Валерий Асатиани

Уникальный

О нем рассказывают очень много интересного, ему посвящаются телепередачи, книги. Это так. Но для меня главное память сердца…

Котэ Махарадзе оставил глубочайший след в истории грузинской культуры… В широком смысле этого слова.

Котэ Махарадзе навсегда останется в памяти его современников синонимом жизнелюбия и изумительного таланта, постоянных творческих поисков и больших человеческих порывов!

В культурной жизни Грузии театр одного актера Котэ Махарадзе стал ярчайшим явлением. Я горжусь тем, что причастен к этому не только театральному событию и подписал приказ об его основании. И тут, не говоря о других музах, творческих гранях и диапазоне Котэ Махарадзе, блеснули его неповторимое актерское мастерство и огромнейший интеллект!

Не раз писали, что образы, созданные им (спектакли «Уриэль Акоста», «Анна Каренина», «Провинциальная история», незабываемые постановки в Театре одного актера и др.), «из высших созданий актерского мастерства… а главное, он настоящий друг, человек с большой буквы» (Николай Озеров). Не говорю уже о том, что спортивные репортажи Котэ Махарадзе выливались в яркий, запоминающийся спектакль, праздник.

Я считаю (и не только я), что публицистика К. Махарадзе вошла в золотой фонд свободомыслия, гражданского мужества и словесности («Остановите, остановите…», «Демосфены от дьявола, или Школа злословия» и др.).

А как он умел любить и лелеять близких… Как он восторгался своей любимейшей, очаровательной Макой, детьми, внуками… Он не мог жить без друзей…

А какая аура царила в их доме-обители, где Софико и Котэ дарили людям радость… Да, они вдохнули новую жизнь в очаг, созданный легендарными Верико Анджапаридзе и Михаилом Чиаурели… Преемственность. В истории не всегда бывает так…

И, наконец, не могу не сказать, что перед уходом из жизни, отягченный недугом, в очень трудные дни, не лишенные разных обид (без которых, к сожалению, не бывает в жизни), Котэ поддержал меня, оказавшегося жертвой клеветы, бесчеловечного режима, недавно царившего в Грузии. Он встал рядом со мной и всем преподал урок великодушия, неоценимой нравственной высоты! Величайшая ему благодарность за это!

К счастью, мне довелось общаться с выдающимися личностями, большими современниками. Котэ Махарадзе – в этом ряду уникальнейших людей!

Вспоминая слова классика, не будь таких личностей, как Котэ Махарадзе, «заглохла б нива жизни»!

Царство ему небесное!

 

Олег Басилашвили

Олицетворение солнечной Грузии

Мы познакомились с Котэ на съемках телевизионного фильма «Противостояние» Семена Арановича по одноименному роману Юлиана Семенова. Я играл полковника милиции Костенко из Москвы, а Константин Иванович – полковника Серго Сухишвили. Наши персонажи искали особо опасного преступника по всей стране. Разумеется, к тому времени я, как и вся страна, прекрасно знал Котэ Махарадзе как невероятно артистичного и темпераментного спортивного комментатора, и для меня во время работы над этой картиной стало настоящим открытием, какой это, оказывается, прекрасный актер. Можно было только позавидовать тому, как он держался в кадре, его простоте, обаянию, точности и органике. Персонаж Котэ был не слишком подробно прописан в романе и сценарии, но артист сумел сделать из этого небогатого материала довольно объемный образ хлебосольного грузина-милиционера. Сыграно было очень убедительно, его персонаж – живой человек, который может и выпить, и закусить, и сострить, и в то же время серьезно занимается своим делом. Котэ оказался необычайно добрым, с прекрасным чувством юмора, всегда готовым помочь, открытым, прямым. С ним всегда было весело и легко разговаривать на любую тему. Он не боялся говорить то, что думает…

Актеры всегда стараются быть лучше, чем они есть на самом деле: красивее, умнее – или глупее, бывает и так. А Котэ всегда был самим собой: он и дома такой, и в спальне, и на огороде, и на сцене, и когда репортаж ведет.

Мы подружились. Он бывал в Ленинграде, я гостил у него в Тбилиси, в замечательном доме, который был построен в свое время для Верико Анджапаридзе, матери Софико Чиаурели, на так называемой Горе раздумий. Недалеко от дома Котэ, как оказалось, живет моя сестра.

Попав в дом Махарадзе, я будто вернулся в свое детство. С 1941 до начала 1943 года бабушка, мама и я находились в эвакуации в столице Грузии, жили мы в университетском саду, в деревянном сарайчике, где до войны жили строители, там даже сохранилось окошко кассы, в которое зарплату выдавали. Неподалеку, как потом выяснилось, жила Софико, к ее маме приходили в гости артисты Московского художественного театра, которые также находились в Тбилиси в эвакуации: Качалов, Немирович-Данченко… И мне рассказывала Софико, что они с ребятами лезли на крышу и через стеклянный потолок смотрели, как гости пировали, закусывая чай черным хлебом.

В конце восьмидесятых Котэ превратил этот дом в музей Верико Анджапаридзе и одновременно свой собственный Театр одного актера. Он сделал в большой гостиной подобие сцены с перилами и давал спектакли. В конце восьмидесятых Махарадзе практически перестал работать на телевидении. Видимо, кто-то очень хотел занять его место, а может, была и какая-то другая причина этому, я не знаю. Так или иначе, миллионы болельщиков, и я в том числе, были его исчезновением из эфира страшно огорчены. Но начальству было абсолютно наплевать на народ, впрочем, как и сейчас. И Котэ придумал себе отдушину, и занимался этим своим театром, и говорят, очень успешно. Он нашел в себе силы – уже в немолодом возрасте – начать какой-то новый этап профессиональной жизни. Он всегда был готов к работе и все время ее искал.

Во всем ему помогала, во всем его поддерживала его жена Софико. Судя по нашим разговорам с Котэ, он ее очень уважал и любил. У них была настоящая грузинская семья, в которой друг к другу относились с любовью и юмором. И конечно, это ему очень помогало, в том числе в его профессии.

Думаю, можно назвать спортивного журналиста Котэ Махарадзе заочным учеником Вадима Синявского, блистательного радиокомментатора. Это был подлинный артист, можно было не ходить на футбол, если репортаж ведет Синявский. Сходным образом держался перед микрофоном и Котэ Махарадзе. Когда он вел репортаж, ты точно знал, что тебя ожидает нечто удивительное, потрясающее, безумно интересное… Матч мог быть скучным, но слушать Котэ было интересно всегда. А уж если шел футбол действительно высокого уровня, репортаж превращался поистине в концерт. Махарадзе вдобавок ко всему замечательно знал футбол, особенности футболистов и тренеров, тактику, это было для него открытой книгой. Его любили не только зрители, но также тренеры и спортсмены. Он никогда не обижал тех, о ком говорил, всегда находил какие-то добрые слова для тех, кто находился на поле. Если кто-то отдавал неточный пас, он с сожалением говорил: «К сожалению, траекториям мяча и игрока не суждено было пересечься…» Это у него было тоже от Синявского, тот любил такие обороты: «Мощнейший, прекраснейший удар! Но, к сожалению, ворота стоят в двадцати метрах от направления удара».

Думаю, его тяготило то, что публика в массе своей не имела представления о его театральных работах, – а он был блистательный актер. Конечно, ему, наверное, было обидно, что воспринимают его однобоко, и, вероятно, ему хотелось большего, нежели развлекать публику своими комментариями, но он находил для себя в жизни много и другого интересного. И никогда не жаловался на судьбу.

Котэ Махарадзе прожил жизнь как человек чести и благородства, который никогда не откажет путнику в стакане воды или ночлеге. Пронизанный солнцем, радующийся всему хорошему, отвергающий всё скучное, воспринимающий жизнь как подарок судьбы, как поднесенный ему бокал с вином, Котэ был подлинным олицетворением Грузии, всего того светлого, жизнелюбивого и праздничного, что есть в ней.

 

Мамука Кварацхелия

Представляю, что творится в Тбилиси!

За историческими словами «Представляю, что творится в Тбилиси! Ликует столица Грузии!», произнесенными Котэ Ивановичем Махарадзе после финала Кубка Кубков 13 мая 1981 года в прямом телеэфире, последовал сигнал из КГБ СССР. Динамовцы Тбилиси прилетели в столицу Грузии, а Софико Чиаурели еще несколько дней ожидала своего мужа: «А где же Котэ?» Как выяснилось, после того исторического репортажа и прилета из Дюссельдорфа в Москву его допрашивали на Лубянке, расспрашивали его и руководители Центрального ТВ СССР: «Что означают эти ваши слова?» Котэ как актер и как природный дипломат сумел им убедительно объяснить, что ничего кроме того, что он сказал, он в виду не имел, после чего благополучно вернулся в Тбилиси…

Я познакомился с Котэ Ивановичем в 1991 году: я как журналист остро критиковал работу Федерации футбола Грузии. В зале для пресс-конференций стадиона «Динамо» имени Бориса Пайчадзе я услышал знакомый баритон: «Ребята, а есть здесь Мамука Кварацхелия?» Меня представили ему, он внимательно посмотрел на меня и сказал: «Молодец, бичо. Как ты не боишься писать так?» Эти его слова были самым большим признанием и самым большим гонораром в моей жизни. После этой встречи мы подружились и, как ни странно, я нередко снабжал Котэ Ивановича билетами на матчи сборной Грузии: ведь его очень многие просили билеты, он доставал их где мог, и я тоже вносил свою лепту в этот процесс. Близкие и знакомые Котэ могли обидеться, если он им не помог бы с билетами.

Как-то один раз я сказал ему: «Котэ Иванович, давайте сделаем второй “Репортаж без микрофона”. У меня есть все вопросы, я готов вас записать». Котэ обрадовался, но почему-то тянул… Он не приходил на встречу, хотя при каждом телефонном разговоре обещал, клялся сыном Ивико, – придти. После нескольких несостоявшихся встреч я спросил Ивико, мы жили на одной улице:

– Как себя чувствует Котэ? Ведь он поклялся здоровьем сына и обещал прийти…

Ивико рассмеялся и сказал:

– Мамука, раз клянется моим здоровьем, не придет. Навести его дома.

А для визита к нему домой у меня был повод: приехали российские журналисты, они хотели взять у Котэ интервью. Котэ Иванович пригласил нас домой, он дал интервью Александру Зильберту, Сергей Киврин сделал отличные фото. Заодно он обещал мне начать писать свою вторую книгу, но на этот раз он не поклялся здоровьем сына. При встрече я передал ему вопросы и вновь назначил встречу, которую он начал со слов извинения. На этот раз он назвал меня не парнем, не коллегой – а по имени:

– Мамука, не обижайся, меня попросили разрешить переиздать книгу в Киеве. Пусть сперва там выпустят, а потом мы с тобой сядем за второй «Репортаж».

Вскоре он поехал в Киев, где местные динамовцы победили «Баварию» со счетом 2:0. Телерепортаж о том матче вел Котэ… Оба гола забили грузинские футболисты «Динамо» Кахи Каладзе и Георгий Деметрадзе, а делегатом УЕФА был известный грузинский специалист Давид Петриашвили.

Время шло, Котэ Иванович не отказывался от подготовки нового издания книги… В октябре 2002 года на стадионе «Локомотив» имени Михаила Месхи, на матче Грузия – Россия я его проводил до пресс-ложи, но через двадцать минут после начала игры на стадионе погас свет, дизель-генератор включился и сразу же отключился. Котэ Иванович очень переживал эту историю, он и так болел, а после этого совсем слег. Через несколько дней его родственники сообщили мне, что Котэ в коме. Он скончался в декабре 2002 года. За месяц до смерти я через его родственников передал для Котэ галстук УЕФА, на упаковке написал: «Котэ Иванович, представляю, что сейчас творится в Тбилиси!» Но он так и не смог это прочитать…

Книгу мы так и не написали…

Зато свой «Футбольный словарь» я посвятил ему…

Каждое воскресенье я хожу в Дидубийский Пантеон выдающихся общественных деятелей Грузии, там, в двадцати метрах от православной церкви, покоятся Котэ Махарадзе и его супруга Софико Чиаурели. Приходя на могилу, я всегда улыбаюсь и говорю: «Котэ Иванович, представляю, что сейчас творится в Тбилиси».

 

Кирилл Набутов

Первая встреча, последняя встреча

За несколько лет до Московской Олимпиады 1980 года со всей страны стали собирать региональных телевизионщиков для работы на Играх. Это сегодня телекоманды для Олимпиад формирует Международный олимпийский комитет из лучших профессионалов всего мира, а тогда телепоказ Игр обеспечивала страна-хозяйка соревнований. На Московской Олимпиаде, например, на плавание была назначена ленинградская телебригада во главе с Геннадием Орловым (в сборной было много ленинградских пловцов).

Грузинским телевизионщикам поручили бокс. В Москву из Тбилиси приехала довольно большая банда во главе с режиссером Давидом Асатиани. Их, как и весь советский телевизионный народ из регионов, поселили в общаге Московского института транспорта, по случаю Олимпиады и летних каникул освобожденной от студентов. Меня, ленинградца, но работавшего на олимпийском боксе, разместили «по спортивному принципу» вместе с грузинами. Проживание было вполне спартанским, как и положено в общаге: комнаты на двоих-четверых. Мы оказались вдвоем как раз с режиссером Асатиани.

Пропускной режим в общаге (олимпийский объект, как-никак!) был не такой строгий, как сегодня на олимпиадах, время было еще не сильно террористическое. Однако все равно без олимпийской аккредитации со спецнаклейкой, подтверждавшей, что ты живешь именно в этом общежитии, пройти внутрь было нельзя. На проходной твои документы проверяли вежливые молодые люди, чья профпринадлежность не вызывала ни у кого сомнения. Одеты они были все как один во фланелевые костюмы почему-то небесно-голубого цвета. Недалеко от входа виднелась дверь с суровой табличкой «Штаб», а по специальной асфальтовой дорожке, проложенной вокруг здания прямо по газону, круглые сутки попарно прогуливались милиционеры. В общем, безопасность чувствовалась. Забыл добавить, что в общаге был введен абсолютный сухой закон.

…Как все мои коллеги, которые должны были работать на Играх, приехал я недели за две до начала: мы репетировали, готовились, делали какие-то съемки для теленовостей из разряда «Москва ждет Олимпиаду». Но не все же время работать! Вечерами собирались «посидеть». Было бы крайне нечестным с моей стороны уверять, что во время посиделок мы строго блюли сухой закон. Представьте себе грузина, его соблюдающего: нонсенс!

Добавлю, что по маме и бабушке я на четверть грузин, так что для парней из команды режиссера Асатиани был почти свой. А парни, между прочим, каждый привезли с собой в Москву по здоровой коробке с бутылками чачи. Понятия не имею, как им удалось в Тбилиси пронести коробки на борт самолета (с этим было строго уже в те времена), но факт есть факт: доставили в Москву и, что не менее удивительно, пронесли в нашу общагу, изнемогавшую под игом сухого закона.

В общем, «сидели» мы каждый вечер.

И вот в один из таких вечеров нас почтил своим присутствием сам Константин Иванович Махарадзе. Ему, видите ли, тоже выделили комнату в общаге, как сотруднику регионального телевидения. С учетом статуса и звания народного артиста – одноместную. Представляю, с каким лицом Котэ, человек, весьма знавший себе цену, входил в нее. Жить там он, конечно, не собирался, благо в Москве не имел вопроса, где остановиться – хотя бы в гостинице постоянного представительства Грузии – но не навестить коллег-телевизионщиков, так сказать, рабочий люд, он не мог.

Сидели большой компанией с Котэ во главе, непринужденно общались, травили байки. Мне шел двадцать четвертый год, и в присутствии старших товарищей, тем более самого Махарадзе, я больше помалкивал. Вдруг в самый разгар веселья в номер, где оно шло, без стука открылась дверь, и вошли милиционеры в сопровождении тех самых ребят в небесно-голубом. Настроены они были по-боевому. Как выяснилось, кто-то из наших выбросил в окно пустую бутылку, и та упала с девятого этажа аккурат под ноги бродивших вокруг общаги патрульных.

Это было очень серьезно. И за меньшие грехи выгоняли с Олимпиады без всякого снисхождения. За пару дней до наших посиделок одного ленинградского телеоператора застукали на входе в общагу пьяным, тут же отправили домой, уволили с ТВ, и в профессию он больше не вернулся. А тут – пьянка в охраняемом объекте, да еще какая! Стол ломится от бутылок, некоторые из которых потом летят почти на голову стражам порядка! Мы поняли, что дело плохо. Совсем плохо. Но тут навстречу гостям в форме и штатском поднялся Махарадзе и что-то такое им начал рассказывать. Он не рвал на себе рубаху, не ругался с ними, не пугал связями, не грозил авторитетом, а просто сказал что-то вроде: мол, дорогой, упала бутылка из-под лимонада, случайно вышло, уронили, кто уронил, не знаю, может, я уронил, совсем случайно, больше не повторится, давайте не будем волноваться и т. д. Волшебный, узнаваемый, известный всей стране тембр произвел на вошедших ошеломляющее впечатление. Его, разумеется, узнали, пришедшие расплылись в улыбках, слово за слово, в общем, никто не пострадал. Обошлось. Он всех нас спас, чего уж там.

Вот так я впервые увидел вблизи Константина Ивановича Махарадзе и ощутил магическую силу влияния его имени и голоса на население страны, в том числе на сотрудников милиции и госбезопасности.

Махарадзе был одной из самых ярких фигур советского спортивного ТВ в семидесятые-восьмидесятые годы. Всем он запомнился в первую очередь как футбольный комментатор, хотя, скажем, баскетбол знал лучше, очень глубоко в нем разбирался. Но футбол – это футбол. Из всех игровых видов спорта он был у нас самым слабым и все равно оставался «спортом номер один», так что приносил больше всего славы. В футболе Котэ не был самым большим знатоком, в репортажах он не слишком глубоко погружался в тактические схемы, но публика просто не придавала этому значения. Котэ брал ее другим способом. Его смотрели и слушали потому, что он, как сказали бы сейчас, делал шоу, и делал его невероятно артистично. Это был моноспектакль. Его очень любили за немного театральную, но такую теплую южную манеру. Он мог говорить по-русски без всякого грузинского акцента, но намеренно чуть-чуть подпускал его в свою речь, зная, что так будет лучше, теплее, обаятельнее.

…Последний раз я видел Котэ на презентации его книги в посольстве Грузии в Москве в 2001, если не ошибаюсь, году. Он уже не очень хорошо себя чувствовал, но был по-прежнему роскошно обаятелен и царственен. Жена Софико Чиаурели, легендарная актриса, сопровождала его. Котэ подарил мне книгу и сказал с этим своим невероятно теплым, к сожалению, не передаваемым на письме акцентом: «Я очень рад, что сын моего друга так замечательно работает в нашей профессии. Я слышал твои репортажи. Очень прилично». В этот миг я вспомнил своего отца. У него тоже слова «очень прилично» были выражением похвалы.

На похороны Котэ Махарадзе я не попал. Был за границей в командировке и, только вернувшись, узнал, что его больше нет…

 

Александр Нилин

Батоно Котэ

Батоно Котэ – крупнейшая из фигур, обращенных к футболу для комментария или, лучше сказать, радиотелеисполнения этой большой игры.

Не вкладываю в произнесенное мною сейчас ни грамма преувеличения, подобающего скорбной высоте момента. В противном случае легче легкого было бы вообразить живое неудовольствие этого воспитаннейшего человека: он наверняка бы воспротивился некорректности выделения себя из ряда чтимых им коллег-журналистов.

Но и нелепо говорить про блистательного Махарадзе: один из…

Он просто – один. И за ним его родина, на которой как нигде налицо культ личности в футболе, а не только культ футбола.

Мне, однако, приходилось слышать, что и в Грузии отнюдь не сразу пришли в восторг от того, что молодой, подающий огромные надежды артист из знаменитого театра конферирует спортивное зрелище. Кто-то из великих стариков – чуть ли не Акакий Хораву – заметил, что в России ни Качалов, ни Москвин хлеб у Синявского не отбивали.

Мысль о том, что талантливый человек талантлив во всем, утешает лишь дилетантов. Совмещение профессий не всегда подвластно закону сообщающихся сосудов. Вернее, совмещение бывает не обязательно на пользу.

В комментаторстве актер желателен, но кем доказано, что навыки спортивного комментатора хоть чем-нибудь помогают работе на сценических подмостках? Возможно, неискушенную публику могли и позабавить нотки футбольного репортажа в монологах Уриеля Акосты. Но какой зритель-театрал на подобное согласится, и какой серьезный режиссер, при всей жажде «пиара», поступится репутацией, эксплуатируя в трагедии популярность, принесенную исполнителю главной роли футболом? Тем более что футбольная аудитория чаще, чем нам хотелось бы, бывает равнодушной к иным, чем на поле, трагедиям. А тонким ценителям-эстетам нередко, что тоже досадно, чужд шум трибун, реагирующих на темы в общем-то вечные, но и далекие от классических образцов.

Обреченный на популярность, даруемую футболом, Константин Иванович смолоду многим рисковал. Мне кажется, поменяй он одно на другое в той или иной последовательности, истинного счастья не испытал бы. А прожитая им жизнь убеждает нас в том, что это жизнь человека одновременно замечательного и счастливого – редчайшее сочетание и для первых, и особенно для вторых.

До этого грузина никто так великолепно не говорил по-русски в микрофон о футболе. Акцент же Махарадзе мною всегда воспринимался неким подобием формы тбилисского «Динамо». Я никогда не болел конкретно за динамовцев – мои московские симпатии определились прежде, чем я увидел команду Бориса Пайчадзе. Но грузинский футбол с первой встречи остается моей слабостью. В имперской игре именно южное направление вело к фейерверкам, без которых бесцветно, а то и безвкусно зрелище, целиком доверенное гладиаторам. Российская публика – говорю сейчас о России, но держу в уме, что народный артист Грузии был всесоюзным (хорошо вдруг к случаю прозвучало позабытое советское слово) любимцем, – воспринимала Котэ Махарадзе в эфире как явление, абсолютно родственное явлению на поле Пайчадзе, Гогоберидзе, Месхи, Метревели, Хурцилавы, Кипиани, Дараселии.

Батоно Котэ в репортажах, собственно, и не скрывал, из какого футбола он родом, но здесь, по-моему, и нет необходимости в зазоре между патриотизмом и эстетическими воззрениями.

Я принимал некоторое участие в создании двухсерийной документальной ленты о футболе Грузии. Правда, на съемки не выезжал и снятый по сценарному плану материал увидел уже на мониторе монтажного стола. Естественно, интервью с Махарадзе в фильме отводилось значительное место. Но наряду с ним высказывались и вспоминали игроки-звезды минувшего, и каждый из них очаровывал колоритом облика и манерой говорить. Тем не менее я пожалел, что не построил сюжет всей картины на роли для Константина Ивановича. В наш фильм вошел в основном его рассказ о разговоре Бориса Пайчадзе с ленинградским судьей, не вникнувшим в манеру игры великого форварда и свистнувшим ему, фиксируя нарушение правил. Я уже не помню нюансов конфликта, но изображенного народным артистом Пайчадзе не забуду до конца дней. В игре капитана тбилисского «Динамо» я видел в детстве, и точное впечатление о нем складывалось у меня под влиянием людей постарше. Но теперь я готов поспорить с любым, что видел игру центрфорварда воочию – выдающийся лицедей, показывая, каким был Пайчадзе, передал его суть. И как жаль, что мы не решились стилизовать фильм о великих футболистах под театр одного Артиста: нет сомнений, что мастер комментария перевоплотился бы во всю команду.

Крупность фигуры Котэ Махарадзе, поднявшего общекультурный статус самого жанра спортивного репортажа, прежде всего в особом характере его достоинств.

Я, повторяю, не прибегнул в слове о нем к преувеличениям. Не скрою, знал и знаю аналитиков футбола и поискушеннее. Не отнес бы батоно Котэ и к журналистам в чистом виде, а если бы и отнес, то первым бы не поставил. Не переоцениваю и книгу, им написанную. Но кто еще из больших артистов смог бы превратить футбол – искусство для широких масс – в свой лирический дневник?

 

Надежда Озерова

Озеров и Махарадзе. Духовные братья

Сколько лет вместе. Дружили, работали, делили радости и печали. Они были духовными братьями. Их связывала любовь и уважение. А еще – преданность своему делу. Между ними не было соперничества. Они делали одно дело. Это были личности, аристократы духа. Сейчас, увы, таких нет.

Сколько себя помню, имя Махарадзе в семье Озеровых произносилось с благоговением и придыханием. До сих пор в нашей квартире висит чеканка, подаренная Котэ Ивановичем. Отец и дядя – известный кинорежиссер Юрий Озеров – гордились дружбой с этой выдающейся семьей. Котэ Махарадзе – прекрасный артист, великий спортивный комментатор, человек, которому Бог подарил столько талантов, но для нашей семьи – он просто очень родной и близкий человек.

Я вспоминаю, как однажды, уже после развала СССР, на своем маленьком автомобиле «Ока» везла Котэ Ивановича в «Останкино» на прямой эфир спортивного канала. Он очень переживал, когда пришлось оформлять ему пропуск как иностранцу. Сколько лет отдано Гостелерадио. Это был его дом, его жизнь, его работа. Но изменился мир…

А жизнь идет своим чередом. И отец, и Котэ Иванович продолжают жить вместе с нами. Ведь любовь никогда не перестает, она не может прекратиться, это часть нас.

Я точно знаю, что они у Бога вместе, радуются и огорчаются за своих детей, посмеиваются над нашими мелкими земными проблемами.

И ждут, ждут встречи с теми, кто их любил, любит и будет любить всегда.

 

Геннадий Орлов

Три путешествия в Грузию

Константин Иванович Махарадзе, именуемый всеми друзьями и поклонниками его таланта «Котэ», совмещал службу в театре с работой на грузинском телевидении. В эфире он выступал ведущим спортивных программ, вел телерепортажи… Особенно ему удавались футбольные. Его талант лицедея и режиссера помогал раскрывать не только суть игры, но и характеры действующих лиц спортивной драмы. За счет его сопереживающего, доброжелательного отношения к каждому исполнителю создавалась особая аура, которую явственно ощущали телезрители…

Мы познакомились с Котэ в середине семидесятых, когда он прилетал в Ленинград на встречи «Зенит» – «Динамо» (Тбилиси). После каждого матча я пытался пригласить его в ресторан, но он неизменно и всегда очень деликатно отклонял мое приглашение, и мы всякий раз после матча направлялись к его землякам, жившим в Ленинграде: неоднократно мы были в гостях у руководителя строительного треста Г. Эгутия, в квартире семьи Мирилашвили, у других ленинградских грузин…

В то время считанное количество комментаторов не-москвичей было допущено к ведению прямых репортажей по Центральному телевидению, в том числе Котэ и я. И, конечно, мы чувствовали особо пристальное внимание со стороны коллег из Останкино. Скажу сразу, что главный редактор спортивной редакции Александр Владимирович Иваницкий поддерживал нас, был на редкость доброжелателен. Довольно часто с Котэ мы встречались на летучках, а в 1979 году вместе работали на летней Спартакиаде народов СССР. Ну а приезжая на матчи в Тбилиси, разумеется, я попадал в круг общения местных телевизионщиков: Давида Клибадзе, Давида Асатиани, Джамлета Хухашвили и Котэ.

Котэ показывал мне Тбилиси, наши вылазки в город – например, на местный базар, – незабываемы. Деньги у Котэ торговцы никогда не брали, как бы усиленно он их ни предлагал. Каждый считал за счастье сделать подарок кумиру. Однажды и я удостоился подарка, но уже от Котэ. Зная мой интерес к живописи, он привел меня в квартал, где продавали свои работы молодые художники и сказал: «Гено, выбирай любую». Мне приглянулся холст с забавным сюжетом: четыре веселых музыканта, одетых в национальную одежду, играя на музыкальных инструментах, плывут на плоту по Куре мимо Авлабара. Рисунок напоминал манерой Пиросманишвили. Котэ заплатил автору и вручил мне подарок. И сейчас, глядя на эту картину у себя дома в Петербурге, я всякий раз ощущаю светлое радостное чувство по отношению к своим друзьям в Грузии, к замечательным людям, которые населяют эту прекрасную землю…

Главным соратником, творческим другом Котэ всегда был Джамлет Хухашвили, замечательно добрый и, главное, талантливый журналист и комментатор. Он всю жизнь увлечен баскетболом и сегодня по-прежнему много делает для развития этого вида спорта в своей стране. Однажды Джамлет организовал товарищеский матч по баскетболу правительств Петербурга и Тбилиси. Матч состоялся в Грузии, капитаном петербуржцев был тогдашний градоначальник Владимир Яковлев.

Дато Клебадзе в свое время был руководителем спортивной редакции грузинского телевидения. Он тонкий знаток футбола, мы с ним встречались на чемпионатах мира и Европы. Я не раз мог убедиться в искренности и честности замечательно талантливого Дато.

Вот такие друзья были у Котэ. Не сомневаюсь, что список этот легко продолжить. Котэ любил повторять: свита играет короля… Свита у Котэ была на загляденье. А королевой была, конечно, Софико Чиаурели, дочь известного режиссера Михаила Чиаурели и блистательной актрисы Верико Анджапаридзе. Сколько у Верико было выдающихся работ! Именно ей доверил Тенгиз Абуладзе произнести в финале своего фильма «Покаяние» всем памятную фразу: «Эта дорога ведет к храму?»

За спорт в семье Софико и Котэ «отвечал», разумеется, муж, но и она установила своеобразный рекорд: семь раз она удостаивалась приза за лучшую женскую роль на международных кинофестивалях.

Глядя на эту прекрасную пару, можно было только завидовать такой любви…

В середине восьмидесятых Котэ и Софа, как звал ее супруг, приехали с детьми в Ленинград. В один из дней я повез всю их семью, кроме Котэ, который отправился на «Ленфильм», на своих «жигулях» в Петродворец. Возвращаясь в город, я нарушил правила. Мне иногда везет, и сотрудники автоинспекции, узнав, отпускают меня без наказания. В тот раз меня не узнали, но я сказал: смотрите, кого я везу – народную артистку. Инспектор отдал Софико честь и пожелал нам счастливого пути…

Я много раз был в Грузии, но более всего мне запомнились три путешествия, и все они были связаны с Котэ.

Шестидесятилетие Константина Ивановича Махарадзе в 1986 году отмечала не только Грузия, где он к тому времени был таким же национальным достоянием, как и тбилисское «Динамо», но и во всем Советском Союзе. Не остался в стороне и Ленинград. Поэт Михаил Александрович Дудин по моей просьбе сочинил восхитительную оду, украсившую фильм о Котэ, который мы общими усилиями сделали на Ленинградском телевидении.

Михаил Александрович Дудин был потрясающий болельщик, он ходил на все матчи по футболу и хоккею.

К сожалению, эта пленка не сохранилась…

Начинался фильм крупным планом Петропавловской крепости, на фоне которой как раз Михаил Александрович и читает стихи, посвященные Котэ. И вдруг мы оказываемся в Мюзик-холле, Котэ поздравляет наш общий друг режиссер Илья Рахлин. А девушки из кордебалета в соответствующих костюмах передают мяч друг другу канканными движениями. В конце этой сцены Илья берет мяч, произносит: «Котэ! Наш любимец!» и бьет по мячу, мяч летит в зал – и прилетает в аэропорт. В аэропорту я иду с мячом, на котором написано: «Котэ 60!» И с этим мячом поднимаюсь по трапу самолета и лечу в Тбилиси. А на самолете Ил-86 надпись во всю длину фюзеляжа шрифтом, имитирующим аэрофлотовский, – «Котэ 60!». Вместо «Ил-86» – «Котэ 60!».

Провернуть всё это мне помог мой друг Геннадий Григорьевич Иванов, который был тогда начальником смены в аэропорту «Пулково». Мне стоило немалых трудов его уговорить, но это того стоило: когда этот фрагмент фильма – идущий на взлет лайнер с юбилейной надписью, – увидели в Тбилиси на вечере в честь К. И. Махарадзе, зал взревел: интеллигентность (стихи Дудина), дозированный и вместе с тем откровенный эротизм (девочки мюзик-холла, исполняющие футбольный канкан) и, наконец, – невиданная даже для тогдашней Грузии роскошь – собственный самолет: это была гремучая смесь, неудивительно, что зал взорвался.

Пусть прозвучит нескромно, но наш фильм, без сомнения, стал гвоздем праздничного вечера. Посмотрев пленку, Котэ сказал: «Гено! Это потрясающе!»

Сценарий вечера предполагал футбольные приношения. Каждая команда высшей лиги делегировала своего представителя – с футбольными мячами: от «Арарата» привез мяч легендарный Левон Иштоян. Как говорил герой Фрунзика Мкртчяна в фильме «Мимино»: «Слушай, что ты хочешь? Если женщина каждый день артистов видит, академиков видит, космонавтов видит, Иштояна видит! Может вот так потрогать. Ты кто такой для нее?»

Выйдя к микрофону с товарищем Левон сказал: «Поскольку по-русски я говорю не очень хорошо, то мы будем поздравлять с моим другом – диктором АРМЯНСКОГО РАДИО». Зал снова взорвался, на этот раз от хохота. Шутки так называемого армянского радио были перлами позднесоветского фольклора. Когда зал отсмеялся, Иштоян продолжил: «В школах Армении теперь русский язык изучают по фразам Константина Ивановича Махарадзе – ведь их невозможно забыть». И после паузы сказал, имитируя сочный акцент Котэ: «И пока мяч в воздухе, назову составы играющих сегодня команд…»

От московского «Спартака» приехал поздравить Котэ его самый большой друг всеми обожаемый Николай Николаевич Озеров, из Киева прибыл помощник Валерия Лобановского (к сожалению, заболевшего) Володя Веремеев… Никто не думал, что совсем скоро, через несколько лет мы все окажемся в разных странах…

Второй раз я приехал к Котэ на его 75-летие, в 2001 году. Это уже было совсем другое время, другая эпоха, другая жизнь. Межгосударственные отношения России и Грузии нельзя было назвать по-настоящему дружескими, а уж тем более братскими. Котэ пригласил меня на праздник за два месяца до юбилея, в сентябре. «Гено, гостиница заказана, билет у тебя будет. Ни о чем не думай, только дай согласие и прилетай». Единственной проблемой была виза. Но Котэ всё устроил. Помню, как я пришел в грузинское посольство, находившееся неподалеку от Храма Христа Спасителя, за пятнадцать минут до открытия, постучал в специальное окошко. Меня провели в кабинет, где меня встретил сотрудник посольства так, будто мы сто лет знакомы и я его лучший друг: «О, Геннадий!» Понятно, что дело было не во мне, а в Котэ, старались ради него…

Помню, из посольства в аэропорт мы выехали часа за два до рейса в Тбилиси, я всё беспокоился, не опоздаем ли мы на самолет. Меня успокаивали: «Без вас не улетит!»

Я прилетел за два дня то торжеств, на следующий день приехали Кирилл Лавров, давняя подруга Софико директор московского дома актера Маргарита Эскина и актер Алексей Петренко с женой. Больше из россиян не было никого.

Приземлившись, мы отправились в дом Котэ и Софико, в котором когда-то жили Михаил Чиаурели и Верико Анджапаридзе. В конце восьмидесятых Котэ и Софико немного перестроили дом, там появился еще один этаж, что позволило открыть в доме небольшой театр, где выступал с моноспектаклями и сам Котэ, и Софико, и их друзья артисты. Зал был маленький, вмещал он человек двадцать-тридцать…

Само празднование происходило в Авлабаре в Доме приемов. Мы стали соучастниками большой телевизионной программы. Из гостей был весь тбилисский бомонд: люди искусства и бизнеса, политики, выдающиеся спортсмены… Потрясающе весь вечер пели грузинские певцы. Сам Эдуард Амвросиевич с супругой тоже был в зале.

Юбилей Котэ отмечался как общенациональный праздник. Прямая трансляция церемонии шла по главному каналу грузинского телевидения.

Котэ как режиссер сам выстроил праздник и сам его вел, и в самом разгаре к нему подошла Софико и протянула ему телефонную трубку. Судя по реакции именинника, это было явно не по сценарию, но Софико настаивала, трубку он взял и через несколько мгновений произнес по-русски: «Здравствуйте, Владимир Владимирович».

Путин лично поздравил Котэ с юбилеем! Наверняка президент России прекрасно знал, что в зале находится Эдуард Шеварнадзе, и как знать, если бы, пользуясь случаем, российский и грузинский президенты перекинулись бы двумя-тремя словами, вся история отношений наших стран сложилась бы по-другому. Я потом спросил Котэ: «А почему ты не сказал Путину, что Шеварнадзе в зале?» И Махарадзе мне ответил: «Ты знаешь, Гено, внутренний голос не подсказал».

Возможно, Котэ был ошеломлен – и не столько фактом поздравления от Путина, сколько тем, как это было сделано. Рассказывал потом мне об этом Котэ со смешанным чувством благодарности и недоумения. Махарадзе поразило, что глава государства обратился к нему на «ты», а ведь они даже не были формально знакомы. «Котэ, я помню твой репортаж в 59-м году, играли “Зенит” и тбилисское “Динамо”»… «Как он может помнить? – недоумевал Котэ. – Я вел тот репортаж, во-первых, по-грузински, во-вторых, это была трансляция по радио Тбилиси».

Очевидно, что это не было импровизацией В. В. Путина, и президенту такой ход: дружеское теплое обращение на «ты» и упоминание репортажа, – подсказали его помощники, мол, это будет очень приятно юбиляру, но столь же очевидно, что они в данном случае ошиблись и президента подвели…

Потом, когда официальная часть и телетрансляция церемонии закончилась, гости и юбиляр отправились в специально снятый ресторан, где Софико, смеясь, сказала: «Надо выбрать тамаду. Но, вы знаете, я решила сэкономить. Я сама буду тамадой». И – она и вправду была тамадой на его юбилее! Это был настоящий спектакль, полный сюрпризов. Один из спонсоров праздника Бадри Патаркацишвили подарил Котэ белый «роллс-ройс», тем самым исполнив давнюю мечту юбиляра, который еще несколько десятков лет назад шутливо пообещал Софико: «У нас будет белый “роллс-ройс”»…

Публика была самая разная. Скажем, видел я там и вора в законе и политика Джабу Иоселиани, который незадолго до этого вышел из тюрьмы, помилованный президентом Грузии Шеварнадзе. Джаба сидел в белом костюме с эффектной блондинкой.

За каждым столом сидело 10–12 человек. За нашим был Кирилл Лавров. Помню, ко мне подошел защитник того самого тбилисского «Динамо» Александр Чивадзе и попросил меня познакомить его с Кириллом. Кирилл Юрьевич был фантастически популярен в Грузии – почти как Озеров, почти как сам Котэ…

Константин Иванович Махарадзе скончался спустя год с небольшим после своего 75-летия. Я был единственный, кто приехал из России на его похороны. Но об этом печальном своем путешествии в Грузию к Котэ я рассказывать не хочу…

Милый, дорогой, неповторимый, очаровательный Котэ… Казалось бы, нелогично: человек ушел из жизни, а ты с каждым днем думаешь о нем всё больше, вспоминаешь каждую встречу… Но так бывает, если ушедшие – это твои родные, самые близкие. У каждого свой избранный круг. В моей родной «команде» – конечно, и Котэ.

 

Тенгиз Пачкория

Как и когда Котэ Махарадзе «закрыл» Европу?

За более чем сорок лет комментаторской деятельности Котэ Иванович Махарадзе имел возможность вести телерадиорепортажи из всех стран Европы и десятков государств других континентов. Я с детства слушал его репортажи и жаждал познакомиться с этим выдающимся комментатором, артистом и человеком с большим юмором. Первые эпизодические контакты и общение с ним имели место в конце 1970-х – начале 1980-х годов в Донецке перед матчами местного «Шахтера» и тбилисского «Динамо»: тогда я учился на историческом факультете Донецкого университета и вместе с грузинами-студентами местных вузов с плакатами «დინამო» («Динамо») не только бывал на матчах двух прекрасных команд, но и перед играми обязательно приходил в те гостиницы, где останавливалось тбилисское «Динамо». Приходил не только, чтобы пообщаться с выдающимися игроками любимой команды: Давидом Кипиани, Александром Чивадзе, Манучаром Мачаидзе, Рамазом Шенгелия, Отаром Габелия и др., и с теми комментаторами, кто приезжал в Донецк для ведения телерепортажей, но и чтобы получить в дар билеты на матчи (так называемые административные билеты стоимостью 10 копеек), которые всегда были у представителей команд. Чаще всего билеты мне и моим друзьям давали Отари Габелия, Рамаз Шенгелия. Один раз – Котэ Махарадзе. При встрече Котэ спросил меня:

– Кем ты собираешься стать?

Я ответил:

– С детства люблю историю, но после вуза собираюсь стать журналистом, а на истфак поступил потому, что туда попасть было легче, чем на факультет журналистики.

– Раз ты любишь спорт, начни писать со спорта, так как в других сферах больше цензуры. Пиши в университетской, районной, городской газетах, а потом, если будет масштабное событие, – посылай в тбилисские и московские издания.

Я хорошо запомнил его слова и с 1981 года писал в газеты Украины, Грузии, а с 1983 года – после возвращения в Грузию – стал публиковаться и в московских изданиях: «Известиях», «Советском спорте», «Учительской газете» и т. д. Писал в основном о футболе и баскетболе, а с конца 1980-х годов, после утверждения гласности в СССР, и на другие темы, в том числе и неспортивные. Я очень признателен Котэ Ивановичу за совет, который он мне дал тогда. Знаю, что он помог советами и делом и другим журналистам, он всегда старался помочь молодым коллегам, притом делал это с большим тактом и юмором.

Более близкое знакомство с Котэ Ивановичем и начало регулярных контактов с ним произошло в декабре 1994 года. По решению Федерации футбола Грузии меня включили в небольшой список журналистов, которые вместе со сборной страны должны были поехать в Тирану на предстоящий 14 декабря 1994 года матч отборочного турнира ЧЕ-1996 с Албанией. Мне позвонил пресс-атташе Федерации Джемал Чипашвили и сказал:

– Тенгиз, принеси свой паспорт для получения визы в Албанию. По решению президента Федерации Нодара Ахалкаци ты включен в список журналистов, которые вместе со сборной Грузии чартерным рейсом полетят в Тирану для освещения матча.

Я сразу же ответил:

– Меня, наверно, решили задобрить, чтобы в дальнейшем я меньше критиковал работу Федерации и игру сборной. Если это так, то я не поеду.

Джемал раскрыл карты:

– Нет, ничего подобного. Ты можешь и дальше критиковать работу Федерации и тренеров сборной Грузии. Дело в том, что Нодар Парсаданович Ахалкаци где-то и когда-то прочитал твой материал о том, что ты мечтаешь побывать в Албании.

(Эта страна была закрытой для граждан СССР. С командами Албании в 1970–1980 годах не играли клубы и сборная СССР.)

– Тенгиз, – продолжил Джемал, – в составе делегации журналистов будут сам Котэ Махарадзе, которого ты обожаешь, а также Давид Клибадзе. (Это популярный спортивный тележурналист.)

После этих слов я некоторое время раздумывал и отвез паспорт тогдашнему администратору сборной, выдающемуся в прошлом футболисту Рамазу Шенгелия.

В самолете и в Албании при помощи Давида Клибадзе я поближе познакомился с Котэ Ивановичем. Он сказал, что за период своей комментаторской работы побывал во всех странах Европы, кроме Албании, и поэтому согласился на утомительный перелет.

– Тенго, если мы благополучно приземлимся в Тиране и всё будет нормально, то можешь передать в тбилисские и московские издания информацию под заголовком «Котэ закрыл Европу», – сказал Котэ Иванович.

Когда мы прилетели в Албанию, Котэ добавил:

– Тенго, дерзай, передавай.

Тогда мобильных телефонов и интернет-связи фактически не было, поэтому я мог передать первый репортаж из Тираны либо по телефону, либо по факсу. Но не тут-то было: на наше удивление, сборную Грузии разместили в отеле в Тиране, а журналистов и несколько сопровождающих лиц повезли в город Дуррес в 30 км от столицы. В Дурресе в отеле нас ждал сюрприз: не было воды и электроэнергии. Администраторы сказали, что свет и воду дадут только через три часа – не раньше. Я решил поехать в Тирану и оттуда передать по факсу материал в Тбилиси и Москву. Перед отъездом в Дурресе я попросил Котэ Ивановича:

– Батоно Котэ, прошу пока никому не давайте интервью – ни грузинским, ни албанским журналистам. Я должен передать свой материал – эксклюзив о том, что вы закрыли Европу.

– Не волнуйся, – ответил Котэ, – до завтра никому из коллег не скажу об этом.

В Тирану меня довез сотрудник отеля, который по своим делам ехал в столицу. Меня он высадил около гостиницы, где жила сборная Грузии, там были факс и телефон. Сперва попробовал по факсу – передал сокращенный вариант текста в Москву, а более расширенный в Тбилиси, – но через пару минут выяснилось, что факс в Тбилиси плохо прошел, текст в Грузии получили с помехами, повторили несколько раз – то же самое. А ведь отправка одной страницы факса из Тираны стоила три доллара – по тем временам серьезные деньги. Я решил позвонить. Первые три попытки оказались неудачными: то плохо слышно, то никто не отвечал, а звонил я в редакции газет и радио. Я страшно разозлился на себя: я взял в Тирану всего тридцать долларов, они закончились после факс-сообщений и звонков. Администратор отеля (она говорила чуть-чуть по-русски) выразила сочувствие и посоветовала подождать футболистов сборной Грузии, которые собирались на тренировку. Через пару минут появились футболисты, главный тренер Александр Чивадзе, члены тренерского штаба, – но подходить к ним мне было неудобно. Видимо, я сильно нервничал, и это заметил мой давнишний друг, известный форвард Михаил Джишкариани, который ранее играл за «Динамо» Тбилиси, «Цхуми» и другие клубы Грузии, в 1994 году выступал за киевское «Динамо», позднее за клубы России и Грузии. Миша сказал:

– Тенгиз, не переживай, завтра мы выиграем у Албании.

Я ему сказал, что не сомневаюсь в победе сборной Грузии и переживаю по другой причине. Потом я ему рассказал о моей проблеме с факсом-телефоном и когда хотел попросить в долг пятьдесят долларов до завтра (в Дурресе в отеле у меня был неприкосновенный запас – сто долларов), он меня прервал:

– Для такого важного дела я готов помочь тебе, – и протянул мне деньги – сто долларов. После этого я сумел передать и факс в Тбилиси, и позвонить – передал материал и в газету, и на радио, и еще кое-что осталось.

Затем я дождался приезда из Дурреса остальных членов делегации, рассказал о моих приключениях Котэ Ивановичу. Он ответил:

– Тенго, на эту тему можно снять короткометражный фильм.

До этого не дошло, но на второй день сборная Грузии победила в Тиране Албанию со счетом 1:0. Гол с подачи полузащитника Гелы Иналишвили забил блестяще игравший форвард Шота Арвеладзе. После матча в Тиране был банкет, я хотел вернуть долг Михаилу Джишкариани долг, он категорически отказался принять его:

– Пригодится тебе в следующий раз.

Тамадой на банкете был Котэ Иванович. Я впервые был на застолье, где парадом командовал великий комментатор. Жаль, что его речь на банкете никто не снял на видео, – это было настоящее искусство.

После этого я неоднократно встречался в Тбилиси с Котэ Ивановичем, в последний раз это было весной 2002 года – за полгода до его смерти. Когда приезжали мои друзья-журналисты из Москвы, Киева, Еревана, Риги и других городов, я ему звонил и просил аудиенцию: он обычно приглашал домой, где в непринужденной обстановке давал интервью. Общение с ним было настоящим спектаклем.

Молодым телерадиокомментаторам Грузии, России и других стран советую найти видеозаписи матчей 1980-х годов, которые по Центральному ТВ СССР вели Котэ Махарадзе и Николай Озеров – два непревзойденных гиганта спортивной телерадиожурналистики XX века. Тогда было другое время, другой футбол, другой зритель, но послушать их репортажи – это не только удовольствие, но и большая польза для работы комментаторов.

 

Аркадий Ратнер

По-настоящему народный артист

Я не был близким другом Константина Ивановича Махарадзе, общался с ним мало, но всегда относился к нему очень хорошо. Это был добрейший человек широкой души, типичный грузин, если так можно выразиться. Как к профессионалу у меня к нему были некоторые претензии. Кроме тбилисского «Динамо», он мало что знал из мира спорта и мало чем по-настоящему интересовался. Хотя, конечно, он знал очень многое об игроках этой команды, дружил с ними и мог выдать в эфир очень интересные сведения. Несмотря на всю свою преданность «Динамо» и свойственный ему темперамент, в репортажах он был объективен и всегда к эфиру был должным образом подготовлен. Голос, обаяние, грузинские хохмы придавали особый шарм его комментаторской работе. Когда он приезжал, всю нашу редакцию он заражал своим жизнелюбием. Все с наслаждением слушали его истории, он был превосходный рассказчик.

Известный человек, пользовавшийся любовью очень многих влиятельных людей, по-настоящему народный артист, женатый на знаменитой актрисе, он был смел и независим в оценках, он мог себе это позволить.

На телевидении, повторюсь, его любили, но руководство относилось к нему сдержанно. Он мог сказать, когда его хотели поставить на тот или иной матч: «Я не могу, у меня в этот день спектакль». Этим пользовались некоторые комментаторы, чьим прямым конкурентом он был, настраивая против него руководство.

Вспоминаю, как в 1980 году накануне Олимпийских игр первый заместитель главы отечественного ТВ С. Г. Лапина Мамедов вызвал к себе главного редактора Главной редакции спортивных программа Центрального телевидения Александра Иваницкого и спросил, почему в планируемом распределении комментаторов не нашлось места Махарадзе – одному из самых любимых народом комментаторов. Иваницкий начал что-то мямлить про то, что Махарадзе комментатор сугубо футбольный, а специалистов его профиля и в Москве в избытке… На это Мамедов сказал: он же из Грузии, оттуда все наши лучшие борцы, вот пусть борьбу и комментирует. «Да-да, конечно, мы как раз хотели ему этот вариант предложить», – сказал Иваницкий, и так Махарадзе вызвали на Олимпиаду-80.

 

Алексей Самойлов

Певец тбилисской Копакабаны

«Бразильцы играют, как дышат, как пьют воду, едят хлеб, как любят жизнь, женщин, детей. Они живут в игре, как в самом естественном для себя состоянии… В детстве был двор, который мы называли верхним. Он был верхним по прихоти рельефа – подставив свои склоны домам, хребет размещал дворы по вертикали. Двор был самым верхним, и в этом было счастье. У кого-то есть необозримые песчаные пляжи, а у нас – крохотные верхние дворы. Такие маленькие, что сыграть на них в мяч можно не иначе, как утомив каждый метр пространства тысячью финтов, – яростной пляской горожан-горцев, вдохновенных импровизаторов игры».

Теймураз Мамаладзе

Как играют в футбол бразильцы, я увидел воочию не на экране телевизора, не на газоне «Мараканы», а на песчаных пляжах Копакабаны, Ипанемы и Сан-Конраду в октябре 1990 года, на XII волейбольном мундиале, то бишь чемпионате мира по волейболу, куда попал в качестве пресс-атташе мужской сборной СССР. Играют соотечественники Пеле на любом покрытии, в любом возрасте именно так, как описал замечательный грузинский журналист Таймураз Мамаладзе (Степанов) – вдохновенно, живут в игре, как в самом естественном для себя состоянии.

Как играют в футбол соотечественники Руставели, я впервые увидел почти за сорок лет до Рио-де-Жанейро, 15 августа 1951 года на стадионе «Красная звезда», где ведомые великим Борисом Пайчадзе, Федотовым грузинского футбола, тбилисские динамовцы в матче на Кубок СССР в одной 32-й или одной 64-й разгромили со счетом 11:0 обладателей Кубка Карелии, команду «Локомотив» из Петрозаводска.

Тогда еще я, игравший за юношескую сборную Петрозаводска по волейболу, за команды ОДО (Окружного дома офицеров), тоже юношеские, по футболу и баскетболу, без пятнадцати дней ученик восьмого класса 22-й средней школы столицы Карелии (в 8-й класс мы пошли 1 сентября), не был знаком ни с Автандилом Гогоберидзе, «десяткой» тбилисского «Динамо», ни с вратарем Владимиром Маргания, ни с игроком юношеской сборной Грузии по баскетболу, впоследствии известным артистом театра и кино, знаменитым спортивным телекомментатором Котэ Махарадзе, написавшим в середине 80-х для молодежного журнала «Аврора» о короле грузинского футбола Борисе Пайчадзе очерк под названием «Пайчадзе гали́са!».

Народный артист Грузинской ССР Котэ Махарадзе с первых же строк своего мемуара, опубликованного в седьмом, июльском номере журнала за 1987 год, поспешил объяснить читателю журнала, выпускавшегося в Ленинграде, но читавшегося повсюду в нашей стране – от карело-финских хладных скал до пламенной Колхиды, от Карелии и Карпат до Камчатки и Курил, смысл таинственного интригующего названия и, как опытный мастер игры, сценической и спортивной, не прояснил, а затемнил его.

«Не надо спешить к телефону. Ни один грузин не скажет, что означает слово “галиса”. Он скорее всего растеряется и будет клясться, что в анналах грузинского языка такого слова нет, и тут же, стремглав, начнет убеждать, что футболиста, подобного Борису Пайчадзе, не помнит земля, что Пайчадзе – Карузо футбола, как прозвали его в Европе, что превзойти его не смог никто и не сможет никогда, что в составе тбилисских динамовцев всех времен он был и остается футболистом номер один…

Скажу сразу, галиса – армянское слово, а Пайчадзе?.. Впрочем, обо всем по порядку…»

Поскольку издание, для которого я пишу о Котэ Махарадзе, состоит из книги самого Котэ «Репортаж без микрофона» (в ней есть и очерк о Борисе Соломоновиче Пайчадзе) и рассказов о прославленном артисте и спортивном комментаторе людей, знавших его, я не буду интриговать читателей, а – тут я цитирую «Репортаж» К. Махарадзе (М., 2001) – «скажу сразу: “галиса” – армянский глагол и переводится на русский язык как “идет”. Итак – Пайчадзе идет!..».

Котэ было десять, когда он увидел, как Пайчадзе идет. «Пай-чад-зе га-ли-са!!!» – в перерыве кубкового матча (одна шестнадцатая финала розыгрыша Кубка СССР «Динамо» (Тбилиси) – «Спартак» (Ереван)) вратарь гостей тревожно прокричал своим одноклубникам, разминавшимся на поле; хозяева, в составе которых в первом тайме отсутствовал их вожак, почему-то задерживались. И вот – тревожный клич голкипера: «Пайчадзе галиса!» – и, как написал Борис Пастернак о гениальном авторе «Поэмы экстаза»: «Голоса приближаются: “Скрябин” – о, куда мне бежать от шагов моего божества!?» – а Котэ Махарадзе потрясение от игры человека, ставшего его божеством, выразил не менее экстатически, нежели поэт: «“Пайчадзе идет!” – сообщал вратарь своим партнерам. И они, как по мановению палочки, застыли на местах. Какой-то волшебный миг. Могу поклясться, что это было прекрасное мгновение, которое – остановилось. Весь в лучах солнца сиял стадион, окаймленный радугой-красавицей, огромной многоцветной дугой. Последним, одиннадцатым, из туннеля выбегал Борис Пайчадзе, как в огненном грузинском танце резко перепадая с ноги на ногу. Все, что было до него, – исчезло мгновенно. и Пайчадзе галиса!” – звенело в ушах. Что он вытворял на поле, что выделывал! Я не знал тогда, что этот проход-молния назывался дриблингом, а это полной танцевальной пластики движение – финтом, что это – пас, а это – обманное движение, а вот это – ложный замах… Какое имеет значение, что и как называется?! Этому мы научимся после. А тут… Мячи один за другим летели в ворота гостей…»

Мне шел пятнадцатый, когда я увидел на поле Бориса Пайчадзе, ему было тогда тридцать восемь, бесподобная техника, умение читать и понимать игру, удары с обеих ног – всё было при нем, но годы брали свое, и бал уже правило поколение уроженца Сухуми Автандила Гогоберидзе, сменившего Пайчадзе на капитанском мостике лучшей команды Грузии. А в десять я на московском стадионе «Динамо» отчаянно болел за Хомича, Карцева, Бескова и… Боброва, забившего гол самому «Тигру», болел и страдал: как же так, ведь осенью сорок пятого в Англии они играли вместе за московское «Динамо», почему же сейчас, летом сорок шестого, борются друг с другом?!

Каждое послевоенное лето на пути в Астрахань, где жили с бабушкой в эвакуации у ее старшей дочери, моей тети Шуры и ее мужа дяди Миши, и на обратном пути из Астрахани в Петрозаводск мы останавливались на неделю-другую в Москве, в Столешниковом переулке, у родичей моего отца, его сестер тети Гали и тети Нины, и я с мужем тети Нины дядей Сашей Басовым, инвалидом войны, могучим мужиком, инженером Мосэнерго, ездил на метро на стадион «Динамо», где он, как и все его друзья, солдаты Отечественной, болели за ЦДКА – Центральный дом Красной Армии, а я, завороженный скороговоркой Вадима Синявского, тоже ветерана и инвалида войны, рапортовавшего всей стране-победительнице о победном, триумфальном шествии московских динамовцев, усиленных Всеволодом Бобровым из «команды лейтенантов», – самозабвенно болел за Алексея Хомича, Михаила Семичастного, Василия Карцева, Леонида и Сергея Соловьевых и за самого элегантного и умного форварда Константина Бескова (тогда я, разумеется, не знал, что Бескова зовут, как и Махарадзе, – Константином Ивановичем).

Сначала я ходил в Петровский парк с дядей, а когда подрос – один, и не только на футбол, на матчи чемпионата страны в высшей лиге, но и на волейбол и баскетбол.

На площадках Петровского парка увидел впервые лучших волейболистов нашей страны – и как вскоре, в сорок девятом, в Праге, выяснилось – мира – Константина Реву, Владимира Щагина, Алексея Якушева, Владимира Саввина, Владимира Ульянова, Порфирия Воронина, Анатолия Эйнгорна, Михаила Пименова, замечательных баскетболистов, будущих чемпионов Европы Ивана Лысова, Стяпаса Бутаутаса, Александра Моисеева, Василия Колпакова, Отара Коркия, Нодара Джорджикия. В сорок девятом на праздник, посвященный пятилетию освобождения столицы Карело-Финской ССР от врага, в Петрозаводск прибыли сильнейшие команды страны, в состав которых входили и некоторые из названных мной знаменитых чемпионов. Команду волейболистов ЛДО – Ленинградского дома офицеров возглавлял чемпион мира Владимир Ульянов, а связующим игроком был Андрей Ивойлов; через девять лет я играл за команду Ленинградского университета, чемпиона города у тренера Ивойлова. Надо ли говорить, что супермастера были на голову выше игроков сборной Петрозаводска, которую готовил мой первый тренер Василий Филиппович Акимов?

Историк карельского спорта Владимир Федорович Киселев, участник Великой Отечественной войны, инженер Онежского тракторного завода, один из первых в республике послевоенных мастеров спорта, абсолютный чемпион Карело-Финской ССР по пулевой стрельбе конца 1940-х, входивший в состав Олимпийского комитета СССР как председатель Совета спортивных федераций КФССР, в книге «Петрозаводск спортивный» (Петрозаводск: ПетроПресс, 2004) отметил: «Летний сезон 1949 года, насыщенный и яркий, был богат интересными встречами. Самая значительная – урок грузинских баскетболистов, который они преподали нам: мужчины – 99:6, женщины – 63:7! Это лучшим-то нашим игрокам, тщательно готовившимся к этим встречам в составе сборных города…»

Урок пошел впрок. На Спартакиаде народов СССР в 1956 году в Москве, где спортсмены самой северной республики страны выступали под флагом Российской Федерации, поскольку в канун открытия Спартакиады сессия Верховного Совета КФССР приняла решение об изменении (понижении) статуса республики и о вхождении в состав РСФСР, – 18 команд защищали спортивную честь 15 союзных республик, городов Москвы и Ленинграда и «команды РСФСР-IV», т. е. Карелии. Ребята из сборной Карелии, в основном студенты Петрозаводского университета, мальчиками для битья на баскетбольных площадках Лужников не были, а баскетболистки, воспитанницы талантливого тренера Сергея Клодта, приехавшего в Петрозаводск с берегов Невы после окончания Лесгафтовского института, пробились в середину турнирной таблицы, опередив многие команды с известными мастерами, в том числе и из Закавказья.

У памяти и времени сложные, запутанные взаимоотношения, вернее, у человека, плывущего по реке времени и пытающегося единственно доступным ему средством, чтобы справляться с временем, – памятью, удержать и запечатлеть случившееся на его веку…

Не знаю почему, в моей памяти слились в одно целое солнечное, праздничное торжество – открытие Спартакиады народов СССР в августе 1956 года и кубковый матч на Кубок страны, четвертьфинальный, между московским «Торпедо» и тбилисским «Динамо», где гениальный Эдуард Стрельцов, наследник другого русского гения Всеволода Боброва, заколотил в ворота противника пять мячей, еще один провел Слава Метревели, а динамовцы ответили одним голом. В моей памяти матч запечатлелся как феерия, чудотворство, полет большой белой птицы над зеленым полем: центральный защитник грузин пытался срезать эту птицу на лету, его одноклубники бросались ему на помощь, но Эдик, получив мяч от Кузьмы (Валентина Козьмича Иванова), вырывался из силков и забивал голы на любой вкус: то по-бобровски врывался в штрафную площадку, прокидывал мячишко (теперь говорят и пишут «снаряд») мимо бросившегося ему в ноги вратаря и заводил его в ворота, то по-федотовски принимал мяч с углового и, не давая ему опуститься, вгонял снаряд над не успевшим вскинуть руки голкипером, то, не доходя до штрафной, посылал мяч в левую или правую девятку.

Сам чудотворец в книге «Вижу поле…» (М.: «Советская Россия», 1982) не решился сказать, что та игра осталась в его памяти как лучшая. «При счете 0:2 тбилисцы скисли и не сопротивлялись. А у меня, как это бывает, взрыв в игре произошел, забил первый гол – и пошло».

У чудотворцев все просто, что у Пайчадзе, что у Стрельцова. Забил первый гол – и пошло. Пайчадзе – галиса! Пайчадзе идет, а противная сторона останавливается, как в столбняке, и что ему, рожденному летать, остается? Правильно – забивать!

На шмуцтитуле стрельцовского произведения после крупных букв названия «Вижу поле…» маленькими буковками напечатано: «Литературная запись и комментарии А. Нилина». На обороте шмуцтитула указано: «Рецензент А. П. Старостин, заслуженный мастер спорта СССР».

С Андреем Петровичем Старостиным меня познакомил в Центральном Доме журналистов, что на Суворовском бульваре столицы, Константин Иванович Бесков, первый тренер и Стрельцова и Иванова. Со Стрельцовым я познакомился сам в конце шестидесятых в Петрозаводске, когда «Торпедо» играло с местным «Онежцем», и даже взял у него интервью для газеты «Ленинская правда». А вот когда познакомился с Сашей Нилиным – не помню: давно было дело…

Одно хочу сказать: им обоим повезло – и Эдуарду Анатольевичу, и Александру Павловичу. Они совпали во времени – Стрельцов родился 21 июля 1937 года, Нилин 31 июля 1940 года, они были одной группы крови, они не мыслили себе жизни без игры, без футбола, они сблизились, работая над книгой, – естественность, искренность, откровенность, артистичность, а главное, талантливость (талант, по Чехову, это смелость, свободная голова, широкий размах) сделали их обоих сокровенными людьми друг для друга. И если сейчас, когда Стрельцова уже четверть века нет в живых, а скоро минет полвека, как он покинул главное поле своей жизни и, стало быть, выросло не одно поколение, его в игре не видевшее, и он давно уже стал легендой, как Бобров, Яшин, Федотов, Пайчадзе, наши внуки могут представить себе, пусть приблизительно, грандиозную неповторимость стрельцовской игры, то потому прежде всего, что Нилин сумел перевести на язык слов то, в чем был истинно велик Эдик, – его движение, его жест, его ви́дение поля и жизни.

Под портретом лобастого улыбающегося парня с сигаретой в правой руке, украшающим обложку книгу «Вижу поле…», вынесены как эпиграф стрельцовские слова: «…Пожалуй, делает нас такими, какими становимся мы в игре, какими и узнают нас многие, не столько футбол, сколько время, посвященное, отданное нами футболу».

Время – основное содержание искусства, будь то музыка, живопись, архитектура, литература. Что касается памяти, то она – это я уже о своей, крайне несовершенной и чрезвычайно субъективной памяти говорю – не устает меня удивлять.

И ведь знаю – много раз проверял по различным справочникам, что тот кубковый матч одной четверть финала проходил не в пятьдесят шестом – в том году из-за Спартакиады он не состоялся, – а в пятьдесят седьмом, но снова лезу в справочники и попутно с удовольствием перечитываю стрельцовско-нилинские сочинения, удостоверяюсь, что был не прав, и все-таки не могу отделаться от впечатанной в сетчатку глаза картины, где торжественное открытие Спартакиады народов СССР и явление таланта Божией милостью – Эдуарда Стрельцова – народу на берегу Москвы-реки произошло в один и тот же день…

Да и разве важно, успокаиваю себя, когда, в какой день какого года произошло чудо?!..

Жажда чуда, случающегося на стадионе, на сцене театра, в зале филармонии, неутолима. Нужно быть готовым к его восприятию, как был готов к нему одиннадцатилетний Эдик Стрельцов, в сорок восьмом впервые увидевший на футбольном поле Всеволода Боброва и решивший, что если уж играть в футбол, то как Бобров! Об этом писал Нилин, рассказывая о том, как июльским днем 1979-го в спортивном комплексе ЦСКА Москва прощалась с «Шаляпиным русского футбола, Гагариным шайбы на Руси». И Боброву всегда было не безразлично, когда он слышал, что всеобщий любимец Стрельцов напоминает в игре его, бомбардира.

«И Стрельцов, наверное, вспоминает, как несколько лет назад ездили они в Грузию – ветераны футбола двух поколений. Одна команда, где был Бобров, играла со сверстниками Бориса Пайчадзе. А Стрельцов с теми, кто помоложе, играл против Михаила Месхи. И Стрельцов играл в бобровской футболке. А потом, поскольку дело все-таки происходило в Грузии, где очень любят футбол и где у Боброва и Стрельцова много друзей и почитателей, праздновали товарищескую встречу.

Бобров хорошо умел вести застольные беседы. А так он вроде бы и не очень блистал в разговорах, не спешил здесь брать игру на себя, но все каким-то образом вокруг него вращалось. Никакая компания не казалась в его присутствии разношерстной. Никогда Бобров не давал никому из пирующих с ним понять, что он чем-то жертвует, предаваясь веселью».

И еще один отрывок из книги Александра Нилина «Видеозапись» (М.: «Советская Россия», 1985): «Бобров был слишком самобытен в своих достоинствах, чтобы второй – тренерский – тайм его спортивной судьбы заладился сразу же. Самостоятельность взгляда на игру мешала его педагогическим пробам, хотя и очень всех к нему привлекала. Он ведь не переставал быть на тренерском поприще артистом – игроком, вызывающим своим умением восторг в любом поколении».

В книге о Стрельцове автора занимало отношение двух главных героев спортивной жизни – Спортсмена и Его Зрителя. В «Видеозаписи», где роман с футболом превратился в роман с телевидением, спортсмены разных поколений представлены в контакте со своими болельщиками.

В последние годы все чаще пишут, говорят, снимают фильмы о контактах с внеземными цивилизациями, а для нашего с Сашей Нилиным поколения контакты Спортсмена и Его Зрителя не менее интересны.

«Не скрываю, меня занимала и по-прежнему занимает публичность футбольного действа – магия контактов, грозовая электризация связи между людьми на поле и на трибунах. Иногда, сознаюсь, больше, чем собственно игра. Правда, последнее произошло с годами – прежде, конечно, игра, результат забирали целиком».

А в спортивных изданиях, и не только в спортивных, куда чаще, чем о контактах между Спортсменом и Зрителем, между спортсменами и тренерами, между хозяевами клубов и теми, кто творит игры обряд (между прочим, это не только играющие, но и внимающие, наблюдающие), пишут и говорят не о контактах, а о контрактах, о миллионах долларов, евро, фунтов, которые и не снились не только обыкновенным гражданам, но даже большим ученым, писателям, лауреатам Нобелевской и иных престижных премий. Бес корысти вращает колесо игры. Это чревато оскудением, примитивизацией спортивной, и не только спортивной, жизни, дебилизацией поколений, подсевших на иглу голого расчета, прагматизма, меркантильности.

Мне случалось не раз писать об ушедшем на покой бескорыстии (боюсь, не на вечный ли покой?), о том, что не деньги творят игру, а идеи, мысли, вера и другие понятия нематериального толка. В этом я находил поддержку у наших замечательных творцов игры – Владимира Кондрашина, Вячеслава Платонова, Константина Бескова. Среди писавших и говоривших о футболе, кто честь, совесть, достоинство своих героев ставил выше всего, я выделил бы Юрия Трифонова, Аркадия Галинского, Льва Филатова, Станислава Токарева, Анатолия Пинчука, Александра Марьянова, Александра Нилина, Вадима Синявского, Виктора Набутова, Котэ Махарадзе…

Рад тому обстоятельству, что высоко ценимый мной Александр Нилин, с которым в 1960-1980-е годы мы чаще встречались на страницах журналов («Юность», «Спортивные игры», «Физкультура и спорт»), чем в Москве и Ленинграде, Тбилиси и Петрозаводске, был настроен не менее «идеалистично» и антипрагматично, чем ваш покорный слуга. В моем досье важных материалов по проблемам игры сохранилась его статья из первого номера «ФиС» за 1988 год – «Неизвестная знаменитость».

«Неизвестная знаменитость» – это зритель. Тут Нилин, между прочим, близок великому творцу игры театральной, главному режиссеру Большого драматического театра на Фонтанке, земляку Котэ Махарадзе Георгию Товстоногову, считавшему публику, заполнявшую зрительный зал, такой же участницей театрального спектакля, как артисты, художник, музыканты, машинисты сцены, осветители…

«…Игра окончена, – начинает Нилин свою статью, напечатанную в журнале под рубрикой “Предлагаем, размышляем, спорим”. – Мы все расходимся со стадиона. Цифры счета – единственное, что одновременно понято, принято, признано всеми как факт. И кажется, порядок цифр – 0:2 или 4:1 полностью отражает происшедшее. Между тем из всей полученной за девяносто минут информации – эта наименее ценная, ибо противоестественно было бы уносить из футбольного зрелища только одни цифры. Кто бы тогда пришел на следующий матч? Кто бы вышел на поле перед зрителями, подвластными только магии цифр?

Представьте себе, что зрелище футбольного матча разбирается и сохраняется после финального свистка протоколами, выводами, отчетами, фотографиями, видеозаписью – и все. Какой бедной окажется спортивная жизнь!

К счастью и к предупреждению на будущее, футбол проникает в каждого из нас. В каждого смотрящего, играющего, тренирующегося, судящего.

Футбол остается в нас, длится, продолжается. Мы приносим его на следующий матч – и снова общими усилиями собираем зрелище. Зрелище нового матча обогащается личным участием каждого из нас. <…>

Большой игрок обычно и время свое выражает – наиболее характерные его приметы. Не только ведь футбол, но и само время на определенном участке не представить, допустим, без Всеволода Боброва.

В празднике послевоенного футбола он оказался главным действующим лицом. И дело, конечно же, не в одних забитых им голах. Удаль его прорывов к воротам вопреки всем прежним канонам игры вселяла в собравшихся тогда на динамовских трибунах уверенность, что жизнь после всех перенесенных испытаний, страданий будет теперь столь же радостной и полнокровной в своих проявлениях, что задор и темперамент вопреки всем смертям, лишениям и потерям вырвутся наружу…»

О жизни знаменитых чемпионов – братьев Старостиных, ленинградских, одесских и киевских довоенных кудесниках мяча, о Боброве, Федотове, Стрельцове, Хомиче, о футболе в старые и новые времена писали первоклассные перья – Юрий Олеша, Лев Кассиль, Юрий Трифонов, Константин Ваншенкин, Леонид Зорин, Евгений Евтушенко, Александр Межиров, Лев Филатов, Аркадий Галинский, Анатолий Макаров, Александр Ткаченко, Игорь Фесуненко, Александр Генис.

Полюбивший футбол еще до своего отъезда за океан, в не самом футбольном городе нашего Союза – Риге, автор «Американской азбуки», «Вавилонской башни», «Уроков чтения: Камасутра книжника», Генис в эссе «Дзен футбола» делает заведомо безнадежную попытку объяснить не столько даже футбол («как всё великое, футбол слишком прост, чтобы его можно было объяснить»), сколько наркотическую зависимость человечества в проспортованном мире от этой простой в общем-то игры.

«Вопиющая простота правил говорит о непреодолимом совершенстве, – пишет из своего прекрасного далека нью-йоркский наблюдатель российской жизни, гражданин помешанного на футболе мира Александр Генис. – Как в сексе или шахматах, тут ничего нельзя изобрести или улучшить. Нам не исчерпать того, что уже есть, ибо футбол признает только полное самозабвение. Он напрочь исключает тебя из жизни, за что ты ему и благодарен. Наслаждение приходит лишь тогда, когда мы следим за мячом, словно кот за птичкой. От этого зрелища каменеют мышцы. Ведь футбол неостановим, как время. Он не позволяет отвлекаться. Ситуация тут максимально приближена к боевой – долгое ожидание, чреватое взрывом. То, что происходит посредине поля, напоминает окопную войну. Бесконечный труд, тренерское глубокомыслие и унылое упорство не гарантируют решающих преимуществ. Сложные конфигурации, составленные из игроков и пасов, эфемерней морозных узоров на стекле – их так же легко стереть. И все же мы неотрывно следим за тактической прорисовкой, зная, что настойчивость – необходимое, хоть и не достаточное, условие победы. <…>

Футбол непредсказуем и тем прекрасен. В век, когда изобилие синтетических эмоций только усиливает сенсорный голод, мы благодарны футболу за предынфарктную интенсивность его неожиданностей… Конечно, гол рождается в гуще событий, но так же не похож на них, как сперматозоид на человека.

Нелинейность футбола – залог его существования. Гол может быть продолжением игры, но может и перечеркнуть всё, ею созданное. Несправедливый, как жизнь, футбол и логичен не больше, чем она… Футбол – игра инстинктов. Только те, кто умеет доверять им больше, чем себе, загоняют мяч в сетку. Там, где цена поражения слишком велика, мы не можем полагаться на такое сравнительно новое изобретение, как разум. Тело древнее ума, а значит, и мудрее его.

Великий форвард, на которого молится вся команда, воплощает свободный дух футбола. Как пассат, он носится по полю, послушный только постоянству направления. Его цель – оказаться в нужном месте в нужное время, чтобы не пропустить свидание с судьбой. Гол кажется материализацией этого непрерывного движения, продолжением его. Но встреча двух тел в неповторимой точке – все равно дело случая. И мы рукоплещем тому, кто способен его расположить к себе – не расчетом, а смирением, вечной готовностью с ним считаться, его ждать, им стать».

В общем, как писал Гаврила Державин в своем «Мореходце» два века назад: «Что ветры мне и сине море? / Что гром, и шторм, и океан? / Где ужасы и где тут горе, / Когда в руках с вином стакан? / Спасет ли нас компас, руль, снасти? / Нет! сила в том, чтоб дух пылал». Дух веет, где хочет. Пылающий, свободный дух, носящийся и над морем, и над футбольным полем, не даст погибнуть мореходцу в девятый вал и не позволит форварду пропустить свидание с судьбой, направив посланный им мяч в девятку!

Как тут не согласиться с автором футбольного дзена: «Смотреть футбол не менее интересно, чем играть в него».

Могу только повторить вслед за автором «Моих Лужников», «Вчерашнего столетия. (XX век. Спорт)», «Парижа-98. Круглосуточный мяч, или Ликвидация последствий культа личности» Александром Нилиным, что каким бы захватывающим сюжетом не раскрылась жизнь знаменитых чемпионов, романом спортивного века должен стать роман о болельщике.

«“Зритель награждает…” Он ведь не только признанием награждает, поддерживает сочувствием и симпатией. Он награждает самым что ни на есть важным – памятью о Спортсмене в Спорте, о Спортсмене в Жизни.

Самый, согласитесь, удивительный феномен большого спорта – память Его Настоящего Зрителя.

Информация о спорте сейчас несказанно расширилась, но вот углубилась ли, часто ли обращена в память, пробуждает ли интерес к истории, способствует ли продолжению легенд?

Совсем в этом не убежден.

И главное, начинает мне казаться, что для некоторых завсегдатаев стадиона интерес к спорту и спортивный интерес становятся постепенно диаметрально противоположными понятиями. Не случилось бы и такого, что интерес к спорту возможен станет и при полном игнорировании самой сути явления…

Мне всегда, грешным делом, казалось, что наш тогдашний неказистый болельщик артистичен в гораздо большей степени, чем нынешние молодые люди с транспарантами и лозунгами. И не только артистичнее, но и индивидуальнее. И сразу хочется задать вопрос: не потому ли, что на поле индивидуальностей было побольше? Я всё продолжаю верить, что между полем и трибунами существует обратная связь. <…>

Сейчас мне кажется, что орущие о своей любви с трибун юнцы явно считают себя не меньшими героями, чем сами футболисты. Во всяком случае такое впечатление создается.

Конечно, и в наше время мальчишки никогда своих чувств к футболу не скрывали – кричали, свистели, выпускали голубей с Восточной трибуны. Но мальчишкам и попасть тогда на стадион, при аншлагах сороковых годов, было проблемой. Вся их энергия и изобретательность уходили на придумывание и осуществление способов проникнуть на стадион. И терпение требовалось – тот же великий Стрельцов по четыре часа простаивал мальчишкой в очереди за самыми дешевыми – «школьными» билетами.

Мальчишки играли во дворе в футбол, изображая реальных футболистов. Но играть в болельщиков им не приходилось – они были ими по всей своей душевной сути».

Котэ Махарадзе, спортивный журналист, футбольный комментатор телевизионной эры, потому и был близок нам, очарованным футболом в первые послевоенные годы, что был, как и все мы, болельщиком по своей душевной сути. А настоящий болельщик всегда соучастник спортивного действа, его ценитель, его эстет, он, без преувеличения, неизвестная знаменитость века, он связан со спортом памятью, то есть неразрывно.

Поэтому-то Александр Нилин и назвал так интригующе – «Неизвестная знаменитость» – свою статью во всесоюзном спортивном журнале почти тридцатилетней давности. И я благодарен ему за отличную передачу, за пас, с которого невозможно было не поразить цель, которую я ставил перед собой, пытаясь определить, чем же трогал наши сердца Котэ Махарадзе, самый артистичный, остроумный, сердечный, доброжелательный, объективный посредник между народом играющим и народом внимающим, между временем послевоенным, когда мы жили за «железным занавесом», и сегодняшней эпохой глобализации. Ну, конечно же, тем, что у микрофона был свой человек, болельщик, любитель, дилетант. Он не играл в футбол ни за сборную страны, ни за команду мастеров, он не поражал нас аналитикой, чем бравируют современные молодые комментаторы. Когда Котэ спокойно, без горячности и самолюбования вел репортаж, болельщикам, прильнувшим к экранам, казалось, что и они так могут – всё ясно, всё понятно, всё на русском языке с грузинским акцентом, придающим его речи особый шарм.

Не всем это нравилось – я сейчас не об акценте, хотя допускаю, что и акцент кого-то раздражал, – а о том, что он был недостаточно профессионален, а автору этот дилетантизм почему-то нравится… Да, не буду скрывать: нравится. Котэ Махарадзе был не просто телевизионный комментатор, он играл на сцене Грузинского театра имени Котэ Марджанишвили в спектаклях по пьесам Шекспира, Шоу, Еврипида, Островского, грузинских классиков рядом с такими мастерами, как Отар Мегвинитухуцеси, Нодар Мгалоблишвили, как великая Верико Анджапаридзе, ее дочь (жена Котэ) Софико Чиаурели. Профессионализм во многих областях человеческой деятельности, спору нет, необходим, но высокому искусству он нередко мешает. Один из самых выдающихся людей грузинского советского искусства, кинодраматург, писатель, художник, скульптор, создатель театра марионеток Резо Габриадзе считает, что профессионализм – смерть искусства.

Не знаю, придерживался ли такой точки зрения Махарадзе, но то, что его комментирование спорта вообще, футбола в частности, было явлением высокого искусства, для меня несомненно.

В книге «Театр Резо Габриадзе» (СПб.: Петербургский театральный журнал, 2005) ее автор Марина Дмитревская приводит такой диалог с Габриадзе.

«Из всех утерянных культур мне больше всего жаль культуру духовых оркестров. Где нет духовых оркестров – это страшное падение всего. Духовой оркестр – очень серьезное дело. Итак, вот наш бедный старый вокзал. С зубчатыми краешками. Вокзал был красивое место, видное… И приезжает музкомедия. Город выставляет оркестр для встречи, местная промышленность – материю для приветственных лозунгов… Весь город собрался для встречи. Все приподнятые: сейчас появится великий Эссебуа.

– Эссебуа?

– Эссебуа! Есть такие романтические фамилии моего детства: великий вратарь московского “Спартака” Вольтер Саная!..

– Вольтер? Может быть, Вальтер?

– Как хотите! Неважно! В его фамилии заключен полет. Мяч послан в девятку, но Вальтер Саная успевает раньше! И Эссебуа тоже такая фамилия. Великий тенор!»

Котэ Махарадзе, знавший футбол от «а» до «я», конечно, никогда не назвал бы Вальтера Саная Вольтером, а главное не зачислил бы его, коренного динамовца, перешедшего из тбилисского «Динамо» в московское в 1947-м году и несколько лет защищавшего ворота москвичей, в «Спартак». Но не будем строги к батоно Резо, родившемуся 80 лет назад, 29 июня 2016 года и никогда не комментировавшему футбол. Для меня тут важны детали, которые могут дополнить портрет артиста-комментатора: «в его фамилии заключен полет… романтические фамилии моего детства».

Творческая одержимость, бескорыстность, мудрость были свойственны и Резо Габриадзе, и Котэ Махарадзе, и Михаилу Талю, которого в Грузии, в Тбилиси, по словам Котэ, любили все. О любви Котэ к Мише и Миши к Котэ, о высоком искусстве и творческой одержимости, священном безумии я поведал в своей книге «Каисса в Зазеркалье», посвященной борьбе за шахматную корону, которую вели в 80-е годы Анатолий Карпов и Гарри Каспаров (у книги подзаголовок – «Современная шахматная история, рассказанная с помощью экс-чемпиона мира Михаила Таля»).

Тбилисский театр имени Котэ Марджанишвили гастролировал осенью 1986 года в Ленинграде, где проходил матч-реванш между Каспаровым и Карповым. Главный режиссер этого театра Темур Чхеидзе привел тогда на «круглый стол» в редакцию «Авроры», где я заведовал отделом прозы, почти всю труппу; мы выставили свою команду – любящих Грузию и театр – и говорили за этим «столом» о новой работе грузинских артистов – «Отелло» в постановке Чхеидзе. Спорили о современной трактовке шекспировской трагедии, где чистый душой интеллигент Отелло становится жертвой опасного, талантливого демагога Яго; в спектакле Отелло играет в шахматы, а через два часа на другом берегу Невы должно было состояться доигрывание 22-й партии, Котэ время от времени нагибался ко мне и спрашивал: «В каком положении она отложена… Что говорят гроссмейстеры – Бронштейн, Тайманов, Миша?» – и я, чтобы круглый редакционный театральный стол не превратился в шахматный, клятвенно пообещал футбольному и шахматному болельщику Махарадзе сразу по окончанию обсуждения театральных дел позвонить в Ригу Мише и узнать его прогноз…

О таких замечательных людях, как Миша Таль, авроровский техредактор Зара Оганова говорила: «Не человек – песня!»

Однажды, когда мы с гроссмейстером смотрели в гостинице в Сочи, где проходил Мемориал Чигорина, какой-то футбольный матч (комментатор Махарадзе) и сопровождали каждый динамовский гол звоном бокалов, Миша восхищенно молвил: «Как поет Котэ, как прекрасно поет!..»

Михаил Таль был прав: он действительно не говорил, а пел о футболе. Таким и запомним Котэ Махарадзе, певца тбилисской Копакабаны, эталонного спортивного комментатора.

 

Эрнест Серебренников

Дорогой, всё самое лучшее!

Во время работы в 1980 году на Олимпийских играх в Москве я подружился с Давидом Асатиани, режиссером спортивных трансляций из Тбилиси. Я отвечал за показы плавания и даже написал целую концепцию, мы репетировали каждый день в соответствии с программой Олимпийских игр, Давиду очень понравилось, как мы работали, и он часто говорил мне: «Эрик, помоги мне справиться с моими охламонами…»

Давид же отвечал за бокс и работал вместе с Котэ Махарадзе, с которым они жили в одном номере. Давиду из Грузии регулярно присылали замечательные напитки, и как-то раз, получив очередную партию бутылок, они с Котэ сели играть в шахматы. Играли на интерес: взявший пешку выпивал вина, фигуру – рюмку коньяку. И к концу сицилианской защиты наши любители шахмат были уже очень хороши. Доигрывая, они зачем-то вышли в коридор, и двигая фигуры и темпераментно обсуждая позицию, стали двигаться по коридору в неизвестном – по-моему, даже им самим – направлении. А у нас было три службы охраны. Стерегли нас милиция, КГБ и служба безопасности телевидения. В обеспечение нашей безопасности были вложены большие средства, организаторы соревнований опасались – и не без основания – каких-то провокаций. Ведь и вправду могло случиться все что угодно, учитывая бойкот Олимпиады западными странами, недавний ввод наших войск в Афганистан и проч. Следили, в частности, чтобы мы ночевали в нашем общежитии.

В общем, шахматистов наших забрали, поместили в специальную комнату и все три наши службы безопасности зафиксировали в протоколе, что любители древней благородной игры грубо нарушили распорядок и спортивный режим.

А тогда среди комментаторов Главной редакции спортивных программ шла нешуточная борьба за эфиры и утопить человека, который комментировал футбол, было для многих коллег большим счастьем. Котэ иногда давали комментировать футбол на центральных каналах, он был серьезный конкурент – обаятельный, узнаваемый, многими любимый комментатор, а тут такая история… Константина Ивановича вызвал к себе заместитель главы Гостелерадио Энвер Назимович Мамедов, достойнейший и очень интересный человек, прошедший школу ГРУ.

– Много ли у вас друзей в Москве, Константин Иванович? – начал издалека Мамедов.

– О, очень много, – ответил Махарадзе.

– Как к вам относятся на Центральном телевидении?

– О, прекрасно. Здесь работают превосходные люди, – сказал Котэ, недоумевая к чему клонит начальник.

И тут Мамедов достал бумагу, где в подробностях было расписано увлечение Махарадзе шахматами и изложена просьба к начальству отстранить от работы на Олимпийских играх К. И. Махарадзе, своим поведением позорящего звание советского журналиста. Котэ увидел много знакомых фамилий среди подписантов, и надо сказать, что его представление о дружбе несколько расширилось.

– Видите, Константин Иванович, какие у вас замечательные друзья в Москве, – произнес Мамедов, порвал эту бумажку и гостя отпустил, – идите работайте.

Это была настоящая реабилитация, и мы поехали с Давидом, Котэ и еще одним нашим товарищем отмечать это событие в ресторан «Прага» – в то время лучший в Москве. За рулем был я, у меня тогда была машина в Москве. В зале было пусто, иностранцев в городе из-за бойкота находилось немного, метрдотель и официанты откровенно скучали, и поэтому нам мгновенно принесли меню и винную карту, не уступавшие по объему томам «Войны и мира». Котэ эти два тома не глядя небрежно отодвинул и сказал официанту: «Дорогой, всё самое лучшее…»

Отведав всё лучшее, что было в «Праге», мы вернулись в общежитие, и Котэ и его приятели выглядели еще живописнее, чем когда играли в шахматы. Я как самый трезвый подошел к начальнику смены охранников и, как Мамедов, начал издалека:

– Скажите, вы офицер?

– Офицер, – ответил спокойно наш цербер.

– У меня к вам прямой вопрос, как к мужчине и как к офицеру. Мои друзья сейчас не совсем в форме. У нас есть два выхода: либо они сейчас с вашей помощью поднимаются к себе в комнаты, и охрана не замечает нашего состояния и никому ничего не будет говорить, либо мы сейчас, не заходя к себе, поедем к нашим веселым подругам продолжать. Только давайте начистоту, как офицер: либо – либо.

Начальник охраны, несмотря на всю свою чекистскую бдительность, понял, что может проявить себя как благородный человек, приказал своим сотрудникам помочь нам добраться до номеров, и эта история был похоронена.

После этого мы с Котэ много и часто встречались и по работе, и просто как старые приятели, и, глядя на него, я всегда вспоминал его роскошную фразу, впервые мною услышанную в тот вечер: «Дорогой, всё самое лучшее».

Таким он и остался в моей памяти: веселым и щедрым человеком широкой души, любящим в этой жизни всё самое лучшее.

 

Никита Симонян

Непревзойденный Котэ

Когда-то я написал в своей книге «Футбол – только ли игра?»:

«…С удовольствием слушаю репортажи Котэ Махарадзе. Чувствуешь богатство личности комментатора, хотя он отнюдь не старается подать себя, а “подает” футбол. Наверное, все знают, что Махарадзе прекрасный драматический актер – носит звание народного артиста Грузинской ССР – и это, думаю, помогает ему улавливать драматизм ситуаций на поле.

Видел, с каким почтением относятся к нему в Грузии, – довелось присутствовать на его шестидесятилетии. Зал филармонии был заполнен до отказа, и публика очень тепло встречала всех гостей, издалека приехавших поздравить юбиляра. Котэ сам вел свой вечеру и неизвестно, в чей адрес было высказано больше добрых похвальных слов – именинника или тех, кто выходил его приветствовать. Он создал такую непринужденную обстановку, что дежурным юбилейным речам не было места. Когда на сцену поднялись ветераны тбилисского “Динамо” – Борис Пайчадзе, Георгий Антадзе, Григорий Гагуа, – зал стонал от хохота, слушая их рассказы из футбольной жизни. Знаменитая Софико Чиаурели, супруга Котэ Махарадзе, вынуждена была признать, что спортсмены в тот вечер переиграли актеров.

В репортажах Махарадзе уважительное отношение к футболу с большой буквы, к игрокам сочетается с чувством юмора, а легкий грузинский акцент оттеняет это сочетание, придавая особый колорит комментарию происходящих событий. Заставляя обратить внимание на самое интересное, комментатор как бы подводит зрителя к оценкам, но не навязывает их».

Спустя много лет, когда Константина Ивановича уже нет с нами, могу с полным правом и основанием повторить эти свои слова, добавив только, что и Котэ, и его супруга знаменитая актриса Софико Чиаурели были цветом высокой творческой интеллигенции. Невозможно было себе представить, чтобы и Котэ, и его великие коллеги Вадим Синявский и Николай Николаевич Озеров произнесли что-то оскорбительное или недружественное в адрес игроков, своих или чужих, неважно. Максимум, что мы могли услышать – это озеровское «Такой хоккей нам не нужен!». Котэ Махарадзе очень любил спорт, обожал тбилисское «Динамо», и эта его пристрастность придавала его репортажам дополнительное обаяние и колорит.

Сегодня до сих пор вспоминают фразы Котэ, которые стали фольклором: «Пока мяч в воздухе, коротко о составах играющих сегодня команд», «И вот с мячом Олег Блохин… Удар, ГОООЛ!!! Но, к сожалению, мяч попал в штангу, было вне игры, да и вообще мне помощники подсказывают, что это был не Блохин», и т. д. Но мне более всего запомнилось его высказывание во время матча его любимого тбилисского «Динамо»: «Датские футболисты пытались играть в типичной английской манере, подавая с флангов в штрафную, но увидев могучего защитника Кантеладзе, поняли, что это дело совершенно бесполезное».

Константин Иванович очень болезненно реагировал, когда в конце восьмидесятых стал меньше работать в эфире. Наверное, комментатору это так же тяжело, как большому актеру ждать роли, а игроку – сидеть на скамейке запасных в обладании сил, не выходя на поле… Но Котэ никак не показывал, что он обижен, недоволен, хотя, конечно, он переживал. Когда в Ереване отмечали мое 75-летие, комментировать матч звезд сборной СССР и «Арарата», пригласили именно Котэ и его коллегу Георгия Саркисьянца. И это было блестяще, остроумно, талантливо, как будто не было за плечами Махарадзе семи с лишним десятков лет и нескольких лет «выпадения» от профессии…

Не в обиду сегодняшним комментаторам, но я по-прежнему считаю, что Вадим Синявский, Николай Озеров, Георгий Саркисьянц, Владимир Маслаченко остаются непревзойденными мастерами спортивного репортажа. И в этом блестящем ряду – конечно, и Котэ Махарадзе.

 

Джамлет Хухашвили

Котэ остается с нами

Имя легендарного комментатора, прекрасного артиста, талантливого режиссера и писателя Котэ Ивановича Махарадзе хорошо известно далеко за пределами Грузии – как в республиках бывшего СССР, так и в странах Европы. Без преувеличения могу сказать, что тем, кто знал его лично, всегда очень приятно и полезно вспоминать о нем: приятно потому, что общение с этим гениальным обаятельным человеком было большой радостью и удовольствием, а полезно потому, что творчески активные люди всегда получают от этих воспоминаний разумные советы и заряд энергии на очень добрые дела. Я с Котэ дружил в течение тридцати пяти лет, я имею официальный статус «ученика Котэ Махарадзе», я получал от него тепло и бесценный опыт. Считаю, что мне в жизни сопутствовала удача, и фортуна была на моей стороне. Благодаря Котэ Ивановичу я встал на путь комментатора в 1964 году, именно он поставил меня на эту дорогу и оказывал мне профессиональную и человеческую поддержку в течение всей жизни. В юности я увлекался боксом, футболом, затем играл в гандбол и заслужил право играть в блестящей команде того времени – тбилисском «Буревестнике», который успешно выступал в высшей лиге чемпионата СССР и международных турнирах. В 1964 году мне пришлось уйти из команды из-за того, что поконфликтовал с одним из лучших игроков «Буревестника»: спортивные руководители и тренеры решили, что молодой Джамлет во всем виноват, они не могли отлучить от команды одного из ведущих и самых опытных гандболистов, поэтому мне было сказано: «Джамлет, на время тебе придется уйти из команды, а там видно будет…»

Мне пришлось уйти, хотя все знали, что я был прав в этом споре с ветераном команды. После этого я не хотел больше смотреть в сторону гандбола. Я решил комментировать футбольные и баскетбольные матчи, тем более что до этого в летний период всегда вел импровизированные репортажи через радиорубку на пляжах в Тбилиси. Об этом знали многие, в том числе и Котэ Махарадзе, который в 1957 году начал комментаторскую деятельность и к 1964 году вместе с прекрасным спортивным комментатором и актером Эроси Манджгаладзе обладал большим авторитетом в республике. Узнав о том, что мне пришлось уйти из «Буревестника», Котэ Иванович попросил коллег найти двадцатилетнего Джамлета… И так благодаря Котэ я начал комментаторскую деятельность, которую я веду пятьдесят два года, и, как говорят специалисты, это рекорд не только для Грузии… Котэ давал мне советы, я учился у него… Я всегда был в восторге от многогранности его таланта и от его энергии, от диапазона его творчества: он был комментатором, редактором, писателем, актером, общественным деятелем, дипломатом по своей природе, умеющим сглаживать противоречия между людьми, фантастическим тамадой. Его телерадиорепортажи были настолько интересными, зажигательными и профессиональными, что мастерство актера Махарадзе отошло на второй план. А ведь он всегда играл главные роли и был одним из лучших актеров Грузии. У него была удивительная память, он наизусть знал роли всех актеров и в случае неявки коллег мог их заменить. Его талант актера совершенно по-новому раскрылся в конце 1990-х годов, когда он вместе с супругой, народной артисткой Грузии, лауреатом семи международных кинофестивалей и Госпремии СССР Софико Чиаурели (1937–2008) создал в их доме в Тбилиси Театр одного актера, которому дал имя «Верико» в честь своей тещи – великой актрисы, народной артистки Грузии и СССР Верико Анджапаридзе (1897–1987). Театр стал очень популярным, его часто приглашали на гастроли в разные страны. В 1988 году прошли гастроли этого театра в Тель-Авиве. Котэ представил зрителям пьесу «Проснись, арфа!» по повести известного писателя и драматурга Джемала Аджиашвили (1944–2013), в этом спектакле Котэ играл роль Моисея. Только ради этого спектакля директор одного из музеев Иерусалима на несколько часов привез «мантию Моисея» и одолжил ее Котэ. Спектакль был настолько успешен, что директор музея заявил:

– Если даже меня арестуют, эту мантию я все равно должен подарить Котэ.

Между прочим, через двадцать шесть лет после этого спектакля, дочь Котэ Махарадзе актриса Мака Махарадзе в связи с моим 70-летним юбилеем передала мне на память эту мантию, а я передал ее в дар действующему в Тбилиси Музею истории евреев Грузии и истории грузино-еврейских отношений имени Давида Баазова (директор – профессор Гиви Гамбашидзе), который несколько лет назад был реконструирован бизнесменом Бидзиной Иванишвили…

Котэ вел репортажи о футболе, баскетболе, борьбе, регби, боксу и других видах спорта – на грузинском и русском языках. За два года до смерти – в марте 2000 года – по приглашению президента Украины Леонида Кучмы он приехал в Киев, чтобы вести репортаж о матче «Динамо» (Киев) – «Бавария». Это была встреча Кубка европейских чемпионов. Вместе с Котэ в Киев поехал я и еще один наш друг – Лерман Лекишвили. Леонид Кучма принимал Котэ Махарадзе и сопровождающих его лиц, как полагается принимать главу страны. До игры Котэ Махарадзе сказал местным журналистам, что киевляне выиграют 2:0 и голы забьют игравшие за «Динамо» Каха Каладзе и Георгий Деметрадзе. Игра так и закончилась, голы забили Каладзе и Деметрадзе.

В ноябре 2001 года, когда отмечали 75-летие Котэ, в день юбилея, в момент проведения торжественного вечера (он проводился меценатом Бадри Патаркацишвили во Дворце ритуалов в Тбилиси) Котэ Ивановичу позвонил президент России Владимир Путин. В этот момент Котэ находился на сцене – ему передали трубку и он услышал поздравление лично от президента России. Котэ Иванович поблагодарил его за поздравления, недалеко от Котэ были высшие должностные лица Грузии, в том числе тогдашний Президент Эдуард Шеварднадзе. Тогда отношения между Грузией и Россией были достаточно сложными и на этом фоне звонок президента России юбиляру Котэ многих удивил. Тогда, конечно, Котэ Иванович во время краткого телефонного разговора с Президентом РФ не стал говорить о политических проблемах в отношениях двух стран, но через несколько месяцев, когда произошло резкое осложнение грузино-российских отношений, Котэ Иванович написал и опубликовал открытое письмо Президенту России и в корректной, но очень аргументированной форме высказал свое мнение о политике РФ в отношении Грузии и дал свои советы по нормализации отношений двух стран. Текст этого послания Котэ зачитал и по телевидению.

В 2001 году Президент Армении Роберт Кочарян пригласил Котэ Махарадзе в Ереван на торжества, посвященные 75-летию выдающегося футболиста и тренера Никиты Павловича Симоняна. Котэ Махарадзе был тамадой юбилейного застолья в Ереване, в нем участвовало около тысячи человек. Он как тамада был просто неподражаем, и об этом говорили в Армении и в десятках стран, представители которых были на этом юбилее. В Ереване же отмечали, что после того вечера больше говорили о Котэ, чем о юбиляре, хотя никто этому не завидовал.

Котэ хорошо разбирался в музыке, литературе, театре и обладал феноменальной памятью. Вспоминаю один случай: в 1960-х годах Котэ Иванович записал в студии радио четырехминутное обозрение для журнала «Физкультура и спорт». После записи я зашел в студию и искал записи-конспекты Котэ Ивановича – ведь он привел огромное количество цифр, статистику… Оказывается, никаких конспектов не было – он говорил без шпаргалки.

Конечно, никогда не забудутся слова Котэ Махарадзе, сказанные в ночь с 13 на 14 мая 1981 года в прямом телерепортаже Центрального телевидения из Дюссельдорфа в конце выигранного динамовцами Тбилиси у «Карл Цейса» (Йена) финального матча Кубка обладателей кубков европейских стран. Котэ изумительно вел этот репортаж и завершил его словами: «Представляю, что сейчас творится в Тбилиси. Ликует Грузия, ликует вся наша страна». Игра закончилась ночью, все были дома и смотрели игру по телевизору. После этих слов Котэ Ивановича сотни тысяч жителей Тбилиси, десятки тысяч жителей других городов и районов Грузии вышли на улицу и праздновали победу. А тбилисский стадион «Динамо», вмещавший тогда более 80 тысяч зрителей, в ту ночь за один час заполнился людьми. Это был настоящий праздник футбола, праздник спорта, жизни.

Котэ Иванович мечтал о создании спортивной радиостанции – тогда говорить о создании спортивного телеканала было нереально. В 2006 году, через четыре года после смерти Котэ Ивановича, я и мои друзья создали в Тбилиси спортивную радиостанцию «Джако» (Джамлет-Котэ), которая и сейчас круглосуточно передает спортивные новости и музыку. Эта радиостанция ежегодно награждает десять лучших спортсменов Грузии в неолимпийских видах спорта.

Котэ был и остается с нами. Он создал целую эпоху в спортивной тележурналистике, в театральной сфере, в общественной жизни. Он был спортсменом по самой своей природе. В молодости Котэ успешно играл в баскетбол, выступал за знаменитое тбилисское «Динамо», в составе этой именитой команды становился обладателем Кубка СССР 1946 года (хотя в финале ему сыграть не довелось). Он рано завершил карьеру баскетболиста, но всю жизнь был в спорте, в искусстве. Имя Котэ золотыми буквами вписано в историю Грузии, в историю международной телерадиожурналистики, навсегда останется в памяти сотен миллионов людей.

 

Виктор Шендерович

Смерть героя

(из книги «Изюм из булки»)

Молодой Котэ Махарадзе, работая в Театре имени Руставели, уже вовсю промышлял конферансом. Любимым его спектаклем был самый короткий. А именно: ровно в половине восьмого Котэ Махарадзе получал в свою фашистскую спину партизанскую пулю, с криком падал за кулисы, переодевался из фашистского в человеческое – и сваливал из театра на хлебную халтуру.

Надо ли говорить о чувствах, которые он вызывал в грузинских «партизанах», продолжавших, за советские копейки, играть в войну еще два часа?!

Короче, однажды эти партизаны сговорились – и Махарадзе получил свою пулю не в спину у кулисы, а в грудь, посреди декорации! Ну, делать нечего – упал.

А сцена длинная. А концерт через двадцать минут.

И вот партизаны видят – фашист не убит, а только ранен. Стонет, гад, и ползет к кулисе! Похолодев, партизаны произвели несколько контрольных выстрелов в голову.

Не помогло.

Живучего фашиста изрешетили из автоматов, но он продолжал ползти к кулисе – воля к жизни в эсэсовце обнаружилась совершенно незаурядная!

И тогда старый партизан (легенда утверждает, что это был великий Серго Закариадзе) настиг ползущего почти у самой кулисы и преградил ему путь. Молодой фашист Махарадзе ткнулся головой в сапоги корифея и замер, предчувствуя недоброе.

Закариадзе присел у тела, взял фашиста за волосы, приподнял голову, заглянул в лицо и со значением сказал:

– Умер.

И Махарадзе пролежал как миленький до конца сцены.