1
Впоследствии долго спорили, что это было. Что за грохот гремел отовсюду с небес.
Журналисты, вооружившись словарями и апокалиптическими писаниями, упоенно строчили статьи о: «…безумных атмосферных завихрениях…», «…незримом вулкане, сотворенном рукой тьмы…»
Язычники, почитающие механических идолов, утверждали, что слышали бой гигантских часов Вселенной.
Ученые узрели знак того, что мир переполнен жизнью: мириадами делящихся клеток, распадающихся молекул, вибрирующих атомов.
Фанатики кричали, что грядет конец света. Что все мирское зло собралось в единый сумрачный кулак и готовится нанести окончательный удар.
Унионисты ждали прибытия ангельских полчищ, грозно трубящих имя Господа к ужасу, грешников.
Кое-кто поговаривал, что отряды летучих драконов сотрясали небо хлопаньем огромных крыльев.
После страшных разрушений, которые он за собой принес, никто не осмеливался признать его обычным природным явлением — воздушным вихрем исключительной силы, сметающим все на своем пути.
Словом, ураганом.
* * *
Ураган унес жизни многих манчиков, поднял с пашен плодородную почву, обрушил горы песка на несколько восточных деревень и заживо похоронил их жителей. Вертясь и громыхая, словно оживший ночной кошмар, воздушный вихрь ворвался в страну Оз из восточной пустыни, в тридцати милях севернее Сланцовки. Затем осторожно обогнул Кольвен, не сорвав там ни единого листика, ни единого розового лепестка, основательно прошелся по Зерновому краю, подрубив экономическую основу молодой страны, завернул и как по команде обессилел ровно над городком Среднеманчинском, где возле местной церкви Нессароза награждала примерных учеников воскресной школы. Из воронки вывалился домик и упал прямо на голову колдунье.
Ни один ребенок на церемонии не пострадал, и все пришли потом помолиться за упокой Несенной души. Никогда еще церковь не была так полна.
Не обошлось, конечно, без шуток и анекдотов. «Боженька посылочку послал». «Такая проповедь была, такая проповедь, что домик заслушался и упал». «Все мы вырастаем и покидаем старый дом, но некоторым домам это не нравится». «В чем разница между падающей звездой и падающим домом?» — «Падающие звезды выслушивают желания, а падающие дома их исполняют». «Что такое: большой, толстый, крутит землю и кидает дома с небес?» — «Не знаю, но готов познакомиться».
Такого переполоха страна Оз еще не знала. Когда пошли слухи о смерти Восточной ведьмы (или герцогини Тропп, в зависимости от политических взглядов слушателей), объявились разные террористические группы, утверждавшие, будто они ее и убили. Никто сперва даже не задумался, что в домике кто-то был. Когда жилища невиданной формы падают прямехонько на правителей, да еще и не разваливаются, это само по себе невероятно. А чтобы кто-то внутри выжил после такого — нет, это либо откровенная ложь, либо прямое вмешательство свыше. Оно конечно, кое-кто из слепых вдруг прозрел, а хромой Боров вдруг вскочил и пустился в пляс (после чего его тут же увели на бойню), да ведь так всегда бывает. Чужеземную девочку, вышедшую из домика — она назвалась Дороти, — за одно то, что выжила, возвели в ранг святых. До ее собачонки уже никому не было дела.
2
Когда почтовый голубь принес в Киамо-Ко весть о гибели Нессарозы, Эльфаба была погружена в работу: она пересаживала крылья от птенца белохохлой птицы рухх на спину новорожденной снежной обезьянки. После многих неудач, когда оставалось только убить несчастных животных, чтоб не мучились, ведьма довела технику операции до совершенства. Кое-какие подсказки она нашла в учебниках по биологии за авторством профессора Никидика, а в «Гримуатике» отыскала заклинания, чтобы подмышечные нервы врастали в крылья и инстинкт лазанья по деревьям сменился стремлением к полету. И когда она разобралась что к чему, из-под ее ножа стали выходить летучие обезьяны, с виду вполне довольные своей участью. Правда, ни одна самка не родила еще крылатого детеныша, но Эльфаба не теряла надежды.
По крайней мере летали обезьяны лучше, чем разговаривали. Чистри, теперь уже важный патриарх нового племени, не продвинулся дальше двусложных слов и, похоже, все еще понятия не имел, о чем лепетал.
Чистри и принес Эльфабе письмо в операционный зал. Она передала ему скальпель и распечатала конверт. Письмо было от Панци: он сообщал про ураган и похороны, которые отложили на несколько недель, чтобы Эльфаба на них успела.
Ведьма отложила письмо и вернулась к работе, не позволяя себе поддаться горю. Вживление крыльев — сложная операция, а действие наркоза скоро закончится.
— Чистри, помоги няне спуститься. И еще, если найдешь — Пира, скажи, что мне надо с ним поговорить, — сказала Эльфаба и сверилась с записями: правильно ли сшивает мышцы.
Если няня теперь спускалась в обеденный зал раз в день, это уже было достижение. «Еда и сон — вот и вся моя нынешняя работа, и пока что я очень хорошо с ней справляюсь», — говорила она всякий раз, когда, усталая и голодная после спуска по лестнице, усаживалась за стол. Лир доставал хлеб, сыр, иногда копченый окорок, и они втроем молча жевали, а потом разбредались каждый по своим делам.
Лиру уже исполнилось четырнадцать, и он заявил Эльфабе, что поедет в Кольвен вместе с ней.
— Я ничего здесь не вижу, — ныл он за столом. — Ты и так никуда меня не пускаешь.
— Должен же кто-то остаться и присмотреть за няней, — сказала Эльфаба. — Сейчас не время препираться.
— Пусть Чистри присматривает.
— Он не может. Он стареет и становится забывчивым. На пару с няней они мне весь замок спалят. Нет, Лир, дело решенное, ты остаешься здесь. Все равно я полечу на метле.
— Никогда ты мне ничего не разрешаешь!
— Можешь помыть посуду, если хочешь.
— Очень надо!
— О чем спорите-то? — громко спросила няня.
— Ни о чем, — сказала Эльфаба.
— Не слышу.
— Ни о чем!
— Ты что, даже не собираешься ей сказать? — спросил Лир. — Она ведь растила твою сестру.
— Старая она уже слишком, ей восемьдесят пять. Представляешь, каково в ее возрасте расстраиваться?
— Няня, — храбро сказал Лир, — Нессароза погибла.
— Цыц, щенок, прибью, — шикнула Эльфаба.
— Что ты там говоришь про Нессарозу? — прошамкала няня, прищурив на них свои красные глаза.
— Она погибла, — нерешительно ответил Лир.
— Гибло, гибло, гибло, — откликнулся Чистри.
— Что сделала?
— Погибла!
Няня всхлипнула.
— Это правда, Эльфи? — жалобно спросила она. — Твоя сестра умерла?
— У, попадись ты мне, — вполголоса сказала ведьма Лиру и продолжила громче для старушки: — Да, нянюшка, не буду ничего от тебя скрывать, это правда. Во время бури на нее упад дом. Говорят, она совсем не мучилась.
— Мой ангелочек, — зарыдала няня. — Должно быть, сама Лурлина на золотой колеснице забрала ее в рай. — Ни с того ни с сего она погладила кусок сыра на тарелке, намазала маслом салфетку и откусила кусок. — Когда мы едем на похороны?
— Тебе сейчас вредно путешествовать, — сказала Эльфаба. — Я отбываю через пару дней, а с тобой останется Лир.
— Не останусь! — вставил тот.
— Он хороший мальчик, — сказала няня. — Но Несса была лучше. Ужасный день! Я буду пить чай у себя. Не могу же я сидеть тут с вами, как будто ничего не произошло. — Она поднялась, опершись о голову преданного Чистри. — Знаешь, Эльфи, Лир еще слишком мал, чтобы оставлять нас одних. Вдруг на замок кто-нибудь нападет? Как в прошлый раз, когда ты исчезла.
Старуха сделала укоризненное лицо.
— Няня, милая, арджиканские отряды охраняют горы днем и ночью. Солдаты Гудвина не посмеют и носа сунуть дальше Красной Мельницы после того, что здесь натворили. Тебе нечего бояться, ты прекрасно это знаешь.
— Вот закуют меня в цепи и уведут, как бедную Сариму с семьей, — ныла няня. — Ты их так и не спасла.
— Все еще впереди, — сказала Эльфаба няне в ухо.
— Какое там! Семь лет прошло. Они давно гниют в общей могиле. Хвала Лурлине, что Лира с ними не было.
— Я пытался их спасти, — вмешался мальчишка. В рассказах о своих похождениях он отвел себе героическую роль. Он побежал догонять солдат вовсе не от скуки, а чтобы освободить княжескую семью. На самом же деле капитан Вишнекост из жалости велел связать Лира и оставить на сеновале, чтобы не заключать его вместе с остальными. Откуда капитану было знать, что он оставляет на свободе внебрачного сына Фьеро, — ведь Лир и сам этого не знал.
— Да, да, хороший мальчик, — повторила няня. Она уже забыла о только что услышанной трагедии и переключилась на ту, которая глубже засела в памяти. — Я тоже пыталась помочь, но что могла сделать старая няня? Как ты думаешь, Эльфи, они живы?
— Я не знаю, — в десятитысячный раз принялась объяснять Эльфаба. — Их могли тайно переправить в Изумрудный город или еще куда-нибудь. Я пыталась выведать их судьбу, подкупала чиновников, нанимала сыщиков, писала княгине Настойе, просила ее помощи. Целый год провела в бесплодных поисках. Сколько раз тебе повторять? Хватит меня мучить напоминаниями о моих неудачах.
— Это все я виновата, — затянула няня обычную песню, в которую она ни капли не верила. — Если бы я была моложе и сильнее, то показала бы этому капитану, он бы у меня поплясал. А теперь поздно. Саримы и ее сестер уже нет. А ты что — тебе нужно, ты и уехала. Кто ж тебя осудит?
Но образ умирающей Саримы, так и не простившей Эльфабу за смерть Фьеро, причинял колдунье такую же боль, как вода.
— Неужели и в собственном доме мне не будет покоя? — взвыла она. — Хватит об этом. Ступай пить свой чай и помалкивай.
Оставшись одна, ведьма села и задумалась о Нессарозе и о том, чем обернется ее смерть. Политические перестановки в Манчурии повлекут за собой большие перемены — может, даже и к лучшему. Со стыдом она поняла, что не жалеет о гибели сестры.
Ведьма стала собираться. Перво-наперво, решила она, нужно взять с собой страницу из «Гримуатики». Она полистала толстую книгу и вырвала самую непонятную страницу, чьи буквы продолжали двигаться у нее на глазах, как семейка трудолюбивых муравьев. Ведьма уже привыкла, что на месте неразборчивых каракулей то и дело проступали понятные слова, а другие слова, наоборот, расплывались во время чтения. Покажет-ка она эту страницу отцу. Вдруг глаза священника лучше разглядят правду?
3
Кольвенский замок темнел траурными цветами. Встречать ведьму вышел ворчливый бородатый манчик Нипп, совмещавший обязанности слуги, привратника и премьер-министра.
— У вас больше нет привилегий в Свободной Манчурии, — объявил он. — Со смертью Нессарозы с герцогами покончено.
— Когда разрешу, тогда и покончите, — осадила его ведьма. Судьба титула была ей безразлична, но выслушивать условия от этого наглеца она не собиралась. Впрочем, все равно в последние годы титул почти не использовался. Как писал Фрекс в своих истерических письмах, Нессароза, услышав, что ее за глаза зовут Восточной ведьмой, решила потерпеть клевету и даже сама себя стала так величать.
Нипп провел Западную ведьму (как она представилась по примеру погибшей сестры) в спальню.
— Мне много не нужно, — сказала ему гостья. — Поживу здесь несколько дней, встречусь с отцом, схожу на похороны, возьму кое-что из вещей — и до свидания. Не знаешь, мой брат Панци здесь?
— Нет, он уехал. Передавал вам наилучшие пожелания. Сказал, что у него срочные дела в Маррании. Кое-кто полагает, что он просто сбежал, боясь за свою шкуру после перемен в правительстве. И не без оснований, — холодно добавил Нипп. — У вас есть чистые полотенца?
— Они мне ни к чему, — сказала ведьма. На нее вдруг навалились усталость и страшная грусть. — Спасибо, вы можете идти.
Фрексу было шестьдесят три. Волосы его поредели и поседели еще больше, плечи ссутулились, как будто собирались встретиться посередине, голова провалилась на скрюченной шее. Он сидел на веранде, укрытый одеялом.
— Кто это? — спросил он, когда ведьма подошла и села рядом с ним.
Она поняла, что отец почти ослеп.
— Твоя дочка, папа, — сказала она. — Та, которая осталась.
— Фабала? — переспросил он. — Как я буду жить без красавицы Нессы? Что мне теперь делать без моей лапочки?
Ведьма взяла старика за руку и молча сидела с ним, пока он не уснул. Потом вытерла слезы с его лица, не обращая внимания, что они жгут ее кожу.
* * *
Освобожденные манчики ломали их дом. Ведьме он был не нужен, но ее все равно терзала обида. Какими же надо быть дураками, чтобы все крушить! Неужели они не понимают, что Кольвенский замок можно использовать с толком — хотя бы как здание парламента?
Она подолгу сидела с отцом, но разговаривали они мало. Одним утром, когда Фрекс был пободрее, он спросил, действительно ли его дочь ведьма.
— Ну, как тебе сказать, — замялась она. — Что значит ведьма? Разве мы когда-то придавали значение словам? Знаешь, пап, у меня к тебе просьба. Вот взгляни-ка. — Она достала вырванную из «Гримуатики» страницу и положила ему на колени, как большую салфетку. — Что ты здесь видишь? Про добро тут пишут или про зло?
Фрекс провел рукой по листку, будто впитывая смысл текста кончиками пальцев, поднес его близко к глазам и прищурился.
— Буквы крупные и отчетливые, — сказал он, перевернул страницу и снова всмотрелся в нее. — Но я не могу их разобрать, они из какого-то чужого алфавита. А ты — можешь?
— С переменным успехом: когда да, когда нет. То ли зрение подводит, то ли текст такой особенный.
— Глаза у тебя всегда были зоркие. Даже в детстве ты могла видеть то, чего никто не замечал.
— То есть как?
— У тебя был стеклянный круг, который сделал Черепашье Сердце, и ты смотрела в него, как будто видела другие миры.
— Ха! Наверное, всеголишь любовалась своим отражением.
Они оба знали, что это неправда, и Фрекс — в кои-то веки — так и сказал:
— Нет, на себя ты смотреть не любила. Ты терпеть не могла свою кожу, свои угловатые черты и странные глаза.
— Интересно почему.
— Не знаю. Ты такой родилась. Будто кто-то наложил на тебя проклятие, а через него погубил всю мою жизнь. — Он утешительно похлопал Эльфабу по руке. — Когда у тебя выпали жуткие молочные зубы и стали расти нормальные, мы вздохнули с облегчением, но все-таки первые несколько лет ты была маленьким уродцем. А потом родилась Несса, и по сравнению с ней оказалось, что ты совершенно здоровая девочка.
— За что мне с рождения такое проклятие? Ответь мне, святой человек.
— Это моя вина — ты была послана Богом за мои грехи, — сказал Фрекс. Ведьма чувствовала, что каким-то неуловимым образом он перекладывает груз ответственности на нее. — Ты родилась как вечное напоминание о том, чего мне не удалось достичь. Но не бери в голову. Это все в прошлом.
— А Несса? Ей за что досталась болезнь?
— В назидание матери — за распущенность.
— Поэтому ты так ее и любил? Не видел в ней упреков себе?
— Не кипятись! Какая ты! Нессы больше нет — какая теперь разница, кого я любил?
— Но ведь жизнь продолжается.
— Моя уже подходит к концу, — печально ответил Фрекс. Ведьма высвободила руку из-под его ладони, взяла у него с колен страницу из «Гримуатики», сложила, сунула в карман и заметила, что кто-то направляется к ним по лужайке. Сначала она подумала, что это слуга несет Фрексу чай (из-за возраста, покладистого характера и священного сана здесь к нему все еще относились с почтением), но, вглядевшись, поспешно поднялась и пригладила складки на своем простеньком черном платье.
— Глинда Ардуэнская! — радостно приветствовала она гостью.
— А я даже не сомневалась, что ты приедешь! Эльфаба Тропп, последняя герцогиня Тропп, что бы там ни говорили.
Глинда шла медленно: то ли из-за возраста, то ли из-за робости, то ли из-за нелепого пышного платья. Она выглядела как какое-то дерево: турнюр раздувал ей юбку, как церковный купол; платье сверкало блестками и пенилось кружевами; вышитые в несколько рядов рельефные узоры рассказывали целую историю страны Оз. Но лицо, несмотря на слой пудры и морщинки, появившиеся вокруг глаз и рта, оставалось все тем же милым личиком наивной институтки с Пертских холмов, какой она была когда-то.
— Ты ни капли не изменилась, — сказала Глинда. — Это твой отец?
Ведьма кивнула и прижала палец к губам: Фрекс снова задремал.
— Пойдем прогуляемся по саду, пока борцы за справедливость не вырвали последние розы. — Ведьма взяла Глинду за руку. — Ну и вид у тебя! Я-то думала, ты стала благоразумнее.
— А по-моему, ничего. Пусть провинциалы учатся высокой моде. Или все-таки рукава слегка чересчур?
— Не то слово! Ножницы мне, скорее!
Они рассмеялись.
— Ужас, во что превратили старинное имение, — сказала Глинда. — Вон над тем фронтоном явно должны быть статуи — и где они? Или вон смотри, такой изумительный бельведер — а весь исписан революционными лозунгами. Надеюсь, ты как-нибудь остановишь это безобразие. Такой бельведер еще поискать.
— Ты же знаешь, я никогда не увлекалась архитектурой, — ответила ведьма. — Я прочла эти лозунги. Например: «Туда тебе и дорога, кровопийца!» Почему бы, собственно, здешним жителям и не исписать стены? Если Нессароза действительно пила из них кровь?
— Тираны меняются, а бельведеры остаются, — рассудительно ответила Глинда. — Если понадобится, обращайся: посоветую лучших реставраторов.
— Я слышала, ты одной из первых оказалась на месте гибели Нессарозы. Как так вышло?
— Сэр Чафри, мой благоверный, продает свинину, а Манчурия как раз пытается расширить свой рынок… В общем, сэр Чафри приехал сюда по делу. А у нас ведь как: там, где муж зарабатывает деньги, я их тут же раздаю. Правда, у нас все равно много остается. — Глинда схватила ведьму за руку и хихикнула. — Я и не представляла, что благотворительность так затягивает.
— То есть ты с супругом прибыла в Манчурию?
— Ну да. Посетила сиротский приют на берегу Зеленого озера — дай, думаю, заодно в зоопарк съезжу: там у них появились драконы, а я никогда не видела их живьем. Не доехали мы каких-то десяти миль, как налетел ураган. Нас даже там изрядно потрепало; не представляю, как Нессароза могла продолжать награждение. Некоторые части зоопарка закрыли от посетителей, опасаясь, что деревья повалятся и Звери убегут.
— Значит, в зоопарках теперь держат Зверей? — холодно осведомилась ведьма.
— Так ты там еще не была? Непременно сходи, получишь массу удовольствия. В общем, домик на Нессарозу как с неба свалился, прости за каламбур, ведь если б стало понятно, что ураган такой сильный, все бы сразу разбежались. Тут же забили тревогу — а связь здесь отменная, Несса постаралась: боялась внезапного нападения Гудвина. Я взяла Феникса и, пока местные разбирались, что к чему, прилетела в Среднеманчинск.
— И что ты увидела?
— Во-первых — может, тебя это утешит, — там совсем не было крови. Внутри у Нессы, наверное, все было всмятку, но крови — ни капли. Понятное дело, Нессины последователи — сколько их там осталось? — затянули, что она, мол, совсем не мучилась, а душа ее отправилась прямиком на небо. Отрадная мысль, правда? Мне вот тоже кажется, что она не мучилась — после такого-то удара по башке. Ее противники, которых было гораздо больше, провозгласили, что сама Лурлина избавила их от Несенного гнета. Когда я прилетела, там уже вовсю ликовали и прославляли какую-то странную девочку и ее собаку, которые жили в этом самом доме.
— Кто такие? — Эту часть истории ведьма еще не слышала.
— Ну, ты ведь знаешь манчиков. Они трусливые подлизы, несмотря на свои демократические лозунги. Только я прилетела, они бухнулись мне в ноги и залепетали что-то про ведьму. Я пыталась их поправить, что я волшебница, а не ведьма, но они не слушали. Это все наверняка из-за моего платья: я в тот день надела ярко-розовое, оно мне очень шло…
— Так про девочку-то что? — нетерпеливо перебила ведьма.
— Ах да. Она назвалась Дороти из Канзаса. Я никогда не слышала ни о каком Канзасе и так ей сразу и сказала. У нее в ногах вертелась брехливая собачонка — Тата или Тото, что-то в этом роде. Тото, да. Эта Дороти сама была перепугана до полусмерти. Невзрачная такая девочка, безвкусно одетая, но это, наверное, приходит с возрастом. — Глинда искоса глянула на ведьму. — А у некоторых только к старости.
Подруги прыснули от смеха.
— Дороти стала проситься домой, но на географии они нашу страну не проходили, а я никогда не сталкивалась с местечком по имени Канзас, поэтому посоветовала ей спросить кого-нибудь еще. Лизоблюды-манчики уже готовы были провозгласить ее Несенной преемницей, к отчаянию Ниппа и остальных кольвенских министров, мечтавших захватить пост повыше. Да и кроме них, тут замешаны крупные интересы, а девчонка могла все испортить.
— Следишь за политикой, значит? И почему меня это не удивляет? — промурлыкала ведьма. — Как чувствовала, что ты не останешься в стороне.
— В общем, я решила убрать Дороти из Манчурии, чтобы не разразилась гражданская война. Здесь ведь, знаешь, есть партии, которые ратуют за присоединение Манчурии обратно к Озу. Для всех, в том числе и для девочки, было бы только хуже, если бы ее стали использовать в политической игре.
— А, так ее здесь нет, — протянула ведьма. — Я-то надеялась ее увидеть.
— Дороти? Уж не злишься ли ты на нее? Она же ребенок — рослый по манчиковским стандартам, но все равно сущее дитя. Она ни в чем не виновата, Эльфи. По глазам твоим вижу, что ты уже в чем-то ее подозреваешь. Ну не управляла же она этим домиком, сама посуди, — просто случайно в нем оказалась. Так что лучше оставь. Не заводись.
— Да, ты права, — вздохнула ведьма. — Знаешь, бывает, отлежишь во сне ногу — потом ни согнуть, ни разогнуть. Так и с желанием отомстить: иногда кажется, это как та же затекшая нога. Затекшая привычка. Хватит мне злости на Гудвина, от нее и так житья нет. Глупо, действительно, мстить за смерть сестры, с которой я не слишком-то ладила.
— Тем более если в этой смерти никто не виноват, — добавила Глинда.
— Скажи мне, ты помнишь Фьеро? — спросила ведьма. — Знаешь ли ты, что он погиб пятнадцать лет назад?
— Да, конечно. Я слышала, он погиб при каких-то загадочных обстоятельствах.
— Я была знакома с его женой и ее сестрами. Они подозревали, будто ты закрутила с ним интрижку в Изумрудном городе. Скажи, это правда?
Глинда залилась пунцовой краской.
— Дорогая моя, — с расстановкой сказала она. — Мне нравился Фьеро как человек и как политик. Но если помнишь, он помимо всего прочего, был темнокожим. Даже если бы я закрутила, как ты выражаешься, интрижку, что совершенно не в моем духе, то уж, разумеется, не с ним. Это же подумать только!
Тут ведьма окончательно убедилась: ничего у них с Фьеро не было и быть не могло — с возрастом к Глинде вернулась ее небывалая спесь. Сама же Глинда, оскорбленная вопросом, даже не подумала ни в чем заподозрить ведьму. Ей было неуютно с прежней подругой. И не потому, что они давно не виделись, а из-за необычного влияния ведьмы, которое отодвигало других на второй план. Сама не зная почему, Глинда волновалась, говорила скороговоркой, высоким девичьим голосом. Как будто снова стала робкой институткой и опять стояла перед великим и ужасным Гудвином. Странно, Глинда почти забыла о своей юности и о той страшной аудиенции, а вот дорогу в Изумрудный город, когда они с Эльфабой спали в одной кровати, помнила хорошо. Какой смелой она тогда себя считала, какие опасности ей чудились вокруг.
Подруги шли в беспокойном молчании.
— Может, оно и к лучшему, — спустя какое-то время сказала ведьма. — Конечно, каким бы ужасным ни был тиран, он все-таки поддерживает порядок, а после его свержения наступает анархия, часто не менее кровавая. Вдруг из всей этой неразберихи выйдет что-нибудь путное? Папа всегда говорил, что манчики — смышленый народ, и главное — им не мешать. Все равно Несса была здесь чужой, несмотря на наследственный титул. Выросла она среди квадлинов и сама, как выяснилось, могла быть наполовину квадлиншей. Кто знает, вдруг без нее дела пойдут на поправку?
— Упокой господи ее душу, — сказала Глинда. — Или ты все так же не веришь в душу?
— Про чужие души говорить не буду, не знаю.
Они снова шли молча. То и дело им попадались манчики с соломенными человечками на рубашках. Большие, в человеческий рост, пугала высились над полями.
— Жутковатые они какие-то, — кивнула ведьма на пугала. — Я вот еще о чем хотела тебя спросить — Нессу я уже спрашивала, — ты помнишь, как мадам Кашмери собрала нас у себя и предложила стать Наместницами, тремя самыми могущественными волшебницами в стране Оз? Чем-то вроде тайных жриц, чтобы влиять на общественное мнение, укреплять или, наоборот, расшатывать порядок по приказу некой высшей власти?
— Да, конечно, это представление, этот жалкий фарс! Как я могу забыть?
— Я все думаю: что, если она нас тогда околдовала? Помнишь, она запретила нам это обсуждать, и мы действительно не могли.
— Сейчас-то мы можем. Если и было какое-то колдовство, оно давно уже рассеялось.
— Но только посмотри, в кого мы превратились. Несса стала Восточной ведьмой — да-да, ее так звали, не делай круглые глаза. Я живу в замке на западе, окруженная арджиканцами, которые с тех пор, как их лишили княжеской семьи, видят во мне новую правительницу. И ты, могущественная волшебница, сидишь на севере и купаешься в роскоши.
— Да какая я могущественная? — отмахнулась Глинда. — Так, слово одно. Но если ты помнишь, Кашмери предлагала мне стать Наместницей в Гилликине, тебе — в Манчурии, а Нессе — в Квадлинии. Про Винкус и слова не было. Так что если она предсказывала будущее, то все напутала. Вы с Нессой оказались совсем не там.
— Это все мелочи, — поморщилась ведьма. — Я говорю о гораздо более важных вещах. Вдруг всю нашу взрослую жизнь мы провели околдованными? Откуда нам знать, что мы не были пешками в чьей-то темной игре? Ты, вижу, хочешь опять сказать, что я повсюду ищу заговоры. Но мы ведь были там вместе. Ты слышала то же, что и я. Ты уверена, что не танцуешь под чью-то злую волшебную дудку?
— Я часто молюсь, — сказана Глинда. — Может, не слишком искренне, но все-таки. Мне кажется, если бы меня околдовали, Бог пожшшл бы меня и снял заклятие. Ты так не думаешь? Или ты все такая же убежденная атеистка?
— Мне всегда казалось, будто я не властна над своей жизнью, — сказала ведьма. — Родилась непонятного цвета, все детство зачем-то протаскалась с родителями по болотам, в университете рванула защищать Зверей, мой любимый умер, а своего призвания я так и не нашла. Животноводство разве что, если это можно так назвать.
— Зато я сама себе хозяйка, — сказала Глинда. — И если делаю ошибки, то сама в них виновата. Эльфи, милая, да ведь вся жизнь — одно большое волшебство. Зато у нас всегда есть выбор.
— Не уверена, — пробормотала ведьма.
Они прошли мимо статуй, чьи постаменты были обезображены разноцветными надписями. «Что ты теперь скажешь, ведьма?» — кричала одна. Глинда неодобрительно цокнула языком.
Перешли через мостик. Птицы старательно выводили над ними трогательные песни.
— Я послала Дороти в Изумрудный город, — призналась Глинда. — Сказала, что никогда не видела Гудвина. Не смотри на меня так. Если бы я сказала ей правду, она бы ни за что туда не пошла. Я пообещала, что Гудвин пошлет ее домой. С его-то шпионами он наверняка знает, где находится этот Канзас. Если не он, то кто же?
— Жестоко с твоей стороны.
— Да ну, она такая безобидная малютка, кто ее тронет? — беззаботно сказала Глинда. — Вот если бы манчики сплотились вокруг нее, присоединить Манчурию было бы сложнее, чем мы надеемся. Гораздо больше крови бы пролилось.
— Ты, значит, за воссоединение? — поморщилась ведьма.
— К тому же, — продолжала щебетать Глинда, — я дала ей на всякий случай Нессины башмачки. Они ее защитят.
— Как?! — Ведьма молнией повернулась к Глинде. Злоба душила ее, мешала говорить. — Эта девчонка свалилась с неба, раздавила мою сестру, а ты ей — башмачки? По какому праву ты ими распоряжаешься? Папа сделал их специально для Нессы, а она завещала их мне.
— Да? — с напускным спокойствием спросила Глинда, насмешливо оглядывая ведьму с головы до ног. — И что бы ты с ними делала? Надевала бы вот с этим платьем? Чекан изящества, зерцало вкуса, как говорил поэт. Будет тебе, Эльфи. С каких пор ты носишь башмачки? Ты ж вон в солдатских сапогах ходишь.
— Это уж мое дело. Но как ты посмела раздавать чужие вещи? Сколько труда вложил папа в эти башмачки. А ты и раньше их без спросу заколдовала.
— Да они бы иначе рассыпались, вот я и залатала их моим специальным связывающим заклинанием. Вы-то с отцом даже этого не сделали для Нессы. Я помогала ей, когда ты бросила ее в Шизе. Бросила нас обеих. Да-да, не сверкай так глазами, это правда. Я была ей за сестру и как близкая подруга наделила башмачки способностью ее поддерживать. Прости, если я тебя расстроила, но, по-моему, у меня было больше прав распоряжаться этими башмачками, чем у тебя.
— Мне надо их вернуть.
— Да брось, это всего лишь обувка, а не святые реликвии. Красивые, да, но если честно, такие башмачки уже не в моде. Пускай остаются у девочки. У нее же ничего больше нет.
— Всего лишь обувка, говоришь? Смотри, к чему они привели. — И ведьма показала на стену конюшни, вдоль которой огромными красными буквами было написано «Гори в аду, старая ведьма!».
— Ах, перестань, — вздохнула Глинда. — У меня голова разболится.
— Где эта девчонка? — прошипела ведьма. — Если ты не вернешь мне башмачки, я сама их у нее отберу.
— Знала бы я, что они тебе так дороги, специально сберегла бы их для тебя. Мне главное было удалить их из Манчурии, а то бестолковые манчики слишком верят в их магическую силу. И чего они в них нашли? Волшебный меч — это я понимаю. Но башмачки?
— Так ты заодно с Гудвином? Никакой ты не благотворительностью занимаешься, а готовишь захват Манчурии! Себя хоть не обманывай. Или ты и правда все еще во власти старого заклятия мадам Кашмери?
— Не кричи на меня. Хочешь знать, где девочка? Она ушла по Дороге из желтого кирпича неделю назад. Она ласковая и добрая и очень расстроится, если узнает, что нечаянно взяла чужое. Вот только тебе эти башмачки без надобности.
— Как ты не поймешь, для Гудвина это оружие в борьбе с Манчурией. Слишком много они значат для манчиков. Нельзя, чтобы Гудвин ими завладел!
Глинда примирительно взяла ведьму за руку.
— Любовь отца ты за них все равно не купишь, — сказала она.
Ведьма отдернула руку. Они стояли, буравя друг друга взглядами. Слишком много объединяло женщин, они были как два башмачка пара, но именно башмачки пропастью пролегли теперь между ними. Ни одна из них не могла настоять на своем, ни одна не хотела отступить, и ведьме оставалось только обиженно повторить:
— Мне нужны эти башмачки.
4
Глинда и сэр Чафри отсидели панихиду на балкончике для почетных гостей. С ними же был посланник от Гудвина в восхитительном красном камзоле с изумрудным крестом на груди, окруженный отрядом телохранителей. Ведьма сидела внизу и упорно избегала взгляда Глинды. Фрекс рыдал, пока не начал задыхаться, и ведьма вывела его через боковую дверь, чтобы старик смог отдышаться.
После панихиды к ней подошел посол.
— Его императорское величество хочет переговорить с вами. Он прилетит сегодня вечером на фениксе, чтобы выразить свои соболезнования семье погибшей.
— Прилетит сюда? Это невозможно! Он не посмеет!
— Те, в чьей власти принимать решения, думают иначе. Его величество прибудет после захода солнца только для того, чтобы поговорить с вами и вашими близкими.
— Отец не станет принимать Гудвина. Я не позволю!
— Тогда его величество встретится с вами. Он настаивает. Он хочет сделать одно дипломатическое предложение. Только помните, об этой встрече никто не должен знать, иначе вашему отцу и брату не поздоровится. И вам, — добавил посол, как будто это не было само собой разумеющимся.
Ведьма прикинула, какую пользу можно будет извлечь из этой навязанной аудиенции. Сарима, безопасность Фрекса, судьба Фьеро.
— Хорошо, — согласилась она. — Я с ним встречусь.
И несмотря на свою обиду, она обрадовалась, что волшебные башмачки Нессарозы уже не в Кольвене.
Когда колокола забили к вечерне, за ведьмой пришли.
— Нам придется вас обыскать, — сказал посол перед закрытой дверью, к которой ее подвели. — Так требуется по протоколу.
Ведьма сосредоточилась на клокочущей внутри нее ярости, пока охранники ее ощупывали.
— Это что еще такое? — спросил один, вынув из кармана забытую страницу из «Гримуатики».
— Это? — переспросила она, лихорадочно соображая. — Я хотела показать это его величеству.
— С собой ничего брать не разрешается, — сказали они, пряча листок.
— Да вы понимаете, с кем говорите? Я могу завтра объявить себя правительницей Манчурии и бросить вас всех за решетку.
Угроза не произвела на охранников никакого действия. Они невозмутимо открыли дверь и пригласили ее в комнатенку, где стояли только два стула на цветастом ковре. По сторонам, на непокрытых половицах, сквозняк всколыхнул клубки пыли.
— Его императорское величество Гудвин великий и ужасный! — объявил посол и скрылся за дверью.
С минуту ведьма оставалась одна. Потом в комнату вошел неприметный старичок в рубашке со стоячим воротничком и пиджаке, из-под которого выглядывала цепочка карманных часов. На его лысой розовой голове виднелись бурые старческие пятна, над ушами кустились остатки волос. Гудвин. Он промокнул платком лоб и сел, указав ведьме на соседний стул. Она не двинулась с места.
— Добрый вечер, — сказал он.
— Что вы от меня хотите? — спросила ведьма.
— Обсудить с вами две веши. Первая — это то, ради чего я, собственно, сюда прибыл, а второе — то, на что вы обратили мое внимание.
— Я вас слушаю.
— Буду говорить без обиняков. Я хотел узнать о ваших планах на наследование титула Нессарозы.
— Если бы они у меня и были, вас это совершенно не касается.
— Боюсь, вы ошибаетесь. Меня это очень даже касается, потому что я намереваюсь вернуть Манчурию Озу. Подготовка к этому идет уже полным ходом. Насколько я понимаю, леди Глинда благоразумно, хотя и несколько поспешно удалила из страны виновницу несчастья и почитаемые здесь башмачки, что, несомненно, облегчит мою задачу. Башмачки эти я еще раздобуду — на всякий случай, чтобы вы о себе слишком многого не возомнили. Так что, как видите, мне действительно необходимо знать ваши планы. Как я понимаю, вы не слишком одобряли религиозную тиранию, которую установила ваша сестра. Искренне надеюсь, что вы не пожелаете здесь обосноваться. Иначе нам нужно будет с вами кое о чем договориться, чего у меня никак не получалось с вашей сестрой.
— Зачем мне здесь обосновываться? И какая из меня правительница?
— К тому же не будем забывать о маленькой армии, которая стоит… под Красной Мельницей, если я правильно помню.
— Так вот зачем они там были нужны все эти годы!
— Чтобы вы не отвлекались на здешние дела. Накладно, конечно, зато эффективно.
— Надо бы мне, конечно, воспользоваться своим правом и возглавить манчиков, хотя бы назло вам. Но меня мало волнует судьба этого глупого народа. Пусть живут как хотят, лишь бы отцу не досаждали. Так что если вопрос исчерпан…
— То перейдем к другому. — Гудвин заметно оживился. — Откуда вы взяли ту страницу, которую, как говорят охранники, хотели мне показать?
— Хороший вопрос! По какому праву ваши охранники отобрали ее у меня?
— Речь сейчас не об этом. Где книга, из которой вы вырвали этот лист, — вот что я хочу узнать.
— Если я вам скажу; то что получу взамен?
— А что вы хотите?
«Вот оно! — мелькнула мысль. — Ради этого и стоило встречаться». Ведьма набрала полную грудь воздуха и выпалила:
— Узнать, жива ли еще Сарима, княгиня арджиканская, где ее найти и как выкупить ей свободу.
Гудвин улыбнулся.
— Просто удивительное совпадение. Как раз об этом я и подумал.
Он взмахнул рукой. Дверь открылась, и в комнату ввели гнома в белом. Вернее, нет, не гнома, приглядевшись, поняла ведьма, — сильно сгорбленную девушку. От ее ошейника до лодыжек тянулись короткие цепи, мешавшие ей распрямиться. Не сразу дошло до ведьмы, что это Нор. Сейчас ей должно быть лет шестнадцать-семнадцать. Столько лет было ведьме, когда она поступила в Крейг-холл.
— Нор? — позвала она. — Ты меня слышишь?
Пальцы девушки сжались вокруг цепей, грязные коленки вздрогнули. Она наклонила небрежно выбритую голову, как будто прислушиваясь к музыке, но так и не подняла глаза.
— Это тетушка ведьма. Я приехала, чтобы освободить тебя, — сказала она первое, что пришло в голову.
Тут Гудвин снова махнул рукой, и измученную девушку вывели из комнаты.
— Боюсь, это невозможно, — сказал он. — Она находится под моей защитой. От вас.
— А остальные? — спросила ведьма. — Что с ними?
— Документальных свидетельств не сохранилось, но насколько я понимаю, Сарима и все ее сестры мертвы.
У ведьмы перехватило дыхание. Плакали последние надежды на прощение.
— По недогляду, ей-богу, — развел руками Гудвин. — Какой-то безграмотный офицер решил устроить кровавую баню. Армия так ненадежна, разве за всеми уследишь?
— А Иржи? — спросила ведьма, впиваясь пальцами себе в локти.
— Ну, он просто должен был умереть, — огорчился Волшебник. — Он же был главным претендентом на княжеский престол.
— Скажите хотя бы, что он не мучился, — взмолилась ведьма.
— Его казнили огненным ошейником, — признался Гудвин. — Казнь была публичная; надо было показать другим пример. Ну вот я и рассказал вам даже больше, чем следовало. Теперь ваш черед. Где находится книга, из которой вырвана эта страница? — Волшебник дрожащими руками разгладил ее на коленях. — Надо же, заклинание для вызова драконов, — удивленно произнес он.
— Вот оно что? — гулко откликнулась ведьма. — А я никак не могла разобрать.
— Ничего удивительного. Видите ли, эта страница, как и вся книга, попала сюда из другого мира. Из моего.
Еще один ненормальный. Городит про другие миры, как ее отец.
— Неправда, — сказала ведьма, надеясь, чтобы так оно и было.
— Правда, неправда — какое мне дело? — сказал Гудвин. — Как я говорю, так и есть.
— Но зачем вам эта книга? — спросила ведьма, соображая тем временем, как бы выторговать жизнь Нор. — Я даже не знаю, о чем она. И вы наверняка тоже.
— Я-то знаю. Это магический трактат, написанный в незапамятные времена. Книгу давно считали утраченной или вовсе не существовавшей. Какой-то волшебник, еще могущественнее меня, забрал ее из нашего мира и перенес сюда. За ней-то я и прибыл в страну Оз. — Глаза у Гудвина подернулись дымкой воспоминаний. Он будто говорил сам с собой, как это часто бывает со стариками. — Сорок лет назад госпожа Блаватская с помощью хрустального шара нашла книгу, я сделал соответствующие приготовления, принес нужные жертвы и отправился в путь. Я был тогда молод, полон сил, но — неудачлив. Я вовсе не собирался здесь править; лишь хотел найти книгу, вернуть ее в наш мир и уже там узнать тайны, которые она скрывает.
— Жертвы, говорите? Какие, интересно? Человекоубийство, как здесь?
— Убийство — ханжеское слово. Жалкие людишки клеймят им всякий смелый поступок, выходящий за рамки их понимания. То, что я делал и делаю, — не убийство, ибо я, пришелец из другого мира, выше глупых условностей вашей наивной цивилизации, этого детского сюсюканья о добре и зле.
Гудвин говорил спокойно и убежденно; в его глазах не горел дьявольский огонь — там синела бездна холодной отрешенности.
Если я отдам вам «Гримуатику», вы вернетесь в свой мир? Могу я рассчитывать, что вы выпустите Нор и освободите страну от тирании?
— Стар я уже, чтобы путешествовать. Да и с какой стати я брошу то, над чем работал столько лет?
— Иначе я воспользуюсь книгой и уничтожу вас.
— Да тебе в жизни ее не прочесть! Для уроженки Оза это невозможно.
— Я могу прочесть гораздо больше, чем вам кажется. Я читала о том, как высвобождать скрытую в материи энергию и поворачивать время вспять, как изготовить оружие, которое не каждый-то осмелится использовать, отравлять воду и превращать народ в покорных рабов. Я видела схемы орудий для пыток. Хоть я не все понимаю, хоть рисунки и слова иногда расплываются, я могу еще многому научиться. Потому что в отличие от вас я еще не старая.
— Все это очень интересно, — проговорил Гудвин, заметно удивленный успехами ведьмы.
— Но не для меня. Итак, если я отдам вам «Гримуатику», обещаете ли вы вернуть мне Нор и покинуть стану Оз?
— Разве мне можно верить? — вздохнул Гудвин. — Честное слово, ты прямо как дитя. — Он любовно посмотрел на вырванную страницу. — Подумать только: армия из драконов, — промурлыкал он и перевернул, чтоб прочитать обратную сторону.
— Ну пожалуйста! Я еще никого ни о чем не просила, но вас умоляю. Не место вам здесь. Если допустить, что вы хоть иногда способны говорить правду, — уйдите, вернитесь в свой мир, оставьте нас в покое. Забирайте с собой книгу, делайте с ней что хотите, только освободите нас. Позвольте мне сделать хоть одно благое дело в своей жизни.
— У нас был другой уговор, — напомнил ей Гудвин. — Я говорю, что стало с семьей твоего дорогого Фьеро, а ты — где находится книга.
— Условия изменились. Вы возвращаете мне Нор, а я вам — «Гримуатику». Сами вы все равно ее никогда не найдете: слишком хорошо она спрятана.
Ведьма надеялась, что говорит убедительно.
Гудвин встал и сунул страницу в карман.
— Я не стану тебя убивать, — пообещал он. — По крайней мере сейчас. Книгу я все равно добуду рано или поздно. Я подумаю над твоим предложением, но пока девчонка останется у меня в заложницах.
— Освободите ее! Сейчас же! Поступите хоть раз как мужчина, а не как последний подлец! Отпустите Нор, и клянусь, я пришлю вам книгу.
— Я не торгуюсь, — сказал Гудвин усталым голосом, как будто говорил сам с собой. — Посмотрим, как пройдет присоединение Манчурии. Если не будешь мешать, я, может, подумаю над твоими словами. Но я не торгуюсь.
Видя, что он уже собирается уходить, ведьма решилась:
— А ведь мы с вами уже встречалась. Вы приняли меня во дворце, когда я была еще студенткой из Шиза.
— Правда? — поднял брови Гудвин. — Так ты одна из Кашмериных девиц? Ах, мадам Кашмери, мадам Кашмери, драгоценная моя помощница. Теперь она совсем выжила из ума, а ведь сколькому научила меня об укрощении строптивых девчонок. Ты, конечно, ее обожала, как и остальные?
— Она предлагала мне служить какому-то неназванному властелину. Это были вы?
— Почем знать? Мы с ней вынашивали столько планов, что теперь и не упомнишь. Замечательная была женщина. Она бы никогда не стала действовать такими грубыми методами. — Гудвин кивнул на открытую дверь, за которой горбатилась Нор, что-то тихо себе напевая. — Ее способы были гораздо более утонченными.
Волшебник направился к двери, но, не дойдя до нее, обернулся:
— Вспомнил! Это она предупредила меня о тебе. Сказала, что ты отвергла ее предложение. Посоветовала следить за тобой. Благодаря ей мы и узнали о твоем княжеском ухажере.
— Не может быть!
— Значит, говоришь, мы встречались? Я забыл. В каком облике я тогда появился?
Ведьма усилием воли отогнала тошноту.
— Вы были светящимся скелетом, танцующим в буре.
— Ах да. Впечатляло, правда?
— По-моему, вы ничтожный волшебник.
— А ты, — обиженно отозвался он, — карикатура на ведьму.
Гудвин развернулся.
— Подождите! — крикнула она ему вслед. — Как я узнаю о вашем ответе?
— Я пошлю гонца до конца этого года, — отозвался он, не оборачиваясь.
Дверь за ним закрылась. Ведьма рухнула на колени, уронила голову на грудь, сжала кулаки. Никогда, никогда она не отдаст «Гримуатику» этому чудовищу. Она готова умереть, лишь бы книга не попала в его руки. Но каким обманом ей вызволить Нор?
Через несколько дней, убедившись, что отца не выселят из замка, ведьма оставила Кольвен. Фрекс отказался ехать с ней в Винкус, сослался на возраст и на то, что Панци может захотеть с ним повидаться. Покидая отца, ведьма чувствовала, что он долго не протянет и тоска по Нессарозе быстро сведет его в могилу. Она подавила в себе обиду и попрощалась с ним, как будто в последний раз.
Во дворе замка она увидела Глинду. Избегая смотреть друг на друга, волшебницы разошлись каждая своим путем.
— Эльфи! — не выдержала Глинда.
Ведьма не обернулась. Больше они так и не увиделись…
5
Времени на преследование девчонки у ведьмы не оставалось. По совести, искать башмачки должна была Глинда — со своими деньгами и связями. А то сама заварила кашу, а другие расхлебывай.
Но все-таки ведьма периодически останавливалась на Дороге из желтого кирпича, заходила в придорожные таверны и спрашивала, не видел ли кто необычную девочку в клетчатом платье и с маленькой собачкой. Подвыпившие завсегдатаи одной из таверн принялись обсуждать, зачем зеленой ведьме понадобилась девочка (похоже, у Дороти был редкий дар очаровывать незнакомцев), но убедившись, что ничего плохого ей не грозит, все рассказали. Действительно, Дороти проходила здесь несколько дней назад и переночевала у хозяина дома в паре миль отсюда.
— Пойдете во-о-он туда, увидите красивый дом с круглой желтой крышей и высокой тонкой трубой, — сказал один. — Пропустить его невозможно.
Следуя указаниям, ведьма действительно нашла нужный дом, а во дворе — Бока, качавшего на коленях ребенка.
— Ба! — воскликнул он. — Какие люди! Мила, иди сюда, смотри скорей, кто к нам пришел! Эльфаба, с которой мы вместе учились. Собственной персоной!
Вышла Мила; за ней, цепляясь за ее передник, — несколько голых ребятишек. Раскрасневшаяся от стирки, она смахнула со лба влажную прядь волос.
— А одеты-то, одеты мы с тобой курам на смех, — ахнула она.
— Ты у меня и так красавица, — любовно сказал Бок.
По фигуре Милы совершенно не было заметно, что она выносила стольких детей (ведьма насчитала четырех, и это наверняка были не все). Бок же заматерел, раздался в ширину, а рано поседевшие волосы придали ему новый, благородный вид.
— Мы слышали о гибели Нессы, — говорил он, — и слали соболезнования твоему отцу. Как найти тебя, мы не знали. Слышали, что ты появлялась тут вскоре после переворота, но куда Делась потом, нам так никто и не сказал. Хорошо, что ты вернулась.
Радость встречи загладила обиду от предательства подруги.
— Ну вы и смотритесь, — улыбнулась ведьма.
— Рикла, слезь со стула, дай тете сесть, — сказала Мила девочке. — А ты, Рыжик, беги к дяде и попроси у него риса, лука и йогурта, чтобы приготовить обед.
— Подожди, Рыжик, не беги. Мила, я к вам на минутку. Я бы с удовольствием посидела и послушала, как у вас идут дела, но мне надо найти девочку из упавшего домика. Говорят, она у вас ночевала.
Бок засунул руки в карманы.
— Так и есть. Зачем она тебе?
— Я хочу вернуть Нессины башмачки, которые она забрала.
— Башмачки? — Бок был так же изумлен, как до него Глинда. — Раньше тебя модная обувь не интересовала.
— Может, я наконец решила показаться в свете и дать бал в Изумрудном городе. — Почувствовав колкость своих слов, ведьма поправилась: — Это семейное дело. Я хочу вернуть папин подарок, который Несса завещала мне, а Глинда без разрешения отдала этой девочке. И горе всей Манчурии, если башмачки попадут в руки Гудвина. Какая она, эта Дороти?
— Просто прелесть, — ответил Бок. — Честная, открытая, непосредственная. Она без труда доберется до Изумрудного города. Путь туда, конечно, неблизкий, но всякий, кто ее встретит, обязательно ей поможет. Мы с ней сидели, пока не взошла луна: говорили о ее доме, нашей стране и о том, с какими трудностями она может столкнуться по дороге. Она еще ни разу не путешествовала.
— Очаровательно, — угрюмо отозвалась ведьма.
— А что ты сейчас замышляешь? — неожиданно спросила Мила. — Знаешь, когда ты не вернулась с Глиндой из Изумрудного города, стали поговаривать, будто ты сошла с ума и подалась в террористки.
— Сплетники всегда найдутся, поэтому я теперь зову себя ведьмой. Западной ведьмой, если полностью. Раз меня все равно считают сумасшедшей, почему бы этим не воспользоваться? Ведьмы не подчиняются условностям.
— Какая же ты ведьма? — не поверил Бок. — Они ведь злые, а ты нет.
— Я-то? — Ведьма улыбнулась. — Откуда ты знаешь? Пока мы не виделись, я ведь и озлобиться могла.
Бок покачал головой.
— Те, кто открыто зовут себя злыми, на самом деле не хуже остальных. — Он вздохнул. — Беда скорее с теми, кто всерьез считает себя добродетельнее других.
— Как Нессароза, — ехидно подсказала Мила.
Они печально кивнули.
Ведьма взяла у Бока ребенка, покачала его на колене, поцокала языком. Она не слишком любила детей, но после стольких лет общения с обезьянами начала понимать, как им угодить. Малыш от радости залепетал и намочил пеленки. Ведьма поспешно отдала его обратно.
— Если отвлечься от башмачков, — сказала она. — Вам не кажется жестоким послать девочку прямо в лапы Гудвину? Ее хоть кто-нибудь предупредил, какое он чудовище?
Бок замялся.
— Я… предпочитаю не обсуждать Гудвина: тут никогда не знаешь, кто тебя услышит. Я, конечно, надеюсь, что теперь у нас будет нормальное правительство, но если через пару месяцев нас захватят императорские войска — а между нами говоря, все к тому идет, — я бы не хотел, чтобы им доложили, будто я злословил о государе.
— Только не говори мне, что ты тоже за воссоединение!
— Я за мир и покой, Эльфи, и ни за что больше. Мне и так забот хватает. Попробуй собери урожай с наших бесплодных полей! Я ведь затем и поступал в университет — изучать агрономию. Теперь вот все силы вкладываю в землю, а мы все равно едва сводим концы с концами.
Сказал он это, правда, с нескрываемой гордостью. Мила тоже приосанилась.
— Вы, может, и пару Коров в хлеву держите?
— Как можно? Неужели ты думаешь, я забыл, над чем мы работали в университете: ты, Кроп с Тиббетом и я? То была самая яркая пора моей тихой жизни.
— Никто не заставлял тебя вести тихую жизнь.
— Только не надо меня учить. Я ничуть не жалею ни о нашей университетской борьбе за справедливость, ни о спокойной семейной жизни в деревне. Как думаешь, мы хоть что-нибудь полезное тогда сделали?
— По меньшей мере мы помогли профессору Дилламонду: он был очень одинок в своей работе. А между тем вся философия сопротивления выросла из его открытий.
Про свои эксперименты с летучими обезьянами, также основанные на работах профессора, ведьма решила не распространяться.
— Мы даже не подозревали тогда, что при нас закончится золотой век, — вздохнул Бок. — Когда ты в последний раз видела Зверей на ответственной должности?
— Лучше не заводи меня, — предупредила ведьма. От волнения она поднялась со стула.
— Помнишь, ты говорила, что успела забрать записи профессора после его смерти? Ты так и не рассказала мне, о чем они. Ты ими как-нибудь воспользовалась?
— Я узнала из них достаточно, чтобы ничего не принимать на веру, — ответила ведьма.
Собственные слова показались ей чересчур напыщенными, грустные воспоминания тяжким грузом легли на сердце. Мила заметила это и пришла ей на выручку:
— Эти времена давно прошли, и слава богу. Мы тогда были наивными детьми с несбыточными мечтами, а теперь — теперь мы в расцвете сил, тянем за собой малышей, тащим на плечах престарелых родителей. Мир теперь наш, а те, кого мы раньше боялись и уважали, доживают последние дни.
— По Гудвину этого не скажешь, — заметила ведьма.
— Зато по мадам Кашмери — вполне. Так мне в последнем письме писала Шень-Шень.
— Правда?
— Да, — поддержал Бок. — Хотя она и из своей койки продолжает наушничать Гудвину. Даже странно, что Глинда послала Дороти в Изумрудный город, а не в Шиз, учиться у Кашмери.
Ведьма попыталась представить Дороти студенткой, но вместо этого перед глазами появилась согнутая фигурка Нор, а с ней и других девушек, тоже в ошейниках и цепях, которые закружились над мадам Кашмери.
— Эльфи, что с тобой? Тебе плохо? — встревожился Бок. — Сядь. Я понимаю, тебе сейчас нелегко. Помнится, ты не слишком ладила с Нессой?
Но ведьма не хотела ни говорить, ни думать о сестре.
— Дороти — некрасивое имя, тебе не кажется? — спросила она, опустившись на стул.
— Да вроде ничего, — пожал плечами Бок. — Вообще-то мы с ней даже говорили об этом. Оказывается, правителя ее земли зовут Теодором, что, как объяснила ей школьная учительница означает «дар богов». Дороти спросила, значит ли ее имя тоже «дар богов», ведь Дороти — почти то же самое, что Теодор, только наоборот. Учительница проверила и сказала, что нет, Дороти — переводится как «богиня даров».
— Очень кстати! Пусть вместо дара вернет мне башмачки. А ты что же, полагаешь, она на самом деле дар богов? Или богиня? Что это с тобой? Ты ведь никогда не был суеверным.
— Ничего я такого не думаю, просто обсуждаю происхождение слов, — примирительно сказал Бок. — Про богов пусть выясняют те, кто умнее меня. Но мне кажется любопытным, что имя девочки так похоже на имя их короля.
— А на мой взгляд, она святая, — вставила Мила. — Святая, как и любой ребенок. Рыжик, а ну кыш от лимонного пирога, а то так всыплю, что навек запомнишь! Дороти напомнила мне о маленькой Озме: та тоже могла бы такой стать, а может, еще и станет, если очнется от колдовского сна.
— Только послушайте ее! — фыркнула ведьма. — Озма, Дороти, дети-ангелочки, сюси-пуси.
— Знаешь, в чем тут дело? — задумчиво сказал Бок. — Помнишь тот древний рисунок, который я нашел в библиотеке, — женщина со зверьком на руках? В нем было одновременно что-то трогательное и жуткое. Так вот Дороги чем-то напоминала мне эту женщину на рисунке. Безымянную Богиню я бы сказал, если это не святотатство. Видела бы ты, с какой любовью она тискает свою омерзительную, воняющую псиной собаку. Один раз она взяла ее на руки и склонилась над ней точь-в-точь как на картинке. Дороти еще ребенок, но в ней есть серьезность и степенность взрослого. Это ей очень идет. Я ею просто очарован. — Бок расколол несколько орехов и предложил их ведьме и жене. — И тебя она очарует, вот увидишь.
— Я предпочла бы не видеть, — проворчала ведьма. — Меньше всего я расположена умиляться серьезными детьми. Но мне нужно вернуть башмачки.
— Они и правда волшебные, как говорят? — спросила Мила. — Или просто дороги тебе как память?
— Откуда мне знать, волшебные они или нет — я их ни разу не надевала! Но если я их раздобуду и они унесут меня от земных мук, жалеть не стану.
— В этих башмачках видели причину Нессиной тирании. По мне, так Глинда очень мудро поступила, что отдала их Дороти. Она вынесет их из Манчурии, даже не подозревая, какую услугу нам оказывает.
— Ага, и попадет прямо в лапы Гудвина. Глинда ведь послала девочку в Изумрудный город, забыла? А как только Гудвин их получит, так сразу беспрепятственно двинется на манников. И вы глупы, если этого не боитесь.
— Давайте лучше пить чай, — предложила Мила. — Кларинда как раз его заварила, а я пойду взобью сливки. Помнишь, как мы поминали мисс Клютч взбитыми сливками?
Ведьма с трудом переводила дыхание: злоба душила ее. Глинда! Прекрасно зная, что в смерти опекунши виновата мадам Кашмери, Глинда теперь не гнушается ее методов. Использует ничего не подозревающую Дороти, чтобы избавить Манчурию от проклятых башмачков. Или даже чтобы доставить их Гудвину.
— У меня нет времени сидеть и попусту болтать с вами! — Ведьма вскочила и уронила миску с орехами на землю. — Разве мы не наболтались в университете?
Она схватила свою метлу и остроконечную шляпу. Бок качнулся от изумления и едва не свалился со стула.
— Эльфи, ты что, обиделась? Из-за чего?
Но ведьме было не до объяснений. Она развернулась, словно маленький черный ураган из развевающихся плаща и юбки, и выбежала за ворота.
Как в забытьи шла она по дороге, а в голове вызревал план. О волшебной метле ведьма вспомнила, только когда, остановившись на отдых, оперлась на нее.
Бок, Глинда, даже Фрекс — каким разочарованием стали они для нее! Так ли они изменились за прошедшие годы, или это она по своей наивности раньше не замечала, кем они были на самом деле? Окончательно утратив веру в человечество, ведьма хотела теперь только одного — попасть домой. Чтобы ни на кого не сорваться, она не стала заходить в таверну. Ночь была теплая, и ведьма решила отдохнуть под открытым небом.
Она лежала без сна на краю ячменного поля. Взошла луна, огромная, как это бывает, когда она только поднимается из-за горизонта, и высветила воткнутый в землю шест с поперечной перекладиной, готовый стать крестом для распятия или опорой для пугала.
Почему ведьма не объединилась с сестрой и не повела вместе с ней армии против Гудвина? Почему, когда Нессароза попросила ее о помощи, она отказала и вернулась в Киамо-Ко, где просидела последние семь лет? У нее была возможность объединить силы с сестрой, а она не воспользовалась этим — почему? Неужели из-за жалких семейных обид?
За что бы она ни бралась, какое бы дело ни начинала — все оканчивалось неудачей. Почему?
Терзаемая мыслями о гибели сестры, раздавленной, как козявка, ведьма поднялась и взяла новый курс. Дороти никуда не денется: она будет идти по Дороге из желтого кирпича до самого Изумрудного города. Ее всегда удастся перехватить. А пока ведьма завершит дело, начатое пятнадцать лет назад. Мадам Кашмери все еще жива.
6
За прошедшие годы Шиз превратился в настоящую денежную машину. Расположенный в историческом центре университет почти не изменился, только кое-где появились новые корпуса. Зато город разросся вширь, подпитываемый лихорадящей предвоенной экономикой. Сам воздух здесь горячил и волновал кровь: Шиз деловито пыхтел и с каждым вздохом преумножал свое богатство. Посреди Вокзальной площади устремилась ввысь огромная, желтеющая медью мраморная колонна — памятник «Дух империи». Заводы выпускали в небо столбы черного дыма. Камни, прежде голубовато-серые, темнели от сажи. Серели чахлые деревья. И нигде не было ни одного Зверя.
Крейг-холл странным образом преобразился: одновременно постарел и помолодел. Ведьма решила не связываться с привратником и перелетела через стену в огород, куда когда-то чуть ли не на колени ей упал Бок. Овощные грядки с фруктовым садом остались, а вот прилегавшая к ним раньше лужайка исчезла — теперь на ее месте стояло каменное сооружение, над блестящими дверями которого виднелась надпись «Театр музыки и драмы сэра Чафри и леди Глинды».
На дорожку, о чем-то щебеча и прижимая к груди учебники, вышли три девушки, будто тени из прошлого, призраки Нессарозы, Глинды и ее самой. У ведьмы подогнулись колени; и она оперлась на метлу, чтобы не упасть. Как же, оказывается, она постарела!
— Как бы мне увидеть директора? — спросила она.
Студентки недоуменно посмотрели на нее, потом одна, самая бойкая, объяснила. Кабинет находился все там же, в главном здании.
— Там вы ее и найдете, — закончила девушка. — Она всегда в это время пьет чай.
«Странно, даже не спросили, откуда я взялась и что делаю в огороде, — подумала ведьма. — Видно, охрана здесь нестрогая, еще и не таких, как я, пропускает. Тем лучше — проще будет сбежать».
Директриса теперь обзавелась пухлым старичком-секретарем.
— Вы договаривались? — спросил он. — Нет? Тогда я проверю, свободна ли она.
Он заглянул в кабинет.
— Проходите, — сказал он, высунувшись. — Метлу можете оставить здесь, на стойке для зонтиков.
— Нет-нет, благодарю, — отказалась ведьма и вошла внутрь.
Директриса поднялась ей навстречу из кожаного кресла.
Это была не мадам Кашмери, а низенькая, розовощекая, энергичная женщина с медно-рыжими волосами.
— Простите, я не расслышала вашего имени, — извинилась она. — Вы ведь из стареньких, а я тут совсем новенькая. — Она рассмеялась собственной шутке. — Я даже не представляла, сколько прежних выпускниц сюда возвращаются, чтобы вспомнить юность. Присоединяйтесь ко мне пить чай. Так как вас зовут?
— Когда я училась здесь, меня звали Эльфабой, — не без усилия произнесла ведьма. Только сейчас она поняла, как давно это было. — Спасибо за ваше приглашение, но боюсь, мне придется отказаться. Я спешу. Я думала, что здесь все еще руководит мадам Кашмери. Не знаете, где ее можно найти?
— Даже не знаю, как вам это сказать, — начала директриса — Д° последнего времени мадам Кашмери регулярно посещала Изумрудный город, вместе с самим императором занималась вопросами образования в Озе. Но недавно ее здоровье сильно пошатнулось, и теперь она лежит в дочернике — я хотела сказать, в Дочернем корпусе; он назван так, потому что построен на пожертвования дочерей Крейг-холла, наших выпускниц. Мне жаль вас огорчать, но боюсь, ее конец уже близок.
— Можно я загляну к ней поздороваться? — спросила ведьма. Она не умела притворяться, но директриса была еще слишком неопытна и наивна, чтобы заподозрить неладное. — Я была одной из ее любимых учениц, она мне очень обрадуется.
— Подождите, я позову Громметика, он вас проводит. И еще надо бы спросить сиделку, сможет ли мадам вас принять.
— Не надо, не зовите Громметика, я знаю дорогу. С сиделкой я все улажу, да и загляну всего на секундочку. А потом вернусь к вам, и мы поговорим о пожертвовании в университетский фонд.
На памяти ведьмы это была первая ложь в ее жизни.
Дочерни к оказался приземистой башенкой вроде силосной, примыкающей к часовне, в которой отпевали профессора Дилламонда. Уборщица объяснила, что покои мадам Кашмери находятся этажом выше, за дверью с императорским гербом.
Минутой позже ведьма остановилась перед указанной дверью. Императорский герб изображал воздушный шар, прославляя чудесное прибытие Гудвина в Изумрудный город, а под шаром — два скрещенных меча. Издали шар с висящей под ним корзиной напоминал оскаленный в улыбке череп, а мечи — зловещий крест. Ведьма приблизилась, повернула ручку и вошла внутрь.
Здесь было несколько комнат, все забитые почетными грамотами и памятными подарками от вельмож Изумрудного города, в том числе от самого императора. Ведьма прошла через гостиную, где, несмотря на теплую погоду, горел камин, миновала кухню с чуланом, забаррикадировала комодом дверь в ванную, откуда доносились чьи-то всхлипывания, и прошла в спальню.
На огромной кровати, выполненной в виде феникса, высоко на подушках покоилась мадам Кашмери. Золоченые голова и шея птицы поднимались над изголовьем, крылья распростерлись по сторонам, а лапы соединились у изножия. Куда приткнуть хвост, столяр, видно, так и не догадался. Поза у птицы получилась странной, как будто ее отбросило назад мощным выстрелом или как будто она по-человечески рожала то скопище плоти, которое давило ей на живот и опиралось на грудь.
На полу близ кровати лежала стопка газет и поверх нее старомодные очки. Но время чтения уже миновало. Жизнь покинула кошмарную Кашмери, оставив от нее только мертвенно-серое тело. Ее руки лежали сложенными на животе, открытые, слегка выпученные глаза были неподвижны. Она все так же напоминала гигантскую рыбу, только без рыбного запаха. Рядом горела недавно зажженная свеча, и в комнате все еще витал серный спичечный запах.
Из ванной послышался стук.
— Что, нет здесь детей, за которых можно спрятаться? — с ненавистью прошипела ведьма и замахнулась метлой. Но мертвому телу было уже все равно.
Не помня себя от ярости, ведьма ударила мадам Кашмери метлой по лицу, но прутья даже не оставили следа. Тогда она потянулась к каминной полке, ухватила почетный кубок потяжелее и обрушила его мраморной подставкой на голову бывшей директрисе. Проломленные кости треснули, как дрова в огне.
Ведьма оставила кубок в руках умершей, памятной надписью вверх, на обозрение всякого, кто зайдет в комнату. «За все, что вы для нас сделали», — гласила она.
7
Ведьма пятнадцать лет ждала возможности убить директрису — и опоздала на какие-то жалкие несколько минут. Неудивительно, что теперь ей хотелось хотя бы Громметика растерзать на части, но она удержалась. Быть пойманной и осужденной за надругательство над трупом заклятого врага еще куда ни шло, но за отмщение железке — нет уж!
Она перекусила и проглядела газеты в кафе, потом, борясь со скукой, прошлась по магазинам. Ей хотелось увидеть, как город воспримет смерть Кашмери, услышать, что об этом будут говорить, узнать, как работает новая государственная машина. Вряд ли ей когда-нибудь еще представится такой случай: она не собиралась возвращаться ни в Шиз, ни в столицу.
К вечеру ведьма забеспокоилась. Что, если новая директриса пытается замять скандал? Тем более что речь шла о покушении на особу, приближенную к императору. Так ведь о ведьмином поступке никто и не узнает! Она стала перебирать в голове, кому бы признаться. Кто побежит доносить властям? Кроп? Шень-Шень? Фэнни? Или хотя бы маркграф Десятилуговья, надменный Эврик?
Уже смеркалось, когда ведьма добралась до особняка, расположенного на краю Шиза, в глубине парка или, как это теперь называлось, Императорского сада. Подобно соседним домам, он был окружен стеной, вдоль которой валялись разбитые бутылки, и имел собственную охрану со злыми собаками. С собаками у ведьмы давно был общий язык, а стену она попросту перелетела и, опустившись на террасу под возглас перепуганной служанки, вошла в дом.
Эврик сидел в кабинете, подписывал бумаги элегантным пером и потягивал желтое, как мед, виски из хрустального бокала.
— Я же сказал, что на коктейль не выйду, разбирайся сама. Неужели не понятно? — начал он и осекся. — Как вы сюда попали? Кто вы, мы знакомы?
— Конечно, знакомы. Помнишь зеленую студентку из Крейг-холла?
— Ах да! Как бишь тебя зовут?
— Раньше звали Эльфабой.
Маркграф зажег лампу: в комнате уже заметно стемнело.
— Ну садись, раз пришла, — сказал он. — Выпьешь?
— Самую малость.
Из всей их университетской компании только Эврика красил возраст. Он и в студенческие годы был невероятно хорош собой, а теперь стал просто загляденье: крепкий, осанистый, свежий, с пышными платинового цвета волосами, зачесанными назад. Умеет же человек сохранить то, чем щедро одарила его природа, — подумала ведьма, сделав глоток из предложенного бокала.
— Чем обязан такой чести? — спросил Эврик, долив себе виски. — Или сегодня день такой особый, что все повторяется?
— В каком смысле?
— А вот в каком. Гуляю я сегодня, как обычно, по парку со своей охраной и вижу, устанавливают балаган для завтрашнего представления. Народу, конечно, сюда навалит, студентов, рабочих, праздных зевак и этих болтунов из Малого Гликкуса. Труппа из подростков, увязавшихся небось за циркачами. Но главное — заправляет всем вонючий гном!
— Вонючий?
— Ну, вонючий, отвратительный, не в этом дело. Штука в том, что это тот самый гном, которого я видел, когда еще был студентом.
— Оригинально.
— Я, конечно, удивился, но значения не придал. И тут, будто из того же времени, появляешься ты. Разве ты не ходила тогда с нами в «Приют философа»? Когда нас, вдрызг пьяных, затащили на оргию, и Тиббета так отделал Тигр, что… Да ты ходила, точно.
— Нет, вряд ли.
— Разве? Маленький пронырливый Бок ходил, и Фэнни, и Фьеро, по-моему, и кто-то еще… Неужели не помнишь? Там еще была такая гадкая старуха Якль и этот гном. Они впустили нас, и бр-р — аж сейчас в дрожь бросает.
— Не может быть! — вскричала ведьма, едва не уронив бокал. — Не может быть, чтобы старуху звали Якль! Это безумие, я, наверное, ослышалась. Нет, Эврик, я отказываюсь верить, чтобы через двадцать лет ты вот так сразу вспомнил имя какой-то старухи.
— Я даже помню, как она выглядела. Темная такая, лысеющая старуха в парике, с карими глазами. Они с гномом — не знаю, как его зовут, — были вместе. Почему бы мне не помнить ее имени?
— Да ты даже мое имя забыл!
— Ты — другое дело. Ты и близко меня не пугала так, как она. — Эврик ухмыльнулся. — Ты вообще меня не пугала. Я тогда грубияном был, да? Наглецом?
— Таким и остался.
— Ха, и ты не первая, кто это говорит. Похоже, с моим опытом я могу уже претендовать на звание заслуженного наглеца.
— Я пришла, чтобы сказать тебе, что убила сегодня мадам Кашмери. — Ведьма даже поразилась, насколько правдиво звучат ее слова. — Я специально выбрала тебя как человека, которому поверят.
— Ух, зачем же ты ее убила?
— Да так, много причин. — Ведьма гордо выпрямилась. — Она это заслужила.
— Да ну? Ангел мщения никак позеленел?
— Ага. Чтоб никто не догадался.
Они обменялись улыбками.
— Кстати, раз уж речь зашла о мадам Кашмери. Когда выяснилось, что ты сбежала, она собрала нас, твоих друзей и приятелей, и прочла нам любопытную лекцию.
— Ты никогда не был моим другом.
— Меня это не спасло. Кашмери достала твою характеристику и зачитала нам отзывы разных учителей, что ты дерзкая, постоянно идешь на конфликт и противопоставляешь себя коллективу — что-то вроде этого. Точно не помню. Она даже предупредила, что ты можешь попытаться чуть ли не вовлечь нас в студенческое восстание. Что тебя всеми силами надо избегать. Нессароза была в ужасе.
— Немудрено, — хмуро проворчала ведьма.
— И Глинда тоже. Она едва не надломилась, как тогда, после того, как профессор Дилламонд упал на увеличительное стекло.
— Как? Кто-то еще верит в эту наглую ложь?
— Хорошо, хорошо, будь по-твоему — после того как его зарезали неизвестные разбойники. То есть мадам Кашмери — ты хочешь, чтобы я это сказал? Зачем ты все-таки ее убила?
— Она сделала свой выбор. У нее была возможность дать студенткам нормальное образование, а связавшись с Гудвином и занявшись промывкой мозгов, она предала всех, кто верит в свободомыслие. И потом, эта страшная женщина виновна в убийстве профессора Дилламонда, сколько бы ты над этим ни смеялся.
Ведьма осеклась. В своих словах она услышала отголосок того, что когда-то давно сказала княгиня Настойя. «Никто не определяет твою судьбу, кроме тебя самой, — внушала ей Слониха. — Выбирать тебе».
— А ты ее — убивать? — перехватил инициативу Эврик. — Кулаками-то махать каждый дурак мастер, как кричали мы в детстве, когда нас лупили те, кто посильнее. Злом ведь зла не исправишь. Слушай, оставайся-ка ты на ужин. У нас как раз гости.
— Чтобы ты успел вызвать полицию? Нет уж, спасибо.
— Делать мне больше нечего! Стану я опускаться до доносов.
Голос его звучал убедительно.
— Тогда ладно, — согласилась ведьма. — Кстати, на ком ты женат? На Фэнни, на Шень-Шень или на ком-то еще?
— Да какая разница? — ответил Эврик, плеснув себе еще виски. — Я никогда не мог удержать подобные мелочи в голове.
Кладовая у маркграфа оказалась настоящим рогом изобилия, повар — гением, вина — сказкой. Были здесь и улитки с чесноком, и жареные петушиные гребешки с кориандром и кисло-сладким апельсиновым соусом, и нежнейший лимонный торт со взбитыми сливками, от которого ведьма отхватила себе исполинский кусок. Хрустальные бокалы никогда не пустели, разговоры перескакивали с пятого на десятое, и когда маркграфиня провела насытившихся гостей в залу и усадила в мягкие кресла, в глазах у ведьмы гипсовая лепнина на потолке кружилась, как сигаретный дым.
— Да ты пьяна, — заметил Эврик.
— Все твое красное вино.
— Тебе нельзя сейчас никуда идти. Оставайся. Я распоряжусь, чтобы служанка приготовила тебе комнату, замечательную спальню с очень красивым видом на остров, где стоит чудесная беседка.
— Меня не интересуют искусственные виды.
— Неужели ты не хочешь посмотреть, что напишут про Кашмери в завтрашних газетах? И напишут ли вообще?
— А ты мне их пошли. Нет, Эврик, мне правда надо идти, дохнуть свежего воздуха, — сказала ведьма, убеждая себя. — Маркграфиня, господа, мне было очень приятно.
— Взаимно, — сухо произнесла хозяйка. — Правда, не стоило рассуждать про зло за едой. Это портит аппетит.
— Вы так меня и не переубедили, — оживился Эврик. — Я все еще считаю, что зло — это не сами дурные поступки, а то, как отвратительно после них себя чувствуешь. Абсолютных оценок для поступков не существует. Во-первых…
— …Беспомощность властей — перебила ведьма. — Закоснелое мышление. И вообще, почему все так стремятся к абсолютной власти?
— Зло — это душевная болезнь, как жадность или тщеславие, — вмешался медный магнат. — А как мы знаем, жадность и тщеславие давно движут миром, и не всегда к худшему.
— Зло — это отсутствие добра, — рассудила его любовница, журналистка из шизского «Обозревателя». — Мир стремится к порядку, к процветанию жизни. Отсутствие этого порядка и есть зло.
— Ерунда, — распалялся Эврик. — Зло — признак низкого нравственного развития. Дети по природе своей — сущие дьяволята. А преступники среди нас — это те, кто так и не повзрослел.
— По-моему, зло — это присутствие, а не отсутствие, — сказал художник. — Это некая чуждая человеку демоническая сущность. Сами по себе люди не злы.
— Даже я? — спросила ведьма, увлекшись своей ролью. — Убийца?
— Да будет вам, — ответил ведьме художник. — Мы все стремимся выставить себя в самом выгодном свете. Обычное человеческое самолюбие. Вы не исключение.
— Зло — не сущность, не вещь — это свойство, как красота…
— Это сила, как ветер…
— Это зараза…
— Это одно из первоначал, несовершенство творения…
— Правильно, давайте все валить на Безымянного Бога.
— Но создал ли Бог зло нарочно или по ошибке?
— Ничего подобного, зло не предвечно, оно вполне земное и возникает из-за разобщенности тела и души. Зло привнесено плотью, это животный инстинкт, заставляющий причинять другим боль, вот и все…
— А что, боль бывает очень даже приятной, особенно когда ты в узких кожаных сапожках, а руки связаны сзади…
— Нет-нет, вы ошибаетесь, зло по своей сути так же нравственно, как и добро; это торжество порока над добродетелью. Можно сколько угодно спорить и рассуждать, но в глубине души вы все равно понимаете…
— Зло — это не желание, а действие. Многие ли из вас, сев за один стол с невоспитанным хамом — которых здесь, конечно, нет, — не захотят перерезать ему глотку? А кто это сделает? Желание естественно, оно возникает у каждого, но только воплотившись в действие, оно становится злом.
— Да нет же! Подавлять такое желание — это действительно зло. Я вот никаких желаний не подавляю.
— Ах, перестаньте! — воскликнула маркграфиня. — Весь вечер вы ведете себя так, будто не слышали, что несчастную пожилую женщину убили в ее собственной постели. Разве она не человек? Разве у нее не было души?
— Дорогая, — сказал Эврик сквозь зевоту, — ты так чиста и наивна, что это даже трогательно, но иногда доходит до смешного.
Ведьма поднялась, не удержалась на ногах, упала в кресло и снова встала, уже опираясь на метлу.
— Зачем вы это сделали? — с чувством спросила ее хозяйка.
Ведьма пожала плечами.
— Да хотя бы для собственного удовольствия. Кто знает, может, зло — это род искусства?
Нетвердой походкой она двинулась к двери.
— Дураки, — заявила ведьма, обернувшись. — Вместо того чтобы позвать полицию, весь вечер меня развлекали.
— Ну что ты, это ты нас развлекала, — галантно возразил Эврик. — Думаю, это лучший вечер за целый год. Даже если окажется, что никого ты на самом деле не убивала. Браво!
Гости похлопали.
— На самом деле, — сказала ведьма у выхода, — вы все неправы. Вы смотрите на зло только с одной стороны. То вы рассуждаете о проявлении зла в человеке и забываете о вселенском зле, то наоборот. Это как в старой басне: как выглядит детеныш дракона в яйце? Неизвестно, потому что стоит разбить скорлупу, чтобы посмотреть на дракона, — и он уже не в яйце. Зло таится от глаз — в этом-то вся и беда.
8
На небе стояла луна, чуть ущербнее вчерашней. Не доверяя себе управлять метлой, ведьма нетвердой походкой побрела по парку. Она найдет удобное, сухое местечко под каким-нибудь деревом и переночует вдали от гнетущего общества.
Ведьма вышла к балагану, о котором рассказывал Эврик. Это было старое деревянное сооружение эпохи раннего тиктакианства, напоминающее куполом миниатюрный цирк и украшенное фигурками, слишком многочисленными и разнообразными для ведьмы в ее нынешнем состоянии. Быть может, здесь найдется ступенька, полочка хотя бы на несколько дюймов над мокрой землей, куда можно было бы притулиться? Ведьма двинулась вперед, всматриваясь в темноту.
— Куда это ты собралась?
Дорогу ей заступил манчик, вернее, нет, гном. Он держал дубинку в одной руке и воинственно постукивал ею о ладонь другой.
— Спать я собралась, место выбираю, — ответила она. — Значит, ты и есть гном, а это — та самая штука, о которой говорил Эврик.
— Часы Дракона времени, — объявил он. — Представление начнется завтра вечером и никак не раньше.
— Завтра вечером меня уже не будет.
— Да будешь ты, куда денешься, — усмехнулся гном.
— Быть-то я, может, буду, — согласилась ведьма, — но уже не здесь. — Она оглядела Часы, потом вспомнила. — Откуда ты знаешь Якль?
— А, Якль, — протянул гном. — Кто ж ее не знает? Невелика заслуга.
— Ее сегодня случайно не убили? — поинтересовалась ведьма.
— Случайно нет.
— Кто ты? — спросила ведьма. На смену ненависти и жестокости внезапно пришел страх.
— Я-то? Так, ничтожнейший гном на свете.
— На кого ты работаешь?
— На кого я только не работал, — ответил гном. — Дьявол — великий ангел, но очень маленький человек. В этом мире у меня нет имени, так что не стоит и спрашивать.
— Довольно с меня загадок. Я пьяна и едва владею собой, — предупредила ведьма. — Я сегодня убила человека и тебя тоже могу отправить на тот свет.
— Ну, положим, никого ты не убивала, она уже была мертва, — невозмутимо заметил гном. — И меня тебе не убить, я бессмертен. Но за твои старания скажу тебе вот что. Я смотритель книги, и я попал в эту проклятую, богом забытую землю, чтобы за ней следить и не дать вернуться обратно. Я ни плох, ни хорош, но я заперт здесь, обречен на вечную жизнь, чтобы охранять книгу. Мне не важно, что будет с тобой или с другими. Главное для меня — уберечь книгу. В этом моя задача.
— Книгу? — силясь понять, спросила ведьма. Чем больше она слышала, тем пьянее себя чувствовала. — Какую?
— Ту, которую ты зовешь «Гримуатикой». У нее есть и другие имена, но это не важно.
— Так забери ее и успокойся. Кто мешает-то?
— Нет, я действую иначе. Я наблюдатель, закулисный игрок: смотрю, как здешние создания проживают свои никчемные жизни, любуюсь причинно-следственными связями, но вмешиваюсь ровно настолько, насколько требует безопасность книги. Мне приоткрыта завеса будущего, поэтому-то я и знаю, куда направить пути человека и всякой твари. — Он подпрыгнул, как чертенок. — То я здесь, то я там. Предвидение — большое подспорье в нашем охранном деле.
— Вы с Якль заодно?
— Когда как. Иногда наши интересы совпадают, иногда расходятся. Они разные.
— Кто она? Что ей нужно? Почему вы суетесь в мою жизнь?
— В моем мире есть ангелы-хранители; в ее мире, по-видимому, тоже. Насколько я могу судить, Якль послана в этот мир со своей задачей, которая касается тебя.
— Меня? Да за что мне такое наказание? Кому понадобилось насылать ее на меня?
— Кто послал Якль и посылал ли ее кто-нибудь вообще, не входит в круг моих знаний и интересов, но почему она интересуется тобой, я отвечу, это тебе пригодится. Дело в том, что ты не отсюда и не оттуда, вернее, наоборот, и отсюда, и оттуда — из страны Оз и из иного мира. Твой отец ошибался: никакое ты не наказание за его грехи, а полукровка, представительница новой, а потому опасной породы. Поэтому тебя так и тянуло к Зверям, таким же промежуточным существам, как и ты. Неужели ты сама еще до этого не додумалась? Какой же скудоумной надо быть.
— Ничего не понимаю, — призналась ведьма. — Объясни подробно, что к чему.
— С удовольствием, — хихикнул гном. Он юркнул за ширму, и оттуда послышались скрежет металла, шум вращающихся колес, щелчок натянувшихся ремней, тиканье качающихся маятников. — Готовься встретить Дракона времени, — раздался его голос.
Механический зверь на крыше ожил, захлопал крыльями, закрутился в танце, жестами одновременно приветствуя зрительницу и запрещая ей подходить ближе. Ведьма смотрела.
Дракон угомонился. Над одной из сценок зажегся свет.
— Представление в трех действиях, — объявил гном из-за ширмы. — Действие первое: «Происхождение святости».
На сцене — впоследствии ведьма не могла себе объяснить, как она это поняла, — разыгралась краткая история святой Эль-Фаабы, добродетельной монахини, искавшей уединенное место для молитв и обретшей его в пещере под водопадом. С замиранием сердца ведьма смотрела, как фигурка непорочной девы скрылась под струями водопада (из крана над сценой лилась настоящая вода и утекала в скрытую трубу), и стала ждать, когда она выйдет обратно. Фигурка так и не появилась, и свет над сценой погас.
— Действие второе: «Колыбель зла».
— Эй, погоди, первое действие еще не закончилось. По легенде, Эль-Фааба вышла из пещеры.
— Действие второе: «Колыбель зла», — настойчиво повторил голос.
Осветилась новая сцена. На картонных декорациях был изображен вполне узнаваемый Кольвенский замок. Фигурка девушки — Мелены — попрощалась с родителями и отправилась в путь с красивым юношей с короткой черной бородой и угловатой походкой — Фрексом. Они остановились в маленькой хижине, Фрекс поцеловал Мелену и отправился проповедовать. Все оставшееся время он провел в углу сцены, втолковывая что-то крестьянам и крестьянкам, которые совокуплялись прямо перед ним, резали друг друга на части и тут же пожирали. Вместо крови из фигурок текла настоящая подливка-, и от сцены потянуло чесноком и жареными грибами. Между тем оставленная дома одна Мелена скучала. Она ждала, зевала и поправляла свои красивые волосы. Вот к хижине подошел незнакомый мужчина с черным чемоданчиком. Он вынул оттуда зеленый флакон, протянул Мелене, и когда она выпила, то упала в его объятия, то ли послушная и пьяная, какой ведьма была сейчас, то ли освобожденная — не разобрать. Они задергались в таком же бешеном ритме, как прихожане Фрекса, и сам проповедник начал пританцовывать. Когда дело было сделано, незнакомец слёз с Мелены, щелкнул пальцами, и из-за кулис спустился воздушный шар. Незнакомец залез в корзину.
Это был Гудвин.
— Этого еще не хватало! — возмутилась ведьма. — Чепуха! Свет погас.
— Действие третье, — донесся голос гнома. — «Единение святости и зла».
Ведьма ждала, но ни одна сцена не осветилась, ни одна кукла не двинулась.
— Ну? — спросила она.
— Что «ну»?
— Где конец представления?
Гном высунулся из-за ширмы и подмигнул.
— Кто сказал, что конец написан? — ответил он и снова скрылся внутри.
Открылось окошко, и в него высунулся поднос, на котором лежало овальное зеркало, поцарапанное и треснутое с одной стороны. Оно было точь-в-точь как то стекло, в которое ведьма глядела с детства, воображая, что видит в нем Иную землю. Стекло, оставленное в Изумрудном городе после налета тайной полиции. Оно еще помнило отражения молодого, красивого Фьеро и юной, страстной Феи. Ведьма взяла зеркало, сунула его в карман фартука и побрела прочь.
В утренних газетах не было ни слова о смерти мадам Кашмери. Едва способная соображать от страшной головной боли ведьма решила, что больше ждать уже не будет. Либо Эврик и его гости распространят по городу слухи, либо нет. «Хоть бы они дошли до Гудвина, — думала ведьма. — Много бы я дала, чтобы увидеть его лицо после доноса. Пусть думает, что я на самом деле ее убила. Пусть все так думают».
9
Почти без сна, мучаясь от пульсирующей головной боли, но довольная собой ведьма возвращалась в Манчурию. Она приземлилась во дворе у Бока и стала его звать, но ей сказали, что он работает в поле, и послали за ним одного из ребят. Вскоре примчался запыхавшийся Бок с топором в руках.
— Прости… я тебя… не ждал… задержался… — отдуваясь, проговорил он.
— А ты б оставил топор, — посоветовала ведьма. — Бежать было бы легче.
Но Бок даже теперь не выпустил его из рук.
— Зачем ты вернулась, Эльфи? — спросил он.
— Рассказать, что я убила мадам Кашмери, так что теперь ее можно не опасаться. Я думала, ты обрадуешься.
Как бы не так.
— Ты убила немощную старуху? — ужаснулся Бок. — Зачем? Разве она еще могла кому-то навредить?
— И ты туда же? — разочарованно протянула ведьма. — Неужели не понятно, что, пока Кашмери жива, она может пакостить в любом состоянии?
— Помню, ты когда-то боролась с угнетателями Зверей. Но я не думал, что ты опустишься до их методов.
— Я ответила ударом на удар, как давно уже следовало. А ты просто нерешительный дурак.
— Дети, — скомандовал Бок, — идите в дом. Проверьте, что делает мама.
Он вдруг понял, что боится ведьму.
— Как ты можешь стараться всем угодить, когда твою драгоценную Манчурию вот-вот слопает Гудвин? — бушевала ведьма. — Как ты мог, понимая, что делает Глинда, отпустить девчонку в моих башмачках? Когда-то ты был готов бороться за справедливость. Как ты мог так… опуститься?
— Эльфи, посмотри на меня, — попросил Бок. — Ты не в себе. Пьяна, что ли? Успокойся. Дороти — всего лишь ребенок, а ты превращаешь ее в какую-то мегеру. Так нельзя.
Мила, услышав от детей, что взрослые во дворе ругаются, вышла из дома и встала рядом с Боком. В руке она держала кухонный нож. Дети, громко перешептываясь, выглядывали из окна.
— Это вы от меня топорами и ножами решили защищаться? — презрительно усмехнулась ведьма. — Будет вам позориться-то. Я только хотела рассказать про Кашмери. Думала, вы оцените.
— Да положил я, положил топор, — воскликнул Бок. — Ты вся дрожишь, ты расстроена, тебе тяжело смириться с гибелью сестры. Но возьми себя в руки, Эльфи! Оставь свою обиду на Дороти. Она одинока и ни в чем не виновата. Я тебя умоляю…
— Вот только не надо унижаться, не терплю. Тем более от тебя. — Ведьма сжала кулаки, заскрежетала зубами. — Ничего я тебе не обещаю, Бок.
Она вскочила на метлу, взмыла в воздух и помчалась прочь, со злости все набирая и набирая высоту, пока земля внизу не потеряла мучивших ее очертаний.
Она летела и думала, что уже давно пора вернуться в Киамо-Ко. Лир — трус, упрямец и дурак, а няня потихоньку выживает из ума; как бы они на пару не спалили замок, пока ее нет. Мысли о вчерашнем — о смерти мадам Кашмери, о гнусных намеках гнома-кукловода — ведьма от себя отгоняла. Она и так ненавидела Гудвина всем сердцем, а предположение о том что он — ее отец, только подливало масла в огонь ненависти. Надо будет обязательно расспросить няню после возвращения домой.
После возвращения домой… Только сейчас, впервые за тридцать восемь лет, ведьма начала чувствовать, что у нее есть дом. «Спасибо, Сарима», — мысленно поблагодарила она бывшую хозяйку Киамо-Ко. Может, дом и есть то место, где остаешься непрощенным, место, с которым тебя навсегда связывает твоя вина? И кто знает, может, за такую связь стоит и вину потерпеть?
К Киамо-Ко ведьма решила лететь по Дороге из желтого кирпича в последней отчаянной попытке нагнать Дороти и получить обратно вожделенные башмачки. Все равно терять уже нечего. Если башмачки попадут к Гудвину, он непременно использует их, чтобы обосновать свои притязания на Манчурию. Можно, конечно, пожать плечами и предоставить манчиков своей судьбе, пусть сами разбираются с Волшебником, но башмачки-то, черт возьми, все равно ее.
Ведьме повезло: она нашла бродячего торговца, который видел Дороти. Они разговорились. Торговец грыз морковку, делился ею с осликом и почесывал того за ухом.
— Она прошла тут несколько часов назад, — объяснял он. — Нет, не, одна, с ней шла очень необычная компания. Вроде как ее защитники.
— Бедная напуганная девочка, — покачала головой ведьма. — А что за защитники? Парочка крепких манчиков?
— Не совсем, — сказал торговец. — Соломенное чучело, железный дровосек и кто-то из кошачьих — не то леопард, не то кугуар; он так быстро сиганул в кусты, что я не разобрал.
— Соломенное чучело? — переспросила ведьма. — Любопытно. Красивая, должно быть, девочка, раз при взгляде на нее чучела оживают. Вы обратили внимание на ее башмачки?
— Не только обратил, я хотел купить их у нее.
— И как? Удалось?
— Говорит, не продаются. Говорит, это особенные башмачки; ей подарила их добрая волшебница.
— Брехня.
— Ну, брехня, не брехня — не моего ума дело. Могу я вам что-нибудь предложить?
— Да. Зонтик. Свой я забыла, а погода портится.
— Это точно, — поддержал торговец, выуживая из телеги потрепанный зонт. — В былые времена с неба месяцами капли не дождешься, не то что теперь. Вот, пожалуйста — ваш за медяк.
— Мой за бесплатно, — отрезала ведьма и выхватила у торговца зонт. — Вы ведь не откажете бедной нуждающейся женщине, правда?
— Дороже обойдется, — обиженно хмыкнул торговец, взобрался на телегу и продолжил свой путь.
— Никто, конечно, не спрашивает мнения у простого Осла, — услышала вдруг ведьма другой голос, когда телега проехала мимо нее, — но, по-моему, эта девочка — сама Озма, которая проснулась и теперь идет в Изумрудный город, чтобы занять свое место на престоле.
— Ненавижу роялистов, — процедил торговец и стеганул Осла кнутом. — Ненавижу болтливых Зверей.
Ведьма дернулась, но вмешаться не решилась. Она не смогла вызволить Нор, не договорилась с Гудвином, не успела убить мадам Кашмери — так стоит ли вообще браться за то, что она не в силах изменить?
10
Ведьма покачивалась на гребне воздушного потока. Она никогда еще не поднималась так высоко; азарт боролся в ней с отчаянием. Ну, догонит она Дороти, сорвете нее башмачки — и что дальше? Зачем они ей? Схоронить их от Гудвина, как Глинда собиралась спрятать их от властолюбивых манчиков, — или вернуть с ними хоть чуточку отцовского внимания, не важно, заслуженного или нет?
Под метлой бежали облака, заслоняя части удивительной мозаики из холмов, равнин, кукурузных и тыквенных полей. Тонкие ленты белой полупрозрачной дымки словно ластиком затирали насыщенный красками пейзаж. Что, если направить метлу еще выше, и еще, и еще? Врежется ли она в небесную твердь?
И чего она старается? Можно забыть о Нор, прогнать Лира, оставить няню и махнуть рукой на Дороти и башмачки.
Слева налетел порыв сильного ветра. Ведьму понесло в сторону и вниз, пока вновь между лесами и полями не запетляла золотой змейкой Дорога из желтого кирпича. Надвигалась гроза: горизонт налился фиолетовыми тучами, помрачнел от сероватых полос дождя. Времени почти не оставалось. Тут-то ведьма и приметила кого-то на дороге и пустила метлу в крутое пике. Неужели они? И собираются отдохнуть под той черной ивой? Если так, то сейчас можно будет все и решить…
11
…Когда ведьма очнулась от тяжелого похмелья, гроза давно прошла, и не было никакой уверенности, тот ли это все еще день. Ведьма сомневалась даже, что действительно видела Дороти и ее спутников. Неужели она позволила бы им так легко ускользнуть? Но как бы то ни было, а преследовать девчонку дальше, в сам Изумрудный город, ведьма не осмеливалась. Слишком много влиятельных друзей было у мадам Кашмери при этом прогнившем режиме, а слухи о ее убийстве могли уже добраться и сюда. Кто знает, может, ведьму уже ищут? Так что о Несенных башмачках, увы, пока надо забыть.
Всю обратную дорогу до Киамо-Ко ведьма почти не останавливалась, разве только спускалась иногда подкрепиться дикими ягодами, орехами и сладкими кореньями. Замок был цел; никто его не спалил. Вооруженные отряды Гудвина все так же скучали у Красной Мельницы. Няня вязала покрывало для своего будущего гроба и составляла список гостей (большинство из которых давно уже отправились в Иную землю) на собственные похороны.
— Да-да, няня, ты совершенно права, было бы замечательно снова увидеть мисс Клютч, — прокричала ведьма в ухо старушке, обнимая ее. — Она мне тоже нравилась. Она была добрее и честнее этой пустышки Глинды.
— Что это ты? — удивилась няня. — Вы ведь были лучшими подругами.
— Эта предательница мне больше не подруга, — заявила ведьма.
— От тебя кровью пахнет, иди помойся, — сказала няня. — У тебя что, время подошло?
— Ты же знаешь, я никогда не моюсь. Скажи лучше, где Лир.
— Кто? — Лир!
— Ах, Лир. Где-то тут. — Няня улыбнулась. — Проверь в колодце.
Теперь это была уже семейная шутка.
— Это что еще за новости? — строго спросила ведьма у Лира, отыскав его в музыкальной комнате.
— Все-таки они были правы — смотри, кого я поймал! Лир показал на золотого карпа, о котором Сарима с сестрами часто говорили, но которого никто толком не видел.
— Вернее, он был уже мертв, когда я его нашел, и я поднял его в ведре — но все равно. Как ты думаешь, мы сможем когда-нибудь рассказать сестрам, что наконец-то его выловили?
В последнее время Лир говорил о Сариме и ее семье, как будто они были призраками и прятались здесь же, в замке, едва сдерживаясь от смеха.
— Будем надеяться, — ответила ведьма, а сама подумала, не вредно ли давать детям несбыточную надежду, не труднее ли им будет потом свыкнуться с правдой? — Как вы тут без меня? Нормально?
— Прекрасно, — ответил Лир. — Но я рад, что ты вернулась.
Она хмыкнула и пошла здороваться с Чистри и его трескучими сородичами.
Ведьма повесила подаренное ей старое зеркало в своей комнате, но старалась не смотреть в него: ей казалось, что она увидит в нем Дороти. Кого-то напоминала ей эта девочка из Канзаса — своей прямотой, искренностью и непосредственностью. «Неужели Нор?» — думала ведьма, роясь в воспоминаниях. Но с чего бы? Тогда, давно, ведьму совершенно не интересовала судьба Нор, несмотря на то, что мордашка девочки была словно уменьшенной копией лица Фьеро. Помимо Нессарозы и Панин, ведьма не испытывала теплых чувств ни к кому из детей. Это еще сильнее, чем цвет кожи, отчуждало ее от остальных.
«Нет, кого я обманываю, — призналась ведьма, когда ее взгляд помимо воли упал на зеркало. — Кто как не мы сами отражаемся в зеркалах? В этом и есть мое проклятие — Дороти напоминает меня саму в ее возрасте. Как давно это было…»
…Еще в Оввельсе. Вот по квадлинским болотам шагает робкая, неуклюжая зеленая девочка, одетая, чтобы не дай бог не намочить ноги, в кожаные штанишки и резиновые сапоги. Следом вперевалку идет ее мама, беременная третьим ребенком, идет и молится о том, чтобы родить наконец здорового малыша. Она то и дело бросает в грязь пустые бутылки или украдкой сплевывает пережеванные листья иглодольника.
Няня ухаживает за малышкой Нессой, носит ее в люльке на спине, ходит с ней ловить рыбешку, собирать мох и конские бобы. Несса все видит, но не может потрогать — что за пытка для ребенка! Неудивительно, что впоследствии она так твердо уверует в незримое: для нее ничто невозможно проверить на ощупь.
Для очистки совести папа берет с собой зеленокожую дочурку и идет повидать многочисленных родственников Черепашьего Сердца. Их соединенные мостиками шалаши висят на широких, преющих от болотного духа деревьях. Квадлины сидят на корточках, боязливо втягивают головы в плечи, с опаской смотрят на пришельцев. От них и от их жилищ воняет рыбой. Я забыла их лица, помню только одну старуху — беззубую, гордую и важную. Постепенно, поборов робость, они подходят, но не к священнику, а ко мне, зеленокожей девочке. Она уже не я, она осталась там, в далеком прошлом, она — это она, таинственная и непонятная. Она стоит так, как стояла Дороти; какая-то врожденная отвага выпрямляет ее спину, разводит плечи, держит открытыми глаза. Она терпеливо переносит прикосновения чужих пальцев к своему лицу. Держится ради отца и его работы.
Папа просит прощения за смерть Черепашьего Сердца, случившуюся лет пять назад. Он говорит, что виноват. Что он и его жена влюбились в квадлина-стеклодува. Простите меня, говорит отец. Девочка Эльфаба думает, что папа сошел с ума, ей кажется, что квадлины его не слушают, настолько зачарованы они его безумием. Как мне искупить свою вину, спрашивает он.
Только старуха реагирует на его слова; возможно, она здесь единственная, кто помнит Черепашье Сердце. Она не стыдится своей неряшливости: этот народ еще не обременен правилами приличия. Старуха напряженно всматривается в папу, потом выкрикивает что-то похожее на: «Мы не прощаем, не прощаем!» — и хлещет его камышом по лицу. Я это видела и знаю: с тех пор он точно тронулся умом.
Отец поражен. Для него прежде не существовало непростительных грехов. Он бледнеет как полотно; только из ссадин на лице сочатся капельки крови. Возможно, у старухи были все основания для такого поступка, но для папы она злейшая ведьма.
Я помню ее, гордую и негодующую. Ее мораль не допускает прощения; она в таком же плену, как и папа, но не знает об этом. Старуха грозно скалит беззубый рот, помахивая надломленной камышинкой.
Папа показывает на меня и говорит — не мне, квадлинам: «Разве это не достаточное наказание?»
Маленькая Эльфаба не понимает, что отец — ничтожество и передает свою ничтожность ей. День за днем девочку калечат его презрение и самобичевание. День за днем она любит его в ответ, потому что не может иначе.
Я вспоминаю сейчас эту девочку, которую отец выставлял живым свидетельством божьего гнева и любви. Какими круглыми от изумления глазами, прямо как Дороти, смотрит она на слишком жестокий для понимания мир и верит — верит всем своим неопытным и невинным сердцем, — что не всегда ей нести на себе стыд и вину, что есть более древний и могущественный договор, освобождающий от вечного позора. Что кто-то уже принес за нас искупительную жертву. Ни Дороти, ни маленькая Эльфаба, конечно, не смогли бы выразить эту веру словами, но она светится на их лицах…
Перед сном ведьма накапала в ложку содержимое старого зеленого пузырька со словами «Волшебный эли…» на этикетке и проглотила его, надеясь на чудо, на то, что увидит во сне ту сказочную землю, из которой прибыла Дороти. Землю необычную, иную, лежащую не просто за пустынями, а в некоем особом геофизическом — или даже метафизическом — плане. Вот и Гудвин говорит, что он оттуда, и если верить гному, то и для ведьмы этот мир не чужой. Во сне она старалась оглядеться, подметить каждую мелочь, скрывавшуюся по углам видений. Она как будто пыталась заглянуть за край зеркала — и ей это удавалось.
Что же она увидела? Картины мелькали, словно в дрожащем пламени свечи, только сильнее, резче. Люди двигались какими-то рывками. Они были пустыми, бесцветными, одурманенными, сумасшедшими. Монолитами высились, холодные и жестокие здания. Дули порывистые ветры. То и дело появлялся Гудвин, маленький человечек на общем фоне. На окне магазинчика, откуда он понуро вышел, ведьма разглядела какие-то слова. Невероятным усилием воли она заставила себя проснуться и записать их, пока не забыла, но вышла какая-то абракадабра: «Ирландцев не принимаем».
В другой раз ей приснился кошмар. Опять все началось с Гудвина. Он шел по песчаным холмам, поросшим высокой колючей травой, похожей на тот камыш, которым старая квадлинша хлестала Фрекса, — тысячи тысяч травинок, волнующихся на ветру. Вот он спустился с последнего холма и вышел на широкую песчаную гладь, разделся, глянул на карманные часы, словно запоминая этот исторический момент, и потом голый, сутулый пошел дальше. Когда ведьма поняла, куда он направляется, то с криком ужаса попыталась проснуться, но не смогла освободиться от сна. Это был бесконечный мифический океан, и Гудвин входил в него сначала по колено, потом по пояс, затем по грудь. Тут он задержался, поежился от холода, поплескался, а затем продолжил свой путь и скрылся под водой, как когда-то Эль-Фааба скрылась под струями водопада. Океан всколыхнулся, зароптал и с рокотом выплеснул Гудвина на берег. Раз за разом все тяжелее входил Гудвин в воду, и всякий раз океан отбрасывал его обратно. Сколько настойчивости и упорства было в этом старике — неудивительно, что он покорил целые народы. Сон закончился тем, что Гудвина снова выкинуло на берег, и он заплакал от собственного бессилия.
Ведьма проснулась в ужасе, хватая ртом воздух и ощущая соленый привкус во рту. С тех пор она перестала принимать волшебный эликсир, а вместо этого по няниным рецептам и записям в «Гримуатике» приготовила бодрящее снадобье. Если она заснет, то может опять увидеть эту зловещую необоримую водную стихию. Уж лучше совсем не спать.
— Твою маму тоже мучили кошмары, — сказала няня, выслушав ведьму. — Она жаловалась, что видит во сне жестокий город. Она так из-за тебя горевала — из-за твоей кожи, дорогая, не смотри на меня так, какой матери легко объяснять, почему у нее родилась зеленая дочка, — что глотала пилюли, как конфеты, когда ждала Нессарозу. Если бы твоя сестра была жива, она могла бы в какой-то степени винить и тебя за свое несчастье.
— Скажи лучше, няня, откуда у тебя этот пузырек? — спросила ведьма, наклонившись над ее здоровым ухом. — Посмотри на него повнимательнее и постарайся вспомнить.
— На базаре, наверное, купила, у старьевщика какого-нибудь, — невинно ответила няня. — У меня ведь тогда и денежки водились.
«Грешки за тобой водились, вот что, — злобно подумала ведьма и подавила в себе желание грохнуть пузырек об пол. — Как же крепко мы связаны семейными обидами — никак от них не избавиться!»
12
Прошло несколько недель, и вот как-то вечером Лир прибежал с прогулки весь взволнованный и раскрасневшийся. Ведьма с недовольством услышала, что он продолжает бегать в Гудвинов гарнизон у Красной Мельницы.
— Привезли донесение из Изумрудного города, — взахлеб рассказывал он. — К Гудвину пришла девочка по имени Дороти. Представляешь, говорят, она из Иной земли. Пришла вместе со своими друзьями. Гудвин уже много лет никого не принимал, все дела решаются через министров, и многие солдаты даже думают, что он давно умер, а приближенные это скрывают, боятся войны. Но тут вдруг принял, и Дороти с друзьями потом об этом рассказывали.
— Ну и ну, — покачала головой ведьма. — Вся страна только и говорит об этой Дороти. И что там дальше?
— Солдат сказал, они попросили у Гудвина исполнить самые заветные желания. Страшила — это соломенное пугало — попросил мозги, Ник Востр — это железный дровосек — попросил сердце, а Трусливый Лев — смелость.
— А Дороти небось попросила рожок для обуви?
— Дороти попросила, чтобы ее вернули домой.
— Надеюсь, ее желание исполнится. И?…
Тут Лир смутился.
— Нет уж, раз начал рассказывать, так выкладывай все до конца. Аппетит мне эти сплетни не отобьют, не волнуйся.
Лир покраснел.
— Солдаты говорят, Гудвин отказал.
— Тебя это удивляет?
— Он сказал, что выполнит их желания, когда… к-когда…
— Это что еще за новости? С каких пор ты снова стал заикаться? Говори нормально, или я тебе всыплю!
— …Когда Дороти с друзьями тебя убьют, — выдавил Лир. — Солдаты сказали, это за то, что ты умертвила одну престарелую даму в Шизе, очень известную. Они уверены, что ты убийца. И еще что ты сумасшедшая.
— Скорее я их убью, чем они меня, — усмехнулась ведьма. — Никчемные бродяги. Гудвин просто пытался от них избавиться. Не удивлюсь, если он поручил своим штурмовикам прирезать девчонку, как только страсти о ней поулягутся.
И конечно же, Гудвин отобрал у нее башмачки. Вот досада! Зато до него дошли слухи о покушении на мадам Кашмери. Теперь уже ведьма сама верила в то, что ее убила. Иначе получалась бессмыслица.
Лир замотал головой.
— Солдаты говорят, штурмовики ее и пальцем не тронут, побоятся. Ее считают могущественной феей.
— Что твои солдаты здесь, у черта на рогах, понимают в политике?
Лир пожал плечами.
— Разве тебе не приятно, что сам Гудвин знает, кто ты такая? Ты что, и правда убийца?
— Не важно. Когда вырастешь — поймешь. Или так и не научишься понимать; тогда тем более не важно. Тебя я убивать не стану, если ты об этом. Но почему тебе так удивительно, что меня знают в Изумрудном городе? Только потому, что ты меня не слушаешься и мое мнение в грош не ставишь, весь мир должен относиться ко мне так же? — Но ведьма была польщена. — Знаешь, Лир, если во всех этих слухах есть хоть доля правды, то лучше тебе пока не соваться в Красную Мельницу. Тебя могут поймать и держать в заложниках, чтобы я добровольно сдалась девчонке и ее дружкам.
— Я хочу увидеть Дороти, — сказал Лир.
— Это что еще такое? Неужели гормоны в голову ударили? Надо было тебя подрезать, пока не созрел.
— И никто меня не похитит, не волнуйся. Да и не пойду я в Красную Мельницу, я хочу быть здесь, когда они придут.
— Я и не собиралась волноваться. Похитят — пеняй на себя. Мне же легче — одним ртом меньше.
— Да? А кто тебе будет дрова каждый день наверх приносить?
— Ника Востра найму. У него как раз топор подходящий.
— Как, ты его видела? — разинул рот Лир. — Не может быть!
— Может, может. Кто сказал, что я не вращаюсь в лучших кругах?
— Значит, ты и Дороти видела? — Лир оживился и заблестел глазами. — Какая она собой, расскажи, пожалуйста, тетушка ведьма!
— Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не называл меня тетушкой. Ты же знаешь, что мне это не нравится.
Но Лир не отставал, пока ведьма не прошипела:
— Она красивая безмозглая кукла и верит всему, что ей говорят. Если она сюда доберется и ты скажешь, что любишь ее, она и этому поверит. А теперь проваливай, у меня дела!
Лир пошел, но остановился у дверей.
— Лев хочет смелость, Железный Дровосек — сердце, Страшила — мозги, Дороти — попасть домой. А чего хочешь ты?
— Чтобы меня оставили в покое.
— Нет, правда.
Ну как она могла сказать «прощения», да еще и Лиру? В насмешку над ним она начала говорить «душку сына», но осеклась на полуслове, осознав, что это может его обидеть. Результат удивил их обоих. Получилось:
— Душу.
Лир захлопал глазами.
— А ты? — уже тише спросила она. — Что бы ты попросил у Гудвина?
— Отца, — ответил он.
13
Всю ночь ведьма сидела в кресле, думала о том, что сорвалось у нее с языка, и спрашивала себя, не сходит ли она с ума. Разве если не веришь нив бога, ни в черта, можно верить в душу?
Если вырвать из себя иглы религии, чтобы не жалили при каждом движении, и освободить свое сознание от религиозного меча, — можно ли вообще жить? Или религия нужна человеку, как, скажем, лошади — мельчайшие паразиты, которые живут у нее в желудке и помогают переваривать траву? Участь народов, отказавшихся от религии, не очень-то завидна. Может, религия — это (какая избитая и циничная фраза!) необходимое зло?
Вера помогала Нессарозе и Фрексу. Возможно, это все ложь, и нет на самом деле никакого города в облаках, но разве мечты о нем не вдохновляют?
Быть может, выбрав унионизм, провозгласивший Безымянного Бога, мы подписали себе смертный приговор? Быть может, пора наконец дать Безымянному Богу имя, приблизить его к нашему собственному порочному образу, сделать человечнее, чтобы хотя бы надеяться, что ему есть до нас дело?
Ведь убери из бога все мало-мальски человечное, и что получится? Пустой ветер. Ветер, у которого есть сила, но нет чувств; ветер, из которого только на представлениях чревовещателей можно услышать голос.
Насколько привлекательнее и понятнее было древнее язычество. Лурлина, едущая по облакам на своей волшебной колеснице, готовая раз в тысячелетие-другое спуститься и вспомнить про нас. Безымянный же Бог из-за своей безымянности не может даже нанести нам визит.
Да и разве узнали бы мы его, постучись он в нашу дверь?
14
Несмотря на бодрящее снадобье, порой ведьма все-таки проваливалась в сон. Голова ее падала на грудь, а иногда и на стол, и от боли и зубовного лязга ведьма просыпалась. Теперь она подолгу стояла у окна и смотрела на дорогу, хотя и понимала, что Дороти не появится здесь раньше, чем через месяц. Если, конечно, ее еще не убили и не сожгли, как Сариму.
Из солдатской казармы прибежал заплаканный Лир. Сначала ведьма не хотела обращать на него внимания, но любопытство пересилило. Оказалось, один солдат предлагал другим, когда придет Дороти, перебить ее спутников, а саму девочку связать и хорошенько с ней позабавиться.
— Обычные мужские фантазии, не обращай внимания, — отмахнулась ведьма.
Но Лира расстроило другое. Кто-то из сослуживцев донес на этого солдата, его схватили, кастрировали и прибили гвоздями к крылу ветряной мельницы. Теперь его вертело кругами, и птицы клевали еще живое тело.
— Отвратительно, — поморщилась ведьма. — Придумают же люди такое. На добрые дела у них выдумки не хватает.
Жестокость расправы поразила ее. Похоже, Дороти все-таки жива и охраняется чьим-то строжайшим приказом.
Лир прижал к себе Чистри и затрясся в рыданиях. Чистри обнял Лира в ответ, проговорил: «Бяки вояки. Жалко», — и тоже зарыдал.
— Какая милая пара, — восхитилась няня. — С них бы картины писать.
Позже, под покровом темноты, ведьма направилась на метле к Красной Мельнице и окончила страдания солдата.
Почему-то ведьме вспомнился испуганный львенок, которого профессор Никидик показывал на лекции. Сколько шуму она тогда подняла. Или не только она? Если это тот самый лев, выросший трусливым в неволе, тогда ему с ней нечего делить. Она ведь спасла его от жестоких опытов. Разве нет?
Странные они, эти четверо путников. Каждый — загадка. Кто такой Железный Дровосек: механизм, подобный Громметику, или выпотрошенный человек, жертва топора, заколдованного ее сестрой? Тот ли это Дев, которого она детенышем видела в Шизе? Но эти двое еще ладно, с механизмами и Зверями она справится, а Страшила-то кто? Волшебное пугало? Или костюм, в котором прячется хитрый танцор? Почему ей кажется, будто за его нарисованным на грубой мешковине лицом проступают другие, долгожданные и родные черты?
Она зажгла свечу и произнесла вертевшиеся у нее на языке слова, словно заклинание. Слова всколыхнули пламя сальной свечки, но произвели ли они еще какое-нибудь действие в этом мире, ведьма так и не узнала. «Фьеро не умер, — шептала она. — Его бросили в тюрьму, но он бежал и теперь возвращается ко мне, в Киамо-Ко, в облике пугала, потому что не знает, как его здесь примут».
Не всякий придумал бы такой хитрый план!
Ведьма взяла старую рубашку Фьеро, подозвала старого Килиджоя, дала ему ее понюхать и стала каждый день посылать пса в долину, чтобы, когда путники появятся, Килиджой первым нашел их и проводил в замок.
А в те редкие ночи, когда ее побеждал сон, она видела Фьеро, подходившего все ближе и ближе к замку.
15
Наконец с началом осени наступил тот день, когда над военным лагерем у Красной Мельницы зареяли флаги, а до замка донесся приглушенный рев труб. Кого-то встречали с королевскими почестями, и, судя по всему, это была Дороти.
— Теперь, когда их цель так близка, они там не задержатся, — сказала ведьма. — Беги к ним, Килиджой, покажи кратчайшую дорогу сюда.
Пес побежал, захлебываясь радостным лаем и увлекая за собой остальных собак, счастливых, что могут послужить своей хозяйке.
— Няня! — крикнула ведьма. — Надень чистое платье и смени фартук: вечером к нам придут гости.
Но близился вечер, а ни собак, ни гостей не было. Ведьма поднялась к себе в башню и направила на долину раздвижную зрительную трубу, изготовленную по чертежам профессора Дилламонда. Увиденное заставило ее содрогнуться. Дороти, Лев и Страшила испуганно жались в сторонке, а Железный Дровосек удар за ударом отсекал головы подбегавшим собакам. Вскоре Килиджой и вся его полуволчья стая лежали на дороге, как солдаты на поле боя.
Вне себя от ярости ведьма притащила к себе Лира и дала зрительную трубу.
— Смотри, что они сделали, они убили твою собаку! — визжала она. — Смотри и не говори потом, что я это выдумала.
Да не расстраивайся так, — сказал Лир, но голос его задрожал, когда он навел зрительную трубу на место бойни. — Килиджой был уже старым и скучным и все равно скоро умер бы.
— Идиот! — взревела ведьма. — Неужели не понятно, что ничего хорошего от этой Дороти не будет?
— Не в очень-то ты гостеприимном настроении, — угрюмо заметил Лир.
— Они идут меня убивать, если ты забыл, — сказала ведьма, хотя сама вспомнила об этом только сейчас, когда увидела кровавую расправу над собаками. Вспомнила она и про башмачки. Почему Гудвин не отобрал их у Дороти? Что еще за новые интриги?
Ведьма засуетилась по комнате, стала остервенело листать туда-сюда страницы «Гримуатики». Нашла заклинание, произнесла его, ошиблась, повторила, потом повернулась и попробовала применить его к воронам. Три первые вороны, подаренные Слонихой, давно уже свалились замертво со своей жердочки, но в замке теперь жили их многочисленные потомки — довольно глупые, зато послушные птицы.
— Летите! — приказала она. — Рассмотрите их хорошенько. Сорвите с пугала маску, чтобы мы узнали, кто это на самом деле. Выклюйте глаза у Дороти и Льва и доставьте всех ко мне. А вы трое, летите в Тысячелетние степи к княгине Настойе, передайте ей, что близится время решительных действий. «Гримуатика» поможет нам расправиться с Гудвином.
— Ничего не понимаю, — сказал Лир. — Ты не можешь их ослепить.
— Неужели? — оскалилась ведьма. — Это мы еще посмотрим. Вороны грозовой тучей поднялись в воздух и помчались мимо изрезанных утесов вниз, к путникам.
— Красивый закат, правда? — послышался сзади нянин голос. Старуха, как всегда поддерживаемая услужливым Чистри, вышла на редкую прогулку.
— Она послала ворон ослепить гостей, которые идут к нам на ужин, — пожаловался Лир. — А?
— Она хочет ослепить гостей!
— Нуда, нуда. Тогда, наверное, можно не убираться.
— Тихо, вы двое, — прикрикнула ведьма. Она дергалась, как невротик, взмахивала локтями, настраивая зрительную трубу, точно сама была вороной. Когда она навела трубу на долину, то вскрикнула в бессильной ярости.
— Что там, что? Дай посмотреть!
Лир выхватил у нее трубу.
— Видно, Страшила — мастер пугать ворон, — пояснил он няне.
— А что он сделал?
— Не скажу, но вороны сюда больше не вернутся, — ответил Лир и осторожно посмотрел на ведьму, которая от злости не могла вымолвить ни слова.
— Все равно это может быть он, — наконец, тяжело дыша, сказала она. — Так, глядишь, твое желание и сбудется.
— Какое? — не понял Лир.
Он забыл свои слова об отце, а ведьма не стала ему напоминать. Пока ничто не опровергло ее догадку о том, что Страшила — загримированный человек. А если он действительно Фьеро, если Фьеро не умер, то ей не нужно ничье прощение.
Спускались сумерки, а непрошеная компания бойко поднималась на гору. Они шли одни, без сопровождения солдат. Кто знает — может, солдаты действительно думали, что в Киамо-Ко сидит злая и могущественная ведьма?
— Ну, пчелки мои, теперь ваша очередь, — сказала ведьма. — Летите-ка сюда, мои сладкие, нужно кое-кого ужалить, кое-кого цапнуть, кое-кого укусить. Да не нас, дураки, дослушайте сначала. Девчонку, которая поднимается вон там, на дороге. Она охотится за вашей королевой-маткой. Всыпьте ей хорошенько, чтоб небо с овчинку показалось. А потом, когда закончите, я спущусь и заберу башмачки.
— О чем это она болтает? — спросила няня у Лира.
Подчиняясь ведьминому приказу, пчелы огромным черным роем вылетели из окна.
— Смотрите вы, я не могу, — сказала ведьма.
— Какая красивая луна, прямо персик, — сказала няня, поднеся зрительную трубу к своему затянутому катарактой глазу. — Давай посадим в саду персиковые деревья, а то все эти яблони да яблони.
— Пчелы, няня, на пчел смотри. Нет, я не могу! Лир, забери у нее трубу и скажи, что там происходит.
Лир взял трубу и повел живой репортаж.
— Вот они, летят, как рассерженный джинн: впереди большое темное тело, а сзади вьется тоненький хвостик. Путники их увидели. Они в ужасе. Но что это? Страшила вытаскивает солому из-под кафтана и штанов и накрывает ею Дороти со Львом и еще маленькую собачку. Теперь пчелы до них не доберутся. Выпотрошенный Страшила лежит на земле.
— Что?! Невозможно! — Ведьма выхватила у Лира зрительную трубу. — Все ты врешь!
Но он не обманывал. Под одеждой у Страшилы действительно не было ничего, кроме соломы да воздуха. Никакого скрытого любовника. Никакой надежды на спасение.
Не найдя на дороге никого, кроме Железного Дровосека, пчелы набросились на него, обломали жала о железное тело и черными, будто обугленными трупиками попадали к его ногам.
— В изобретательности нашим гостям не откажешь, — сказал Лир.
— Замолкни, пока я тебе язык узлом не завязала.
— Пойду я, пожалуй, приготовлю перекусить, — сказала няня. — От твоих козней наши гости наверняка проголодались. Как вы думаете, что лучше: творог с вареньем или свежие овощи с перечным соусом?
— Я за творог, — сказал Лир.
— А ты, Эльфаба?
Ведьма не ответила — она шелестела страницами «Гримуатики».
— Снова на меня все сваливаете. Уж, казалось бы, дожила до того возраста, когда можно и отдохнуть, но нет, приходится делать за вас всю работу. А я что? Мое дело десятое.
— А мое — двадцатое, — откликнулся Лир.
— Да пощадите же мои уши! Иди, няня, иди, куда собралась. Нет-нет, Чистри, ты останься, пусть идет одна. Ты мне понадобишься.
— Конечно, пускай я упаду и разобьюсь до смерти, спасибо, — проворчала няня. — Будешь за это есть творог.
— Скоро совсем стемнеет, — обратилась ведьма к Чистри, — и наши гости упадут в какую-нибудь пропасть и разобьются. Бедняжки. За дровосека и пугало можно не беспокоиться, одного снова набьют соломой, другого залатают умелые кузнецы, — пусть падают. Но доставь мне Дороти и Льва. У девчонки мои башмачки, а со Львом мы старые знакомые, нам будет, о чем поговорить. Справишься?
Чистри сощурился, кивнул, помотал головой, пожал плечами, сплюнул.
— Так попытайся, что толку гримасничать? Бери своих дружков — и вперед. Ну как, доволен? — повернулась она к Лиру. — Видишь, я просила не убивать их, а сопроводить сюда как гостей. Заберу у Дороти башмачки, и пусть она катится, куда хочет. А я возьму «Гримуатику» и уйду жить в какую-нибудь пещеру. Ты уже достаточно взрослый, чтобы сам о себе заботиться. Хватит с меня! Прошение выдумала, тоже. Что?
— Они идут тебя убить, — напомнил Лир.
— Да. А ты небось ждешь не дождешься?
— Я тебя защищу, — неуверенно сказал он. — Только не проси меня навредить Дороти.
— Иди лучше накрывать на стол и скажи няне, чтоб приготовила овощи вместо творога. Иди же, слышишь? — Ведьма замахнулась метлой. — Сказала иди — значит иди.
Оставшись одна, ведьма без сил рухнула на стул и обхватила голову руками. Толи этой четверке до сих пор сопутствовала удивительная удача, то ли зря они просили у Гудвина мозги, сердце и смелость — всего этого им и так хватало. Очевидно, она выбрала неправильную тактику: надо было принять девчонку по-хорошему, спокойно объяснить ей, что происходит, и забрать башмачки. С ними, заручившись поддержкой княгини Настойи, можно было выступать против Гудвина. Ну или хотя бы спрятать башмачки вместе с «Гримуатикой» так, что Волшебник их в жизни не найдет.
Но теперь, после гибели стольких слуг, в груди у ведьмы клокотала холодная ярость. Мысли путались, и она уже не знала, что сделает, когда окажется лицом к лицу с Дороти.
16
Лир и няня с застывшими улыбками стояли возле ворот замка, когда с неба во двор спустились летучие обезьяны и, плохо рассчитав, бросили свою ношу на камни. Лев взвыл от боли и головокружения. Дороти села, прижимая к себе собачку, и спросила:
— Где мы?
— Добро пожаловать, дорогие гости, милости просим. — Няня сделала реверанс.
— Наше почтение. — Лир начал отвешивать сложный поклон, запутался и свалился в бочку с водой.
— Вы, наверное, устали за долгий путь, — продолжала няня. — Может, хотите что-нибудь выпить перед ужином? Правда, выбор у нас небогат, вы уж не обессудьте.
— Это Киамо-Ко. — Пунцовый от стыда Лир выбрался из бочки-. — Главный арджиканский замок.
— Это все еще земля мигунов? — беспокойно спросила Дороти.
— Что она говорит, ничего не слышу? — повернулась няня к Лиру.
— Наша страна называется Винкус, а ее жители — винки, — пояснил Лир. — Мигуны — это обидное прозвище.
— Ой, простите, пожалуйста, я не хотела никого обидеть.
— Какая вы красивая девочка, — умилилась няня. — И ручки-ножки-то у вас на месте, и кожа правильного цвета.
— Меня зовут Лир, — представился паренек. — Я здесь живу. Это мой замок.
— А меня — Дороти. Я очень боюсь за своих друзей, Железного Дровосека и Страшилу. Они могут сбиться с пути в темноте. Прошу вас, помогите им.
— За ночь с ними ничего не случится, а утром я найду их и приведу сюда. Я сделаю все, что в моих силах. Обещаю.
— Благодарю вас. В этой стране все так добры. Ой, Левушка, Лева, ты как? Совсем плохо?
— Если бы бог хотел, чтобы львы летали, он посадил бы их в воздушные шары, — проворчал тот. — Когда мы летели над пропастью, в ней остался весь мой обед.
— Пожалуйста, проходите, — щебетала няня. — Уж как мы вас ждали. Я все пальцы стерла, угодить старалась. Чем богаты, как говорится. Так ужу нас в горах заведено: гость во двор — хлеб-соль на стол. Пройдемте, сначала умоетесь, а потом к столу.
— Спасибо, но мне нужно увидеть Западную ведьму. Западную ведьму, говорю! Простите, что доставила столько хлопот. У вас очень красивый замок. Если на обратном пути буду проходить мимо, то обязательно к вам загляну.
— Ведьма здесь тоже живет, вместе с нами, — сказал Лир. — Вы ее скоро увидите, не волнуйтесь.
Дороти побледнела.
— Правда?
— Правда, правда, — провозгласила ведьма, стремительно спускаясь с крыльца и волоча за собой метлу. — Молодец, Чистри, хорошо сработано. Приятно видеть, что не все мои усилия пропали даром. Так ты и есть Дороти? Дороти Гейл, чей домик имел наглость раздавить мою сестру?
— Вообще-то, строго говоря, это не мой домик, — возразила девочка. — Он даже не принадлежит моей тетушке Эмилии и дядюшке Генри, кроме трубы и пары окон. Формально им владеет Первый государственный банк фермеров и механизаторов в городе Уичито. То есть если вы хотите пожаловаться, то обращайтесь к ним. Очень хороший банк.
— Меня не интересует, кто владеет домом, — сказала ведьма с поразительным спокойствием. — Я предпочитаю факты. До твоего прибытия моя сестра была жива, а теперь — нет.
— Да, и вы даже не представляете, как мне жаль, — поспешила заверить ее Дороти. — Честное слово. Если бы я могла, то никогда бы этого не допустила. Мне тоже очень было бы обидно, если бы на тетушку Эмилию упал чей-то дом. Однажды на нее свалилась доска с крыши над крыльцом, так она весь день потом проходила вот с такой шишкой на голове и пела гимны во славу господа.
Дороти поднялась, подошла к ведьме и взяла ее за руки.
— Я вам очень сочувствую, правда, — сказала она. — Я знаю, каково это — потерять близких. Я лишилась родителей, когда была маленькой, но я помню.
— Прочь от меня, — шикнула ведьма. — Терпеть не могу лживых чувств. У меня от них мурашки по коже.
Но девочка не отходила. Она держала ведьму за руки и с мольбой заглядывала ей в глаза.
— Пусти же!
— Вы очень любили свою сестру? — спросила Дороти.
— Это не важно.
— Потому что я очень любила мамочку, и когда они с папой пропали в море, я думала, что не переживу этого.
— Что значит пропали в море? — спросила ведьма, оттолкнув от себя прилипчивую девчонку.
— Они поплыли в Старый свет навестить мою больную бабушку, которая лежала при смерти, но разразилась буря, корабль переломился пополам и пошел ко дну. И все, кто был на борту, утонули. Каждая живая душа.
— Так у них были души? — осведомилась ведьма, ужаснувшись от одной мысли о корабле посреди такого количества воды.
— И все еще есть. Это единственное, что у них осталось.
— Да не липни ты так ко мне. Пошли ужинать.
— Пойдем, Лева, — сказала Дороти.
Лев нехотя поднялся на свои большие мягкие лапы и пошел следом.
«Превратили замок в ресторан какой-то, — возмущенно подумала ведьма. — Что, может, теперь сгонять летучих обезьян к Красной Мельнице за скрипачом? Какая она все-таки странная для убийцы».
Ведьма стала придумывать, как обезоружить девочку. Только какое у нее оружие, кроме прилипчивости и детской наивности?
За ужином Дороти расплакалась.
— Что, ей не понравился творог? Она хотела овощи? — забеспокоилась няня.
Девочка не ответила. Она закрыла лицо руками, и ее плечи затряслись от рыданий. Лир хотел подсесть к ней, обнять и утешить, но ведьма строгим взглядом приказала ему оставаться на месте. С досады он громко стукнул чашкой по столу и расплескал молоко.
— Здесь у вас очень хорошо, — шмыгнув носом, сказала Дороти, — но я так переживаю за дядю Генри и тетю Эмилию. Стоит мне на самую чуточку задержаться из школы, и дядя уже волнуется, а тетя, бывает, так рассердится…
— Все они такие, — вздохнул Лир.
— Ешь. Кто знает, когда ты в следующий раз сядешь за стол, — посоветовала ведьма.
Дороти послушно взялась за ложку, но не выдержала и снова заплакала. Начал всхлипывать и Лир. Песик просил еду со стола, напоминая ведьме о ее недавней потере. Килиджой… Килиджой, проживший с ней восемь лет, Килиджой, чей обезглавленный, облепленный мухами труп лежит теперь на горной дороге. Погибли и все его потомки, и вороны, и пчелы, но Килиджоя ведьме было жальче всего.
— Зажгу-ка я свечку, — предложила няня.
— Свечку, печку, гречку, — согласился Чистри.
Старуха поднесла к фитилю огонь, чтобы развеселить Дороти, пропела ей поздравительную песенку, какие поют надень рождения. Никто не подхватил.
Сидели молча. Ела одна няня. Лир то краснел, то бледнел, а Дороти отрешенно смотрела в одну точку на столе. Ведьма любовно поглаживала столовый нож.
— Что со мной теперь будет? — спросила Дороти жалобным голосом. — Зачем я только сюда пришла?
— Няня, Лир, ступайте на кухню, — сказала ведьма. — И заберите с собой Льва.
— Что эта злюка говорит? — спросила няня у Лира. — И почему девочка плачет? Еда не понравилась?
— Я Дороти не брошу, — заявил Лев.
— Ты что же, мне не доверяешь? А ведь мы с тобой знакомы. Ты был тем львенком, на котором ставили опыты в Шизе, не так ли? Я за тебя тогда заступилась. Будешь себя хорошо вести — еще чем-нибудь помогу.
— Не нужна мне твоя помощь, — презрительно скривился Лев.
— Понимаю. Зато ты можешь кое-чему меня научить. Например, дан ли Зверям разум от природы или зависит от воспитания. И если зависит, то насколько. Ты ведь рос один, сиротой? А потом я заберу «Гримуатику», эту проклятую рукопись, этот памятник древности, этот «Молот ведьм», этот «Некрономикон», и уйду отсюда, а ты будешь меня охранять.
Лев вдруг так рявкнул, что все, даже Дороти, подпрыгнули на стульях.
— Похоже, будет гроза, — озабоченно сказала няня, глянув в окно. — Пойти, что ли, снять белье.
— Я сильнее тебя, — угрожающе рычал Лев. — И Дороти одну с тобой не оставлю.
Ведьма молнией нагнулась и подхватила с пола собачку.
— На, Чистри, пойди брось его в колодец, — сказала она.
Чистри недоуменно посмотрел на хозяйку, но взял повизгивающего Тото под мышку и направился к дверям.
— Нет, нет, не надо! — вскрикнула Дороти. — Спасите его! Лев сорвался с места и бросился за обезьяной. Дороти тоже поднялась, но ведьма схватила ее за руку.
— Закрой дверь на кухню, Лир, — приказала она. — Чтобы нас не потревожили.
— Пожалуйста, не обижайте Тотошку, — плакала Дороти. — Он ведь ничего плохого вам не сделал. Пожалуйста, я сделаю все, что вы скажете, только верните мою собачку. — Она повернулась к Лиру. — Спасите его, умоляю. У Льва не получится.
— Что, уже нести десерт? — оживилась няня. — У нас есть пудинге карамельной подливкой. Пальчики оближешь.
Ведьма потянула Дороти клестнице. Неожиданно Лир подбежал и схватил девочку за другую руку.
— Отпусти ее, старая карга.
— Честное слово, Лир, — устало вздохнула ведьма. — Ты выбираешь самое неудобное время, чтобы проявлять характер. Не позорь своей показушной храбростью ни меня, ни себя.
— Обо мне не беспокойся, лучше спаси Тото, — сказала Дороти. — Ах, Лир, пожалуйста, что бы ни случилось, позаботься о Тото. Ему нужен дом и добрый хозяин.
Лир нагнулся к ней и поцеловал. Дороти отшатнулась к стене от изумления.
— Господи, — простонала ведьма. — За что мне такое наказание?
17
Ведьма втолкнула Дороти в свою комнату и заперла за собой дверь. После долгой бессонницы голова шла кругом.
— Зачем ты сюда пришла? — спросила она у девочки. — Только честно, я требую правды. Смотри мне в глаза. Отвечай. Верны ли слухи, что ты шла меня убить? Или, может, ты принесла мне сообщение от Гудвина? Готов ли он обменять книгу на Нор? Волшебство на девчонку? Говори! Или — о, я знаю! — он поручил тебе украсть у меня книгу? Так?
Дороти только пятилась от нее, искала глазами выход. Пару раз ее взгляд останавливался на открытом окне, но из него не выпрыгнешь — слишком высоко.
— Говори! — приказала ведьма.
— Я совсем одна в незнакомой стране. Пожалейте меня.
— Ты пришла убить меня и похитить «Гримуатику»?
— Я не понимаю, о чем вы.
— Во-первых, снимай башмачки, они мои. Потом будем разговаривать дальше.
— Не могу, они не снимаются. Глинда их как-то заколдовала. Я уже не рада, что их взяла. У меня так носки пропотели, вы даже не представляете.
— Хватит болтать, давай башмачки. — Ведьма хищно оскалилась. — Гудвин все равно их у тебя отнимет.
— Да не могу же, смотрите, вот, я пытаюсь! — Дороти надавила носком одного башмачка на пятку другого. — Видите, не слезает. Правда! Честно! У меня их еще император Гудвин просил, и я бы с удовольствием… но они еще тогда застряли. Не знаю почему: то ли они слишком узкие, то ли у меня нога подросла.
— У тебя нет никакого права на эти башмачки, — прошипела ведьма.
Она ходила вокруг Дороти сужающимися кругами. Та пятилась, наткнулась на стул, на стол, взмахнула руками, сбросила улей и раздавила показавшуюся пчелу-матку.
— Ты отняла все, что у меня было, все до последнего, — цедила ведьма сквозь зубы. — Моя сестра погибла, звери тоже, Лир готов предать меня ради одного твоего поцелуя. Ты сеешь смерть везде, где только появляешься, — и ты еще только девчонка! Как ты мне напоминаешь Нор. Она думала, что мир волшебный, — и погляди, что с ней стало.
— А что? Что с ней стало? — ухватилась Дороти за возможность выиграть время.
— Испытала волшебство на себе. Ее похитили и бросили в тюрьму.
— Вот и вы меня похитили, а я ни в чем не виновата. Сжальтесь надо мной!
Ведьма схватила Дороти за руку.
— Никто тебя не похищал, дура несчастная! Ты сама сюда пришла, чтоб меня убить.
— Я не шла никого убивать, — прохныкала Дороти, съежившись от страха.
— А может, ты Наместница? — осенило ведьму. — Ага, вот оно! Третья Наместница! Глинда, Нессароза и ты. Угадала? Что, мадам Кашмери уговорила тебя служить тайному хозяину? А? Признавайся! Ты Наместница?
— Какая я наместница? — Дороти чуть не плакала. — Мне на место бы вернуться, в Канзас, больше я ни о чем не прошу.
— Или ты — моя душа; пришла меня разыскивать? Да, да, я чувствую, так и есть. Знай же, я этого не потерплю! Не нужна мне никакая душа, с душой дается вечная жизнь, а я и от этой уже устала.
Ведьма вытолкала Дороти обратно на лестницу, поднесла метлу веником к свече. Прутья запылали.
Снизу по лестнице поднималась няня. Ее поддерживал Чистри. В другой руке он нес на подносе несколько порций пудинга.
— Шум, крик, гам, — бормотала старуха себе под нос. — Няня не выдержала, няня слишком стара. Заперла их в кухне — пусть там посидят. Звери, дикари.
Снизу послышался собачий лай, львиный рык и голос Лира: «Не бойся, Дороти, мы идем!» Несколько глухих ударов, потом треск, грохот — кухонная дверь сорвалась с петель. Ведьма повернулась, лягнула няню и сбросила ее с лестницы. Старуха с оханьем и причитанием покатилась по ступенькам, сбила Лира и Льва. За ней спешил перепуганный Чистри.
— Наверх, наверх! — кричала ведьма. — Я расправлюсь с тобой раньше, чем ты до меня доберешься!
Дороти вырвалась, побежала от ведьмы вверх по винтовой лестнице, к единственной двери, которая вела на крышу. Ведьма мчалась следом. Нужно было успеть прежде, чем к Дороти подоспеет помощь. Отобрать башмачки, взять «Гримуатику», плюнуть на Лира и Нор и бежать. Книгу и башмачки она сожжет, а сама скроется в горных пещерах.
Когда ведьма вышла на крышу, маленькая, едва различимая в ночной темноте фигурка девочки сжалась у парапета. Ее тошнило.
— Ты так и не ответила на мой вопрос, — крикнула ведьма, поднимая обращенную в факел метлу. Между зубцами парапета ожили и заплясали тени. — Ты пришла меня убить, и я имею право знать — зачем?
Ведьма захлопнула за собой дверь. Щелкнул замок. Дороти всхлипнула.
— О тебе говорят по всей стране! Думаешь, я не знаю, что Гудвин запретил тебе возвращаться без доказательств моей смерти?
— Это правда, — ответила Дороти. — Но я не за этим сюда пришла.
— А за чем же? — Ведьма направила на нее горящую метлу. — Говори, меня не обманешь, у тебя на лице все написано. Говори, и я с тобой покончу. В наше время если не убиваешь ты, убивают тебя.
— Я не смогла бы вас убить, — сквозь слезы объясняла Дороти. — Я и сестру вашу раздавила совершенно случайно, с тех пор места себе не нахожу. Какая из меня убийца?
— Очень мило, — хмыкнула ведьма. — Красиво и трогательно. Так зачем же ты явились?
— Меня действительно послал к вам Гудвин и приказал покончить с вами, но я не собиралась его слушаться.
Ведьма поднесла горящую метлу ближе, напряженно всматриваясь в лицо девочки.
— Когда мне сказали… что я раздавила вашу сестру… и что теперь нужно идти сюда… для меня это было как приговор… я не хотела… а потом подумала, что если друзья мне помогут, то я приду… и скажу…
— Что? Что ты скажешь? — не выдержала ведьма.
— Я скажу… — Девочка выпрямилась, сжала зубы, храбро посмотрела на ведьму. — Я скажу: «Пожалуйста, простите мне этот несчастный случай, простите смерть вашей сестры, потому что сама я никогда себя не прошу!»
Ведьма взревела от ярости. Она не верила своим ушам. До чего же подло устроен мир! Ее, не прошенную Саримой, теперь просила о прошении дрянная девчонка. Просила о том же, о чем так давно мечтала ведьма, — об освобождении. Но как дать другому то, чего у тебя нет?
Она закрутилась на месте, раздираемая противоположными чувствами. Горящий прутик отломился от метлы и упал на ее платье. Огонь лизнул ноги, жадно пожирая самую сухую ткань во всем Винкусе.
— Да прекратится когда-нибудь этот кошмар! — взвизгнула Дороти, подхватила ведро с дождевой водой, внезапно освещенное вспышкой пламени, и с криком «Я вас спасу!» окатила ведьму водой.
Мгновение адской боли, потом бесчувственность. Мир раскололся пополам: снизу плясал огонь, сверху лилась вода. Если у ведьмы была душа, она получала два крещения разом. Прежде чем проститься друге другом, тело извиняется перед душой за свои ошибки, а душа перед телом за то, что сидела в нем без спросу.
В меркнущем свете кружатся призрачные лица. Вот мама накручивает волосы на палец; вот Несса, прямая и бледная, как выцветшая доска; вот погруженный в раздумья папа; вот Панци, здоровый, но еще не обретший себя. Лица пляшут, меняются, превращаются в другие. Вот няня, какой она запомнилась с детства: ехидная и любопытная; вот мисс Клютч, и мисс Вимп, и другие опекунши расплываются теплым заботливым светом. На их месте появляется Бок — юный, честный, влюбленный, но в то же время гордый, балагуры Кроп с Тиббетом, заносчивый Эврик, жадная до почестей Глинда в своих пышных нарядах.
На смену им приходят те, чья история уже кончилась: Манек, мадам Кашмери, профессор Дилламонд и, конечно же, Фьеро, чьи вытатуированные ромбы переливаются голубой водой и синим пламенем. А также те, чья история оборвалась незавершенной: княгиня скроулян Настойя, которая не подоспела на помощь, и загадочный найденыш Лир, рвущийся из Киамо-Ко. И Сарима, несмотря на гостеприимство, отказавшаяся простить, и ее сестры, и дети, и прошлое, и будущее…
И те, кто пал от руки Гудвина, как Килиджой. И сам Гудвин, жалкий неудачник в своем мире и могущественный властитель в чужом. И старуха Якль, кем бы она ни была, и загадочные Наместницы, если они существовали, и гном, у которого и имени-то не было.
И странные спутники Дороти, неполноценные существа, чудом связанные единой целью: трусливый Лев, соломенное чучело, искалеченный дровосек. На миг приближались они из тени и выходили на свет, а затем снова спешили назад.
И наконец богиня даров дотянулась к ней сквозь воду и огонь. Она что-то говорит, утешает, только слов не разобрать…
18
В ночь смерти Западной ведьмы над Тысячелетними степями, поднималась луна. Арджиканцы встретились со скроулянами, чтобы заключить военный союз против скапливающихся у Кембрийского ущелья войск Гудвина. Миролюбивые юнаматы отказались примкнуть к альянсу. Княгиня Настойя и арджиканский вождь решили отрядить делегацию к ведьме и просить совета и поддержки. Пока они поднимали кубки за ее здоровье, птицы рухх, эти ночные охотники, напали на посланных ведьмой ворон и пожрали их.
Луна ласкала переливчатым светом склоны Великих Кельских гор, селила серебристые тени в долины Малых Кельских гор. В Кислых песках вылезли на охоту скорпионы, в пустыне Турск спаривались в своих логовах скарки. В Квоновом алтаре служители секты столь тайной, что у нее не было даже названия, вышли на ночную молитву душам умерших, полагая, как это свойственно столь многим, что умершие обладали душой.
В лягушачьих болотах Квадлинии ночь прошла тихо, если не считать несчастного случая в Кхойре. Одичавший Крокодил пробрался в детскую и напал на малыша. Крокодила убили и сожгли вместе с трупиком ребенка под причитания и проклятия.
В Гилликине банки приумножали деньги, заводы приумножали товары, торговцы приумножали любовниц, студенты приумножали знания, а механические слуги встречались в доме, который когда-то был знаменитым «Приютом философа», и слушали, как освобожденный Громметик призывает к классовой революции. Леди Глинда плохо спала: все зябла и мучилась тоской по чему-то невыразимому. Наверное, думала она, это признаки подагры, надвигающейся от кулинарных излишеств. Она встала, зажгла свечку и полночи бесцельно просидела у окна. Но вот луна добралась до Гилликина, и Глинда отодвинулась, почувствовав на себе ее осуждающий взгляд.
Луна перебралась через пояс приземистых Мадленовых холмов, оглядела Зерновой край, заглянула в окна Кольвенского замка. Фрекс спал и видел во сне Черепашье Сердце и Мелену, конечно же, Мелену, которая готовит ему завтрак перед сражением против порочных Часов. Мелена, квинтэссенция красоты, огромная, как целый мир, дарящая ему смелость, отвагу и любовь. Фрекс едва шелохнулся, когда в комнату на цыпочках вошел только что вернувшийся с тайного свидания Панци. Он сел возле кровати и смотрел на отца, пытаясь разобрать, спит тот или нет.
— Но зубы? — сквозь сон проговорил Фрекс. — Зубы-то почему?
— Кто его знает? — ласково ответил Панци, не поняв сонного бормотания.
А в Изумрудному городе? Там луна осталась незамеченной: слишком ярко светили фонари, слишком взвинчены были жители — никто и не смотрел на небо. В комнатенке, на удивление маленькой и пустой для столь могущественного человека, бессонный Гудвин вытер вспотевший лоб и снова спросил себя, долго ли еще ему будет способствовать удача. Этот вопрос он задавал себе вот уже сорок лет, всякий раз надеясь, что успех достался ему заслуженно. Но сейчас он слышал, как мыши подгрызают фундамент дворца. Прибытие девочки из Канзаса было повелением ему возвращаться: достаточно одного взгляда на ее лицо, чтобы это понять. Дальше искать «Гримуатику» бессмысленно. Ангел мщения пришел за ним и зовет домой. Там, в родном мире, терпеливо поджидает самоубийство, а за эти сорок лет Гудвин узнал достаточно, чтобы успешно его совершить.
Весть о гибели Западной ведьмы облетела всю страну. Говорили, что это политический заказ, тщательно спланированное убийство. Рассказу Дороти никто не верил: называли его в лучшем случае самообманом, в худшем — наглой ложью. Но что бы это ни было — убийство или несчастный случай, — оно помогло избавить страну от ненавистного диктатора. Вот как это произошло.
Напуганная содеянным Дороти вместе со Львом, Страшилой, Железным Дровосеком и Лиром вернулась в Изумрудный город. Там состоялась ее вторая знаменитая встреча с Гудвином. Возможно, Волшебник снова пытался снять с нее башмачки, а девочка перехитрила его, вняв предупреждениям ведьмы, — мы об этом не знаем. Но она должна была представить Гудвину доказательства, что действительно была в Киамо-Ко. Метла обгорела до неузнаваемости, тащить с собой «Гримуатику» казалось слишком неудобным, так что Дороти принесла зеленый пузырек, на этикетке которого все еще читались буквы «Волшебный эли…».
Говорят, когда Гудвин увидел его, то ахнул и схватился за сердце. Говорят… Впрочем, эту историю излагают по-разному, в зависимости от рассказчика и предпочтений слушателя. Доподлинно известно только то, что вскоре после встречи с. Дороти Гудвин сбежал из дворца — сбежал так же, как и прибыл: на воздушном шаре, всего за несколько часов до того, как взбунтовавшиеся министры намеревались устроить переворот и казнить Волшебника без суда и следствия.
Много глупостей говорилось о том, как Дороти покинула страну Оз. Некоторые утверждают, что она осталась и, как прежде Озма, терпеливо ждет, когда нужно будет снова выйти на свет. Другие настаивают, что девочка вознеслась к небесам, как святая, помахивая передником и прижимая к себе дурацкую собачонку. Лир растворился в людском океане Изумрудного города разыскивать свою единокровную сестру Нор и на время пропал из виду.
Никто не знает, что стало с башмачками, но о них помнят и говорят, что они завораживали своей красотой. Их искусные подделки от известнейших башмачников так никогда и не вышли из моды. Башмачкам приписывались волшебные свойства, поэтому они, будто мощи святых, начали размножаться с удивительной быстротой, чтобы удовлетворить людской спрос.
Ну а ведьма? Увы, в ее истории нет счастливого конца, нет послесловия. О том, что выходит за пределы жизни, нам, к сожалению — а может, и слава богу, — поведать нечего. Она умерла, покинула этот мир, оставив после себя лишь молву о своем былом злодействе.
— Там злая ведьма навсегда и осталась.
— И не вылезла?
— Пока что нет…