1. Из ощущений и через связь их развиваются наши понятия, и цель последних в каждом данном случае самыми удобными и кратчайшими путями вести нас к чувственным представлениям, находящимся в наилучшем согласии с чувственными ощущениями. Так, всякая интеллектуальная жизнь исходит от чувственных ощущений и к ним снова возвращается. Настоящими нашими психическими работниками являются чувственные представления, понятия же суть распорядители и надзиратели, указывающие толпам первых их место и их работу. В случае работ несложных интеллект сносится непосредственно с рабочими, в случае же более крупных предприятий он сносится с руководителями-инженерами, которые не принесли бы ему однако никакой пользы, если бы он не позаботился о том, чтобы были и надежные рабочие. Уже животное его представления освобождают от необходимости оставаться в полной зависимости от впечатлений данного момента. Если заботы культурного человека насчет будущего выходят за пределы таковых же забот дикаря, если он ставит себе цели, выходящие далеко за пределы даже личной жизни, то он на это способен, благодаря своим понятиям и богатству последних приведенными в известный порядок представлениями. Но в какой мере употребление понятий уступает в смысле непосредственности употреблению чувственных представлений, мы достаточно часто убеждаемся. Если мы лично сталкиваемся с несчастным человеком, трудно отказать ему в помощи, между тем как печатное воззвание о помощи, которое мы читаем, находит нас весьма рассудительными. Платоновский Сократ называет где-то добродетель знанием. Но она, по-видимому, такое знание, которое не всегда остается очень живым. Немногие преступления были бы совершены на самом деле, если бы люди всегда ясно и живо представляли себе их последствия. Роскошь не закрывала бы от нас нищеты, мы не танцевали бы в пользу нуждающихся, не устраивали бы в их пользу так называемой битвы цветов, если бы не существовало различия между понятием и чувственным представлением. Скупой рантье приказывает вышвырнуть несчастного нищего за дверь, «потому что своими жалобами он разбивает ему сердце». С понятием нищеты ему легче справиться [1]. Чувственные ощущения суть истинные первоначальные двигатели, между тем как понятия ссылаются на них и часто только через другие понятия, служащие промежуточными звеньями.

158

2. Все, что человек знал о природе до употребления орудий, он узнал непосредственно при помощи своих чувств. Обнаруживается это достаточно ясно в современном, исторически унаследованном, но в настоящее время уже непоследовательном и неудовлетворительном подразделении физики. Но с тех пор, как люди стали употреблять орудия, полагает Спенсер [2], всякий аппарат наблюдения можно рассматривать как искусственное расширение пределов действия наших чувств, каждую машину — как искусственное продолжение наших органов движения. Эта естественная мысль являлась, по-видимому, неоднократно. Гораздо позже Спенсера, независимо от него, но, к сожалению, в довольно фантастической форме, она была подробно развита Е. Карр'ом [3].

1 В какой мере понятия уступают в непосредственности ощущениям и чувственным представлениям, показывает следующий случай. В одном университетском городе, в котором две национальности А и В жили в натянутых отношениях, один профессор, принадлежавший к национальности А и живший во втором этаже над институтом патологической анатомии, однажды устроил в своем доме бал. Сейчас же в одной из газет, защищавшей интересы национальности В, появилась статья под заглавием: «Бал над мертвецами», вызвавшая уличный скандал черни против профессора. Охочая до скандалов толпа думала, что профессор, который ежедневно возится с трупами, не должен иметь ни одного приятного часа, если только он не совсем грубый и бессердечный человек, журналисты же делали по крайней мере вид, что они так же думают. А между тем кому же мешает в его удовольствиях мысль, что в каждых данный момент какой-нибудь человек испускает последний вздох или что его близкие покоятся на кладбище?

2 Spencer, The Principles of Psychology. London 1870, I. § 164 стр. 356. — «Можно с полным правом сказать, что соответствие между организмом и средою его, в самых высших своих формах, выполняется при помощи дополнительных чувств и дополнительных членов. Все приборы для наблюдения, все весы, меры, шкалы, микрометры, нониусы, микроскопы, термометры и т. д. представляют собой не что иное, как искусственное расширение наших чувств; все рычаги, винты, молоты, клинья, токарные станки и т. д. суть искусственные удлинения членов нашего тела. Увеличительное стекло является только еще одной чечевицей, присоединяющейся к той чечевице, существующей в нашем глазу. Железный лом есть не что иное, как рычаг, присоединяемый к той системе рычагов, которую представляет наша рука. И это отношение, столь явное на первых ступенях, существует повсюду».

3 Е. Карр. Grundlinien einer Philosophie der Technik. Braunschweig, 1877. — Bсe инструменты, орудия и машины рассматриваются как бессознательные проекции органов тела. Это, на мой взгляд, набрасывает большой туман на мысль Спенсера, и я полагаю, что этим путем можем прийти только к фантастической «философии техники». Является вопрос, какой же орган проектировать в винте, колесе, в динамомашине, в интерференцрефрактометре и т. д. Верно только то, что изучением техники мы можем также прийти к пониманию некоторых органов нашего тела.

159

Богатым интересными и поучительными подробностями изложением той же мысли мы обязаны О. Wiener'y [4].

3. Не следуя точно за изложением Wiener'a, ограничимся изложением некоторых важнейших его идей. Наши органы чувств в общем весьма чувствительны, ибо воспринимают физические раздражения не так, как воспринимают их неживые объекты. В органе чувства раздражения освобождают накопленную в нем и находящуюся наготове энергию, что в физических аппаратах происходит лишь в исключительных случаях, например в микрофоне, в телеграфном реле и тому подобном. Глаз и ухо приводятся в заметное состояние раздражения приблизительно одной стомиллионной частью одного эрга [5], каковая работа едва достаточна для того, чтобы вызвать заметное отклонение в самых чувствительных весах. Глаз в сто раз более чувствителен, чем самая чувствительная фотографическая пластинка. Если у нас на руке положена тяжесть 100-1000 граммов, мы непосредственным чувством давления можем ощущать уменьшение ее приблизительно на 30%, при движении же руки вверх и вниз эта разностная чувствительность повышается до 10%. Чувствительные же весы показывают при одном килограмме нагружения прибавку 1/200 миллиграмма, т. е. 1/2 • 1/108 всего нагружения. Весы Topler'a показывают различия давления, составляющие 1/108 часть одной атмосферы. Глаз едва может различить на расстоянии десяти сантиметров две черты с промежутком в 1/40 миллиметра. При помощи же микроскопа можно различать расстояние в 1/7000 миллиметра между двумя чертами. Пользуясь длинами световых волн можно отсчитывать еще меньшие расстояния. Мы можем ухом заметить промежуток времени в 1/500 секунды между двумя электрическими искрами, а при помощи способа вращающегося зеркала Wheatstone-Feddersen возможно оптическим путем определять промежутки времени до 1/108 секунды. Наше тепловое чувство реагирует на разницу в температуре в 1/5 °С. Болометрическим же методом Langley'я и Paschen'a удается констатировать различия в температуре до 1/106 градуса Цельсия. Таким образом чувствительность физических аппаратов может в некоторых случаях достигать степени чувствительности наших органов чувств, в других же значительно превосходит ее. При помощи физических аппаратов физику удается констатировать такие тонкие различия в реакциях, которые без этих средств остались бы навсегда неизвестными.

4 О. Wiener, Die Enveiterung der Sinne. Antrittsvorlesung. Leipzig, 1901.

5 Я сам однажды предпринял попытку такой оценки чувствительности органа чувств. См. Bewegungsempfindungen. Leipzig, 1875, стр. 119 и след.

160

4. Физик знает однако средства заменять одно чувство другим. При помощи оптических приспособлений мы можем сделать видимыми звуковые процессы и слышимыми — световые. Напомним, например, различные виброскопические методы, возможность сделать воздушные волны видимыми, фотофон и т. п. Теплоту мы узнаем непосредственно только через осязание [6], но посредством термометра делаем ее доступной и глазам. Даже процессы, непосредственно не открывающееся ни одному из наших чувств, как, например, слабые электрические токи или колебания магнитного напряжения, которых мы не можем ни слышать, ни видеть, ни осязать, при помощи гальванометра и магнетометра мы делаем доступными для зрения, к которому вообще большей частью обращаемся, когда дело идет о весьма тонких реакциях. Конечно, не следует забывать, что процессы, действительно, безусловно ускользающие от всякого из наших естественных чувств, остаются навсегда неоткрытыми и неоткрыва-емыми. Так что, когда мы применяем искусственные средства, дело, строго говоря, идет только об отыскании более многочисленных, более разнообразных или более тонких реакций, принадлежащих все же к одной из областей наших естественных чувств.

6 Точнее, при помощи температурного чувства, пространственно связанного с осязанием.

5. Чтобы дополнить изложенные выше рассуждения, возьмем, например, апельсин, кубик поваренной соли, платину и воздух. Первое из этих тел реагирует без всяких искусственных средств на все наши чувства, второе не реагирует на чувство обоняния, и третье — ни на обоняние, ни на вкус. Воздуха мы даже и не видим; мы чувствуем, самое большее, его теплоту или холод, и при сильном движении он раздражает еще наше осязание, как ветер. В его телесности мы убеждаемся лишь после искусственного замыкания его, например, в трубку, каковой прием действительно принадлежит к древнейшим физическим экспериментам. Искусственными приемами можно однако вызвать каждым из названных тел еще другие различные реакции, характеризующие его. Таким образом тела суть не что иное, как пучки закономерных связанных реакций. То же самое можно сказать и о процессах всякого рода, которые мы классифицируем и снабжаем названиями в согласии с нашей потребностью в обобщении. Имеем ли мы дело с волнением воды, присутствие которого прослеживаем глазами и чувством осязания, или с звуковыми волнами в воздухе, которые мы только слышим и лишь искусственно можем сделать видимыми, или с электрическим током, который вообще можем проследить почти исключительно при помощи

161

искусственно произведенных реакций, — во всех случаях постоянным является закономерная связь реакций, и только она одна. Таково очищенное критикой понятие субстанции, которому должно уступить свое место в науке понятие вульгарное. Это последнее в повседневной жизни совершенно безвредно, и даже бывает полезным — иначе оно не возникло бы инстинктивно, но в научной физике оно играет ту же обманчивую роль, как «вещь в себе» в философии.

6. В своей лекции, цитированной нами выше, Wiener приходит к фикции интеллигентного существа с отличными от наших чувствами. Нервные органы, окруженные достаточно интенсивными магнитными полями, представляли бы, например, магнитное чувство, какое действительно было искусственно создано Крейдлем [7] у раков. Глаз мог бы реагировать на ультракрасные лучи. Далее, могли бы быть применены зрительные трубы с эбонитовыми чечевицами и т. д., и т. д. Этими заманчивыми соображениями, симпатичными и мне, Wiener надеется достигнуть независимости от особой природы наших чувств и открыть перспективу на единую физическую теорию. Мой взгляд на это таков. Я представляю себе все органические существа, по меньшей мере здесь на земле, весьма близко родственными между собой, и на этом основании считаю чувства одного органического существа лишь видоизменениями чувств другого. Ощущения современных наших естественных чувств навсегда останутся основными элементами нашего психического и физического мира. Это однако не мешает нашим физическим теориям становиться независимыми от особого качества наших чувственных ощущений. Мы занимаемся физикой, когда исключаем вариации наблюдающего субъекта, удаляя их при помощи поправок или абстрагируя их каким-нибудь другим образом. Мы сравниваем физические тела или процессы друг с другом, так что дело сводится только к равенству и неравенству в реакции ощущения; особенность же ощущения не имеет уже значения для найденного отношения, выраженного в таких равенствах. Этим результат физического исследования получает силу и значение не только для всех людей, но и для живых существ с другими чувствами, поскольку они будут рассматривать наши ощущения как показания известного рода физических аппаратов [8]. Эти показания не обладали бы однако для таких существ непосредственной наглядностью, но для этого должны были бы быть переводимы на их чувственные ощущения, примерно так, как мы посредством графического изображения делаем ненаглядное наглядным.

7 Populare Vorlesungen, 3. Aufl. Leipzig, 1903, стр. 398.

8 «Анализ ощущений», изд. С. Скирмунта.

162

7. В предыдущих рассуждениях мы главным образом обращаем внимание на отдельные ощущения и их значение. Цельную систему распределенных в пространстве и времени ощущений, даваемых нам, например, зрением, позволяющим сразу познать все распределение тел или их относительных друг к другу движений, мы называем по преимуществу воззрением. Это название носит явную печать своего происхождения. Для зрячего зрительное воззрение (Gesichts-anschauung) наиболее важно; при помощи его он наиболее часто и многое узнает сразу. Но интеллигентные слепые, например, геометр Saunderson, доказывают нам, что и с помощью осязания возможно быстро получить упорядоченный обзор, который можно было бы назвать осязательным воззрением (Tastanschauung). Опытным музыкантам нельзя отказать в известного рода наглядном обзоре ритмических во времени движений, разделений и перемен голосов в тональной области или в пространстве тонов. Из двух выдающихся счетчиков в уме Inaudi и Diamandi — первый принадлежал к слуховому типу, а второй — к зрительному [9]. Первый начал упражняться в своем искусстве, когда не умел еще читать; он представлял себе числа при помощи слуха. Второй стал упражняться в своем искусстве после того, как он посещал уже школу и научился писать. Когда располагали числа горизонтальными рядами таким образом, чтобы из цифр их образовались и вертикальные колонны, и произносили цифру за цифрой в горизонтальном ряду, Diamandi мог по памяти сейчас же называть цифры, которые образовывали соответствующую вертикальную колонну: он видел перед собой числа расположенными в пространстве. Напротив, Inaudi исполнял это лишь с некоторым трудом, потому что он слышал, как называли ему числа одно за другим, и ему приходилось эти временные ряды сначала разбивать, так сказать, на части и расположить их в известной последовательности. У Diamandi было зрительное пространственное, а у Inaudi слуховое временное воззрение. Мы оставляем открытым вопрос, возможно ли нечто аналогичное и в областях других чувств, как, например, при высокоразвитом чувстве обоняния (у собак, муравьев), как это полагает Форел.

9 Revue generate des sciences, 1892.

163

8. Нет ни малейшего сомнения, что после отдельного ощущения именно воззрение привело в движение представления и действия, когда логическое мышление было еще весьма неразвитым. Воззрение органически старше и сильнее, чем логическое мышление. Одним взглядом мы обозреваем пластику какой-нибудь местности, согласно с ним без затруднения перемещаемся, обходим катящийся нам навстречу камень, протягиваем руку падающему нашему спутнику, схватываем интересующий нас предмет, причем вовсе не размышляем обо всем этом. На воззрительности развиваются первые ясные представления, первые понятия, первое мышление. Поэтому везде, где только возможно усилить логическое мышление помощью воззрения, это всегда приносит пользу. Мы таким способом обосновываем индивидуальные новые приобретения на старых, испытанных приобретениях вида.

9. Графические искусства, в особенности фотография и стереоскопия, дают в настоящее время возможность приобрести такое множество воззрений, которое полвека тому назад могло быть получено лишь с большим трудом. Дальние страны, народные типы и постройки, сцены тропического девственного леса и покрытых льдом полярных стран с разной живостью выступают перед нашими глазами. Цветная фотография, кинематограф усилят еще естественность картин, а фонограф будет в области акустической соревновать с ними. Наука также нашла средства наглядно представить объекты, недоступные естественному воззрению. Моментальная фотография фиксирует каждую фазу движения, для прямого наблюдения слишком быстрого, она уничтожает скорость, заставляет объект, так сказать, застыть. Marey, Anschutz, Muybridge фиксировали фазы движений животных. Фиксированы даже более утонченными методами картины звуковых волн, полета снарядов и т. д. Метод следующих друг за другом изображений, применявшийся уже давно в специальной форме стробоскопа для наблюдения быстрых периодических движений, может иметь троякое применение. Существуют движения, скорость которых лежит в области естественного нашего воззрения. Кинематограф воспроизводит их с присущей им скоростью. Движения, слишком быстрые для того, чтобы их можно было видеть, как полет насекомых, звуковые колебания и т. д., могут быть по произволу замедлены при помощи упомянутого метода. Напротив того, изменения, происходящие слишком медленно, чтобы можно было их видеть, как рост растения, зародыша, города и т. д., можно с помощью этого метода по произволу ускорить и таким образом видеть в кинематографе. Представим себе, что изменения растущего растения со всеми его геотропическими и гелиотропическими движениями проходят перед нами с усиленной скоростью, а движения животного — с соответственной степенью замедленности; тогда впечатления от растительного и животного царства получились бы как раз обратные тому, что мы имеем теперь. Кинематографическое изображение ребенка, который подрастает, развивается, становится зрелым и, достигнув старческого возраста, умирает, производило бы более сильное впечатление, чем любая проповедь о раскаянии.

164

10. Контраст между удлинением и сокращением времени подобен контрасту между увеличением и уменьшением пространств. Высокоценному микроскопу можно противопоставить мало обращающее на себя внимание, но столь же важное уменьшение для нашего поля зрения изображений слишком больших объектов, примером чего могут служить географические карты. И в этом последнем случае мы вводим объекты, с трудом поддающиеся абстрактному познанию, в область удобного и привычного нам воззрения. Мы помогаем абстрактному мышлению регистрирующими аппаратами, вычерчивающими кривые, при самом производстве опытов, как и тогда, когда изображаем полученные уже результаты в виде кривых, геометрических конструкций и т. д. [10]. Достаточно одного примера, чтобы показать значение, которое имеет факт завоевания какой-нибудь области для нашего воззрения. Общеизвестно, с каким трудом удалось Кеплеру из отдельных абстрактных данных конструировать эллиптические пути планет, а между тем для решения этого вопроса было бы достаточно одного взгляда, если бы эти движения были даны наглядно в уменьшенном пространственном и временном масштабе.

10 Populare Vorlesungen, стр. 124-134.

11. Воззрение является источником, из которого черпает наша память. Если по какому-нибудь случайному поводу передо мной возникает образ маленького гладко выбритого господина с седыми локонами, приближающегося к обеденному столу, дружески раскланиваясь во все стороны, если я слышу с различных сторон шепот: Ein deutscher Professor! Voila un professeur allemand! Aoh! a German professor! если все это выступает в моем воображении в той связи, в которой я все это пережил, то я это называю воспоминанием. Но если, благодаря многим различным переживаниям, среди элементов установились многообразные ассоциативные связи, вследствие чего отдельные связи стали слабее, то под действием побочных влияний могут возникнуть такие комбинации связей, которые в чувственных переживаниях никогда еще не были, а зародились впервые только теперь, в представлении. Подобные представления мы называем фантастическими. Если бы я в моей жизни видел только одну собаку и теперь представил бы себе собаку, она обладала бы, вероятно, всеми признаками, которые не ускользнули от моего внимания во время

165

наблюдения этой собаки. Но в действительности я видел бесчисленное множество различных собак, как и других животных, похожих на собаку. Вследствие этого собака, которую я себе представляю, отличается от всякой собаки, которую я когда-либо видел. Трактирщик придумывает вывеску «К синей собаке». Его вывеской служит собака, сделанная из дерева. Но он хочет ее покрасить. Придя к красильщику, он видит много горшков с различными красками, и выбирает ту, которая бросалась бы в глаза. Так возникает «произведение его фантазии» через комбинацию ассоциаций, принадлежащих к различным переживаниям. Эти простые рассуждения показывают, что невозможно провести абсолютно резкой границы между воспоминанием и фантазией. Ни одно переживание не настолько обособлено, чтобы другие переживания не могли повлиять на воспоминание о нем. Всякое воспоминание есть «смесь действительности с фантазией». С другой стороны, в фантастических представлениях большею частью можно доказать присутствие элементов воспоминания.

12. Ребенок видит человека, который хромает. «Бедняжка сел на большую лошадь, упал с нее и ушиб себе ногу о камень». Эта фантастическая история 3 ½-летнего ребенка легко комбинируется из его воспоминаний. Другой трехлетий ребенок желает жить как рыба в воде или звезда на небе; у него столь же богатая фантазия, как у того ребенка, который, увидев отверстие в камне, думал, что оно — жилище фей. Ребенок часто называет пробку «дверью», маленькую монету — «дитятей доллара», при виде травы, покрытой росой, кричит: «она плачет!». Следует ли на все это смотреть как на работу фантазии, я, судя по наблюдениям над собственными моими детьми, весьма сомневаюсь [11]. В период развития речи ребенок имеет еще мало слов и, подобно дикарю, говорит поэтически поневоле, побуждаемый каждым сходством к употреблению слов в переносном значении. Совершенно подобно ребенку, руководимому фантазией, дикарь строит свои космогонии из элементов своих воспоминаний. В них играют роль гигантские лягушки, кроты, пауки и кузнечики. У племен, живущих у моря или у больших рек, в созидании мирового порядка принимают участие вынырнувшие из глубины колоссальные рыбы или черепахи. Если маленькая девочка, дочь управляющего имением, хорошо знакомая с птичьим двором, спрашивает: «звезды — не яйца ли, которые кладет месяц?», то это — отличный пример того, как образуются наивные космого-

11 Ribot, Essai sur l'imagination creatrice. Paris, 1900, стр. 89—97. См. «Анализ ощущений», изд. С. Скирмунта, стр. 257.

166

нии [12]. Так, например, у египтян — народа, рано достигшего высокого совершенства в гончарном деле — бог Ptah делает на гончарном станке яйцо, из которого развивается мир [13]. Стоит только вспомнить собственную юность, чтобы понять: когда нет налицо никакой солидной опытной основы для понимания мира, фантазия по необходимости должна — худо ли, или хорошо — заполнить пробелы и удовлетворить потребность в таком понимании.

12 Наблюдение моей сестры.

13 Erman, Agypten, II, стр. 352, 605 и след.

13. Кто знаком с историей развития науки или принимал участие в ее разработке, тот не станет сомневаться, что для работы научного исследования требуется сильно развитая фантазия. Правда, характер этой фантазии несколько отличается от фантазии художника, о которой еще будет речь впереди. Рассмотрим сначала на нескольких примерах работу опытного исследователя. Всякому современнику Галилея было известно, что звук медленнее распространяется, чем свет: если смотреть издали на работу плотника, мы сначала видим, как молоток опускается, и только потом слышим звук. Здесь свет, несравненно более быстро распространяющийся, отмечает нам момент начала распространения звука. Для определения скорости распространения света этот способ однако неприменим. Как отметить момент начала распространения света? Галилей представляет себе дело так: наблюдатель А, вдруг раскрыв свой фонарь, посылает свет другому наблюдателю В, находящемуся от него на известном расстоянии; тот, увидев свет, раскрывает свой фонарь, так что А может отметить моменты начала и конца распространения света на расстоянии 2АВ. Это гениальное приспособление возникло, благодаря комбинирующей, принимающей во внимание все условия, фантазии. Возможно, что помогло здесь делу воспоминание о явлении эха. Хотя сам Галилей признал этот опыт неосуществимым вследствие слишком большой скорости распространения света, тем не менее Физо мог более 200 лет спустя продолжать работу его фантазии. Вместо наблюдателя В он придумывает зеркало, отражающее свет обратно в А, а в А — равномерно вращающееся зубчатое колесо, точно отмечающее моменты, в которые свет отходит и возвращается в А, и кроме того — в А и В зрительные трубы для уменьшения потерь света. Живой интерес к поставленной цели не дает улечься ассоциациям, а сосредоточение внимания на условиях, которые должны быть выполнены, приводит к отбору полезных для данной цели ассоциаций, из

167

комбинации которых рождается продукт фантазии. — Свет и звук электрической искры возбуждают у Франклина предположение, что молния и гром суть явления электрические. Зарождается живейшее желание овладеть этим предполагаемым электричеством. Но как это сделать? Проводящего стержня не хватит; построить вавилонскую башню он не может. Тут он вспоминает о бумажных змеях, подымающихся вверх при легком ветре. Он устраивает себе такого змея, снабжает его металлическим острием, пеньковой веревкой с ключом на ее нижнем конце и при приближении грозы пускает этого змея, поместив между веревкой и своей рукой кусок шелковой нитки. И действительно, веревка, смоченная дождем, становится хорошим проводником электричества. Франклин может извлекать искры из ключа, заряжать ими лейденские банки, наполнять эти банки «электрическим огнем». В настоящее время такого змея мог бы заменить прикрепленный к чему-нибудь на земле воздушный шар. К числу таких вспомогательных средств опыта, созданных фантазией, принадлежат также: комбинация Ньютона выпуклой чечевицы с плоским стеклом, дающая одновременно все цвета тонких пластинок и позволяющая легко определить толщину, соответствующую каждому цвету; далее, всадник Sauveur'a, служащий для доказательства узлов в колебательном движении; вращающееся зеркало Уитстона, акустический прибор Кенига и т. д.

14. Уже и в упомянутых выше случаях решения экспериментальных задач мы имеем дело не только с чувственными представлениями, но и с понятиями. Раз мы усвоили себе какие-нибудь общепринятые понятия, фиксированные в словах, знаках, формулах, определениях, эти понятия представляют уже объекты памяти, воспоминания, фантазии. Возможно и в этих понятиях фантазировать, исследовать их область, следуя нити ассоциации, и делать комбинированные отборы их, соответственно условиям поставленной задачи. Происходит это в особенности при разрешении относящейся к данной теории задачи, когда рассматривают тот комплекс понятий, который все освещает и дает ключ к разрешению задачи. Во время своих гидростатических исследований Stevin замечает, что отвердевание любой части жидкости, находящейся в равновесии, не нарушает этого равновесия, наоборот, что таким способом целый ряд гидростатических задач может быть сведен к решенным уже задачам статики твердых тел. Законы Кеплера найдены, и Ньютон ставит себе задачу разгадать их. Кривой путь планет (закон I) наводит его на мысль о притягательной силе, исходящей из точки, лежащей внутри этого пути. Второй закон, закон секторов, определяет точнее этот пункт; это — солнце. Третий закон: r3/t2 = konst, где r означает расстояние, t — время оборота планеты, совпадает с выражением

Таким образом центральная сила, обратно пропорциональная квадрату расстояния, разрешает всю заданную Кеплером загадку [14]. — Законы отражения и преломления света становятся ясны для Гюйгенса, благодаря представлению совместного действия элементарных волн, скорость которых определяется средой. Количественные законы поляризации света Malus'a, аналогия между цветами двупреломляющих кристаллических пластинок и цветами тонких пластинок, формулы Био для первых — все это уясняется и приводится в одну связь концепцией поперечных колебаний света Юнга — Френеля в связи с понятием сцепления. 15. Закон ассоциации оказался достаточным, чтобы осветить рассматриваемую здесь деятельность научной фантазии. Но художественная фантазия обнаруживает в своих проявлениях известные особенности, и для их изложения мы должны пойти несколько дальше. Ассоциация не ограничивается процессами сознания, представлениями. Вообще все процессы организма, совместно часто повторявшиеся, обнаруживают тенденцию к сохранению этой связи. Так ассоциируются друг с другом движения при их совместном упражнении, ассоциативно происходят выделения и т. д. Ассоциацией является приобретаемая постепенно связь разных органических функций, приобретаемая постепенно возбуждаемость одной органической деятельности другою, постепенное взаимное приспособление частей организма друг к другу на службе у целого и по обстоятельствам индивидуальной жизни. Но связь органов, делающая возможным такое взаимодействие, возникает не только через процессы индивидуальной жизни, но получается организмом — по крайней мере в большей ее части — с самого начала жизненного пути в качестве наследственного достояния. Таким наследственным способом дается часть взаимодействий (например рефлективные движения), увеличивающаяся еще в течение органического развития (при половой зрелости) и лишь видоизменяющаяся под влиянием приобретений индивидуальной жизни. Таким образом одними лишь в индивидуальной жизни приобретенными ассоциациями психология не может ограничиться для объяснения всех случаев [15]. Жизнь на основе одних ассоциаций, в обычном смысле тер-

14 Mechanik, 5 Aufl., 1904, стр. 88, 195.

15 «Анализ ощущений», изд. С. Скирмунта, стр. 195.

169

мина, была бы невозможной. Далее, должно принять во внимание и то, что органы, правда, существуют друг для друга и служат друг другу, но тем не менее каждый из них ведет также свою особую, самостоятельную жизнь. Эта последняя проявляется в его специфических энергиях [16], которые хотя и могут видоизменяться под действием возбуждения извне или исходящего от других органов, но в общем и целом имеют определенный характер, а порой являются и заметно самостоятельными. Так орган зрения и слуха и всякий другой из органов чувств может при особых, подлежащих еще дальнейшему изучению, условиях производить ощущения самостоятельно, в виде галлюцинаций, — ощущения, которые он обыкновенно развивает под действием физических раздражений; так кора больших полушарий мозга может создавать навязчивые идеи, мышца может сокращаться без произвольной иннервации, железа может производить выделения без обычной причины. Галлюцинация именно и есть то, что научает нас видеть в ощущениях состояния собственного нашего тела. Односторонняя переоценка этого познания служит затем основой столь же односторонних философских систем (солипсизм).

16. Зрительные галлюцинации, в которых выражаются самостоятельные произвольные отправления чувства зрения, подробно изучены и наглядно описаны Иоганнесом Мюллером [17]. Ярко окрашенные фигуры — растений, животных, людей — возникают в поле нашего зрения и изменяются постепенно, помимо нашего участия. Эти фигуры являются не образами воспоминания объектов, виденных нами раньше, и не вызваны мыслями о них, а оказываются новыми образованиями. Наша воля не имеет на них никакого заметного влияния. Мюллер доказывает этим ничтожность значения законов ассоциации. Но он, значит, заходит слишком далеко. Конечно, то, что произвольно наступает, может произвольно и изменяться. Но фантаз-мы не противоречат законам ассоциации, хотя образование их и не может быть объяснено этими законами: они принадлежат к другому классу явлений. Зато законы ассоциации служат нам во многих других областях весьма ценными руководящими началами. Притом существует один род фантазмов, связанных с тем, на что мы непосредственно перед ними смотрели; это —

16 Здесь имеется в виду теория, провозглашенная Иоганнесом Мюллером и далее развитая Герингом.

17 J. Mutter, Uber die phantastischen Gesichtserscheinungen. Koblenz, 1826. F. P. Gruithuisen, Beitrage zur Physiognosie und Eautognosie. Munchen, 1812, стр. 202-296.

170

явления чувственной памяти, описанные в особенности Фехнеpoм [19]. После того как мы более или менее продолжительное время занимались каким-нибудь зрительным объектом, образ его выступает перед нами, в особенности в полутемноте, молниеобразно, но неизмененным и с полной объективностью. Эти образы очень похожи на только что виденные объекты, хотя, может быть, и не тождественны с ними [19]. Если объекты при слабом освещении кажутся нам измененными иллюзией, то это указывает, что предельные процессы — произвольные фантазмы и образы, вызванные физическими раздражениями — могут комбинироваться в различных степенях. Равным образом встречаются и всевозможные промежуточные ступени между ощущением и представлением. Если поэтому мы скажем, что обыкновенно представление возбуждается другим представлением, но при особых условиях может являться и произвольно, то такое положение будет находиться в полном согласии с известными до сих пор фактами [20].

18 Fechner, Elemente der Psychophysik. Leipzig, 1860, II, стр. 498. См. далее «Анализ ощущений», изд. С. Скирмунта, стр. 157.

19 Oelzelt-Newin (Uber Phantasie-Vorstellungen. Graz, 1889, стр. 12) сообщает о себе следующее: однажды он наткнулся на змей, из которых многих перебил; в следующую затем бессонную ночь его непрестанно преследовали казавшиеся объективными образы и движения их. Нечто подобное случилось и со мною после того, как я в течение нескольких дней производил опыты над пауками: они во сне окружали меня. Однажды, когда я вскармливал молодого воробья кузнечиками, мне приснился большой кузнечик, в рост человека, который с угрожающим видом приполз ко мне, как будто желая сказать: достаточно места для всех на земле, почему же ты нас преследуешь?

20 «Анализ ощущений», изд. С. Скирмунта, стр. 165.

17. Так называемые свободно возникающие представления, т. е. внезапные живые воспоминания о некогда виденном, о слышанных прежде мелодиях и т. д., для которых не удается указать ассоциативного исходного пункта ни в предшествующих наших мыслях, ни в данной окружающей нас обстановке, приходилось, вероятно, наблюдать всякому. Гербарт знал это явление и пытался объяснить его по-своему. Оно как будто родственно галлюцинациям. Но если принять ассоциацию в более широком смысле, допустить, что ассоциационный ряд может начинаться или кончаться и бессознательными процессами, то исчезнет необходимость видеть во всяком как будто свободно возникающем представлении что-либо, действительно нарушающее законы ассоциации. Подобный взгляд может, мне кажется, осветить с новой стороны интересные наблюдения

171

Свободы [21], а также вполне согласуется с воззрениями R. Setоn'а [22].

18. Признаком творческой художественной фантазии считается обыкновенно произвольное, без усилия новообразование ее творений, противоположное простому воспроизведению пережитого. Она характеризуется, кроме того, внезапностью, с которой, по крайней мере, основные, черты творения являются художнику, в виде как бы галлюцинаций или подобных им форм. В сочинениях, трактующих о фантазии, в особенности в цитированной нами уже выше оригинальной и интересной книге Oelzelt-Newin'a приведены многочисленные примеры этого рода. Но чтобы не принять за правило то, что является лишь редко, и не увлечься преувеличениями вместо здравых научных взглядов, следует задать себе следующий вопрос: возможно ли, чтобы какой-нибудь Бетховен или Рафаэль появился среди дикарей? Стоить только поставить этот вопрос, чтобы мы сейчас почувствовали, что весь характер творений таких художников в сильной степени определяется также искусством, существовавшим до них, и, следовательно, их переживаниями [23]. Если и допустить галлюцинаторную форму вдохновения у художника, все же должно считать и его зависимым от переживаний художника. А затем является обработка деталей, которая едва ли отличается чем-либо от научной обработки деталей, кроме более чувственного, менее абстрактного характера. Кто тщательно вслушается в симфонию Шумана или стихотворение Гейне, заметит в них следы более старого искусства. Более того, надо признать, что привлекательность этих вещей в значительной своей части состоит в неожиданной вариации старых мотивов, приятно нас поражающей. Без этого более старого, более тривиального, и эти творения не могли бы ни возникнуть, ни найти понимания [24].

21 Swoboda, Die Periodcn des menschlichen Organismus. Wien, 1904. Точной периодичности мне у себя наблюдать не удалось, хотя у меня часто бывает это явление свободно возникающих представлений. Возможно, что точная периодичность встречается только у очень чувствительных индивидуумов.

22 Semon, Mneme. Leipzig 1904.

23 Очень здравые и трезвые взгляды по этому вопросу см. у К. Wallaschek, Anfange der Tonkunst. Leipzig 1903, в особенности стр. 291 и след.

24 См. прекрасное небольшое сочинение Е. Kulke, Uber die Umbildung der Melodic. Prag, 1884. Аналогичные соображения можно привести относительно преобразования гармонии. Ограничусь одним примером: в опере Вагнера Der Fliegende Hollander в балладе и увертюре трехзвучные аккорды Dur, Es-Dur, D-Molle следуют друг за другом и притом с вопиющим пренебрежением к запрету квинты: здесь перед нами небольшое видоизменение тривиального пассажа — трезвучие F-Dur, доминант-септаккорд, трезвучие — F-Dur, и именно в этом и заключается вся прелесть.

172

19. Может ли мгновенная галлюцинация послужить исходным пунктом научного открытия? Может быть, так именно возникла у Гёте идея о метаморфозе растений. Таких редких исключений не надо, конечно, игнорировать, но в общем можно и здесь сказать то, что было сказано выше о сонных фантазмах (см. стр. 68). Я по собственному опыту хорошо знаю, что такое галлюцинация и сонные фантазмы, и у меня бывали иногда оптические и музыкальные фантазмы, которые могли бы оказаться пригодными для художественного применения. Но я не знаю ни одного случая галлюцинаторного научного открытия, ни среди великих классических исторических примеров, ни из собственного опыта [25]. Правда, нередко случается, что вдруг открывается перспектива, как решить ту или иную проблему, и мне самому приходилось испытать кое-что подобное. Но если ближе присмотреться, то оказывается, что этому моменту всегда предшествовала продолжительная и трудная работа, продолжительное и глубокое изучение данной области, или что собирание данных происходило хотя и шутя, без особого труда, но все же под влиянием известным образом направленного интереса, пока какой-нибудь последний факт не связал всего в одно неразрывное целое. Почему же существует такая разница в этом отношении между искусством и наукой? Причину этого, мне кажется, указать нетрудно. Искусство остается преимущественно чувственным и обращается главным образом к одному чувству. Могут быть галлюцинации каждого чувства в отдельности. Но науке необходимы понятия. Существуют ли галлюцинации понятий. Как они могли бы возникнуть? Есть ли основание ожидать, что последнее человеческое интеллектуальное приобретение, научные понятия, которые по природе своей возникли через сознательную, намеренную работу, являлись даром бессознательной организации?

25 Рассказывают, что Кекуле увидел свою схему формулы бензола как галлюцинацию в лондонском тумане, но собственный его беспритязательный отчет о его размышлениях в Лондоне и Генте вовсе не говорит в пользу этого утверждения (Berichte d. Deutschen chem. Gesellshaft, 23, Jahrg., 1890, стр. 1306 и след.).

20. Рассмотрим в заключение еще раз отношение понятия к воззрению и ощущению. Преимущество привычных, лично приобретенных, а не только со слов или из книг схваченных понятий состоит в легкой пробуждаемости потенциально содержащихся в них воззрений и ощущений, причем последние можно с такой же легкостью вновь складывать в понятие. Приведем для иллюстрации этого один тривиальный пример. Положим, мы мыслим о времени 3600 лет тому назад, т. е. эпохе фараонов, от которой

173

до нас дошли исторические свидетельства. Эти 3600 лет являются почти только «flatus vocis», пока мы не превратим их в нечто более наглядное. Но представим себе древнего египтянина, у которого на 60-м году жизни родился сын; у этого сына в том же возрасте родился тоже сын и т. д.; 60-ый потомок этого рода, представителей которого можно вообразить себе поставленными в ряд в небольшой сравнительно комнате, принадлежит уже настоящему времени. При этом эпоха фараонов сделается нам значительно ближе, и мы не станем более удивляться, что еще столько варварства сохранилось и доселе. И обратно, пусть тот, кто любит вспоминать о своих славных предках или мечтать о прекрасном будущем своих потомков, пусть попробует превратить свои наглядные представления в понятия. Каждый имеет двух родителей, четырех прародителей, восемь прапрародителей; если продолжить этот счет на протяжении немногих столетий, получим население, превосходящее числом население какой угодно страны. Трудновато, следовательно, иметь исключительно славных предков, и любитель их должен примириться с мыслью, что и среди его предков были воры, убийцы и т. д., и считаться и с такою наследственностью. И тот, кто скромно оставляет после себя трех детей, и те делают то же и т. д., скоро населил бы всю землю своим потомством. Следовательно, многие из его потомства обречены на гибель в борьбе за существование, — борьбе, которая будет вестись, конечно, не всегда наиболее благородными средствами. Может быть, этот простой пример превращения понятий в воззрения и, наоборот, уяснит мысль, что крайняя безудержная эгоистическая забота о собственном потомстве основана на иллюзии, и ее лучше было бы заменить заботой о человечестве.

21. Человек, обладающий богатой, расчлененной и соответствующей его интересам системой понятий, которую он усвоил при помощи языка, воспитания и обучения, пользуется значительными преимуществами сравнительно с тем, кому приходится основываться на одних своих восприятиях. Но и тот, кто не обладает способностью быстро и легко превращать свои чувственные представления в понятия и наоборот, может порой быть введен в заблуждение своими понятиями; они могут тогда превращаться для него в тяжелое бремя предрассудков.

174