1

Двенадцатый день полузимника 1647 года

Он очнулся от крика неясыти. Птица подобралась так близко, что впору удивиться или испугаться, но Керст находился не в том состоянии, чтобы «углубляться в детали». Так что все произошло несколько иначе: неясыть заорала над самым ухом, и он очнулся, чувствуя себя слабым и больным, но отнюдь не испуганным.

«Кажется, это становится традицией…» Сандер снова был скорее болен, чем здоров, и порядком дезориентирован. Он напрочь не помнил, что с ним случилось и отчего висит он теперь мешком на чьем-то крепком плече.

— Я… — сказал он, пытаясь что-нибудь рассмотреть в плотной тьме, окружавшей его со всех сторон.

— Тише! — шикнула на него «неясыть». Вернее, осадила его дама Адель, в приглушенном голосе которой Сандер Керст с удивлением обнаружил определенное сходство с криком разбудившей его птицы.

«Какого черта?!» И тут он окончательно пришел в себя. Вернулись и чувства.

Сандер понял, что висит на плече одного из проводников — рыжего Ремта Сюртука — и что вместе с дамой Адель они прячутся в зарослях у подножия огромной крутой скалы. Именно из-за этого довольно светлая ночь показалась ему вначале тьмой кромешной. На самом деле вокруг было темно, но не настолько, чтобы не рассмотреть этого дикого места и дамы Адель, успевшей, что характерно, расстаться с ручными и ножными кандалами.

— Где мы? — спросил он, переходя на шепот. К слову, на этот раз речь далась ему гораздо легче, чем пару секунд назад, и вообще…

— Спасибо, Ремт, — добавил он еще через мгновение, оценив изменения, происходящие с его организмом. — Вы можете меня отпустить, я чувствую себя вполне прилично.

— С удовольствием! — И мастер Ремт без церемоний свалил Сандера с плеча на землю, на корни дерева, больно ударившие в ребра, на колкую каменную мелочь, заставившую «взвыть» от боли плечо, грудь и бедро.

— Ох! — вскрикнул Сандер, едва не лишившийся от удара дыхания.

И в этот момент где-то слева — метрах, надо полагать, в трехстах на восток, если верить обманщице луне, — прокричала другая неясыть.

«Тина?» — удивился Сандер.

— Идемте! — скомандовал Ремт. — Нас ждут. Быстрее.

«Ну, быстрее так быстрее». Подавив стон и желание помянуть в полный голос всех святых и их треклятые добродетели и пороки, Сандер поднялся на ноги и, не мешкая, поспешил за Ремтом и Адой.

Пройдя с десяток шагов сквозь редколесье подошвы холма, Сандер оглянулся и понял наконец, что провал в памяти распространяется на изрядный, по-видимому, период времени и на многие события, имевшие место быть в это время. Дело в том, что он совершенно не помнил, как попал в это место, как не помнил и того, что это за грозный замок возвышается на вершине скалы. Последнее, что он помнил, это тракт, по которому лорд де Койнер конвоировал арестованную по обвинению Ольги фон Цеас Адель аллер’Рипп в стольный город Квеб, в прежние времена отчего-то именовавшийся Старгородом. Вот это Сандер помнил наверняка, но все остальное…

«Гед Йерман… Ули Фейдинх… Поединок?» Что-то смутное ворочалось в памяти: оскорбление, взгляд Ады, разговор с Каспаром де Койнером, кровавые отсветы огня на обнаженной стали клинков…

Все это выглядело более чем странно, как и то, что теперь Ада очевидным образом оказалась свободна, но как это случилось, что этому событию предшествовало и куда подевался лорд де Койнер со своей чертовкой женой и немалым отрядом рыцарей, слуг и домочадцев, по-прежнему было покрыто мраком забвения. А Ремт между тем уводил их маленький отряд через все более густеющий лес на восток, туда, где пряталась неясыть по имени Тина.

«Чудны дела твои, господи!»

Но не расспрашивать же спутников теперь, когда они — втроем — уходят крадучись от замка в дикие леса! Для того чтобы понять, что они беглецы и им следует сохранять максимальную скрытность передвижения, не надо было знать предысторию. Все и так было ясно. Почти.

«Почти», — согласился мысленно Сандер с очевидным, когда навстречу им из-под деревьев вышли Тина и де Крей. Кажется, за эти дни — «Дни? И сколько же дней я отсутствовал?» — девушка успела подрасти еще как минимум на пару дюймов. Во всяком случае, сейчас она доставала уже макушкой ди Крею до уха, а ведь Виктор, как ни крути, считался — и по праву — мужчиной высоким. Да и вообще выглядела она в лунном свете…

«Нет, — покачал он мысленно головой. — Ее не назовешь хорошенькой, и уж тем более не красавица! Но она, черт побери, превращается в интересную и привлекательную женщину. Или это я просто привык?»

— Все?! — спросила Тина. — Ну и слава богу! Давайте скорее! Приближается рассвет, а нам еще идти и идти!

— Девушка дело говорит! — поддержал Тину Ремт. — Побежимте скорее, а то неровен час… — сделал он «страшное» лицо. — В общем, вы уж меня извините, дамы и господа, но очко играет!

Далее вопрос не обсуждался, и все тут же устремились в глубь леса за взявшим на себя роль проводника ди Креем. А там, метрах в пятидесяти от места встречи — на маленькой лесной полянке или, скорее, прогалине, — обнаружились стреноженные, но не расседланные лошади.

«Целый караван! — удивился Сандер. — Да еще и с поклажей, седлами, сбруей… И откуда все это взялось, если раньше ничего этого не было?»

2

В полдень сделали привал. Как ни спешили они поскорее покинуть негостеприимные пределы графства Квеб и в особенности окрестности замка Линс, человеческая природа — во всяком случае, некоторых из компаньонов — брала свое, да и лошади утомились. Так что, едва перевалив через поросшую редким кедровником вершину очередного вытянутого с востока на запад холма, они разбили бивак. Отсюда уже хорошо было видно устье ущелья Сгоревшей сосны, куда они сейчас и держали путь, но расстояния в горах обманчивы: кажется, вот только спустись с холма по южному склону, да пройди чуток на восток, и вот оно — ущелье. Но нет, идти туда и идти, всю оставшуюся часть дня тащиться, да, пожалуй, и завтра с утра — если, конечно, вставать на ночевку — часа четыре уверенного хода будет. И это при условии, что не встанет на пути бурелом, речка, переполненная дождевой водой, или, не дай бог, провал. Тогда на обходы да переходы и весь день уйдет. Но все это впереди, а пока решили сделать короткий — на час, не более — привал, чтобы дать отдых лошадям, да и самим посидеть чуток, подкрепиться чем бог послал — то есть конской колбасой, овечьим сыром и гречишными лепешками, — попить, поговорить.

— Что это было? — спросил Сандер Керст.

Судя по всему, вопрос этот занимал господина частного поверенного не первый час, но ночью, да и позже — то есть на ходу — спрашивать было некого, неудобно, а то и опасно. Теперь же в самый раз.

— Это вы о чем, сударь? — сразу же обернулся к Сандеру Ремт, он снова был самим собой: улыбчив, глуповато-прост, незатейлив.

«И ведь как актерствует! — почти с восхищением подумал Виктор. — Просто любо-дорого посмотреть! А ведь когда-то…»

О да! Когда-то — и не так чтобы давно — Ремт Сюртук был совсем другим. Впрочем, тогда он еще был человеком.

— Что это было? — спросил Керст.

— Это вы о чем, сударь? — оборачиваясь, вскинул рыжие брови Ремт Сюртук.

— По-видимому, мэтр Керст обращается ко мне, — ответила Адель аллер’Рипп. — Ведь так?

— Наверное, — пожал широкими плечами Керст. — Ведь в то время в лагере де Койнера находились только вы и я. Итак, что это было и что я пропустил?

— Если вы думаете, что это один и тот же вопрос, вы таки ошибаетесь, любезный, — осклабился временно рыжий напарник ди Крея. — Это два вопроса!

— Не юродствуйте, Ремт! Чего уж теперь! — устало отмахнулась дама Адель, она уже вполне вернула себе прежнюю уверенную манеру поведения, но Виктор видел: что-то произошло с ней за прошедшие дни. Что-то значительное, серьезное, меняющее внутренний мир человека. И это отнюдь не были ни арест, ни ожидание суда и приговора. Уж такие-то вещи Виктор, кажется, умел различать всегда. Смог и теперь.

— Как скажете! — сухо ответил Ремт и отвернулся.

— Не обижайтесь! — Адель встала и, подойдя к Ремту, положила руку на его плечо. — Нам ли обижаться друг на друга!

— Вы правы. — Ремт встал и, обернувшись к Аде, протянул руку. — Погорячился. Мир?

— Разумеется, — улыбнулась Ада, протягивая руку навстречу.

— Вы уже закончили с любезностями? — раздраженно поинтересовался Керст. — Может быть, вернемся к моим двум вопросам?

— Экий вы нетерпеливый, — покачала головой Ада. — Ведь видите же, мы с мастером Сюртуком выясняем отношения. А может быть, это любовь? Откуда вам знать, не объясняемся ли мы теперь в любви?

— Я рад за вас, сударыня. — Керст не поддался на провокацию, что скорее говорило в его пользу, чем наоборот. — Вы нашли подходящее время и место, продолжайте, пожалуйста! Не смею вам мешать.

Он демонстративно отхватил кинжалом кусок колбасы, твердой, словно дерево, и выкопченной до темно-коричневого с кровяным отливом цвета, и впился в нее крепкими белыми зубами.

«Молодец!» — отметил Виктор, не любивший — во всяком случае, в нынешней своей ипостаси, — когда люди начинают заедаться без всякого видимого повода. А Сандер Керст ничем, кажется, даму Адель не задевал, так что попытка «отыграться на постороннем» за какие-то свои, никак с этим «посторонним» не связанные неприятности показалась Виктору излишней.

— Ремт, друг мой! — сказал он, вставая. — Как смотрите, не прогуляться ли нам между делом по окрестностям? Проведем рекогносцировку, если не возражаете.

— Отнюдь, друг мой Виктор! — На лице Ремта возникло выражение, именуемое обычно «смешанными чувствами». Тут были и некие, возможно, и не оформившиеся пока в конкретные формы, опасения, и доля скепсиса, и, условно говоря, «смирение перед неизбежным».

— Прошу прощения, сударыня, — поклонился он Аде. — Дамы и господа! — короткий поклон Тине и Сандеру. — Труба зовет! Идемте же, Виктор, и исполним свой долг!

Вряд ли кто-нибудь из присутствующих понял, что здесь происходит, но Виктор не мог не отметить, что «Ремт» не потерял и малой доли своей не раз и не два отмеченной даже и выдающимися свидетелями феноменальной проницательности.

— Итак? — спросил Ремт, когда они удалились от лагеря на достаточное для разговора тет-а-тет расстояние.

— Я знаю, кто вы, — сказал Виктор, ощущая известную меру облегчения. — Я не знаю, маршал, как это возможно, но вы — это вы.

— Маршал…

— Маршал Герт де Бройх граф д’Альер.

— Как вы узнали? — В этом вопросе было больше озабоченности, чем удивления.

— Я вас вычислил, — усмехнулся Виктор. — Знаете, граф, как это бывает: слово здесь, слово там, жест, реакция на невинную шутку. Это похоже на то, как складывается мозаика.

— Что ж, — сдержанно поклонился Ремт Сюртук, одновременно снимая с рыжей головы свой вполне дурацкий котелок. — Снимаю шляпу перед вашей проницательностью, сударь. Мы знакомы?

— Это тот вопрос, который я хотел задать вам сам.

— Увы, — развел руками Ремт. — Я вас не помню, сударь, хотя, видит бог, это ни о чем не говорит. Я не помню никого. То есть помню, но только формально, по именам. Вот, помнится, у меня была жена. Ее звали Трёй. Еще любовница Агнесса, и еще одна — Клара… Впрочем, судя по всему, я был тот еще ходок, но, уверяю вас, Виктор, я не помню о них ничего, кроме имен. Как они выглядели, как целовались… Все исчезло вместе с моей бренной плотью. Кстати, вы не в курсе, как именно я умер? Последнее, что я помню, — подготовка к битве. Дело происходило в окрестностях города Корн. Была ночь. Наутро нам предстояло сражение с императорской армией. У маршала Агнуса было вдвое больше кавалерии и втрое больше пехоты. Исход битвы представлялся очевидным, и мы — нас было трое в палатке: я, герцог Захария Фокко и барон Рох фон дер Гайхенгердт — поклялись умереть, но не отступить… Итак?

— Постойте, граф! — нахмурился Виктор, понимая уже, что по случаю наткнулся на некое крайне важное обстоятельство. — Вы сказали Захария Фокко? Герцог носил на плече «лилию Калли»?

— Вы правильно поняли, Виктор, — кивнул маршал. — Меня этот момент в рассказе нашего уважаемого мэтра Керста, надо отметить, тоже сильно удивил. Ведь если Захария был там и тогда со мной, то велика вероятность, что он не пережил сражение. Но тогда он не может быть отцом Тины, ведь дело происходило почти тридцать лет назад. Однако он мог и уцелеть… В этом случае ему ничто не мешало зачать Тину, но вот ее права на титул в этом случае… Да и не мог он погибнуть во время войны с чинками. Кто бы взял его в армию после открытого участия в мятеже сектантов?

— Есть еще одна тонкость. — Ди Крей помолчал мгновение, размышляя над тем, стоит ли озвучивать некоторые детали той давней истории. — Захария Фокко — сын Надин Риддер. И более того, велика вероятность, что он бастард императора Якова.

— Что ж, если так, уцелев в сражении, он мог избежать казни. Ведь Агнус приходился ему родным дядей, а император — кузеном…

— Да, так могло случиться, — согласился Виктор. — Маршал Агнус… Он сделал все, чтобы сохранить вам жизнь, граф, но Людвиг Верн был непреклонен. Вас обезглавили в военном лагере Агнуса Риддера через три дня после сражения.

3

Четырнадцатый день полузимника 1647 года

Ди Крей оказался прав, не в первый уже раз, впрочем, доказав, что он опытный и знающий свое дело проводник. И хотя чем дальше, тем больше Тина сомневалась в том, что Виктор провел всю свою жизнь в горах Подковы, его знание хребта Дракона и Старых графств не вызывало сомнений. Вот и на этот раз, едва взглянув с вершины холма на далекий еще, но такой, казалось бы, близкий вход в ущелье Сгоревшей сосны, ди Крей сразу же сказал, что «видит око, да зуб неймет»: хорошо, мол, если завтра к солнечному перелому дойдем. Так и вышло. То одно, то другое — разлившийся ручей, старые промоины, бурелом, — все время что-нибудь мешало им достигнуть ущелья, заставляя то идти в обход, то искать переправы. И погода снова испортилась. Похолодало, почти весь день тринадцатого накрапывал противный холодный дождик. Тем не менее Виктор и Ремт неизменно были в авангарде, находили дорогу и вели отряд вперед. К ущелью вышли уже в сумерках, но бивак разбили, лишь серьезно углубившись в узкую с высокими обрывистыми склонами долину, в одной из больших пещер западной стены. Ущелье здесь шло почти точно с севера на юг, но, по словам того же ди Крея, в скором времени должно было повернуть на восток, чтобы еще позже снова устремиться на юг, впрочем, уже гораздо выше того места, где путешественники находились теперь.

Ночевка прошла спокойно. Даже костер разожгли, так как Ремт Сюртук, ходивший на разведку и наверняка использовавший при этом нечеловеческие свои способности, заверил компаньонов, что погони «не слышно и не видно». Во всяком случае, лесистые холмы, оставленные путниками на севере, были, по его утверждению, безлюдны, что выглядело вполне логично. Либо погоня так и не собралась, либо ушла в другом направлении. И в самом деле, только сумасшедший отправился бы теперь — в преддверии зимы — в горы, не имея теплой одежды, продовольствия и необходимого снаряжения. А о том, что все это у беглецов есть, узнать так быстро обитатели замка Линс просто не могли.

— Погляди-ка, девочка! — тронула Тину за плечо дама Адель. — Вот она, Сгоревшая сосна.

Сосна оказалась узнаваемой, но без хвои и совершенно черной, словно ее высекли из цельного куска каменного угля. Она была высока — метров десять, пожалуй, — и стояла ближе к восточной стене ущелья, по ту сторону быстрого ручья, совсем немного недотягивающего до звания реки.

— Говорят, молния ударила, — объяснила дама Адель. — Лет сто с небольшим назад. А до того, рассказывают, другая была. Стояла то ли чуть ниже, то ли чуть выше по течению. Тоже одинокая и тоже сожженная небесным огнем. Стояла, стояла и вдруг в один миг рассыпалась. Мне старик из местных охотников рассказывал, будто бы сам видел. Твердая была, словно камень. И простояла чуть ли не двести лет. А потом подул ветер, и не так чтобы буря или ураган — просто ветер, и сдул напрочь, развеял, как мягкий пепел. А на следующий год вот эта сгорела. И так уже тысячу лет или больше, но правды, разумеется, не знает никто, хотя в Квебе есть несколько летописей и хроник, так там записи еще с допотопных времен сохранились. По ним выходит, сгоревшие сосны в этом ущелье испокон веков стоят, а отчего так и зачем, не знает никто.

«Ну надо же! — удивилась Тина. — Самое настоящее чудо, а мы стоим и так вот запросто на него смотрим. Невероятно!»

И в этот момент природную тишину утра, украшенную шелестом ветерка в кустарнике да приглушенным говорком ручья на перекате, разорвал резкий крик. Звук был сильный, долгий, и не поймешь сразу, кричит ли это неизвестная птица или человек — женщина с высоким горловым голосом. Тина вздрогнула и почти машинально перевела взгляд на старый каменный дуб, росший неподалеку от того места, где она остановилась, но уже по эту сторону ручья. В его ветвях…

«Господь всеблагой!»

В кроне дерева, уже принявшей цвета осени, но все еще не облетевшей, на толстой ветке сидела невероятная птица. Размером со взрослого горного орла, только с золотисто-рыжим оперением, а вот голова у нее была человеческая. И да, это была женщина невозможной, божественной красоты. Черты ее лица были совершенны, но как бы — холодны, лишены чувства. Глаза — Тина видела их отчетливо — цвета меда, а длинные волосы отливали благородной бронзой.

Крик прервался. Настало мгновение глубокой тишины, а потом женщина-птица запела. У нее был гортанный, как бы клекочущий высокий голос с сильным носовым оттенком.

— Таэа нойя э е э байра…

«Небеса ликуют, жизнь полнит воды и камень гор…» Птица пела, используя старую речь, сплетая легкие и емкие слова в косы изысканных фраз. Ее пение было великолепно. Оно пленяло и уводило за собой в далекое далеко сказочных миров, где не властен Вседержитель и где не смог он отменить древние законы и укротить силу древних богов. Здесь гремели первозданные громы, и исполинские молнии Первых дней били в еще не уснувший камень континентов. Воплощения природных сил резвились в водах и небесах, и перволюди выходили из недр Матери Земли навстречу новорожденным Солнцу и Луне…

— Тина! Тина! Проснись, девочка! — Крик дамы Адель прервал чудный сон. Грезы развеялись, и Тина обнаружила себя по-прежнему стоящей напротив Сгоревшей сосны.

— Что?! — спросила она, оглядываясь в поисках дуба и женщины-птицы. — Где?

Но не было поблизости никакого дуба, и никто не пел, сидя в его ветвях, лишь шелестел усилившийся ветер в кустарнике да клекотала быстрая вода на камнях переката.

— Я… — Она почувствовала, как просыпается от зачарованного сна «Дюймовочка» Глиф, путешествовавшая в ее кармане. — Я…

— Это была птица Аюн, — тихо сказал ди Крей. — Вещая птица заветных времен. Вот уж не думал, что сподоблюсь встретиться с таким чудом.

— Я тоже. — Голос Адель звучал хрипло, но она, судя по всему, вполне себя контролировала.

— А я думал, это все сказки. — Ремт был задумчив, и Тина, знавшая его тайну, полагала, что понимает отчего. — Впрочем…

Что он имел в виду, так и осталось неизвестным.

— Какого цвета у нее перья и волосы? — Вопрос ди Крея удивил Тину, и она не сразу нашлась с ответом.

— Не разобрал! — с сожалением признался Ремт Сюртук.

— Кажется, светлые. — Похоже, Сандер Керст не был до конца в этом уверен, но предположения не утаил.

— Определенно темные! — возразила Адель.

— Не скажу! — пискнула на старой речи Глиф. — Мы все видим, как есть.

— Ну, я где-то так и предполагал, — хмыкнул Ремт.

— Мне она показалась рыжеватой. — Ди Крей тоже говорил неуверенно.

— Да что вы такое несете! — вскричала донельзя удивленная их ответами Тина. — У нее были золотисто-рыжие перья и волосы цвета красной бронзы.

— Рыжеватая, — задумчиво кивнул ди Крей. — Но это не важно! — отмахнулся он от какой-то своей мысли. — Миледи, птицу Аюн отчетливо видели только вы, и это означает, что пела она исключительно для вас, а мы все были лишь счастливыми свидетелями чуда.

— Для меня? — не поняла Тина.

— Для тебя, девочка, — улыбнулась Адель. — Поверье утверждает, что птица Аюн всегда пророчит лишь для одного. И только ему открывает свой истинный облик. А пророчит она только удачу, так уж у нее заведено.

4

Семнадцатый день полузимника 1647 года

В конце концов ущелье Сгоревшей сосны, а оно оказалось весьма протяженным, вывело компаньонов на маленькое плато, расположившееся выше зоны лесов. Здесь уже не встречались ни сосны, ни кедры, тем более не росли на этой высоте дубы и буки. Только низкие кустарники, вереск, жесткие травы да мхи. Стало по-настоящему холодно, так что ночью вода замерзала в котелке. Кое-где среди валунов и обломков скал виднелись белые, искрящиеся на свету пятна, но снег здесь прошел дня два-три назад. Сейчас же погода стояла холодная, но сухая, и небо сияло прозрачной синевой. Ни облачка, ни тучи. Простор и безмерная высота.

— Ну, вот и Ладонь Зар’ака, — сказал ди Крей, когда, вывернув из-за скал, тропа вывела их на плато. — Полдня пути прямо на запад, а дорога здесь должна быть удобная, без помех, — и мы у Ворот Корвина. А уже за ними, как он и сказал, — последние слова Виктор произнес с особым выражением, — Холодное плато. Там будет сложнее: дорога дрянь, да и долгая, путаная. Хорошо, если в три дня одолеем, а ветер на Холодном плато такой, что вымораживает до костей. Оттого оно так и называется, это плато. Там и летом-то нежарко, особенно ночью, ну а в зимнюю пору — вообще адские погреба!

Ди Крей был странным человеком. Он то говорил как философ, то превращался в истинного лесника — кондового горского проводника, человека простого и как бы незатейливого. Вот только Тина видела, чувствовала — он куда сложнее. Однако если Виктор что и скрывал, делал он это не во зло, не с намерением навредить ей ли, кому другому. Просто у него, как, впрочем, и у остальных компаньонов, имелись свои непростые резоны и секреты, разглашать которые он не обязан. Да и ей, Тине, лезть в чужие дела не следовало. Есть и есть, пусть так и остается. Но какие бы тайны ни скрывал спокойный взгляд ди Крея, человек этот вызывал у Тины скорее симпатию, чем простую и, в общем-то, равнодушную по своей природе дружественность дорожного попутчика.

— «Ворота Корвина»? — переспросила Тина, вглядываясь в подернутую легкой дымкой даль. На мгновение ей показалось, что завеса раздвинулась и она видит две высокие красные скалы-колонны, как бы обрамлявшие проход в новое ущелье, узкую щель, рассекающую сплошной скальный массив, взметнувшийся на добрую сотню метров вверх и протянувшийся на юг до плеча могучей горы и на север — до головокружительного провала в никуда.

— Это те скалы? — спросила она ди Крея. — Вот те — красные?

— Красные? — Виктор посмотрел туда, куда указывала Тина, и обернулся к ней. — Ты видишь красные столбы?

— Нет, — мотнула головой Тина. — То есть да. Нет, конечно! Черт! — воскликнула она, окончательно запутавшись. — Я их увидела… Или мне показалось, что увидела? Красные, высокие, а между ними узкая темная щель…

— Ворота Корвина, — кивнул ди Крей, не спуская с нее взгляда. — Так они и выглядят. Но я их не вижу, слишком далеко. Подумайте об этом на досуге, миледи, это стоящая тема для размышлений.

«Да уж…»

Иногда он обращался к ней на «ты», а иногда — на «вы», и было невозможно сказать, когда он иронизирует, а когда — серьезен.

— Что там? — спросил, подходя к ним, мэтр Керст. Сейчас была его очередь вести за собой караван вьючных лошадей.

— Плато Ладонь Зар’ака, — объяснил, подходя вдоль цепочки лошадей, Ремт Сюртук. — Пять-шесть часов пути, и мы войдем в Ворота Корвина. Я к тому, что, если не топтаться, а поспешить, успеем затемно и до Холодного плато добраться, и найти в скалах у Темного зеркала удобное место для бивака. Это значит, чтобы самим на холодном ветру не пропасть и лошадей не погубить.

— Там действительно так холодно? — поинтересовался Сандер.

— Там ужасно, — счастливо улыбнулся Ремт.

— Но ведь другие проходят.

— Летом.

— Ну и сейчас еще не совсем зима.

— Не совсем, — согласился Ремт. — Но нам хватит.

«Особенно тебе», — мысленно вздохнула Тина.

— Особенно мне, — тихо добавил Ремт, но она его расслышала.

«О чем это ты?» — удивилась девушка, но ничего, разумеется, не сказала, даже бровью не повела. Однако запомнила, отложила в памяти до лучших времен. Не без этого.

— А вы, юная леди, замерзнуть не боитесь? — Но во взгляде Керста не вопрос, а нечто совсем другое, новое, появившееся недавно, буквально несколько дней назад, и пока Тиной не разгаданное.

— Я как все, — пожала она плечами и пошла прочь, оглядывая открывшуюся справа вересковую пустошь, но Керст не отставал.

— Хорош верещатник, — сообщил он без тени улыбки, как бы вполне всерьез.

— И чем же он так хорош?

И в самом деле, пустошь — она пустошь и есть, хоть вереском заросла, хоть кустарником, что в ней хорошего?

— Красиво!

«Красиво? Возможно. Но блекло и печально. Впрочем, на вкус и цвет…»

— Любуйтесь, Сандер, — улыбнулась она, оглядываясь. — Ни в чем себе не отказывайте!

Рассказ Ады о событиях в лагере лорда де Койнера удивил Тину и заставил задуматься. Она уже видела Керста в деле и не сомневалась — для этого, собственно, и не было никакой причины, — что Сандер храбрый и умелый боец. Однако Ада утверждала, что он дрался так же быстро, как и тогда, когда на них напал Охотник, но более всего встревожил Тину неожиданный обморок Керста, случившийся чуть ли не сразу после поединка. Да это и не обморок был вовсе, вот в чем дело. Обморок, сиречь синкопа, может случиться, что бы там ни говорили невежды, и у крепкого, сильного мужчины. Это не исключительно девичье недомогание, отнюдь нет. Всяко бывает: на солнце перегрелся, жирного переел, крепкого перепил… Однако у Керста как будто бы не было предвестников — ни дурноты, ни слабости, ни зевоты, — да и без сознания он оставался не минуты и даже не часы. Трое суток — не игрушки, таких обмороков, кажется, и не бывает никогда.

«Но тогда что?»

И снова вспоминалась толстая книга-гербарий из затянутого дымкой забвения Тининого детства.

Три доли сушеного зверобоя, гран — чистеца, можно и свежего, четверть золотника настоя портулака… пустырник… маралий корень… цвет абрикоса и базилик камфорный… сирения…

«Не может быть! — думала она, идя по едва различимой тропе. — А если и вправду? Но мне-mo что? Пусть другие печалятся, а я тут ни при чем!»

Но выходило, что при чем. И это ее тоже тревожило. Не стоило ей влюбляться в такого типа, как Сандер. И вовсе не из-за обморока этого сраного, следствия которого могли поколебать многих и многих, но не Тину. Ее беспокоило «второе дно» Керста, неявное, но ощущаемое почти на пределе чувств. Что-то там было в душе Сандера, что-то, что, скорее всего, не понравилось бы Тине, дай он ей туда заглянуть.

«Но, может быть, я все это придумала?»

И такое возможно. Историю про лису и кислый виноград не зря рассказывают: человеку всегда легче отказаться от того, что ему не нравится, чем наоборот.

5

— Мы не одни. — Ремт всего лишь первым сказал это вслух.

«Его право, не так ли?»

— Вот и мне так кажется. — Виктор уже несколько минут чувствовал на себе чужие взгляды, а моментами, казалось, ощущал и «одышливое» дыхание бегущих трусцой волков.

«Почему они не нападают?»

— Как думаешь, почему они не нападают? — спросил Ремт.

Иногда создавалось впечатление, что покойный маршал читает мысли, но это было не так, просто Герт де Бройх был на редкость умным сукиным сыном. Был таким при жизни, остался и после смерти, что бы там с ним на самом деле ни произошло.

Как вы?.. — осмелился спросить несколько часов назад Виктор.

Не знаю, — с явным сожалением ответил маршал. — Само как-то случилось. Там, вы ведь понимаете, о чем я говорю? Так вот, там все совсем не так, как здесь. Многое случается, потому что случается, и ты сразу понимаешь, что это правильно, хотя и не знаешь, отчего так и зачем.

— Я думаю, они не охотятся, — предположил Виктор.

— Возможно, — согласился Ремт. — Но скоро мы это узнаем наверняка. За ворота волки не пойдут, ведь так?

— Да, — согласился ди Крей. — Полагаю, правила все еще действуют даже и на этой высоте.

«Им и не надо туда идти. Достаточно перехватить нас перед Красными столбами…»

— Может быть, у девочки есть горькая пыль? — предположил Ремт.

— Может быть, у мальчиков есть ножи? — вопросом на вопрос ответил Виктор.

Он догадывался, что все это неспроста, хотя не знал — и откуда бы? — что здесь не так. Но одно он мог сказать более или менее уверенно: речь шла не о стае, в какую обычно сбиваются волки, а о ватаге, какими ходят оборотни. Разумеется, он мог и ошибиться, волки держались в отдалении, не давая себя толком рассмотреть. Но это-то и настораживало.

«Черта здесь, черта там, и помилуй боже, если зверь похож на кошку, да еще и мяукает, отчего бы не предположить, что это кошка и есть?»

Итак, возможно, и скорее всего, это оборотни. По минимуму пять, максимально — до дюжины. Опасны до чрезвычайности: были бы обычные волки — сошли всем скопом за одного Охотника. Но дюжина оборотней-вервольфов — это противник не для трех мечей и двух «недоделок».

«Впрочем, как минимум один из нас эту встречу переживет…»

Птица Аюн не обещает удачи впустую. Во всяком случае, так говорят. Хотелось верить, что говорят неспроста и неошибочно. Тогда у Тины появлялся шанс.

«Что за странная девушка? И что мне за дело, как там у нее все получится?»

Но удивительное дело, мысли о Тине наполняли его память странно-тревожными, хоть и неразборчивыми образами. Прошлое не желало расставаться со своими секретами, но что-то в нем, в этом прошлом, откликалось на какие-то штрихи — знать бы еще какие — во внешности девушки, на ее голос и манеру говорить, на рост и ловкость и, вероятно, на многое другое. Словно бы образ Тины входил в резонанс с чем-то глубоко упрятанным в памяти ди Крея, забытым, скрытым под пеленой забвения, но неутерянным, по-прежнему существующим в нем.

— Волки! — вскрикнула вдруг Тина, шедшая несколько позади. — Смотрите! Смотрите! Там волки!

Виктор обернулся и быстро взглянул на остальных членов отряда. Керст явно встревожился и сейчас озабоченно озирал дальние кустарники, а вот Адель как будто и не удивилась.

— Волки, — кивнула она, отвечая Тине. — Экая невидаль! Мы же в горах, девочка. Где же волкам и жить, как не в горах?

— Я не думаю, что это обычные волки, — мягко возразил ей Ремт, остановившийся рядом с ди Креем.

— Знаю. — Адель бросила на «проводника» внимательный взгляд и сразу же перевела его на волков. Те как раз вышли из укрытия и показали себя людям. Возникало ощущение, что они того только и ждали, чтобы о них заговорили, но это, разумеется, являлось ошибочным мнением.

— Почему они не нападают? — спросил Керст, пробуя, легко ли выходит из ножен меч.

— Не берусь объяснить, — пожал плечами Виктор. — У оборотней свои резоны.

Волки были крупные, с серовато-белыми шкурами, отсвечивающими снежным серебром. При движении — а двигались они удивительно быстро и плавно — вокруг зверей возникало как бы морозное мерцание. Странный окрас, если честно.

«А может быть, они и неместные?»

— Они не из здешних кланов, — словно отвечая на незаданный вопрос, сказала Ада.

— А вы знакомы со всеми?

— Раньше знала всех, — почти равнодушно ответила женщина. — Кво и равки до сих пор здесь, персты тоже. А эти явные чужаки. С севера откуда-нибудь, судя по окрасу.

— Такое ведь часто случается? — спросил Виктор, как раз сейчас кое-что припомнивший о нравах оборотней.

— Случается, — кивнула Ада. — Разное случается. Только отчего именно сейчас и на нашем пути?

— Притягиваем неприятности? — усмехнулся Ремт.

— Вроде того. — Оскал Адель лишь с очень большой натяжкой можно было назвать улыбкой. — Но до сих пор нам везло. Выкручивались. Посмотрим, может быть, получится еще раз?

— Вы имеете в виду что-то конкретное, или это просто фигура речи? — Виктор тоже попробовал меч в ножнах и остался доволен свободой движения клинка.

— Что-то конкретное…

— Может быть, все же удастся избежать боя? — встряла в разговор Тина. — У меня есть немного горькой пыли…

— И не вздумай! — отрезала Адель. — Наживешь себе врагов!

— А так не доживу до такой возможности, что предпочтительнее?

— Предпочтительнее не связываться, — вполне безмятежно рассмеялся Ремт, а волки между тем начали охватывать отряд полукольцом, в любой момент способным превратиться в аркан.

— Горькая пыль прерывает обращение, буквально вышвыривая меняющего облик в человеческое тело, — медленно, с расстановкой, отчетливо выговаривая слова, сказала Ада. — Это унизительно и больно, и ни один оборотень не простит тебе такого унижения и не забудет такой боли. Мужчины, — Адель обвела всех троих коротким холодным взглядом. — Я полагаю, все вы видели голых женщин, но мне не хотелось бы, чтобы присутствующие пялились на мой зад или мои… гм… ну, скажем, молочные железы… Вы все поняли?

— Прошу прощения, сударыня? — Сандер Керст оказался все-таки не так умен, как представлялось Виктору прежде, он не понял.

— Я собираюсь раздеться, мэтр Керст, — объяснила Ада голосом, от которого скисло бы не только молоко, но и пиво. — Догола, — уточнила она голосом, каким умные женщины говорят обычно самые обидные для мужчин гадости. — И, как дева Паола, отправлюсь нагишом обращать в истинную веру дикарей, то есть волков-оборотней. Как вам такая идея, мэтр Керст?

— Я не…

— Да что тут понимать, парень! Похоже, ты единственный в нашей компании, кто еще не знает, что я тоже оборотень.

«Оборотень? Ну что ж, как говорится, дело житейское. Но только и я этого не знал тоже. Ну, скажем так, не знал наверняка».

— Оборотень? — В принципе Сандера легко понять. Он вышел в путь, имея перед глазами целостную картину мира. Теперь эта картина рушилась на глазах, не выдержав рутинной проверки на прочность. Бывает, и иногда очень больно. Но кто же нас спрашивает о наших желаниях?

«Бедный, бедный мэтр Керст! Но то ли еще будет!»

— А вы что думали? — подняла бровь Ада и начала с демонстративным хладнокровием развязывать шнуровку длиннополой охотничьей куртки, в которой щеголяла после бегства из замка Линс. — Вы ведь не могли не заметить, Сандер, что волки на нас все еще не напали. Знаете почему?

— Не знаю! — буркнул в ответ Керст.

Выглядел он неважно — крепким красивым мужчинам трудно признавать проигрыш. Даже такой мелкий, как поражение в бодании двух эго — мужского и женского.

— Они чувствуют меня и хотят поговорить. — Раздевалась Адель в среднем темпе. Не страсть, но и не танец обнажения, какой можно увидеть в притонах Горама. Тем не менее зрелище получилось впечатляющее, хотя Виктор и знал уже, что дама Адель — женщина не его романа.

— У оборотней есть свои понятия о чести, — сказала она, стягивая через голову батистовую нижнюю сорочку. — Перед боем, даже если он предполагается смертельным, необходимо переговорить и объясниться.

«Разумно… Господь милосердный! — Виктор едва не вздрогнул, увидев на покатом плече женщины „лилию Калли“, и тут же перевел взгляд на Сандера. — Вот как! Значит, ты все-таки знаешь, что было вытатуировано на твоем плече! Любопытно. И даже очень! Ведь со времен восстания прошло больше тридцати лет… Впрочем…»

Кое-кто мог уцелеть в том кровавом хаосе, в котором сгинули почти все главные участники мятежа, а упертые фанатики не успокаиваются никогда. Родители или воспитатели Сандера вполне могли оказаться именно такими. И тогда выходило, что это он сам вырезал по-живому «лилию Калли» со своего плеча. Знал, что она означает, и знал, что делает. Достаточно было сейчас взглянуть на лицо Керста. На выражение этого красивого мужественного лица.

«Так-то, парень!»

— Все! — сообщила Адель, оставшись «ни в чем». — Слабонервных прошу в обморок не падать, а остальных — ждать и ничего не предпринимать до тех пор, пока я не вернусь или не погибну. Это все!

С этими словами Ада отвернулась и пошла навстречу ожидавшим в отдалении волкам. Шаг, другой, — а шла она удивительно красиво, без стыда и стеснения демонстрируя свое чудесное во всех отношениях тело, — мгновение, и ее фигура словно бы пошла вдруг рябью, стремительно теряя четкость очертаний. Еще шаг или два, и вместо Ады к изготовившимся к схватке волкам шагало странное существо, сочетавшее в себе черты волка и человека. Оно все еще оставалось прямоходящим, но голова, обзаведшаяся пастью, и конечности, больше напоминающие лапы с острыми длинными когтями, принадлежали уже миру зверей, а не людей. Еще шаг, долгое мгновение «перехода», и тело оборотня покрылось шерстью благородного бурого цвета, напоминавшего скорее о медведях, чем о волках.

— Ох, ты ж! — восхищенно выдохнула Тина. — Ай да Ада! А мы-то думали, просто стерва!

«Она не боится, — отметил Виктор, наблюдая между тем, как завершается трансформация. — Она полна восторга. Любопытно».

А из Ады, следует заметить, получилась замечательная матерая волчица, своими размерами превосходившая обычного волка чуть ли не вдвое, и значительно более крупная даже по сравнению с этими серовато-серебристыми северными оборотнями, которых при виде Ады в личине волка охватил чуть ли не экстаз, впрочем, подозрительно похожий на обыкновенную истерику.

— Чудны дела твои, Господи! — В голосе Ремта звучала сейчас ничем не прикрытая тоска. Сожаление, грусть, понимание, но мелодия холодной неизбывности оказалась сильнее всего.

— Так вот, значит, как. — А вот в голосе Сандера Керста, напротив, не нашлось сейчас и тени чувства, одно холодное разумение. Он что-то понял, что-то сообразил, сопоставив детали. Ему открылось нечто, чего он прежде не знал. И это нечто оказалось для Керста крайне важным. Но и только. Никаких чувств, один лишь холодный расчет.

«Ты пугаешь меня, парень, и это очень скверно, поскольку я не понимаю, что здесь не так».

6

— Имеются замечания по существу, или просто давно титек не видал? — Ада устала как собака, хотя и провела в волчьей шкуре каких-то жалких три часа. Солнце только-только начало сваливаться за западную линию скал, когда она вернулась в привычный человеческий облик. Но в том-то и дело: волком надо быть, а не казаться, а она тридцать лет не оборачивалась. Вот и устала, вот и повело.

«Холодно-то как! — То ли и в самом деле похолодало, то ли все дело было в переходе из бытия волчицы, защищенной от мороза толстой мохнатой шкурой, к бытию женщины, тонкая и нежная кожа которой ни хрена не греет, если без выпивки и мужика в постели. — Замерзну, к черту, и еще этот хмырь потусторонний пялится!»

Ремт смотрел не мигая — единственный, кто не отвел глаза. Даже умная девочка Тина потупилась, стесняясь при посторонних мужчинах глядеть на обнаженную женщину, а этот — нет. Ему все нипочем, словно бы и законы человеческие таким, как он, не писаны, что, впрочем, не в укор сказано. Он же и не человек вовсе.

— Имеются замечания по существу, или просто давно титек не видал? — спросила Ада, подходя к своим вещам.

— Видеть видел, — как ни в чем не бывало улыбнулся Ремт. — Но таких… таких действительно давно не встречал. Примите мой скромный комплимент, сударыня. Вы впечатляюще женственны! Что же касается вашей волчьей натуры, и при жизни, и тем более теперь — в этой, так сказать, ипостаси, — я не чувствую в себе желания сразиться с таким волком. Весьма убедительный образ, весьма!

— С каких это пор нежить боится оборотней? — поинтересовалась Ада, натягивая штаны. Ее интерес, впрочем, был почти машинальным — на большее просто недостало бы сил.

— Я не нежить. — Голос Ремта обрел твердость, едва ли не материальность. Как там говорил в былые времена Захария Фокко? Ножом по стеклу? Именно так.

— Ладно, — отмахнулась Ада. — Знаю. Не обижайтесь, дружище. Я просто чертовски устала, и на душе словно кот насрал.

— Трудный разговор? — сразу же встрял ди Крей. Этого хлебом не корми, дай только узнать чего-нибудь эдакое.

— Да уж! Непростой… У вас, кажется, есть бренди?

— Вот, пожалуйста! — Первым рядом с ней оказался, однако, не Виктор, а Ремт. — Это вас согреет! — И он протянул ей кожаную флягу едва ли не в два штофа объемом.

— Спасибо! — Она выдернула пробку и приложилась к горлышку.

— Кровь господня! — хрипло воскликнула она спустя некоторое время, которое потребовалось Аде, чтобы отдышаться и переварить струю жидкого огня, хлынувшего ей в горло. — Что это за зелье?

Однако в то же мгновение, когда ее вопрос обретал плоть в звуках речи, ситуация изменилась самым драматическим образом: огонь, бушевавший в желудке и пищеводе, превратился в благодатное тепло, распространившееся по всему уставшему и замерзшему телу Ады. А во рту, обожженном жидким пламенем, возникло удивительное послевкусие, да такое, что дух захватило, но уже не от ужаса, а от восхищения.

«Вишня, малина… Корица? Гранат?»

— Ну что? — усмехнулся Ремт, не без видимого удовольствия рассматривая выражение ее лица. — Проняло, или как?

— Проняло! — честно призналась Ада и, не мешкая, сделала еще пару сильных, с расчетом на будущее, глотков.

— Вы поаккуратнее с этим, — остановил ее Ремт. — Помнится, пару раз я видел, как падают от винка в обморок даже крепкие и все в жизни испытавшие наемники. Винк — солодовая водка, — объяснил он, уловив, по-видимому, ее немой вопрос. — Но секрет не в варке, хотя и это следует уметь, а в выдержке. Этот — если верить клеймам — лет тридцать провел в дубовой бочке, выстроенной из молодого, только что срубленного дерева. А это, прошу заметить, соки жизни и особый аромат, который ни с чем не спутаешь и ничем не заменишь. Ну, а последние пять лет винк настаивался в замке Линс — что в принципе странно, так как в графстве его обычно не пьют, — в бочке из вишневого дерева. Представляете, сударыня, что происходит с солодовой водкой, которую выдерживают тридцать пять лет, да еще в таких вот емкостях?

— Нектар! — честно признала Ада и, передав Ремту флягу, принялась скоренько завершать экипировку. Воздух теплее не стал, а заемный жар и растерять недолго.

— А мне можно попробовать? — спросила Тина.

«Ну, кто бы сомневался! Но как я умудрилась просмотреть такое чудо?!»

— А не развезет? — задумался Ремт.

— Пусть попробует, — бросила Ада, накидывая на плечи плащ.

— Вы дама-наставница, вам видней! Держите, миледи, но не злоупотребляйте! Глоток-два, и хватит с вас.

— Ох! — Но это была лишь первая реакция, об остальном можно было судить по выражению лица девушки.

— И как это ты такое чудо умудрился утаить? — покрутил восхищенно головой ди Крей.

— Благодарю вас, мастер Сюртук, — сухо, то есть в обычной своей манере, поблагодарил Ремта Сандер. — Это было очень своевременно.

— Так о чем шел разговор? — вернулся к главному ди Крей.

«Упорный! С мысли не собьешь!»

— О разном. — Ада посмотрела по сторонам, но волков и след простыл. Оборотни ушли, им здесь больше нечего было делать, тем более что дорога за Красные столбы им заказана. Если бы ринкам потребовалось идти за Ворота Корвина, им пришлось бы принимать человеческий облик, что в нынешних их обстоятельствах равнозначно самоубийству.

— А именно?

— Послушайте, Виктор. — Ада закуталась в плащ и посмотрела ди Крею в глаза. — Оборотни ушли, инцидент исчерпан. Зачем вам знать, о чем один оборотень говорит с другими?

— Просто любопытно.

— Любопытство не порок, — признала она. — Но большего я вам не скажу. Всему есть предел, есть он и у моей откровенности.

— Ваше право, — поклонился ди Крей, этот парень умел держать фасон.

«А сколько ему, кстати, лет?»

Непростой вопрос. На вид лет тридцать пять — сорок, на висках седина, на лице морщины. Но стариком назвать язык не повернется. Крепок, полон сил, умен…

«Кто же ты на самом деле, Виктор ди Крей?»

В чертах лица видна порода: не красив, но интересен. Воспитан. Образован. Великолепный боец. Откуда же в горах Подковы берутся такие проводники?

«Оттуда же, откуда и таящиеся в тенях, не зря же они вместе: Ремт и Виктор!»

— Давайте-ка, пойдем! — нарушил повисшую было неловкую тишину мастер Ремт. — Дело к вечеру, а нам еще переть, прости господи, и переть.

— И то верно, — кивнула Ада, соглашаясь. — Пошли, что ли, а то еще кто-нибудь «поболтать» заявится!

7

Идти пришлось весь вечер и добрую половину ночи. Хорошо хоть, с очистившегося от туч неба светила яркая луна, заливая окрестности неживым, чуть мерцающим светом, вполне достаточным, чтобы идти, не спотыкаясь. Отряд миновал Красные столбы в ранних сумерках и после полуторачасового марша по узкому ущелью с высокими стенами цвета темно-желтой охры вышел на равнину. Вернее, это было высокогорное плато, каменистое, покрытое бурыми пятнами мхов, поросшее кое-где кустарником, испещренное глубокими расселинами, по дну которых бежали стремительные ручьи, и огромными валунами, оставшимися здесь с тех пор, как во время прошлого потопа с плеча Трехглавой горы сошел ледник. Сама Трехглавая нависала над плато на юге, такая огромная, что и речи не могло идти о том, чтобы попытаться преодолеть ее по кратчайшему пути. Дорога — нигде не обозначенная, но, по-видимому, известная как минимум двум из пяти спутников — вела компаньонов на запад к перевалам Ступеней. Но до Ступеней было еще далеко, а над плато кружили жестокие холодные ветра.

Пока добрались до озера, неоригинально называвшегося Темным зеркалом, продрогли до костей, да и шли последние часы сквозь выстуженную смертельным морозом ночь. Просто негде было остановиться. Голая, словно пустая столешница, равнина, утыканная тут и там округлыми холмиками валунов, не давала никакой надежды на защиту. Оставалось одно — идти, чтобы найти подходящее место для стоянки. Вот и шли. Шли, чтобы не замерзнуть. Шагали вперед, все более чувствуя — во всяком случае, некоторые из них, — что силы уже на исходе, ведь люди по своей природе слабые существа, даже самые сильные из них.

«Даже оборотни… — устало подумал Сандер, физически ощущавший, как уходят силы: каменная равнина вытягивала их подобно вампиру, пьющему кровь. — Даже богом проклятые оборотни!»

Холод убивает — не хуже стали, старая истина. И усталость не властна только над камнем, хотя и его, в конечном счете, побеждает быстротечное время.

«Было бы несправедливо, — грезил Сандер в полусне, едва переставляя ноги по скрипящей под подошвами сапог мелкой каменной крошке. — Несправедливо… после всего… В полушаге от удачи… Здесь… В этой холодной пустыне… Что за нелепая смерть?!»

Хотелось упасть и не вставать. Свернуться клубком на голой земле под беспощадными ударами ледяного ветра, заплакать, забыться, умереть. Но они продолжали идти вперед, так и не разрушив построения, не бросив лошадей. Не останавливаясь. Не сбавив темпа. Молча. Стиснув зубы. Вперед. И в конце концов их упорство было вознаграждено. Как ни странно, компаньоны победили смерть и на этот раз: они дошли до озера. А там, на берегу, словно специально для них, расположились хаотические нагромождения скал — первая настоящая возвышенность, встреченная компаньонами на Холодном плато. На первый взгляд ужасное место — чертова поленница, никак не меньше, — однако на поверку все оказалось не так страшно, как подумалось вначале, даже, пожалуй, наоборот.

Добрели до камней, и тут вдруг в сплошной скальной стене, преградившей им путь, обнаружилась расщелина, достаточно широкая к тому же, чтобы пропустить не только людей, но и лошадей. А там несколько шагов по прямой, и сразу же поворот, закрывающий путь ветру, и другой поворот, и третий. И вдруг выяснилось, что скалы «свалены» не лишь бы как, а как бы со смыслом, потому что в глубине лабиринта нашлась и тихая площадка для бивака, достаточно просторная и в то же время совершенно защищенная от ветра, и сушняка для костра — сколько хочешь. Да и оборонять такое место куда проще, чем лагерь на открытой равнине. Так что компаньоны оказались тут не первыми, разумеется, и даже не вторыми. Много кто, судя по следам, ходил через Холодное плато. И все они — или, во всяком случае, многие — останавливались на берегу Темного зеркала на ночевку.

Говоря по совести, когда добрались до места, Сандер был едва жив. Но усталость, что давила на плечи, была не только и даже не столько физическая, хотя и этого хватало, — сколько душевная и умственная. За последние несколько дней на его долю выпало столько невероятных приключений, что переварить всю эту массу новых впечатлений, опыта, мыслей и чувств не способны были так сразу ни его разум, ни душа. Просто оказались не готовы к такого рода испытаниям — тем сильнее ударили по Сандеру Керсту холод и тяготы пути.

Однако и демонстрировать слабость было не в его обычае: и того достаточно, что он уже пару раз не совладал со своим весьма капризным, как выяснилось, организмом. Поэтому, справившись кое-как с дремотой, норовившей поглотить сознание, и предательской слабостью в конечностях, Сандер нашел в себе силы и женщинам помочь — костер взялись разводить Ада и Тина, — и подсобить проводникам, расседлывавшим стреноженных лошадей и задававшим им корм. И вот не прошло и четверти часа, как затрещали в костре горящие ветки, распространяя вокруг тепло и дивный запах можжевельника и вереска. И котелок с водой под похлебку повис над огнем на пару с видавшим виды медным чайником. А пока суд да дело, компаньоны расселись на снятых с лошадей седлах и кожаных сумах с тряпьем вокруг костра, закутались в одеяла и пустили по кругу флягу со сливовым бренди. Этот первач оказался не так хорош, как солодовая водка мастера Ремта, но людям было сейчас не до изысков.

«Людям…» — мысль эта не понравилась Сандеру, и будь на то его воля, он постарался бы запрятать ее так глубоко в недрах памяти, чтобы и вовсе не находить, но, как говорится, «мы не одни на этом свете».

— Должен сказать, вы меня по-хорошему удивили, леди де Койнер. — Фляга трижды обошла уже тесный круг примолкших путешественников, а ди Крей, по своему обыкновению, успел набить и раскурить трубку.

— Называйте меня Адой, Виктор.

— Польщен! Благодарю за честь, Ада!

— Ну и дело с концом. — Ада тоже попыхивала трубочкой и оттого выглядела еще более экзотически, чем обычно. — Вопрос, чем я вас удивила? Ведь вы же должны были давно догадаться…

— Догадаться и увидеть своими глазами — не одно и то же. Но дело, разумеется, не в этом. Судя по окрасу шкуры, вы принадлежите к одному из старших родов. Вот только не соображу, что за клан…

— Кенжи, — не без элегантности пыхнула трубочкой Адель. — Когда-то все земли от побережья до Семи Городов контролировались нами, но это было давно. Еще не построили Семь городов, и многие из тех, кто населяет ныне горы Подковы, странствовали в то время по восточным равнинам.

— Кенжи… — повторил за женщиной ди Крей, остальные молча прислушивались к разговору, боясь спугнуть удачу: не каждый день приходится слышать о таких невероятных вещах.

«И в самом деле! Черт бы их всех побрал! Лучшей темы найти не могли!»

— Ладно! — усмехнулась Ада. — Все равно ведь заглянули за занавес, да и стесняться, в сущности, нечего и не перед кем, — улыбнулась она. — Расскажу, чего уж! Только сначала дайте-ка мне, Виктор, флягу! Еще пару глотков, и за дело.

Она приняла флягу, сделала пару сильных глотков, посидела мгновение с каменным лицом, переживая «прохождение огня», и, пыхнув трубкой, начала неспешный рассказ.

— Дело давнее, — сказала она ровным голосом, в котором слышались стоны ветра и шелест стали, рассекающей плоть. — Но были времена, когда в горах, да и не только здесь, на высотах, а везде — по всему континенту, — даже на Пыльных равнинах правили перволюди. Так называли себя те, кто пришел раньше, кто стал первым. Мы, я имею в виду клан кенжи, были среди них, оттого и считаемся старшими. Старших кланов немного, но тем больше гордость, хотя древность рода не всегда отливается в золото и власть и не гарантирует выживания. — Чувствовалось, что рассказ не доставляет Аде удовольствия, но и лишних проявлений чувств она себе не позволяла. — Со временем нас осталось гораздо меньше, чем хотелось бы. Мы редко рожаем, вот в чем штука, но зато много и с удовольствием сражаемся. Такова природа оборотней, в каждом из нас живет зверь, и это отнюдь не домашний питомец. Борьба за власть, за лидерство, за земли — вот что такое наша жизнь, да и предрассудки людей не пошли нам на пользу. Даже в Старых графствах, где живут отнюдь не только люди, а иногда и вовсе не люди, даже здесь, в горах Подковы, оборотни теперь в меньшинстве и предпочитают жизнь в тени. Так уж сложилось, и не нам менять ход вещей.

Она задумалась на мгновение, словно бы прислушиваясь к смыслу только что произнесенных слов, пыхнула трубочкой и продолжила все тем же по-видимости ровным голосом, за которым угадывалось, однако, нешуточное напряжение.

— В южной части Квеба, в так называемой Большой Доле, испокон веков из всех меняющих облик жили одни лишь волки-кенжи. Я имею в виду, что клан кенжи правил этой частью графства, да и в других местах наше влияние было велико. Иногда, как это принято у оборотней, в наши земли заходили пришлые, но никогда не задерживались надолго. Раньше или позже, но уходили все. Миром ли, войной, но уходили. Так было долго, если не всегда, но с полсотни лет назад пришла большая волна переселенцев с востока, и правило было нарушено. Ирки — клан молодой, но многочисленный и агрессивный. Им и с прежних-то земель пришлось уходить из-за войны, которую они же сами и развязали. А в горах… Ирки находились в отчаянном положении и готовы были драться до последнего. Но и в графстве ситуация сложилась в ту пору не лучшая. Вовлекать в войну людей было не с руки ни для кенжи, ни для правивших в Квебе перстов. Кво и равки, те совсем малочисленны и всегда идут за главными кланами. А ирки возьми, да предложи после нескольких кровавых схваток мир. Они объявили, что готовы принести вассальную присягу. Указали, что земли много, а оборотней мало. На равнинах человечьи дома уже давно сменили у власти династии оборотней, когда-нибудь, мол, такое случится и на хребте Дракона. Так зачем же зря лить древнюю кровь? Ну, древность их крови вызывала большие сомнения, но резон в словах клановых вождей ирков имелся. Во всяком случае, Дирк Квебский, державший клан перстов, его родич Шак из Серской доли, наш с Каспаром дед Загер и другие старейшины приняли вассальную клятву ирков, позволив им поселиться в графстве. Я тогда была маленькой девочкой, но хорошо помню, как проходил Малый совет в замке Загера. Помню и ирков, пришедших жить в Большую долю. Три родовитые семьи — на равнинах они назывались вождями — девять таборов. Всего около шестидесяти душ, но и нас во всей Большой доле хорошо, если набиралось семь дюжин…

— Дай угадаю! — прервал затянувшуюся было паузу в рассказе «неугомонный» Ремт. — Бароны Цеас…

— Знатный иркский род, — кивнула Ада. — Все так, друг мой Ремт. Все просто.

— Не думаю, — ответил тот крайне «задумчивым» голосом. — Должно быть что-то еще. Что-то существенное.

— И снова прав, — грустно усмехнулась Ада и, приняв дошедшую наконец до нее флягу, коротко глотнула бренди. — Мы, то есть кенжи, давно не охотимся на людей. Даже на войне стараемся не ворошить старое.

— Разумная политика. — Виктор взял у нее флагу, но пить не спешил. — А ирки?

— В деревнях стали исчезать люди, — вместо ответа сказала Ада. — Дети в основном, подростки, девушки. Сначала грешили на диких зверей. В лесах такое случается сплошь да рядом. Медведь-людоед, стая оголодавших волков, снежный барс, да мало ли! Но звери оставляют след. Кости, кровь…

— Оборотни тоже, — осторожно поправил рассказчицу Ремт.

— Да, — согласилась она. — Это-то и настораживало: не было следов. Пошли разговоры. Страх поселился в деревнях. И вот однажды… Ну, скажем так, я охотилась в горах. Просто охотилась! — остановила женщина встрепенувшуюся при упоминании охоты Тину. — Я шла по оленьему следу, а наткнулась на волчий. Вернее, это были оборотни, и от них несло человеческой кровью. Я даже не сразу поняла, что это такое. Неопытная была, молодая. Людской крови не лила и уж точно — не пила. Так в нос шибануло, чуть с ума не сошла. Кровь на оборотней нехорошо действует, особенно на молодых да в зверином облике. Сама, по правде сказать, чуть не озверела. Наверное, мне следовало остановиться. По-умному, не мне было ввязываться в это дело, и уж тем более не в одиночку. Но я пошла по следу и нашла охотничий замок барона Цеаса. Глупо, конечно, но кто же думает о благоразумии в молодые годы…

И снова молчание. Долгое, тяжелое.

Слушая тишину, Сандер поймал себя на мысли, что одной частью души «мечтает» о том, чтобы рассказ Ады закончился как можно скорее, потому что чем дольше длилось повествование, тем хуже ему становилось. Но другая часть его души, если иметь в виду бессмертную душу Александра цу Вог ан дер Глена, «хотела», чтобы рассказ этот длился и длился, не кончаясь никогда. Это была «сладкая боль» — мучительное чувство удовлетворения запретного любопытства.

«Да пропади ты пропадом, сучье отродье!» — воскликнул он мысленно, пытаясь избавиться от наваждения, но брань не помогла. Он и сам, судя по всему, был того же племени. Такое же Богом проклятое отродье одной из этих гуляющих по миру людей чумных сук.

— Я проникла в замок… Остальное… Хотела сказать, неважно, — усмехнулась, словно оскалилась, Адель. — Но нет, это-то и важно как раз. У них в подвалах все и обнаружились, и дети, и женщины… Отец Ольги любил нежное мясо, молодую кровь. Жуткое зрелище, если кто не понял. Я потом много чего видела и во время мятежа, и позже, но такого ужаса, кажется, не видела больше никогда. И ведь я была молодая. Психанула, а тут они! Вот и сцепились. А в замке тогда находились только родители Ольги да трое их родичей…

— Пять против одной… — выдохнула Тина.

— Ну, в общем, да, — кивнула на эту реплику Адель. — Расклад не из лучших, но ты учти, девочка, я кенжи, а они — ирки. Я раза в полтора крупнее любого из них, да еще молодая, резкая, полная дура, одним словом. Ну, и барон со сворой пообедавши были, а бой на полный желудок — хуже предательства. Сделала я их. Всех пятерых…

— Но? — спросил Ремт, сводя брови домиком.

— Новый граф только-только женился на девушке из семьи ирков… И ведь мы все-таки не люди, даже если на них не охотимся. Изгнание сочли наименьшим злом, но настоятельно не рекомендовали возвращаться.

— А что же Каспар? — удивленно спросила тогда Тина. — Он же знал!

— Знал, — со вздохом согласилась Адель. — Но ночная кукушка, детка, дневную всегда перекукует. Ты это учти, в жизни пригодится. Ну а Ольга, что тут скажешь, в то время она была писаная красавица, да и не обращается она. Не может.

«И что с того?» — но кто его знает, отчего люди говорят те или иные слова? Может быть, со смыслом, а может быть, и нет. Вылетело слово, всего-то.