколько дней мадам Кашмери выступала с одной из редких открытых лекций о поэзии — на сей раз о ранних гимнах и победных песнях. К концу занятия она спросила, есть ли вопросы. К удивлению собравшихся, Эльфаба, распрямившись из своей привычной позы зародыша, подняла руку.

— Мадам Кашмери, если позволите, — у нас еще не было подходящей возможности обсудить квели, которые вы недавно прочли.

— Пожалуйста, — предложила директриса, нетерпеливо звякнув браслетами.

— Профессор Дилламонд считает их грубыми и безвкусными, учитывая недавние запреты на подвижность Зверей.

— Профессор Дилламонд, при всем к нему уважении, всего лишь… профессор, — сказала мадам Кашмери. — А не поэт. К тому же он Козел, а слышал ли кто-нибудь, смею вас спросить, чтобы Козлы слагали сонеты или баллады? Увы, дорогая моя мисс Эльфаба, профессор Дилламонд ничего не понимает в таких стилистических приемах, как, например, ирония. Дайте нам, пожалуйста, ее определение.

— Боюсь, я не смогу, мадам.

— Согласно одному из определений, ирония — это искусство столкновения противоположностей. Высказывание, истинный смысл которого противоречит буквальному смыслу использованных слов. При этом нужно, конечно, держать определенную дистанцию от предмета разговора. Ирония предполагает незаинтересованность, непредвзятость. У профессора Дилламонда ее нет, но, думаю, ему это простительно.

— То есть вы хотите сказать, что фраза, которая ему так не понравилась: «Не дело Зверей разговаривать», — была ироничной? — спросила Эльфаба, не глядя на мадам Кашмери.

Студентки затаили дыхание и с интересом ловили каждое слово. Все понимали: обе спорщицы испепелили бы друг друга на месте.

— Да, ее можно понять и так, — уклончиво ответила директриса.

— А вы — как?

— Что за наглость! — вспыхнула мадам Кашмери.

— Извините, я не хотела показаться дерзкой, я просто пыталась разобраться. Если вы — или кто-то другой — согласны с последней фразой, тогда она не противоречит тем нравоучениям, которые ей предшествовали, а закономерно из них вытекает. Это просто заключительная часть, подчеркивающая позицию автора. Никакой иронии я не вижу.

— Вы многого не видите, мисс Эльфаба, — возразила директриса. — Вам бы побольше смотреть на мир глазами более опытных и знающих людей. Какэто, наверное, грустно — быть пленницей собственного невежества, заложницей слабосильного разума — для личности столь юной и… яркой.

Мадам Кашмери почти выплюнула последнее слово, и Галинде послышался в нем намек на кожу Эльфабы, которая действительно прямо-таки светилась от внимания к ней.

— Но я и хотела взглянуть на мир более опытными глазами — глазами профессора Дилламонда, — не сдавалась Эльфаба.

— Думаю, в том, что касается толкования поэзии, нужно согласиться с квелью. Не дело Зверей разговаривать.

— Это вы так иронизируете? — спросила Эльфаба, но села, закрыла лицо руками и не отнимала их до самого конца лекции.

 

4

Началось второе полугодие, а Галинда все еще жила вместе с Эльфабой. Она пыталась было выпросить себе другую комнату, но мадам Кашмери и слушать не желала ни о каких обменах.

— Кого я поселю на ваше место? Нет-нет, это слишком расстроит других девушек. Если только вы не хотите перебраться в Розовую спальню. Я наблюдала за вашей опекуншей, и мне кажется, она уже достаточно оправилась от того заболевания, которое вы описывали при первой встрече. Возможно, сейчас мисс Клютч готова взять под свое крыло пятнадцать девушек?

— Ах нет, что вы! — воскликнула Галинда. — Ее приступы все еще повторяются, только я вам об этом не говорила. Мне не хотелось быть лишней обузой.

— Какая забота! Я тронута. И раз уж вы пришли, не поговорить ли нам о ваших учебных планах на следующий год? Как вы знаете, на втором курсе студентки выбирают свою будущую специальность. Вы уже решили, чем будете заниматься?

— Пока нет, — призналась Галинда. — Сказать по правде, я надеялась, что мои таланты сами проявятся и подскажут, в каком направлении двигаться дальше, заниматься ли точными науками, литературой, магией или историей… Вот только богословие мне вряд ли подходит.

— Да, такой, как вы, будет трудно выбрать, — сказала мадам Кашмери не слишком-то лестным тоном. — Но я бы все-таки посоветовала магию. Мне кажется, вы смогли бы добиться в ней значительных успехов, а я льщу себе мыслью, что редко ошибаюсь в подобных делах.

— Я подумаю, — сказала Галинда, хотя у нее сильно поубавилось желания изучать магию, когда она услышала, что за каторга штудировать заклинания и, еще того хуже, понимать их.

— Если выберете магию, то вполне возможно, что мне удастся поменять вам соседку. Мисс Эльфаба уже твердо заявила, что ее интересуют естественные науки.

— Тогда я очень хорошо подумаю, — пообещала Галинда, но что-то не давало ей покоя. Несмотря на роскошный гардероб и напыщенные речи, мадам Кашмери по-прежнему казалась Галинде опасной. Как будто блеск ее улыбки был отсветом мечей и кинжалов, а низкий голос — отзвуком далеких взрывов. Галинду мучило ощущение, будто она что-то упускает из виду. Это действовало на нервы. Сидя с чашкой ароматного чая в директорском кабинете, Галинда чувствовала, как у нее внутри надрывается что-то очень важное. Возможно, чистая душа?

— К тому же скоро в Шиз приезжает сестра Эльфабы, и я не в силах этому помешать, — продолжала мадам Кашмери после нескольких минут молчания и пары бесподобных печений. — А это, насколько я понимаю, действительно жутко. Вам вряд ли понравится. Наверняка она будет много времени проводить с мисс Эльфабой. Такая-то сестра.

Директриса слегка улыбнулась, и от нее сильнее повеяло духами, как будто и запахи были ей подвластны.

— Такая вот сестра, — повторила мадам Кашмери и сокрушенно покачала головой. — Ужасно, право слово, но нам остается только собраться с силами и терпеть. На то ведь и существует наше университетское сестринство, верно? — Она накинула платок и положила мягкую руку Галинде на плечо (девушка вздрогнула и была уверена, что директриса это заметила, хотя и не подала вида). — Но надо же — сестринство! — какой неожиданный каламбур! Какая горькая ирония! Хотя, конечно, со временем любые слова и поступки оборачиваются иронией.

И она сильно, до боли, не по-женски сжала плечо Галинды.

— Остается надеяться, что эта сестра привезет достаточно вуалей. Ха-ха. Однако у нас впереди еще год. Подумайте же про магию, дорогая моя, подумайте хорошенько. Ну а теперь до свидания и спокойной ночи.

Галинда медленно шла к себе в комнату, гадая, какой же должна быть сестра Эльфабы, чтобы вызвать у Кашмери столь злые намеки. Она бы с радостью спросила саму Эльфабу, ноне могла придумать, как завести об этом разговор.

 

1

— Айда с нами, — звали друзья, заглядывая в комнатенку к Боку. — Брось ты эту книгу, тошнит уже от них. Пойдем.

— Не могу, мне нагонять надо. Я и так отстаю по теории орошения.

— Какое, на фиг, орошение, когда пиво ждет? — возмутился рослый гилликинец по имени Эврик. — Поздно учиться, в разгар сессии. Перед смертью не надышишься. Преподы все равно бухие придут.

— Да я не из-за отметок. Просто хочу разобраться.

— Мы ушли, — послышалось в коридоре. — Не хочет идти — не надо, черт с ним! Пиво скиснет!

— Куда идете-то? Может, я к вам через часок завалюсь. — Бок настороженно снял ноги со скамеечки под столом, чтобы вовремя отскочить, если Эврик решит подхватить его, взвалить на плечи и унести на гулянку силой. Низкий рост Бока возбуждал у товарищей такую лихость.

— В «Мордатого свина», — ответил Эврик. — У них такая ведьмочка выступает — глаз не оторвешь. Из кембрийских, говорят.

— Ха! — усмехнулся Бок. — Ну тогда валяй, наглядись на нее хорошенько. Я приду как смогу.

Шумная процессия мальчишек двинулась дальше по коридору. Они стучали в комнаты других товарищей, да так, что портреты на стенах качались. Эврик задержался в дверях.

— Слушай, а может, ну их, этих лопухов — махнем сразу в «Приют философа»? — заговорщически подмигнул он. — В смысле потом, после пива? Гулять так гулять!

— Эврик, остынь!

— А что? Ты ведь сам интересовался, как там. Отчего бы не побаловать себя под конец семестра?

— Интересовался — одно. Смертью я тоже, может, интересуюсь, но умирать пока не тороплюсь. Иди, Эврик, не отвлекай. Там Кембрийская ведьма, забыл? Хотя, по-моему, это очередная завлекаловка. Кембрийские ведьмы перевелись больше века назад, если вообще когда-нибудь существовали.

Но Эврик медлил. Поднял воротник крутки, красный с обратной стороны — будто повязал на шею бант, символ знатного рода. Бок поймал себя на том, что невольно сравнивает себя с приятелем и что сравнение это не в его, Бока, пользу.

— Ну что еще? — нетерпеливо спросил он.

— Как-то ты изменился в последнее время. Я ведь вижу, не слепой. Что случилось?

— Да ничего не случилось!

— Нет-нет-нет. Ты можешь сказать мне не лезть не в свое дело, заткнуться, отвалить, но только не говори, что ничего не случилось. Ты совсем не умеешь врать, и это просто оскорбительно: можно подумать, ты меня за болвана какого-то держишь.

Тронутый заботой приятеля Бок чуть было не поведал ему сокровенные мысли, даже открыл было рот, но тут пробили часы. Эврик обернулся, и момент для исповеди ускользнул.

— Ты прав. Ради нашей дружбы я не буду тебе врать, но и объяснять пока ничего не стану. Манчики — упрямый народ, ты ведь знаешь. Иди гуляй, только не напивайся до беспамятства.

Бок еще хотел предостеречь друга от «Приюта философа», но вовремя спохватился: после таких предупреждений Эврик может назло туда пойти. Потрадиции северных дворян, от которой Бок всегда смущался, Эврик поцеловал его в обе щеки и лоб, хитро подмигнул и исчез.

Студенты высыпали на дорожку под окном и шумной толпой едва ли не вприпрыжку двинулись в пивную. Бок отодвинулся от окна, чтобы никто его не увидел и не вернулся, но зря волновался: ребятам было уже не до него. Они перевалили через первую половину экзаменов и получили передышку на пару дней. После сессии университетский городок опустеет: все разъедутся, останутся только самые чудаковатые профессора да самые бедные студенты. Бок был из последних. Он уже проводил здесь лето, и перспектива работать все каникулы в библиотеке — смахивать пыль с древних рукописей — пугала больше экзаменов.

Через дорогу тянулась стена конюшни, принадлежавшей какому-то богатею из престижного квартала. Дальше виднелись кроны фруктовых деревьев из сада Крейг-холла, а за ними — окна классных комнат и спален. Когда девушки забывали задернуть занавески (что случалось удивительно часто), можно было видеть, как они раздеваются. Не совсем голых, конечно — тогда бы он заставил себя отвернуться или обругал бы за то, что не отворачивается, — а в разных нижних юбках и сорочках, пеньюарах и корсетах. Лифчики да кринолинчики, пряжки да подтяжки — это была целая наука, наука о женском белье. Бок, у которого не было сестер, смотрел и не мог налюбоваться.

Крейг-холл был слишком далеко, чтобы различить отдельных девушек, а Бок мечтал увидеть сейчас ту, которая ему приглянулась. Ну вот, теперь не сосредоточиться. Черт побери! Его же выкинут из университета, если он провалит экзамены. А значит, плакали надежды отца, старика Бри, и всей деревни, и всей округи.

Проклятие и еще раз проклятие! Жизнь несправедлива, а крохами, конечно, не насытишься. Против собственной воли Бок подскочил к вешалке, нацепил студенческий картуз, промчался по коридорам, скатился по витой каменной лестнице и вылетел во двор. Нужно было немедленно что-нибудь предпринять, и в голову ему как раз пришла мысль.

Он кивнул сторожу, вышел за ворота, повернул налево и пошел по дороге, старательно маневрируя между высокими кучами конского навоза. Хорошо хоть все приятели ушли на попойку; перед ними теперь не осрамишься. Бок дважды повернул налево и скоро очутился у конюшенной стены. Поленница, неплотно закрытая ставня, железный крюк — как раз удобное место. При своем низком росте Бок был легок и проворен. Без единой царапины он влез на жестяной карниз и по-паучьи вскарабкался по крутой крыше.

До чего просто! Как это он раньше не догадался? Он ведь мог забраться сюда недели, месяцы назад. Но только сегодня вечером ребята гуляют, и никто не увидит его из окон Бриско-холла. Какое счастье, что он не пошел вместе с Эвриком и остальными! Зато теперь он сидит на конюшенной крыше, прямо напротив окон девичьих спален, а внизу ветер шуршит листвой, будто рукоплещет его успеху. Вот в окнах появились девушки, как будто специально ждали в коридоре, пока Бок устроится поудобнее. Словно знали, что он придет.

Отсюда, при более близком рассмотрении, они уже не были так хороши. Но где же та, ради которой Бок сюда влез?

Но хороши — не хороши, а видны как на ладони. Чего стоят одни их пальцы, которыми эти юные создания развязывают шелковые банты, стягивают перчатки, расстегивают перламутровые пуговички, помогают друг другу распутать труднодоступные тесемки и запускают пальчики туда, где парням и не снилось оказаться! А волосы, растущие в самых неожиданных местах, — как удивительно! Руки Бока сжимались и разжимались, словно мечтали ощупать то запретное, что видели глаза. Но где же, где же она?

— Эй, ты что там делаешь?

От неожиданности Бок потерял равновесие. Видно, судьба, подарившая незабываемое зрелище, теперь намеревалась его убить. Отчаянным взмахом руки юноша попытался зацепиться за трубу, но не достал и кубарем скатился с крыши. Проломился сквозь ветви груши, наверное, спасшие его от смерти, и рухнул на грядку салата так, что воздух вышибло через все возможные отверстия.

— Замечательно, — прокомментировал голос. — Что-то рано в этом году деревья начали плодоносить.

У Бока еще теплилась надежда, что голос принадлежал его возлюбленной. Он напустил на себя важный вид, насколько это было возможно в его положении.

— Добрый вечер, — сказал он, усевшись и шаря по земле в поисках очков. — Простите великодушно за вторжение. Не так я рассчитывал сюда попасть.

Из-за кустов винограда вышла босоногая девушка в переднике, с миской незрелого винограда для салата. Она была не той, кого надеялся встретить Бок. Даже без очков видно, что эта — зеленая.

— Ах, это вы, — сказал он, стараясь скрыть разочарование.

— А это вы, — ответила она, подойдя ближе. — Я вас знаю.

— Студент Бок к вашим услугам.

— Студент Бок в моем салате — вы хотели сказать? Девушка сняла его очки со стебля фасоли и протянула ему.

— Как поживаете, мисс Эльфи?

— Неплохо. Не кислее винограда, не раздавленней салата. А вы как, мистер Бок?

— Я сгораю от стыда, — признался он. — У меня будут неприятности?

— Если хотите, их можно устроить.

— Нет-нет, не трудитесь. Лучше я выберусь тем же путем, каким сюда попал. — Он оглядел грушу. — Бедное дерево, сколько хороших веток поломал.

— Еще бы не бедное! И как это вас угораздило?

— Все от неожиданности. Надо было выбирать: либо нырнуть в листву, как древесная нимфа, либо тихонько слезть по другой стене на улицу и уйти по своим делам. Что бы предпочли вы на моем месте?

— Хороший вопрос, но я давно научилась не ограничиваться данным мне выбором. Я бы не стала ни тихо лезть на улицу, ни прыгать на дерево и в салат. Я бы вывернулась наизнанку и повисла над крышей, а когда успокоилась, то медленно, спокойно опустилась бы обратно.

— И ввернулись назад? — подыграл Бок.

— Это зависело бы от того, кто и зачем меня окликнул, а также от того, какого цвета окажется моя изнанка. Я ведь еще не выворачивалась, откуда мне знать? Вдруг такой же, как все, — розовой, словно поросенок? Ужасный цвет.

— Да, это правда, особенно под душем. Начинаешь чувствовать себя как недожаренный… — Он осекся: игра заходила слишком далеко. — Еще раз прошу прощения, если испугал вас. Я не нарочно.

— Вы, надо думать, смотрели на наши деревья? — ехидно спросила Эльфаба. — Изучали молодую поросль?

— Совершенно верно, — невозмутимо ответил Бок.

— Нашли ли вы дерево своей мечты?

— Дерево моей мечты принадлежит лишь моим мечтам. Я ни с друзьями о нем не говорю, ни с вами не буду. Мы же едва знакомы.

— Так уж и едва? Полно, мы ведь когда-то играли вместе. Вы сами мне напомнили на вечере. Да мы просто как брат и сестра! Описывайте смелее свое любимое дерево, и, возможно, я подскажу, где оно растет.

— Вы издеваетесь надо мной, мисс Эльфи!

— Только самую малость, Бок. — Она опустила вежливое «мистер», подкрепляя этим слова о полуродственной близости. — Попробую догадаться. Вы хотели увидеть мисс Галинду, девушку, с которой встретились на вечере ужасных стихов прошлой осенью.

— Вы видите меня насквозь, — покорно вздохнул Бок. — Могу я надеяться, что она хоть иногда обо мне вспоминает?

— Надеяться вы, конечно, можете, только гораздо вернее спросить ее саму и покончить с этим раз и навсегда.

— Но ведь вы ее подруга, разве нет? Неужели не знаете?

— На вашем месте я бы мне не доверяла. Вдруг я обману? Может, я тайно влюблена в вас и готова оболгать свою соседку?

— Вы с ней соседки?!

— Что, это так странно?

— Нет, что вы, просто… удачно… Я не ожидал…

— Мне пора идти. Кухарки наверняка недоумевают, с какими овощами я так заговорилась. Если хотите, могу как-нибудь вечером привести сюда мисс Галинду, чтобы она сама разрушила ваше счастье, хотя… Как я уже сказала, откуда мне знать? Если я даже не знаю, что будет на ужин, куда уж мне разгадывать чужие чувства?

Они договорились встретиться через два дня. Бок горячо благодарил Эльфабу и так энергично тряс зеленую руку, что очки прыгали у него на носу.

— Вы замечательный друг, милая Эльфи, хоть мы и не виделись пятнадцать лет, — сказал он, в свою очередь опустив уважительное «мисс».

На этом они и расстались. Эльфаба скрылась за деревьями, а Бок перелез через стену, вернулся в свою комнату и взялся за книгу. Правда, он по-прежнему не мог сосредоточиться. Не мог он и уснуть и слышал стук, звон, громкий шепот, смешки и сдавленную ругань, с которыми пьяные товарищи возвращались в Бриско-холл.

 

2

Эврик даже не стал дожидаться результатов экзаменов — уехал на каникулы. У Бока уверенности в себе было гораздо меньше. Он чувствовал, что балансирует на грани провала, позорного исключения из университета и возврата в свою деревню. Его первая встреча с Галиндой могла стать последней. Бок долго возился с одеждой. Потом выяснил, какая самая модная прическа (туго схваченные белой лентой волосы, рассыпающиеся сверху, будто пена от переливаемого молока). Несколько раз почистил ботинки. Жаль, нет вечерних туфель. Но ничего не поделаешь — придется идти так.

В назначенный вечер Бок повторил свой путь. С крыши спускался в сад по заботливо поставленной кем-то лестнице, ловко спрыгнул с последних ступенек — теперь уже не в салатную грядку. На скамейке под орешником сидела Эльфаба, подобрав под себя ноги и обхватив колени руками, а рядом с ней Галинда, скромно скрестив ножки, закрылась веером и упорно смотрела в другую сторону.

— Не может быть! У нас гости! — воскликнула Эльфаба. — Какая неожиданность!

— Добрый вечер, дамы, — поздоровался Бок.

— Что вы сотворили с волосами? Прямо испуганный еж какой-то!

Галинда не выдержала, взглянула, но тут же снова спряталась за веером. Чего это она? Смущается? Неужели ее сердце тоже переполнено нежным чувством?

— Так я же от них происхожу, разве не рассказывал? Мой дедушка был Ежом. Окончил свои дни на обеденном столе у Озмы; рецепт его приготовления бережно хранится как семейная реликвия. Еж, запеченный в сырном соусе с грецкими орехами. Объедение!

— Неужели? — Эльфаба оперлась подбородком о колени.

— Шучу. Добрый вечер, мисс Галинда. Как великодушно с вашей стороны согласиться на встречу со мной.

— Все это крайне легкомысленно и, как вы прекрасно понимаете, не подобает приличным девушкам, но соседка не давала мне покоя, пока я не согласилась. Не могу сказать, что рада вас здесь видеть.

— Ах, перестань, скажи, что рада, может, получится, — напустилась на нее Эльфаба. — Смотри, он не так уж плох. Ну, постарайся для бедного мальчика.

— Я счастлива, что понравилась вам, мистер Бок. И очень польщена, — вежливо продолжала Галинда, хотя дурак бы понял, что она считала себя не польщенной, а униженной. — Но между нами не может быть никаких особенных отношений. Какие бы теплые чувства я к вам ни испытывала, слишком много препятствий стоит у нас на пути. Я согласилась выйти сюда лишь для того, чтобы сказать вам это лично. Мне казалось, так будет честно.

— А там, глядишь, и весело, — поддакнула Эльфаба. — Поэтому я тоже здесь.

— Начнем с того, что мы воспитанники разных народов и культур. Я гилликинка, поэтому выйду только за гилликинца. Так уж у нас заведено, ничего не поделаешь. — Она подняла руку, останавливая его возражение. — К тому же вы учитесь на агронома, а мой избранник будет банкиром или политиком. Это обязательное условие. Потом, вы слишком низкого роста…

— Добавь ещё глупость и наглость, — подсказала Эльфаба.

— Перестань. Не вмешивайся.

— Позвольте, — воспользовался секундной передышкой Бок. — Вы меня неправильно поняли.

— Ах, мистер Бок, — повернулась к нему Эльфаба. — Вы, оказывается, далеко не так храбры, как мне думалось. Скажите же хоть что-нибудь интересное, не позорьте меня. А то я начинаю жалеть, что не пошла в храм на вечернюю службу. Там и то веселее.

— Вы же сами не даете мне слова вставить, — возразил он. — Мисс Эльфи, я вам очень благодарен за то, что вы привели сюда мисс Галинду, но теперь прошу, оставьте наседайте объясниться.

— Да вы в жизни друг друга не поймете, — рассудительно произнесла Эльфаба. — Я хотя бы манчунья по происхождению, если не по воспитанию, и девушка по воле случая, если не судьбы. Лучшего посредника вам не сыскать. Мисс Галинда изъясняется на витиеватом языке богатства, вы — на запинающемся говоре бедности. К тому же за три дня увещеваний я заработала себе билет на это представление. Так что я остаюсь.

— Какая ты душка, — обрадовалась Галинда. — Мне бы очень не хотелось компрометировать себя, оставшись наедине с молодым человеком.

— О чем я и говорю, — прокомментировала Эльфаба Боку.

— Хорошо, раз уж вы остаетесь, то хоть не перебивайте. Мисс Галинда, выслушайте меня хотя бы несколько минут. Все верно: вы знатного рода, а я простолюдин; вы гилликинка, а я манчик; у вас свои планы на жизнь, а у меня свои. И в мои планы не входит женитьба на слишком богатой, чуждой и чрезмерно требовательной девушке. И пришел я сюда не руки вашей просить.

— Ну наконец-то стало интересно, — сказана Эльфаба, но замолчала от негодующих взглядов Галинды и Бока.

— Я пришел предложить вам свою дружбу и попросить разрешения иногда встречаться с вами. Возможно, тогда, оставив в стороне предубеждения и ожидания, мы лучше узнаем и поймем друг друга. Не скрою: вы пленили меня, своей красотой. Вы словно луна безоблачной ночью, словно ярчайший цветок, словно феникс, кружащий в небесах…

— Как урок твердит, — вставила Эльфаба.

— …словно сказочное море, — не споткнувшись, закончил Бок.

— Я не очень увлекаюсь поэзией, — сказала Галинда. — Но вы очень любезны.

Комплименты, похоже, ее тронули. Во всяком случае, веер заколыхался быстрее.

— Правда, я не вполне понимаю смысл этой, как вы ее называете, дружбы между юношей и девушкой нашего возраста, — продолжала Галинда. — Как-то даже… неловко. Могут возникнуть непредвиденные сложности, тем более что вы признались мне в чувствах, на которые я никогда не смогу ответить взаимностью.

— Наш возраст, мисс Галинда, самый завидный. Это лучшая пора. Надо ее использовать, пока мы молоды и полны жизни.

— Вяло, не находишь? — бросила Эльфаба подруге.

Точным движением Галинда шлепнула ее веером по макушке и тут же, распахнув его снова, продолжила обмахиваться. Проделано все было так эффектно и женственно, что Бок и Эльфаба обмерли.

— Не отвлекай, Эльфи. Я просила твоей компании, а не пословных комментариев. Сама как-нибудь разберусь в достоинствах его заученных речей. Святая Лурлина, я из-за вас собственных мыслей не слышу.

От возмущения Галинда удивительно похорошела. Права, выходит, старая мудрость — девушке гнев действительно к лицу. Сколько Бок уже о них узнал — а сколько еще предстояло! Вот Галинда опустила веер — что это? Благоприятный ли знак? Если бы она была к нему равнодушна, разве надела бы платье с таким глубоким вырезом? А запах — зачем так обильно надушилась розовой водой? Бок почувствовал прилив надежды и жгучее желание прильнуть губами туда, где начиналась ее шея.

— Итак, какие же у вас достоинства? — рассуждала вслух Галинда. — Вы смелы, поскольку решились сюда прийти, и умны, раз нашли лазейку. Если бы мадам Кашмери застала вас здесь, вам бы не поздоровилось. Впрочем, вы могли этого и не знать, так что смелость вычеркиваем. Значит, умный, ну и внешне такой… м-м…

— Красивый? — подсказала Эльфаба. — Обворожительный?

— Забавный, — постановила Галинда.

Бок сник.

— Забавный? — переспросил он.

— Это еще ничего, — подбодрила его Эльфаба. — Мне, например, так никто не говорил. Лучшее, что я слышала в свой адрес, — «необычная», будто блюдо какое.

— Что ж, пусть будет так, — сказал Бок. — Но скоро вы убедитесь, что я еще и упрям. И не позволю вам отказаться от моей дружбы, мисс Галинда. Она слишком важна для меня.

— Взгляните на самца, ревущего на весь лес в поисках подруги, — провозгласила Эльфаба. — И на прелестную самочку, хихикающую за кустами, прежде чем выйти и невинно спросить: «Ты что-то сказал, милый?»

— Эльфаба! — вскричали оба.

— Подумать только! — раздался чей-то голос. Все трое обернулись и увидели пожилую опекуншу в полосатом переднике. — Чем это вы здесь занимаетесь?

— Мисс Клютч! — узнала ее Галинда. — Как вы нас нашли?

— Зебра-кухарка сказала, что меж грядок кто-то болтает. Думаете, все вокруг глухие и слепые? Ну-ка, а это у нас кто? Ай-ай-ай, как нехорошо.

Бок с достоинством поднялся.

— Студент Бок из Бриско-холла к вашим услугам.

Эльфаба зевнула.

— Представление окончено? — поинтересовалась она.

— Какая неслыханная наглость! В огородах гостей не принимают, из чего я заключаю, мистер, что вы влезли сюда без приглашения. Потрудитесь-ка убраться, пока я не позвала привратников, чтобы они вышвырнули вас вон.

— Ах, тише, тише. Мисс Клютч, не скандальте, — унимала ее Галинда.

— И чего вы из-за него так переполошились — он ведь еще недостаточно развит, — добавила Эльфаба. — Смотрите, у него даже борода не растет. А из этого следует…

— Зря я сюда пришел, — перебил ее Бок. — Ничего, кроме оскорблений, я сегодня не услышал. Простите, мисс Галинда, что мне даже повеселить вас толком не удалось. Что же до вас, мисс Эльфаба, — сказал он ледяным тоном, — то теперь я понимаю, что напрасно понадеялся на ваше сострадание.

— Не спешите, — ответила Эльфаба. — Опыт показывает: чтобы понять, напрасно что-нибудь случилось или нет, нужно время. А там смотрите — может, вы еще вернетесь.

— Вот уж нет! — отрезала мисс Клютч, пытаясь оторвать Галинду от скамейки, к которой та будто приросла. — А вам, мисс Эльфаба, стыдно поощрять подобные выходки.

— Ну что вы, мисс Клютч, это всего лишь безобидные шутки. Мисс Галинда, чего вы упрямитесь? Хотите поселиться здесь, в огороде, в надежде на то, что прекрасный юноша еще возвратится?

Галинда тотчас поднялась, стараясь сохранить остатки достоинства.

— Уважаемый мистер Бок, — отчетливо, словно диктуя, произнесла она. — В мои намерения входило только упросить вас не преследовать меня больше ни с ухаживаниями, ни, как вы изволили выразиться, с дружбой. Я не хотела вас обидеть — это не в моих привычках.

Эльфаба иронично закатила глаза, но благоразумно промолчала. Возможно, потому, что мисс Клютч предупредительно сжала ее руку.

— Впредь я не опущусь до тайных встреч. Как мне только что напомнила мисс Клютч, они не подобают девушкам моего уровня.

Опекунша ничего такого не говорила, но отрицать не стала и даже угрюмо кивнула.

— Если же нам суждено будет встретиться открыто на каком-нибудь из вечеров, то обещаю, что не обойду вас вниманием. Надеюсь, вы этим удовольствуетесь.

— Никогда, — улыбнулся Бок. — Но это уже что-то.

— Доброй ночи, мистер Бок, — сказала мисс Клютч, уводя за собой девушек. — Приятных снов, и не возвращайтесь сюда больше.

«Ну и язва же ты, мисс Эльфи», — донеслись до Бока слова Галинды. Эльфаба же повернулась, помахала ему рукой и улыбнулась загадочной улыбкой.

 

3

Шло лето. Бок сдал-таки экзамены и перешел на последний курс. Дни он убивал в библиотеке Колледжа трех королев, где под пристальным взором главного архивариуса — грузной Носорожихи, — чистил старые манускрипты, в которые веками никто не заглядывал. Когда Носорожиха отлучалась, Бок переговаривался с двумя другими ребятами, которые работали по обе стороны от него. Они были типичными образчиками здешнего студенчества: весельчаки, болтливые сплетники, добрые друзья. Когда они в хорошем настроении, быть в их компании — сущее удовольствие; когда в плохом — каторга. Кроп и Тиббет, Тиббет и Кроп. Когда их намеки становились слишком пошлыми и откровенными, Бок делал глупое лицо, и они отступали. По вечерам они ходили на Канал самоубийц, жевали бутерброды и смотрели тренировки по гребле. От вида мускулистых спортсменов Кроп и Тиббет млели, падали на траву и ломали руки в притворном отчаянии. Бок добродушно посмеивался над ними и ждал, когда судьба снова сведет его с Галиндой.

Ждать пришлось недолго. Примерно через три недели после встречи в саду, в один ветреный день, библиотеку закрыли на мелкий ремонт, и Бок с двумя новыми товарищами, захватив бутерброды и термос с чаем, спустились к своему излюбленному месту у канала. Вдруг откуда ни возьмись появилась мисс Клютч с Галиндой и двумя незнакомыми девушками.

— Если не ошибаюсь, мы знакомы, — сказала мисс Клютч, в то время как Галинда скромно стояла позади.

В подобных случаях этикет предписывал прислуге выяснить, как зовут господ с каждой стороны, чтобы они могли затем обратиться друг к другу по имени. Мисс Клютч громко объявила, что господа Бок, Кроп и Тиббет встретились с госпожами Галиндой, Шень-Шень и Фэнни, после чего отступила в сторону.

Бок вскочил и учтиво поклонился.

— Видите, я верна своему слову, — сказала Галинда. — Как поживаете?

— Хорошо, покорнейше благодарю.

— Горяч как жеребец, — сообщил Тиббет.

— А отсюда красив как бог, — подхватил сзади Кроп.

Бок повернулся и метнул на них такой взгляд, что они мигом притихли.

— А вы, мисс Галинда? — спросил Бок, вглядываясь в ее непроницаемое лицо. — Как поживаете? До чего неожиданно встретить вас здесь во время каникул.

Зря он это сказал. Девушки побогаче разъехались, и бестактно напоминать Галинде, что она сидит в душном городе, как какая-нибудь манчунья или того хуже — простолюдинка. Веер взметнулся к лицу, ресницы укоризненно опустились, подружки прижались к ней в знак немой поддержки. Но Галинда быстро оправилась.

— Мои дорогие подруги мисс Фэнни и мисс Шень-Шень собираются снять на месяц домик на берегу озера Хордж и пригласили меня присоединиться к ним. По-моему, это гораздо лучше долгой и утомительной поездки до Пертских холмов.

— Еще бы! Просто восхитительно!

Как близки к нему ровные кончики ее блестящих ногтей, длинные изогнутые ресницы, румяные щеки, чувственная ложбинка над верхней губой. Летний утренний свет отчетливо вырисовывал каждую пьянящую деталь юного тела Галинды.

— Спокойно! — Кроп с Тиббетом подскочили, подхватили Бока под руки. Только тогда он вспомнил, что нужно дышать. Оставалось вспомнить, как говорить. Мисс Клютч раздраженно крутила в руках сумочку.

— А мы работаем в университетской библиотеке, — пришел на выручку Тиббет. — Уборщики литературы. Полотеры прогресса. Вы не работаете, мисс Галинда?

— С какой стати? Мне нужен отдых от занятий. Год был такой изнурительный. До сих пор болят глаза от книг.

— А вы, девушки? — с вызывающей непосредственностью обратился Кроп к ее подружкам, но они только хихикнули в ответ и отступили назад. Пусть Галинда поговорит со своим знакомым — они не будут вмешиваться.

Бок уже пришел в себя и, чувствуя, что подруги собираются уходить, спросил первое, что пришло в голову:

— Как ваша соседка мисс Эльфи?

— Упрямая, как всегда, — сказала Галинда, переходя со светского полушепота на свой обычный тон. — Хвала Лурлине, она работает, так что можно отдохнуть. Эльфаба занимается в библиотеке и в лаборатории у профессора Дилламонда. Вы что-нибудь слышали о нем?

— Слышал ли я о профессоре Дилламонде? — недоверчиво переспросил Бок. — Да он же самый известный биолог во всем Шизе!

— И к тому же Козел.

— Да-да. Эх, как я мечтаю у него учиться. Наши преподаватели отзываются о нем с неизменным почтением. Когда-то давно, во времена регента Пасториуса, профессора Дилламонда приглашали читать лекции в Бриско-холл, но из-за нынешних запретов это невозможно. Я так никогда и не был на его занятиях. Только видел один раз на вечере поэзии в прошлом году. Но даже это было для меня настоящей честью…

— Может, он и знаменитый биолог, но страшно скучный и надоедливый тип. В общем, ваша мисс Эльфи работает у него. И регулярно докучает мне своими рассказами. Похоже, его занудство заразно.

— Само собой, — поддержал Кроп. — В лабораториях только зараза и витает.

— Вот-вот, — подхватил Тиббет. — Пользуясь случаем, замечу, что вы и вправду так красивы, как вас расписывает Бок. До сегодняшней встречи мы считали его рассказы плодом воспаленного воображения, но…

— Знаете, мисс Галинда, — сказал Бок. — С моими друзьями и вашей соседкой у нас не остается ни единого шанса на дружбу. Может, лучше сразимся на дуэли и убьем друг друга? Возьмем по пистолету, отсчитаем десять шагов и — бабах! Это разом избавит от всех хлопот!

Галинде шутка не понравилась. Она сухо кивнула и вместе с подружками продолжила путь вдоль канала.

— Надо же, какой милый, словно игрушка, — донесся до Бока грудной голос Шень-Шень.

Голоса девушек затихли. Бок обернулся к Тиббету и Кропу, чтобы излить на них свой гнев, но те, смеясь, затеяли возню, и они втроем рухнули на остатки завтрака. Со всей отчетливостью Бок осознал, что изменить друзей невозможно, а раз так, то и пытаться не стоит. Что, в самом деле, для него их насмешки, когда Галинда его на дух не переносит?

Через пару недель снова выдался выходной, и Бок отправился на Вокзальную площадь. Остановился около киоска, поглазел на витрину: сигареты, дешевые любовные талисманы, рисунки раздетых до неприличия женщин и календари с живописными картинами и короткими надписями: «Лурлина всегда живет в нашем сердце», «Заботьтесь о законах Гудвина, и они позаботятся о вас», «Да восторжествует правда Господня». Как всегда, среди патриотических и религиозных воззваний ни одного роялистского. За шестнадцать лет после переворота, в результате которого Гудвин, нынешний Волшебник Изумрудного города, вырвал власть у регента Пасториуса, роялисты ушли в тень и не давали о себе знать. Казалось бы, здесь, в Гилликине, на родине Озмы, должно было в первую очередь возникнуть сопротивление, но страна процветала, и оппозиция ушла в подполье. К тому же все слишком хорошо знали, что ждет храбрецов, решивших открыто выступить против Волшебника.

Бок купил столичную газету. Номер, который ему дали, вышел в Изумрудном городе несколько недель назад, но только недавно прибыл сюда. Устроившись за столиком в кафе, Бок прочел, как в столице разогнали демонстрацию Зверей у правительственного дворца, а в новостях из провинций — о тяжелой засухе в Манчурии. Не успевали редкие грозы напоить землю, как вода просачивалась глубже, оставляя почву сухой. Писали, будто в Винкусе найдены подземные озера, запасов воды в которых хватило бы на всю страну. Волшебника просят провести каналы до Манчурии, но он отказывается. Дорого, мол.

«Да сбросить этого Гудвина, и дело с концом», — раздраженно подумал Бок, свернул газету и… увидел перед собой Эльфабу. Одну, без подружек и опекунши.

— Ну и лицо у вас, Бок, — рассмеялась она. — Еще необычнее, чем когда вы признавались в любви моей соседке.

— Это тоже любовь… но к стране, — задумчиво сказал юноша, потом опомнился и вскочил со стула. — Не хотите ли присоединиться ко мне? Пожалуйста, садитесь. Если, конечно, вам можно — без сопровождающих.

Эльфаба села и позволила Боку заказать для нее чай. Выглядела она бледнее обычного. В руках держала бумажный сверток.

— Посылка сестре, — объяснила Эльфаба, проследив за его взглядом. — Она, как и моя соседушка, любит яркие наряды. Вот купила ей платок на базаре: красные розы на черном фоне.

— Я не знал, что у вас есть сестра, — сказал Бок. — Разве она тоже играла с нами в детстве?

— Нет. Нессароза младше меня на три года. Скоро приедет в Крейг-холл.

— Она такая же сложная, как и вы?

— Да, непростая, но это отдельная история. Нессароза больна, и довольно тяжело. Даже наша кошмарная Кашмери не вполне еще знает, насколько тяжела эта болезнь. Но ничего, я уже повзрослела; надо будет — защищу. В порошок сотру любого, кто попытается обидеть мою сестру. Судьба и так ее не пожалела.

— А с кем она живет? С матерю?

— Мама умерла. Считается, что за Нессой ухаживает отец.

— Считается?

— С ним тоже не все так просто. Папа — весь в религии. — Эльфаба провела одну ладонь кругом над другой — жест, означавший, что можно сколько угодно крутить жернова, но если зерна между ними нет, муки все равно не получится.

— Тяжко вам. От чего умерла ваша мама?

— Умерла во время родов. Ну все, хватит обо мне.

— Тогда расскажите о профессоре Дилламонде. Говорят, вы у него работаете.

— Лучше вы расскажите, как продвигается борьба за ледяное сердце Галинды.

Вопрос вернул мысли Бока в привычное русло.

— Я ни за что не отступлюсь! Стоит ее увидеть — и во мне все пылает, я прямо сгораю от любви. Не могу говорить, ясно думать — я словно засыпаю и вижу сны. Вы меня понимаете?

— С трудом. Мне никогда ничего не снилось, — призналась Эльфаба.

— Неужели нет никакой надежды? Галинда хоть допускает мысль, что ее чувства ко мне могут измениться?

Эльфаба оперлась локтями о стол, положила подбородок на руки и переплела пальцы так, что только вытянутые указательные прижались к ее тонким сероватым губам.

— Знаете, Бок, — задумчиво сказала она. — Галинда уже начинает мне нравиться. Сквозь ее самообожание иногда проглядывает ум. Она умеет думать. Если запустить ее мозги в работу и слегка направить в нужное русло, Галинда и о тебе, наверное, задумалась бы, и даже с приязнью. Так мне кажется. Всего лишь кажется, я не знаю наверняка. Но когда она снова становится собой — кокеткой, способной тратить по два часа в день на завивку своих драгоценных волос, — то все, разумная Галинда как будто запирается в какой-то каморке и перестает общаться с миром. Как будто прячется от сложностей жизни. Для меня это странно. Я, может, и сама не прочь сбежать от действительности, вот только не знаю как.

— Вы слишком резки и несправедливы к ней, — осуждающе сказал Бок. — Если бы Галинда услышала ваши слова, то пришла бы в ужас.

— Я просто говорю как есть, по-дружески. Хотя, конечно, у меня не так много опыта в дружбе.

— Ничего себе по-дружески! Вы и Галинду считаете подругой — а так о ней отзываетесь!

Несмотря на раздражение, Бок был вынужден признать, что разговор с Эльфабой получился гораздо живее всех его прошлых попыток побеседовать с Галиндой. Он боялся оттолкнуть Эльфабу своим осуждением.

— Расскажите мне лучше о профессоре Дилламонде, — добавил он важно, голосом отца, — а я закажу еще чаю.

— Полегче с чаем, я еще этот не выпила, чего деньгами сорить? Я и так расскажу о Дилламонде. Если вас, конечно, интересует мое мнение.

— Простите, я не хотел вас обидеть. Ну, не сердитесь. Сегодня такой хороший день, и мы не в университете. Кстати, как это у вас получилось вырваться одной? Мадам Кашмери знает?

— А вы как думаете? — улыбнулась Эльфаба. — Беру с вас пример. Когда выяснилось, как легко пролезть к нам в Крейг-холл, я решила, что и выбраться будет несложно. Все равно меня никто не хватится: меня и так никто не замечает, а моего отсутствия — и подавно.

— Как-то не верится, — ухмыльнулся Бок. — Вряд ли вы сливаетесь со стенами. Но что профессор? Он мой кумир.

Эльфаба вздохнула и отложила посылку, готовясь к долгому рассказу. Профессор Дилламонд пытался выяснить естественнонаучным путем разницу между зверями, Зверями и людьми. Существующая литература по этому вопросу, как выясняла в библиотеке Эльфаба, полна духовно-нравственными рассуждениями, которые не выдерживают никакой критики.

— Наш университет, если вы помните, когда-то состоял при монастыре, поэтому, несмотря на кажущуюся открытость ученых новым идеям, религиозные настроения слишком сильны.

— Я тоже верующий и не вижу в этом противоречий, — возразил Бок. — Безымянный Бог мог открыться разным созданиям, не обязательно только людям. Или вы говорите о том, что унионистские трактаты оттесняют Зверей на второй план?

— Так считает Дилламонд, и при этом сам он унионист. Объяснил бы мне кто-нибудь этот парадокс. Нет, я его очень уважаю, но меня больше захватывает политический аспект работы. Если профессору удастся доказать наше биологическое единство, подтвердить, что принципиальных различий между человеческой и Звериной плотью нет, что мы суть одно, — ну, понятно, что из этого следует.

— Нет, — признался Бок. — Непонятно.

— Ну как же? Чем оправдать запреты на передвижение Зверей, если профессор Дилламонд научными методами докажет, что никакой разницы между людьми и Зверями нет?

— Ах вот оно что! Но это же так наивно!

— Почему это? На каком тогда основании Гудвин будет держаться за свои законы?

— Да разве ему нужны основания? Утвердительную палату он уже распустил. Вряд ли Волшебник прислушается к доводам даже такого мудрейшего из Зверей, как профессор Дилламонд.

— Обязан прислушаться! Должен же он следить за развитием науки! Вот как Дилламонд выведет свое доказательство, так сразу и начнет писать Гудвину и призывать его к пересмотру запретов. Ну и конечно, постарается, чтобы все Звери в стране узнали о его открытии. Профессор ведь не дурак — противостоять Гудвину в одиночку.

— Я и не говорил, что он дурак. Но как по-вашему — близок ли он к открытию?

— Откуда я знаю? Он мне не докладывает. Я всего лишь его помощница. Лаборантка. Секретарша. Сам-то он копытами писать не может, вот я и пишу под диктовку, собираю материалы, бегаю в нашу библиотеку, смотрю источники.

— Наша библиотека лучше бы для этого подошла, — заметил Бок. — Но даже в книгохранилище Колледжа трех королев, где я сейчас работаю, кипами лежат монашеские работы по жизни растений и животных.

— Я, конечно, не очень привычно выгляжу, но вход в библиотеку мужского колледжа для меня закрыт. А с нынешними запретами — для профессора Дилламонда тоже. Поэтому все ваше богатство — для нас несбыточная мечта.

— Зато я могу туда попасть, — осторожно сказал Бок. — И если бы я знал, что конкретно вас с профессором интересует…

— Когда он закончит борьбу за равенство людей и Зверей, пусть воюет за равенство полов, — продолжала Эльфаба, но тут поняла, на что намекнул Бок. Она едва не схватила его за руки. Куда только делись этикет и вежливые обращения на «вы»! — Ой, Бок, милый, от имени профессора Дилламонда я принимаю твое щедрое предложение нам помочь. На этой же неделе я передам тебе список работ. Только не упоминай моего имени ладно? Мне-то все равно, пусть Кашмери брызжет ядовитой слюной, но я бы не хотела, чтобы она вымешала свою злобу на моей сестре.

Одним глотком Эльфаба допила чай, поправила косынку и не успел Бок привстать для вежливого прощания, сорвалась с места. Посетители удивленно поднимали глаза от своих книжек и газет и провожали взглядом странную стремительную девушку. Бок сел, медленно соображая, во что он ввязался, и растерянно оглядывая зал. Что-то необычное было здесь сегодня — но что? Что? Не сразу он понял, а потом его будто током ударило. Во всем кафе не было ни одного Зверя. Ни единого!

 

4

Всю свою жизнь — а жить ему предстояло долго — Бок будет помнить это лето: запах книжной пыли, плывущие перед глазами буквы древних рукописей. Он в одиночку перебирал горы рукописей, рылся в ящиках с ветхими пергаментами. За решетчатыми окнами не переставая моросил дождь, колючий, как песок. Дождь, ожидаемый в Манчурии, проливался, так туда и не добравшись. Бок старался об этом не думать. Постепенно он приобщил к работе Крона и Тиббета. Поначалу мальчишки собирались искать старые манускрипты по всем правилам шпионской науки: в пенсне без стекол, напудренных париках и плащах с высокими воротниками; все это предполагалось раздобыть в подсобке студенческого драмкружка. Боку стоило большого труда отговорить приятелей от маскарада. Зато, убедившись в серьезности задачи, они принялись задело с большим азартом. Раз в неделю все трое встречались с Эльфабой на Вокзальной площади. В эти дождливые недели Девушка приходила закутанная в коричневый плащ с капюшоном, в сапогах и в двух парах чулок на тощих ногах. Когда Бок впервые увидел ее в таком облачении, он только руками развел.

— Я этих двоих едва уговорил оставить шпионские штучки, и тут приходишь ты, одетая, как Кембрийская ведьма.

— Я не красоваться перед вами пришла, — сухо сказала Эльфаба, сняв с себя плащ и сложив его мокрой стороной внутрь.

Всякий раз, когда входил новый посетитель и стряхивал воду с зонта, она втягивала голову в плечи, избегая даже мельчайших брызг.

— Ты чего, воды боишься? — удивился Бок. — По каким-то религиозным соображениям?

— Я тебе уже говорила: я не придерживаюсь ни одной религии, что не мешает мне иметь собственные соображения. И вообще тех, кто руководствуется в жизни религиозными соображениями, надо изолировать от общества, как психически больных.

— Отсюда, — вставил Кроп, — твой страх перед водой. Окропит тебя кто-нибудь святой водой — глядишь, твой атеизм и испарится.

— Так, хватит обсуждать мой атеизм, — оборвала его Эльфаба. — Перейдем к делу.

«Эх, если бы здесь была Галинда!» — думал Бок. Дружба между молодыми людьми крепла, чему свидетельством были их регулярные встречи. Отбросив формальности, они сразу перешли на «ты», спорили, перебивали друг друга, смеялись и чувствовали себя храбрецами, взявшимися за секретное задание. Кроп и Тиббет не слишком переживали за Зверей и ущемление их прав: оба приехали из Изумрудного города, оба родом из преданных Волшебнику семей: один — сын сборщика налогов, другой — отпрыск советника дворцовой охраны. Но слепая вера Эльфабы в благородство поставленной цели постепенно заразила и их. Бок сам увлекался все больше и больше. Если бы только Галинда сидела рядом с ними, возбужденно придвинувшись к столу, а ее глаза сверкали бы таким же азартом…

— Я думала, что слышала от отца про все виды страсти, — говорила Эльфаба. — Но, мальчики, я еще никогда не видела подобного тому, что творилось на днях с Дилламондом. Он придумал расположить две линзы так, чтобы смотреть через них на кусочек ткани, положенный на прозрачное стекло и освещенный свечным светом, и взглянул на эту ткань. Что тут началось! Он начал диктовать, но был так возбужден, что стал петь о том, что видел. Только представьте — арии о структуре, цвете и форме мельчайших единиц жизни. Его голос был ужасный, трескучий, в общем, козлиный, — но до чего искренний, до чего проникновенный! Глиссандо для введения, вибрато для наблюдения, тремоло для обобщения — долгая, торжественная песнь великого открытия. Я боялась, что нас услышат, но ничего не могла поделать — вторила ему, как школьница на уроке пения. Ах как это было прекрасно!

Вдохновленный своим успехом профессор давал Эльфабе все новые задания. Он предпочел не объявлять сейчас о своем открытии, а дождаться политически более подходящего случая, и просил к концу лета собрать древние тексты о взглядах лурлинистов и унионистов на происхождение Зверей и остальных животных. «Он не надеется, конечно, найти в религиозных писаниях научные истины, — объясняла Эльфаба. — Просто хочет выяснить мнение предков на этот счет. Старые сказочники могут дать ему дополнительные доводы для полемики с Гудвином».

Друзья тут же принялись вспоминать, что они об этом знают.

— Вот что я помню из древних легенд, предшествовавших «Озиаде», — сказал Тиббет, откинув театральным жестом светлые волосы со лба. — Наша гипотетическая королева фей Лурлина притомилась летать, спустилась посреди песков и воззвала к подземным водам. Те забили послушными фонтанами, и пустыня вмиг ожила и превратилась в страну Оз во всем ее величии. Лурлина напилась до одури и завалилась дрыхнуть на Трехглавую гору. Спала себе, спала, потом проснулась и облегчилась, сотворив тем самым реку Гилликин, которая побежала через Гилликинский лес, изогнулась вдоль восточной границы Винкуса и влилась в Тихое озеро. Животные в отличие от Лурлины и ее крылатой свиты были геобионтами. Не смотрите на меня так, это вполне нормальное слово. Оно означает «обитающий на земле», я проверял. Так вот животные возникли из кусочков почвы, которые растолкала рвущаяся наверх растительность. Когда Лурлина начала справлять нужду, они обезумели от страха, решили, что настал конец света, и бросились в бушующие воды, пытаясь перебраться на другой берег. Те, кто струсил и вернулся, остались бессловесными тварями: их впрягают в повозки, выращивают на мясо, стреляют на охоте. Переплывшие получили в награду дар речи.

— Хорошенький дар — понимать, что смертен, — пробормотал Кроп.

— Так и возникли Звери. И сколько помнит история, они всегда существовали вместе со зверями.

— Крещение мочой, — подытожила Эльфаба. — Интересно, это что — попытка одновременно объяснить происхождение Зверей и внушить к ним отвращение?

— А те животные, которые утонули, — кем были они? — спросил Бок. — Ничтожествами?

— Или мучениками?

— Или стали подземными духами и устраивают теперь засуху в Манчурии?

Они рассмеялись.

— Мне недавно попались более поздние тексты унионистского толка, — сказал Бок. — В них языческую легенду слегка подчистили. Потоп, случившийся когда-то между сотворением страны Оз и появлением человека, был не мочой Лурлины, а морем слез Безымянного Бога во время его первого и единственного пришествия. Он почувствовал все то горе, которое со временем переполнит страну, и зарыдал. Земля на милю погрузилась в соленые воды. Животные удерживались на плаву, хватаясь за вырванные с корнем деревья. Те, кто наглотался слез Господних, преисполнились состраданием к братьям по несчастью и стали строить плоты из всего, что плавало на поверхности. Они спасли остальных из чистой жалости и за свою доброту обрели разум.

— Другое крещение — питьем божественных слез, — резюмировал Тиббет. — Красивая версия.

— А что там с магией? — поинтересовался Кроп. — Могут ли волшебники взять какое-нибудь животное и наделить его разумом?

— Я пыталась найти записи об этом, — сказала Эльфаба. — Известные теоретики пишут, что если некто — Лурлина, Безымянный Бог или кто-то еще — создал Зверей из зверей, то магия способна это повторить. Они даже намекают, что Звери появились не в результате божественного вмешательства, а благодаря волшебству Кембрийской ведьмы, настолько сильному, что оно не ослабло и по сей день. Мне кажется, что это все добавки к мифологии лурлинистов. У нас нет никаких доказательств, что магия настолько сильна.

— Как нет у нас и доказательств, что бог настолько силен, — напомнил Тиббет.

— Что лишний раз свидетельствует против него, — парировала Эльфаба. — Но не будем об этом. Беда в том, что если это кембрийские чары многовековой давности, то они могут быть обратимы. Или кто-то решит, что они обратимы, а это ничуть не лучше. И пока волшебники подбирают заклинания, Звери теряют свои права одно за другим, но достаточно медленно, чтобы никто не заподозрил, что их порабощают. Гудвин играет в очень рискованную игру, и Дилламонд пока еще не знает…

Тут Эльфаба накинула капюшон, и за складками плаща ее лицо стало почти неразличимым.

— Что… — начал Бок, но она предостерегающе поднесла палец к губам. Кроп с Тиббетом словно по команде начали бестолковую болтовню о том, как было бы здорово, если бы их похитили пираты, увезли в пустыню и заставили танцевать в одних набедренных повязках. Бок осторожно осмотрелся, но не заметил ничего необычного. Пара служащих увлеченно изучала программу бегов, несколько элегантных дам читали книги за чашкой чая, чей-то механический слуга покупал увесистый мешок кофе, чудаковатый профессор бился над какой-то теоремой, раскладывая и перекладывая кусочки сахара вдоль столового ножа.

Через несколько минут Эльфаба сняла капюшон.

— Уф, вроде пронесло. Этот железный человечек служит в Крейгхолле. Громметиком его, что ли, зовут. Он как преданный щенок — повсюду следует за мадам Кашмери. Кажется, он меня не заметил.

Но она слишком нервничала, чтобы продолжать разговор, и, наскоро дав друзьям новые задания, поспешно удалилась в заоконную сырость.

 

5

За две недели до конца каникул из своей усадьбы в Десятилуговье вернулся сильно загоревший Эврик и стал дразнить Бока за дружбу с ребятами из Колледжа трех королев. При других обстоятельствах Бок, наверное, забросил бы новых друзей, но теперь он работал с ними над общим заданием. Приходилось терпеть насмешки Эврика.

На очередной встрече Эльфаба обмолвилась, что получила письмо от Галинды, гостившей у подруг на озере Хордж.

— Представляете, зовет меня к себе на выходные. До чего надо было озвереть от своих бестолковых соседок!

— С какой стати? — удивился Бок. — Это ведь ее лучшие подруги.

— Ой, не спрашивай. Я плохо разбираюсь в их отношениях, но, по-моему, они не так лучезарны, как изображает Галинда.

— Так когда ты едешь?

— Никогда. У меня важная работа.

— Покажи письмо.

— Я его не взяла.

— Тогда принеси в следующий раз.

— Зачем оно тебе?

— Хочу сам прочесть. Может, Галинде нужна твоя помощь.

— Моя помощь? — Эльфаба громко рассмеялась. — Ну хорошо. Ты потерял голову, и в этом есть доля моей вины. Я принесу письмо. Но ехать, только чтобы тебя порадовать, я все равно не собираюсь, имей в виду. Несмотря на нашу дружбу!

На следующей неделе она показала Боку письмо.

Моя дорогая Эльфаба!

Твоя добрая подруга

Пишу тебе по просьбе пригласивших меня мисс Фэнни из Фэн-холла и мисс Шень-Шень из клана Минкос. Отдых здесь чудесный. Все тихо, спокойно и очень приятно. Не хочешь ли ты приехать к нам денька на три-четыре перед занятиями? Ты ведь устала, наверное, работать все лето. Приезжай проветрись. Можешь даже не писать заранее — просто садись в поезд, доезжай до станции «Долина забвения», а дальше на извозчике или пешком (там не больше пары миль от моста) до дачи, которая зовется «Сосновый каприз». Чудный домик, весь увит плющом и обсажен розами. Благодать. Я очень надеюсь, что ты приедешь, в том числе и по причинам, которые не хочу указывать в письме. К сожалению, ничего не могу посоветовать насчет сопровождения: мисс Клотч уже здесь и опекунши девочек, мисс Клип и мисс Вимп, С нетерпением жду, когда смогу с тобой поговорить.

Галинда Ардуэнская.

— Как же можно после этого не ехать? — вскричал Бок. — Ты же видишь, как она пишет.

— Да. Как человек, который редко берется за перо.

— Она пишет: «Я очень надеюсь, что ты приедешь». Ты нужна ей, Эльфи! Ты непременно должна ехать.

— Вот как? Может, тогда сам поедешь?

— Меня ведь не приглашали.

— Это легко устроить. Давай я напишу, что подыскала себе замену.

— Вам бы все шутить, мисс Эльфи, — надулся Бок. — А дело серьезное.

— Очередной приступ любовной горячки, — покачала головой девушка. — И брось свой обиженный тон. Даже если бы я хотела поехать, то не смогла бы. Меня некому сопровождать.

— Давай я с тобой поеду.

— Ха! Так Кашмери меня с тобой и отпустила!

— Ну, тогда… — соображал Бок, — как насчет моего друга Эврика? Он сын маркграфа. Перед ним даже твоя Кашмери дрогнет.

— Чтобы Кашмери дрогнула, нужен по меньшей мере сын короля. И потом, ты обо мне подумал? Не хочу я никуда ехать с твоим Эвриком.

— Эльфи, — напомнил ей Бок. — Ты передо мной в долгу. Я тебе и сам все лето помогал, и Кропа с Тиббетом привлек. Пора расплачиваться. Ты отпросишься на несколько дней у Дилламонда, а я поговорю с Эвриком. Он как раз не знает, куда себя деть. Втроем поедем на озеро Хордж. Мы с Эвриком остановимся в какой-нибудь гостинице неподалеку; ты, разумеется, с Галиндой и ее подругами. Побудем там чуть-чуть, убедимся, что с ней все в порядке, и сразу же назад.

— Я не за нее, а за Тебя беспокоюсь, — сказала Эльфаба, и Бок понял, что победил.

* * *

С мадам Кашмери пришлось повозиться: она не хотела отпускать Эльфабу ни с одним, ни с двумя мальчиками.

— Если с вами что-то случится, мисс Эльфаба, ваш отец никогда меня не простит. Я ведь совсем не такая кошмарная Кашмери, какую вы из меня строите. Да-да, я наслышана, какие прозвища вы мне придумываете. Детский сад. Нос другой стороны, я боюсь, что вы надорветесь. Работаете круглый год. Как говорится, зимой и летом одним цветом. Если мистер Эврик, мистер Бок и вы возьмете моего верного Громметика и будете приглядывать за ним, а он — за вами, то я разрешу вам это маленькое развлечение.

Эльфаба, Бок и Эврик сидели в купе; Громметика засунули наверх вместе с багажом. Время от времени Эльфаба встречалась глазами с Боком и морщилась от недовольства. Эврика она невзлюбила с первого взгляда и старательно игнорировала. А тот, закончив листать спортивную программку, начал подтрунивать над другом.

— Как же я, уезжая, не догадался, что тебя сводит любовными конвульсиями? Ты строил слишком серьезное лицо, это сбило меня с толку. Я-то опасался, как бы ты не заболел какой-нибудь чахоткой. Надо было пойти со мной в «Приют философа» — враз избавился бы от своей хвори.

Бок ужаснулся от упоминания злачного притона в присутствии девушки, но Эльфаба никак не отреагировала. Может, она еще не знала, что это за место? Он попытался сменить тему.

— Ты просто не видел Галинду, поэтому не понимаешь. Она тебе понравится, вот увидишь.

«И ты ей тоже», — запоздало осознал Бок. Но он был согласен даже на это, лишь бы помочь Галинде. Эврик презрительно оглядел попутчицу.

— Мисс Эльфаба, — высокомерно обратился он к ней. — Ваше имя случайно не означает, что у вас в роду были эльфы?

— Какой оригинальный вопрос! — воскликнула она. — Как бы это проверить? А, знаю! Если в моем роду были эльфы, то руки у меня должны быть хрупкими, как лапки кузнечика, и ломаться от малейшего перегиба. Вот попробуйте. — Девушка протянула ему зеленую, как незрелый крыжовник, ладошку. — Нет вы попробуйте, и покончим с этим раз и навсегда. Мы подсчитаем, сколько усилий вы потратите, чтобы сломать мне руку, сравним с усилиями для рук, которые выломали прежде, и вычислим относительное содержание человеческой и эльфийской крови в моих венах.

— Да я вас и пальцем не трону! — ответил Эврик, умудрившись вложить море смысла в единственную фразу.

— А жаль, — огорчилась Эльфаба. — Если бы вы оторвали мне руки и ноги, пришлось бы вам отправить меня обратно в Шиз, что избавило бы меня от непрошеных каникул. И от вашей компании в придачу.

— Эльфи! — поморщился Бок. — Зачем же так сразу? Не успели познакомиться…

— Нет-нет, все хорошо, — сказал Эврик, сверкнув глазами на Эльфабу.

— Я даже представить не могла, что дружба требует столько сил, — пожаловалась Эльфаба Боку. — Раньше мне жилось гораздо проще.

Было уже прилично за полдень, когда Эльфаба, Бок и Эврик приехали в Долину забвения, облюбовали гостиницу и, оставив в ней вещи, пошли вдоль озера к «Сосновому капризу». Рядом с крыльцом сидели две пожилые женщины и чистили фасоль и тугоручину. В одной из них Бок узнал мисс Клютч; вторая, по-видимому, была опекуншей Шень-Шень или Фэнни. Женщины встрепенулись, заметив гостей. Мисс Клютч в удивлении подалась вперед, и фасоль посыпалась у нее с колен.

— Батюшки! — воскликнула она. — Да это же мисс Эльфаба собственной персоной! Святые угодники! Я и представить не могла…

Она набросилась на девушку и сжала ее в объятиях. Эльфаба замерла, как гипсовое изваяние.

— Сейчас, сейчас, дайте только дух перевести, — тараторила опекунша. — Какими это судьбами вы оказались в наших краях? Я просто глазам своим не верю!

— Галинда написала мне письмо с просьбой приехать. Друзья вызвались меня сопровождать. Вот я и решила принять приглашение.

— Надо же, а мне она ничего не сказала. Давайте-ка свою сумку, а я найду вам сменную одежду. Устали, наверное, с пути. Вы, молодые люди, остановитесь, конечно, в гостинице. Но пока можете поздороваться с девушками — они в беседке на берегу.

Друзья спустились по дорожке с лестницами. Громметик задержался на ступеньках и отстал: никто не пытался помочь неуклюжему существу с металлической кожей и механическими мозгами. Обогнув последние кусты остролиста, они вышли к обещанной беседке. Это была ротонда на шести бревенчатых столбах с замысловатыми узорами, открытая малейшему дуновению ветра с озера Хордж, синевшему за ней голубой гладью. Девушки беседовали, сидя в плетеных креслах; рядом пристроилась опекунша, поглощенная каким-то сложным рукоделием с тремя спицами и множеством разноцветных нитей.

— Мисс Галинда! — воскликнул Бок, желая, чтобы его услышали первым.

Девушки подняли головы. В легких летних платьицах без кринолина они казались птицами, готовыми вот-вот взлететь в небо.

— Мама дорогая! — ахнула Галинда. — Вы что здесь делаете?

— Я неодета, — взвизгнула Шень-Шень, привлекая общее внимание к своим бледным босым ногам.

Фэнни прикусила губу, стараясь превратить озорную усмешку в приветливую улыбку.

— Я к вам ненадолго, — сказала Эльфаба. — Знакомьтесь: Эврик, сын маркграфа Десятилуговья из Гилликина, и мистер Бок из Манчурии. Оба студенты Бриско-холла. Мистер Эврик, как вы уже, наверное, догадались по восторженному лицу Бока, это мисс Галинда Ардуэнская и ее подруги, мисс Фэнни и мисс Шень-Шень, которые пусть лучше сами расскажут о своих родословных.

— Как неожиданно и мило! — восхитилась Шень-Шень. — Ай да Эльфаба Неприступная. Да за такой приятный сюрприз мы навсегда прощаем твою нелюдимость. Как поживаете, господа?

— Но… — выдавила Галинда. — Зачем ты здесь? Что случилось?

— Я здесь потому, что рассказала Боку о твоем приглашении, а он решил, что это чуть ли не знак свыше и нам надо срочно ехать.

Тут Фэнни не выдержала и с хохотом повалилась на пол беседки.

— Что? — удивилась Шень-Шень, оглядываясь на подругу. — Ты чего?

— О каком таком приглашении? — спросила Галинда.

— Неужели забыла? — неуверенно сказала Эльфаба. Бок впервые видел ее смущенной. — Хочешь, чтобы я его достала?

— Да они меня разыгрывают! — вскричала Галинда, бросив на беспомощную Фэнни испепеляющий взгляд. — Посмеяться надо мной вздумали! И вовсе это не смешно, мисс Фэнни, прекратите немедленно, а то я как… ударю.

В этот самый миг из-за кустов остролиста показался Громметик. От вида неуклюжей железяки, балансирующей на краю очередной ступеньки, Шень-Шень осела в приступе хохота и теперь вместе с Фэнни изнемогала от смеха на полу беседки. Даже опекунша, мисс Клип, расплылась в улыбке, складывая рукоделие.

— Что здесь происходит? — спросила Эльфаба.

— За что мне такое наказание? — со слезами в голосе взвыла Галинда. — Ты когда-нибудь оставишь меня в покое?

— Подождите, мисс Галинда, — взмолился Бок. — Ни слова больше. Вы расстроены.

— Я… — простонала Фэнни между припадками смеха. — Это я написала письмо.

Эврик хихикнул. Эльфаба выкатила глаза.

— То есть ты мне ничего не писала и сюда не звала, — уточнила она у Галинды.

— Конечно, нет! — Галинда мало-помалу совладала с собой, хотя сказанного уже не воротить. — Моя дорогая Эльфаба, я никогда бы не подвергла тебя тем жестоким шуткам, которые эти злые насмешницы проделывают друг с другом и со мной, лишь бы повеселиться. Тебе здесь совершенно нечего делать.

— Но меня пригласили, — напомнила Эльфаба. — Мисс Фэнни, это вы написали письмо за Галинду.

— А ты и поверила! — фыркнула Фэнни.

— Тем лучше. Это ваш дом, и я с удовольствием принимаю ваше приглашение, даже если оно написано от чужого имени. — Эльфаба спокойно смотрела в злобно прищуренные глаза Фэнни. — Пойду распаковывать веши.

Она ушла в сопровождении одного лишь Громметика. Воздух звенел от несказанных слов. Постепенно истерический смех Фэнни прекратился, она только пофыркивала и икала, потом притихла и, растрепанная, замерла на каменном полу.

— И нечего так на меня смотреть, — сказала она наконец. — Это была всего лишь шутка.

Остаток дня Эльфаба просидела в комнате. Галинда тоже пропадала; спустилась только на обед да еще пару раз ненадолго присоединялась к подругам. Боку с Эвриком достались Шень-Шень и Фэнни. Друзья купались, катали девушек на лодках, и Бок даже пытался пробудить в себе интерес к кокеткам, ноте дружно вешались на его приятеля. Наконец Бок поймал Галинду на крыльце и взмолился, что хочет поговорить с ней. Галинда покорно согласилась.

Они сидели рядышком на качелях.

— Это я во всем виноват, — говорил Бок. — Я не разглядел подвоха и настоял, чтобы Эльфи поехала. Сама она не хотела.

— Как это вы настояли? И что это у вас с ней за фамильярности, хотела бы я знать?

— Мы подружились.

— Да уж вижу. Так зачем вы настояли? Неужели было непонятно, что я не могла такого написать?

— Откуда я знал? Вы с ней соседки.

— Только по распоряжению мадам Кашмери.

— Вот оно как. А мне казалось, вы подруги. Галинда фыркнула и скривила рот, но промолчала.

— Если вы считаете, что вас непоправимо обидели, отчего вы не уедете? — продолжал Бок.

— Может, и уеду. Я пока думаю. Эльфаба говорит, отступить — значит признать поражение. Но если она сейчас выползет из своего логова и начнет разгуливать со мной… с нами… это станет вконец невыносимым. — Спохватившись, Галинда добавила: — Мои подруги ее недолюбливают.

— Да вы и сами не слишком-то ей симпатизируете, — не выдержал Бок.

— Я — другое дело. У меня свои причины. Я вынуждена постоянно ее терпеть. И все потому, что дура-опекунша невовремя наступила на ржавый гвоздь и не договорилась, с кем меня поселить. Вся моя университетская жизнь испорчена из-за этой глупой курицы. Ничего, когда я стану волшебницей, я ей еще припомню.

— Зато благодаря Эльфабе мы познакомились и теперь можем встречаться, — вкрадчиво сказал Бок. — Чем ближе я к ней, тем ближе к вам.

Галинда, похоже, сдалась. Она откинулась на спинку качелей и положила голову на бархатную подушку.

— Бок, ты прелесть, — сказала она. — Ты милый, добрый, надоедливый и несносный, и, вынуждена признать, ты мне немножко нравишься.

Юноша затаил дыхание.

— Но и росту в тебе немножко. Ты манчик, а я гилликинка, понимаешь?

Но Бок уже не слушал. Он целовал ее — понемножку, понемножку, понемножку.

На следующий день Эльфаба, Галинда, Бок, Громметики, конечно же, мисс Клютч отправились в Шиз и за всю шестичасовую поездку едва перекинулись десятком слов. Эврик остался с Фэнни и Шень-Шень. Около города снова начался дождь, и когда молчаливая пятерка наконец вернулась домой, величественные фасады университетских колледжей едва проглядывали сквозь туман.

 

6

Бок ничего не рассказал Кропу и Тиббету о своих любовных похождениях. Даже если бы он хотел, у него не было на это времени: Носорожиха-библиотекарь, не трогавшая ребят все лето, сообразила вдруг, как мало они сделали, и пристально следила за ними своими слезящимися старческими глазками. Друзья почти не разговаривали: все чистили кожаные переплеты, втирали в них масло ластонога, полировали медные пряжки и считали дни до конца этой каторги. Оставалось совсем немного.

В один из таких дней внимание Бока случайно привлек к себе рисунок из книжки, которую он чистил. Это было изображение Кембрийской ведьмы — старое, сделанное лет четыреста или даже пятьсот назад. Видимо, божественное вдохновение или истинная любовь к волшебству водили пером неизвестного монаха. Ведьма стояла между двумя скалами, а со всех сторон простиралось голубое море, по которому бежали удивительно правдоподобные белые барашки. В руках она держала полумертвого зверька неведомой породы. Одной рукой, изогнутой вопреки всем законам анатомии, ведьма обнимала мокрую спинку зверька, а другой высвобождала из-под платья грудь. Лицо ее было непроницаемым; пожалуй, немного грустным или задумчивым. Она походила бы на мать, заботливо прижимавшую к себе больного ребенка, если бы не ноги, словно вросшие в узкую полоску земли. На ногах были серебряные туфельки, чей сказочный блеск сразу же бросался в глаза. Стопы были развернуты, как на неумелых детских картинках, так что каблуки соприкасались, а носки смотрели в противоположные стороны. Платье ведьмы было светло-голубым, цвета рассветного неба. По сочным, невыцветшим краскам рисунка становилось ясно, что книгу давным-давно никто не открывал.

По неожиданной ли случайности или как отражение богословских взглядов автора, этот рисунок сочетал в себе сюжеты легенд о происхождении разумных Зверей. Здесь тоже были воды потопа — не важно, прибывающие или убывающие, посланные Лурлиной или Безымянным Богом. Но что делает ведьма — вмешивается в божественный замысел или вершит судьбы Зверей? Бок силился разобрать слова, но почерк был слишком мелким, а манера письма давно устарела. Быть может, этот документ подтверждал легенду о том, что разум, речь и чувства Зверям даровала Кембрийская ведьма, а может, и опровергал, но как ни посмотри, от картинки веяло религиозным мифом, его способностью впитывать в себя разнообразнейшие сказания. Возможно, художник пытался показать, что Звери получили свои способности благодаря другому крещению — крещению молоком Кембрийской ведьмы? Всосали душу с ведьминым молоком? Боку плохо давались рассуждения на столь отвлеченные темы: ему хватало удобрений и полевых вредителей. Он решил сделать немыслимое — вынести рукопись из библиотеки и передать ее профессору Дилламонду. Наверняка она заслуживает того, чтобы о ней знали.

А может, продолжал размышлять Бок, спеша на встречу с Эльфабой после того, как вынес книгу из библиотеки во внутреннем кармане плаща, может, ведьма не выкармливала полуутопленного зверька, а убивала его? Скажем, приносила в жертву, чтобы остановить потоп?

Нет, все-таки искусство выше его понимания.

Бок сидел в кафе и ждал Эльфабу. Ей должна была передать записку мисс Клютч, с которой он столкнулся на рынке. Опекунша встретила его благосклоннее обычного — неужели Галинда замолвила словечко?

После возвращения в Шиз Бок еще не видел Эльфабу. Но вот и она, ровно в назначенный час: зеленая фигурка в призрачно-сером платье и протертом вязаном свитере, в руках черный мужской зонтик, длинный, как копье. Плюхнувшись на стул, девушка стала изучать рукопись. На Бока она почти не смотрела, но внимательно выслушала его догадки, после чего объявила их безосновательными.

— Почему обязательно Кембрийская ведьма? Чем это не королева фей Лурлина?

— Ну как же. Нет классических атрибутов. Где золотые волосы и прозрачные крылья? Куда делась волшебная палочка? И наконец, где воздушная грациозность?

— Зато какие яркие башмачки. — Эльфаба задумчиво откусила кусочек печенья.

— В ней нет родоначалия… или как это… созидания. Она скорее консервативна, чем конструктивна. В ней чувствуются какая-то неуверенность, смятение, тебе, не кажется?

— Ты слишком долго общался с Кропом и Тиббетом — набрался от них умных слов и несешь теперь невесть что. Возвращался бы к своему ячменю. — Эльфаба сунула книгу в сумку. — Но я все равно покажу ее Дилламонду. Он теперь делает открытие за открытием. Его догадка совмещать линзы раскрыла Целый новый мир мельчайших частиц. Он как-то дал мне посмотреть, но я ничего не разобрала: неясные контуры, какой-то цвет, движение. Дилламонд же в восторге. Беда только в том, что его не остановить. Мне кажется, он закладывает основу целой новой науки, и каждое открытие порождает сотню новых вопросов. Практических, теоретических, гипотетических, клинических и даже, наверное, онтологических, проникающих в самую суть бытия. Дилламонд днюет и ночует в лаборатории; когда мы занавешиваем окно перед сном, у него все еще горит свет.

— Ну так ему еще что-нибудь нужно? Нам осталось работать в библиотеке всего два дня, потом начинаются занятия.

— Я не могу добиться от него ничего определенного. Наверное, пока хватит.

— Ну, раз с научным шпионажем покончено, давай поговорим о Галинде. Как она? Не спрашивала обо мне?

Эльфаба наконец подняла на него глаза.

— Нет, Бок, не спрашивала. Правда, чтобы не разбивать твои надежды окончательно, добавлю, что мы с ней почти не разговариваем. Галинда все еще дуется.

— Когда я снова ее увижу?

— Неужели это так много для тебя значит? — грустно улыбнулась Эльфаба.

— Она для меня — весь мир.

— Мал же тогда твой мир!

— Какой есть. Разве можно критиковать размер чужого мира? Мне не под силу его изменить.

— Какой же ты глупый, — сказала Эльфаба, сделав последний глоток чуть теплого чая. — Будешь потом вспоминать это лето и бить себя полбу от досады. Может, она и красива — нет, даже точно красива, пускай, — но даже десяток таких, как она, тебя не стоит. Не для меня! — взмахнула она руками, увидев, как вытянулось его лицо. — Я не о себе говорю! Избавь меня, пожалуйста, от этого телячьего взгляда!

Но слишком уж горячо она оправдывалась. Эльфаба поспешно подхватила свои вещи, уронив со стола пепельницу, и, проколов длинным зонтиком чью-то газету, не глядя по сторонам, зашагала прочь, через Вокзальную площадь, где ее чуть не сбил старый Бык на громоздком трехколесном велосипеде.

 

7

Когда Бок в следующий раз встретился с Эльфабой и Галиндой, ему было не до романтики. Случилось это в маленьком скверике, прямо за воротами Крейг-холла. Бок с Эвриком как раз проходили мимо, когда ворота вдруг распахнулись и наружу вылетела мисс Вимп, бледная, с выкаченными от ужаса глазами. За ней гурьбой выбежали студентки. Среди них была и Эльфаба, и Галинда, и Шень-Шень, и Фэнни, и Мила. Вне университетских стен девушки собирались в шумные кружки, испуганно жались в тени деревьев, обнимались, рыдали, утирали друг другу лица.

Бок и Эврик поспешили к своим знакомым. Эльфаба стояла особняком, втянув голову в костлявые, как у голодной кошки, плечи, и единственная не плакала. Бок с радостью прижал бы к себе Галинду, но она лишь бросила на него мутный взгляд и зарылась лицом в меховой воротник Милы.

— Что с вами? — спрашивал Эврик. — Мисс Шень-Шень? Мисс Фэнни?

— Ах, это ужасно! — в голос взвыли они, и Галинда кивнула, оставив мокрый след на Милиной блузке.

— Да что случилось? — Бок обернулся к Эльфабе.

— Пронюхали. — Ее глаза сверкнули, как древний шизский фарфор. — Пронюхали, мерзавцы!

Ворота снова со скрипом отворились, и со стены посыпались разноцветные лепестки, закружились, затанцевали, как бабочки. Вышли три полицейских и врач в темном капюшоне; они несли на носилках кого-то укрытого с головой красным покрывалом. Вдруг ветер подхватил уголок покрывала и откинул его назад. Девушки завизжали, мисс Вимп поспешно опустила задранный конец, но все успели увидеть сгорбленные плечи и запрокинутую голову профессора Дилламонда и черные сгустки запекшейся крови на его шее, там, где зиял глубокий разрез, словно от ножа мясника.

В ужасе и отвращении Бок отшатнулся и сел. Он искренне надеялся, что рана не смертельна и профессор жив, вот только слишком медленно шагали полицейские с врачом — им некуда было торопиться. Бок откинулся и оперся спиной о стену, а Эврик, никогда до этого не видевший профессора, одной рукой стиснул приятелю ладонь, другой закрыл себе глаза. Скоро рядом с ними опустились Эльфаба и Галинда. Только после долгих рыданий Галинда начала свой рассказ.

— Вчера перед сном мисс Клютч опустила в нашей спальне шторы… как всегда… и тихо так, будто про себя, сказала: «Свет горит. Опять профессор засиделся». Потом присмотрелась и добавила: «Странно». Я даже внимания не обратила, а Эльфаба спросила: «Что странно?» А мисс Клютч набросила на плечи платок и прошептала: «Ничего, мои уточки, вы ложитесь, а я пойду проверю, все ли в порядке». Пожелала нам спокойной ночи и ушла. Не знаю, в лабораторию она ходила или еще куда, но когда мы на следующее утро проснулись — ее не было и чая тоже. Она всегда приносила нам его по утрам, всегда.

Галинда всхлипнула и снова зарыдала, заломила руки, в исступлении попыталась разодрать на себе черное шелковое платье с белыми наплечниками. Эльфаба, за все это время не проронившая ни слезинки, словно камень в пустыне, продолжила:

— Мы ждали ее до самого завтрака, а потом пошли к мадам Кашмери и сказали, что наша опекунша куда-то пропала. Директриса ответила, что ночью с мисс Клютч случился приступ старой болезни, и ее отправили в лазарет. Кашмери запретила нам пропускать занятия и навещать ее, но когда профессор Дилламонд не пришел на первую лекцию, мы все-таки пробрались к ней в палату. Мисс Клютч лежала на кровати, и лицо у нее было какое-то нехорошее. Мы начали спрашивать, что случилось, но она молчала, хотя глаза у нее были открыты. Как будто мисс Клютч ничего не видела и не слышала. Мы подумали: может, ей дурно и у нее что-то вроде обморока, но дышала она ровно, а лицо, хоть и изменилось, было нормального цвета. Только мы собрались уходить, как мисс Клютч повернулась к тумбочке: там возле пузырька с лекарствами и стаканом с лимонной водой на серебряном подносе лежал длинный ржавый гвоздь. Она нежно взяла этот гвоздь в дрожащую руку и стала с ним разговаривать. Сказала что-то вроде: «Ты ведь не хотел тогда больно уколоть меня в ногу? Ты ведь просто шутил, привлекал к себе внимание, правда? Ничего, не волнуйся, Гвоздик, я за тобой поухаживаю. Вот только подремлю немного, а потом ты мне расскажешь, как очутился во Фроттике. Все-таки далеко от той захудалой гостиницы, где на тебе, как ты говоришь, висел знак «Посетителей не принимаем».

Бок не мог больше слушать эту ерунду. Да и какое ему было дело до живого Гвоздя, когда рядом оплакивали умершего Козла? Бок не слышал молитв за упокой души профессора, не смотрел, как уносили его труп. Ему хватило одного мимолетного взгляда на застывшее лицо, чтобы понять: то, что давало Дилламонду острый ум и неутомимый характер, исчезло навсегда.

 

1

Видевшие труп не сомневались: произошло убийство. Эта слипшаяся шерсть на шее, как немытая кисть маляра, эта янтарно-желтая пустота в глазах… Официальная версия гласила, что профессор Дилламонд упал на осколок увеличительного стекла и перерезал себе шею, но никто в это не верил.

Единственная, от кого надеялись что-то узнать, мисс Клютч, только бессмысленно улыбалась, когда девушки приносили ей цветы или гроздья позднего пертского винограда. Она ела ягоды и разговаривала с цветами. Врачи были в растерянности.

Глинду — в память об убитом профессоре и чтобы загладить свою грубость к нему, она взяла себе то искаженное имя, которым он ее когда-то звал, — болезнь мисс Клютч как-то особенно поразила. Она отказывалась навещать опекуншу и обсуждать ее здоровье, так что Эльфаба одна бегала в лазарет по нескольку раз в день. Бок убеждал, что болезнь мисс Клютч временная, но проходили дни, а та все не поправлялась. Недели через три мадам Кашмери вызвала к себе Эльфабу и Глинду и напомнила, что студенткам по уставу не положено жить в отдельной комнате без опекунши. Директриса предложила перейти в общую спальню. Глинда, не решавшаяся теперь спорить, безропотно согласилась. На ее счастье, Эльфаба пришла на выручку.

Так через десять дней Бок оказался за столиком в пивном саду «Петушиный двор», ожидая прибытия дилижанса из Изумрудного города. Мадам Кашмери не отпустила с ним Эльфабу, и юноше предстояло теперь самому определить, кто из семерых пассажиров были Нессароза и ее няня. Эльфаба предупредила Бока, что сестра умело скрывает свое уродство: она могла даже сама спуститься из кареты, если ступенька была устойчивой, а земля ровной.

Он их узнал, подошел, поздоровался. Няня была похожа на вареную сливу: такая же круглая, красная и морщинистая. Долгие годы в болотах Квадлинии превратили ее в рассеянную, сонливую и ворчливую старушку, которой следовало бы доживать свой век в каком-нибудь уютном теплом уголке.

— Как приятно снова увидеть манчика, — промурлыкала она Боку. — Совсем как в старые времена. — И, обернувшись в темноту дилижанса, добавила: — Ну, выходи, моя хорошая.

Если бы Бок не знал, что Нессароза — сестра Эльфабы, он бы никогда не догадался. Она не была ни зеленой, как сестра, ни синюшно-бледной, как изнеженные девицы с плохим кровообращением. Нессароза спускалась элегантно, но осторожно, стараясь опустить ногу на ступеньку всей стопой сразу. Такая странная походка приковывала взгляд к ногам, отвлекая от туловища хотя бы на первых порах.

Бок проследил, как ноги Нессарозы коснулись земли и словно приросли к ней, удерживая равновесие, а потом поднял взгляд. Перед ним стояла Нессароза — точь-в-точь такая, как ее описывала Эльфаба: розовощекая, стройная, как колосок, изумительно красивая и — безрукая. Студенческая шаль, спадавшая с ее плеч, была искусно сложена, чтобы сгладить впечатление.

— Приветствую вас, сэр, — слегка кивнула она Боку. — Наши саквояжи наверху. Справитесь?

У нее был звонкий, музыкальный голос, не то что скрипучий голос сестры. Няня проводила девушку к нанятой Боком коляске. Бок заметил, что Нессароза не очень уверенно ступает, если не опирается спиной на чью-то руку.

— Придется теперь старухе присматривать за девочками, пока они учатся, — говорила няня Боку в коляске. — Бедные сиротки: матушка давно лежит в заболоченной могилке, а отец совсем тронулся. Да, знатная была семья. А великое, как известно, и погибает ярко. А что на свете колоритнее сумасшествия? Вон прадед ихний, герцог Тропп, — и дочку пережил, и внучку, а теперь совсем из ума выжил. Эльфаба ведь наследница титула. Хотя что я тебе рассказываю: ты ведь манчик, ты и так знаешь.

— Ах, няня, перестань сплетничать, тошно становится, — подала голос Нессароза.

— И, полно, милая. Бок ведь наш земляк, почитай, старый друг. А то мы там, на болотах, совсем разучились разговаривать — квакаем хором с лягушками.

— Ты просто невыносима, — очаровательно сообщила Нессароза. — У меня голова разболится от стыда.

— Я даже знал Эльфабу, когда она была маленькой, — сказал Бок. — Я родом из деревни Закамышье в Вендовой пустоши. Вас я, наверное, тоже встречал.

— Вообще-то я больше жила в Кольвенском замке, — сказала няня. — Заботилась о леди Партре, дочери герцога. Но иногда приезжала в Закамышье, так что вполне могла тебя видеть, когда ты бегал без штанов, в одной распашонке.

— Как поживаете? — улыбнулась Нессароза.

— Меня зовут Бок, — подсказал он.

— А это Нессароза, — спохватилась няня, сообразив, что молодых людей еще формально не представили друг другу. — Она должна была приехать в Шиз на следующий год, но оказывается, у вас тут спятила чья-то опекунша. И вот няню зовут ее заменить, а разве няня может бросить свое дитятко? Конечно, нет!

— Грустная и таинственная история, — покачал головой Бок. — Мы все надеемся, что больная поправится.

В Крейг-холле Бок присутствовал при счастливом воссоединении семьи. Мадам Кашмери велела Громметику накрыть стол для сестер, няни, Бока и Глинды. Бок, обеспокоенный тем, что после страшного происшествия Глинда стала сама не своя, с облегчением заметил, каким цепким взглядом оглядела она наряд Нессарозы. Интересно, спрашивает ли она себя, как вышло, что обе сестры обезображены, а одеваются так по-разному? Эльфаба носила скромные темные цвета, Несса же, пристроившаяся на диванчике рядом с няней, которая поила ее чаем и кормила пышками, была в шелках цвета изумрудов, болотного мха и желто-зеленых роз. Сидя рядом с сестрой, зеленая Эльфаба казалась дополнением к наряду сестры.

— Все очень необычно, — говорила мадам Кашмери, — и наши комнаты, к сожалению, на это не рассчитаны. Поэтому поступим так. Оставим мисс Эльфабу и мисс Галинду — то есть Глинду, вы ведь так себя теперь зовете, дорогая? Как странно!.. Так вот, оставим этих добрых подруг в той же комнате, а вы, мисс Нессароза, вместе с няней займете смежную спальню, где раньше жила мисс Клютч. Маленькую, зато удобную.

— А когда мисс Клютч выздоровеет? — спросила Глинда.

— Ах, дитя, дитя, — покачала головой мадам Кашмери. — Сколько надежды. Как это трогательно! — И жестким голосом продолжала: — Вы ведь сами рассказывали мне, как упорно повторялись у вашей опекунши приступы этого необычного заболевания. Видимо, недуг прогрессирует. — Директриса медленно, задумчиво пожевала кусочек печенья, и щеки у нее то втягивались, то выпячивались, как жаберные крышки у рыбы. — Конечно, мы можем надеяться. Побоюсь, не более того.

— И молиться, — добавила Нессароза.

— Разумеется, — подтвердила мадам Кашмери. — В воспитанных кругах это понимается само собой.

Сестры вспыхнули. Глинда, сославшись надела, поспешно вышла из директорского кабинета. Бок с горечью посмотрел девушке вслед. Теперь он хотя бы знал, что скоро ее увидит: столкнувшись после запрета нанимать Зверей с нехваткой преподавателей, ректор университета решил, что лекции будут читаться студентам из всех колледжей одновременно. Бок увидит Глинду на первом общем занятии за всю историю Шиза. Он уже сгорал от нетерпения. Хотя она изменилась, сильно изменилась…

 

2

Глинда и сама чувствовала, что изменилась. Она приехала в Шиз самовлюбленной взбалмошной девчонкой — и вдруг оказалась в логове змей. Может, она сама виновата? Придумала вот для опекунши несуществующую болезнь, и та вдруг с ней слегла. Как так вышло? Не из-за врожденного ли таланта к колдовству? Глинда решила с этого года углубленно изучать магию, но мадам Кашмери вопреки обещаниям так и не отселила от нее Эльфабу. Глинда приняла это стоически, ей уже было все равно. После смерти профессора Дилламонда многое теперь казалось незначительным.

Директрисе она больше не доверяла. Только ей Глинда наплела нелепую ложь про болезнь опекунши. Теперь она ни за что не подпустит к себе Кашмери, не даст управлять собой. И никому не признается в своем неумышленном преступлении. Тут еще Бок вертится вокруг, как назойливая муха. Зря она с ним целовалась. Страшная ошибка. Ну ничего, игры с огнем уже позади. Зато она увидела, каковы на самом деле ее подружки: Фэнни и компания. Безмозглые эгоистки. Впредь она не будет иметь с ними ничего общего.

А Эльфаба, напротив, как раз могла стать настоящим другом, если, конечно, эта безрукая куколка-сестра не помешает. Перед приездом Нессарозы Глинда долго упрашивала Эльфабу рассказать о сестре, чтобы морально подготовиться.

— Она родилась в Кольвене, когда мне было около трех лет, — объясняла Эльфаба. — Мы тогда остановились у маминых родителей. Стояла страшная засуха. Потом, после маминой смерти, отец рассказывал, что с рождением Нессы в колодцах снова появилась вода — правда, ненадолго. Доведенные до отчаяния жители обратились к языческим богам. Были даже человеческие жертвоприношения.

Эльфаба на секунду прервалась и через силу с отвращением продолжила:

— Погиб наш семейный друг, стеклодув из Квадлинии. Обезумевшая толпа, подстрекаемая механическими часами и язычниками-фанатиками, растерзала его. Черепашье Сердце — так его звали. — Эльфаба по привычке поджала под себя ноги и обхватила руками черные поношенные сапожки. Взгляд ее не отрывался от пола. — Наверное, поэтому, родители решили стать миссионерами в Квадлинии и больше не вернулись на родину.

— Миссионерами? — переспросила Глинда. — Ты ведь говорила, твоя мать умерла при родах.

— Она прожила еще пять лет, — сказала Эльфаба, разглядывая складки своего платья, будто стыдясь рассказа, — и умерла, когда родился мой младший брат. Отец назвал его Панци: видимо, в память о Черепашьем Сердце — думал о черепаховом панцире. Так мне кажется. Мы жили как бродяги: ходили по деревням — я, Нессароза, Панци, няня и наш отец Фрекс. Он проповедовал, а няня воспитывала нас, учила, хозяйничала по дому, когда он у нас был. Тем временем пришли люди Гудвина и стали осушать болота, пытаясь раздобыть рубины. Ничем хорошим это, разумеется, не кончилось. Они перебили квадлинов, согнали остальных в резервации и морили их голодом. Потом награбили рубины и ушли. Отец тогда чуть с ума не сошел. Да и не было там столько рубинов, чтобы окупить все затраты. А между тем обещанные каналы в Манчурию так и не провели, а засухи продолжаются. Издают законы, возвращающие Зверей из городов в деревни, в неволю к человеку, но это лишь средство для отвода глаз, чтобы фермеры хоть над чем-то ощутили свою власть. Гудвин целенаправленно разобщает народ — вот вся его политика.

— Мы говорили о твоем детстве, — напомнила Глинда.

— Так это одно и то же. Разве можно отделить собственную жизнь от общественной? Или что ты хотела услышать? Чем мы питались? Во что играли?

— Я хотела, чтобы ты рассказала про Нессарозу. И про Панци.

— Несса — калека. Она упрямая, умная и считает себя святой. Унаследовала отцовскую набожность. О других заботиться не умеет, потому что о себе-то толком не может. Ребенком я постоянно с ней сидела. Не знаю даже, что станет после смерти няни. Наверное, мне опять придется ухаживать за сестрой.

— Какая жуткая перспектива! — вырвалось у Глинды.

Эльфаба мрачно кивнула:

— Именно.

— А что Панин? — осторожно спросила Глинда, страшась разбередить новые раны.

— Здоровый розовощекий мальчик, — сказала Эльфаба. — Сейчас ему должно быть около десяти. Живет с отцом; они приглядывают друг за другом. Мальчишка как мальчишка — может, глуповат слегка, но его ведь обделили еще больше нашего.

— То есть?

— У нас с Нессой хоть и недолго, а все-таки была мать. Непостоянная, пьющая, умная, неуверенная, смелая, упрямая, добрая женщина — вот какая она была. А Панци с самого рождения воспитывала няня. Она старалась, конечно, но разве можно заменить мать?

— И кто из вас был маминым любимчиком?

— Не могу сказать, не знаю. Стал бы, наверное, Панци — он мальчик. Но мама умерла, так его и не увидев.

— А папиным?

— Ну, это просто. — Эльфаба спрыгнула с кровати и подхватила книги, давая понять, что пора бы прекратить слишком откровенный разговор. — Отец всегда выделял Нессу. Сама увидишь, когда она приедет. Сестра всем нравится.

И с этими словами Эльфаба выскользнула из комнаты, едва взмахнув зелеными пальцами на прощание.

Несса не слишком-то понравилась Глинде. Сколько внимания она к себе требовала! Няня ходила вокруг нее на цыпочках, а Эльфаба то и дело предлагала всякие перемены в их комнате для удобства сестры. Давайте приспустим шторы, чтобы солнце не обжигало нежную Нессину кожу. Нет-нет, ровно вот так, не больше. Может, прибавить света в керосиновой лампе, а то Нессе темно читать? Тс-с! Тише! Несса заснула — а она так чутко спит. Глинду восхищала и одновременно пугала уродливая красота Нессарозы. Одевалась она необычно, но всегда со вкусом. Излишнее внимание к себе не любила и всегда переводила его к духовному: то вдруг набожно склонит голову, то восторженно захлопает глазами. Эти проявления религиозного воспитания, о котором посторонние не имели ни малейшего понятия, были трогательны до слез — и в то же время страшно раздражали. Ну что ей такого сказали, чего выделывается?

Глинда нашла отдушину в учебе. Магию вела новая преподавательница, мисс Грейлин, которая отличалась большой любовью к предмету, но, как вскоре выяснилось, весьма посредственными способностями. «Любое заклинание — по сути, рецепт для изменения материи», — заливалась она, но когда курица, которую мисс Грейлин попыталась превратить в кусок хлеба, обернулась горкой кофейной гущи на салатном листке, студентки сделали для себя пометку — никогда не есть из ее рук.

Мадам Кашмери, наблюдавшая с задних рядов за стараниями учительницы, только качала головой и огорченно цокала языком. Иногда она не выдерживала. «Простите, мисс Грейлин, — поднималась директриса. — Я, конечно, не мастерица колдовать, но, по-моему, вы кое-что пропустили. Позвольте я попробую. Вспомню молодость». Мисс Грейлин с перепугу либо садилась в остатки от предыдущего опыта, либо роняла сумочку и сжималась от стыда. Студентки смеялись и чувствовали, что впустую тратят время.

Хотя… После учительских неудач девушки не стеснялись пробовать сами. И если у кого-то вдруг что-то получалось, мисс Грейлин не скупилась на похвалу. Когда Глинда впервые наложила чары невидимости, учительница захлопала в ладоши, запрыгала и даже сломала каблук. Глинде было очень приятно.

— Не то чтобы я возражала, — сказала как-то Эльфаба, когда они с Нессарозой и, разумеется, няней сидели под жемчужным деревом у Канала самоубийц, — но интересно, как у нас умудряются преподавать магию, когда устав университета строго унионистский.

— Так ведь магия никак не связана с религией, — ответила Глинда. — Ни с язычеством, ни с плотской верой.

— А как же ваши заклинания, превращения, наваждения? Это ведь спектакль! Праздная забава.

— Иногда и правда спектакль, особенно в исполнении мисс Грейлин, — призналась Глинда. — Но суть магии в другом. Это практический навык, такой же, как чтение или письмо. Нельзя ведь судить о чтении по прочитанному, а о письме по написанному. Так и о магии нельзя судить по наколдованному.

— Отец никогда ее не одобрял, — мелодичным голосом произнесла Нессароза. — Он говорил, что магия — это дьявольские фокусы и что она отвлекает верующих от истинного объекта поклонения.

— Типично унионистская точка зрения, — снисходительно сказала Глинда. — Вполне разумная, если говорить о шарлатанах и бродячих артистах. Но ведь магия этим не ограничивается. Взять, например, горные деревушки в Марранйи. Говорят, местные колдуны заговорили купленных у манчиков коров, чтобы те не падали с обрывов. Не обнесешь ведь все горы оградами. Вот тебе пример, где магия помогает в повседневной жизни. Ей вовсе не обязательно вытеснять религию.

— Но ведь пытается. И наш долг — оставаться настороже.

— Настороже, ха! Я, может, воду пью с опаской, боясь отравиться, но это вовсе не значит, что надо перестать ее пить.

— Зря мы вообще затеяли этот разговор, — сказала Эль-фаба. — Магия — это мелко. Узкая специальность, которая не меняет мировоззрения и не способствует прогрессу общества.

Глинда сосредоточилась и попыталась усилием мысли поднять Эльфабин бутерброд над каналом. Бутерброд лопнул и окатил Зльфабу дождем из майонеза, оливок и тертой моркови. Нессароза аж рухнула от смеха, и няня кинулась ее поднимать. Эльфаба невозмутимо счищала с себя остатки еды.

— Говорю же, дешевые фокусы, — сказала она. — Магия не учит ничему об устройстве мира, а объяснениям унионистов я не верю. Я атеистка и рационалистка.

— Тебе бы все позерствовать, — упрекнула сестру Нессароза. — Глинда, не слушай ее, она всегда такое говорит назло отцу.

— Отца здесь нет, — напомнила Эльфаба.

— Ну так что? Вместо него здесь я, и мне оскорбительно это слышать. Хорошо тебе задирать нос перед верующими, но кто, как не бог, тебе этот нос дал? А? Смешно, правда, Глинда? Ребячество!

Она чуть не тряслась от возмущения.

— Отца здесь нет, — примирительно повторила Эльфаба. — Не стоит так яростно защищать его чудачества.

— Эти, как ты говоришь, чудачества для меня символ веры, — ледяным тоном произнесла сестра.

— А ты сильна, голубушка, — обернулась Эльфаба к Глин-де. — Совсем ничего от моего завтрака не оставила.

Прости, что так вышло, я не хотела тебя испачкать. Но правда ведь у меня уже кое-что получается? Да еще в людном месте.

— Ужасно, — вздохнула Нессароза. — Именно из-за этого папа и презирает магию. Сплошная показуха. Никакой глубины.

— В этом он прав: маслины действительно остались маслинами, — Эльфаба вынула из складок рукава темный кусочек и протянула сестре. — Хочешь попробовать?

Но Нессароза только презрительно отвернулась и закрыла глаза в молчаливой молитве.

 

3

— Как тебе новый лектор? — спросил Бок Эльфабу, когда профессор Никидик отпустил их на перерыв.

— Мне сложно сосредоточиться на его словах — так хочется снова услышать Дилламонда. В голове не укладывается, что его больше нет.

На ее лице отразился хмурый укор судьбе.

— Я как раз об этом и собирался с тобой поговорить. Ты столько рассказывала про его открытия. Как ты думаешь, может, в его лаборатории что-нибудь осталось? Что-нибудь очень важное, чего еще не успели вынести? Ты ведь записывала за ним. Вдруг из этих записей можно сделать какие-нибудь выводы или хотя бы наметить план для будущих исследований?

Эльфаба одарила его презрительным взглядом.

— Думаешь, тебе первому пришла в голову эта мысль? В тот же день, когда нашли профессора — еще не успели опечатать дверь, — я пробралась в его лабораторию. Ты что, меня совсем за идиотку держишь?

— Ну что ты, как можно. Лучше расскажи, что ты нашла.

— Все его записи. Они теперь в надежном месте, и я пытаюсь с ними разобраться. Пока моих знаний недостаточно, ноя учусь.

— То есть ты даже не намерена показать их мне? — опешил Бок.

— Ты ведь никогда особенно не интересовался научной стороной вопроса. К тому же какой смысл что-то рассказывать, когда главное еще не сделано? По-моему, Дилламонд так и не нашел ответ на основной вопрос.

Ничего себе! Ты почти убедила меня, что Гудвин пытается вытеснить Зверей в деревни, чтобы угодить недовольным Фермерам и дать им дешевую рабочую силу. Это подло и касается в том числе наших деревень, а значит, и меня. Я имею право знать то же, что и ты. Может, вместе мы быстрее разберемся что к чему и придумаем, как быть дальше.

— Нет-нет, у тебя слишком многое поставлено на карту. Лучше я одна буду этим заниматься.

— Чем именно?

Но она только покачала головой.

— Чем меньше будешь знать, тем для тебя же лучше. Убийца Дилламонда не остановится ни перед чем. Какой из меня друг, если я втяну тебя в такое опасное дело?

— А из меня какой друг, если я оставлю тебя одну?

Но Эльфаба оставалась непреклонной и игнорировала записки, которые он посылал ей всю вторую часть лекции. Впоследствии, вспоминая об этом, Бок думал, что размолвка могла бы и вовсе охладить их дружбу, если бы не скандал с новичком.

Профессор Никидик рассказывал о жизненной силе. Накручивая на руки свою длинную раздвоенную бороду, он говорил монотонным, периодически затихающим голосом, так что с задних рядов было слышно только начало каждого предложения. Когда профессор вытащил из жилетного кармана флакончик и пробормотал что-то про «живительный порошок», только на первом ряду студенты распахнули глаза и подались вперед. Боку же и Эльфабе слышалось примерно следующее:

— Ну а теперь, на десерт, бу-бу-бу, представим, что сотворения мира еще не бу-бу-бу, несмотря на обязательства всех разумных бу-бу-бу, любопытный опыт, чтобы на задних рядах тоже бу-бу-бу, взгляните на маленькое чудо бу-бу-бу.

Оживление первого ряда передалось назад. Профессор откупорил темный флакон и слегка его встряхнул. Оттуда вырвалось белое облачко, будто споры из раздавленного гриба-дымовика. Никидик несколько раз взмахнул руками, и облачко, отчего-то не рассеиваясь, поплыло вверх. Он тут же предупредительно поднял палец, призывая к полнейшей тишине, чтобы вздохи удивления не сдули облачко с пути. Студенты послушно затаили дыхание, но не могли сдержать улыбки. Над трибуной между церемониальными горнами и оленьими рогами висели четыре масляных портрета отцов-основателей Колледжа Озмы. Облаченные в древние одежды, они строго взирали на нынешних учеников. Если живительное облачко коснется одного из великих отцов, что-то скажет он, увидев разнополую аудиторию? Все замерли в предвкушении.

Тут сбоку от трибуны открылась дверь, и в зал заглянул новый, странно одетый студент в замшевых брюках, белой хлопчатой рубашке и с татуировками в виде синих ромбиков на смуглом лице и руках. Никто прежде не видел ничего подобного. Бок схватил Эльфабу за руку и прошептал:

— Смотри, мигун!

И действительно, получалось, что новенький студент-винк или, как в шутку звали этот народ, мигун в праздничной одежде опаздывал на урок и ошибся кабинетом, но дверь за ним уже захлопнулась, а свободных мест поблизости не было, поэтому он просто сел спиной к двери, надеясь, видимо, остаться незамеченным.

— Проклятие, ты все испортил! — рявкнул профессор Никидик, наблюдая, как от струи воздуха облачко всколыхнулось и проплыло мимо ученых мужей, которым так и не суждено было снова заговорить. — Что же ты на уроки опаздываешь, разбойник?

Облачко окутало оленьи рога и будто запуталось в них.

— Ну, от рогов мы вряд ли дождемся чего-то разумного, а тратить порошок на опыты я больше не намерен, — заявил Никидик. — Работа по изучению порошка все еще бу-бу-бу, и я думал бу-бу-бу. Придется вам самим бу-бу-бу. Я бы меньше всего хотел настроить вас бу-бу-бу.

Тут рога задергались, сорвались с креплений и под смех и гиканье студентов рухнули на пол. Смешнее всего, что сам лектор долго не мог сообразить, из-за чего такой шум. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как рога поднялись и грозно нацелились на него, словно боевой петух, готовый кинуться в драку.

— Ну, что уставились? — строго сказал профессор рогам. — Не я вас сюда звал. Все претензии — вон к нему. — И махнул на винка, который с таким ужасом смотрел на все происходящее, что самые циничные из старшекурсников начали подозревать, не подстроено ли это представление.

Рога развернулись и, по-паучьи перебирая ветвями, вмиг промчались по трибуне и прижали винка к стене, придавив его шею. Студенты с криком и Визгом повскакивали со своих мест. Профессор Никидик поспешил было на помощь, но споткнулся и упал на больные колени. Прежде чем он поднялся, двое ребят с первого ряда уже набросились на рога и оторвали их от винка. К тому уже вернулся дар речи, и он залопотал на неизвестном языке.

— Да это же Кроп с Тиббетом! — воскликнул Бок и хлопнул Эльфабу по плечу. — Смотри!

Студенты-маги взобрались на стулья и пытались поразить рога заклинаниями. Рога вырывались, но наконец Крону и Тиббету удалось переломить сначала одну ветвь, затем другую, и потерявшие опору обломки беспомощно задергались на полу.

— Бедняга, — сказал Бок, кивнув на винка, который, скорчившись у двери, громко рыдал, закрыв лицо татуированными руками. — Приехать из далекой страны и получить такой прием.

Случай с винком породил всевозможные сплетни и пересуды. Наследующий же день на уроке магии Глинда спросила у учительницы, почему живительный порошок профессора Никидика, действующий как волшебное снадобье, им показали на уроке биологии, а не магии. Есть ли вообще какая-нибудь разница между наукой и магией?

— О, — произнесла мисс Грейлин и задумчиво запустила руку в волосы. — Наука, дорогие мои, — это постоянное препарирование природы в попытке отыскать те мельчайшие части, которые более или менее подчиняются вселенским законам. Магия движется в противоположном направлении. Она не разрушает, а восстанавливает. Не анализирует, а синтезирует. Создает новое, вместо того чтобы раскрывать старое. В Руках мастера… — Тут она укололась булавкой в волосах и невольно вскрикнула. — В руках мастера — это искусство. Еще более высокое и изящное, чем живопись, поэзия и театр, ибо оно не отражает мир, а творит его. Благороднейшее занятие. — От собственных слов в глазах растроганной мисс Грейлин заблестели слезы. — Разве есть на свете желание чище, чем изменить мир к лучшему? Не строить фантастические проекты, а собственными силами взять — и изменить. Перевоспитать порочных, вывести заблудших, оправдать существование нашего несчастного мира. С помощью магии — выжить!

Этот манифест произвел такое впечатление на Глинду, что за чаем она пересказала его сестрам Тропп.

— Только Безымянный Бог способен создавать, — возмутилась Нессароза. — И если мисс Грейлин не умеет отличать магическое от божественного, то бойтесь, как бы она не разложила ваши нравы.

— Ну, мне-то уже бояться нечего, — сказала Глинда, вспоминая, какую страшную болезнь придумала для мисс Клютч.

— Тем более, — твердо возразила Нессароза. — Тогда если и использовать магию, то только для исправления собственного характера. Если задаться такой целью, то действительно из магии может выйти что-нибудь хорошее. Главное — чтобы ты ею управляла, а не она тобой.

Глинда представила Нессарозу в роли проповедницы и поморщилась. Правда, совет запомнила.

Тут вмешалась Эльфаба.

— А ведь сам вопрос очень интересный; жаль, мисс Грейлин так на него и не ответила. Мне тоже тот кошмар с рогами показался скорее волшебством, чем научным экспериментом. Бедный новичок! Что, если спросить самого Никидика?

— Да кто посмеет? — отмахнулась Глинда. — Мисс Грейлин хотя бы совершенно безвредна, а профессор, со своими непонятными словами, — он такой… важный.

На следующей лекции по биологии все поглядывали на новичка-винка. Он пришел рано и выбрал место на балконе, как можно дальше от преподавательской кафедры. Бок как истинный фермер относился с подозрением к кочевым народам, какими считались винки, но был вынужден признать, что у новичка умное лицо. Эврик, подсев к Боку, начал сплетничать.

— Говорят, он какой-то принц, только без трона и денег. Князек одного маленького племени. Нищий голубых кровей. Учится в Колледже Озмы, зовут Фьеро. Он самый настоящий винк. Интересно, как ему цивилизация?

— Если натравливание оживших рогов на опоздавших студентов считается цивилизацией, то он, наверное, мечтает вернуться к своим диким соплеменникам, — отозвалась Эльфаба с другой стороны от Бока.

— Зачем, интересно, он так раскрашивается? — продолжал разглагольствовать Эврик. — Только лишнее внимание к себе привлекает. А кожа! Что за дерьмовый цвет!

— Что за дерьмовые слова!

— Ну хватит вам, — сказал Бок. — Успокойтесь.

— Ах да, я забыл, — не отступал Эврик. — Кожа — твое больное место.

— Вот только не надо меня сюда втягивать. Ты портишь мне пищеварение хуже гороха на завтрак.

— Я сейчас от вас отсяду, — пригрозил Бок, но тут вошел профессор Никидик. Все встали в привычном приветствии, потом шумно, все еще перешептываясь, опустились на места.

Несколько минут Эльфаба тянула руку, чтобы привлечь внимание лектора, но тот, не замечая ее, тянул о чем-то своем. Отчаявшись, Эльфаба повернулась к Боку.

— После перерыва сяду поближе.

Закончив свое монотонное введение, профессор попросил студента открыть ту самую дверь сбоку от трибуны, через которую на прошлой неделе так неудачно вошел Фьеро. Ассистент вкатил в зал столик, на котором сжался испуганный львенок. Его хвост, маленький бежевый хлыстик, нервно подрагивал, лопатки ходили под кожей. Львенок вертел голой, безгривой головой, словно оценивая угрозу, потом раскрыл пасть и затравленно мяукнул. По залу пронесся вздох умиления.

— Почти что котенок, — сказал профессор Никидик. — Я хотел назвать его Мррр, но он больше трясется, чем мурлычет, поэтому я зову его Бррр.

Львенок опасливо покосился на профессора и отполз в Дальний угол тележки.

— Вопрос нашей сегодняшней лекции таков: учитывая повышенный интерес профессора Дилламонда к проблеме бу-бу-бу. Кто может сказать, зверь этот львенок или Зверь?

Эльфаба не стала дожидаться, когда ее заметят. Она поднялась и громко сказала:

— Ответить может его мать. Где она?

По залу прокатился рокот изумления.

— Я вижу, что попался на неточной формулировке вопроса, — радостно отозвался Никидик. Теперь он говорил громче, как будто впервые осознал, что в зале есть последние ряды. — Похвально, мисс, похвально. Попробую спросить иначе. Готов ли кто-нибудь высказать обоснованное предположение относительно природы этого экспоната? Перед нами очень юное животное, в том нежном возрасте, когда ни один из его собратьев еще не способен разговаривать, даже если такая способность в нем заложена. Итак, до появления языка — вернее, до его развития, — можно ли определить, зверь это или Зверь?

— Простите, профессор, — снова подала голос Эльфаба. — Но вы не ответили на мой вопрос. Львенок совсем маленький. Где его мать? Почему его разлучили с ней в столь раннем возрасте? Он ведь даже не может сам есть.

— Ваши вопросы не имеют ни малейшего отношения к научной проблеме, — ответил Никидик. — Ноя понимаю: в ваши годы сердце берет верх над разумом. Его мать, скажем так, безвременно скончалась. Давайте ради интереса предположим, что невозможно было сказать, львица она или Львица. В конце концов, сейчас многие недовольные Звери возвращаются в дикую природу.

Эльфаба села, не зная, что ответить.

— Нехорошо это, — сказала она Боку с Эвриком. — Принести на лекцию такого маленького львенка. Он же напуган до смерти. Вон как дрожит. А ведь здесь тепло.

Студенты начали высказываться, но профессор отметал все доводы. Выходило, что в отсутствие речи и других признаков разумной деятельности на столь ранних стадиях развития львенка невозможно было уверенно отнести ни к зверям, ни к Зверям.

— Отсюда следуют политические выводы, — громко сказала Эльфаба. — Я думала, у нас урок биологии, а не политинформация.

Бок и Эврик зашикали на нее. Эльфаба и так уже приобретала репутацию скандалистки.

Профессор еще долго продолжал свои рассуждения, хотя все уже поняли, что он пытался доказать. Наконец Никидик перешел к следующему вопросу.

— Ну а как вы думаете, если бы мы могли разрушить ту часть, которая отвечает за речь, смогли бы мы устранить разум а вместе с ним осознание боли? Предварительные опыты на данном экспонате уже дают интересные результаты.

Он взял в одну руку шприц, в другую — резиновый молоточек. Львенок выгнулся дугой, попятился, упал с тележки и метнулся к двери, закрытой, как и тогда, с рогами.

Зал за вол но вал ся. Тут уже не только Эльфаба — другие тоже повскакивали с мест и кричали лектору: «Разрушить мозг?! Устранить боль?! Да вы с ума сошли! Мало ему мучений?! Вы посмотрите, какой он крохотный! Какой испуганный!»

Профессор опешил, потом воинственно взмахнул молоточком.

— Это что еще за хулиганство? Немедленно прекратить! За своими дикими эмоциями вы не видите красоты научного эксперимента! Верните экспонат! Верните сюда немедленно! Девушки, я кому говорю? Я рассержусь!

Но те подхватили львенка и выскочили с ним наружу. Зал гудел. Профессор Никидик демонстративно вышел следом.

— Так я и не задала Глиндин вопрос про магию и науку, — нетвердым голосом сказала Эльфаба. — Не пойми чем сегодня занимались.

— Ты из-за львенка расстроилась? — Бок был тронут. — На тебе аж лица нет. Давай плюнем на все и пойдем пить чай на Вокзальную площадь. Как прежде, а?

 

4

В любой компании случайных приятелей есть золотое время, когда робость и недоверие уже проходят, а разочарование и неприязнь еще не наступили. Вот и теперь Боку казалось, что его летнее увлечение Галиндой было прелюдией к замечательной дружбе.

Юношам запрещалось посещать Крейг-холл, а девушкам — все мужские колледжи. Однако теперь во время лекций делались исключения, а центр города стал естественным дополнением аудиторий. После занятий и на выходных ребята встречались в парке возле канала за бутылкой вина или в кафе за чашкой чая, в студенческих барах или просто на улицах города, где гуляли, обсуждая достоинства местной архитектуры или высмеивая странности преподавателей. Бок и Эврик, Кроп и Тиббет, Эльфаба и Нессароза (и конечно, няня), Глинда, иногда с Фэнни, Шень-Шень и Милой. Кроп привел в их кружок Фьеро, после чего Тиббет с неделю на дулся на друга, пока Фьеро не упомянул в своей обычной вежливой манере: «О да, я женат. Мы, винки, рано женимся». Изумленные собеседники почувствовали себя совсем еще детьми.

Нет, конечно, Эльфаба и Эврик постоянно осыпали друг-друга колкостями, Нессароза надоедала своими нравоучениями, а Кропа и Тиббета не раз скидывали в канал за сальные замечания — но их дружбе это не мешаю. Неожиданно оказалось, что страсть Бока к Глинде угасла. Он любил наивную, самовлюбленную кокетку, проще говоря, Галинду, а она вдруг повзрослела и превратилась в Глинду. В кого-то другого и непонятного, кого любить он уже не мог. Зато с кем теперь мог дружить.

Счастливые были дни…

Одним холодным вечером к сестрам Тропп пришел Громметик с просьбой явиться к директрисе (сами девушки упорно избегали мадам Кашмери). Няня обреченно вздохнула, повязала свежий фартук и повела девушек вниз, в директорский кабинет.

— Терпеть не могу этого Громметика, — жаловалась Нессароза. — Как он вообще работает? Это просто механизм, или тут опять не обошлось без магии?

— Мне всегда лезет в голову какая-то глупость, — призналась Эльфаба. — Будто там внутри сидит гном или целое семейство эльфов и каждый управляет определенной частью. Когда я его вижу, мои руки так и тянутся к молотку.

— Надо же, какие умные руки!

— Да тише вы, — оборвала их няня. — Он все слышит. Мадам Кашмери просматривала деловые бумаги и сделала несколько отметок на полях, прежде чем обратила внимание на посетительниц.

— Я вас надолго не задержу. Ваш дорогой отец прислал мне письмо, и я решила, будет лучше вам его пересказать.

— Что случилось? — побледнела Нессароза.

— Почему не нам? — спросила Эльфаба. Мадам Кашмери оставила ее слова без внимания.

— Ваш отец спрашивает о здоровье и успехах Нессарозы и просит передать, что будет поститься и молить бога о возвращении на престол Озмы Типпетариус.

— А, благословенное дитя! — оживилась няня. — Когда Гудвин захватил власть и упек регента Пасториуса за решетку, мы все ждали, что маленькая Озма вот-вот обрушит на него свой гнев. Но говорят, ее усыпили и упрятали в пещеру, как когда-то Лурлину. Неужели у Фрекспара хватит сил ее пробудить?

Мадам Кашмери поморщилась.

— Я пригласила вас не для того, чтобы выслушивать россказни вашей опекунши и клевету на великого Гудвина. Всем известно: власть сменилась мирно, а то, что здоровье регента пошатнулось, когда он был под домашним арестом, — всего лишь досадная случайность. Что же касается способности вашего отца пробудить принцессу от загадочного летаргического сна, то вы сами говорили, что отец ваш человек странный, если не сказать большего — сумасшедший. Я от души желаю ему не надорваться. Вас же, девушки, хочу предупредить, что мы здесь не поощряем бунтарских настроений. Надеюсь, вы не разделяете отцовского роялизма.

— Мы признаем над собой только Господа, а не земных правителей, будь то Озма или Гудвин, — гордо произнесла Нессароза.

— А мне вообще все равно, — пожала плечами Эльфаба. — Отец любит ввязываться в заведомо проигрышные дела.

— Ну и хорошо, — сказала мадам Кашмери. — Вот и договорились. А еще он послал вам посылку. Нессарозе, насколько я понимаю.

Она протянула Эльфабе деревянную коробку. Няня заинтересованно придвинулась.

— Открой, пожалуйста, — попросила Нессароза сестру. Эльфаба развязала шнурок, открыла коробку и достала из груды опилок сначала один башмачок, потом другой. Серебряные? Или синие? Или даже красные? Или так наполированы, что переливаются всеми цветами радуги? Непонятно, да и не важно; главное — эффект. Даже мадам Кашмери ахнула от такого великолепия. В свете огня по поверхности башмачков бежали сотни отражений, словно бесчисленные капельки бурлящей крови под увеличительным стеклом.

— Он пишет, что купил их для Нессарозы у старой башмачницы рядом с Оввельсом, — пояснила мадам Кашмери, — и украсил посеребренными стеклянными бусинами, которые сделал сам… Кто-то его научил…

— Черепашье Сердце, — угрюмо произнесла няня.

— И еще, — директриса перевернула письмо и прищурилась, разбирая почерк, — он пишет, что хотел подарить Нессарозе что-нибудь приятное перед отъездом в университет, но в связи с обстоятельствами… внезапной болезнью мисс Клютч… м-хм… не успел. Поэтому шлет ей теперь со всей отеческой любовью эти башмачки, чтобы они сохранили ее нежные ножки.

На всякий случай Эльфаба еще раз погрузила пальцы в опилки, но больше в коробке ничего не было. Ничего для нее.

— Какая прелесть! — воскликнула Нессароза. — Эльфи, ты мне их не наденешь? Ух, как сверкают!

Эльфаба опустилась на колени перед сестрой, царственной, как Озма — спина прямая, лицо лучится радостью, — сняла с нее домашние тапочки и надела ослепительные башмачки.

— Какой заботливый папа! — восхитилась Нессароза.

— Не переживай, когда-нибудь и у тебя такие будут, — тихо сказала няня Эльфабе и сочувственно положила ей руку на плечо. Эльфаба с досадой сбросила руку.

— Очень красиво, — хрипло, с трудом проговорила она. — Тебе идет.

— Только не дуйся, — сказала Нессароза, любовно разглядывая, как сидят башмачки. — Не порть мою маленькую радость, хорошо? Отец ведь знает, что тебе такого не нужно.

— Конечно, — согласилась Эльфаба. — Зачем мне?

Тем вечером друзья допоздна сидели в таверне и пили вино — бутылку за бутылкой. Няня вздыхала, укоризненно цокала языком и напоминала про время, но поскольку пила не меньше других, к ней никто ие прислушивался. Фьеро рассказывал, как в семилетнем возрасте его женили на девочке из соседнего племени. Все замерли, ожидая бесстыдных подробностей, но оказалось, что он видел свою супругу лишь однажды, да и то случайно, когда им было по девять лет. «Мы начнем жить вместе только после того, как нам исполнится двадцать, мне пока восемнадцать», — добавил он. Убедившись, что Фьеро так же невинен, как и остальные, друзья на радостях заказали еще бутылку.

Свечи мерцали, за окном моросил осенний дождь. Эльфаба поежилась и поплотнее завернулась в плащ, подумав о дороге домой. Первая обида и ревность уже прошли, и сестры стали вспоминать забавные истории из своего детства, словно доказывая себе и другим, что между ними все по-прежнему. Нессароза пила мало, зато вдоволь шутила над собой.

— Несмотря на мой вид, а может, именно благодаря ему папа всегда звал меня лапочкой и красотулькой, — говорила она, впервые открыто упоминая про свое уродство. — «Иди сюда, моя лапочка, — звал он меня, — я угощу тебя вкусненьким». И вот я, довольная такая, вперевалочку чапаю к нему, шатаюсь туда-сюда, падаю на его колени и тянусь к руке, а он кладет мне в рот кусочки яблока.

— А тебя он как звал? — повернулась к Эльфабе Глинда.

— Ее он звал Фабалой, — подсказала Нессароза.

— Дома, только дома, — отмахнулась Эльфаба. — Никогда при посторонних.

— Да, ты была его Фабалой, — тихо, задумчиво сказала няня, сидевшая чуть поодаль. — Фабалой, Фаблусей, Эльфабой.

— А вот лапочкой он меня не называл, — сказала Эльфаба и подняла бокал. — И, как видите, не обманул: лапочкой действительно была Несса. За что и получила обновку. Поздравляю!

Нессароза слегка покраснела.

— Зато ты покоряла папино сердце своим пением.

— Покоряла сердце? Ха! Ты хотела сказать, развлекала его?

— Такты поешь? — оживились остальные. — Тогда ты и нам Должна спеть! Официант, еще бутылку! Отодвинь-ка этот стул. Мы не уйдем, пока ты не споешь!

— Только если с вами по очереди, — заявила Эльфаба. — Бок? Манчурскую плясовую? Эврик? Гилликинскую балладу? Глинда, ты тоже что-нибудь. Няня, колыбельную?

— А я спою арджиканскую охотничью песнь, — добавил Фьеро. Все взвыли от восторга и стали одобрительно хлопать его по спине.

Эльфабе ничего не оставалось делать, как отодвинуть стул, прокашляться и, взяв для пробы несколько нот, запеть, как когда-то отцу.

Хозяйка замахала тряпкой на шумную компанию подвыпивших старичков, метавшие дротики мужчины отвлеклисьот игры. В таверне стало тихо: все слушали, как Эльфаба выводит песню, которую она сочиняла на ходу, — песню о мечтах и разлуке, о неведомых далях и грядущих днях. Посетители закрывали глаза и слушали.

Бок тоже вслушивался в этот удивительный голос. Он видел сказочные земли, о которых пела Эльфаба: страны, где нет ни жестокости, ни гнета бессердечных тиранов, ни всепожирающей засухи. Голос был выразительный, но в то же время естественный, не театрально-наигранный. Бок слушал до конца, пока последние звуки песни не растворились в тишине. Позднее, вспоминая, он будет говорить, что мелодия таяла, как радуга после грозы, как стихающий ветер, оставляя после себя легкость, покой и веру в лучшее.

— Ты следующий, ты обещал! — воскликнула Эльфаба, указывая на Фьеро, но никто не решался петь после нее. Нессароза кивком попросила няню утереть ей слезы.

— Эльфаба говорит, что не верит в бога, но послушайте, с каким чувством она поет о загробной жизни, — сказала она.

Никто не стал спорить.

Ранним морозным утром, когда иней затянул окна, Громметик принес Глинде записку. Мисс Клютч была при смерти. Глинда и ее соседки поспешили в лазарет. Там их встретила мадам Кашмери и проводила в комнатку без окон, где мисс Клютч металась по постели и горячо спорила с наволочкой.

— Не надо мне никакого снисхождения! — настаивала она. — Сама подумай, чем я тебе отплачу? Я воспользуюсь твоим мягким характером, буду пачкать твою тончайшую ткань своими сальными волосами и ковырять во рту кружевной оборкой. Дура ты бестолковая, раз позволяешь все это. И нечего мне говорить про долг службы. Это все ерунда, слышишь? Е-рун-да!

— Мисс Клютч, мисс Клютч, посмотри на меня, — взмолилась Глинда. — Это я, Глинда.

Но опекунша упрямо мотала головой.

— Твои возражения оскорбительны для памяти предков! — отчитывала она наволочку. — Не для того на полях возле Тихого озера рос хлопчатник, чтобы ты позволяла невесть кому на тебе лежать. Нет, голуба, так не пойдет!

— Мисс Клютч, — простонала Глинда. — Ты бредишь, очнись!

— Ага! — торжествующе воскликнула опекунша. — Нечем крыть?

— Приди в себя хоть ненадолго, — упрашивала девушка.

— Пресвятая Лурлина, ужас-то какой! — охнула няня. — Если и со мной когда-нибудь такое случится, лучше сразу отравите.

— Ее время на исходе, — сказала Эльфаба. — Я много раз видела умирающих и хорошо знаю предвестники смерти. Говори все, что хочешь ей сказать, Глинда, не медли.

— Не могли бы вы оставить нас, мадам Кашмери? — попросила Глинда.

— Мой долг — быть рядом с моими студентками в минуты нужды, — ответила та и упрямо уперлась в бока мясистыми руками, но Эльфаба с няней оттеснили ее из комнатки и выпроводили из лазарета.

— Это очень любезно с вашей стороны, госпожа директор, — квохтала няня, — но право же, вам нет никакой нужды оставаться, мы сами все устроим.

Глинда сжала руку опекунши. Мисс Клютч попыталась вырваться, но силы ее таяли. На лбу выступили крупные капли пота.

— Бедная мисс Клютч, — сказала Глинда. — Ты умираешь, и все из-за меня.

— Ай, перестань, — поморщилась Эльфаба.

— Из-за меня! — упрямо возразила Глинда.

— Да не об этом речь! Она умирает, а ты мямлишь, как на исповеди. Ну же, сделай что-нибудь.

Глинда поймала вторую руку опекунши и сжала еще сильнее.

— Я верну тебе разум, — сказала она. — Мисс Клютч, слушай меня внимательно. Я, твоя госпожа, взываю к тебе! Повинуйся!

Закрыв глаза, Глинда забормотала непонятные звуки. Опекунша заскрежетала зубами, закатила глаза и запрокинула голову, точно пыталась проткнуть подбородком невидимого беса, парящего над ней.

— Смотри не взорви ее, как тот бутерброд, — предостерегла Эльфаба.

Глинда не ответила: тяжело дыша, она произносила заклинания и раскачивалась на кровати. Глаза больной бегали с пугающей скоростью под закрытыми веками, словно пережевываемые глазницами.

— Магникордиум сенсус овинда клене! — громко произнесла Глинда заключительную формулу. — И если это не поможет, я сдаюсь.

Мисс Клютч затихла, потом медленно открыла красные, с кровоподтеками, глаза.

— Ой-ой-ой, — простонала она. — Я что, уже умерла? Галинда, девочка моя, с тобой все хорошо?

— Нет, дорогая мисс Клютч, ты жива, и да, со мной все хорошо, не беспокойся. Но послушай, родная, говорят, что ты умираешь.

— Конечно, умираю: разве не слышишь — ветер шумит по мою душу. Неужели не слышишь? Ну, не важно. А, Эльфи, и ты здесь? Прощайте, мои хорошие. Держитесь подальше от этого ветра, пока не придет ваше время, или он, чего доброго, занесет вас не туда.

— Мисс Клютч, я хочу сказать… я хочу попросить у тебя прощения… — начала Глинда, но Эльфаба, нагнувшись, заслонила ее от опекунши и проговорила:

— Прежде чем вы нас покинете, ответьте: кто убил профессора Дилламонда?

— Неужели вы не догадываетесь?

— Мы хотим знать наверняка.

— Ну что ж, я почти видела убийство. Оно только произошло: нож еще был там, и на нем не успела засохнуть кровь.

Мисс Клютч перевела дыхание.

— Рассказывайте, — торопила ее Эльфаба. — Что вы видели? Это важно.

— Я видела нож, я видела, как налетел ветер, чтобы забрать профессора, и видела, как железная рука оборвала его жизнь.

— Это был Громметик, да? — подгоняла Эльфаба.

— Ну я же говорю, — подтвердила мисс Клютч.

— И что, он вас заметил? Напал? Это из-за него вы заболели?

— Я заболела потому, что пришло время болеть, — мягко ответила мисс Клютч. — Мне не на кого жаловаться. А теперь подходит время умирать, так что не мучь меня больше. Вот возьми мою руку.

— Но ведь это я виновата, — начала опять Глинда.

— Лучше помолчи, дорогая, — ласково сказала мисс Клютч и похлопала ее по руке, потом закрыла глаза и пару раз глубоко вздохнула. Девушки тихонько сидели рядом с больной. Из коридора доносились шаги директрисы. Потом по комнате и вправду будто пронесся ветер — и мисс Клютч не стало. Только слюнка поползла из угла рта по щеке на угодливую наволочку.

 

5

Похороны прошли скромно. На первых двух рядах в церквушке сидели близкие друзья Глинды, сзади стайкой собрались опекунши, но все же ощущалась какая-то пустота. После того как тело умершей, завернутое в саван, скользнуло в печь, собравшиеся прошли помянуть ее в кабинет мадам Кашмери. Оказалось, что директриса не стала тратиться на угощения: чай был несвежий и безвкусный, а печенья жесткие, как камень, и к ним не давали ни мармелада, ни даже взбитых сливок.

— Неужели нельзя было поставить хоть чашечку взбитых сливок? — укоризненно спросила Глинда.

— Ах, моя дорогая, — отвечала Кашмери, — я удивлена вашим вопросам. Разве вы не знаете, что надвигается голод, что в деревнях коровы умирают от истощения и цена молока неуклонно растет? Приходится быть экономными. Я ведь себе тоже отказываю.

Глинда отвернулась и двинулась было прочь, но тут ей на плечо легли толстые, увешанные кольцами пальцы директрисы. От этого прикосновения кровь застыла в жилах.

— Я хотела бы поговорить с вами и сестрами Тропп, — услышала она ее голос. — Когда гости разойдутся, пожалуйста, задержитесь.

— Кашмери что-то хочет, — передала Глинда сестрам. — Велела остаться после поминок.

— Только ни слова о том, что рассказала мисс Клютч, — предупредила Эльфаба. — И даже о том, что она приходила в себя. Всем ясно? Несса? Няня?

Они кивнули. Перед прощанием Бок и Эврик сказали, что собираются позже в трактире «Персики и почки» на Регентской площади. Девушки обещали прийти. Там они устроят более достойные поминки бедной опекунше.

Гости разошлись, только Громметик убирал со стола. Мадам Кашмери заботливо подбросила в огонь несколько поленьев.

— После, после уберешь, железяка, — сказала она слуге. — Иди погуляй. Смажь суставы.

Громметик удалился с оскорбленным видом. Эльфаба едва подавила в себе желание пнуть его ботинком под зад.

— И вы тоже, няня. Пойдите отдохните от своих трудов.

— Что вы, как же я оставлю Нессарозу?

— Очень просто. Сестра прекрасно о ней позаботится. Правда же, Эльфаба? Вы ведь добрая душа?

Эльфаба открыла было рот — не иначе, ее покоробило слово «душа», — но только поморщилась и кивнула няне. Та послушно вышла, но прежде чем закрыть за собой дверь, проворчала:

— Не мне, конечно, жаловаться, но такой убогий стол! И на поминках!

— Увы, — вздохнула мадам Кашмери, голи оправдываясь, то ли жалуясь на слуг.

Она оправила юбки и жакет, расшитый медными блестками, словно золотой чешуей. «Двуногая разукрашенная рыба, — в очередной раз подумалось Глинде. — И как только она стала директором?»

— Девочки мои, — начала мадам Кашмери. — Теперь, когда мисс Клютч нас покинула, мы должны взять себя в руки и двигаться дальше. Первым делом я прошу вас исполнить свой печальный долг и передать мне ее последние слова. Так вам будет проще справиться с горем.

Глинда — а именно ей девушки отвели главную роль в разговоре — набрала побольше воздуха и сказала:

— Ничего особенного. Несла какой-то вздор до самого конца.

— Неудивительно. Бедная страдалица. Но какой именно вздор?

— Я, право, не разобрала.

— Не говорила ли она, например, о смерти профессора?

— О смерти профессора? Не знаю, все было так сумбурно.

— Я предчувствовала, что на своем смертном одре мисс Клютч снова переживет те страшные мгновения. Умирающие часто пытаются в последние минуты жизни разрешить мучившие их загадки. Пустая трата сил. То, что увидела ваша бывшая опекунша, безусловно, ее потрясло. Мертвое тело профессора. Кровь. И — Громметик.

— Да? — выдохнула Глинда. Сестры стояли с обеих сторон от нее, не шелохнувшись.

— Тем злополучным утром, — продолжала директриса, — я рано поднялась и предавалась духовным размышлениям, когда обратила внимание, что в лаборатории профессора Дилламонда горит свет. Полагая, что он устал, я послала к нему Громметика с освежающим чаем. Слуга обнаружил профессора в беспамятстве возле разбитого увеличительного стекла: видимо, он неловко наткнулся на осколок и перерезал себе яремную вену. Печальный пример чрезмерного научного рвения, если не сказать — гордыни, в отсутствие элементарного здравого смысла. Даже лучшим из нас нужен отдых. Не зная, что делать, Громметик стал щупать пульс, но сердце профессора уже не билось. Видимо, тогда и вошла мисс Клютч — и увидела забрызганного кровью Громметика. Что только ее понесло в лабораторию совать нос в чужие дела? Но не будем непочтительно отзываться о мертвых.

Глинда шмыгнула носом и сочла благоразумным умолчать, что мисс Клютч увидела нечто необычное еще вечером и пошла на проверку.

— Думаю, от ужаса к мисс Клютч и вернулась ее болезнь. Кстати, теперь вы, наверное, понимаете, почему я отпустила Громметика. Он очень раним и, боюсь, подозревает, что ваша опекунша винила его в смерти профессора.

— Мадам Кашмери, — неуверенно сказала Глинда. — Мне надо кое в чем вам признаться. Та болезнь, о которой я вам рассказывала, — я ее выдумала. Ничем подобным мисс Клютч никогда не страдала. Но, клянусь, я не насылала на нее эту болезнь.

Эльфаба с напускным равнодушием изучала лицо директрисы. Нессароза почтительно хлопала ресницами. Но если мадам Кашмери и знала про обман Глинды, то не подала вида. Она оставалась невозмутимой, как привязанная лодка.

— Что ж, это только подтверждает мои наблюдения: в вашей вздорной голове скрыто богатое воображение, даже способность к прорицанию.

Мадам Кашмери встала, шелестя юбками, словно ветер на хлебных полях.

— То, что я сейчас скажу, должно остаться между нами. Я жду от вас полного повиновения. Вы понимаете?

Девушки ошеломленно молчали. Директриса с высоты своего роста сверху вниз смотрела на них. «Так вот почему она похожа на рыбу! — со всей отчетливостью поняла вдруг Глинда. — Она совсем не моргает!»

Приняв молчание студенток за согласие, мадам Кашмери продолжила:

— Я наделена полномочиями от властителя, могущество которого вы даже не представляете, и пытаюсь выполнить важнейшую задачу, без которой немыслима безопасность нашей страны. Вот уже не один год я тружусь, и теперь пришло время пожинать созревшие плоды.

Директриса многозначительно посмотрела на девушек. Они и были этими плодами!

— Все, что вы здесь услышите, не выйдет за пределы этой комнаты, — властно провозгласила мадам Кашмери. — Вы не захотите и не сможете нигде повторить мои слова. Я связываю вас обещанием, накладываю защитный кокон, удерживающий секрет внутри вас. Нет! — Она взмахнула рукой, заглушая протест Эльфабы. — Не смей возражать! Заклятие наложено, и вы обязаны меня выслушать.

Глинда проверила, чувствует ли она на себе какое-то заклятие, но все чувства заглушались страхом и беспомощностью. Она оглянулась на сестер. Нессароза в своих ослепительных башмачках вжалась в кресло, ее ноздри широко раздувались от ужаса или восторга. Эльфаба, напротив, выглядела такой же самоуверенной и хмурой, как обычно.

— Вы живете в искусственном девичьем мирке, — вещала Кашмери. — Да, я знаю, иногда вы еще встречаетесь с мальчишками из соседних колледжей. Бесполезные существа. Для одного лишь хороши, но даже в этом на них нельзя положиться. Впрочем, я отвлеклась. Я хочу сказать, что вы ничего не знаете об истинном положении дел в нашей стране. Сколь велико беспокойство ее жителей. Одни группы ополчаются на другие: народ на народ, банкиры на фермеров, рабочие на торговцев. Сегодня Оз — это клокочущий вулкан, готовый вот-вот извергнуться и сжечь всех нас зловонной лавой.

Вам, может, кажется; что у Гудвина сильная власть? Полно, так ли это? Да, он контролирует внутреннюю политику и выторговывает прибыльные сделки с кровопийцами из Эва, Джеммико и Флиана. Он правит Изумрудным городом с умением, невиданным для деградирующей династии мордатых Озм. Без него государство давно бы рухнуло. Мы должны быть ему благодарны. Удивительно, как много трудностей решает крепкий кулак. Как говорится, вежливость вежливостью, но лучше иметь дубинку под рукой. Вижу, вам не нравятся мои слова? Согласитесь хотя бы, что мужчина лучше женщины олицетворяет власть.

Но не всегда все так, как кажется. Постепенно выяснилось, что фокусов Гудвина надолго не хватит. Неизбежны волнения, бунты — те самые нелепые, бессмысленные бунты, во время которых люди так упоенно режут друг друга ради политических перемен, которые через какие-нибудь десять лет откатятся назад. Столько смысла в жизни появляется, правда? Зачем, в самом деле, чем-то заниматься, когда можно бунтовать? В общем, Гудвину нужны надежные помощники. Те, на кого можно положиться. Кто со временем станет его ближайшими соратниками. Генералами в постоянной войне. Кто способен подчинять и управлять и у кого хватит ума не развалить страну.

Одним словом, женщины.

Поэтому я и собрала вас здесь. Вы еще очень молоды, но даже представить себе не можете, как быстро повзрослеете. Что бы я ни думала о вашем поведении, я сразу вас выделила из толпы: вы гораздо-способнее, чем кажетесь на первый взгляд. Нессароза, поскольку ты приехала к нам недавно, в тебе разобраться труднее всего, но я чувствую: стоит тебе вырасти из своей детской набожности, как у тебя проявится могучая сила, которой болезнь не помеха. Эльфаба, превыше всего ты ценишь собственную независимость. Даже сейчас, во власти моих связующих чар, ты сопротивляешься каждому слову. Это говорит о крепкой воле, за что я тебя и уважаю. Ты не выказала ни малейшего интереса к магии, да я и не вижу в тебе особой наклонности к ней. Скажу лишь, что твой гордый дух одинокой волчицы может быть обуздан — ода! — и тебе не придется доживать свои дни пожираемой невыплеснутым гневом. Ну а ты, Глинда, ты все еще удивляешься своим магическим способностям, а ведь я их давно в тебе распознала. Я даже надеялась, что ты заразишь Эльфабу своим увлечением, но этого не произошло, что лишний раз подтверждает ее несгибаемый характер.

Но я по вашим глазам вижу, что вы мне не доверяете. Ты, Глинда, лихорадочно пытаешься сообразить: «Неужели кошмарная Кашмери подстроила, чтобы мисс Клютч поранилась на вокзале, и меня поселили с Эльфабой? Неужели Кашмери заставила мисс Клютч спуститься в лабораторию, найти мертвого Козла и слечь с болезнью, чтобы приехала няня и привезла с собой Нессарозу?» Все это глупости, но мне даже лестно, что ты подозреваешь во мне такое могущество.

Директриса прервалась и как будто слегка покраснела.

— Я всего лишь служанка власти, — продолжала она. — Мое призвание — развивать чужие таланты. Здесь я выполняю свое скромное призвание, здесь вношу скромный вклад в историю.

Ну а теперь — к делу! Я хочу, чтобы вы задумались о своем будущем. Я хочу превратить — точнее, посвятить — вас в Наместницы. Со временем я подберу вам закулисные должности в разных концах страны. Помните, меня наделили этой властью те, чьи туфли я недостойна целовать. (При этом Кашмери гордо расправила плечи, считая, видимо, за великую честь быть вообще удостоенной внимания таких таинственных сил.) Вы станете тайными советниками для верховных правителей, ни кому не известными посланницами мира, призванными подавлять бунтарские настроения в самых беспокойных слоях общества. Разумеется, еще ничего не решено, и последнее слово останется за вами, но шепнете вы его только мне — такова природа наложенного на вас заклятия. Я призываю вас хорошенько подумать. Одну Наместницу я посажу в Гилликин. Глинда, с твоим благородным происхождением ты сможешь пробраться куда угодно: хоть в свинарник, хоть на бал к маркграфам. Ах, не морщись так. Голубая кровь досталась тебе лишь от матери, да и та седьмая вода на киселе. Гилликинская Наместница! Звучит?

Глинда завороженно слушала.

— Эльфаба, — продолжала директриса. — Хоть ты и полна юношеского презрения к наследственным титулам, ты все же правнучка герцога Троппа, чей разум постепенно угасает. Однажды ты унаследуешь Кольвенский замок, эту громадину с претензией на значительность посреди Нестовой пустоши, — и сможешь стать Манчурской Наместницей. Несмотря на свой необычный цвет кожи, а может, как раз благодаря ему ты воспитала в себе независимость суждений, неприятие авторитетов — словом, то упрямство, которое в умеренном количестве даже полезно. Оно тебе пригодится, поверь мне.

Что касается тебя, Нессароза, то ты, возможно, захочешь вернуться с няней в Квадлинию, туда, где выросла. Обстановка там жалкая, особенно после истребления жабоподобных туземцев, однако со временем она наладится, и кому-то придется присматривать за рубиновыми приисками. Нам нужен там свой человек. Ты ведь не рассчитываешь вращаться в высшем свете, правда? Без рук это будет затруднительно. В конце концов, разве можно танцевать без рук?

Что до Винкуса, то вряд ли нам будет нужна там Наместница, по крайней мере в обозримом будущем. По плану в этой богом забытой земле скоро вообще никого не останется.

Мадам Кашмери прервалась и оглянулась.

— Я понимаю, девочки, вы молоды, и мои слова вас огорчают. Воспринимайте их не как приговор, а как редкую возможность. Спросите себя: «Какие перспективы открывает мне пусть тайная, но важная и ответственная должность?» И самое главное: «Как я смогу послужить своей стране?»

Эльфаба переступила с ноги на ногу, задела боковой столик и уронила оттуда чашку с блюдцем.

— Вы так предсказуемы, — вздохнула мадам Кашмери, глядя на осколки. — Это упрощает мою задачу. Ну, девушки, а теперь идите и подумайте о моих словах. Помните: вы связаны обетом молчания. Не пытайтесь обсуждать услышанное здесь даже между собой — от этого у вас только разболится голова и сведет желудок. Все равно вам не преодолеть мои чары. Где-нибудь в следующем семестре я позову вас к себе по одной, и вы дадите мне ответ. Ну а если вы предпочтете оставить свою страну в час нужды, — она всплеснула руками в притворном отчаянии, — что ж, на вас свет клином не сошелся.

На улице хмурилось. С севера, за серокаменными башнями, тянулись тяжелые темные тучи. Похолодало, и по дороге в трактир девушки плотно закутались в платки.

— И что, интересно, эта старая интриганка наговорила вам такого, чего я не должна была слышать? — возмущалась няня.

Девушки потупились, не ответили.

— Обсудим за столом, — сказала наконец Эльфаба. — Поднимем бокал шампанского в память о мисс Клютч.

— Я бы не отказалась от взбитых сливок, — сказала няня. — До чего же скупа эта Кашмери! Никакого уважения к умершим!

Только теперь Глинда стала понимать, как сильны наложенные чары. И не только потому, что язык не поворачивался передать разговор с директрисой — сами слова, их смысл начинали таять в памяти. Ей что-то предложили. Предложили, так ведь? Что-то не очень честное, что-то… о государственной службе. Какие-то танцы на балах. Смех, бокал шампанского, красавец-мужчина развязывает пояс, его накрахмаленный рукав приятно щекочет ей шею, качает рубиновые сережки… Вежливость вежливостью, но лучше держать дубинку под рукой. Или, может, это было не предложение, а предсказание? Дружеское напутствие во взрослую жизнь? И слова, конечно, предназначались ей одной, остальные не слушали. Мадам Кашмери говорила только с Глиндой, подтверждала ее способности. Говорила о великом будущем. Вежливость вежливостью, но лучше хороший мужик под рукой. Он вешает галстук на спинку кровати и ведет бриллиантовой запонкой по ее коже. Это какой-то сон, директриса не могла говорить про мужчин. Это все от горя. Бедная мисс Клютч! А мадам Кашмери — добрая, скромная женщина — хотела всего лишь утешить своих студенток. Конечно, потому она их и задержала, ей трудно говорить на людях. Но вот мужской язык пробирается между ног, во рту вкус взбитых сливок…

— Держите ее, — вскрикнула Нессароза. — Я не могу, я…

Они осели одновременно: Несса на грудь няни, а Глинда — в руки подоспевшей Эльфабы.

Глинда содрогнулась от отвращения, когда вместо красавца-мужчины увидела зеленое остроносое лицо, но тут же блаженная улыбка тронула ее губы.

— Спокойно, — говорила Эльфаба. — Здесь не место. Держись.

Меньше всего Глинде хотелось держаться, но здесь, возле телеги с яблоками, на краю рынка, где по дешевке сбывали подпорченную рыбу, действительно было не место.

— Вот дура! — Эльфаба сама говорила чужим, глухим голосом. — Держись, ну! На что тебе только голова дана? Ну же, очнись, ты мне слишком дорога.

— Уф! — выдохнула Глинда, когда подруга опустила ее на кучу соломы и приступ закончился так же внезапно, как начался. — И нечего так нервничать.

— У, девочки, — отдуваясь, сказала няня, усадив Нессарозу и сняв с нее башмачки. — Немудрено упасть в обморок от такой тесной обуви. Тот, кто себя бережет, носит обувь попросторнее, кожаную или деревянную.

Она помассировала Нессарозе стопы. Та простонала, томно прогнулась в спине, но вскоре успокоилась и задышала ровнее.

— С возвращением в Оз, — сказала ей няня, когда она открыла глаза. — Чем это вас, интересно, накормила госпожа директор?

— Ну все, они пришли в себя, нечего рассиживаться, — поторопила Эльфаба. — Нас ждут, и дождь вот-вот начнется.

В популярном у студентов трактире «Персики и почки» их друзья уже заказали столик в укромном уголке, выпили не одну кружку пива и даже прослезились. Эврик вальяжно развалился на скамье, оперевшись спиной о стену, приобняв Фьеро и положив ноги на колени Шень-Шень. Бок и Кроп о чем-то спорили, а Тиббет пел нескончаемую песню на ухо Фэнни, которая едва удерживалась от того, чтобы всадить ему в ногу вилку.

— А, вот и они! — протянул Эврик и сделал вид, будто пытается встать.

Компания оживилась: последовали новые шутки, заказали очередную порцию бутербродов, а Эврик вывалил на стол неприлично высокую горку монет и потребовал взбитых сливок на всех. Деньги творят чудеса, и вот уже на столе возвышались воздушные белые сладкие горы, от вида которых у Глинды почему-то неприятно засосало под ложечкой. Друзья отправляли в рот полные ложки лакомства, строили из него фигурки, даже стали кидаться друг в друга, пока не появился управляющий и не попросил их покинуть трактир. Друзья нехотя подчинились. Если бы они только знали, что это их последний вечер вместе! Прошел сильный дождь, и вода шумела в канализационных трубах, а мокрые камни мостовой отражали свет уличных фонарей.

— Есть предложение, — заплетающимся языком сказал Эврик, выделывая ногами такое, будто обрел гибкость соломенного чучела. — Давайте пойдем в «Приют философа». Есть храбрецы?

— Вот еще удумал! — отозвалась более трезвая няня.

— Я тоже хочу, — заныла Нессароза, опасно покачиваясь из стороны в сторону.

— Ты даже не знаешь, что там, — хихикнул Бок и икнул.

— Все равно, — настаивала она. — Я не хочу вас оставлять. Не хочу идти домой.

— Тише, Несса, успокойся, — сказала Эльфаба. — Это место не для нас с тобой. Пойдем домой. Глинда, пошли.

— Я еду в «Приют философа», — заявила Глинда. — И ты, — она воинственно ткнула пальцем в Эльфабу, — мне не указ. Я хочу сама убедиться, правда ли то, что о нем говорят.

— Пусть остальные поступают как им вздумается, но мы идем домой, — сказала Эльфаба так твердо, что Глинда сделала к ней несколько неуверенных шагов.

— А ты, Бок? — обратилась Эльфаба к юноше, на лице которого боролись противоположные чувства. — Ты ведь не хочешь идти в этот грязный притон. Так не позволяй другим навязывать тебе свои желания.

— Откуда тебе знать? — спросил Бок. — Откуда тебе, Эльфи, знать, чего я хочу, если я сам пока не понял? А?

— Поехали с нами, — предложил Эльфабе Фьеро. — Мы тебя очень хорошо попросим.

— Я тоже хочу! — капризно воскликнула Глинда.

— Ну-ну, не плачь, может, нас и возьмут, — успокоил ее Бок. — В память о старой дружбе, а?

Тем временем остальные разбудили сонного извозчика и забирались к нему в коляску.

— Бок, Глинда, Эльфи, айда с нами! — кричал из окна Эврик. — Неужели боитесь?

— Подумай хорошенько, — упрашивала Бока Эльфаба.

— Я только и делаю, что думаю! — простонал он. — Когда-то ведь надо и чувствовать! Когда-то надо жить! Можно я поживу чуть-чуть в свое удовольствие? Хоть сегодня, а? Хоть я невелик ростом, но все-таки не ребенок!

— Ты будешь им, если поедешь, — возразила Эльфаба. Глинда, решив, что пора действовать, вырвалась и полезла в коляску. Эльфаба вцепилась ей в локоть и рывком повернула к себе.

— Не смей! — прошипела она. — Мы едем в Изумрудный город.

— Я еду с друзьями в «Приют философа».

— Да сегодня же, дура! Сегодня едем.

Няня уже вела Нессарозу к колледжу. Извозчик щелкнул поводьями, и коляска медленно тронулась. Глинда хотела было обругать подругу, но осеклась на полуслове.

— Что? Что ты сказала?

— Ты прекрасно слышала, и я не собираюсь повторять. Мы идем домой, складываем вещи и отчаливаем.

— Но ведь ворота будут закрыты.

— А мы через забор в саду. Едем к Гудвину, и к черту возражения.

 

6

Бок не верил своему счастью: наконец-то он ехал в «Приют философа»! Лишь бы только его не вырвало в самую ответственную минуту. И лишь бы это приключение хоть частично осталось завтра в памяти, несмотря на мстительно тянущуюся к вискам головную боль.

Снаружи местечко было тихое, совсем не соответствовавшее репутации самого злачного заведения в городе. Окна на фасаде домика были целомудренно закрыты ставнями. Возле входа расхаживали две Гориллы, распугивая хулиганов. Эврик выпрыгнул первым и стал пересчитывать друзей, пока они вываливались из коляски.

— Шень-Шень, Кроп, Бок, Тиббет, Фьеро, Фэнни, ну и я. Итого семеро. Как мы только уместились?

Он заплатил извозчику, накинув щедрых чаевых, пробормотал что-то невнятное про память о мисс Клютч и повел притихших друзей за собой.

— Идемте, идемте, — подгонял Эврик. — Мы уже достаточно взрослые и достаточно пьяные. Нас семеро, сэр! — объявил он тени в окошке.

— Какой я вам сэр? — Тень приблизилась к стеклу и превратилась в старуху в съехавшем набок розоватом парике. Она смерила их недобрым взглядом. — Меня зовут Якль. Что будете брать, господин хороший?

— Брать? — растерялся Эврик и потом, осмелев, воскликнул: — А все!

— Я про билет, дорогуша. Вам что: круть-верть на танцульках или трах-бах в винных погребах?

— И то, и другое.

— С нашими правилами знакомы? Двери закрывают, от оплаченного не отказываются.

— Дайте уже нам билеты. Сами разберемся, не дураки.

— Да уж, вы никогда не дураки, — проворчала старуха. — Держите и ступайте с богом. Или к богу. — Она выпрямилась и важно, с напускным благочестием произнесла: — Входите, и да раскроются пред вами райские врата!

Дверь распахнулась, и друзья спустились по узким каменным ступенькам. Внизу гном в багряном плаще проверил их билеты.

— Откуда вы, молодежь? Из пригорода?

— Из университета, — сказал Эврик.

— Ишь ты! И все такие разные. Вот ваши билеты — семь бубен. Видите: семь бубновых знаков здесь, здесь и здесь. Пойте, танцуйте, веселитесь. Выпивка бесплатная, девочки красивые. Примерно раз в час я закрываю входную дверь и открываю вот эту, — он показал на массивную дубовую дверь, запертую на два крепких засова, — и вы либо заходите туда все вместе, либо не заходите вовсе. Таковы наши правила.

Друзья прошли в зал. Певичка на сцене пародировала известную песню «Что такое Оз без Озмы?» и ласкала себя разноцветным боа. Несколько эльфов — настоящих эльфов! — бренчали аккомпанемент. Бок никогда еще не встречался с этим народом, хотя знал о целом эльфийском племени неподалеку от Закамышья.

— Какие чудные, — пробормотал он, приглядываясь к ним. Они походили на мартышек, только лысых, без внешних половых признаков, и голых, если не считать красных шапочек. «Смотри-ка, Эльфи, не твои ли это детки?» — хотел сказать он, но, обернувшись, вспомнил, что Эльфаба с ними не поехала и Глинда тоже. Черт!

Друзья присоединились к танцующим. В первый раз Бок видел такую разношерстную публику. Здесь были люди, Звери, гномы, эльфы и даже несколько механических существ неясного пола. Взад-вперед сновали крепкие белокурые юноши с полными подносами кислого, зато бесплатного тыквенного вина, к которому друзья не преминули приложиться.

— Слушай, может, нам хватит? — через какое-то время сказала Боку Фэнни. — Вон посмотри на ту Бабуиншу: совсем уже из платья вылезла. Еще немного — и мы будем такими же. Может, пойдем отсюда?

— Думаешь? — спросил Бок с плохо скрываемой радостью. Ура, вот и выход! Ему тоже становилось тут не по себе. — Я бы, конечно, еще потанцевал, но если тебе не нравится… Пойдем скажем Эврику. Вон он, клеится к Шень-Шень.

Но не успели они добраться до него, как эльфы издали истошный вопль, а певичка, соблазнительно качнув бедрами, объявила:

— Дамы и господа! Вы слышите брачный зов. На зов, дорогие господамы, приглашаются… — Она бросила взгляд на бумажку. — Пятерка треф, тройка треф, шестерка червей, семерка бубен и — ах, какая прелесть! — двойка пик, молодожены! Проходите, дамолюбы и господруги, к воротам вечного блаженства. Там мы вами и займемся, еще как займемся!

— Эврик, пойдем отсюда! — попросил Бок, но к ним, уже заперев входную дверь, ковыляла старуха Якль из билетной кассы. Она хорошо помнила, кому какие карты достались.

— Проходите, проходите, кого назвали, — шамкала она беззубым ртом. — Не задерживайтесь. Веселей, ребятки, вы не на похоронах.

«Похороны, — подумал Бок, пытаясь воскресить в памяти образ доброй и заботливой мисс Клютч. — А ведь были и похороны».

Время отступать — если оно когда-то было — уже прошло. Избранников провели через распахнутые дубовые двери по спускающемуся коридору мимо обитых красным и синим бархатом стен на звуки задорной плясовой. Приторно-сладкий запах курящихся листьев тимм приятно щекотал нос. Процессию возглавляла Якль; за ней, раздираемые любопытством и похотью, шли двадцать три избранника, а в хвосте шагал гном. Бок осмотрелся, впитывая впечатления, насколько позволял одурманенный мозг. Вот Тигр в высоких сапогах и коротком плаще вышагивал на задних лапах. Парочка богачей с молодыми дамами: все в черных масках — то ли для остроты ощущений, толи чтоб избежать возможного шантажа. Группа мужчин, с виду заезжих торговцев, две зубастые тетеньки, увешанные бижутерией. Молодоженами оказались двое марранов, глазевших по сторонам разинув рты. Бок надеялся, что хоть сам выглядит поприличнее. Из его друзей только Эврик и Шень-Шень сгорали от нетерпения и еще Фьеро, который, похоже, даже не понял, что их ждет. Остальным было не по себе.

Они вышли к сумеречной арене, вокруг которой поднимались шесть трибун. Потолка не было видно: он терялся в густой темноте. Тускло мерцали свечи, через щели в стене глухо звучала музыка, усиливая ощущение нереальности происходящего. Арену закрывали черные занавески, а трибуны были разделены деревянными решетками со вставленными в них зеркалами. Друзей разделили, рассадили по разным трибунам. Чем-то запахло — неужели ладаном? От этого запаха в Боке что-то треснуло, будто скорлупа, освобождая нежную, слабую и сокровенную душу.

Бок понимал все меньше и меньше, но это его уже не заботило. И чего только он боялся? Рядом с ним, даже слишком рядом, сидел мужчина в черной маске, Тигр, чье жаркое хищное дыхание грело Боку шею, и прелестная институтка (возможно, та самая молодая марранская жена). Что-то произошло с трибуной. То ли она наклонилась вперед, то ли это они тянулись к арене и пожирали глазами полузакрытое капище плотской страсти. Бок расстегнул воротник, потом ремень. Нарастающий голод душил его и распирал чресла. Музыка дудок и свистков замедлялась. Или это так обострились его ощущения и ускорилась работа сознания?

На сцену вышел гном, теперь уже в темном плаще. Оттуда он мог оглядывать всех; зрителям же соседние трибуны были невидны. Гном вызвал с одной трибуны женщину, с другой — юношу (неужели Тиббета?), а с той трибуны, где сидел Бок, — Тигра. Досадуя, что выбрали не его, Бок наблюдал, как гном подносил дымящуюся чашу к носу каждого избранника и помогал им раздеться. На сцене появились наручники, поднос с ароматическими маслами и ларец, содержимое которого скрывала темнота. Гном завязал участникам представления глаза. Тигр опустился на четыре лапы, тряс головой и тихо рычал, не то от нетерпения, не то от испуга. Почти бесчувственного Тиббета (это действительно был он) уложили на спину, подвели к нему Тигра и связали запястья и лодыжки на звериной спине так, что Тиббет повис у него под брюхом, как свиная туша на шесте.

Женщину усадили в глубокое кресло, формой похожее на огромную наклоненную чашу, и гном умастил благовониями ее срамные места. Потом он указал на Тиббета, который начал ерзать и постанывать под Тигром.

— Пусть икс — это Безымянный Бог, — провозгласил гном и ткнул пальцем Тиббету в ребра.

Он извлек из ларца плетку и хлестнул Тигра по боку. Тот дернулся вперед и уткнулся мордой между ног женщины.

— А игрек — Дракон времени, затаившийся в пещере, — продолжал гном и снова хлестнул Тигра.

Дальше он занялся женщиной. Смоченной в масле рукой он провел по ее груди, по набухшим соскам, привязал ее к креслу, но не слишком сильно, и дал в руки плетку, чтобы она могла подгонять Тигра.

— А зет пусть будет Кембрийской ведьмой. Посмотрим, появится ли она здесь.

Зрители неистовствовали, будто сами участвовали в действе. Острый плотский запах неведомого заставлял их рвать на себе пуговицы, кусать губы и тянуться ближе, ближе…

— Таковы переменные нашего уравнения, — заключил гном, и зал погрузился во мрак. — Начнем же истинное познание!

 

7

Магнаты из Шиза, с самого начала опасаясь растущего могущества Гудвина, решили не прокладывать железную дорогу в Изумрудный город, как намеревались когда-то. Поэтому путь от Шиза до столицы занимал не меньше трех дней — и то по хорошей погоде и для богатых, у которых хватало денег менять лошадей на каждой станции. Глинде с Эльфабой потребовалось больше недели — холодной, пасмурной недели под осенними ветрами, срывавшими сухие листья со стонущих деревьев.

Как и другие пассажиры третьего класса, девушки ночевали в дешевых комнатках над кухней и жались друг к другу на одной жесткой постели ради тепла, спокойствия и, как убеждала себя Глинда, безопасности. С сеновала доносились чьи-то приглушенные голоса, перемежаемые взрывами смеха; кухарки внизу громыхали посудой. От всех этих звуков Глинда вздрагивала, как от кошмарного сна, и крепче прижималась к Эльфабе. Та и вовсе не смыкала глаз по ночам, а отсыпалась днем, в тряском дилижансе, положив голову подруге на плечо. Земля за окном становилась все пустыннее, деревья съеживались, словно берегли силы.

Постепенно песчаные пустоши сменились деревенскими пейзажами. Появились вытоптанные луга с тощими, печально мычашими коровенками, показались голые деревенские дворы. Хмурая крестьянка, преждевременно состаренная горем и обидой на бесполезное небо, проводила дилижанс глазами, в которых читалось одно желание: быть хоть на краю света, лишь бы не на этом гиблом клочке земли.

Дальше пошли заброшенные мельницы, заколоченные амбары — и вдруг, посреди всеобщего запустения, вырос Изумрудный город — величественный, хвастливо заслоняющий горизонт, немыслимый, будто мираж посреди безжизненных Центральных земель. Глинда невзлюбила его с первого взгляда. Выскочка, а не город. Видимо, в ней заговорила древняя гилликинская кровь. Что ж, тем лучше.

Когда дилижанс въехал в город через Северные ворота, жизнь вокруг снова заиграла. Даже оживленнее, чем в Шизе. Изумрудный город был солиднее и серьезнее Шиза и, казалось, хотел своим примером доказать, что построен не для веселья, а скорее для гордости и самолюбования. Это чувствовалось и в ширине дорог, и в размерах улиц, парков и площадей, и в архитектуре зданий.

— Сколько пышности и помпезности — какое ребячество, — пробормотала Глинда. — Кем они только себя воображают?

Эльфаба, побывавшая здесь по пути из Квадлинии, не отвлекалась на градоустройство, а с интересом разглядывала сновавших туда-сюда горожан.

— Смотри, ни одного Зверя, — сказала она Глинде. — Нигде. Может, они ушли в подполье?

— В подполье? — В воображении Глинды возникли картины из старинных преданий о подземных королях, гномах из рудников Маррании и спящем в глубокой пещере Драконе времени, чей сон сотворил страну Оз.

— Ну, спрятались, — нетерпеливо пояснила Эльфаба. — Смотри, сколько нищих. Кто они, интересно? Разоренные крестьяне? Несчастные голодающие? Или просто… отбросы общества? Только глянь на них. Квадлины, у которых отродясь ничего не было, — и то лучше, чем эти… эти…

В стороны от широкой дороги, по которой они ехали, расходились улочки, где под жестяными и картонными навесами ютились нищие. Среди маленьких копошащихся фигурок было много детворы, но попадались и приземистые манчики, и гномы, и даже гилликинцы, сгорбленные от голода и горя. Дилижанс сбавил ход, и многолюдная толпа обрела лица. Вот у стены молодой, но уже беззубый марран с отрезанными по колено ногами просит подаяния. А там квадлинша («Смотри!» — воскликнула Эльфаба и схватила Глинду за руку), краснощекая, смуглая, в платке, сует крохотное яблочко своему малышу. Три размалеванные шлюхи. Ватага визжащих детей жмется к торговцу, чтобы обчистить его карманы. Лоточники с тележками. Лавочники, чьи товары надежно спрятаны за железными решетками. И повсюду полицейские со шпагами и дубинками.

Заплатив извозчику, Глинда и Эльфаба направились ко дворцу, возвышавшемуся башнями и куполами, широкими колоннами из зеленого мрамора и ставнями из синего агата. Там, посреди этого великолепия, под широкой золоченой крышей, сверкавшей в закатном свете, находился Тронный зал.

Целых пять дней понадобилось на то, чтобы пробиться через полчища охранников и секретарей. Не один час ждали они минутной встречи с распорядителем аудиенций. Раздраженная до крайности Эльфаба сказала ему сквозь зубы, что они от мадам Кашмери.

— Завтра в одиннадцать, — мигом решил распорядитель. — Между послом в Иксию и настоятельницей Женского ордена духовного насыщения. Форма одежды вечерняя.

И сунул им памятку с требованиями к наряду, которую они, за неимением лучших платьев, отправили в мусорное ведро.

На следующий день, в три вместо одиннадцати, из Тронного зала вышел расстроенный посол. Глинда в восьмидесятый раз поправила поникшие перья дорожной шляпы и вздохнула.

— Только чур, говорить будешь ты, — сказала она.

Эльфаба кивнула. Она выглядела усталой, но полной железной решимости. В дверях приемной показался распорядитель.

— У вас четыре минуты, — сказал он. — Не приближайтесь, пока не прикажут. Не заговаривайте, пока к вам не обратятся. Отвечайте только то, о чем спросят. Обращаться к великому Гудвину будете «ваше величество».

— То есть по-королевски? — фыркнула Эльфаба. — Разве королей не…

Глинда пихнула ее локтем. Совсем ничего не соображает, ей-богу. Неужели они для того тащились в такую даль, чтобы теперь из-за какой-то мелочи им дали от ворот поворот. К счастью, распорядитель не обратил внимания на слова Эльфабы. Он провел девушек к высоким резным дверям, украшенным загадочными знаками, и предупредил:

— Великий Гудвин сегодня не в духе: ему доложили о беспорядках в Винкусе. Я бы на вашем месте готовился к худшему.

Два рослых гвардейца растворили двери, и девушки вошли в Тронный зал. Они ожидали увидеть перед собой престол, но вместо этого оказались в пустой, слегка вытянутой влево комнате, в конце которой, под аркой, был переход в другую комнату, вытянутую уже вправо, оттуда — в следующую, опять вытянутую влево, и в следующую, снова вправо. Казалось, комнаты эти были зеркальными отражениями друг друга, разве что каждая следующая была чуть поменьше предыдущей, а повороты вправо были круче, чем влево. Комнаты закручивались вокруг невидимого стержня. «Как будто мы движемся по раковине улитки», — думала Глинда, вспоминая уроки биологии. Они прошли через восемь или десять таких зал, прежде чем оказались в высоком круглом помещении, тускло освещенном свечами на старинных узорчатых канделябрах. В центре на помосте стоял трон из зеленого мрамора. Повсюду — на полу, потолке, стенах и самом троне — поблескивали бесчисленные изумруды. Трон пустовал.

— Вышел, — сказала Эльфаба. — В туалет, наверное. Подождем.

Они стояли у входа в последний зал, не решаясь без приглашения пройти дальше.

— Надеюсь, это не входит в наши четыре минуты, — сказала Глинда. — Мы только добирались минуты две.

— Тс-с! — Эльфаба прижала палец к губам.

Глинда послушно притихла. Казалось, ничего не изменилось в зале, но Эльфаба насторожилась, как охотничья собака, почуявшая дичь: шея вытянута, ноздри раздуваются, глаза горят.

— Что такое? — не выдержала Глинда.

— Тише! Слышишь звук?

Какой еще звук? Разве что свечи чуть потрескивают? Или это шуршит шелк? К ним идет Гудвин, но откуда? А ведь действительно звук: шорох или даже шипение, как будто где-то в соседней комнате ветчина шкварчит на сковородке.

Неожиданный порыв ветра от трона всколыхнул пламя свечей. На помост закапали крупные капли дождя. Грянул гром — декоративный комнатный раскат, напоминавший скорее грохот кухонной утвари. На троне заплясали огни, которые Глинда приняла сначала за молнию, пока не разглядела, что это светящиеся кости, соединенные в человеческий скелет. Грудная клетка скелета распахнулась на две половинки — две чудовищные костлявые ладони, — и среди бури раздался голос, шедший не из головы, а из самой середины светящегося существа, оттуда, где у человека находилось бы сердце.

— Я Гудвин, великий и ужасный! — пророкотало светящееся существо, заглушая гром. — Кто вы и зачем пришли ко мне?

Глинда покосилась на Эльфабу и пихнула ее: мол, начинай. Но та оцепенела от ужаса. Ах да, конечно, у нее же бзик с дождями.

— Кто-о-о-о вы-ы-ы?! — прогремел скелет.

— Эльфи! — шикнула Глинда.

Бесполезно.

— Ах ты ничтожество! — выдохнула Глинда. — Столько говорила, а сама… — И уже обращаясь к Гудвину: — Если позволите, ваше величество, я Глинда Ардуэнская из Фроттики, а это Эльфаба Тропп из Нестовой пустоши.

— А если не позволю? — осведомился Гудвин.

— Какое ребячество, честное слово, — вполголоса пробормотала Глинда и снова пихнула подругу. — Ну же, просыпайся, я не смогу объяснить, зачем мы сюда пришли.

Насмешка Гудвина, казалось, вывела Эльфабу из ступора. Крепко вцепившись в руку Глинды, она сказала:

— Мы учимся в Шизском университете, в колледже Крейг-холл, которым руководит мадам Кашмери. Мы привезли с собой крайне важные сведения.

— Правда? — удивилась Глинда. — Спасибо, что хоть сейчас сказала.

Дождь приутих.

— А, мадам Кашмери, загадочнейшая из женщин, — промолвил Гудвин. — Так это она вас послала?

— Нет, ваше величество, — ответила Эльфаба. — Мы приехали по собственному желанию. Не мне обсуждать с вами слухи — они всегда ненадежны, но…

— Напротив, слухи поучительны, — перебил ее Гудвин. — Они подсказывают, куда ветер дует. — Порыв ветра дунул к девушкам, и Эльфаба отскочила назад, чтобы ее не забрызгало дождем. — Ну, рассказывайте ваши слухи. Я слушаю.

— Нет, — повторила Эльфаба. — Мы прибыли с более важной целью.

— Что ты несешь? — ужаснулась Глинда. — Хочешь, чтобы нас бросили в тюрьму?

— Откуда вам знать, что важно, а что нет? — проревел Гудвин.

— Мне на то голова дана, — бросила Эльфаба. — Вы не звали нас сюда для того, чтобы мы сплетничали. Мы прибыли со своей программой.

— Откуда тебе знать, что я вас не звал? Действительно, откуда? Особенно после разговора с Кашмери.

— Полегче, — шепнула Глинда. — Ты выводишь его из себя.

— Подумаешь! — фыркнула Эльфаба. — Он меня уже вывел. — И, повысив голос, продолжала: — Мы приехали сообщить об убийстве великого ученого и мыслителя, ваше величество! О его важнейших открытиях и о том, как их замалчивают. Мы уповаем на справедливость, как, без сомнения, и вы. На то, что выводы профессора Дилламонда убедят вас пересмотреть свои недавние законы о правах Зверей…

— Дилламонд? — презрительно перебил ее Волшебник. — И ради этого вы приехали?

— Мы приехали говорить о целом Зверином народе, который планомерно лишают их…

— Я знаю о профессоре Дилламонде и о его работе, — фыркнул Гудвин. — Беспорядочно, бессистемно, бездоказательно. Другого и нельзя было ожидать от ученого Козла. Эмпиризм и шарлатанство без вразумительных объяснений. Скулеж, галдеж и… гм… ничего оригинального. Не наука, а сплошное политиканство. Вас, возможно, заразил его азарт? Его животная страсть? — Скелет оживленно подпрыгнул или, может, содрогнулся от отвращения. — Я наслышан о взглядах и так называемых открытиях профессора, но ничего не знаю ни о каком убийстве. Не знаю и не хочу знать.

— Я не привыкла к беспредметным спорам, — заявила Эльфаба и вынула из рукава свернутую трубочкой стопку бумаг. — Это не пропаганда, ваше величество, а тщательно разработанная «Теория о зачатках сознания», как назвал ее профессор Дилламонд. Вы поразитесь его заключениям. Ни один добродетельный правитель не должен закрывать глаза на вытекающие…

— Мне лестно слышать, что ты считаешь меня добродетельным, — пророкотал Гудвин. — Можешь оставить свои бумаги там, где стоишь. Если, конечно, не предпочитаешь передать мне их из рук в руки. — Скелет раскрыл объятия. — Моя птичка.

Эльфаба положила бумаги на пол.

— Хорошо, ваше величество, — хрипло сказала она. — Я пока буду считать вас добродетельным, иначе мне придется присоединиться к армии ваших противников.

— Да чтоб тебя! — выругалась Глинда сквозь зубы и громче добавила: — Это относится только к ней, ваше величество, я здесь совершенно ни при чем.

— Прошу вас, — сказала Эльфаба, и голос ее дрогнул (Глинда вдруг поняла, что впервые слышит в тоне Эльфабы умоляющие нотки). — Страдания Зверей невыносимы. Я говорю даже не об убийстве профессора Дилламонда. Все эти ущемления в правах, насильственное вытеснение Зверей из городов, низведение их до уровня бессловесного скота. Если бы вы покинули свой дворец, то сразу бы увидели всю тяжесть их положения. Поговаривают… опасаются, как бы не начались убийства и каннибализм. То, что происходит, безнравственно…

— Хватит! Я перестаю слушать, когда мне говорят о нравственности. В устах молодых это смешно, в устах стариков — скучно, в устах же людей средних лет по меньшей мере цинично.

— Но как иначе объяснить вам, что происходящее сейчас неправильно?

— Попробуй слово «непонятно», зеленая моя, и успокойся. Не дело девушки-студентки, да и вообще рядового гражданина, решать, что правильно, а что нет. На то есть мы, повелители.

— Если бы я, как вы предлагаете, не рассуждала, что бы помешало мне убить вас?

— Убить? Как убить? — забеспокоилась Глинда. — Я не умею убивать, я никогда не стала бы никого… Ой-ой-ой. Я лучше пойду, ваше величество.

— Стойте! — прогремел Гудвин. — Хочу вас кое о чем спросить.

Они замерли. Шли минуты. Скелет задумчиво перебирал пальцами по ребрам, играя на них, как на арфе, щелкал костями. Потом он засунул руку в рот, вырвал пригоршню светящихся зубов, пожонглировал ими и с силой бросил об пол, где они взорвались разноцветными огнями. Дождь все лил, и струйки воды стекали через канализационную решетку.

— Мадам Кашмери, — наконец произнес Волшебник. — Провокаторша, сплетница, директор, учитель, исповедник и задушевная подруга для своих питомиц. Скажите, зачем она вас послала?

— Я же говорила, мадам тут ни при чем, — гордо ответила Эльфаба.

— Да знаешь ли ты, девчонка, что значит слово «пешка»? — взвизгнул Гудвин.

— А знаете ли вы, что значит сила воли? — парировала та.

Глинда зажмурилась, представив, что Волшебник вот-вот их испепелит, но он только рассмеялся.

— Так что Кашмери от вас надо?

Глинда решила, что пора вмешаться.

— Чтобы мы получили достойное образование. Несмотря на свои причуды, она очень хороший директор. Это ведь такая сложная работа.

Эльфаба искоса бросила на подругу подозрительный взгляд.

— Она вас уже посвятила?

Глинда не поняла вопроса.

— Мы еще на втором курсе, — на всякий случай уточнила она. — Только начали специализироваться. Я — в магии, Эльфаба — в биологии.

— Понятно, — задумчиво протянул Гудвин. — И что вы собираетесь делать, когда в следующем году выпуститесь из университета?

— Я, наверное, вернусь во Фроттику и выйду замуж, — сказала Глинда.

— А ты?

Эльфаба молчала.

Скелет отвернулся, вырвал бедренные кости забарабанил ими по трону.

— Ну это уже просто смешно! — не выдержала Эльфаба. — Сейчас он совсем развалится. — Она шагнула вперед. — Ваше величество, пока у нас еще есть время…

Скелет обернулся. Череп его горел настоящим огнем, несмотря на все усиливающийся дождь.

— Я скажу вам свое последнее слово, — простонал он, как будто от боли. — Но прежде напомню отрывок из «Озиады», древнейшего героического эпоса о нашей стране.

Девушки притихли. Скелет важно начал:

— Смотрите, кому служите! — заключил Волшебник и с ослепительной вспышкой исчез. Погасли последние свечи, забулькала по трубам вода. Девушкам оставалось только вернуться тем же путем, каким они пришли.

* * *

Глинда заняла лучшее место в дилижансе до Шиза и бдительно охраняла соседнее.

— Занято, здесь сидит моя сестра, — говорила она уже третьему пассажиру.

«Подумать только! — удивлялась себе Глинда. — Прошел какой-то год, а я не только не презираю зеленушку, но готова назвать ее своей сестрой. Как все-таки меняет человека университетская жизнь! Я, наверное, единственная на все Пертские холмы видела Гудвина. Пусть с чужой подачи, не по собственной инициативе — не важно! Главное, видела. И осталась жива… Вот только мы мало чего добились».

Наконец показалась Эльфаба, как обычно закутанная в плащ с глубоким капюшоном. Она протиснулась сквозь толпу и заглянула в дверь дилижанса, которую открыла для нее Глинда.

— Наконец-то! — воскликнула Глинда. — Я уж боялась, что ты опоздаешь. Извозчик вот-вот тронет. Ты раздобыла что-нибудь на обед?

Эльфаба кинула ей на колени пару апельсинов, кусок заплесневелого сыра и ломоть черствого хлеба.

— Этого тебе должно хватить до вечерней остановки.

— Что значит мне? А себе ты нашла еду получше?

— Скорее похуже, но ничего не поделать. Я пришла попрощаться — я не еду с тобой в Крейг-холл. Найду другое место для обучения. Ноги моей больше не будет в этой… Кашмериной лавочке.

— Да что ты говоришь?! — всплеснула руками Глинда. — Как же я тебя отпущу? Твоя няня меня живьем съест. Несса погибнет, а Кашмери… Эльфи, одумайся!

— Скажи им, что я тебя похитила, а здесь отпустила. Они поверят. — Эльфаба стояла на ступеньке экипажа, не садясь внутрь, но и не спрыгивая. Пожилая марранка, смекнув, что удобное место рядом с Глиндой освободилось, быстренько туда пересела. — Передай им, что искать меня бесполезно. Я ухожу.

— Куда? Обратно в Квадлинию?

— Так я тебе и сказала! Хотя не буду врать: я пока и сама не знаю. Потом решу.

— Эльфи, садись в дилижанс, не дури, — вскричала Глинда. Извозчик уже взялся за поводья.

— Все будет хорошо, — сказала Эльфаба. — Ты теперь опытная путешественница, а обратная дорога всегда легче. Держись! — Она поцеловала подругу и соскочила со ступеньки.

Извозчик щелкнул поводьями. Глинда высунулась из экипажа, провожая глазами Эльфабу. Невероятно, как быстро зеленая девушка растворилась в толпе. Или это глупые слезы застилали Глинде взор? Эльфаба уж точно не плакала. Потому, видно, и не обернулась: не захотела показать сухие глаза. Но Глинде все равно было больно.