1

Двадцать шестой день полузимника 1647 года

Она проснулась очень рано — за окном еще царили предрассветные сумерки, — но сразу же поняла, что спать больше не будет — выспалась уже, в том смысле, что отдохнула. На душе было ясно и спокойно, тревоги покинули сердце, и разум очистился от сомнений.

«Пусть случится, что должно! — сказала она себе, поднимаясь с постели так тихо, что не разбудила даже чутко спящую Аду. — Я готова и не дрогну!»

Лишь мгновение спустя, когда, тенью скользя по комнате, она собирала свои вещи, Тина сообразила вдруг, кого или, вернее, что процитировала она мысленно. А фраза была не лишь бы как, а знаковая, ключевая, как говорят в Реште. Ия Зо — Оборачивающаяся в Духе — сказала эти слова, представ перед Первым Кругом.

«Книга Заката, часть третья, глава восьмая, первый рассказ. Шва кекхаарах, нирганта дзе!»

Тина по-прежнему не знала, откуда приходит ее знание, но зато вспомнила сейчас первый, самый древний из известных вариант Книги Заката, тот текст, что в незапамятные времена был записан переплетающимися знаками древней речи. Получалось, что она не только свободно говорит на цветном языке, но и умеет «разбирать черты и связки». Чего Тина не знала, однако, это того, сколько вообще осталось в мире людей, читающих «вязанья» древней речи.

«Сильно! — отметила она, выскальзывая из комнаты. — И многозначительно, не правда ли?»

Оглядываясь по сторонам в ожидании случайного свидетеля, Тина быстро оделась, набросила на голову капюшон, чтобы не бросались в глаза нерасчесанные волосы, и, поправив перевязь с мечом, отправилась вниз. В кухне было тихо, но дремавший у огня поваренок проснулся от дружеского прикосновения к плечу и одарил ее краюхой вчерашнего хлеба и кружкой травяного чая. Ничего выдающегося, как говорится, но для военной поры — а коронационную гонку следовало по праву считать состоянием войны — завтрак более чем сносный. Правда, на поверку хлеб оказался не только черствым, но и каким-то безвкусным, пресным или еще что, но голод не тетка — Тина стремительно сжевала краюху, выпила «чай» и покинула гостиницу еще до того, как проснулись остальные постояльцы.

За порогом рассвет уже должен был, по идее, оживить улицы, заставив обывателей заняться каждодневными своими делами. Так и случилось, но ожидания Тины оправдались лишь отчасти. Свет утра казался серым и болезненным, клочья ночного тумана путались под ногами, и хотя дождь наконец прекратился, воздух был холодным и промозглым. Он пах дымом, железом и фекалиями, и в нем медленно, словно в мутной жидкости, с отчетливо выраженной натугой и как бы нехотя, перемещались невнятные тени людей. Мир был полон приглушенных звуков, искаженных голосов, и да — он был безобразен, этот мир, мерзок и смертельно болен.

«Нехорошее начало, — решила Тина, выбираясь из тесноты плотно переплетенных улочек и переулков к простору реки. — Словно бы все уже решено, и приговор оглашен…»

Она переживала странный момент, и ощущения, испытываемые Тиной, оказались необычными для нее, особыми, пугающе незнакомыми. Чувство полета, невероятная легкость в членах и сила, бурлящая в крови. Возможно, это была любовь — хотя Тина все еще не была уверена, что слово это правильно отражает ее нынешнее положение и состояние. И одновременно внутреннее напряжение, тревога, непокой, словно бы некое предчувствие или даже пророчество уже вошли в ее сердце, но не были пока опознаны и разъяснены требующим ясных ответов на четко поставленные вопросы разумом.

«Куда я иду? Зачем?» Но, разумеется, это были риторические вопросы: Тина шла куда глаза глядят, но в то же время путь ее не вовсе был лишен смысла и цели. Просто до времени и смысл, и цель прогулки скрывались в глубине подсознания.

«Однако скрытое — не есть несуществующее, не так ли?» Тина вышла на берег реки и огляделась.

Она стояла на высоком правом берегу Фрая. На самом деле, как вспомнила вдруг Тина, Кронверг в своей «Географии» называл такие берега пойменными террасами. Высокое место, удобное, чтобы осмотреться и принять решение относительно тактики действий в речном дефиле классического типа.

«Учитывая ширину реки и ее быстрое течение, армия, лишенная флота, обречена если не на поражение, то уж верно на потерю инициативы… Что за бред?»

В самом деле, в первое мгновение мысли о тактике и стратегии, так неожиданно возникшие в голове Тины, показались ей простыми и естественными, вытекающими из недвусмысленной оценки особенностей местности. Однако уже через два удара сердца она словно бы «увидела» эти мысли со стороны и поняла, что совершенно их «не узнает». Это были не ее мысли. Вернее, Тина не могла счесть их за свои, не понимая, откуда бы им взяться. Все-таки — что бы там ни говорили Керст, Виктор или Ада — она по-прежнему была простой девушкой-сироткой, воспитанной в приюте, а не при дворе или военной ставке. Даже смутные воспоминания «о другой жизни», начавшие посещать Тину еще во время перехода через горы Подковы, указывали на жизнь в доме обеспеченных, но простых людей. Не дворец и не палаты, но чисто, удобно и даже просторно. Книги… Да, пожалуй, там были книги. А еще травы… Но и все, в сущности.

«Н-да… Вот вам, сударыня, и еще один повод для беспокойства…»

Как и накануне, над рекой плыли клочья тумана. Тем не менее Тина видела и боевые галеры, замершие прямо посередине реки, и немногочисленные лодки — длинные, черные, — скользившие по воде цвета темной стали, и громаду «Твердыни на Скале» — замка, построенного на Узком острове, поднимающемся из холодной воды прямо на стремнине, но несколько выше по течению, — и другую крепость, ту, что являлась городской цитаделью Лукки и была выстроена на вдающемся в реку скалистом мысе правого берега.

«Три армии… — подумала Тина, рассматривая крепости и корабли. — Патовая ситуация… Но что-то или кто-то нарушил равновесие…»

Откуда взялась такая уверенность? Что-то витало в загаженном миазмами и едким дымом воздухе этого утра или, возможно, было зашифровано в хаотичном — на первый взгляд — движении лодок на реке и всадников на берегу.

«Что я увидела? И… И о чем промолчала вчера Ада?»

Сейчас Тина отчетливо вспомнила их вчерашний разговор перед сном и поняла, что за произнесенными вслух словами оставались недосказанности, смысл и значение которых могли оказаться далеко выходящими за пределы темы разговора, даже при том, что разговор шел «не о пустяках».

По-видимому, она провела там, на берегу реки, немало времени. Во всяком случае, когда Тина вернулась в себя, вынырнув на поверхность сознания из смутной пелены грез, утро уже набрало силу. Стало светлее, туман на реке истаял, и звуки окружающего мира обрели силу и ясность. А еще у Тины замерзли ноги и кисти рук, даже несмотря на то, что шевровые шосы, сафьяновые сапоги и перчатки из сахарной кожи были не только изумительно хороши на вид, но и гораздо теплее той одежды, в какую одевалась Тина в прошлые, не такие уж отдаленные времена.

«Пора возвращаться домой?» Но «домой» решительно не хотелось. Слишком много всего накопилось в душе, чтобы идти с этим к людям, рисковавшим жизнями ради нее, «любимой». Еще сложнее, как оказалось, было представить новую встречу с Виктором. Что скажет он? И скажет ли что-нибудь из того, о чем она пока могла лишь мечтать? Но что, если скажет? Что ей делать тогда? Что ответить на его слова?

«А если нет? — подумала она, чувствуя, как ее охватывает паника. — Что, если он промолчит?»

2

— Итак? — Кто бы знал, чего ему стоил этот вопрос.

Прошедшая ночь не вернула покоя, она лишь усилила беспокойство. Как ни странно, в тишине и мраке ночи Сандера посетило сожаление, и даже более того — чувство, что сжало сердце и заставило его зарычать подобно раненому зверю, удивительно походило на раскаяние. Бессонный, одинокий и растерянный сидел он на постели, перебирая доводы «за» и «против», свои собственные воспоминания и классические литературные сюжеты. Потом он все-таки задремал, и ему приснилась Тина. Сны оказались мучительней яви. Они жалили больнее горных ос, показав Керсту то, чего он лишил себя, обратившись к герцогу Евгению. Проснулся он больным и не отдохнувшим, измученным, едва ли не обессилевшим. Однако, как стало очевидно, едва он снова взялся за «трудные мысли», «сделанного не вернешь».

«Пойти к ней? — попробовал он все-таки найти выход из создавшегося положения. — Открыться? Объяснить… Просить помощи у Виктора?»

«Поздно…» — понял он спустя мгновение.

Как бы то ни было, выбор сделан, и не время теперь судить да рядить, правильно ли он поступил. Человеку не дано идти по двум дорогам одновременно, даже если малодушие лишает его уверенности в себе и своей судьбе.

«Делай, что должно, — напомнил он себе слова древнего рыцарского наставления. — И надейся, что Бог не оставит тебя!»

— Итак? — спросил Сандер, появившись этим утром перед кузеном Евгением.

— Быстро родятся только блохи, — любезно улыбнулся герцог.

— По-видимому, ты мог сказать мне это еще вчера, — пожал плечами Керст, надеясь, что лицо не выдаст его разочарования.

— Верно, верно! — покивал Евгений, как бы соглашаясь со словами Сандера. — Но, видишь ли, Александр, я очень спешил. Ты ведь представляешь себе, что это такое — «жажда свершения»? Ведь так? Нет? Ты терпеливо ждешь решения своей судьбы? Ты хладнокровен, ты никуда не спешишь, «жажда свершения» не сжигает тебя изнутри, ты это хочешь мне продать?

— К чему ты клонишь? — Было крайне трудно сдерживать эмоции, но Сандер старался. Он и в самом деле хотел «продать» Евгению тот образ, что строил с таким тщанием много лет подряд.

— Я хочу получить корону.

— Так бери ее, она твоя, — пожал плечами Сандер. — Или возникли затруднения?

— Девушка… Я думаю, ты все прекрасно понимаешь, Сандер. Ты ведь замечательно считаешь шансы, не так ли? Ты знаешь, я могу договориться с Матеусом и Дарией. По правде говоря, я с ними уже почти договорился, учитывая, что и армия у меня не чета их ополчениям. Но Тина Ферен или, вернее, принцесса Зои Верн ломает все соглашения. Торги начинаются заново, и игра приобретает характер случайного броска монеты. Никакой определенности, Александр, один лишь проклятый случай, не оставляющий места для настоящего искусства.

— Такое ощущение, что ты перепутал роли, — покачал головой Сандер Керст. — Это моя реплика.

— Точно, — легко согласился Евгений. — Я говорю не свои слова, а твои. Зачем? А затем, чтобы определиться в цене. Ты знаешь цену, знаю ее и я. Но я хотел бы определенности: в какой степени я могу доверять тебе в дальнейшем?

— В той же, в какой смогу доверять тебе я. Ты станешь императором…

— Но даже императорам нужны свои люди, я имею в виду преданные люди, ты понимаешь?

— Ты сомневаешься, что я буду служить тебе верой и правдой? Вознеси меня, Евгений, и моя преданность будет оплачена сполна, как и моя помощь.

— Что ж. — Евгений подошел к столу и тронул пальцами несколько пергаментных свитков с печатями, лежавших на столешнице. — Ты прав, кузен, на самом деле я мог ответить тебе еще вчера. Все нужные люди находятся здесь, в Лукке, как и все необходимые бумаги. По правде говоря, дело случая. Могло сложиться и по-другому, но нам повезло, тебе и мне. Однако перед тем, как решиться на такой шаг, я хотел убедиться в серьезности твоих доводов.

— Убедился?

— Да.

— Расскажешь, как?

— Ну, полагаю, что тебе можно. Теперь, когда ты предложил мне свои услуги. Ведь я правильно тебя понял, ты собираешься стать кем-то вроде доверенного советника при новом императоре?

— Я могу многое, чего не могут те, кто вырос в замках и дворцах, — поклонился Сандер.

— Верно, — улыбнулся герцог. — На это и расчет. Ты знаешь жизнь куда лучше большинства вельмож. Но вопрос доверия непростой вопрос.

— Тебе нужны страшные клятвы?

— Возможно. Однако взаимный интерес представляется мне важнее любых клятв.

— В этом есть резон, — согласился Сандер. — Но вернемся к вопросу о способах проверки.

— Шпионы, Александр. Всего лишь люди, любящие деньги, и никакой мистики. Вчера некто, кого никто не видел, но кого все-таки кое-кто слышал, имел приватный разговор с Матеусом Бёмом.

— Вот как… И о чем, с позволения вашей милости, шел разговор? — поинтересовался Сандер, лихорадочно пытаясь понять, кто бы это мог быть.

— О некоей Тине Ферен…

— Это был мужчина?

— Женщина в этой истории тоже есть, — кивнул Евгений. — Высокая, стройная, одетая на мужской манер и опоясанная мечом.

«Ада!»

— Она тоже была у Бёма?

— Нет, она посетила княгиню Дарию.

— Дай угадаю! — через силу улыбнулся Сандер. — Они тоже говорили о Тине Ферен?

— Да. Но я не ограничился этим и послал своих людей в твою гостиницу.

— Любопытно…

— Почему ты не сказал, что девушку сопровождает Гвидо ди Рёйтер?

— Кто? — опешил Сандер.

— Имперский граф ди Рёйтер, известный полководец, хотя он уже лет двадцать не брался за оружие, путешественник и алхимик. Еще про него говорят, что он чернокнижник. Но самое любопытное, что многие из тех немногих, кто его знал, утверждают, что он мертв. А он, оказывается, жив и спит с принцессой Зои. Почему ты мне об этом не рассказал?

— Я не знал, — честно признался потрясенный до глубины души Сандер.

— Многообещающее признание.

— Это правда.

— Возможно. Но ты умолчал и о том, что девушка умна и образованна.

— Ты не спрашивал, — возразил Сандер. — Тебя, Евгений, интересовала только ее задница.

— Ну, первым-то добрался до ее зада Гвидо ди Рёйтер, и это тревожный сигнал, если знать его репутацию. Ты уверен, что не обманываешь меня? Ты в самом деле владеешь теми документами и сможешь доказать, что принцесса… не настоящая?

— Вы сомневаетесь, что у меня есть документы? — спросил тогда Сандер.

— Я опасаюсь, что они подлинные, — глухо ответил Евгений.

3

Виктор проснулся рано, но все-таки опоздал: когда он спустился вниз, мальчишка-половой как раз убирал со стола кружку Тины, а сама она успела скрыться в предрассветных сумерках. Он попробовал было догнать ее, выскочив вслед за девушкой в промозглую мглу, перемешанную с серым туманом и очажными дымами, но куда там! Как узнать, куда она пошла? Как обнаружить в лабиринте узких улиц и переулков, в которых дома сходились так близко, что немудрено было бы и застрять. Непонятно было и то, что погнало ее в путь в такую рань. Пробует ли она убежать и, если так, от кого бежит на этот раз? От него, Гвидо ди Рёйтера, ставшего для нее Виктором ди Креем, или от императорской короны, смысл и значение которой для Тины отнюдь не очевидны?

У него не было ответов на эти вопросы, как и на многие другие, но зато было ощущение, что он совершил чудовищную ошибку. Сначала он проявил слабость, дав волю чувствам. И добро бы, ошибся некто ди Крей, но нет! У него не нашлось даже этого оправдания, поскольку к тому моменту, как он впервые поцеловал Тину в губы, Виктор уже знал, кто он такой на самом деле и что с ним произошло. И тем не менее страсть в очередной раз оказалась сильнее разума, и нежность победила логику. И ведь это он еще не осмеливался признаться себе самому, что чувство, сводившее его с ума, это не просто страсть, а нечто более значительное, пусть даже Виктор и не осмеливался пока назвать его по имени.

«Любовь, — произнес он мысленно, сворачивая в очередной переулок. — Любовь…»

Но если так, то второй его ошибкой было отпустить Тину от себя. Что бы она ни говорила, какой бы настойчивой и властной ни была, он не имел права оставлять Тину одну. Такова привилегия любви — даже императрица не властна над долгом своего возлюбленного.

«Но с чего ты взял, приятель, что Тина испытывает к тебе те же чувства, что и ты к ней?»

И снова правда. Виктор ведь не юноша, чтобы выдавать желаемое за действительное. Что, если девушкой руководили совсем другие мотивы? Предательство Керста — если таковое действительно имело место, а не являлось фантазией влюбленной девчонки, — одиночество, страх… Да, и «манию сиротки» не следовало сбрасывать со счетов. Общеизвестно, что девочки испытывают к своим отцам отнюдь не только дочерние чувства, даже если и не понимают, что с ними происходит и почему. Ну а у сироток иная крайность: они склонны искать себе партнеров среди мужчин значительно старше себя, одновременно олицетворяющих для них мужа или любовника, покровителя и, чего уж там, отца. Виктор определенно о чем-то таком говорил с мэтром Карвином в Академии Ливо. И еще с кем-то… где-то… когда-то…

«Я не имел права оставлять ее одну!»

Но как бы то ни было, время шло, рассвет набирал силу, а Тина так и не отыскалась. Лукка большой город, в нем легко потеряться или скрыться. Но если девушка не отправилась на прогулку, а предприняла попытку вырваться из блокады и продолжить путешествие в одиночку, ей следовало взять с собой хотя бы дорожную сумку. Эта простая, в сущности, мысль заставила Виктора прекратить до поры поиски и вернуться в гостиницу, чтобы прояснить обстоятельства Тининого ухода. А там, в давешней гостиной с видом на реку и порт, сидели за столом старина Ремт и дама Адель. Компанию им составляли сухие бисквиты — роскошество — и травленная яблочная водка в терракотовом графине.

— Доброго дня, дамы и господа! — сказал Виктор, пододвигая к столу табурет и садясь напротив напарника.

— И вам, сударь, не хворать! — меланхолично откликнулся маршал. Дама Адель, в свою очередь, и вовсе ограничилась нечленораздельным бурчанием. Настроение, судя по всему, оставляло желать лучшего у обоих, но связано ли это с уходом Тины или нет, предстояло еще выяснить.

— Тогда коротко и по существу. — Виктор достал из кармана трубку и кисет и выложил их на стол перед собой.

— Ада, вы ведь ночевали в гостинице? — спросил он, поймав взгляд дамы-наставницы. — В том смысле, что вы спали сегодня с Тиной?

— Я сегодня, а вы вчера?

— Я бы не хотел пока обсуждать наши с Тиной отношения. — Виктор постарался, чтобы фраза прозвучала недвусмысленно, но не чрезмерно жестко. Он не желал конфликта, тем более с Адой. И еще более того по вопросу, в котором не ощущал своей правоты.

— Меня, собственно, интересует всего лишь один вопрос: уходя утром из гостиницы, Тина взяла дорожный мешок или нет?

— Нет. — Похоже, и Ада решила сдать назад и, отвернувшись от Виктора, взяла в руки графин. — И денег прихватила не так чтобы много. Пить будете?

— Буду. — Виктор перевел взгляд на Ремта, тот выглядел «задумчивым». — Значит, она всего лишь пошла погулять, я правильно понимаю?

— Возможно, — согласился Ремт. — Подышать воздухом, размять ноги, мало ли…

— Девочка взрослая, — сказал тогда Виктор, хотя ему и не нравилось то, что он говорит. — Умелая и при мече, не считая мелких ножиков. Но выглядите вы оба так, словно случилось нечто настолько драматическое…

— Вчера все трое претендентов получили подметное письмо, — перебила его Ада. — Теперь все трое знают о Зои Верн, и нам отсюда просто так уже не выбраться. — Сказав это, женщина поставила перед ним наполненную стопку и посмотрела прямо в глаза.

— Дьявол! — выругался Виктор. — Дьявол и преисподняя! Значит, все-таки Керст!

— Возможно, — опять согласился Ремт. — Но в чем его выгода? Может быть, он ее так хитро защищает?

— Защищает? — Что-то ворохнулось в памяти, и неожиданно Виктор увидел, как складывается мозаика. Он еще не знал, в чем точный умысел Керста, но часть интриги стала ясна.

— Черт! — сказал он вслух. — Сандер Керст приходится герцогу Гарраху двоюродным братом, он ведь тоже внук императора Якова.

— Как это? — опешила Ада.

— Его отец Захария Фокко был сыном Надин Риддер и императора Якова.

И в этот момент кто-то вошел в гостиную через дверь за спиной Виктора. Он оглянулся. В дверях стоял офицер в цветах герцога Гарраха, а в соседнем помещении видны были солдаты с алебардами.

— Прошу прощения, господа! — уважительно склонил голову офицер. — Господин граф, можно вас на два слова!

«Кто-то узнал… Как жаль, но видно, от судьбы не уйдешь».

— К вашим услугам, — сказали они с Ремтом едва ли не хором, одновременно вставая из-за стола.

— Я имел в виду лишь одного из вас, — смутился офицер. — Господин ди Рёйтер, на пару слов…

4

Потом она захотела есть и, хотя со съестным дела в городе обстояли неважно, достала себе пирог с картошкой. Стоил он как три пирога с мясом, но, с другой стороны, картошка — картошка и есть, а с мясом никогда не знаешь, как оно выглядело при жизни. Пирог был маленький — бескормица явно заставляла уменьшать порции, — но зато горячий, с аппетитной золотисто-коричневой корочкой. Его оказалось мало, чтобы наесться, но аппетит он перебил, доставил удовольствие, да и согрел нечаянно. Пара глотков тутовой водки завершила чудесное превращение замерзшей растерянной девицы в полную сил и уверенную в себе молодую женщину. Сейчас она была способна на многое: возникало даже подозрение, что она и сама не представляет, на что именно.

«Занятное ощущение… — подумала Тина, проходя вдоль медного ряда. — Занятное и пугающее. А что, если я на таком кураже глупостей наделаю?»

Вокруг стоял звон и грохот — чеканщики и медники стучали по металлу деревянными молотками и стальными чеканами, — раздавались призывные крики, кто-то истерически орал, а кто-то другой рыдал навзрыд. Толкалась говорливая и вонючая толпа. Но Тину не раздражали ни шум, ни запахи, ни теснота, она была занята своими мыслями и, ловко проскальзывая среди суетящихся вокруг людей, продвигалась по направлению к маленькой площади с колодцем, увенчанным статуей какой-то местной святой. Бронзовая, хорошего литья фигура женщины в длинном плаще с капюшоном, наброшенным на склоненную в молитве голову, привлекла было внимание Тины, но еще через пару шагов, когда девушка сдвинулась несколько вправо, за статуей, на противоположном конце площади, открылся вид на лавку, вывеской которой служили пучки сушеной травы.

«Лавка травницы… Занятно, уместно, вовремя…» Тина ускорила шаг и буквально в несколько ударов сердца — во всяком случае, показалось, что очень быстро, — оказалась прямо перед входом в лавку.

Три ступеньки вниз — сложенный из камня домишко заметно врос в землю, — скрипучая дверь с вырезанным в ней глазком в форме перевернутого треугольника, надтреснутое и глухое, какое-то старческое по ощущениям, бренчание колокольчика, и волна невероятных и невозможных запахов, ударившая в лицо.

— Добрый день, — произнесла Тина машинально. Она не знала, с кем здоровается. Еще не успела увидеть или угадать: хозяин лавки должен был быть где-то рядом, но был ли он там и где именно, если все-таки был?

— И тебе, славная, доброго дня! Проходи, не стесняйся. — Старушка-травница обнаружилась в самом темном углу просторной комнаты со сводчатым потолком, с которого свисали низки сушеных листьев табака и чая, вязки лука и чеснока, пучки трав.

— Спасибо, — улыбнулась Тина. — Я и не стесняюсь, я рассматриваю.

Она огляделась. Полки вдоль стен, заставленные деревянными и лубяными коробами и коробочками, глиняными кувшинами и бутылями мутного стекла, штофиками из камня и медными кунганами, кипами и связками сушеных папоротников, трав и цветов. Прилавок и стол. Аптекарские весы, и еще одни, и каменные ступы с каменными же терками, фарфоровые ступки и агатовые пестики, мельничка из дерева и бронзы, плошки да миски, серебряная чаша, стеклянный кубок, разделочные доски, деревянные и мраморные, ножи…

— Красиво у вас, — сказала наконец, удовлетворив первое любопытство. — И пахнет замечательно.

— Но ты же, девонька, не нюхать сюда пришла? — Старушка встала с трехногого табурета и шагнула на свет. Она была маленькая, иссохшая, почти утратившая вещественность.

— Как знать, — пожала плечами Тина, «вслушиваясь» в свои ощущения. — Может быть, и нюхать.

Тина и сама не знала, как это случилось, что сделала она и что сделало с ней это место, но ощутила вдруг, что «открывается», а дальше все пошло словно по писаному: одно за другим.

— Кунжут, — сказала она, моментально выделив эту «ниточку» из перепутанного клубка сотен и сотен запахов и ароматов. — Розовые лепестки, черный перец, камфорный кардамон, ладанник…

Все это было ясно, как день. Понятно и знакомо. И все это было не то.

— У вас есть лист красного терна? — спросила она, оборачиваясь к старушке. — Не бойтесь, я не причиню вам вреда.

На травнице не было лица — одна лишь белая, словно гипсовый слепок, маска страха.

— По вашему слову, Госпожа! — Старушка все-таки нашла в себе силы преодолеть сковавший ее ужас. — По вашему желанию, Сильная! — И травница склонилась в глубоком поклоне.

Но Тине сейчас было не до церемоний.

— Красный терн! — повторила она в раздражении. — Ну же, женщина! Скорей!

— Да! Да! — засуетилась старушка, поспешно разгибаясь. — У меня есть тернец! Есть! — И она метнулась к полкам. — Не гневайтесь, Властная! Я всего лишь травница, простая знахарка…

— Поторопись! — Тину охватило страшное нетерпение, она просто не могла больше ждать. — Ну!

— Вот, он, Указующая! Вот!

— Дай сюда! — Тина выхватила из рук травницы кедровую шкатулку и, поставив ее на прилавок, подняла крышку. Разумеется, это был всего лишь «саркофаг».

«Покровы, — Тина быстро, но осторожно развернула шелковый плат. — Власяница, убор…»

Батистовая пелена, бархатный мешок.

«Саван, ковчежец…» Распустив узлы на кожаном шнурке, она достала из лайкового кисета плоский сосуд, выточенный из черного агата. Крышка была плотно притерта, а едва видимая ниточка соединения покрыта толстым слоем застывшей сосновой смолы, янтарно-красной, прозрачной, но твердой как сталь.

— Принеси слезы черного камня! — потребовала Тина.

— Справа от вас, Величавая!

Тина посмотрела в указанном направлении и сразу же выхватила взглядом крошечный пузырек, затерянный в хаосе разнообразных предметов, сваленных, казалось, без всякого смысла и порядка на прилавок.

— Так. — Тина вытащила двумя пальцами деревянную пробку и сразу же почувствовала приятный сладковатый запах.

«Слезы черного камня растворяют янтарь и смолу… Кто сказал?» Но не было времени думать, и не пришло еще время вспоминать.

Тина выхватила из протянутой старческой руки помазок и принялась за работу. Нетерпение сжигало нервы, подталкивало в спину, дышало в затылок.

«Ну же! Ну!»

Но целая минута ушла на то, чтобы аккуратно — со всем тщанием — очистить от смолы место соединения крышечки и плоского сосуда, похожего то ли на плошку, то ли на круглую коробочку для румян. Долгая минута, нестерпимая тоска…

«Скорей!» Тина подцепила крышечку за край острием кинжала и чуть нажала на рукоять.

Короткое, но точно выверенное движение, и на ложе из сухого мха перед Тиной предстал лист терновца. Узкий, с изрезанными на манер пилы краями, темно-красный, словно покрытое засохшей кровью лезвие протазана или глефы, он пах жизнью и смертью, таившимися в его плоти, и, разумеется, вечностью, потому что тогда, когда перволюди впервые увидели свет, красный терновник уже рос на холмах дальнего запада. Сладость и горечь, свежесть и тлен…

«Отворяющий запоры… Снимающий печати… Открывающий пути…» — чей это был голос? Кто нашептывал эти странные слова Тине на ухо?

Она поднесла плошку к лицу и глубоко вдохнула ни с чем не сравнимый запах терновца.

— Ох! — непроизвольно вырвалось из горла Тины, и перед ее внутренним взором начали рушиться стены запретов, потому что печати были сломаны, запоры отворены, и пути открыты…

* * *

— Дама Леонтина… — Тина говорила тихим «воспитанным» голосом, не поднимая глаз от рукоделия. — А как я попала в «Длань Господню»? Вы ведь служили тогда здесь, ведь так?

— А сама что же, не помнишь? — Голос у дамы-наставницы был сухой и холодный, но в нем слышались нотки гнева и безумия.

— Я ничего не помню о том времени, — честно призналась Тина. Она и в самом деле никак не могла вспомнить, когда и как появилась в приюте и что происходило с ней до этого.

— Тебя подбросили на церковную паперть, — сказала после паузы дама Леонтина. — Знаешь, как это бывает? Корзинка, а в корзинке младенчик. Не помню, в каком городе это случилось, но, кажется, где-то на юге. И ведь к нам ты прибыла из приюта при монастыре Сестер Добронравия, так что да, скорее всего, юг…

— А имя? Кто дал мне имя? — осмелилась продолжить расспросы Тина, хотя и понимала, что сильно рискует — безумие и гнев уже отчетливо слышались в тихой, «воспитанной» речи дамы-наставницы.

— Кажется, мэр этого городка звался Ферен, ну а имя, наверное, подобрали по святцам…

* * *

— Еще одна, — сказал чей-то усталый голос за ее спиной.

От голоса пахло луком и чесноком, живой водой, потом и смертью. На самом деле смерть определяла теперь все, но человек этого еще не знал.

— Откуда ты, девочка? — спросил человек с мятым неопрятным лицом, сидевший за столом. Стол был завален бумагами и свитками, а человек, одетый в синее сукно, означавшее чиновничью службу, держал в руке перо. С кончика пера готова была сорваться капля плохих жидких чернил, а с оплывшего, похожего на картофелину носа, с толстого его кончика, — мутная капля пота. Пот тек по высокому выпуклому лбу человека, пересекал, словно ручьи в половодье, преграды глубоких морщин, терялся в зарослях кустистых бровей. Длинные волосы чиновника висели мокрыми прядями. Он был болен, и его близкая смерть читалась уже в особенной желтизне белков глаз.

«Лихорадка… повышенное потовыделение… боли в суставах…»

— Как тебя зовут? — человек за столом подался вперед, пытаясь, по-видимому, рассмотреть ее получше, и поморщился от боли.

«Плечи и локти, — отметила она равнодушно. — Запах крови в моче… Не жилец…»

— Молчит! — сказал мужчина за ее спиной. — Все время молчит. Я нашел ее на Страстной площади, но там было полно беженцев из провинции, и половина из них мертвы или умирают…

«Стражник, — вспомнила она мужчину, стоявшего за ее спиной. — Стражник… Страстная площадь?»

Однако вспомнить площадь не удавалось, да было и неважно. Неинтересно.

— Думаешь, городская? — спросил чиновник.

— Да, похожа на городскую, — подтвердил стражник. — Еще б заговорила…

— Ты говорить-то умеешь ли?

— Умею, — ответила она.

— Городская! — уверенно сообщил стражник. — Была б деревенская, сказала б «знаю».

— Ну, раз умеешь, то скажи, где ты живешь? На какой улице? С кем? — оживился чиновник.

— Там, — кивнула она на окно. — Где-то там.

Она смутно припомнила добротный дом с палисадником и задним двором, но вспомнить улицу уже не смогла.

— Не помню, — сказала она. — Там. Все умерли, я думаю…

Теперь она и в самом деле подумала, что все умерли, но кто эти «все», сказать бы не смогла. В памяти клубился туман, скрывая все новые и новые детали.

— А зовут вас, барышня, как?

«Зовут? Он спрашивает об имени? Имя…»

— Не помню, — сказала она вслух.

— Такое бывает вообще-то… — подал голос из-за ее спины давешний мужчина. — Небось натерпелась, пока другие отходили…

— Ну, да, — кивнул чиновник. — А лет ей, как думаешь, сколько?

«Он не меня спрашивает… Странно. Но сколько же мне лет?»

— Выглядит лет на семь-восемь, — предположил мужчина, стоявший за ее спиной.

— Вот и я так думаю, — кивнул чиновник и стал что-то быстро записывать на клочке плохой серой бумаги.

«Плохой? — вяло удивилась она. — Но откуда известно, что эта бумага плоха?»

— На вот. — Мужчина в синем кафтане закончил писать и протянул записку кому-то, чье присутствие угадывалось за ее спиной. — Отведи ее в приют «Длань Господня», знаешь где?

— Как не знать. — Мужчина выступил из-за ее спины и подошел к столу. Он был громадный и сильный, одетый в вареную кожу и черную сталь.

«Солдат?»

— Скажешь, что нарекаю ее Тиной Ферен. Если так и не вспомнит, кто и что, пусть будет Тиной в честь моей бабки, а коли так, то и фамилию мою пусть носит. Тина Ферен… По-моему, совсем неплохо!

«Тина Ферен?» — подумала Тина и поняла, что так оно и есть: это было ее имя.

* * *

— Уходи! — крикнула Гилда. — Уходи сейчас же. Тебя не должны найти в этом доме!

— Но почему? — нахмурилась Мета.

— Чему я тебя учила, девочка? — Гилда говорила, с трудом выталкивая слова из опухшего горла, одышливо, с хрипом.

— Я составлю яд…

— Поздно, — покачала головой женщина. — И ты это знаешь. Лихоманка добралась уже до кроветворного начала, а это верная смерть.

— Смерть, — как эхо повторила за Гилдой Мета, одновременно отпуская на волю задавленное страхом знание. — Ты умрешь в течение ближайшего часа.

— Верно, — кивнула женщина. — А вслед за мной умрут и все остальные. Агнет и Кло не встают со вчерашнего вечера, Джерт… Думаю, он уже испустил дух. Что скажут об этом «вороны»?

— Что вас убило черное поветрие.

— И все?

— «Темная волна»… — Слова сорвались с губ, и правда обрела наконец силу реальности.

— Нам не повезло, — хрипло подтвердила Гилда. — От черного поветрия есть много средств. Да и шанс на случайную удачу остается всегда, иначе все бы давно вымерли. Но «темную волну» человеку не пережить, а ты жива…

— Они решат, что я оборотень.

— Поэтому уходи сейчас, пока я еще могу оказать тебе последнюю услугу. Выпей это! — В дрожащей руке женщины возникла маленькая серебряная фляжка.

— Кислица, корень гореца, калган…

— Остановись! — приказала женщина. — Я знаю, на что ты способна. Ты последний мастер ядов по эту сторону Подковы, и тебе не надо демонстрировать свои умения. Пей!

«Вода забвения, — Мета приняла от Гилды фляжку и поднесла ее к губам. — Прощай, Мета, и… И до встречи!»

Горько-сладкое густое питье коснулось ее языка, скользнуло дальше, стремительно обволакивая пеленой забвения разум Меты, погружая его в сон наяву.

* * *

— Ну что ж, начнем, пожалуй. — Гилда подвела Мету к столу и указала на книгу. — Тебе предстоит выучить ее наизусть…

Книга была большая — ин-фолио — и очень толстая, в темном с вытертой позолотой кожаном переплете. На каждой странице помещалось аккуратно вклеенное высушенное растение, лист, цветок, стебель, реже — корешок, цветной рисунок этого растения, выполненный с удивительным мастерством и даже изяществом, и описание: приметы, места произрастания, особенности сезонных изменений и, разумеется, способы применения, иногда много, а иногда — нет…

Мета провела кончиками пальцев по листу, перевернула страницу, коснулась сухого лепестка золотой розы, втянула носом тонкий аромат цветка. Книга была чудесна: тончайший, высочайшего качества пергамент, запах сухих растений, ровные строчки каллиграфически выписанных букв, изумрудная зелень, золото, киноварь и кобальт, сурик и охра рисунков…

— Итак? — тихий, но властный голос, спокойный взгляд серых глаз. — Ты готова, Мета? Мы можем начинать?

* * *

— Не бойся, — сказала женщина, лицо которой скрывал капюшон. — Все хорошо. Здесь, в этом доме, тебя не обидят.

— Но…

— Не бойся, — повторила женщина, лицо которой никак не желало всплывать в памяти. — Когда наступит время, я вернусь и заберу тебя с собой. Прощай, дитя!

Женщина отвернулась, колыхнулся тяжелый, подбитый мехом куницы плащ.

— Постойте! А как же я?!

Но дубовые двери уже закрылись, отсекая прежнюю жизнь, какой бы она ни была, и женщину в плаще, целиком принадлежащую той жизни.

— Пойдем, Мета, — позвал кто-то из-за спины.

«Кто это? И кого она зовет?»

— Пойдем, девочка. — Чья-то рука мягко коснулась плеча. — Мета — это ты, дитя. Так тебя теперь зовут. Запомни и не забывай.

— Мета? — Мета обернулась и посмотрела на стоящую перед ней немолодую женщину, одетую опрятно, но просто. — Мета?

Она была уверена, что только что, буквально пару мгновений назад, у нее было другое имя. Но женщина сказала «Мета», и прежнее имя исчезло в тумане забвения.

— Да, — кивнула женщина. — Тебя зовут Мета, а меня Тилда. Ты сиротка, я подобрала тебя совсем маленькой где-то на дороге между Ландскруной и Луккой и взяла на воспитание. Я травница и составительница ядов, ты хочешь научиться мастерству?

— Чтобы меня приняли в Гильдию?

— Ну да, Мета! Конечно!

— Да, я хочу научиться истинному мастерству.

— Хорошо, — улыбнулась Гилда. — Но запомни. При посторонних наше мастерство нельзя называть истинным. Глупые люди думают, что мы составляем яды, чтобы убивать. О том, что яды способны лечить, они не думают, и Гильдия — увы — находится вне закона и в Империи, и почти во всех сопредельных землях.

* * *

Двери закрылись, и хода за них не было…

— Яды могут все, но они бессильны перед древней магией, — напомнил знакомый голос.

«Яды бессильны перед древней магией, — мысленно повторила Тина, возвращаясь из своего путешествия в страну забвения. — За те двери мне хода нет…»

Что ж, если тернец не способен открыть ей дорогу в то прошлое, где исчезла женщина в капюшоне, значит, запрет наложен такими сильными чарами, что перед ними бессильно даже мастерство Видящей, одной из последних женщин и мужчин, кто достоин титула «Мастер Ядов».

— Забудь обо мне, — сказала Тина, оборачиваясь к травнице. — Забудь и никогда не вспоминай!

5

Когда она вышла из домика травницы, солнце уже село, и наступила ночь. Люди исчезли с улиц, и тьма затопила город. Впрочем, после тернеца Тина видела в темноте почти как днем. В этом смысле действие красного терновника сопоставимо с действием сольцы, однако опытный составитель ядов никогда не стал бы использовать ни то, ни другое для такой безделицы, как ночное зрение. Слишком дорого, да и побочные эффекты… Можно найти методы и попроще, да и подешевле. И все-таки это было очень удобно и, пожалуй, даже приятно — видеть во тьме и иметь под рукой оружие. Сталь в умелой руке рождает власть над судьбой, говорили на севере, и Тина готова была согласиться в этом с северянами. Но и обитатели ночных улиц чуют, как никто другой, у кого из прохожих меч — украшение, а у кого — нет. Разумеется, люди ошибаются. Такое случается сплошь да рядом, но в эту ночь татям города Лукка невероятно повезло — никто из них не совершил роковой ошибки. И Тина, шедшая быстрым шагом по совершенно пустым улицам, без приключений добралась до гостиницы за какие-то четверть часа.

— Доброй ночи, дамы и господа! — Разумеется, ее возвращения ожидали, и, по-видимому, не без тревоги. Все четверо сидели в пустой и темной гостиной, словно заговорщики в ночь перед мятежом. Горела одинокая свеча, курился ароматный дымок над трубкой Виктора, пахло яблочной водкой и тревогой.

— Где тебя черти носили?! — вскинулась Ада, когда сразу вслед за ясно слышимым в тишине ночи скрипом двери Тина переступила порог комнаты.

— Извините, Адель, — встал из-за стола ди Крей, — но ваши чувства могут и обождать. Как видите, Тина жива и невредима, и мне требуется срочно переговорить с ней с глазу на глаз.

— Любоф! — драматически вздохнул Ремт и закатил глаза. — Оставьте их, Ада, и, знаете что, берите-ка свои вещи и перебирайтесь ко мне, я имею в виду кровать Виктора, — осклабился рыжий пройдоха. — Лады?

— Я… — Ада откровенно опешила от такой наглости, и, кажется, это случилось впервые на памяти Тины. — Я…

— Вы позже скажете мне все, что пожелаете и сочтете уместным, — поклонился ей ди Крей. — А сейчас позвольте нам уединиться!

— Да хоть здесь любитесь! — Ада махнула рукой и обернулась к Ремту. — Показывайте дорогу, мастер Сюртук, я следую за вами!

— Ну что ж… — Керст тоже встал и, вежливо кивнув на прощание, направился к лестнице наверх.

— Я вижу, вы соскучились, сударь! — Тине вдруг стало не до смеха, но она умела держать лицо.

— Не скрою, это — правда. — Лицо ди Крея оставалось непроницаемым: ни улыбки, ни намека на слабость, одна лишь холодная сосредоточенность.

«Однако!»

— Что-то случилось? — спросила Тина вслух.

— Да. — Виктор чуть обернулся к столу и сделал приглашающий жест. — И нам следует срочно переговорить. Прошу вас, сударыня!

— Вы очень любезны, сударь! — Она прошла к столу и, заняв место Ады, потянулась за кувшином. — Присоединитесь?

— Присоединюсь. — Виктор сел напротив нее и без возражений позволил наполнить свой стаканчик. — Вы готовы слушать?

— Я вся внимание.

— Что ж, тогда позвольте начать с краткого объяснения не совсем приятных обстоятельств, вернее сказать, определенно неприятных, во всяком случае, для меня.

— Извольте! — Тина поднесла стаканчик к губам и выпила его медленными короткими глотками. Это было мучительно неприятно, но она знала — ни один мускул не дрогнул на ее лице. Что бы ни открылось ей теперь, она не станет показывать ди Крею своих истинных чувств. Особенно теперь. Сейчас. Здесь.

— Я был неискренен с вами вчера вечером и, возможно, не открылся бы и теперь, но обстоятельства переменились, и я не могу и далее продолжать скрывать от вас, кто я такой на самом деле.

— Звучит драматично. — Тина улыбнулась и налила себе еще. — В нашей компании и вообще, кого ни возьми, а он не он, и звать его не так.

— Так оно и есть, — кивнул ди Крей. — Я имею в виду, что суть предыстории сводится к банальной мелодраме.

— Даже так? — прищурилась Тина, не ожидавшая от ди Крея такой велеречивости.

— Именно, — кивнул Виктор. — Видите ли, сударыня, несколько лет назад я был влюблен в одну женщину. Впал в любовь, как говорят южане.

— Не думаю, что у меня есть право вас осуждать. — Ее даже в жар бросило от его признания.

«Он что, в любви вздумал объясняться?!»

— Не торопитесь! — поднял руку Виктор. — Все намного хуже, чем вы думаете!

— Вы любите ее и сейчас…

— Нет, — покачал он головой. — Не люблю и, честно говоря, не понимаю теперь, хоть убейте, как мог любить ее прежде.

— Так в чем же дело? — Она выпила и второй стаканчик.

Воздух задрожал и наполнился золотым сиянием, прогнавшим тьму. Пахнуло жаром.

— Она играла мной, и я поддался ее игре, хотя должен был понять, что жестоко ошибаюсь.

— Мы все ошибаемся порой…

— В конце концов отчаяние взяло верх. — Ди Крей вздохнул, впервые позволив себе обнаружить обуревающие его чувства, и покачал головой. — Мне очень стыдно, Тина, но мое безумие было настолько велико, что я совершил самоубийство.

— Постойте! — Теперь пришла ее очередь. — Что вы такое несете, сударь? Вчера ночью вы были вполне себе живой и более чем здоровый!

— Так и есть. — Ди Крей смотрел ей прямо в глаза. — Я не умертвие, Тина, если вы это имеете в виду. Я распрощался с жизнью весьма хитроумным, но недальновидным способом. Видите ли, Тина, я алхимик и чернокнижник, так называют в империи тех, кто изучал «Старое разумение»…

— Ты умеешь смешивать яды? — осторожно спросила Тина, которой начало казаться, что ничто в ее жизни не происходит по воле случая.

— Вот как… Немногие знают об этом искусстве… Впрочем, неважно! Да, Тина, я владею искусством соединения потребных веществ.

— Продолжай! — Она едва сдержала себя, чтобы не задать вопрос.

— Мы перешли на «ты»?

— После того как я тебе отдалась?

— Пожалуй, я не стал бы использовать это слово. Оно тебе не подходит.

— Продолжай! — потребовала она, чувствуя, как растворяется в золотом сиянии.

— Что ж… — пожал плечами ди Крей и наконец выпил свою водку. — Я сумничал, — сказал он через мгновение, отставляя стакан. — Вместо честной смерти я выбрал сомнительный путь забвения.

— Ты знаешь рецепт «Стирающего следы»? — Восхищение оказалось сильнее тревоги, ведь Гилда говорила, что никто теперь не знает семерицы.

— Знаю… Я… Какой у тебя ранг, Тина?

— Я мастер ядов. — Странно, но она знала — ему она может об этом рассказать.

— Что ж, — кивнул он. — Не знаю, как это возможно, но я верю, что так оно и есть. Подозревал… Чувствовал… Неважно! Ты поняла, что я сделал? Я стер себя, заснув по ту сторону рассвета. Как я теперь понимаю, проспал я не так чтобы долго. Два года с небольшим… Но затем что-то случилось, не знаю только что, и я проснулся в Але, ночью, перед рассветом, в тот день, когда в поисках проводника ко мне пришел Сандер Керст.

— И ты еще спрашиваешь, что произошло?! — подняла бровь Тина.

«В моей судьбе и впрямь нет места для случайности!»

— Ты имеешь в виду себя?

— Ты очень проницательный человек, Виктор ди Крей!

— Что ж, тебе пророчила птица удачи!

— Ты знаешь, сколько раз ты повторил это свое «что ж»?

— Тина, ты не дослушала!

— Что ж… — усмехнулась она в ответ. — Продолжай!

— Я… В общем, в конце концов я смог вычислить, кто я такой…

— И чары растаяли. — Тина помнила объяснения Гилды: солнце сильнее тумана, а правда отменяет сон разума.

— Чары растаяли, — согласился Виктор. — Это случилось несколько дней назад, и, поразмыслив над хитросплетениями своей судьбы, я решил и далее оставаться ди Креем.

— Но тебе помешали, — догадалась Тина.

— Меня узнали.

— Вот как, и кто же тот ты, что это стоит обсуждения посередине ночи?

— Имперский граф Гвидо ди Рёйтер.

«Обалдеть! — подумала она ошеломленно. — Но этого не может быть!»

— Ну, здравствуй, «папочка»! — выдавила из себя Тина, не зная, плакать ей или смеяться.

«От судьбы не уйдешь… как и от ди Рёйтера…»

— Да, смешно, — согласился Виктор. — Но дело в том, что о наших отношениях узнал герцог Гаррах…

— И заподозрил, что это неспроста? — поняла Тина.

— Видишь ли, у меня имеется определенного рода репутация…

— Не продолжай! — остановила его Тина. — Но имей в виду, это возьмет время, пока я запомню, что ты Гвидо, а не Виктор.

— Мое полное имя Гвидо Натаниэль Виктор Мария и еще двадцать три преномена, если быть исключительно дотошным.

— Ты уж прости, Виктор, — улыбнулась в ответ Тина, — но в порыве страсти я вряд ли буду перебирать их все!

— А я и не прошу, — ответил он улыбкой на улыбку, — мне достаточно одного!