64

С тех пор в квартале почти ничего не изменилось. На пыльной земле по-прежнему отпечатывались следы босых ног. Мухи роились в мусоре и то и дело лезли в глаза. Лица оставались изможденными, одежда залатанной, вместо приветствий люди обменивались бранью, в их словах звучало лицемерие. Большой Дом был все так же скрыт от глаз за высокими стенами и погружен в тишину и воспоминания. Справа от него стоял дом управляющего, а слева — дом надсмотрщика. За ним тянулся квартал Габаль, к тому примыкал оказавшийся центральным квартал Рифаа, остальные же дома спускались к аль-Гамалии. Этот район не имел называния, а обитатели его были самыми жалкими и несчастными, считались без роду и племени и звались бродягами. В то время управляющим был господин Рефаат, и он ничем не отличался от прежних хозяев. Главным надсмотрщиком был Лахита — невысокий худощавый мужчина, вовсе не выглядевший сильным, но в драке превращавшийся в огненный ураган, сравниться с которым по скорости и ловкости вряд ли кто мог. После нескольких кровопролитных стычек в разных местах квартала управляющий сделал его своей правой рукой. Род Габаль охранял Гулта. В его квартале продолжали гордиться родством с владельцем имения и полагали, что их квартал самый лучший и что Габаль первый и единственный избранный из всех, с кем разговаривал аль-Габаляуи. По этой причине их мало кто любил. Надсмотрщиком рода Рифаа был Хагаг. Однако он не пошел по пути Али, а брал пример с Ханфаса, Гулты и остальных стяжателей. Хагаг присваивал доходы имения, избивал роптавших и напоминал сородичам о том, что они должны соблюдать заветы Рифаа о презрении к власти и обогащению. Даже у бродяг был свой надсмотрщик по имени Саварис, который, конечно, не имел никакой доли с доходов. Такой вот порядок установился на нашей улице, а дубинки надсмотрщиков и ребабы поэтов убеждали людей, что это и есть справедливость, что десять заповедей исполняются, а управляющий с надсмотрщиками поставлены за этим следить.

Дядюшка Закария, торговец печеным картофелем, был известен в квартале бродяг своим добрым нравом. Надсмотрщику квартала Саварису он приходился дальним родственником. Целыми днями Закария кружил с тележкой по кварталам, расхваливая картофель. В тележке была установлена печка, из которой вился аппетитный дымок, соблазняющий мальчишек кварталов Габаль и Рифаа и завлекающий ребятню из аль-Гамалии, аль-Атуфа, аль-Дарасы, Кафар аль-Загари и Бейт-аль-Кади. Прошло уже немало времени с тех пор, как он женился, а Всевышний все не посылал ему детей. Его тоску скрашивал сирота Касем, сын покойного брата. Поскольку жизнь людей, особенно в квартале бродяг, была подобна жизни наводнявших его собак, кошек и мух, копошившихся в мусорных кучах в поисках пропитания, мальчик никак не стеснял Закарию. А тот полюбил Касема так же, как любил родного брата. Сразу после появления в их семье Касема жена Закарии забеременела, и они увидели в этом доброе предзнаменование. Любовь их к сироте не ослабла, даже когда на свет появился Хасан. Касем оказался предоставлен самому себе. Дядя целый день проводил вдалеке от квартала, а жена его была занята по дому и сидела с младенцем. По мере того как Касем рос, ему открывался мир. Сначала он играл во дворе дома и в квартале, потом подружился с ребятами из кварталов Габаля и Рифаа, гулял в пустыне и проводил время у скалы Хинд, уходил далеко на запад или на восток, поднимался на гору. Вместе с другими мальчишками любовался Большим Домом и гордился своим дедом. Но когда одни говорили о Габале, а другие о Рифаа, он не мог ничего ответить и не знал, как вести себя, когда их последователи вступали в спор или завязывали драку.

Не раз он завороженно смотрел в сторону дома управляющего. Спелые фрукты на деревьях в саду манили его и пробуждали аппетит. Однажды, заметив, что привратник задремал, Касем тихонько пробрался в сад. Никого там не встретив, он, воодушевленный, принялся гулять по дорожкам, срывать плоды гуавы и поглощать их с великим удовольствием. Вдруг Касем оказался перед фонтаном. Взгляд его остановился на бьющей струе воды. Его охватила радость, он скинул галабею и спустился в воду. Касем барахтался, бил руками по воде и обливался, забыв обо всем на свете, пока не услышал грозный голос: «Осман! Собачий сын! Иди сюда, слепой!» Мальчик обернулся на голос и увидел, что из мужской половины дома вышел человек в красной накидке и указывает в его сторону подрагивающим пальцем. Лицо мужчины пылало от возмущения. Касем кинулся из фонтана, выбрался, опираясь на руки, и тут заметил спешащего к нему привратника. Оставив свою галабею там, где разделся, Касем бросился к беседке с жасмином, прилегающей к стене, добежал до ворот, выскользнул на улицу и полетел что было мочи. За ним следом побежали улюлюкающие мальчишки и лающие собаки. Появившийся из ворот привратник бросился в погоню. Он нагнал его посреди родного квартала, схватил за руки и остановился, тяжело дыша. Касем орал во весь голос. Выскочила жена дяди с младенцем на руках, из кофейни вышел Саварис. Тетку обескуражил внешний вид Касема, она взяла его за руку и обратилась к привратнику:

— Господь с тобой, дядя Осман! Ты напугал его! Что он натворил? Где его одежда?

Приосанившись, тот отвечал:

— Управляющий застал его за купанием в своем фонтане. Этого бесенка следует выпороть. Он проскользнул, как только меня сморил сон. Избавь нас от этого хулигана!

Женщина стала упрашивать:

— Прости, дядя Осман! Мальчик — сирота. Это я виновата. — И она вырвала его из рук Османа со словами: — Я сама проучу его. Умоляю тебя, верни его единственную галабею!

Привратник раздраженно махнул рукой и пошел восвояси, бормоча:

— Из-за этого клопа меня отругали. Бесовское отродье, проклятый квартал!

Прижимая к груди Хасана и таща за руку рыдающего Касема, женщина вернулась в дом.

 

65

С любовью посмотрев на Касема, Закария сказал:

— Ты уже не маленький, Касем. Тебе почти десять. Уже можешь работать.

Черные глаза Касема загорелись от радости.

— Я уже давно просил вас, дядя, взять меня с собой.

Мужчина рассмеялся:

— Для тебя это была игра, а не работа. Теперь же ты набрался ума и сможешь мне помогать.

Мальчик подбежал к тележке и попытался сдвинуть ее. Но Закария остановил его, а тетка сказала:

— Смотри, не рассыпь картошку, а то помрем с голоду!

Закария взялся обеими руками за тележку:

— Иди впереди и кричи: «Картофель! Печеный картофель!», обращая внимание на все, что я делаю и говорю. Будешь подниматься к покупателям на верхние этажи. Смотри во все глаза!

Касем расстроился:

— Но я сам могу ходить с тележкой!

— Делай, как тебе говорят, и не перечь! — двинулся с места Закария. — Твой отец таким не был.

Они шли с тележкой к аль-Гамалии, Касем выкрикивал тоненьким голосом: «Картофель! Печеный картофель!», и ничто не доставляло ему такого удовольствия, как ходить по незнакомым кварталам и работать как настоящий мужчина. Когда они дошли до квартала аль-Ватавит, Касем огляделся вокруг и сказал дяде:

— Здесь Идрис преградил дорогу Адхаму.

Закария безразлично кивнул головой, мальчик же со смехом добавил:

— Адхам ходил с тележкой так же, как ты, дядя!

Они двигались по привычному маршруту: из аль-Хусейнии в Бейт-аль-Кади, из Бейт-аль-Кади в аль-Даррасу. Касем с любопытством рассматривал прохожих и лавки, любовался мечетями. На небольшой площади они остановились. Закария рассказал, что это рынок аль-Мукаттам. Мальчик с удивлением оглядел его:

— Это и есть рынок аль-Мукаттам? Сюда бежал Габаль, и здесь родился Рифаа!

— А нам-то какое до этого дело? — недовольно проговорил Закария.

— Мы все равноправные потомки аль-Габаляуи. Почему бы нам не стать как они?

— Все мы одинаково бедны, — с горькой усмешкой произнес Закария и стал толкать тележку к дальнему углу рынка, который граничил с пустыней. Он направлялся к лавке, где торговали четками, благовониями и амулетами. Перед лачугой, вытянув ноги на меховой подстилке, сидел белобородый старец. Закария поставил тележку перед лавкой и крепко пожал ему руку.

— Сегодня мне картофель не нужен, — сказал мужчина.

— Мне нравится беседовать с тобой, а не продавать тебе картофель, — ответил Закария и присел рядом.

Старик с интересом посмотрел на мальчика, и Закария позвал:

— Иди сюда, Касем! Поцелуй руку уважаемому Яхье!

Мальчик подошел, взял жилистую руку старика и учтиво поцеловал ее. Яхья погладил его по взъерошенным волосам и, вглядевшись в его красивое лицо, спросил:

— Чей это мальчик, Закария?

Вытягивая ноги на солнце, Закария ответил:

— Сын моего покойного брата.

Старик усадил мальчика рядом с собой и спросил:

— Ты помнишь отца, сынок?

— Нет, дядя, — покачал головой Касем.

— Твой отец был мне другом. Он был хороший человек.

Касем поднял глаза к развешанным товарам и стал их рассматривать. Старик протянул руку к ближайшей полке, взял с нее амулет и надел его мальчику на шею со словами:

— Не снимай его! Он убережет тебя от всякого зла.

Вдруг Закария сказал:

— Уважаемый Яхья из наших мест. Он покинул квартал Рифаа.

— А почему вы ушли от нас, дядя? — спросил Касем Яхью.

— Давным-давно на него разозлился надсмотрщик рода Рифаа, и Яхья решил уйти, — ответил за него Закария.

— Совсем как Шафеи, отец Рифаа! — удивился Касем.

Старик долго смеялся беззубым ртом:

— И это тебе известно?! Дети нашей улицы знают много историй, но не понимают, о чем они.

Из кофейни принесли поднос с чаем и поставили перед Яхьей. Когда служка ушел, Яхья вытащил из-за пазухи маленький сверток и, довольный, стал разворачивать его:

— У меня такой хороший чай! Будет действовать до утра!

— Давай попробуем! — нетерпеливо сказал Закария.

— Я никогда не слышал от тебя «нет», — усмехнулся Яхья.

— Как можно отказаться от такого удовольствия?

Они разделили кусочек и принялись его разжевывать. Касем смотрел на них широко открытыми глазами, пока не рассмешил Закарию. Отпив чая, старик спросил Касема:

— Ты, как и все на улице, мечтаешь стать надсмотрщиком?

— Да, — улыбнулся Касем.

Закария засмеялся и сказал, как бы оправдываясь:

— Прости, уважаемый, тебе ли не знать нашей улицы! Мужчина там либо становится надсмотрщиком, либо всю жизнь терпит пощечины.

— Да упокоит Господь твою душу, Рифаа, — вздохнул Яхья. — И как только ты появился на свет в этом адском месте?

— Поэтому-то его ждал такой конец.

Яхья нахмурился:

— Рифаа умер не в день своей смерти. Он умер, когда его преемник стал надсмотрщиком!

— А где его похоронили? — не вытерпел Касем. — Его род утверждает, что наш дед перенес тело в свой сад. А род Габаль говорит, что тело его пропало в пустыне.

— Будь они прокляты! — со злостью закричал Яхья. — Они до сих пор терпеть его не могут. Касем, скажи, а ты любишь его?

Мальчик с опаской взглянул на дядю и наивно ответил:

— Да, дядюшка, я его очень люблю.

— А что ты предпочтешь: стать похожим на него или сделаться надсмотрщиком?

Касем поднял на него взгляд, в котором было и замешательство, и лукавство. Губы его зашевелились, но он ничего не произнес.

— Пускай, как я, продает картофель! — расхохотался Закария.

Они затихли, но тишину нарушил шум с рынка: там споткнулся осел, повалив за собой тележку, и женщины свалились с нее. Извозчик же начал бить животное. Закария поднялся.

— Нам нужно идти дальше. Мир вам, уважаемый!

— Приводи мальчика с собой!

Он пожал Касему руку и потрепал его по голове:

— Какой ты смышленый!

 

66

От нещадно палящего в пустыне солнца укрыться можно только в тени скалы Хинд. Там-то и присел на землю Касем, один приведший сюда стадо. На нем была чистая голубая галабея, насколько галабея пастуха может быть чистой, голова обмотана широкой повязкой, защищающей от солнечных лучей, а на ногах — старые с обтрепанными краями тапочки. Он сидел в задумчивости, лишь время от времени приглядывая за баранами, овцами и козами.

Посох его валялся рядом. С такого близкого расстояния высокий аль-Мукаттам казался громадным и мрачным, словно он один бросал решительный вызов солнцу. До горизонта простиралась наполненная тяжелой тишиной и раскаленным воздухом пустыня. Устав от своих мыслей и юношеских грез, Касем принимался наблюдать за животными — их стычками, играми, ласками, как они ищут пропитание или лежат, нежась. Особенно его развлекали ягнята. А как ему нравились их глаза, будто подведенные сурьмой! Касему казалось, что их взгляды обращены на него, и он смотрел на них ласково, думая, что, в отличие от животных, жителям квартала неведомо хорошее обращение, лишь произвол надсмотрщиков и унижение. Касем не обращал внимания на то, что в квартале на пастухов смотрели сверху вниз. Он был убежден, что пастухом быть лучше, чем душегубом или попрошайкой, не говоря уже о том, как сильно он любил пустыню и свежий воздух, как наслаждался видом аль-Мукаттама, скалы Хинд и небесным сводом с удивительными цветными разводами у линии горизонта. К тому же по дороге он всегда заходил к старцу Яхье. Тот, первый раз увидев его со стадом, воскликнул:

— Из торговца картофелем ты сделался пастухом?!

Касем ответил, не стесняясь:

— А что в этом такого, уважаемый? Знаете, сколько бедняков в нашем квартале завидуют мне?!

— И дядя отпустил тебя?

— Его сын Хасан уже взрослый, и теперь он должен помогать отцу. Пасти овец лучше, чем попрошайничать!

Не было дня, чтобы Касем не появлялся у Яхьи. Он любил беседовать с ним. Яхья знал все новости квартала и мог рассказать о его настоящем и прошлом больше, чем поэты. Он знал даже то, о чем они умалчивали. Касем говорил Яхье: «Я собираю скот со всех кварталов — Габаль, Рифаа, даже у богачей. Удивительно, как мирно овцы пасутся вместе, когда их хозяева так враждуют друг с другом!» А однажды он сказал Яхье: «Хумам был пастухом. Те, кто презирают пастухов, — попрошайки, бездельники и неудачники. При этом они уважают надсмотрщиков, этих грабителей и кровопийц! Да простит вас Бог, жители нашей улицы!»

Как-то Касем спросил его с гордостью:

— Я бедняк и довольствуюсь малым. Не причиняю людям страданий. Даже животные видят от меня только доброе обращение. Как считаешь, я похож на Рифаа?

Старик неодобрительно посмотрел на него.

— Рифаа?! Рифаа отдал свою жизнь, чтобы избавить собратьев от одержимости и сделать их счастливыми! — Яхья усмехнулся и продолжил: — Ты же, юноша, увлечен женщинами. Ведь на закате в пустыне ты встречаешься с девушками!

— Разве это грех, уважаемый? — улыбнулся Касем.

— Это твое дело. Но не говори, что ты похож на Рифаа.

Касем глубоко задумался, потом сказал:

— А разве Габаль не был, как Рифаа, лучшим из сыновей нашей улицы? Был, уважаемый. И он любил и был женат. Он вернул роду права на имение и распределял доходы по справедливости.

— Имение! Другой цели в его жизни и не было! — резко ответил Яхья.

Юноша подумал немного и откровенно сказал:

— Но доброе отношение к людям, справедливость и порядок — он ведь к этому тоже стремился.

Тогда Яхья раздраженно спросил:

— Значит, Габаль, по-твоему, лучше, чем Рифаа?

В черных глазах Касема появилось смущение. Он долго колебался, прежде чем наконец ответить:

— Они оба были хорошими людьми. Как мало таких людей на нашей улице! Адхам, Хумам, Габаль, Рифаа. А надсмотрщиков — не счесть!

— Адхам умер от горя, — заметил Яхья. — А Хумам и Рифаа были убиты.

«Это действительно достойнейшие из сыновей нашей улицы. Славная жизнь и печальный конец!» — размышлял про себя Касем, сидя в тени большой скалы. Сердце его горело желанием стать таким же. Мерзости надсмотрщиков были ему ненавистны. Внутри у него множилась печаль и нарастала смутная тревога. Чтобы успокоиться, он говорил себе: «Скольких же людей и сколько событий видела эта скала — любовь Кадри и Хинд, убийство Хумама, встречу Габаля с аль-Габаляуи, разговор Рифаа с дедом. Где те события и где те люди? Но осталась добрая память. А это дороже всех овец и баранов. Скала была свидетелем того, как наш великий дед скитался здесь, обживая эти земли и держа в страхе злодеев округи. Как сейчас ему живется в одиночестве?»

Когда стемнело, Касем встал и, зевнув, потянулся. Он взял посох, протяжно свистнул, затем махнул посохом и крикнул. Стадо собралось и послушно двинулось к жилым кварталам. Касема уже мучил голод, ведь за весь день он съел только лепешку с сардиной. В доме дяди его ждал ужин. Он торопил стадо, пока вдалеке не показался Большой Дом с его закрытыми окнами и верхушками деревьев за высокими стенами. Что же это за сад, который воспевают поэты и от тоски по которому умер Адхам? По мере приближения к улице шум становился все громче. Касем шел вдоль высокой стены, углубляясь в квартал, сумерки сгущались. Пока он прокладывал себе дорогу между мальчишек, бросающихся друг в друга пылью, слух его наполнялся выкриками продавцов, женской болтовней, насмешками, бранью, мольбами умалишенных и звоном колокольчика повозки управляющего. В нос ударил резкий запах табака, гниющих отбросов и жареного лука.

Возвращая скот хозяевам, Касем заворачивал то в один дом, то в другой, сначала в квартале Габаль, потом в квартале Рефаа, пока не осталась лишь одна козочка, принадлежащая госпоже Камар — единственной зажиточной женщине квартала бродяг. Она жила в одноэтажном доме с небольшим двором, посреди которого росла пальма, а в углу стояло дерево гуавы. Касем вошел во двор следом за животным и столкнулся там с рабыней Сакиной, чьи вьющиеся волосы уже были тронуты сединой. Он поздоровался с ней, и она спросила, улыбаясь:

— Ну, как козочка?

Касем ответил, что доволен ею, и собрался уже было уходить, как с улицы вернулась хозяйка. Ее полное тело скрывала накидка, а черные глаза из прорезей чадры смотрели на него с лаской. Он посторонился и отвел взгляд вниз.

— Доброго вечера! — сказала она ему мягко.

— Доброго вечера, госпожа!

Женщина замедлила шаг, чтобы рассмотреть козочку, потом обратилась к Касему:

— День ото дня козочка набирает вес. Все благодаря тебе!

Касем был поражен не столько добрыми словами, сколько ее ласковым взглядом.

— Благодаря Всевышнему и вашим заботам! — ответил он.

— Принеси ему ужин! — приказала госпожа Камар рабыне.

Благодарный Касем воздел руки и проговорил:

— Вы безгранично добры, госпожа!

Он еще раз поймал ее взгляд, попрощался и вышел. Как всегда при встрече с ней, он был взволнован нежностью и пониманием, которые матери дарят своим детям и которых он был лишен. Если бы его мать была жива, то ей сейчас было бы столько же лет, сколько госпоже Камар. Как удивительны были проявления нежности на улице, где привыкли хвастаться силой и грубостью! Не менее удивительна ее скромная красота, пробуждающая у него в душе радость. Это было совсем не похоже на его свидания в жаркой пустыне, когда он испытывал слепую страсть, подобную голоду, которая всегда заканчивалась холодным безразличием. Закинув посох на плечо, он поспешил к дому дяди, от волнения не замечая ничего вокруг. Семья уже собралась на балконе и ждала только его. Он сел с ними за стол, на котором стоял ужин — фаляфель, лук и арбуз. Хасану уже исполнилось шестнадцать. Он рос высоким крепким юношей, и дядя мечтал лишь о том, чтобы сын стал надсмотрщиком квартала бродяг. Как только поужинали, тетя убрала со стола, и дядя сразу ушел. Молодые люди оставались на балконе, пока голос со двора не позвал:

— Касем!

Оба встали, и Касем ответил:

— Мы идем, Садек!

Садек встретил их радостной улыбкой. Он был одного возраста и роста с Касемом, но только слишком уж тощ. Садек работал помощником лудильщика в первой со стороны аль-Гамалии лавке. Друзья направились в кофейню Дунгуля. Как только они вошли, восседавший на лавке в центре поэт Тазах обвел их взглядом. Саварис сидел рядом с Дунгулем у входа. Молодые люди покорно подошли к надсмотрщику и поздоровались с ним, хотя он приходился Касему и Хасану родственником. Они заняли место на тахте, и служка тут же принес им кофе, любимый Касемом кальян и чай с мятой — их обычный заказ. Саварис, косившийся с презрением на Касема, вдруг грубо спросил:

— С чего это ты такой аккуратный, как девушка?!

Касем залился краской смущения и проговорил извиняющимся тоном:

— В чистоте нет ничего предосудительного, уважаемый!

Саварис злобно нахмурился:

— Нехорошо так дерзить в твоем возрасте!

В кофейне стало настолько тихо, что, казалось, в слух превратились не только посетители, но и стены, и вся посуда. Зная ранимость друга, Садек смотрел на Касема с сочувствием. Хасан же спрятал за стаканом имбирного напитка лицо, чтобы надсмотрщик не смог разглядеть отразившейся на нем ненависти. Тазах дотронулся до струн ребаба, полилась музыка, и зазвучали слова похвалы в адрес управляющего Рефаата, надсмотрщиков Лахиты и Савариса. Поэт продолжал:

«Адхаму показалось, что он слышит шаги. Эта медленная тяжелая поступь разбудила едва уловимые, как аромат чего-то знакомого, смутные воспоминания. Он повернулся лицом к двери и увидел, как она открывается. В проеме появился мощный силуэт. Адхам уставился на него с удивлением и напряг зрение в слабой надежде.

— Отец?! — громко простонал он.

В ответ раздался старческий голос:

— Добрый вечер, Адхам!

Из глаз Адхама хлынули слезы. От счастья, которого не испытывал уже двадцать лет, он захотел привстать, но не смог».

 

67

— Погоди, Касем, у меня кое-что есть для тебя! — сказала ему Сакина.

Касем остался стоять у пальмы, к стволу которой привязал козочку. Пока он ждал рабыню, скрывшуюся в доме, сердце его взволнованно билось, подсказывая, что, судя по ее голосу, его ожидает нечто приятное и это как-то связано с добрейшей хозяйкой дома. Он почувствовал, как сильно ему хочется сейчас увидеть ее глаза или услышать голос, от которого по его телу, жарившемуся весь день в пустыне, пробежит прохлада. Сакина вернулась со свертком и вручила его со словами:

— Это пирог. Ешь на здоровье!

— Поблагодари от меня свою щедрую хозяйку.

Вдруг из дома послышался ее нежный голос:

— Благодари Господа, добрый юноша.

Не посмев взглянуть в ее сторону, он поднял руку в знак благодарности и ушел. Опьяненный счастьем, он повторял ее слова: «Добрый юноша». Ни один пастух еще не слышал такого. И кто это говорил?! Такая уважаемая женщина в его несчастном квартале! Он обвел затуманенным взглядом квартал, который поглотили сумерки, и подумал: «Несмотря на все убожество нашего квартала, здесь есть вещи, которые могут осчастливить бедное сердце!» От грез его отвлек крик: «Деньги! Держите вора!», и он увидел мужчину в чалме и широкой белой галабее, бегущего вглубь квартала. Все устремились на крик: сбежались мальчишки, вытянули шеи в его сторону уличные торговцы, кто-то высунулся из окна, кто-то поднялся из подвала, из кофеен повыходили посетители. Люди обступили его со всех сторон.

Рядом с Касемом оказался мужчина, который безразлично наблюдал за происходящим, почесывая себе спину деревянной палкой.

— А кто это? — спросил его Касем.

Продолжая чесать спину, мужчина ответил:

— Обойщик, что работал в доме управляющего.

Надсмотрщик квартала бродяг Саварис, а также Хагаг, надсмотрщик квартала Рифаа, и Гулта, надсмотрщик квартала Габаль, подошли к мужчине. Они приказали людям разойтись, и те тут же отошли в сторону. Женщина, выглядывающая из окна в квартале Рифаа, сказала:

— Это все из зависти!

Другая, высунувшаяся из окна дома в квартале Габаль, ответила:

— Поверь мне, все завидовали, что он получил заказ в доме управляющего. Упаси нас Бог от завистливых глаз!

Третья, стоявшая на улице у входа в дом и вычесывающая вшей из головы сына, добавила:

— Он, несчастный, смеялся, когда выходил из дома управляющего. А теперь остается только глотать слезы. Вытащили все, вместе с кошельком!

Мужчина вопил во весь голос:

— Все украли! Плата за неделю, деньги на дом, мастерскую, детей — все было при мне. Больше двадцати фунтов. Да будут они прокляты!

— Тихо! Замолчите все! — крикнул Гулта. — Молчать, бараны! На чашу весов поставлена честь улицы. А значит — позор падет на надсмотрщиков!

— Никакого позора! — вступил Хагаг. — Кто сказал, что он потерял деньги именно на нашей улице?

Осипшим голосом мужчина закричал:

— Да пусть обрушатся на меня все несчастья, если это не так! Я получил деньги из рук привратника в доме управляющего, положил их за пазуху, а в конце квартала решил проверить — все ли на месте. И не нащупал денег!

Люди заголосили.

— Тихо! — прикрикнул Хагаг. — Послушай, ты где обнаружил, что деньги пропали?

Мужчина указал на место, где заканчивался квартал бродяг.

— Перед лавкой лудильщика. Но странно, в тот момент вокруг никого не было.

— Значит, тебя обокрали до того, как ты вошел в наш квартал, — заключил Саварис.

— Я видел его из кофейни, когда он проходил мимо. К нему никто не приближался, — сказал Хагаг, надсмотрщик квартала Рифаа.

— В роду Габаль воров нет, — злобно вскричал Гулта. — Они хозяева этой улицы!

— Думай, что говоришь! — вспылил Хагаг. — Род Габаля — хозяева улицы?!

— Только гордецы осмелятся отрицать!

— Не раздражай меня! Вы совсем потеряли голову из-за своего высокомерия! — прогремел голос Хагага.

Гулта был так же громогласен:

— Да будьте вы прокляты! Тысячу проклятий на таких невежд, как вы!

— Господа! — вмешался, всхлипывая, обойщик. — Меня обокрали на вашей улице. Вы все, бесспорно, господа. Но кто вернет мне деньги? Пропал бедный Фангари!

— Мы вас обыщем, — с вызовом заявил Хагаг. — Всех мужчин, женщин и детей, все углы.

— Ищите! — с презрением ответил Гулта. — Это кончится позором для вас самих.

— Этот человек вышел из дома управляющего и прошел сначала через квартал Габаль. Следовательно, поиски надо начинать оттуда.

— Пока я жив, не допущу этого! — захрипел Гулта. — Не забывайся! Кто я и кто ты?!

— У меня на теле шрамов больше, чем волос, Гулта!

— А у меня на теле живого места нет!

— Храни Бог от такого шайтана!

— Пусть все шайтаны вселятся в меня!

Фангари продолжал вопить:

— Мои деньги! Вам понравится, если узнают, что на вашей улице воруют?!

Женщина рассердилась и закричала на него:

— Цыц, совиная морда! Из-за тебя всей улице придется плохо!

Вдруг кто-то сказал:

— Деньги наверняка вытащили в квартале бродяг. Уж там полно воров и попрошаек.

— Наши воры не крадут у себя в квартале! — закричал Саварис.

— Кто знает?!

С покрасневшими от ярости глазами Саварис проговорил:

— Что толку дальше спорить?! Устроим обыск и узнаем, кто вор. Иначе мы все будем опозорены.

— Начинайте с квартала бродяг! — раздались голоса.

— Если кто вздумал пойти против принятых правил, получит от меня дубинкой по морде! — вскричал Саварис. Он замахнулся, и вокруг встали его люди. Хагаг сделал то же самое. Гулта отступил на несколько шагов к своему кварталу и повторил те же манипуляции. Обойщик с рыданиями бросился прятаться в первый же дом. Скоро должно было стемнеть. Все ждали начала кровавой бойни. Но вдруг между ними встал Касем, громко прокричав:

— Подождите! Пролив кровь, вы не вернете пропавших денег. А в аль-Гамалии, аль-Даррасе и аль-Атуфе будут говорить о воровстве на улице аль-Габаляуи, хотя она под охраной управляющего и надсмотрщиков.

Тогда кто-то из квартала Габаль спросил его:

— И что же предлагает пастух?

Касем терпеливо объяснил:

— Я знаю способ, как вернуть деньги их владельцу без драки!

Обойщик подбежал к нему с криком:

— На тебя последняя надежда!

Тогда Касем обратился ко всем:

— Деньги вернутся к владельцу, и вор не будет раскрыт.

Все притихли, глаза с любопытством застыли на Касеме.

Он продолжил:

— Давайте дождемся полной темноты! Осталось недолго. Пусть никто не зажигает свет в квартале. Мы пройдем весь квартал от начала до конца, чтобы не наводить подозрение ни на одну из улиц. Тот, кто присвоил деньги, получит шанс избавиться от них в темноте незаметно, не обнаружив себя. Таким образом, мы вернем деньги и избежим драки.

Обойщик схватил Касема за плечи и взмолился:

— Это выход! Ради меня, соглашайтесь!

— Разумное решение, — подхватил кто-то.

— А что? Это возможность для вора спасти себя и честь улицы.

Женщина радостно крикнула. Люди со страхом и мольбой переводили глаза с одного надсмотрщика на другого. Каждый из гордости медлил дать согласие первым. Народ ждал и задавался вопросом: возобладает ли разум, или они сейчас поднимут дубинки, и прольется кровь. Вдруг раздался знакомый всем голос:

— Эй, вы!

Все повернулись: у своего дома стоял надсмотрщик квартала Лахита. Стало тихо, все с замиранием сердца ждали его слова.

— Принимайте предложение, цыгане! Вы глупы настолько, что вашим спасителем оказался пастух.

В толпе прокатилась волна облегчения. Послышались радостные выкрики. Сердце Касема забилось быстрее. Он заметил, что из окон дома Камар, выходивших на улицу, за ним следили черные глаза. Впервые ощутив незнакомый вкус победы, он был горд и счастлив. Все ждали наступления темноты, то поднимая глаза к небу, то поглядывая в сторону пустыни, нетерпеливо следя за закатом солнца. Очертания предметов стали нечетки, лица будто расплывались. Дорогу, ведущую от Большого Дома в пустыню, окутала темнота. Едва различимые фигуры двинулись в его сторону и, пройдя квартал, поспешили к аль-Гамалии, откуда разошлись по домам. Раздался громкий приказ Лахиты:

— Дайте свет!

Первыми свет зажгли в квартале бродяг в доме Камар, затем появились огоньки на тележках, фонари осветили кофейни, и квартал ожил. При свете стали обыскивать землю, и наконец кто-то выкрикнул:

— Вот кошелек!

Фангари был тут как тут. Он схватил деньги, пересчитал их и бегом пустился в аль-Гамалию под громкий смех и крики. Касем чувствовал, что на него обращены восхищенные взгляды. Люди подходили к нему с поздравлениями. Комплименты сыпались на него, как розы. А когда Касем, Хасан и Садек пришли вечером в кофейню квартала бродяг, Саварис встретил их широкой улыбкой:

— Для Касема кальян за мой счет!

 

68

С залитым краской смущения лицом, светящимися глазами и трепещущим сердцем Касем вошел во двор Камар, чтобы забрать козочку. Со словами «Господи, благослови!» он стал отвязывать животное, стоявшее под лестницей. Вдруг послышался скрип открывающейся двери и голос госпожи:

— Доброе утро!

— Да будет оно благословенно для вас! — вложив всю свою душу, ответил Касем.

— Вчера ты сделал доброе дело для всей улицы.

— Всевышний наставил меня на путь истинный, — отвечал он, а душа его пела от счастья.

Нараспев с восхищением она произнесла:

— Ты показал, что мудрость важнее силы надсмотрщиков.

«А твое внимание для меня еще важнее», — подумал он, но вслух ответил:

— Да воздастся тебе за твое добро!

Улыбнувшись, она сказала:

— Вчера все видели, как ты вел жителей квартала, будто овец, — и попрощалась с ним, пожелав удачи.

Он вывел козочку на улицу. У каждого дома стадо пополнялось барашком или овечкой. Касем приветствовал встречных. Даже надсмотрщики, которые раньше пренебрегали им, отвечали ему. По дороге в пустыню он прогнал стадо вдоль стены Большого Дома и встретил солнце, восходившее над горой. Уже в этот ранний час ветер доносил его горячее дыхание. У подножия горы виднелись фигуры пастухов. Мимо в рваной одежде прошел мужчина, играющий на свирели. В чистое небо взмыли коршуны. Касем вдохнул свежий воздух. Казалось, в глубине этой горы ждут своего часа мечты и надежды. Касем просмотрел пустыню до самого края, на сердце у него стало совсем легко, и он пропел:

Он перевел взгляд от скалы Кадри и Хинд к тому месту, где были убиты Хумам и Рифаа, потом туда, где встретились аль-Габаляуи и Габаль. Здесь все — солнце, горы, пески, слава, любовь и смерть. Сердце трепещет любовью и терзается: что все это значит? Что скрывает прошлое, и что нас ждет в будущем? Почему кварталы враждуют друг с другом, а надсмотрщики проливают кровь? Почему предания в каждой кофейне рассказывают на свой лад?

Незадолго до полудня он погнал стадо к рынку аль-Мукаттам, зашел в хижину к Яхье и сел рядом с ним.

— Рассказывают, ты что-то совершил вчера? — громко спросил его старик.

Скрывая смущение, Касем отпил глоток чая.

— Тебе не следовало вмешиваться, когда они ссорятся. Пусть уничтожат друг друга.

Не поднимая глаз, Касем ответил:

— Ты и правда так думаешь?

— Избегай славы, не то вызовешь зависть у надсмотрщиков! — предостерег его Яхья.

— Разве таким, как я, надсмотрщики завидуют?

Старик вздохнул:

— Кто мог подумать, что Рифаа навлечет на себя их гнев?!

— Разве можно сравнивать великого Рифаа со мной? — удивился Касем.

Когда он собрался уходить, старик сказал ему на прощание:

— Не выбрасывай мой амулет!

Вечером, сидя в тени скалы Хинд, Касем услышал голос Сакины, которая звала козочку. Он вскочил, обошел скалу и увидел, как она гладит животное. Он улыбнулся ей. И она сказала своим грудным голосом:

— Я иду в аль-Даррасу. Решила срезать и пройти по пустыне.

— Но здесь очень жарко.

Она усмехнулась:

— Посижу недолго здесь в тени.

Они сели рядом там, где он оставил свой посох.

— Узнав вчера о твоем поступке, я подумала, что твоя мать наверняка молилась за тебя перед смертью, — сказала она.

— А ты не хочешь за меня помолиться? — улыбнулся он.

— Пусть невеста за тебя молится! — ответила она, пряча хитрые глаза.

— Да кто захочет стать невестой пастуха?!

— В жизни и не такое бывает. Сегодня тебя уважают не меньше надсмотрщика. А ведь ты не пролил и капли крови.

— Клянусь, твои слова — сладкий мед.

Она обратила на него потухший взгляд:

— Хочешь, подскажу тебе способ?

Его охватило волнение, и он ответил:

— Да!

Она с присущей ей простотой сказала:

— Попытай счастья! Посватайся к госпоже!

Он не поверил:

— Кого ты имеешь в виду, Сакина?

— Чего тут непонятного? В нашем квартале только одна госпожа.

— Госпожа Камар?!

— Другой нет!

Его голос задрожал:

— Но ее муж был богатый человек, а не пастух!

— Судьба не выбирает, пастух или не пастух.

— А ее не оскорбит мое предложение? — спросил он будто сам себя.

Сакина встала.

— Никто не знает, что разозлит женщину, а что придется ей по сердцу. Положись на Всевышнего. Будь здоров.

Она ушла. Касем запрокинул голову и прикрыл глаза. Было похоже, что он дремлет.

 

69

Закария с женой и Хасан, отдыхавшие после ужина в галерее у входа в дом, с удивлением уставились на Касема.

— Что ты такое говоришь?! — начал дядя. — Ты всегда был рассудительным человеком, несмотря на бедность. А сейчас ты совсем потерял ум?!

В глазах тетки Касем увидел немой вопрос.

— Я решился на это не просто так, — сказал он. — Ее рабыня намекнула мне.

— Рабыня?! — вырвалось у тетки.

Она хотела знать больше. Закария же усмехнулся от растерянности и сказал с сомнением:

— Наверняка ты ее неправильно понял…

Скрывая волнение, Касем ровным голосом ответил:

— Нет, дядя.

— Ну, если ее рабыня так сказала, значит, она передала слова своей госпожи! — не выдержала тетка.

Хасан был всецело на стороне брата.

— Такого мужчину, как Касем, еще поискать!

Закария закачал головой, повторяя: «Отличный картофель! Горячий картофель!», потом сказал:

— Но у тебя за душой ничего нет.

— Он пасет ее козу. Неужели она не знает? — вмешалась тетка и, засмеявшись, добавила: — Ну раз такое дело, Касем, поклянись, что в жизни не забьешь ни одной козочки!

— Бакалейщик Увейс приходится госпоже Камар дядей по отцу, — задумался Хасан. — Он самый богатый человек в нашем квартале. И мы с ним породнимся! Саварис тоже нам не чужой. Ничего лучше и придумать нельзя!

— Госпожа Камар, — сказала тетка, — состоит в родстве с Аминой-ханум, женой управляющего. Ее покойный муж был близким родственником ханум.

— Это только осложняет дело! — обеспокоился Касем.

Закария же, наоборот, неожиданно воодушевился:

— Ты мудр и смел, как в том случае с обойщиком. Вместе пойдем к госпоже и откровенно поговорим с ней, затем нанесем визит Увейсу. Если явиться к нему сразу, он отправит нас в лечебницу для умалишенных.

Так они и сделали. Поэтому сейчас Увейс сидел в гостиной Камар, ожидая ее, и, скрывая тревожные мысли, теребил свои густые усы. Камар вошла в зал, одетая в скромное платье и с темным платком на голове, вежливо поздоровалась с ним и села. Взгляд ее говорил о спокойствии и решительности.

— Я в недоумении, дочка, — обратился к ней Увейс. — Вчера ты отвергла предложение поверенного в моих делах уважаемого Мурси под предлогом, что он тебе не ровня. А сегодня ты остановила свой выбор на пастухе?

Покраснев от смущения, она ответила:

— Дядя, он действительно беден. Но в нашем квартале никто не скажет, что он недостоин.

Увейс нахмурился:

— Да. Так про слугу скажут, что на него можно положиться или что он опрятен. Но брак — это совсем другое.

— Назови мне человека в квартале, который был бы таким же воспитанным, как он, — вежливо ответила Камар. — Назови кого-нибудь, кто не хвастался бы тем, что отбирает деньги, не кичился бы своей подлостью и жестокостью.

Увейс уже был готов взорваться от гнева, но вовремя вспомнил, что разговаривает не просто с племянницей, а с женщиной, чьи немалые капиталы вложены в его торговое дело. Поэтому он попросил:

— Камар, если бы ты только захотела, тебя взял бы в жены любой из надсмотрщиков. Сам Лахита желает, чтобы ты стала одной из его женщин.

— Не люблю я этих надсмотрщиков! Не нравятся мне такие мужчины! Мой отец был порядочным человеком. Он не жаловал таких. А я унаследовала его характер. Что касается Касема, то он воспитан. У него только денег нет. Зато у меня их предостаточно.

Увейс вздохнул, внимательно посмотрел на нее и попытался упросить ее в последний раз:

— Передам тебе слова Амины-ханум, жены управляющего. Она просит тебя поступить разумно. Она хочет предостеречь от ошибки, которая сделает тебя посмешищем улицы.

— Мне нет дела до приказов ханум, — резко ответила Камар. — Уж она-то знает, кто за свои поступки стал притчей во языцех на нашей улице!

— Она просто беспокоится о твоей репутации, дочка!

— Какая уж там забота, дядя?! Она не спрашивала обо мне все десять лет после смерти мужа.

Увейс был явно растерян и долго мялся, прежде чем высокомерно сказать:

— Она считает, что женщина не должна выходить замуж за мужчину ниже себя, тем более если он время от времени наведывался к ней в дом.

Камар вскочила с побледневшим от гнева лицом и закричала:

— Замолчи! Я родилась, выросла, вышла замуж и овдовела в этом квартале. Меня каждый знает. Я ничем себя не запятнала!

— Конечно, конечно, дочка. Она просто опасается, что так могут сказать.

— Забудь ты эту ханум! От нее только головная боль. Ты мой дядя, и я сообщила тебе, что приняла предложение Касема. Я хочу, чтобы брак был заключен при твоем благословлении и в твоем присутствии.

Увейс молчал и думал. Он не мог запретить ей. Нельзя было разозлить ее настолько, чтобы она забрала деньги. Он понуро посмотрел себе под ноги, потом открыл рот, но произнес нечто невнятное. Камар смотрела на него в упор…

 

70

Перед свадьбой Закария подарил племяннику сумму в несколько фунтов, большую часть которой взял в долг.

— Если б я только мог, Касем, оплатить все твои расходы! — сказал он. — Твой отец был добр ко мне. И я не забыл его щедрости в день моей свадьбы.

Касем купил новую галабею, белье, расшитую повязку, красивые блестящие тапочки, бамбуковую трость и хорошего табака. Как только рассвело, он отправился в баню, где попарился, понырял в бассейне, сходил к массажисту, снова помылся и попарился, а потом растянулся, попивая чай и мечтая о счастье.

Подготовку к свадьбе взяла на себя Камар. Она убрала крышу к приходу приглашенных ею близких подруг, наняла знающую толк в организации свадеб женщину и лучшего повара в округе. Во дворе натянули шатры для певца и гостей. Наконец прибыли родственники и друзья Касема, а также жители квартала во главе с Саварисом. Гости пили пиво и выкурили не меньше двадцати кальянов. Над присутствующими зависло густое облако дыма с запахом гашиша. То здесь, то там раздавались радостные возгласы, смех и тосты. Хмель ударил Закарии в голову, и он стал хвалиться:

— Наш род один из древнейших, а в благородстве нам нет равных!

Увейс, сидевший между Саварисом и Закарией, едва сдерживал возмущение. Нахмурившись, он сказал:

— Хватит с вас того, что Саварис ваш родственник.

— Да здравствует Саварис! — прокричал Закария.

Оркестр сыграл в его честь, Саварис расплылся в улыбке и помахал рукой. Раньше Савариса раздражало то, что Закария везде распространялся об их родстве. Но после того как стало известно о заключении брака Касема и Камар, он посмотрел на дело иначе, однако все же решил не освобождать Касема от поборов.

— Касема любят все, — повторил Закария. — Скажите, ведь он нравится всем в квартале?!

Уловив недовольство на лице Савариса, он добавил:

— Не предложи он мудрое решение, когда случилась кража, сколько бы голов в кварталах Габаль и Рифаа полетело от дубинки нашего надсмотрщика Савариса!

Черты Савариса разгладились. И Увейс подтвердил слова Закарии:

— Правду говоришь, клянусь Владыкой земным и небесным!

— Все ближе час воссоединенья! — пропел певец.

Касема охватило волнение, которое, как обычно, заметил Садек, и тот налил ему еще стакан. Не выпуская кальяна из рук, Касем осушил его и захмелел. Хасан пил так много, что узоры на шатре плясали у него перед глазами. Заметив это, Увейс обратился к Закарии:

— Хасан пьет больше, чем следует в его годы.

Закария поднялся со стаканом в руке и наигранно посоветовал сыну:

— Хасан, вот так пить нельзя!

И он показал как, опрокинув в себя стакан под хохот гостей. Увейс затаил злобу, подумав: «Не будь моя племянница столь глупа, ты не расплатился бы за все выпитое тобой сегодня».

Около полуночи Касема позвали отметить свадьбу в заведении Дунгуля, и под предводительством и защитой Савариса процессия двинулась в кофейню. В квартале оказалось полно мальчишек, попрошаек и котов, которых манил аромат еды. Касем сел между Садеком и Хасаном, и Дунгуль, поприветствовав их, крикнул служке:

— По такому случаю всем кальян за мой счет!

Каждый из гостей также угостил всех кальяном.

Подошли артисты, в первых рядах которых были барабанщики и флейтисты. Саварис поднялся и распорядился:

— Начинаем праздник!

Ведущий свадьбы, босой и в галабее, надетой на голое тело, пустился танцевальным шагом, удерживая трость на голове. За ним — остальные артисты, потом Саварис и жених в окружении товарищей. По обеим сторонам процессии двигались факельщики. Мелодичным голосом певец пел:

Опьяненные и одурманенные гости подхватили песню. Шествие прошло через аль-Гамалию, Бейт-аль-Кади, аль-Хусейнию и аль-Даррасу. Счастливые, они позабыли в эту ночь обо всем и вернулись в таком же веселье, как и ушли. Это была первая свадьба, закончившаяся мирно, когда никто не поднял дубинку и не было пролито ни капли крови. Закария был на седьмом небе от счастья. Он взял трость и пустился с ней в пляс, играл ею и изгибался, тряс головой и грудью, как танцовщицы, ловкими движениями изображал то битву, то объятья и наконец закружился под всеобщее ликование и аплодисменты.

После этого Касем перешел на женскую половину дома. Увидев Камар, сидящую среди женщин, он направился к ней под радостное ликование, взял за руку, она встала, и они пошли вслед за танцовщицей, которая своими движениями будто преподносила им последний урок, прежде чем оставить их наедине. Как только двери комнаты закрылись, мир перестал для них существовать, обратившись в тишину, если не считать шепота и шума шагов. Касем пробежал взглядом по розовому ложу, мягкому дивану, дорогому ковру — вещам, которые он себе и представить не мог, и остановил взгляд на жене, снимавшей украшения с головы. Для Касема она была неотразима и привлекала его своим полным телом, грациозностью и благородной осанкой. На стенах играли блики яркого света. Касем видел все это будто сквозь пелену. Волнение и переполнявшая его радость достигли предела. Несмотря на легкую шелковую галабею, тело горело от выпитого вина и кальяна. Подойдя к жене, Касем взглянул на нее сверху, и она опустила глаза в ожидании. Он взял в ладони ее лицо, хотел что-то сказать, но лишь молча склонился к ней. От его дыхания прядь ее волос упала на плечи. Он принялся целовать ее лоб и щеки.

Из коридора в комнату проникал аромат благовоний. Было слышно, как Сакина бормочет заклинания.

 

71

Это были дни любви, нежности и умиротворения. Как сладко быть счастливым в этом мире! Касем вообще бы не выходил из дома, если бы не стеснялся насмешек по этому поводу. Его сердце пило из источника радости до опьянения. Он был окружен таким вниманием и лаской, о каких только мог мечтать. Дом был чисто прибран и окурен благовониями. Жена всегда была красиво одета, лицо ее светилось, она излучала доброжелательность. Однажды, когда они сидели рядом в зале, она сказала ему:

— Ты слишком скромен, как агнец. Ничего не требуешь, не приказываешь, не запрещаешь. А ведь здесь хозяин — ты!

— Мне так хорошо, что нечего больше и желать! — ответил Касем, играя прядью ее крашеных хной волос.

Она притянула его руку к себе.

— Сердце мне сразу подсказало, что ты — лучший мужчина в нашем квартале. Но ты так воспитан, что кажешься чужим в собственном доме. Разве не понимаешь, что мне от этого больно?

— Это ты говоришь мне, тому, кто благодаря счастливой судьбе после раскаленного песка оказался в райском саду этого дома?

Пряча улыбку, она попыталась быть серьезной:

— Не думай, что ты обрел в этом доме покой. Сегодня или завтра ты станешь управлять моим имуществом. Тебя это сильно обременит?

Он рассмеялся:

— По сравнению с овцами это забава.

Он принял управление ее недвижимостью, которая располагалась между кварталом бродяг и аль-Гамалией. Нелегко было управиться с неспокойными жителями, но его гибкость там, где это было возможно, спасала ситуацию. Работа отнимала у него лишь несколько дней в месяц, все остальное время было для него непривычно свободным. Но самой большой его победой в новой жизни стало то, что он завоевал расположение дяди жены — Увейса. С самого начала Касем проявлял к нему внимание и почтение, предлагал свою помощь в разных делах, пока родственник не подружился с ним и не ответил тем же добрым отношением и уважением. И однажды Увейс не удержался:

— Я грешил на тебя! Знаешь, думал, ты один из проходимцев этого квартала. Я думал, что ты играл чувствами племянницы, чтобы завладеть ее состоянием и спустить его на развлечения либо жениться на другой. Но ты доказал, что ты верный и мудрый человек. Она сделала правильный выбор.

В кофейне Дунгуля Садек весело рассмеялся и сказал:

— Угости нас кальяном за свой счет, ведь ты теперь важный человек!

— Ты почему не ходишь с нами в винную лавку? — спросил Хасан.

Касем ответил им с серьезным видом:

— У меня нет денег, кроме тех, что я получаю за управление делами жены и за некоторые услуги ее дяде.

Удивленный Садек, произнес поучающе:

— Любящая женщина — игрушка в руках мужчины!

— Если только мужчина ее не любит так же сильно! — рассердился Касем. Он посмотрел на друга с укоризной: — Ты, Садек, как остальные жители нашего квартала, видишь в любви лишь средство достижения своих целей!

Садек смущенно улыбнулся и извинился:

— Таков удел слабых. Я не так силен, как Хасан или ты, Касем. И уж надсмотрщиком мне не бывать! А на нашей улице — либо бьешь ты, либо тебя.

Касем умерил свой гнев, приняв извинения, и произнес:

— Какая удивительная у нас улица! Ты прав, Садек, жителям нашей улицы можно только посочувствовать.

— Эх, если бы наша улица была такой, как о ней думают жители других мест… — сказал с улыбкой Хасан.

— Говорят, улица аль-Габаляуи! Улица отважных надсмотрщиков! — подтвердил его слова Садек.

Касем погрустнел. Он украдкой посмотрел в сторону Савариса, сидевшего у входа в кофейню, чтобы удостовериться, что тот их не слышит, и только тогда произнес:

— Они как будто не замечают наших бед!

— Люди поклоняются силе, даже обиженные!

Касем глубоко задумался. Потом сказал:

— Смысл имеет только та сила, которая творит добро, как сила Габаля и Рифаа, а не насилие!

Поэт Тазах продолжил свой рассказ:

«И приказал Адхам:

— Неси брата!

— Не могу! — взмолился Кадри.

— Убить ты смог!

— Не могу, отец!

— Не говори мне «отец»! У убийцы нет ни отца, ни матери, ни брата.

— Не могу.

Адхам сжал руку сильнее.

— Убийца должен сам донести свою жертву».

Затем поэт взял в руки ребаб и запел.

Садек обратился к Касему:

— Сегодня ты живешь той жизнью, о которой мечтал Адхам.

На лице Касема отразилось несогласие.

— Везде я встречаю то, что меня огорчает и омрачает мое счастье. Не о таком счастье мечтал Адхам, когда думал о свободе человека и его достатке.

Друзья надолго замолчали.

— Такое счастье недостижимо! — сказал Хасан.

Взгляд Касема стал мечтательным:

— Если бы счастье стало возможно для всех!

Он думал о том, что у него много свободного времени и есть все необходимое, но беды других мешают ему чувствовать себя счастливым. Он безропотно платит дань Саварису. Ему хочется заполнить чем-то свободное время, чтобы убежать от себя, убежать от этой жестокой улицы. Он был уверен, что Адхам, получив все желаемое, как он, все равно тяготился бы этим и мечтал о труде.

В последние дни с Камар творилось что-то непонятное. Сакина была уверена, что это беременность, но Камар не могла поверить, ведь ребенок был ее заветной мечтой. Касем рассказал новость всем знакомым. Об этом узнали и в доме дяди, и в мастерской лудильщика, и в лавке Увейса и в хижине Яхьи. Решив заботиться о себе, Камар намекнула Касему:

— Мне нельзя заниматься тяжелой работой.

Он понимающе улыбнулся:

— Сакина возьмет на себя все заботы по дому. А я буду терпелив.

Обрадовавшись как ребенок, она обняла его.

— Я готова землю целовать от счастья!

Как-то, отправившись в пустыню навестить уважаемого Яхью, Касем остановился у скалы Хинд и присел отдохнуть в ее тени. Вдалеке он заметил пастуха со стадом. Сердце защемило. Ему захотелось сказать пастуху: «Человек становится счастливым не только от того, что он надсмотрщик. Быть надсмотрщиком вовсе не значит быть счастливым». Но не лучше ли сказать все это Лахите и Саварису? Как он сочувствовал жителям своей улицы, которые тщетно мечтают о счастье, а заканчивают свои дни в нужде на кучах мусора! Но почему бы ему не наслаждаться выпавшим на его долю счастьем, закрыв на все глаза? Этот же вопрос задавал себе Габаль, в свое время задавал его себе и Рифаа. Они могли ничего не делать и жить в покое и достатке. Что же мучает нас и не дает поступать именно так? Размышляя, Касем поднял глаза к небу, на котором было лишь немного облаков, рассыпанных как лепестки белой розы. Склонив голову, будто от слабости, он вдруг заметил какое-то движение. Это скорпион спешил спрятаться под камень. Касем поднял посох, ударил и долго с отвращением смотрел на насекомое. Потом он продолжил свой путь.

 

72

В доме Касема встретили появление новой жизни. Радость разделяли все бедняки квартала. Девочку назвали Ихсан в честь матери Камар, которую Касем никогда не видел. С рождением ребенка дом наполнился плачем и грязными пеленками, пришлось проводить ночи без сна. Но вместе с этим в семью пришли счастье и радость. Правда, Касем казался то задумчивым, то рассеянным, будто его что-то тяготило. Это сильно беспокоило Камар, и однажды она спросила мужа:

— Тебе нездоровится?

— Да нет…

— Ты сам на себя не похож.

Он опустил глаза.

— Только Всевышний знает, что со мной…

После колебаний она спросила:

— Тебя что-то не устраивает?

— У меня нет никого дороже тебя, даже малышку я люблю меньше, — заверил он ее.

— Наверное, тебя сглазили, — вздохнула она.

Он улыбнулся:

— Наверное.

Камар окуривала дом и всем сердцем молилась за мужа. Но однажды ночью, проснувшись от плача ребенка, она не обнаружила Касема рядом. Сначала она подумала, что он еще не вернулся из кофейни. Но когда девочка успокоилась, Камар прислушалась к тишине в квартале, которая наступала обычно после закрытия всех заведений. Закрались сомнения. Она подошла к окну и выглянула — кругом было темно, и квартал спал. Вернулась к девочке, которая снова расплакалась, и дала ей грудь. Камар спрашивала: что же могло его так задержать? Такое в их совместной жизни произошло впервые. Ихсан заснула, и Камар опять прильнула к окну. Не услышав даже шороха, она вышла в зал и разбудила Сакину. Ничего не понимающая спросонья рабыня поднялась, а потом, разобравшись, в испуге вскочила на ноги. Камар рассказала, почему ей не спится, и Сакина решила тотчас идти к Закарии, чтобы спросить его о господине. Что могло заставить мужа заночевать в доме дяди? Напрашивался неутешительный ответ, но Камар все же не стала препятствовать. Либо она что-то узнает, либо заручится поддержкой Закарии. Сакина ушла, а Камар не переставала думать о том, почему же муж не пришел. Может, у него кто-то есть, и он встречается с ней в пустыне, когда ходит туда утром и вечером?

Закария и Хасан резко проснулись от криков Сакины. Хасан заверил, что Касема сегодня вечером с ним не было. На вопрос Закарии, когда господин ушел из дома, Сакина ответила, что сразу после полудня. Они втроем вышли и направились в соседний дом к Садеку.

— Скоро рассвет! Где же он может быть? — беспокоился Садек.

— А не мог его у скалы сморить сон? — предположил Хасан.

Закария приказал Сакине возвращаться домой и сообщить госпоже, что они отправляются на поиски Касема. Закутав головы от влажности осенней ночи, мужчины двинулись в пустыню. Они шли при свете лунного серпа, выглядывавшего из-за туч на усеянном звездами клочке неба. Хасан звал, прорывая своим криком тишину: «Касем! Касем!» Со стороны аль-Мукаттама ему вторило эхо. Достигнув скалы Хинд, они обошли ее кругом, но не обнаружили никаких следов Касема. Низким голосом дядюшка Закария спросил:

— Куда же он пошел? Он же не сумасшедший и не разбойник!

— И у него не было ни малейшей причины сбегать, — пробормотал Хасан.

Садек подумал, что в пустыне полно бандитов, и сердце его ушло в пятки, но он промолчал.

— Может, он у Яхьи? — размышлял Закария.

Будто хватаясь за последнюю надежду, молодые люди воскликнули:

— Яхья!

Однако Закария рассеянно произнес:

— Хотя зачем бы ему было у него оставаться?

До границы пустыни они шли молча, одолеваемые мрачными мыслями. Где-то вдалеке уже кукарекал петух, но из-за набежавших туч было еще сумрачно. «Где же ты, Касем?» — вздохнул Садек. Казалось, все было напрасно, но они продолжали идти, пока не остановились перед хижиной Яхьи, погруженной в сон. Закария постучал.

— Кто там? — раздался голос.

Дверь отворилась. На пороге, опираясь на палку, стоял Яхья.

— Не сердись на нас, — извинился Закария. — Мы пришли, чтобы спросить о Касеме.

— Я ждал, — спокойно ответил Яхья.

Они воспряли духом, но их тут же охватило беспокойство.

— Что ты знаешь о нем? — спросил Закария.

— Он здесь. Спит.

— С ним все в порядке?

— Слава Богу, — произнес он и добавил: — Сейчас с ним все в порядке. Соседи возвращались из аль-Атуфа, нашли его у скалы Хинд без сознания и принесли ко мне. Я брызгал на него водой, пока он не очнулся. Он выглядел усталым, и я оставил его, чтобы он выспался. Он спит до сих пор.

— Если бы ты дал нам знать сразу! — упрекнул его Закария.

— Они пришли ко мне посреди ночи, — спокойно ответил старик. — Некого было послать к вам.

— Он, наверное, болен, — волновался Садек.

— Когда он проснется, ему будет уже лучше, — сказал Яхья.

— Давайте, чтобы удостовериться, разбудим его, — предложил Хасан.

Но Яхья решительно запретил:

— Подождем, пока встанет сам.

 

73

Он сидел в постели, откинувшись на подушку и до шеи натянув одеяло. В глазах его отражалась задумчивость. Камар устроилась на кровати у него в ногах, прижимая к груди Ихсан. Девочка беспрерывно двигала ручками и попискивала. Что она хотела сказать, можно было только догадываться. Посреди комнаты к потолку нитью тянулся дым благовоний. Дымок извивался, ломался и распадался, оставляя приятный аромат. Касем протянул руку к столику у кровати, взял стакан с тминным напитком и, отпив немного, вернул его на место. Жена нянчила дочку, но украдкой бросала на мужа взгляды, полные тревоги. Наконец она спросила:

— Как ты?

Он невольно повернул голову в сторону закрытой двери, потом посмотрел на Камар и тихо сказал:

— Я не болен.

Ее взгляд стал растерянным.

— Я рада это слышать, — сказала она. — Но что же тогда с тобой происходит?

После некоторых сомнений он ответил:

— Не знаю… Нет, не то. Я знаю, что происходит. Но, боюсь, спокойной жизни у нас больше не будет.

Вдруг Ихсан расплакалась, и Камар поспешила дать ей грудь. Она с нетерпением и волнением посмотрела на мужа:

— Почему?

Вздохнув, он положил руку на сердце:

— Это большая тайна. Настолько большая, что я не могу держать ее в себе.

Женщина встревожилась еще больше и попросила, прерывисто дыша:

— Расскажи мне, Касем!

Решительный и серьезный, он сел ровнее.

— Ты — первая, кому я расскажу. Ты первая, кто услышит. Но ты должна верить, что я говорю правду. Вчера ночью случилось нечто странное. Я был один в пустыне у скалы Хинд.

Он сглотнул. Она внимательно смотрела на него.

— Я сидел и наблюдал за лунным серпом, пока он не скрылся за тучами. Стало темно, и я подумал о том, чтобы уже пойти, но вдруг рядом послышался голос: «Добрый вечер, Касем!» От неожиданности я вздрогнул, потому что не слышал и не видел, чтобы ко мне кто-либо приближался. Я поднял голову и в шаге от себя увидел фигуру. Лица было не разглядеть. Я различил лишь белую повязку и накидку, скрывавшую его. Не показав своего замешательства, я ответил: «Добрый вечер! Кто вы?» И что, ты думаешь, он мне ответил?

— Не томи, говори!

— Он сказал: «Я Кандиль!» Я удивился: «Извините, я не…» Он прервал меня: «Я Кандиль, слуга аль-Габаляуи!»

— Что он сказал?! — вскричала Камар.

— Он сказал, что он слуга аль-Габаляуи.

От волнения грудь Камар выскользнула изо рта малышки. Личико Ихсан исказилось, она была готова расплакаться, но мать дала ей грудь снова. Бледнея, Камар переспросила еще раз:

— Слуга владельца имения?! Никто не знает его слуг. Управляющий доставляет все необходимое в Большой Дом сам. Его слуги относят все к воротам и передают людям из Большого Дома.

— Да. Это известно. Но он сказал мне именно так.

— И ты поверил ему?

— Я тут же встал. С одной стороны, сидеть было невежливо. С другой, только так я мог защитить себя в случае опасности. Я спросил, откуда мне знать, что он говорит правду. И он ответил: «Иди за мной, и ты увидишь, как я вхожу в Большой Дом». Сердце мое успокоилось, и я ему поверил. Не скрывая радости от встречи с ним, я расспросил его о деде, его здоровье, о том, чем он занимается.

Изумленная Камар перебила его:

— Вы действительно обо всем этом говорили?!

— Да! Бог свидетель! Он ответил мне, что с дедом все в порядке, но ничего не добавил. Я спросил, знает ли дед о том, что творится на нашей улице. Он ответил, что ему известно обо всем, что из Большого Дома ему видны даже детали. Поэтому он и послал его ко мне.

— К тебе?!

Касем недовольно нахмурился:

— Так он сказал. Он отказался дать разъяснения, хотя видел, как я удивлен. Он сказал: «Наверное, он выбрал тебя за твою мудрость, которую ты проявил в день кражи, и за то, что на тебя можно положиться. Он хочет сообщить тебе, что все жители улицы — его дети и внуки, что все они равны и что имение — их общее наследство, а надсмотрщики — зло, от которого не должно остаться и следа, что улица должна стать продолжением Большого Дома». Он закончил, а я словно потерял дар речи. Я поднял глаза к небу и увидел, как тучи отползают от луны. Я вежливо спросил его: «Зачем ты мне рассказываешь все это?» И он ответил: «Чтобы ты осуществил».

— Ты?! — воскликнула Камар.

— Он так сказал, — ответил Касем дрожащим голосом. — Я хотел, чтобы он объяснил. Но он попрощался и ушел. Я пустился за ним следом и увидел, что по огромной лестнице, так мне показалось, он поднимается на стену Большого Дома. Я стоял, потрясенный, затем вернулся на то место у скалы и решил пойти к старому Яхье, но потерял сознание и очнулся только в его хижине.

В комнате повисла тишина. Камар не сводила с Касема удивленных глаз. Ихсан заснула у груди и уронила головку на руку матери. Камар заботливо уложила ее в кроватку и снова, бледная и испуганная, посмотрела на мужа. С улицы донесся хриплый голос Савариса, ругающего кого-то, потом крик мужчины и стоны. Наверное, его избивали. Потом удаляющийся голос Савариса, выкрикивающего угрозы. Потом раздался отчаянный вопль задыхающегося бедняги: «О, аль-Габаляуи!» Смущенный взглядами жены, Касем спрашивал себя: «О чем она думает?» Женщина же размышляла: «Это правда. Он не солгал мне. Зачем ему придумывать такую историю? Он верен мне, деньги не были его целью. Зачем ему посягать на доходы от имения, когда это настолько опасно?! Неужели действительно пришел конец нашей спокойной жизни?!»

— Я единственная, кому ты об этом рассказал? — спросила она.

Он кивнул.

— Касем, у нас с тобой одна судьба. И я думаю о тебе больше, чем о себе самой. То, о чем ты говоришь, опасно. Последствий не избежать. Припомни хорошенько, ты действительно это видел или, может, тебе показалось?

Твердо и недовольно Касем заявил:

— Это было на самом деле, я не дремал!

— Но тебя нашли без сознания…

— Я потерял сознание уже после!

— Может, у тебя в голове все перепуталось? — с сочувствием спросила Камар.

Он с мукой выдохнул, но не показал своих чувств.

— Я ничего не путаю. Помню встречу, как будто она случилась при свете дня.

После некоторых сомнений она спросила:

— А кто подтвердит, что это был слуга владельца имения и что он сам послал его к тебе?! Может, он — один из мошенников с нашей улицы? Их тут полно.

Касем упорствовал:

— Я видел, как он поднимался по стене Большого Дома.

Она вздохнула:

— В квартале нет лестницы, даже чтобы взобраться до середины!

— Но я это видел!

Она была загнана в угол, но не сдавалась:

— Я просто боюсь за тебя. Ты понимаешь, переживаю за тебя, за наш дом, за дочь, за наше счастье. Я спрашиваю себя, почему именно ты был избран? Почему он сам не исполнит свою волю, ведь он владелец имения, он наш господин?!

— А почему он выбрал Габаля и Рифаа?

Зрачки ее расширились, рот скривился, как у ребенка, готового расплакаться, и она опустила глаза.

— Ты не веришь мне? Я не требую от тебя, чтобы ты верила.

Камар разрыдалась, отдавшись чувствам, будто так она могла избавиться от своих мыслей. Касем склонился над ней, взял за руку и притянул к себе.

— Почему ты плачешь? — ласково спросил он.

Она посмотрела на него сквозь слезы и проговорила, всхлипывая:

— Потому что я верю тебе. Да, верю. Я боюсь, что наша спокойная жизнь кончилась. Что ты будешь делать? — спросила она тихим голосом, полным сочувствия.

 

74

В комнате ощущались беспокойство и напряженность. Хмурый Закария сидел, задумавшись. Увейс не переставал теребить ус. Хасан будто разговаривал сам с собой, а Садек не сводил взгляд с Касема. Камар же сидела в углу зала и молилась Всевышнему, чтобы он наставил их на путь истинный. Над пустыми кофейными чашками кружили две мухи. Камар попросила Сакину унести поднос, и когда та закрыла за собой дверь, Увейс вздохнул:

— Да, эта тайна не даст нам спокойно жить.

В квартале завыла собака, побитая то ли камнем, то ли палкой. Послышался голос торговца, громко нахваливающего свои финики. Какая-то старая женщина горестно произнесла: «Господи, избавь нас от такой жизни!»

— Уважаемый, — обратился к Увейсу Закария, — вы самый достойный из нас. Скажите ваше мнение.

Переведя взгляд с Закарии на Касема, тот ответил:

— Скажу правду, такого человека, как Касем, не сыскать. Но у меня голова крутом идет от того, что он сейчас говорит.

Давно желавший высказаться Садек вмешался:

— Касем честный человек. Никто не может сказать о нем обратного. Я ему верю. Клянусь прахом матери!

— И я верю! — воодушевился Хасан. — У меня он всегда найдет поддержку.

Касем впервые признательно улыбнулся, посмотрев на крепко сложенного Хасана. Однако Закария сказал сыну с осуждением:

— Это не игра! Подумайте о нашей безопасности! Что станет с нашей жизнью?!

Увейс кивнул, соглашаясь со словами Закарии.

— Ты прав. Никто ни о чем похожем не слышал.

— Нет, слышали! — сказал Касем. — От Габаля и Рифаа.

Увейс удивленно уставился на него.

— Ты считаешь себя равным Габалю и Рифаа?!

Уязвленный, Касем опустил глаза. Сочувствующая ему Камар вмешалась:

— Кто знает, дядя, как это бывает?!

Увейс снова принялся теребить ус.

— И что же хорошего в том, чтобы считать себя подобным Габалю и Рифаа? — спросил Закария. — Рифаа был злодейски убит. Габаля бы убили так же, если бы род не встал за ним. А кто поддержит тебя, Касем? Ты забыл, что нашу улицу называют улицей бродяг? Здесь если не попрошайка, то бедняк.

— Аль-Габаляуи избрал его, — резко сказал Садек. — Не думаю, что он бросит его в беде!

— То же говорили о Рифаа в свое время, — напомнил Закария. — Однако его убили в нескольких шагах от дома аль-Габаляуи!

— Умоляю, не так громко! — предостерегла Камар.

Увейс не сводил с Касема глаз, думая о том, как странно все это слышать. Племянница сделала этого пастуха господином, он доказал свою надежность и искренность. Но разве этого достаточно, чтобы он уподобился Габалю или Рифаа? Разве великие люди появляются вот так просто? А что, если его видения — правда?

— Похоже, Касем не принимает наши предупреждения всерьез, — сказал Увейс. — Чего же он добивается? Ему не нравится, что наш квартал — единственный, не получающий доходов с имения? Не хочешь ли ты, Касем, стать нашим надсмотрщиком или управляющим?

По лицу Касема было видно, что он рассердился:

— Мне совсем не то говорили. Он сказал: «Все жители улицы — мои потомки. Имение принадлежит им на равных. А надсмотрщики — это зло!»

Глаза Садека и Хасана заблестели. Увейс удивился, а Закария спросил:

— Ты понимаешь, что это значит?

— Говори! — вспылил Увейс.

— Мы должны бросить вызов произволу управляющего и силе Лахиты, Гулты, Хагага и Савариса!

Камар побледнела. Увейс усмехнулся, и смех его вызвал неприятие Касема, Садека и Хасана. Закария, не обращая внимания, продолжал:

— Нас приговорят к смерти. Раздавят. Нам никто не поверит. Они не поверят, что кто-то встретил владельца имения, слышал его голос и говорил с ним. Тем более они не поверят тому, кто говорил с посланным им слугой.

Увейс поменял тон:

— Оставим эти легенды! Свидетелей встреч аль-Габаляуи с Габалем и Рифаа тоже не было. О них рассказывают, но никто воочию не видел. Правда, все это принесло благо их сторонникам. Квартал Габаля зажил достойной жизнью, потом квартал Рифаа. И у нас есть такое же право. Почему нет? Мы все плоть от плоти этого человека, запершегося в своем доме. Мы должны отнестись к этому с мудростью и осторожностью. Подумай, Касем, о своем квартале! Ни к чему эти разговоры о равенстве потомков, о том, где добро и где зло. Савариса нетрудно будет склонить на нашу сторону, он наш родственник. С ним можно будет договориться, чтобы он оставлял нам долю с доходов.

Касем помрачнел и гневно ответил:

— Уважаемый Увейс! Вы твердите одно, а я говорю совсем о другом. Я не желаю торговаться, и мне не нужна доля с имения. Я принял решение исполнить волю нашего деда, которую мне сообщили.

— Господи, помоги! — вздохнул Закария.

Касем оставался мрачным. Он размышлял о своих горестях, о том, как уединялся в пустыне, о своих беседах с Яхьей, о том, как от слуги, которого он не знал, пришло облегчение, о предстоящих испытаниях. Он думал о том, что Закарию волнует исключительно безопасность, а Увейса интересуют лишь деньги, что жизнь станет прекрасной, когда исчезнет необходимость преодолевать обстоятельства.

— Дядя, я должен был посоветоваться с вами, но ничего от вас не требую!

Садек дотронулся до его руки:

— Я с тобой!

Хасан, сжав кулаки, проговорил:

— И я с тобой, что бы там ни было!

— Как необдуманно! — с раздражением сказал Закария. — Когда заносят дубинки, такие, как вы, первые прячутся в норах. И ради кого ты будешь подвергать себя смертельной опасности? В нашем квартале одни насекомые. У тебя есть все, чтобы прожить благополучную счастливую жизнь. Не разумнее ли насладиться ею?

«Что он говорит?» — размышлял Касем. Он как будто слышал свой внутренний голос, когда Закария повторял: «У тебя дочь, у тебя жена, дом, что будет с тобой самим?» Но ты избран, как были избраны Габаль и Рифаа. И твой ответ должен быть таким же. Он сказал:

— Прежде чем выбрать свою судьбу, я все взвесил, дядя!

Увейс хлопнул в ладоши и предостерег:

— На все воля Божья! Сильные уничтожат тебя, а слабые над тобой посмеются!

Камар в замешательстве смотрела то на своего дядю, то на дядю мужа. Она страдала и от того, что Касема не поняли, и от страха за последствия, если он будет упорствовать.

— Дядя, — сказала она, — ты влиятельный человек. И мог бы поддержать его!

Увейс удивился:

— Тебе какое дело, Камар? У тебя есть деньги, дочь, муж. Почему тебя волнует распределение доходов имения, волнует, что их присваивают надсмотрщики? Мы зовем сумасшедшим того, кто хочет стать надсмотрщиком. Кто же тогда тот, кто хочет взять на себя управление всем кварталом?

Касем в отчаянии вскочил на ноги:

— Мне ничего этого не надо. Я хочу добра, о котором говорил наш дед.

Увейс изобразил улыбку:

— Где же он?! Пусть выйдет на улицу или пусть его вынесут слуги. Пусть проследит за тем, как исполняются его десять условий. Думаешь, кто-либо из квартала, каким бы влиятельным он ни был, смог бы хоть рот открыть, если с ним заговорит владелец имения?!

— Думаешь, он выйдет, если надсмотрщики решат с нами расправиться? — добавил Закария.

Обессилев, Касем ответил:

— Я не требую верить мне или поддерживать…

Закария поднялся, положил ему руку на плечо и сказал с сочувствием:

— Касем! Тебя сглазили! Я знаю, это дурной глаз. Все судачили о том, как тебе повезло и какой ты мудрый. Вот и сглазили. Да убережет тебя Бог! Сегодня ты знатный человек. Пожелаешь — начнешь торговлю на средства жены, разбогатеешь. Выкинь все это из головы! Будь доволен тем, чем наградил тебя Всевышний.

Опечаленный, Касем повесил голову, потом взглянул на дядю и с удвоенной решимостью проговорил:

— Я не выброшу это из головы, даже если бы все имение стало принадлежать мне!

 

75

Что делать? Сколько можно думать и ждать? И чего ждать? Если уж близкие тебе не верят, кто тогда поверит? Что пользы от печали? Какой смысл в том, что ты уединяешься у скалы Хинд? Ни звезды, ни темнота, ни луна не дадут ответа. Надеешься на встречу со слугой еще раз. Но что нового ты хочешь от него услышать? Ты кружишь в темноте на том клочке земли, где по преданиям состоялась встреча деда с Габалем, подолгу простаиваешь у высокой стены Большого Дома на том месте, где он говорил с Рифаа. Но ты сам его не видел и не слышал, а слуга его так и не вернулся. Что будешь делать? Этот вопрос будет преследовать тебя, как солнце в пустыне преследует пастуха. Это лишит тебя покоя, ты перестанешь наслаждаться жизнью. Габаль, как и ты, был один, но он одержал победу. Рифаа знал, что делать, и не отступал, потом и он одержал победу. А что будешь делать ты?

— Почему ты не обращаешь внимания на дочку? — упрекнула его Камар. — Она плачет, а ты ее не успокоишь, играет с тобой, а ты равнодушен.

Он улыбнулся малышке, вдохнул ее запах, очнулся от своих мыслей и пробормотал:

— Какая она прекрасная!

— Даже когда ты с нами, вроде как отсутствуешь, будто мы и не семья тебе.

Он пересел поближе к ней на диван и поцеловал в щеку. Потом расцеловал дочку.

— Разве ты не видишь, как я нуждаюсь в вашем понимании?

— Мое сердце, сочувствующее и любящее, всецело принадлежит тебе. Но тебе самому надо себя пожалеть.

Она передала ему дочь, он обнял ее и стал с ней играть, слушая ее невинный лепет. Вдруг он сказал:

— Если Всевышний пошлет мне победу, я не лишу женщин прав на имение.

— Но ведь имение всегда принадлежало мужчинам! — удивилась Камар.

Касем поднес малышку к лицу и заглянул в ее черные глаза.

— Наш дед передал через слугу, что имение принадлежит всем. А женщины — тоже жители нашей улицы, ее половина. Удивительно, как на нашей улице не уважают женщин! Когда они познают справедливость и милосердие, то изменят свое отношение к женщинам.

Глаза Камар были полны понимания и любви, однако она подумала: «Победа? Откуда ей взяться, этой победе?!» Как она хотела дать ему совет беречь себя, но не решалась. «Что готовит нам завтра?» — спрашивала она себя. Повторит ли она судьбу Шафики, жены Габаля, или ей уготована участь Абды, матери Рифаа? Она вздрогнула и отвела взгляд в сторону, чтобы не дать Касему повода для сомнений.

Когда зашли Садек и Хасан, чтобы отправиться вместе в кофейню, Касем предложил им сходить к Яхье познакомиться. Они застали старца за курением кальяна, сладкий запах которого распространялся в воздухе. Касем представил своих друзей, и они уселись в хижине у окошка, через которое проникал лунный свет. Яхья с интересом рассматривал их лица, будто спрашивая: неужели это они перевернут все с головы на ноги в нашем квартале?! Он вгляделся в лицо Касема, потом сказал:

— Пока ты не будешь готов, лучше никому не открывать этой тайны.

Они передавали кальян друг другу по кругу. Свет луны, бивший в окно, проходил ровно над головой Касема и падал Садеку на плечо. Угольки ярко горели в темноте.

— Что значит готов? — спросил Касем.

Старик засмеялся, отшутившись:

— Разве может избранник аль-Габаляуи прислушиваться к мнению такого старика, как я?!

В тишине слышалось только бульканье кальяна.

— У тебя есть дядя, у твоей жены тоже, — заговорил Яхья. — От твоего-то родственника ни вреда, ни пользы. А вот Увейс может встать на твою сторону, если ему что-то пообещать.

— Что, например?

— Например, вести дела в квартале бродяг.

— Никто не должен пользоваться особым положением, — сказал Садек. — Имение — общее наследство. Все равны, как сказал аль-Габаляуи.

Яхья рассмеялся:

— До чего удивителен наш дед! В Габале он явил себя силой, в Рифаа — милосердием, а сегодня он — нечто иное!

— Он владелец имения, — сказал Касем. — И он вправе менять свои десять условий!

— Однако твоя миссия, сынок, трудна. Ведь она коснется всей улицы, а не одного из кварталов.

— Такова воля владельца имения.

Яхья не мог никак откашляться и весь согнулся. Хасан заменил его у кальяна. Старик сел, вздыхая, и вытянул ноги.

— Слушай, ты, как Габаль, собираешься использовать силу, или твоим орудием станет милосердие, как у Рифаа?

Касем поправил повязку на голове.

— К силе прибегну лишь в случае необходимости, но любовь буду использовать во всех случаях.

Яхья покачал головой и улыбнулся:

— Все хорошо, если б только ты не проявлял интереса к имению. Иначе это приведет к многочисленным бедам.

— Как же людям жить без имения?

— Так же, как жил Рифаа, — с гордостью заявил старик.

— Ему помогал отец и сторонники, — с уважением ответил Касем. — Его многочисленные последователи сами так жить не смогли. Нашей же несчастной улице недостает чистоты и достоинства.

— Разве их можно вернуть, получив право на имение?

— Не только право на имение, но и если дать отпор надсмотрщикам. Тогда на нашу улицу вернется достоинство, за которое боролся Габаль для своего рода, любовь, к которой призывал Рифаа, и счастье, о котором грезил Адхам.

Яхья рассмеялся:

— Что же останется делать тому, кто придет после тебя?

После долгих раздумий Касем ответил:

— Если Всевышний пошлет мне победу, никто другой этой улице больше не понадобится.

Кальян ходил по кругу, как во сне. Вода пела в емкости, убаюкивая.

— Что же достанется каждому из вас, если имение будет поделено поровну? — снова спросил Яхья.

— Имение нужно лишь для того, чтобы сделать улицу его продолжением, — ответил Садек.

— И что же вы собрались предпринять?

Луна скрылась за набежавшей тучей, и в комнате стало темно. Но не прошло и минуты, как лунный свет появился снова. Яхья, взглянув на крепкого Хасана, поинтересовался:

— А сможет ли твой двоюродный брат противостоять надсмотрщикам?

— Я всерьез думаю о том, чтобы обратиться к адвокату, — ответил Касем.

— Какой адвокат пойдет против управляющего Рефаата с его надсмотрщиками? — воскликнул Яхья.

Приятный дурман кальяна смешался в их головах с тревогой. Друзья возвращались подавленными. Задумчивого и печального Касема терзали сомнения.

Однажды Камар сказала ему:

— Разве можно заботиться о счастье людей, жертвуя благополучием собственной семьи?!

— Я должен оправдать возложенные на меня ожидания, — уверенно ответил Касем.

Что тебе делать? Ты стоишь на краю пропасти. Пропасти отчаяния, безмолвного и неподвижного. Кладбище надежд, посыпанных пеплом. Там увядают воспоминания и затихает музыка. Там завтра похоронено в саване вчера.

Однажды он пригласил Садека и Хасана и сказал им:

— Пора начинать!

Их лица просияли.

— Какой у тебя план? — спросил Хасан.

Воодушевленный Касем рассказал:

— Я нашел решение. Мы откроем общество для занятий физическими упражнениями.

От изумления они потеряли дар речи.

— Организуем его во дворе моего дома, — заулыбался Касем. — Физическими упражнениями в квартале увлекаются многие.

— А какое отношение это имеет к нашему делу?!

— Например, поднятие тяжестей? — переспросил Садек. — И как это связано с имением?!

Глаза Касема заблестели, и он ответил:

— К нам будут приходить молодые люди, занимающиеся спортом. Посмотрим, кто из них уверует и будет готов пойти за нами.

Зрачки Хасана расширились, и он воскликнул:

— У нас будет своя община! И какая!

— Да, к нам потянется молодежь из кварталов Габаля и Рифаа.

Их охватила радость. Касем чуть не танцевал от счастья.

 

76

В праздник Касем сидел у окна, наблюдая за улицей. Как хорошо в эти дни в нашем квартале!

Водоносы полили землю водой. Шеи и хвосты ослов были украшены искусственными цветами. В глазах рябило от детей, одетых в яркие одежды и запускающих в небо воздушных змеев. В тележки были воткнуты флажки. Крики и возгласы смешивались с мелодией флейты. На повозках было полно танцующих, лавки закрыты, а кофейни, курильни и пивные лавки, наоборот, битком набиты посетителями. На каждом углу улыбались и поздравляли: «Счастья вам!» Касем сидел в новой галабее, держа под мышки Ихсан. Она то гладила своими ручонками отца по лицу, то царапала ему щеки. Внизу кто-то запел:

Касему сразу же вспомнился день свадьбы, и сердце его забилось еще радостнее. Он любил музыку и веселье! Адхам мечтал прожить жизнь под песни в саду… А что поет этот человек в праздник? «Глаза не могу отвести от любимой»? Прав певец. С тех пор как в темноте его глаза увидели Кандиля, рассудок, воля и сердце ему больше не принадлежали.

Двор его дома превратился в клуб, где тренировали тело и очищали дух. Вместе с юношами он поднимал тяжести и учился драться на палках. Руки Садека стали такими же крепкими, как накачанные ноги лудильщика. Хасан и без того настоящий богатырь. Остальные же были полны энтузиазма. Это Садек дал мудрый совет позвать в клуб бродяг и нищих. Им понравились физические нагрузки, а речи Касема захватили их еще больше. Да, их мало, но своей преданностью они стоят многих. Вдруг Ихсан пропищала: «Па-па!», и Касем расцеловал ее. Край его галабеи, где она сидела, стал мокрым. Из кухни доносились удары пестика о ступку, голоса Камар и Сакины и мяуканье кошки. Под окном проехала повозка, в ней хлопали в такт песни:

Касем заулыбался, вспомнив вечер, когда Яхья, хлебнув лишнего, распевал эту песню. Эх, если бы все удалось и у жителей улицы была бы одна забота — петь! Вскоре среди нас окажется много сильных и верных людей. И мы вместе бросим вызов управляющему, надсмотрщикам и всем несправедливостям. На улице останутся жить милосердный дед и его безгрешные внуки. Будут уничтожены нищета, грязь, бедность и произвол. Мы больше не увидим ни вшей, ни мух, ни дубинок. Под сенью сада воцарится безмятежный покой, и будет слышна лишь чудесная мелодия. Касем очнулся от грез, услышав, как Камар ругает Сакину. Удивленный, он прислушался и позвал жену. Дверь тут же распахнулась, и в комнату вошла Камар, толкая рабыню:

— Ты глянь на нее! Мать ее родилась в этом доме, она сама родилась здесь, и не стесняется нас подслушивать!

Касем с укором взглянул на Сакину, а та закричала низким голосом:

— Я не предательница, господин! Госпожа не хочет меня слушать!

Камар была в ужасе и не могла этого скрыть:

— Я видела, как она с улыбкой говорила, что к следующему празднику Касем станет главой квартала, как в свое время Габаль стал главой Хамданов. Спроси-ка ее, что она имела в виду?

Касем, нахмурившись, озабоченно спросил:

— Так что ты говорила, Сакина?

Со свойственной ей смелостью Сакина отвечала:

— То, что сказала. Я ведь не из тех, кто сегодня в одном доме работает, а завтра — в другом. Я здесь выросла, можно было и не скрывать от меня тайну.

Касем и Камар переглянулись. Он указал глазами на дочь, и жена забрала девочку. Касем велел Сакине сесть, рабыня опустилась у его ног и сказала:

— Разве справедливо, что чужие знают о твоей тайне, а я остаюсь в неведении?!

— О какой тайне ты говоришь?

— Которую Кандиль поведал тебе у скалы Хинд!

Камар ахнула, но Касем сделал жест, чтобы Сакина продолжала.

— Так же, как это было с Габалем и Рифаа, — сказала она. — Ты один из них. Ты был господином, даже когда пас овец. Я была посредницей между тобой и госпожой. Как ты мог забыть? Вы мне раньше других должны были рассказать. Как можно доверять посторонним и не верить своей служанке? Да простит вас Господь! Я молюсь, чтобы ты одержал победу над управляющим и надсмотрщиками! Об этом просят Бога все!

Камар, нервными движениями укачивая ребенка, воскликнула:

— Не следовало тебе нас подслушивать. Это грех!

Но Сакина горячо и искренне возразила:

— Я и не думала следить за вами, Господь свидетель! Просто услышала через дверь ваш разговор. Не может же человек заткнуть себе уши! А ты, госпожа, своим недоверием разрываешь мне сердце! Я не предательница. Вы последние, кого я предала бы. Зачем мне вас предавать и кому? Да простит тебя Господь, госпожа!

Касем внимательно изучал Сакину, не только глазами, но и сердцем. Когда она закончила, он спокойно сказал:

— Ты предана нам, Сакина. В твоей верности никто не сомневается.

Сакина взглянула на него с надеждой и промолвила:

— Да пошлет Всевышний тебе здоровье, господин! Ей-богу, я такая и есть!

— Я могу отличить, кто верен, а кто нет. Измена не поселится в моем доме, как это было в доме Рифаа. Камар! Эта женщина так же чиста, как и ты. Не надо думать о ней плохо. Она член нашей семьи, и я не забуду, что именно она принесла мне когда-то радостную весть.

— Но ведь она подслушивала, — ответила Камар, хотя в ее голосе чувствовалось спокойствие.

— Она не подслушивала, — улыбнулся Касем, — просто Господу было угодно, чтобы она нас услышала, как услышал Рифаа голос нашего деда. Господь благословил тебя, Сакина!

Сакина схватила его руку и принялась целовать:

— Моя жизнь принадлежит тебе, господин. Клянусь, ты победишь наших врагов и станешь главой улицы!

— Но я вовсе не хочу быть главой, Сакина!

Рабыня воздела руки:

— Боже, сделай, как он желает!

— Аминь!

Касем посмотрел на нее с улыбкой и сказал:

— Ты будешь моей посланницей, если понадобится. Будешь участвовать в нашем деле.

Лицо Сакины просияло, глаза загорелись, а Касем продолжил:

— Если судьба позволит нам распределить доходы от имения, как мы того хотим, ни одна женщина не будет обделена, будь то госпожа или служанка!

От изумления Сакина онемела.

— Владелец имения сказал мне, что имущество принадлежит всем его потомкам. А ты, Сакина, ему внучка наравне с Камар.

Радостная Сакина благодарно поклонилась Касему. С улицы донеслись звуки свирели. Кто-то крикнул:

— Лахита! Тысячу раз слава тебе!

Касем выглянул на улицу и увидел надсмотрщиков на конях, украшенных бумажными цветами. Люди приветствовали их возгласами и преподносили им подати. Затем надсмотрщики направились в пустыню, чтобы по обычаю праздника устроить соревнования — скачки и борьбу на палках. Как только процессия скрылась, на улицу вышел Аграма. Он шатался из стороны в сторону от хмеля. Касем улыбнулся, увидев юношу, который у них считался одним из самых преданных и надежных. Он следил за ним. Аграма стал посреди улицы бродяг и выкрикнул:

— Вот такой я богатырь!

— Эй, король бродяг! — посмеялись из окна дома в квартале Рифаа.

Аграма поднял красные глаза к окну, откуда раздался голос, и заорал заплетающимся языком:

— Пришел наш черед, цыгане!

На его слова во всем этом шуме, гаме, музыке и пении обернулись и мальчишки, и пьяные, и накурившиеся гашиша. Вдруг кто-то крикнул:

— Вы слышали, что он сказал? Пришел черед бродяг! Не хотите послушать?

Едва держащийся на ногах Аграма прокричал:

— У нас общий предок, и имение он завещал всем! С надсмотрщиками будет покончено! — и затерялся в толпе.

Касем вскочил, схватил накидку и спешно вышел из комнаты.

— Да будет проклято вино! — проговорил он.

 

77

— Не показывайтесь на людях, когда вы пьяны! — серьезно и строго сказал Касем. Он сидел у подножия скалы Хинд, и взгляд его скользил по лицам близких товарищей: Садека, Хасана, Аграмы, Шаабана, Абу Фисады и Хамруша. За его спиной гора упиралась в небосвод, на котором вспыхивали первые звезды — предвестники ночи. В пустыне было безлюдно, только на южной ее окраине стоял, опершись на свой посох, одинокий пастух. Аграма повесил голову, сокрушаясь:

— Лучше б я умер!

— Теперь совершенные ошибки раскаянием не исправишь, — холодно сказал ему Касем. — Сейчас важно узнать, как твой пьяный бред восприняли наши враги.

— Наверняка его многие слышали, — сказал Садек.

Хасан нахмурился:

— Я сам слышал в кофейне квартала Габаль, куда меня пригласил товарищ из этого рода. Там вслух рассказывали об Аграме. Мужчина говорил и смеялся. Но я не исключаю, что его рассказ мог заронить сомнения. Боюсь, они начнут передавать эту историю друг другу, пока она не дойдет до одного из надсмотрщиков.

— Не преувеличивай, Хасан, — вздохнул Аграма.

— Лучше уж перебрать с осторожностью, чем с беспечностью. Иначе нас застигнут врасплох!

— Мы поклялись, что не будем бояться смерти! — воскликнул Аграма.

— А разве ты не клялся хранить тайну?! — вспылил Садек.

— Если сейчас не выстоим, конец всем надеждам, — заключил Касем.

В надвигающейся темноте зависла тишина. Молчание прервал Касем:

— Надо подготовиться!

— Следует быть готовым к самому худшему, — добавил Хасан.

— Значит, придется сражаться, — опечалился Касем.

Несмотря на темноту, они повернули головы, чтобы посмотреть друг на друга. Над ними одна за другой появлялись звезды. Дул ветер, приносящий с собой остатки дневной жары. Наконец Хамруш сказал:

— Будем драться насмерть!

Касему не понравились его слова.

— Тогда все останется как есть! — воскликнул он.

— Они с нами быстро расправятся, — добавил Садек.

— Хорошо, что твой дом связан родственными узами с Саварисом, — сказал Касему Абу Фисада, — а жена приходится родственницей супруге управляющего, не говоря уже о том, что Закария в молодости дружил с Лахитой.

— Может быть, это отсрочит расправу. Но нам ее не избежать — равнодушно ответил Касем.

— А ты забыл, что хотел обратиться за помощью к адвокату? — спросил Садек.

— Нам же сказали: ни один адвокат не посмеет выступить против управляющего и надсмотрщиков.

— В Бейт-аль-Кади есть один дерзкий адвокат, — проговорил Аграма, желающий загладить свою вину.

Однако Садек отступился:

— Но если обратиться к адвокату, наши сегодняшние опасения могут стать началом большой беды.

— Давайте посоветуемся с адвокатом, — настаивал Аграма. — Скажем, чтобы подождал с иском, пока в этом не будет необходимости. Поищем того, кто возьмется за дело. И пусть он будет не с нашей улицы.

Касем и остальные согласились с этим предложением в качестве запасного варианта. Они поднялись и направились в контору адвоката аль-Шанафири из Бейт-аль-Кади. Шейх принял их. Касем разъяснил ему суть дела и сообщил, что пока они бы хотели повременить с иском, но он должен подготовиться к процессу и предпринять все необходимые шаги. Вопреки ожиданиям большинства адвокат не отказался вести дело. Он взял задаток на расходы, и они, довольные, вышли от него и разошлись — товарищи вернулись в квартал, а Касем отправился к Яхье. Они сели у хижины покурить кальян и обменяться мнениями. Яхья сожалел о произошедшем и советовал Касему быть осторожнее и осмотрительнее.

Как только Касем вернулся домой и распахнул дверь, перед ним с беспокойством на лице предстала Камар.

— Господин управляющий присылал за тобой! — воскликнула она.

Сердце Касема екнуло.

— Когда?

— Последний раз десять минут назад.

— Последний раз?!

— За час он присылал трижды.

Глаза ее наполнились слезами.

— Не ожидала я такого… — всхлипнула она. — Не ходи!

Он старался держаться спокойно.

— Идти туда не опасно. Ты забыла, что эти преступники не нападают в собственном доме?!

Внутри заплакала Ихсан, и Сакина поспешила к ней.

— Не ходи, пока я не встречусь с Аминой-ханум, — попросила Камар.

Но Касем был настроен решительно:

— Так не годится. Я сейчас сам пойду. Не надо переживать. Никто из них ни о чем не знает.

Жена вцепилась в него:

— Но он посылал за тобой, а не за Аграмой! Я боюсь, на тебя донесли.

Он мягко высвободился из ее рук.

— Я же сразу тебе сказал, что спокойной жизни у нас больше не будет. Мы знали, что рано или поздно столкнемся со злом. Не сходи с ума и жди моего возвращения!

 

78

Привратник дома управляющего вернулся и равнодушно сказал Касему:

— Входи!

Привратник шел первым. С трудом сдерживая эмоции, Касем следовал за ним. Он вдыхал благоухание сада, но продолжал смотреть прямо перед собой, пока не остановился у входа в зал. Привратник пропустил его вперед, и Касем с уверенностью, которой и не подозревал в себе, вошел. Вглядевшись, он увидел в углу зала на диване управляющего. С ним были еще двое. Один сидел на кресле справа от хозяина, другой с левой стороны. Касем сначала не узнал их или попросту не обратил на них внимания. Он подошел к управляющему и, встав близко от него, поднял руку в знак приветствия.

— Добрый вечер, господин! — почтительно сказал Касем.

Вдруг он заметил, что справа от управляющего сидел не кто иной как Лахита. Взглянул на другого — и онемел. Вторым оказался адвокат шейх аль-Шанафири. Он понял, что положение его опасно: тайна раскрыта, и предал его этот подлый человек. Он пропал! Отчаяние смешалось с негодованием. Ему стало ясно: ни хитрость, ни лукавство его теперь не спасут, и он решил стоять на своем до конца, не отступая ни на шаг. Ему нужно было идти напролом или хотя бы не отрицать того, что уже стало известно. Впоследствии он не раз вспоминал этот миг, отсчитывая от него рождение в себе нового человека, о котором и не знал. От размышлений его отвлек сухой голос управляющего, который спрашивал:

— Ты Касем?

— Да, господин! — ответил он непринужденно.

Не пригласив Касема сесть, управляющий продолжил:

— Присутствие здесь адвоката тебя удивило?

— Вовсе нет, — так же ответил Касем.

— Ты пастух? — спросил высокомерно управляющий.

— Уже два года, как я не пасу скот.

— Чем же ты теперь занимаешься?

— Я поверенный в делах жены.

Управляющий с презрением покачал головой, затем подал разрешающий знак адвокату, и тот заговорил, обращаясь к Касему:

— Наверное, ты растерялся, увидев здесь меня, своего адвоката. Но господин управляющий занимает такое высокое положение, что мое обещание представлять твои интересы не имеет никакого значения. Более того, благодаря этому моему поступку ты получаешь возможность покаяться. А это лучше, чем приобрести врага, в столкновении с которым тебя ждет гибель. Господин управляющий разрешил сообщить тебе, что я умолял его помиловать тебя, если ты раскаешься. Пойми, я желаю тебе только добра. Вот твой задаток. Я тебе его возвращаю.

Касем посмотрел на него ненавидящим взглядом:

— Почему же ты не дал мне совета, когда я явился к тебе в контору?

Адвокат был возмущен такой наглостью. Но управляющий удержал его.

— Ты здесь, чтобы отвечать на вопросы, а не задавать их! — сказал он Касему.

Адвокат извинился и засобирался уходить. Он встал, плотно завернулся в накидку, пряча свое замешательство, и вышел. Управляющий злобно разглядывал Касема.

— Как ты посмел подать иск против меня?! — стал он отчитывать Касема.

Касем почувствовал себя загнанным в угол: борьба или смерть. Он не знал, что сказать.

— Не молчи! Говори, что ты скрываешь? Ты сумасшедший?

— Слава Богу, я не лишен рассудка, — печально произнес Касем.

— Непохоже! Зачем ты сделал этот предосудительный шаг? Ты уже не бедняк, ведь эта ненормальная сделала тебя своим мужем. Чего же ты добиваешься?

Подавляя свой гнев, Касем проговорил:

— Для себя я ничего не хочу!

Управляющий обернулся на Лахиту, будто призывая его в свидетели причуд этого человека, затем вновь посмотрел нетерпеливо на Касема и закричал:

— Зачем тогда тебе это?!

— Я хочу только справедливости, — ответил Касем.

Управляющий с ненавистью сощурился.

— Думаешь, тебя спасут родственные связи твоей жены и ханум?

— Я так не думаю, — ответил Касем, опустив глаза.

— Разве ты надсмотрщик, чтобы бросать другим надсмотрщикам вызов?

— Нет, господин.

— Тогда признай свое безумие и не мучай меня! — закричал управляющий.

— Слава Богу, я не безумен.

— Зачем тогда подавал иск против меня?

— Я хотел справедливости.

— Для кого?

Касем задумался.

— Для всех.

Управляющий с сомнением вгляделся в его лицо в поисках признаков безумия.

— А какое тебе до этого дело?

Опьяненный смелостью, Касем проговорил:

— Только так можно выполнить условия владельца имения!

— Ты, бродяга, говоришь об условиях владельца имения?! — завопил управляющий.

— Он наш общий предок, — спокойно ответил Касем.

Разгневанный управляющий вскочил и со всего размаху ударил Касема мухобойкой по лицу.

— Наш предок?! Да вы отцов своих не знаете! Как вы смеете называть владельца имения своим предком?! Воры! Бродяги! Подонки! Прикрываясь положением жены, ты потерял стыд и совесть! Но запомни, даже домашнего пса бьют, когда он кусает руку хозяина!

Лахита поднялся, чтобы успокоить управляющего.

— Сядьте, уважаемый. Не стоит марать себя.

Рефаат вернулся на место с дрожащими от злобы губами.

— Даже бродяги рассуждают об имении и внаглую называют владельца своим предком! — продолжал кричать он.

— Выходит, правда то, что говорят люди об этих бродягах, — сказал Лахита. — Эх! Наша улица, видно, сама себя погубит.

— Твой отец, — обратился Лахита к Касему, — был первым из моих помощников. Не вынуждай меня наказывать тебя.

— За свои злодеяния он заслуживает не просто смерти! — вскричал управляющий. — Если б не ханум, головы твоей уже не было бы на плечах!

Лахита продолжал допрашивать Касема:

— Скажи-ка, сынок, кто за тобой стоит?

Касем переспросил, все еще чувствуя, как горит лицо:

— Что вы имеете в виду?

— Кто заставил тебя подать иск?

— Я сам. Никто.

— Ты был пастухом. Потом судьба тебе улыбнулась. Чего же еще ты хочешь?

— Справедливости. Справедливости, уважаемый!

Управляющий заскрежетал зубами:

— Справедливость! Собаки! Это слово вы повторяете как заклинание, когда хотите ограбить нас!

Обернувшись к Лахите, он приказал:

— Допрашивай его, пока не сознается!

И Лахита снова спросил тоном, обещающим снисхождение:

— Скажи мне, кто за тобой стоит?

Со скрытым вызовом Касем ответил:

— Наш дед…

— Дед?!

— Да. Посмотри десять условий, и ты поймешь, что это он руководил мной.

Рефаат вскочил с криком:

— Убери его с глаз моих! Вышвырни вон на улицу!

Лахита поднялся, схватил Касема за плечо и потащил к выходу. Он держал его железной хваткой, но Касем терпел боль.

— Будь благоразумен, — прошептал ему на ухо Лахита. — Ради самого себя. Не вынуждай меня пустить тебе кровь!

 

79

Дома Касема, как оказалось, ждали Закария, Увейс, Хасан, Садек, Аграма, Шаабан, Абу Фисада и Хамруш. Они встретили его молчаливым сочувствием. Когда Касем сел рядом с женой, Увейс сказал:

— Разве я не предупреждал тебя?

— Подожди, дядя, дай ему прийти в себя! — упрекнула Камар.

— Больше всего неприятностей человек доставляет себе сам! — крикнул Увейс.

Закария внимательно рассматривал лицо Касема.

— Они тебя унижали, — произнес он. — Я знаю тебя, как самого себя. И вижу, через что тебе пришлось пройти.

— Если б не Амина-ханум, живым бы ты к нам не вернулся, — сказал Увейс.

Касем обвел взглядом их лица:

— Нас предал адвокат! Будь он проклят!

Они застыли и обменялись тревожными взглядами. Первым начал Увейс:

— Расходитесь подобру-поздорову! Молитесь за свое спасение!

— Что вы такое говорите, дядя?! — отозвался Хасан.

Касем задумался.

— Я не скрываю от вас, что нам грозит смерть. И пойму, если кто не пожелает участвовать.

— На этом и закончим, — сказал Закария.

Негромко, но решительно Касем ответил:

— Каковы бы ни были последствия, я не отступлю. Я такой же избранный сын нашей улицы, как Габаль и Рифаа.

Увейс с негодованием поднялся и покинул зал со словами:

— Этот человек безумный. Да поможет тебе Бог, племянница!

Садек же встал со своего места и поцеловал Касема в лоб:

— Ты вернул мне душу этими словами!

Хасан был настроен решительно:

— Люди в нашем квартале убивают друг друга за гроши. Что же нам бояться умереть за правое дело?

С улицы послышался голос Савариса, зовущего Закарию. Тот выглянул в окно и пригласил надсмотрщика зайти. Саварис не замедлил явиться с мрачным видом. Бросив взгляд на Касема, он сказал:

— Не думал, что на нашей улице есть еще надсмотрщики, кроме меня!

— Все не так, как говорят, — попробовал умилостивить его Закария.

— Ну, я слышал вещи куда хуже!

— Бес попутал наших детей! — заохал Закария.

— Лахита имел со мной серьезный разговор по поводу твоего племянника, — сухо ответил Саварис. — Я считал его рассудительным юношей. А оказалось, его безумие перешло все границы. Послушайте! Если спущу вам, Лахита сам придет наказывать вас. Однако я никому не позволю поставить мою честь под удар. Поэтому сидите смирно! И горе тому, кто будет упорствовать.

Саварис стал следить за сподвижниками Касема, никому из них не разрешая приближаться к его дому. Попытавшимся это сделать Садеку и Абу Фисаде сильно досталось. Он потребовал от Закарии, чтобы тот не выпускал Касема из дома, пока буря не уляжется. Так Касем стал узником в собственном доме. Попасть к нему мог только двоюродный брат Хасан. Однако удержать новости на нашей улице в стенах одного дома не могла никакая сила. Происходившее в квартале бродяг стало известно и роду Габаль, и роду Рифаа. Они узнали об иске против управляющего, о решении требовать исполнения десяти условий и даже о том, что слуга аль-Габаляуи Кандиль разговаривал с Касемом. Народ был взволнован. Люди сыпали обвинениями и насмешками. И однажды Хасан сказал Касему:

— На улице перешептываются. В каждой кальянной разговоры только о тебе.

Касем поднял на него глаза, в которых в последние дни читались задумчивость и тревога.

— Мы стали заключенными. Дни идут, а мы ничего не предпринимаем.

— Невозможно требовать ничего сверх человеческих возможностей, — с сочувствием сказала Камар.

— Наши братья полны решимости как никогда! — заявил Хасан.

— Правда, что в кварталах Габаль и Рифаа говорят, будто я обманщик и сумасшедший?

Хасан опустил глаза, терзаясь:

— Трусость испортила людей…

Касем в растерянности покачал головой:

— Почему род Габаля и Рифаа, которые сами встречались с аль-Габаляуи и разговаривали с ним, не верят мне?! Они первые должны были уверовать и встать на мою сторону.

— Беда нашей улицы — трусость. Поэтому они и заискивают перед надсмотрщиками.

Вдруг они услышали, как Саварис на улице ругает кого-то и осыпает проклятьями. Они выглянули в окно: надсмотрщик держал за шиворот Шаабана и орал:

— Что тебя тянет сюда, шлюхин ты сын?!

Парень напрасно пытался высвободиться. Вдруг Саварис левой рукой обхватил его шею, а правой начал наносить удары по лицу и голове. Касем вышел из себя: он отскочил от окна и побежал к двери, не обращая внимания на Камар, просящую его остановиться. Не прошло и минуты, как он стоял перед Саварисом и твердым голосом требовал:

— Отпусти его, уважаемый!

Надсмотрщик продолжал избивать свою жертву.

— Смотри, сам костей не досчитаешься! — прикрикнул он на Касема.

Касем схватил его правую руку, с силой одернул и произнес:

— Я не дам тебе его добить. Делай что хочешь!

Саварис отпустил Шаабана, рухнувшего на землю без чувств. Он схватил ведро с землей у проходящей мимо женщины и надел его на голову Касему. Хасан хотел было броситься на помощь, но его вовремя задержал Закария, обхватив сына двумя руками. Касем снял ведро с головы. Он чуть не задохнулся. Земля просыпалась ему на голову и одежду. У него начался приступ кашля. Камар и Сакина закричали. На место срочно явился Увейс, вокруг стали собираться и стар и млад. Образовалась шумная толпа. Закария изо всех сил потянул сына за руку, смотря ему в глаза с предупреждением и мольбой. Увейс подошел к Саварису со словами:

— Прости его ради меня, уважаемый Саварис!

Вокруг раздалось: «Бог велел прощать!»

— Один — родственник, другому Бог велел прощать! А между тем я вашей милостью так и в бабу превращусь!

— Боже упаси! — выкрикнул Закария. — Ты наш господин! Нет могущественнее тебя!

Саварис свернул в кофейню. Мужчины подняли Шаабана. Хасан принялся стряхивать землю с головы и одежды Касема. Как только Саварис скрылся из виду, люди смогли выразить свое сочувствие.

 

80

Вечером того же дня в одном из домов квартала бродяг раздался плач. Об умершем сначала заголосили домочадцы, потом к ним присоединились жильцы всего дома. Касем выглянул из окна и спросил у продавца семечек, что случилось. Тот ответил: «Долгие тебе лета. Шаабан умер…» Касем в ужасе выбежал и направился в дом друга, находившийся через два двора. Внутри было темно и тесно. Все соседи с нижних этажей собрались, чтобы выразить свои соболезнования и свое негодование. На верхних же этажах отвечали воплями, исполненными горя. Касем услышал, как две женщины резко высказались:

— Он не умер. Его Саварис убил!

— Да будь ты проклят, Саварис!

Третья возразила:

— Его погубил никто иной, как Касем! Выдумывает всякие небылицы, а наших мужчин убивают.

На сердце Касема легла печаль. Сквозь толпу он пробрался на этаж, где жил убитый и в свете прикрепленного на стене фонаря увидел в коридоре у дверей своих товарищей — Хасана, Садека, Аграму, Абу Фисаду, Хамруша и других. Со слезами на глазах Садек подошел к нему и, не произнося ни слова, обнял. Хасан, чье лицо в тусклом свете казалось искаженным болью, сказал:

— Он пролил кровь не зря.

Аграма приблизился к Касему и прошептал на ухо:

— Жене его совсем плохо. В его смерти она обвиняет нас.

— Да вразумит ее Господь! — ответил Касем шепотом.

— Убийца должен понести наказание, — мстительно сказал Хасан.

— И кто же в нашем квартале осмелиться выступить свидетелем против него? — безнадежно спросил Абу Фисада.

— Иначе нас тоже убьют, — добавил Хасан.

Касем легонько толкнул его, чтобы тот успокоился:

— Лучше вам не участвовать в похоронах. Соберемся позже на кладбище.

Касем собрался войти в дом Шаабана, но Садек преградил ему вход. Касем отодвинул его, вошел и позвал жену Шаабана. Та вышла, удивленно уставившись на него заплаканными глазами. Потом взгляд ее стал суровым и она спросила:

— Что надо?

— Я пришел с соболезнованиями, — печально ответил Касем.

— Ты убил его! Тебе нужно было имение, а нам кроме Шаабана ничего не надо.

— Дай тебе Господь терпения, — мягко сказал ей Касем. — Да накажет он его убийц! Мы будем твоей семьей. Его кровь пролилась не напрасно.

Она посмотрела на него исподлобья, развернулась и ушла. С ее возвращением во внутренней комнате возобновились стоны и причитания. Касем покинул ее дом печальный и задумчивый.

А наутро Савариса увидели нагло сидящим у входа в кофейню Дунгуля. Он испепелял взглядом тех, кто проходил мимо. Люди вежливо с ним здоровались, стараясь не выказать своего негодования. Никто не пожелал участвовать в похоронах, все оставались у себя в лавках или за тележками. После восхода солнца вынесли носилки с телом покойного, за которыми шли лишь близкие родственники. Однако, не побоявшись злого взгляда Савариса, к ним примкнул Касем. Это разозлило зятя Шаабана, и он возмущенно спросил:

— Убил и явился на похороны?!

Набравшись терпения, Касем ничего не ответил.

— Чего ты пришел? — грубо спросил его другой.

Тогда Касем решительно сказал:

— Я не убийца! Да упокоит Господь душу Шаабана! Он был смелым. А вы не такие. Вам известно, кто убил, но вы вымещаете свой гнев на мне.

Большинство из них молчали. Вслед за мужчинами толпой шли женщины, босые, все в черном. Они посыпали голову землей и били себя по щекам. Процессия прошла через аль-Гамалию в Баб-аль-Наср. Когда ритуал был окончен, прощавшиеся разошлись. Остался только Касем. Он нарочно отстал от них и вернулся на могилу, где его уже ждали товарищи. Все они рыдали. Вытирая слезы, Касем сказал:

— Кто беспокоится о собственной безопасности, пусть уходит!

— Если бы это нас волновало, мы бы не пришли, — отозвался Хамруш.

Положив ладонь на надгробный камень, Касем произнес:

— Какая ужасная утрата! Он был полон смелости и решимости. И его коварно убили. А он был нам так нужен!

— Его убил надсмотрщик. Если бы хоть один из нас дожил до того момента, когда расправятся с последним из них! — сказал Садек.

— Мы не должны погибнуть так же. Подумайте о завтрашнем дне. Что мы можем сделать для победы? — спросил Хамруш.

— Как нам встречаться и договариваться?

— Сидя взаперти, я только об этом и думал, — сказал Касем. — И нашел решение. Оно непростое. Но другого нет.

Они вопросительно посмотрели на него.

— Уходите из квартала! Давайте приготовимся покинуть квартал, как давным-давно это сделал Габаль. Как недавно это сделал Яхья. Возобновим наше дело в безопасном месте в пустыне. Наши силы только возрастут. И числом мы умножимся.

— Правильное решение! — выкрикнул Садек.

— Очистить нашу улицу от надсмотрщиков можно лишь силой. Только силой можно добиться соблюдения десяти условий. И только силой можно вернуть справедливость, милосердие и мир. И сила наша будет не вероломной, а первой справедливой силой.

Они слушали его с замиранием сердца и смотрели на могилу за его спиной. Казалось, Шаабан участвует в их разговоре и благословляет их.

— Да! — взволнованно проговорил Аграма. — Только силой мы все это преодолеем. Справедливой силой, а не коварной. Шаабан шел к тебе, когда его нагнал Саварис. Если бы мы держались вместе, ему было бы нелегко уничтожить нас. Да будут прокляты страх и вражда!

Впервые Касем ощутил удовлетворение и радость.

— Наш дед нам доверяет, — сказал он. — Он уверен, что среди его потомков есть на кого положиться!

 

81

Касем вернулся домой за полночь. Камар не спала, дожидаясь его. Она была заботлива и ласкова больше, чем обычно, и ему стало ее жалко — ведь она еще не ложилась. Касем заметил в ее глазах усталость. От слез они покрылись красными прожилками, подобно тому как на иссушенной земле от солнца образуются трещины.

— Ты плакала? — грустно спросил он ее.

Она ничего не ответила, сделав вид, что занята — греет ему молоко.

— Смерть Шаабана опечалила нас всех. Да помилует его Бог!

— Я плакала о Шаабане, — ответила она ему. — Слезы выступают у меня на глазах каждый раз, когда я вспоминаю, как надсмотрщик набросился на него. А ты — последний, кто заслуживает, чтобы ему лицо и голову пачкали землей.

— Это ничто по сравнению с тем, что постигло нашего несчастного друга, — мрачно заметил Касем.

Она села рядом и придвинула к нему стакан молока.

— То, что они говорят о тебе, ужасно, — сказала она.

Он неестественно улыбнулся, показывая свое безразличие к этим разговорам, и поднес стакан ко рту.

— Гулта из квартала Габаль утверждает, что ты жаждешь захватить имение, чтобы единолично владеть им. В этом же Хагаг убеждает род Рифаа. Они распускают о тебе слухи, будто ты очерняешь Габаля и Рифаа.

— Я это знаю. Знаю и то, что если бы не ты, не быть мне сегодня в живых.

Она нежно погладила его по плечу. Вдруг без причины ей вспомнилась их прежняя жизнь. Беседам не было конца, а счастью предела. А как они радовались в бессонные ночи после рождения Ихсан! Но сегодня он уже не принадлежал ей, так же как не принадлежал самому себе. Даже болезнь, причиняющую ей боль, она от него скрывает. Он не думает о себе. Как же может она заставлять его думать о ней? Она не хочет быть для него в тягость, чтобы ненароком не способствовать его врагам. Кто успокоит ее, сказав, что с ним все будет в порядке? Ведь ее жизнь закончится так же быстро, как их счастливые дни. Да простит тебя Бог, наша улица!

— Надежда не покидает меня, хотя вокруг все и лежит во мраке, — заговорил Касем. — Пусть кажется, что я один. Но у меня много верных товарищей. Один из них поднялся против Савариса. Кто мог раньше такое представить? И остальные такие же. Нашей улице недостает только смелости для того, чтобы о нас навсегда перестали вытирать ноги. И не говори мне о спокойной жизни. Человек, которого убили, шел в мой дом. Ты же не хочешь, чтобы твоего мужа унижали как труса?

Забирая у него пустой стакан, Камар улыбнулась.

— Жены надсмотрщиков подбадривают мужей, когда те творят свои черные дела. Как же я могу не поддержать тебя — того, кто хочет добра?!

Касем осознал, что ее горе глубже, чем кажется. Он ласково погладил ее по щеке и с сожалением произнес:

— Ты — все для меня в этом мире. Нет друга лучше тебя.

Камар улыбнулась и позвала Сакину, которая наверняка уже легла.

Лудильщик дядюшка Шантах удивился исчезновению Садека. Он сходил к нему домой, но там не оказалось не только Садека, но и никого из его родни. Торговец рыбой Абдель Фаттах также не мог найти своего помощника Аграму. Абу Фисада без предупреждения не явился в лавку Хамдуна. А куда пропал Хамруш? Пекарь Хассуна говорил, что его будто пламя поглотило. Многие также исчезли безвозвратно. Новость облетела квартал бродяг и дошла до других кварталов. Жители кварталов Габаль и Рифаа шутили, что бродяги переехали и теперь Саварису не с кого будет собирать дань. Саварис пригласил Закарию в кофейню Дунгуля и сказал:

— Никто, кроме твоего племянника, не сможет сказать нам, почему они ушли.

— Уважаемый Саварис, вы плохо о нем думаете. Он неделями не выходил из дома.

— Не увиливай! Я пригласил тебя, чтобы предупредить о том, что грозит твоему племяннику, — прорычал надсмотрщик.

— Касем и твой родственник тоже! Не делай из нас врагов!

— Он враг не столько мне, сколько самому себе. Вообразил себя Габалем нашего времени. А это самый короткий путь на кладбище.

Закарию охватил ужас.

— Тебе показалось. Мы все под твоей защитой!

По дороге домой Закария столкнулся с Хасаном, который возвращался от Касема, и начал рассказывать ему обо всем, что его переполняло после встречи с надсмотрщиком. Но Хасан не дал ему договорить:

— Крепись, отец! Камар больна. Тяжело больна, отец.

О болезни Камар узнали все, даже в доме управляющего. Опечаленный Касем не отходил от нее. Он растерянно качал головой:

— Как же ты так слегла в одно мгновение?!

— Я скрывала от тебя свое состояние. Жалела тебя. На тебя столько несчастий свалилось! — отвечала она слабым голосом.

— Я должен был с самого начала разделить с тобой эту боль!

Ее бледные губы расплылись в улыбке, подобно увядающему цветку на сломанном стебельке.

— Скоро я поправлюсь, — проговорила она.

Об этом молилось его сердце. Однако какая-то пелена заволакивала ее глаза, а лицо будто высыхало. Как она могла скрывать боль? Все это ради тебя. Помилуй ее, Боже! Оставь ее мне! Услышь непрекращающийся плач ребенка!

— Ты все мне прощала! А я себе этого простить не смогу.

Она улыбнулась еще раз, будто с упреком. Пришла Умм Салем, чтобы окурить ее благовониями, Умм Атыйя, чтобы приготовить снадобья, и цирюльник Ибрагим, чтобы пустить кровь. Но лучше ей не стало.

— Как я хочу взять твою боль себе! — сказал ей Касем.

— Пусть не коснется тебя никакое зло, — проговорила она еле слышно и добавила: — Мой любимый!

«Свет меркнет в моих глазах при виде этого!» — подумал он.

— Такому человеку, как ты, не нужны слова утешения! — сказала она.

Проведать больную приходило столько народу, что в доме стало тесно, и Касем вышел на крышу. Из окон слышались женские голоса, внизу проклятья смешивались с криками торговцев. Раздался детский плач, сначала Касем подумал, что это Ихсан, но увидел на соседней крыше малыша, лежащего в пыли. Медленно опускалась темнота. Стая голубей возвращалась на ночевку. На горизонте сверкнула единственная звездочка. Он думал о том странном взгляде, который появился у Камар, о том, что у нее невольно стал дергаться уголок рта, губы посинели, и о том, как ему это пережить. Прождав несколько часов, он вернулся. В зале он застал Сакину с ребенком на руках.

— Входи тихо! Не разбуди ее! — сказала она шепотом.

Он прилег на диван, стоявший рядом с кроватью. Светильник на подоконнике давал слабый свет. Из квартала слышались только звуки ребаба. Потом Таза запел:

«Я решил дать шанс тебе, — спокойно продолжал дед, — и больше никому из тех, кто остался снаружи, шанс перебраться сюда, обзавестись семьей и начать здесь новую жизнь.

Хумам один за другим слушал радостные удары своего сердца, ожидая последних нот, которыми должна была завершиться эта счастливая песня, — так обрадованный хорошей новостью жаждет узнать продолжение. Но дед молчал. Немного помявшись, Хумам промолвил:

— Спасибо за вашу милость!

— Ты этого заслуживаешь.

Юноша, переводя взгляд с деда на ковер, тихо спросил:

— А моя семья?

— Я же ясно дал понять! — с укором ответил аль-Габаляуи.

— Но они заслуживают вашего прощения и сочувствия, — взмолился Хумам».

Камар сделала резкое движение, и Касем подскочил к ней. Вместо пелены в ее глазах он увидел незнакомый блеск. Он спросил: «Что с тобой?», и в полный голос она ответила:

— Ихсан! Где Ихсан?

Он поспешил из комнаты и вернулся вместе с Сакиной, которая несла на руках спящую девочку. Камар показала на Ихсан, и Сакина поднесла ей девочку так, чтобы она смогла поцеловать ее в щеку. Касем сел на край кровати. Переведя на него взгляд, Камар прошептала:

— Как велико то, что во мне!

Он наклонился к ней:

— Что ты имеешь в виду?

— Я много мучила тебя, но как велико то, что во мне!

Он прикусил губу.

— Камар! Мне так плохо от того, что я не силах облегчить твои страдания!

— Я переживаю, как ты будешь без меня? — сказала она с сожалением.

— Не надо обо мне.

— Касем, уходи! Иди к твоим товарищам! Если останешься, они убьют тебя.

— Мы уйдем вместе.

— Теперь у нас разные дороги, — сказала она, делая над собой усилие.

— Не хочешь пожалеть меня, как ты всегда делала?

— Это в прошлом…

Превозмогая себя, она махнула рукой. Он нагнулся к ней ближе, настолько, что почувствовал ее дыхание. Корчась от боли, она вытянула шею, словно прося помощи. Ее грудная клетка резко дернулась, она тяжело захрипела.

— Посади ее! Она хочет сесть! — вскрикнула Сакина.

Он обнял ее обеими руками, чтобы приподнять, но она застонала, словно прощаясь, и голова ее упала на грудь. Сакина с ребенком выбежала из комнаты. Снаружи раздался ее крик, разорвавший тишину.

 

82

С утра дом Касема и дорога к нему заполнились людьми, которые пришли выразить соболезнования. На улице родственные связи всегда ценились выше других добродетелей, поэтому среди сочувствующих появился и Саварис, а за ним потянулись и другие жители квартала бродяг. Также неизбежен был приход управляющего, а за ним следом подошли Лахита, Гулта и Хагаг, за которыми повалила вся улица.

Собралась настолько большая процессия, какая в наших местах бывает только в день похорон надсмотрщика. Касем терпеливо держался с достоинством мудрого человека. Во время погребения плакала каждая частичка его души и тела, но глаза оставались сухими. Прощавшиеся разошлись. На кладбище остались только Касем, Закария, Увейс и Хасан. Закария положил руку Касему на плечо и с сожалением сказал:

— Крепись, сынок! Да поможет тебе Бог!

Касем наклонился немного в сторону и сквозь всхлипы проговорил:

— Мое сердце похоронено, дядя!

Лицо Хасана исказилось в страдании. На кладбище стало тихо настолько, насколько может быть тихо только в самой пустоте. Закария сделал шаг со словами:

— Пора идти.

Однако Касема пригвоздило к месту, и он с неприязнью спросил:

— Что их привело сюда?

Закария догадался, о ком идет речь.

— В любом случае спасибо им, — ответил он.

— Так это возможность восстановить с ними отношения! — ободряюще подхватил Увейс. — Этот их жест требует от тебя ответных шагов. И, к счастью, они не принимают всерьез того, что о тебе говорят в других кварталах.

Касем предпочел промолчать, оставаясь печальным, и не вступать в спор. Неожиданно появились сторонники Касема во главе с Садеком, как будто ждали, пока соболезнующие разойдутся. Их было много, и все они были знакомы Касему. Они обнимали его, пока глаза не наполнились слезами. Увейс недовольно обводил их взглядом. Но это никого не задевало.

— Больше тебя в квартале ничего не держит! — обратился Садек к Касему.

— Здесь его дочь, его дом и его имущество! — гневно возразил Закария.

Тогда Касем многозначительно произнес:

— Оставаться в квартале было необходимо. Поэтому вас и стало так много.

Он посмотрел на обращенные к нему лица, словно пересчитывая их в подтверждение своих слов. Большинство из них он лично убеждал уйти с улицы и присоединиться к уже покинувшим ее. Каждую ночь, как только квартал засыпал, он выходил из своего дома и направлялся к тем, кто ему пришелся по душе, и кто, как он думал, перейдет на его сторону.

— Сколько нам еще ждать? — спросил его как-то Аграма.

— Пока вас не будет достаточное количество.

Аграма отвел Касема в сторону и, поцеловав его, прошептал:

— Мое сердце разрывается. Я лучше всех понимаю, как тяжело твое горе.

— Это правда, — откровенностью на откровенность ответил ему Касем. — Моя боль невыносима.

Аграма посмотрел на него с состраданием:

— Скорее присоединяйся к нам! Ведь теперь ты остался совсем один.

— Всему свое время.

— Нужно возвращаться! — в полный голос произнес Увейс.

Друзья обнялись на прощание, и Касем пошел домой. Прошло уже много дней, а он все сидел в комнате один и переживал свое горе. Сакину стало тревожить его состояние. Но для того, чтобы по-прежнему выходить по ночам из дома, силы у него были. Число уходивших с улицы росло, и люди спрашивали друг друга, что происходит. В соседних кварталах стали еще больше потешаться над бродягами и их надсмотрщиком Саварисом. Поговаривали, что не сегодня-завтра Саварис тоже ударится в бега. Однажды Закария предупредил его:

— Дело зашло так далеко, что пора начинать беспокоиться о последствиях!

Однако ничего не оставалось, только ждать. Каждый день Касем, подвергая себя опасности, обходил дома. Ихсан была единственной, кто был способен вызвать улыбку на его мрачном лице. Она училась стоять, держась за стулья, поворачивала к нему свое ясное личико и лепетала что-то на своем детском языке. Он с нежностью разглядывал ее и думал: «Ты будешь красивой девочкой. Но самое главное — я хочу, чтобы ты стала такой же доброй и ласковой, как твоя мать». Он радовался, когда она смотрела на него своими черными глазками, ведь ее круглое личико напоминало ему о Камар. Дочка оставалась единственным напоминанием об их любви, которую так жестоко оборвала судьба. Проживет ли он столько, чтобы увидеть ее прекрасной невестой? Или ему суждена лишь боль воспоминаний в стенах этого дома?

Однажды в дверь постучали. Сакина пошла спросить, кто там. Молодой голос ответил ей:

— Открой, Сакина!

Она отворила и увидела перед собой девочку не старше двенадцати с закрытым лицом, которая против обыкновения была еще закутана в накидку. Удивленная Сакина спросила, что ей нужно. Однако та проскользнула в комнату Касема.

— Добрый вечер, дядя!

Она открыла круглое смуглое с правильными чертами лицо.

— Добро пожаловать. Садись, — поздоровался, недоумевая, Касем.

Присаживаясь на край, девочка сказала:

— Меня зовут Бадрия. Меня послал к тебе брат Садек.

— Садек?! — Касем был озадачен.

— Да.

Он сел поближе, нетерпеливо посмотрел на нее.

— Зачем же он так рискует?

Она посерьезнела, отчего лицо ее стало только красивее, и ответила:

— Но в покрывале меня никто не узнает.

Он заметил, что, судя по фигуре, она намного старше, и кивнул, соглашаясь. Она стала еще серьезней:

— Он говорит, чтобы ты немедленно покинул квартал. Лахита, Гулта, Хагаг и Саварис договорились сегодня ночью убить тебя.

Он нахмурился, а Сакина вскрикнула.

— Как он узнал об этом?

— Ему Яхья сказал.

— А как узнал об этом Яхья?

— Какой-то пьяный болтал в винной лавке, а друг Яхьи слышал. Так говорит брат.

Он молча смотрел на нее, пока она не встала и не принялась снова закутываться в покрывало. Касем поднялся:

— Спасибо тебе, Бадрия. Будь осторожна. Передай от меня привет брату. Иди с миром.

Она закрыла лицо и спросила:

— Что ему передать?

— Скажи, что еще до утра мы встретимся.

Она коснулась его руки и вышла.

 

83

Сакина побледнела. В глазах ее отразился ужас.

— Немедленно уходим! — выкрикнула она и вскочила.

— Запеленай Ихсан, спрячь ее под накидкой и иди, как будто по делам. Потом сверни на кладбище к могиле покойной и жди меня там.

— А вы, господин?

— Уйду, как только получится.

Растерянность и страх оставались в ее глазах.

— До условленного места вас проводит Хасан, — успокоил он ее.

Она собралась в считанные минуты. Касем несколько раз поцеловал дочку.

— Прощай, вечная улица! — уже в дверях проговорила Сакина.

Сквозь деревянную решетку Касем смотрел на дорогу, наблюдая, как служанка удаляется в сторону аль-Гамалии. Сердце его билось при виде драгоценной ноши у нее на руках. Сакина скрылась за поворотом. Он обвел взглядом улицу и заметил пособников надсмотрщиков. Часть из них сидела в кофейне Дунгуля, а часть слонялась туда-сюда, черты их растворялись в надвигающейся темноте. Все говорило о том, что они к чему-то готовятся. Может, они караулят его, выжидая, когда он выйдет на свою вечернюю прогулку, секрет которой они разгадали? Или нападут на его дом на исходе ночи? Пока они разбрелись по кварталу, чтобы не привлекать внимания. Расползлись в темноте, как жуки. От них так и несет преступлением! Может, его ждет судьба Габаля или участь Рифаа? То же в одну из непроглядных ночей переживал и сам Рифаа. Он прятался в доме, сердце его переполняли самые добрые намерения, а внизу уже раздавались тяжелые шаги тех, кто жаждал крови. Когда же прекратится кровопролитие, несчастная улица? Касем ходил из угла в угол, пока в дверь не постучали и он не услышал голос Хасана, зовущий его. Он увидел тревогу в глазах этого богатыря.

— В квартале какое-то движение… Это подозрительно, — сказал Хасан.

Как будто не обращая внимания на его слова, Касем спросил:

— А дядя уже вернулся?

— Нет. Говорю же тебе, в квартале происходит что-то странное. Посмотри в окно!

— Я уже заметил то, что тебя взволновало. Я знаю. Садек успел предупредить меня. Он послал ко мне свою младшую сестру. Если его опасения верны, то надсмотрщики попытаются убить меня сегодня ночью. Сакина с Ихсан уже ушла и ждет тебя на кладбище у могилы Камар. Отведи их в надежное место к братьям.

— А ты?

— Я тоже скоро уйду и догоню вас.

— Я тебя одного не оставлю! — решительно заявил Хасан.

Но Касем потребовал:

— Делай, что говорю, и не сомневайся. Я уйду из квартала по-хитрому, не ввязываясь в драку. Если придется драться, твоя сила нас не спасет. Но если ты уйдешь, моя дочь будет в безопасности. Ведь только так ты успеешь расставить людей на дороге от аль-Гамалии до аль-Мукаттама, чтобы в случае опасности, они пришли мне на помощь.

Хасан подчинился его воле. Он крепко пожал ему руку:

— Ты разумнее нас. Вижу, ты все продумал и подготовил.

Касем ответил ему спокойной улыбкой, но Хасан ушел мрачный. Прошло совсем немного времени, и к Касему явился запыхавшийся Закария, сообщивший, что у него новость от старца Яхьи.

— Мне уже передали эту новость от Садека, — не дал ему договорить Касем.

Но Закария был сильно взволнован:

— Я только сейчас узнал об этом, навестив его. И испугался: вдруг сообщение до тебя не дошло?

Касем пригласил его сесть и сказал извиняющимся тоном:

— Прости за все неприятности, что я тебе доставил!

— Я уже давно ожидал этого. Я заметил, что Саварис переменился к нам, но обманывал себя. А сегодня я увидел этих шайтанов, расползающихся как саранча. Бежать одному тебе будет трудно.

Но Касем был настроен решительно.

— Попробую. Если мне не удастся, им все равно не справиться с теми, кто уже на аль-Мукаттаме.

— Все это ничто по сравнению с ценой твоей жизни и жизни твоего ребенка! — с раздражением выпалил Закария.

— Мне жаль, что ты не оказался в первых рядах моих сторонников! — упрекнул его Касем.

Будто не расслышав этих слов, Закария продолжил:

— Пойдем со мной к Саварису и поторгуемся с ним. Пообещаем ему все, что он попросит.

Касем усмехнулся словам дяди, оставив его предложение без ответа. Закария отвернулся к окну и уставился на дорогу. Она казалась черной, и от нее веяло страхом. Он обернулся только на слова Касема:

— Почему они выбрали именно эту ночь?

— Позавчера какой-то человек из рода Габаль во всеуслышание заявил, что ты хочешь добра для всех. То же, говорят, рассказывал один из мужчин рода Рифаа. Это, наверное, и заставило их спешить.

Лицо Касема просияло.

— Видишь, дядя, я стал врагом управляющего и надсмотрщиков, но другом нашей улицы. Значит, скоро все узнают.

— А ты подумал, что тебя ждет?

— Я расскажу тебе свой план. Побегу через крыши до твоего дома, оставив здесь светильник горящим, чтобы ввести их в заблуждение.

— Тебя могут увидеть.

— Я не выйду, пока крыши не опустеют.

— А если они нападут на твой дом раньше?

— Этого не случится, пока квартал не спит.

— Но, может, им все равно?

Касем улыбнулся:

— Тогда я умру. Каждому приходит срок.

Закария поднял глаза с мольбой, но увидел только твердую спокойную улыбку, в которой словно отразилась сама решительность.

— Они могут обыскать мой дом, — в отчаянии проговорил он.

— К счастью, они не знают, что мы догадываемся об их заговоре. Даст Бог, я убегу раньше.

Они обменялись долгим взглядом, который был красноречивее слов, и обнялись. Оставшись один, Касем поборол в себе эмоции, подошел к окну и посмотрел на дорогу. Квартал выглядел обычно. Ребятня возилась в свете фонарей ручных тележек, в кофейне бурлила жизнь. На крышах сидели болтающие женщины. Брань и непристойности заглушал кашель курильщиков. Послышались звуки ребаба. На пороге кофейни восседал Саварис, в углах притаились посланники смерти. Воры из воров! Предатели человечества! С тех пор как Идрис разразился злобным смехом, в ваши жилы из поколения в поколение перетекает кровь преступника, из-за вас улица погружается во мрак. Неужели птице не выпорхнуть из клетки? Время тянулось медленно, но оно приближало конец этой ночи. На крышах стало тихо, с улиц исчезли ручные тележки и мальчишки, кофейни опустели. Лишь время от времени доносился шум возвращающихся. Из аль-Гамалии спешили домой пьяные, выкрикивающие что-то бессвязное. Уголь в жаровнях остыл. Во тьме притаились только несущие смерть. «Пора!» — подумал Касем. Он быстро подошел к лестнице и взобрался по ней на крышу, добежал до стены соседнего дома, перепрыгнул и хотел было спуститься, но ему преградили путь. «Стой!» — окликнули его. Касем понял, что на крыше их полно и он окружен. Все было предрешено. Он развернулся, чтобы бежать назад, но кто-то подскочил к нему и схватил крепкими руками. Он собрал силы, появившиеся от страха, ударил человека в живот и освободился от его хватки. Еще раз ударил его ногой в живот, тот, захрипев, упал и больше не вставал. То ли с третьей, то ли с четвертой крыши послышался сдавленный кашель. Касем напрягся и решил вернуться на крышу своего дома. Он остановился у лестницы и прислушался. Раздавались шаги поднимающихся. Они столпились у двери его жилища, с силой навалились на нее, и та распахнулась, чуть не слетев с петель. Вломились внутрь. Не теряя ни секунды, Касем быстро спустился и выбежал во двор. За воротами он увидел тень и набросился на человека, вцепившись ему в горло. Потом ударил его головой, ногой в живот, толкнул, и тот упал без движения. Сердце его бешено билось. Он бросился в сторону аль-Гамалии. Теперь им ясно, что в доме никого нет. Часть из них, наверное, поднялась на крышу к лежащему там сообщнику, остальные наверняка бросились за ним в погоню. Не останавливаясь, он пробежал мимо дома дяди, достиг конца улицы и пустился во весь опор. В начале аль-Гамалии кто-то выскочил ему наперерез и громко крикнул, чтобы услышали остальные: «Стой, сукин сын!». Он махнул дубинкой, рассчитывая, что Касем не успеет увернуться, но из-за угла вдруг мелькнула тень. От удара по голове нападавший упал.

— Бежим быстрее! — сказал Касему спаситель.

Касем и Хасан бежали в темноте, не глядя под ноги.

 

84

В начале квартала аль-Ватавит к ним присоединился Садек, а в конце квартала их поджидали Аграма, Абу Фисада и Хамруш. Они запрыгнули в повозку, и от удара кнутом лошадь тронулась с места. Они ехали быстро, несмотря на темноту и ночную тишину, в которой раздавался скрип колес. Они с тревогой оглядывались назад. Чтобы успокоиться, Садек сказал:

— Они побегут к Баб-аль-Наср, подумают, что ты прячешься на кладбище.

— Но они же знают, что вас на кладбище нет, — с сомнением ответил Касем.

Повозка неслась на большой скорости, и это придавало уверенности, что опасность осталась позади.

— Вы подготовили все как нельзя лучше, — снова уверенно заговорил Касем. — Спасибо тебе, Садек. Если бы не твое предупреждение, меня уже не было бы в живых.

Садек молча пожал ему руку. В свете звезд повозка приближалась к рынку аль-Мукаттам. Вокруг было темно и пустынно, только от фонаря на хижине Яхьи струился свет. Они предусмотрительно остановились посреди площади, сошли с повозки и направились к Яхье. Не успели они подойти к жилищу, как раздался голос старца, спрашивающий, кто пришел. Услышав ответ Касема, Яхья громко произнес хвалу Господу, и они горячо обнялись.

— Я обязан тебе жизнью, — сказал Касем.

Старик рассмеялся:

— Всего лишь совпадение! Но так совпало, чтобы спасти жизнь достойнейшего человека. Поспешите в горы! Там лучшее для вас убежище.

Касем пожал Яхье руку и в свете фонаря посмотрел ему в лицо с признательностью и симпатией.

— Вот сегодня ты как Рифаа и Габаль, — сказал старик. — Когда ты одержишь победу, я вернусь в квартал.

Они удалялись от хижины на восток, уходя вглубь пустыни в сторону горы. Указывая дорогу, впереди всех шагал Садек. Смешанные краски на горизонте предвещали близкий рассвет. Воздух был влажным от росы. Вдалеке прокукарекал петух — это был крик нарождающегося дня. Достигнув подножия, они обогнули гору с южной стороны и наткнулись на узкую тропу, которая поднималась к их новому дому на вершине. Они двигались гуськом вслед за Садеком.

— Мы построили тебе дом в самом центре между нашими жилищами, — сказал Садек Касему. — Сейчас там спит Ихсан.

— Дома мы соорудили из жести и мешковины, — добавил Аграма.

— Они ненамного хуже наших лачуг в квартале, — заметил в шутку Хасан.

— Главное, там не будет ни управляющего, ни надсмотрщиков! — отозвался Касем.

До них донеслись голоса, и Садек сказал:

— Наш новый квартал не спит, ожидая тебя.

Подняв головы, они увидели первую полоску зари.

— Ау! — прокричал Садек во весь голос. Из домов высунулись головы мужчин и женщин. Раздались приветствия и радостные возгласы. Кто-то запел: «Пташка крылышками машет».

Касема охватил восторг, и он с гордостью произнес:

— Как их много!

— Новый квартал в горах! — довольно произнес Садек. — Людей здесь с каждым днем становится все больше. По совету Яхьи все покидающие улицу присоединяются к нам.

— Вот только, чтобы не столкнуться ни с кем с улицы, нам приходится искать заработок в самых отдаленных местах, — заметил Хамруш.

Поднявшегося на гору Касема мужчины встречали объятиями, женщины пожимали руку, кругом его приветствовали и радовались. Среди встречающих была и Сакина, которая сообщила, что Ихсан спит в хижине, отведенной под их дом. Все двинулись к новому кварталу, где дома были выстроены в форме квадрата. Люди веселились и пели. На горизонте забрезжил свет, разлившись по небу озером белых роз.

— Добро пожаловать нашему надсмотрщику Касему! — крикнул какой-то мужчина.

Касем переменился в лице, и гневно ответил:

— Да будут прокляты все надсмотрщики! Там, где они появляются, нет ни мира, ни спокойствия.

Люди обернулись на его слова, и он продолжил:

— Мы возьмемся за оружие, как это сделал Габаль, но только ради милосердия, которое проповедовал Рифаа. Доходы имения используем для общего блага, как мечтал об этом Адхам. Вот в чем наше предназначение, а не в том, чтобы становиться надсмотрщиками.

Хасан мягко подтолкнул Касема к хижине и обратился ко всем:

— Он всю ночь не спал. Имеет право на отдых.

Касем прилег на циновку рядом с дочкой, тотчас провалился в сон и очнулся после полудня усталым, с тяжелой головой. Сакина принесла Ихсан и положила ему девочку на колени. Касем стал нежно целовать ее. Подавая Касему кувшин с водой, Сакина сказала:

— Эту воду носят нам с той самой колонки, куда ходила жена Габаля.

Касем улыбнулся. Ему нравилось все, что напоминало о Габале и Рифаа. Он окинул взглядом свое новое жилище и, отметив, что кроме мешковины в нем ничего не было, еще сильнее прижал Ихсан к груди. Он встал, передал дочку Сакине и вышел к ожидавшим его Садеку и Хасану. Пожелав друг другу доброго утра, они присели, и Касем сел между ними. Он оглядел квартал, но увидел только женщин с детьми.

— Мужчины ушли на заработки, — объяснил Садек. — Мы задержались, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.

Его глаза пробежали по женщинам, занятым готовкой и стиркой, и резвящейся повсюду детворе.

— Думаешь, они довольны жизнью? — спросил Касем.

— Они мечтают получить права на имение и жить в таком же богатстве, как Амина-ханум, жена управляющего.

Касем широко улыбнулся, перевел взгляд с одного своего собеседника на другого и спросил:

— У вас созрел план? Каков наш следующий шаг?

Хасан с гордостью вздернул голову и расправил широкие плечи.

— Мы твердо знаем, чего хотим!

— И как это сделать?

— Нападем на них внезапно.

Садек не согласился:

— Давайте подождем, пока большая часть улицы не перейдет на нашу сторону, и тогда уж нападем. Так мы будем уверены в победе, с одной стороны, а с другой — избежим жертв.

— Верно! — подтвердил Касем, и черты его лица разгладились.

Они успокоились и замечтались, как вдруг кто-то робко произнес:

— Еда.

Касем поднял глаза и увидел перед собой Бадрию, которая принесла тарелку бобов и лепешки. Она подошла к нему, глаза ее сверкали, и, не сдержавшись, он улыбнулся.

— Приветствую мою спасительницу! — сказал ей Касем.

Она поставила перед ним тарелку, ответив:

— Да продлит Бог твои годы! — и ушла в хижину Садека, стоявшую рядом.

На душе у Касема потеплело, и он с аппетитом принялся за еду.

— У меня осталась немалая сумма денег, — сказал Касем за трапезой. — Они нам еще пригодятся, если что случится.

Немного помолчав, он добавил:

— Мы должны привлекать всех жителей нашей улицы, в ком чувствуем готовность присоединиться к нам. Как много среди них обиженных, желающих нам победы, которых останавливает только страх!

Хасан и Садек направились туда, где их уже ждали остальные, и Касем остался один. Он встал, чтобы оглядеться на новом месте: прошел среди играющих детей, которые не обратили на него внимания, женщины же приветствовали его улыбками. Вдруг его взгляд остановился на древней старухе с седой головой, мутными глазами и трясущимся подбородком. Касем подошел к ней поздороваться, и она ответила ему так же приветливо.

— Кто ты? — спросил он ее.

Голосом, похожим на шелест сухих листьев, она ответила:

— Я мать Хамруша.

— Здоровья тебе, матушка. Нелегко тебе было покинуть нашу улицу?

— Мне лучше всего там, где мой сын. — Потом, будто припомнив что-то, добавила: — И подальше от надсмотрщиков.

Улыбка Касема ободрила ее, и она сказала:

— В молодости я видела Рифаа!

— Правда?! — заинтересовался он.

— Клянусь! Он был добр и прекрасен. Но я и представить не могла, что его именем назовут квартал и будут слагать о нем песни.

— Ты не стала его последовательницей, как другие? — продолжил расспрашивать Касем.

— Нет. Тогда на этой улице никому не было до нас дела. Да мы и сами не знали, кто мы такие. Если б не ты, никто и не вспомнил бы о бродягах.

Он отстраненно смотрел на нее и думал, продолжая улыбаться: что же сегодня происходит с нашим дедом?

Старуха молилась за Касема, пока он не скрылся из виду…

Он остановился на краю обрыва, обвел взглядом пустыню, лежащую внизу, и вгляделся в горизонт: купола и крыши были разными, но будто принадлежали кому-то одному. Про себя он сказал: все это должно стать единым целым. С высоты все выглядело таким маленьким! Какими ничтожными казались и управляющий Рефаат, и главный надсмотрщик Лахита! Отсюда не видно разницы между Рефаатом и его дядей Закарией. Трудно с этого места отыскать эту беспокойную улицу. Если бы не дом владельца имения, который виден отовсюду, ее и не разглядеть. Дом нашего деда с огромной стеной и высокими деревьями. Но сам он уже стар и, как солнце, клонящееся к закату, не вселяет почтенного страха, как прежде. Где ты? Что с тобой? Почему не выходишь? Словно ты уже перестал быть самим собой. Те, кто извратил твои заветы, живут рядом с твоим домом. А эти женщины и дети, вынужденные уйти в горы, разве их судьба не трогает твое сердце? Ты снова станешь могущественным, когда будут исполнены условия твоего завещания и при этом не прольется ни одной капли крови. Это будет подобно восходу солнца. Без тебя у нас не было бы ни родителя, ни улицы, ни имения, не было бы и надежды.

Он очнулся от приятного голоса:

— Кофе, уважаемый Касем!

Обернувшись, Касем увидел Бадрию, протягивающую ему чашку.

Он взял кофе:

— Зачем ты утруждаешь себя?!

— Я рада услужить вам, господин.

Он вспомнил Камар и стал медленно пить кофе. Между глотками их глаза встретились, и они улыбнулись друг другу. Каким же вкусным кажется кофе на краю обрыва над пустыней!

— Сколько тебе лет, Бадрия?

Сжав губы, она пробормотала:

— Не знаю.

— А знаешь ли ты, почему мы пришли на эту гору?

Она смутилась, но после ответила:

— Из-за тебя!

— Из-за меня?!

— Ты хочешь прогнать управляющего и надсмотрщиков и отдать нам имение. Так говорит мой отец.

Касем улыбнулся и заметил, что его чашка уже пуста. Он отдал ее Бадрии:

— Не знаю, как тебя благодарить.

Она улыбнулась, покраснела и повернулась, чтобы идти.

Он проводил ее словами:

— Ступай с миром!

 

85

Вечернее время отводилось упражнениям, мужчины собирались для того, чтобы совершенствоваться в борьбе на палках. Занятия начинались сразу после возвращения с заработков: после тяжелого и долгого рабочего дня их хватало лишь на скромную еду. Касем начинал первым и радовался, видя, как люди воодушевлены и как ждут они решающего дня. Даже самые сильные мужчины преклонялись перед Касемом, испытывая к нему любовь и почтение, которые были неизвестны раздираемой ненавистью улице. Дубинки поднимались и опускались, скрещиваясь с оглушительным грохотом. Мальчишки смотрели и подражали. Женщины в это время отдыхали или готовили ужин. Ряды хижин множились, так как все больше и больше людей прибывало на новое место. Садек, Хасан и Абу Фисада доказали, что они способны повести людей за собой. Они находили на улице обездоленных и убеждали примкнуть к ним, пока те не оставляли свой квартал, движимые надеждой, впервые зародившейся у них в душе.

— Мы действуем так активно, что наши враги могут решить напасть на нас прямо здесь, — сказал Касему Садек.

— К нам ведет лишь узкая тропа. Так что если они и придут, то встретят здесь свою смерть.

Единственной его радостью оставалась Ихсан, он любил возиться с ней, нянчил ее и убаюкивал. Однако он испытывал совсем другие чувства, когда видел, что она напоминает ему покойную Камар. Тогда его охватывало одиночество и мучила тоска. Всякий раз, когда он оставался наедине с собой, его терзало душевная боль, а иногда он чувствовал раскаяние, как тогда у обрыва с чашкой кофе. Или когда они с Бадрией обменивались ласковыми, как дуновение ветра, взглядами. Той ночью он не смог сомкнуть глаз в темноте своей хижины. Он поднялся, вышел на улицу и под светом неспящих звезд побрел по площади среди лачуг, вдыхая свежий горный воздух летней ночи. Вдруг его позвали:

— Куда это ты так поздно?

Он обернулся и увидел рядом Садека.

— Ты еще не спишь? — спросил Касем.

— Я прилег возле дома, но увидел тебя. А ты мне дороже всякого сна.

Бок о бок они дошли до обрыва. Как только они остановились, Касем сказал:

— Порой одиночество невыносимо.

— Надо изгнать его навсегда.

Они всматривались в горизонт. Небо, казалось, играло жемчужным блеском, а земля была погружена в темноту.

— Почти все женаты, имеют семьи, им незнакомо одиночество, — произнес Садек.

— Что ты хочешь сказать? — ответил Касем с возмущением.

— Такой, как ты, не должен оставаться без женщины.

Почувствовав, что Садек прав, Касем еще больше рассердился:

— Как я могу жениться после Камар?!

— Если бы она нас слышала, то сказала бы тебе то же самое, — уверенно заявил Садек.

Касем смутился, не в силах побороть волнение.

— После ее любви и заботы не будет ли это похоже на измену? — сказал он, будто обращаясь к самому себе.

— Думаешь, мертвым нужна наша верность?

Что он говорит, этот человек? Истину или просто хочет оправдать друга? Иногда правда оказывается слишком горькой. Ты сам не способен смотреть правде в глаза, когда это касается тебя самого, а не улицы. Тот, кто рассыпал эти звезды на небесном своде, сотворил и твой внутренний мир. И ты должен признаться себе, что сердце твое трепещет так же, как и в первый раз. Касем громко вздохнул.

— Тебе действительно нужна спутница жизни, — подтвердил Садек.

Когда Касем вернулся в хижину, на пороге его ждала Сакина. Она вопросительно посмотрела на него и с тревогой сказала:

— Я думала, ты крепко спишь, но увидела, что ты куда-то пошел.

Касем был настолько поглощен своими мыслями, что без предисловий выпалил:

— Подумать только, Садек уговаривает меня жениться!

— Я давно хотела поговорить с тобой об этом! — воскликнула Сакина, которая только и ждала подходящего момента.

— Ты?!

— Да, господин. Не могу я видеть, как ты сидишь в одиночестве, предаваясь грустным мыслям.

Он указал на хижины вокруг, погруженные в сон:

— Все они со мной.

— Да. Но дома ты одинок. А я уже старая, одной ногой в могиле.

Он молчал и чувствовал, что это молчание свидетельствует о его согласии, но, войдя в хижину, с горечью произнес:

— Такой жены, как Камар, больше нет!

— Это правда, но есть девушки, с которыми ты можешь быть счастлив.

Они посмотрели друг на друга в полутьме, и после минутного молчания она невнятно добавила:

— Бадрия… Такая хорошая девушка!

Его сердце затрепетало, однако он подменил волнение удивлением:

— Но она еще ребенок!

Сакина хитро улыбнулась:

— А чтобы подавать еду и кофе, она уже созрела?!

Он отвернулся от нее, проговорив:

— Шайтан! Ты бесовского племени, Сакина!

Узнав новость, все на горе возликовали. Садек пустился на радостях в пляс. А счастливые возгласы его матери были слышны и в пустыне. Касема осыпали поздравлениями. Свадьба в новом квартале проходила без профессиональных устроителей. Женщины, в том числе и мать Бадрии, танцевали, а Абу Фисада пел сладким голосом:

Освещенная лишь светом звезд свадебная процессия прошла вокруг лачуг. Сакина с Ихсан перебрались в хижину Хасана, а молодожены стали жить в доме Касема.

 

86

Сидя на меховой подстилке у входа в дом, Касем любовался, наблюдая, как Бадрия замешивает тесто. Она, бесспорно, еще мала, но справляется с делами проворнее многих женщин. Она так старается, то и дело поправляя тыльной стороной ладони спадающие на лоб волосы! Своим обаянием она растопила его сердце. Щеки ее зарделись, когда она почувствовала, что Касем следит за ней взглядом. Бадрия нарочито прекратила месить. Он рассмеялся, наклонился к ней, взял ее за косу, несколько раз поцеловал и вернулся на свое место. В те редкие моменты, когда он отстранялся от друзей и размышлений, он был счастлив и ни о чем не думал. Неподалеку под присмотром Сакины, присевшей на камень, играла Ихсан. Вдруг со стороны тропы донесся шум, и Касем увидел Садека, Хасана и еще нескольких своих сторонников, спешащих к нему и ведущих за собой мусорщика из квартала Рифаа. Касем привстал им навстречу, а женщины, как принято, приветствовали вновь присоединившегося к ним радостными возгласами. Касем обнял мусорщика.

— Я с вами. И дубинку прихватил, — сказал тот.

— Добро пожаловать, Хорда! Мы не видим различий между улицами, одним кварталом и другим. Имение принадлежит всем.

Хорда улыбнулся.

— Всех допрашивают, где вы укрылись. Они ждут нападения с вашей стороны. Но большинство всем сердцем желают вам победы.

Хорда осмотрелся вокруг, обвел взглядом хижины и людей, удивленно воскликнув:

— Они все с тобой?!

— Хорда принес важную новость, — сказал Садек.

Касем вопросительно посмотрел на него.

— Сегодня Саварис женится в пятый раз, — ответил Хорда. — Будет свадебное шествие.

— Другого такого случая расправиться с ним не представится, — сказал Хасан.

Все оживились.

— Рано или поздно мы нападем на улицу. Если разделаться с надсмотрщиками, сделать это будет легче, — сказал Садек.

Подумав, Касем решил:

— Мы нападем на свадебную процессию, как это делают сами надсмотрщики. Но запомните: мы так поступаем, чтобы навсегда покончить с ними.

Незадолго до полуночи они собрались у обрыва и двинулись гуськом за Касемом, сжимая в руках дубинки. Небо было чистое, прямо над ними плыла полная луна, и ее свет придавал всему вокруг ощущение нереальности. Спустившись, они повернули на север за рынок аль-Мукаттам и пошли вдоль подножия, чтобы не потерять дорогу. Когда они достигли скалы Хинд, к ним вышел человек, посланный разведать новости.

— Свадебная процессия направится к Баб-аль-Наср, — сообщил он.

— Но обычно ведь шествуют до аль-Гамалии, — удивился Касем.

— Наверное, они решили держаться подальше от тех мест, где, по их мнению, вы можете скрываться, — предположил Хорда.

Немного поразмыслив, Касем приказал:

— Садек и еще несколько человек пойдут к Бавваба-аль-Футух, Аграма с частью — в пустыню Баб-аль-Наср, а мы с Хасаном и остальными будем ждать неподалеку. Как только я дам сигнал, наступайте!

Они разделились, и прежде чем разойтись, Касем напомнил:

— Основной удар направьте на Савариса и его пособников. Ведь остальные скоро станут нашими собратьями.

Они попрощались. Касем, Хасан и несколько человек с ними повернули на север, прошли параллельно горе, а потом свернули налево на дорогу аль-Каррафа и укрылись за воротами. Дорога была перекрыта: люди Садека засели с левой стороны, а Аграма был готов атаковать справа.

— Процессия движется в кофейню аль-Фаляки, — сказал Хасан.

— Надо расправиться с ними раньше, иначе пострадают невинные люди, — ответил Касем.

Они продолжали ждать в темноте и уже начали нервничать. Вдруг Хасан воскликнул:

— Не могу забыть, как погиб Шаабан!

— Жертв надсмотрщиков не счесть, — вздохнул Касем.

Садек свистнул, Аграма отозвался. Их решительность крепла.

— Как только с Саварисом будет покончено, жители сразу же перейдут на нашу сторону, — сказал Хасан.

— А если кто решит мстить, мы дадим отпор на узкой тропе.

Эти мысли были для них как свет в ночи. Не пройдет и нескольких часов, как они либо одержат победу, либо их мечты растают так же, как однажды их души покинут тела. Касему показалось, что он видит тень Кандиля и слышит голос Камар. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как он пас овец. Касем крепче сжал дубинку и сказал себе: «Мы должны победить!» Вдруг Хасан спросил:

— Ничего не слышишь?

Касем прислушался и уловил слова песни.

— Приготовьтесь! Они идут.

Музыка приближалась и слышалась все отчетливей. Вступили свирель и барабан, а за ними раздались радостные песни. В свете факелов показалась приближающаяся процессия. В кругу танцоров и мужчин, размахивающих палками, появился Саварис.

— Свистнуть Аграме? — спросил Хасан.

— Когда начало процессии поравняется с той лавкой, — твердо ответил Касем.

Свадьба продвигалась, музыка и песни становились громче. Один из танцующих восторженно подпрыгивал и выписывал круги перед процессией. На его вытянутой и повернутой вверх ладони в такт его прыжкам волчком крутилась трость. С каждым кругом он все больше приближался к лавке, пока не поравнялся с ней. За ним медленно подтягивались и остальные. Хасан трижды свистнул. Из-за поворота выскочил Аграма со своими людьми, и они напали на тех, кто был в конце процессии, нанося им удары дубинками. В смятении ряды их смешались, люди закричали, кто от гнева, кто от страха. Хасан свистнул еще три раза, и Садек с остальными выбежали из-за рыбной лавки с другой стороны улицы, прежде чем гости успели опомниться. Не теряя времени, Касем и его люди как один вышли из-за ворот и атаковали передние ряды. Придя в себя от неожиданности, Саварис со своими пособниками подняли дубинки и вступили в беспощадную борьбу. Большинство гостей бросились врассыпную в ближайшие переулки. Дубинки с грохотом ударялись друг о друга. Головы разбивались в кровь. Свадебные фонари были разнесены вдребезги, цветы рассыпаны и растоптаны. Из окон слышались крики, двери кофеен позакрывались. Саварис ловко размахивал дубинкой во все стороны, не щадя никого. Борьба накалялась, дерущихся охватила ярость. Увидев неожиданно перед собой Садека, Саварис закричал:

— Ублюдок! — и замахнулся, но его дубинка встретила ответный удар Садека, который пошатнулся и оступился. Саварис нанес еще удар, и опять Садек отразил его, но на этот раз от сильного удара упал на колени. Саварис уже готовился к третьему и последнему удару, как заметил Хасана, который, обезумев, ринулся на него, чтобы спасти товарища. Саварис развернулся в его сторону, кипя от гнева:

— И ты здесь, сын Закарии? Сукин сын!

Саварис опустил дубинку с такой силой, что если бы Хасан не отпрыгнул в сторону, то был бы убит. Уворачиваясь от удара, Хасану удалось концом своей дубинки задеть шею Саварису, и тот не смог сразу подготовиться к следующему удару. Хасан принял удобную позу и тяжело опустил дубинку, попав Саварису прямо в лоб. Кровь хлынула фонтаном, Саварис разжал руку, и его дубинка выпала. Он, шатаясь, сделал несколько неровных шагов назад и неподвижно рухнул на спину. Грохот дубинок заглушил крик:

— Савариса убили!

Аграма настиг кричавшего и ударил его дубинкой по переносице. Тот завопил, попятился, споткнулся о тело Савариса и упал. Сторонники Касема воспряли духом и перешли в наступление. Люди Савариса, увидев, сколько среди них убитых, пришли в отчаяние, прекратили сопротивление и пустились в бегство. Тяжело дыша, товарищи собрались вокруг Касема: многие из них истекали кровью, кто-то поддерживал раненых. В свете, который отбрасывали фонари кофеен, они стали рассматривать лежащих на земле — кто-то был уже мертв, а кто-то просто потерял сознание. Хамруш остановился у тела Савариса и прокричал:

— Ты отомщен, Шаабан!

Касем притянул его к себе и сказал:

— День нашей победы близок. Остальных надсмотрщиков ждет такая же участь. Мы, хозяева нашей улицы и любящие потомки нашего деда, будем управлять имением.

Когда они вернулись в горы, женщины, уже узнавшие новость, встречали их радостными возгласами. Касем наконец-то дошел до дома.

— Ты весь в крови и пыли. Нужно помыться перед сном, — сказала Бадрия.

Помывшись, он прилег и застонал от боли. Она принесла ему еды и стала ждать, когда он сядет есть. Но Касем впал в полузабытье: он одновременно ощущал и удовлетворение, смешивающееся с счастьем, и беспокойство, переходящее в печаль.

— Ты ничего не ешь, — произнесла Бадрия.

Он посмотрел на нее затуманенным взглядом из-под тяжелых век.

— Скоро ты увидишь нашу победу, Камар, — сказал он, но тут же понял, что оговорился. Заметив, как Бадрия поменялась в лице, он приподнялся и смущенно проговорил, стараясь быть нежным:

— Какая вкусная у тебя еда!

Однако после его слов она, нахмурившись, отвернулась. Он взял кусок лепешки.

— Ну теперь я зову тебя, садись кушать! — сказал он ей.

— Она была старая и некрасивая!

Он согнулся от этих слов, как будто надломившись, стал грустным и сказал ей с упреком:

— Не говори о ней плохо! Такие, как она, заслужили светлую память.

Она с вызовом повернула к нему голову, но увидела на его лице такое горе, что ужаснулась, застыла и промолчала.

 

87

Побежденные с позором разбрелись по домам, стараясь как можно подальше держаться от освещенного дома Савариса, где еще продолжали гулять и веселиться. Однако плохие новости разнеслись по кварталу со скоростью урагана. Многие дома огласились криками, праздник погас, как огонь, засыпанный землей. Сначала стало известно о смерти Савариса, потом начали перечислять участников шествия из кварталов Рифаа и Габаль, погибших вместе с ним. И кто напал на них?! Касем! Пастух Касем, которому на роду было написано всю жизнь оставаться бродягой, если бы не Камар! Кто-то рассказал, что проследил за людьми Касема, возвращающимися в свой лагерь на аль-Мукаттаме. Многие испугались, что Касем выжидает на горе, чтобы уничтожить всех мужчин улицы. Спавших разбудил шум, и они вышли наружу. Во дворах заголосили. Мужчина из рода Габаль гневно крикнул:

— Убейте же этих бродяг!

Но Гулта остудил его пыл:

— Они не виноваты. Среди них тоже много погибших, в том числе и их надсмотрщик.

— Сжечь аль-Мукаттам!

— Приволоките сюда труп Касема, чтобы его собаки сожрали!

— Мне не терпится пустить им кровь!

— Проклятый бродяга и трус!

— Он думает, что на горе ему ничего не угрожает!

— Ничего не будет ему угрожать тогда, когда увидим его в могиле!

— А ведь когда я давал ему гроши, он целовал землю у моих ног!

— Он притворялся таким вежливым и тихим, а оказался убийцей!

На следующий день на улице был объявлен траур. А позже надсмотрщики собрались в доме управляющего Рефаата, который кипел от злобы и ненависти. Нахмурившись, он сказал:

— Ради собственной безопасности приходится и носа не высовывать с улицы.

Лахита чувствовал свою вину и, чтобы снять с себя ответственность, решил придать делу несерьезный характер:

— Это всего-навсего драка надсмотрщика с кучкой людей из его квартала.

— Из нашего квартала один убит и трое ранены! — возмутился Гулта.

— У нас один убитый, — сказал Хагаг.

— Надсмотрщик улицы! Твоей репутации дали пощечину! — ехидно заметил Рефаат Лахите.

От злобы Лахита пожелтел.

— Пастух!

— Пастух? Пусть так. Но он опасен. Какое-то время мы пропускали мимо ушей его бредни и закрывали на все глаза из уважения к его жене, и вот каким злом он отплатил. Выжидал удобного случая, чтобы убить своего надсмотрщика и его помощников. Сейчас он скрывается на горе, но на этом он не остановится.

Они обменялись гневными взглядами, и управляющий продолжил:

— Он хитростью склоняет жителей на свою сторону. Вот что страшно. А мы смотрим на это сквозь пальцы. Он соблазняет их имением. Доходов с него и владельцам не хватает, но никто не хочет этого понимать. Бродяги, коих не счесть, в это не верят. Да вся наша улица попрошайки! Он обещает им расправиться с надсмотрщиками, а они и рады это слушать. На нашей улице одни трусы. Они вмиг готовы переметнуться на сторону победителя. Если бездействовать, мы пропали!

— Вокруг него одни мыши. Мы с ними легко разделаемся! — закричал Лахита.

— Но они же укрылись в горах! — возразил Хагаг.

— Будем следить за ними, пока не обнаружим их тропу, — предложил Гулта.

— Действуйте! Говорю же вам, в бездействии наша погибель! — заключил Рефаат.

Рассерженный Лахита многозначительно обратился к управляющему:

— А вы помните, господин, еще когда была жива его жена, я придумал план, как его убить, но ханум воспротивилась?!

Управляющий опустил глаза от уставившихся на него и, как бы извиняясь, произнес:

— Ни к чему вспоминать ошибки, — потом добавил: — Родственные узы в почете на этой улице испокон веков.

Снаружи послышался странный шум, не предвещавший ничего хорошего. Они насторожились, и управляющий кликнул привратника. На его вопрос тот ответил:

— Говорят, пастух примкнул к Касему и увел за собой всех овец.

— Собака! — заорал Лахита, вскочив. — Собачья улица! Я вам покажу!

— Откуда этот овечий пастух? — спросил Рефаат.

— Из квартала бродяг, — ответил привратник. — Его Закля зовут.

 

88

— Приветствую тебя, Закля! — сказал Касем и обнял пастуха.

Тот не мог успокоиться:

— Я вовсе не был против вас. Сердцем я всегда был с вами. Если бы не мой страх, то я в первых рядах перешел бы на вашу сторону. Как только я услышал о смерти Савариса, попади он в ад, поспешил к вам и привел с собой овец ваших врагов.

Касем взглянул на стадо на площади между хижинами, где, радостно болтая, толпились женщины, и рассмеялся:

— Это будет их плата за все, что они у нас украли.

За день к Касему присоединилось огромное количество народу, что придало братству решимости и укрепило их надежды. Однако на следующий день Касема рано разбудил непривычный шум. Он спешно вышел из хижины и увидел идущих навстречу товарищей. Похоже, они торопились и были взволнованы.

— С улицы пришли, чтобы отомстить. Они стекаются к началу тропы, — сказал Садек.

— Пошел было на работу, — стал рассказывать Хорда, — и у кромки пустыни заметил их. Я тут же повернул назад. Они погнались за мной и бросили камень мне в спину. Я стал звать Садека и Хасана. К тропе подбежали братья, увидели опасность и забросали их камнями. Им пришлось отступить.

Касем посмотрел в сторону тропы: там стоял Хасан с людьми, в руках у них были зажаты камни.

— Десяти человек достаточно, чтобы не дать им пройти! — сказал Касем.

— Нападение на нас равно для них самоубийству. Если хотят, пусть поднимаются, — сказал Хамруш.

Жители вышли из хижин и собрались вокруг Касема. Мужчины вооружились дубинками, а женщины прихватили с собой корзины с камнями, заготовленные для такого случая заранее. Показался первый луч солнца.

— Другая дорога в город есть? — спросил Касем.

— Проход в двух часах отсюда на юге, — доложил Садек.

— Думаю, воды нам хватит дня на два, — обеспокоенно сказал Аграма.

Среди женщин пробежал ропот.

— Они пришли, чтобы отомстить, а не брать нас в осаду. Даже если и так, то мы уйдем по другой дороге, — успокоил их Касем.

Касем, к которому было приковано множество взглядов, продолжал думать, сохраняя на лице спокойствие. Если перекроют тропу, нетрудно будет приносить воду по южной дороге. А если сами нападем на них, то удастся ли одолеть Лахиту, Гулту и Хагага? Какую судьбу уготовил нам исход этого дня? Касем сходил домой за дубинкой и направился к Хасану и его людям, которые сторожили у тропы.

— Никто и приблизиться не посмеет, — сказал Хасан.

Касем подошел к краю и далеко в пустыне увидел своих врагов, выстроившихся полумесяцем. Число их напугало его. Надсмотрщиков среди них было не видно. Он перевел взгляд дальше и остановился на Большом Доме, доме аль-Габаляуи, погруженном в тишину, будто ему и дела не было до войны его потомков, которая разразилась из-за него. Как нужна им была его сокрушительная сила, некогда подчинившая себе все вокруг! Касем испытывал бы меньшую тревогу, если бы не помнил, что Рифаа встретил смерть недалеко от дома деда. Что-то внутри подталкивало его прокричать во весь голос «О, аль-Габаляуи!», как часто делают жители нашей улицы. Но тут его внимание привлекли приближающиеся женские голоса. Он обернулся: мужчины рассредоточились по краю обрыва, наблюдая за врагами, а женщины направлялись к ним. Касем крикнул, чтобы они возвращались, приказал готовить еду и заниматься привычными делами. Женщины подчинились.

— Ты правильно сделал, — подошел к Касему Садек. — Только я больше всего боюсь, что имя Лахиты действует на людей как заклинание.

— Нам остается только драться! — замахал дубинкой Хасан. — После того как им стало известно, где мы расположились, будет трудно выбираться на заработки. Остается только напасть на них.

Касем повернул голову в сторону Большого Дома.

— Верно. А ты что думаешь, Садек?

— Дождемся ночи.

— Промедление не в нашу пользу, — сказал Хасан. — Ночью будет сложнее сражаться.

— Знаешь, какой у них план? — спросил Касем.

— Они вынудят нас спуститься к ним, — ответил Садек.

Поразмыслив, Касем сказал:

— Убьем Лахиту — и победа нам обеспечена. — Он перевел взгляд с одного на другого и добавил: — Если его не станет, Гулта и Хагаг поссорятся за право называться главным надсмотрщиком.

Медленно всходило солнце, обещая жару. В свете его лучей блестели камни.

— Скажите, что мы собираемся делать?! — спросил Хасан.

Надо было быстрее решать, времени для раздумий уже не оставалось: на площади раздался вопль женщины, за ним послышались еще. Можно было различить:

— На нас напали с другой стороны!

Мужчины, отступив от края, бросились в сторону площади и южного склона. Касем попросил защитников тропы быть бдительнее, а Хорде приказал собрать женщин, способных встать на защиту тропы. Сам же он с Садеком и Хасаном побежал к людям на площади. Показался Лахита, ведущий за собой большой отряд по южному склону.

— Пока мы были заняты одними, он с другим отрядом обогнул гору и взобрался по южной тропе, — с досадой произнес Касем.

— Он сам пришел за своей смертью! — храбрость распирала могучее тело Хасана.

— Мы должны победить! И мы победим! — сказал Касем.

Мощными шеренгами мужчины выстроились по обе стороны от Касема. Враги бежали на них с занесенными над головами дубинками. Когда они приблизились к защитникам, Садек заметил:

— Среди них нет ни Гулты, ни Хагага!

Значит, они возглавят осаждающих внизу горы. Следовательно, тропу будут атаковать, чего бы это ни стоило, подумал Касем, но ни с кем не поделился своими соображениями. Размахивая дубинкой, он сделал несколько шагов вперед. Стоявшие за ним крепче сжали оружие.

— Вас даже не похоронят, сукины дети! — прогремел низкий голос Лахиты.

Касем бросился вперед, за ним последовали стоявшие рядом, а следом все остальные двинулись на врагов стеной. Дубинки стучали друг о друга, рев становился все громче.

В это же самое время женщины, защищавшие тропу, обрушили град камней на врагов, пришедших в движение внизу. Ни одному из людей Касема не удалось избежать рукопашной схватки. Сам Касем отчаянно сцепился с Дунгулем. Дубинка Лахиты опустилась на ключицу Хамрушу, сломав ее. Садек и Зейнхум не прекращали попыток побороть друг друга. Хасан молча, ожесточенно размахивал дубинкой. Лахита ударил Заклю в шею, сбив его с ног. Касему удалось ранить Дунгуля в ухо, тот вскрикнул, попятился и упал. Зейнхум, не щадя себя, набрасывался на Садека, пока тот не ткнул дубинкой ему в живот. Руки Зейнхума ослабли. Садек ткнул еще раз, и враг рухнул. Хорда одолел Хифнауи. Но Лахита тут же сломал ему руку, не дав насладиться победой. Хасан направил свой удар на Лахиту, но он увернулся. И если бы Касем не пришел на помощь, Хасан пропал бы. Абу Фисада налетел как ураган, чтобы нанести надсмотрщику третий удар, но Лахита ударил его головой в лицо и сломал тому нос. Лахита, казалось, обладал непобедимой силой. Напряжение нарастало. Дубинки не знали пощады. С обеих сторон лились потоки проклятий и ругани. Кровь запекалась под обжигающими лучами солнца. Люди наносили друг другу увечья, с обеих сторон падали раненые. Лахита был вне себя от злости из-за того неожиданно упорного сопротивления, которое он встретил. Он крушил все вокруг с нечеловеческой жестокостью. Касем приказал Хасану и Аграме держаться друг друга, чтобы они вместе смогли напасть на Лахиту и свалить эту крепость, за которой прятались остальные. Неожиданно одна из защитниц тропы прибежала, чтобы предупредить:

— Они поднимаются, прикрываясь досками!

Сердца сражающихся дрогнули, а Лахита прокричал им еще раз:

— Вас даже не похоронят, сукины дети!

— Мы должны одержать победу раньше, чем они успеют взобраться! — обратился Касем к товарищам.

Вместе с Хасаном и Аграмой он кинулся на Лахиту. Надсмотрщик встретил его мощным ударом, который Касем отразил своей дубинкой. Аграма хотел опередить надсмотрщика, но получил от него удар в подбородок, и юноша упал лицом вниз. Перед Лахитой вырос Хасан. Они обменялись ударами. Хасан прыгнул и вцепился в него мертвой хваткой. Женщины у тропы громко завизжали, некоторые из них побежали прочь, оставаться там было невозможно. Касем поспешил послать к ним Садека и еще нескольких человек, а сам хотел расправиться с Лахитой, но на его пути встал Захлифа. Они схватились насмерть. Хасан изо всех сил толкнул Лахиту, тот сделал шаг назад. Хасан с криком плюнул надсмотрщику в лицо, пнул его и повредил колено, потом резко согнулся и боднул Лахиту в живот, как разъяренный бык. Силач потерял равновесие и рухнул на спину. Хасан навалился на него, прижал его шею к земле дубинкой и изо всех сил надавил обеими руками. Пособники бросились на помощь Лахите, но Касем с отрядом не дал им пройти. Ноги Лахиты задергались, глаза вылезли из орбит, лицо налилось кровью. Он начал задыхаться. Внезапно Хасан вскочил, замахнулся дубинкой над обессилевшим врагом и со злостью опустил ее, раскроив тому череп. На этом с Лахитой было покончено. Громовым голосом Хасан прокричал:

— Лахита убит! Ваш надсмотрщик убит! Посмотрите на его мертвое тело!

Внезапная гибель Лахиты вызвала замешательство среди его людей. Кому-то не терпелось отомстить, воля других была сломлена. В них боролись отчаяние с надеждой. Хасан встал рядом с Касемом и ни разу не промахнулся. Противники то наступали, то отступали, сражающиеся то поднимали дубинки, то обрушивали их вниз. Пыль поднималась столбом и оседала на их головах кровавым венцом. Из глоток вырывались хрипы, крики, проклятия, стоны и угрожающий рев. Один за другим они качались и падали, отступали и обращались в бегство. Повсюду на земле лежали тела, кровь поблескивала в лучах солнца. Касем обернулся в сторону тропы, мысль о которой его не покидала, и увидел, как Садек с товарищами отчаянно сбрасывают камни целыми корзинами. Значит, опасность близко! Послышалось, как женщины взывают о помощи. Несколько мужчин взялись за дубинки и застыли, готовясь встретить ими тех, кто с упорством под градом камней продолжал взбираться. Оценив серьезность положения, Касем подошел к телу Лахиты, которое лежало уже в стороне от центра битвы, и потащил его к началу тропы. Он позвал Садека, и тот подоспел, чтобы помочь дотащить тело. Они сбросили труп вниз, и он покатился к ногам тех, кто поднимался, прикрываясь досками. Их ряды пришли в смятение. Раздался яростный голос Хагага:

— Поднимайтесь! Вперед! Смерть этим преступникам!

Овладев собой, Касем пренебрежительно произнес:

— Поднимайтесь, поднимайтесь! Вот вам труп вашего надсмотрщика. И еще тела остальных ваших. Поднимайтесь! Мы вас ждем!

Он подал знак мужчинам и женщинам, и они обрушили на врагов каменный дождь. Первые ряды остановились и начали медленно разворачиваться, несмотря на приказы Хагага и Гулты. Касем расслышал внизу ропот возмущения и слова недовольства.

— Гулта! Хагаг! — закричал он. — Поднимайтесь! Не убегайте!

До него донесся полный ненависти голос Гулты:

— Спускайтесь сами, если вы мужчины! Спускайтесь, бабы! Сукины дети!

Хагаг, стоявший посреди потока бегущих назад людей, прокричал:

— Жизни своей не пожалею, чтобы напиться твоей крови, грязный пастух!

Касем подобрал камень и метнул его изо всех сил. Камни продолжали сыпаться. Враги бежали, сталкиваясь и переступая друг через друга. Подошел Хасан и, вытирая со лба кровь, сказал:

— Все кончилось. Те, кто остался жив, бежали по южному склону.

— Собери людей, будем их преследовать! — приказал Касем.

— У тебя кровь течет изо рта и по подбородку, — обратился к нему Садек.

Он вытер ладонью рот, посмотрел на нее и увидел, что она окрасилась алым.

— Мы потеряли восемь человек. Многие тяжело ранены и неспособны передвигаться, — с сожалением сказал Хасан.

Сквозь каменный град он посмотрел вниз и увидел, как пособники надсмотрщиков убегают в пустыню.

— Если бы они поднялись до конца, то увидели, что здесь некому было им сопротивляться, — произнес Садек. Он вытер кровь с подбородка Касема и добавил: — Твой ум нас спас!

Касем оставил двоих охранять тропу, а других послал в погоню за бежавшими. Обессиленные, все трое — Касем, Садек и Хасан — тяжелой поступью двинулись в сторону площади, с которой уже убирали мертвых. Это была настоящая битва! Из обитателей горы погибли восемь, а их враги потеряли десять, не считая Лахиты. Среди живых не было ни одного, кто не получил бы ранения или увечья. Воины разошлись по хижинам. Женщины перевязывали им раны. В домах убитых раздавались плач и причитания. Прибежала запыхавшаяся Бадрия и проводила их в дом, чтобы промыть раны. Сакина принесла громко плачущую Ихсан. Солнце посылало палящие лучи. Коршуны и вороны кружили над полем битвы, то и дело бросаясь вниз. В воздухе пахло пылью и кровью. Ихсан не переставала плакать, но на нее никто не обращал внимания. Даже могучий Хасан, казалось, не стоял на ногах.

— Да помилует Бог наших павших! — прошептал Садек печально.

— Да пребудет милость Его как на мертвых, так и на живых! — добавил Касем.

— Наша победа уже близко. Подходит к концу век жестокости и страха на нашей улице! — издал радостный крик Хасан.

— Да сгинет он в небытие! — повторил за ним Касем.

 

89

Квартал еще не знал подобной катастрофы. Мужчины возвращались молча, пряча глаза, растерянные и мрачные. Их взгляды были устремлены только вниз. Новость об их поражении долетела до улицы раньше их. В домах женщины выли и били себя по щекам. Новость распространилась повсюду, и улицу аль-Габаляуи поминали не иначе как со злорадством. Выяснилось, что весь квартал бродяг покинул улицу, боясь мести. Их дома и лавки опустели. Никто не сомневался в том, что они примкнут к победителям, а значит, число их возрастет. Скорбь и печаль царили на улице, она дышала ненавистью и желанием отомстить. Люди из квартала Габаль задавались вопросом: кто же теперь будет главным надсмотрщиком? Этот же вопрос вертелся на языках и у жителей квартала Рифаа. Взаимная неприязнь проникала во все углы, как песок во время бури. Управляющий Рефаат, которого раздирали страхи, пригласил Хагага и Гулту к себе. Они явились в сопровождении самых крепких своих людей, заполнивших зал дома управляющего. Пришедшие выстроились друг напротив друга, не желая смешиваться. Поняв, в чем дело, управляющий испугался еще больше:

— Вы знаете, что нас постигло ужасное несчастье. Но мы живы, нас нельзя уничтожить. Мы все еще в силах взять реванш, но только если будем едины. Иначе погибнем.

— Мы нанесем решающий удар. Как бы трудно ни было, нам это по плечу, — заявил мужчина из рода Габаль.

— Если бы они не скрывались на горе, мы бы уничтожили их всех до последнего, — сказал Хагаг.

— Лахита добрался до них, преодолев тяжелейший подъем, который под силу только верблюду, — сказал третий.

— Отвечайте, едины ли вы?! — терял терпение управляющий.

— По Божьей воле мы братья, и такими останемся, — отозвался Гулта.

— Это все пустые слова. То, что вы пришли в таком сопровождении, встав по разные стороны, говорит, что среди вас нет единства.

— Нас объединит жажда мщения! — воскликнул Хагаг.

Управляющий был вне себя. Он обводил глазами их мрачные лица.

— Будьте же честны! Вы говорите одно, но вас не оставляет мысль о том, кто станет главным надсмотрщиком. Так на улице никогда не будет мира. Я боюсь, вы скрестите дубинки и перебьете друг друга. Тогда Касему ничего не будет стоить расправиться с оставшимися.

— Боже упаси! — воскликнули многие.

Четко и громко управляющий произнес:

— На улице остались только кварталы Габаль и Рифаа. Пусть в каждом будет по надсмотрщику. Главный надсмотрщик нам не нужен. Давайте договоримся так. Будем вместе противостоять внешнему врагу.

Зависла страшная тишина. Через несколько секунд кто-то безразлично произнес:

— Да… Да…

— Пусть будет так, хотя мы испокон веков были господами на нашей улице.

Хагаг возразил:

— Пусть будет так, но без всяких «хотя». Здесь нет ни господ, ни слуг, особенно после того как ушли бродяги. Кто станет отрицать, что Рифаа был самым благородным из сыновей улицы?

Сгорая от злости, Гулта вспылил:

— Хагаг! Я знаю, что у тебя на уме!

Хагаг собрался ответить, но управляющий злобно прикрикнул на них:

— Скажите, вы начнете вести себя как мужчины, или как?! Узнав о вашей слабости, с гор, как волчья стая, набегут бродяги. Скажите мне: способны ли вы выступить единым фронтом, или мне искать другой выход?

Отовсюду послышалось:

— Позор! Стыд! Улица на краю гибели.

Все покорно посмотрели на управляющего.

— Вы все еще превосходите их силой и числом. Но брать приступом гору второй раз бессмысленно, — сказал он.

На лицах появился немой вопрос.

— Будем держать их на вершине, перекрыв обе тропы к ней. Они либо сдохнут от голода, либо будут вынуждены спуститься к вам в руки.

— Правильное решение. Именно это я и уговаривал сделать Лахиту, да примет Господь его душу, — отозвался Гулта. — Однако он назвал осаду трусостью и приказал атаковать любой ценой.

— Я согласен, — сказал Хагаг. — Но прежде чем приступить к осуществлению этого плана, нашим людям надо дать отдохнуть.

Управляющий потребовал, чтобы они заключили между собой договор братства и взаимной помощи. Рифаиты и габалиты пожали друг другу руки и повторили слова клятвы. В последующие дни все, у кого были глаза, видели, как Гулта с Хагагом из кожи вон лезли, чтобы люди забыли постигшее их ужасное поражение. Они распространяли в квартале слухи, что с Касемом можно было покончить без особых потерь, если бы не глупость Лахиты. Его упорство в том, что люди должны были обязательно подняться на вершину, погубило и сделало напрасным их геройство. Враги встретили их в самых выгодных для себя условиях. И народ верил этим слухам, а кто не верил, на того обрушивались проклятия и побои. Что касается статуса надсмотрщика квартала, то никому не позволялось заводить об этом речь, по крайней мере прилюдно. Однако многие, как из рода Габаль, так и из рода Рифаа, продолжали гадать, кто же займет место Лахиты после победы. На улице, несмотря на скрепленный договор и прозвучавшие клятвы, все же чувствовался дух недоверия, а надсмотрщики, опасаясь за свою жизнь, появлялись только в кольце верных людей. Приготовления к мести шли своим чередом. Надсмотрщики пришли к соглашению, что Гулта разобьет лагерь у дороги к аль-Мукаттаму недалеко от рынка, а Хагаг — на пути в крепость, и оба не сойдут с места, даже если придется стоять там до конца. А женщины будут заниматься торговлей и приносить им еду. Вечер накануне они провели в курильнях, выпили много пива и вина, выкурили много гашиша, и только поздней ночью Хагаг распрощался со своими помощниками у ворот собственного дома в квартале Рифаа. В прекрасном расположении духа и полный уверенности он толкнул дверь в галерею, открыл рот и не успел пропеть первые слова пришедшей на ум песни, как сзади на него напали. Зажали рот рукой и вонзили в сердце нож. Тело его обмякло, чьи-то руки подхватили его, чтобы оно не упало с шумом, и мягко уложили на землю в полной темноте.

 

90

Рано утром квартал проснулся от жуткого вопля. Открылись окна, люди высунулись на улицу и повернули головы в сторону дома надсмотрщика Хагага. Толпившиеся там шумели и голосили. Галерею заполонили мужчины и женщины, расспрашивающие друг друга и пересказывающие подробности. Их красные от слез глаза наливались ненавистью. Все в спешке стекались к дому надсмотрщика. Со своими людьми не замедлил прийти и Гулта. Перед ними расступились, и они прошли в галерею.

— Какое горе! — воскликнул Гулта. — Я готов был отдать за тебя жизнь, Хагаг.

Люди перестали плакать, те, кто причитал, замолчали, любопытные больше не задавали вопросов. Однако Гулта не удостоился ни одного доброго слова. Он продолжил:

— Какое подлое коварство! Ни один надсмотрщик не способен на такое вероломство. Это дело рук бродяги, пастуха Касема. Не будет мне покоя, пока не брошу его труп на съедение собакам!

Одна из женщин, не сдержавшись, выкрикнула:

— Поздравляю тебя, надсмотрщик нашей улицы, Гулта!

Лицо его исказилось от злости. Стоявшие рядом нахмурились, люди стали перешептываться.

— В этот скорбный день пусть женщины держат свой рот на замке.

Но женщина не унималась:

— У кого есть голова, поймет, что я имела в виду!

Она запричитала, другие подхватили. Гулта подождал, пока они успокоятся, и сказал:

— Эта подлость совершена ночью, чтобы вбить между нами клин!

— Коварство! — вступила другая. — Касем с бродягами на горе, а Хагаг убит в квартале, среди своих соседей, претендующих на место главного надсмотрщика!

— Сумасшедшая! Только сумасшедший может так думать! Если так пойдет, мы перебьем друг друга, как задумал Касем.

Вдруг у ног надсмотрщика упал и вдребезги разбился кувшин. Он сделал шаг назад. За ним отступили его люди.

— Этот сукин сын знал, как нас рассорить! — произнес Гулта.

Гулта немедленно отправился в дом управляющего. После его ухода крики и шум только усилились. Житель квартала Габаль и мужчина из рода Рифаа начали горячо спорить. За ними сцепились две женщины. Мальчишки из обоих кварталов бросились колотить друг друга. Люди в окнах принялись поливать друг друга бранью и швырять в соседей камнями. Вся улица пришла в движение. Повсюду стали появляться мужчины с дубинками. Управляющий в окружении слуг вышел из дома, встал на перекрестке между кварталами и во весь голос крикнул:

— Образумьтесь! Вас ослепила злоба, вы не видите настоящего врага, убийцу благородного Хагага!

— С чего ты это взял? — выкрикнул один из рифаитов. — Разве хоть один бродяга осмелится появиться на улице?

— Зачем им убивать Хагага сегодня, когда он им необходим?!

— Спроси у его убийц, а не у нас!

— Рифаиты не подчинятся надсмотрщику из рода Габаль!

— Они дорого заплатят за его кровь!

— Не попадитесь в расставленные сети! — крикнул управляющий. — Иначе Касем обрушится на вас, как чума.

— Пусть приходит! Но Гулте не бывать нашим надсмотрщиком!

Управляющий хлопнул в ладоши:

— Хватит! Не то всех нас ждет погибель!

— Лучше смерть, чем Гулта! — раздалось в ответ.

Из квартала Рифаа кто-то бросил камень в толпу противников. Из квартала Габаль ответили тем же. Управляющий спешно удалился. И тут же с обеих сторон посыпался град камней, и между кварталами завязалась кровавая драка, поражающая своей жестокостью. Борьба перекинулась на крыши, откуда женщины кидали друг в друга камнями, грязью и досками. Так продолжалось довольно долго, несмотря на то что рифаиты сражались без своего надсмотрщика. Однако число пострадавших среди них росло быстрее, поскольку Гулта бил наверняка. Вдруг среди всего этого шума из окон раздались крики женщин. Было трудно разобрать, что они кричали. Однако женщины с ужасом стали указывать руками, кто на восток, кто в противоположную сторону. Мужчины повернулись и увидели недалеко от Большого Дома Касема, который приближался со своими людьми, вооруженными дубинками. Раздался клич тревоги, и события стали развиваться с невероятной скоростью. Люди опустили занесенные кулаки, как будто руки их отсохли, сплотились, перемешались и стихийно разделились на две группы, чтобы дать отпор с обеих сторон. С досады Гулта выкрикнул:

— Я же говорил вам, что это ловушка, а вы мне не верили!

Они приготовились защищаться, борясь с отчаянием и собирая последние силы. Однако Касем неожиданно остановился. То же сделал Хасан. Но это было частью их общего плана. Касем во весь голос крикнул:

— Мы никому не хотим причинить зла. Не хотим, чтобы среди нас были победители и побежденные. Мы — сыновья одной улицы. У нас общий предок. Имущество принадлежит всем.

— Еще одна ловушка! — крикнул Гулта.

— Толкаешь их на гибель ради собственного звания надсмотрщика? Никто не должен проливать за него кровь, кроме тебя! — обратился к нему Касем.

— Наступаем! — взревел Гулта.

Со своим окружением он бросился на Касема, остальные — на отряд Хасана. Многие колебались. Раненые и обессилевшие разбрелись по домам, за ними последовали сомневающиеся. Остались только люди Гулты. Они ввязались в страшный смертельный бой: колотили дубинками, наносили удары и ногами, и головой, и локтями. Ослепленный ненавистью, Гулта напал на Касема и начал наносить ему удары, которые тот с легкостью отражал. Людей у Касема было больше, и они смели окружение Гулты. Хасан и Садек набросились на Гулту, который сцепился с Касемом. Садек ударил Гулту дубинкой. Хасан с силой ударил его по голове, потом еще раз и еще. Дубинка выпала из рук Гулты. Он, как раненый бык, отпрянул в сторону, но тут же рухнул лицом вниз. Битва закончилась. Умолкли крики мужчин и стук дубинок. Товарищи, тяжело дыша, вытирали кровь с лица и рук, но, несмотря на это, улыбались победе. Из окон послышался вой. В ярком солнечном свете лежали поверженные люди Гулты. С уверенностью и спокойствием в голосе Касем произнес:

— Мы победили! Бог послал нам победу. Наш дед не ошибся в своем выборе. Больше на нашей улице не будет слышно воплей.

Касем улыбнулся, решительно развернулся и посмотрел на дом управляющего. Все повернули головы в ту же сторону.

 

91

Подойдя к дому управляющего, Касем и его сподвижники обнаружили, что ворота заперты, а окна закрыты. Вокруг царило печальное безмолвие. Хасан громко постучал, но ему никто не ответил. Несколько человек навалились на двери, и они слетели с петель. Касем, а вслед за ним все остальные, вошли. Во дворе не оказалось ни привратника, ни слуг. Они бросились в зал, осмотрели комнаты на всех трех этажах и поняли, что управляющий с семьей и слугами бежал. Но это не расстроило Касема, так как в глубине души он не желал управляющему смерти из уважения к его жене, которая в свое время спасла ему жизнь. Однако Хасана и других разозлило, что человеку, из-за которого улица долгое время терпела унижение и нищету, удалось спастись.

Так Касем одержал победу и безоговорочно стал главным на улице. Он взялся за дела, ведь кто-то должен был управлять имением. Бродяги вернулись в свои дома, а за ними те, кто покинул родную улицу из страха перед надсмотрщиками, и первым среди них был Яхья. Сорок дней прошли в тишине, раны затянулись, в сердцах людей поселилось спокойствие. Однажды Касем созвал жителей всех кварталов к Большому Дому, и те сразу пришли, проявляя любопытство и нетерпение, перебирая в голове разные мысли. Смешавшись, жители всех кварталов заполнили площадь перед Большим Домом. Касем стоял перед ними скромный и одновременно полный достоинства. Улыбнувшись, он показал рукой вверх на Большой Дом и произнес:

— Здесь живет наш общий предок аль-Габаляуи. Для него мы все — из разных кварталов, мужчины и женщины — равны.

На лицах отразились удивление и радость, особенно у тех, кто ожидал услышать речь победителя. А Касем продолжал:

— Вот его имение. Оно одинаково принадлежит вам всем, как он завещал Адхаму: «Имение останется твоим потомкам!» Чтобы доходов хватало на всех, нам следует разумно распоряжаться имуществом. Тогда мы будем жить, как мечтал Адхам, не нуждаясь, жизнь наша станет спокойной, а счастье ничем не омрачится.

Люди переглянулись — не снится ли им это? Касем продолжал:

— Управляющий ушел и не вернется. С надсмотрщиками покончено. Никогда их не будет на нашей улице. Вам не надо больше платить дань и терпеть унижение от этих нелюдей. Вы будете жить в мире и согласии, узнаете, что такое сострадание. — Он обвел взглядом их лица. — От вас самих зависит, чтобы прошлое не повторилось. Будьте бдительны с управляющим! И если он окажется предателем, отстраните его от власти. Если кто-либо из вас прибегнет к насилию, остановите его его же оружием! Если один человек или жители целого квартала будут претендовать на господство, образумьте их! Только своим единством вы сможете сохранить такой порядок вещей. Да пребудет с вами Бог!

В тот день люди оплакивали погибших близких и сокрушались над потерями, но мыслями были устремлены в завтрашний день, как устремляются взоры в весеннее ночное небо в ожидании молодого месяца. Доходы Касем распределил поровну между всеми, оставив часть на общие нужды. Конечно, доля каждого была невелика, но зато это было справедливо, и их чувство достоинства было удовлетворено. Годы правления Касема прошли в мире, обновлении и созидании. Никогда раньше улица не жила так счастливо, в согласии и дружбе. Правда, среди жителей квартала Габаль были такие, кто, затаив злобу, перешептывался: «Мы потомки Габаля, а нами правит какой-то бродяга!» Тоже твердили и некоторые из рифаитов. Да и среди бродяг находились такие, кого распирало от тщеславия и гордости. Но вслух никто не высказывался. Бродяги видели в Касеме образец человека, подобного которому не было и больше не будет. В нем сочетались сила и мягкость, мудрость и простота, величие и доброта, достоинство и скромность, дальновидность и острота ума. К тому же он был приятным собеседником, хорошим товарищем, любил песни и шутки. Став управляющим, Касем ни в чем не изменился, разве что женился несколько раз, словно и в семейной жизни тоже сказалось его стремление к обновлению и увеличению, как и в делах управления имением. Несмотря на любовь к Бадрии, он женился на девушке из рода Габаль, а затем взял себе жену из квартала Рифаа. Позже он полюбил женщину из квартала бродяг и тоже женился на ней. Люди говорили, что он ищет то, чего лишился со смертью своей первой жены Камар. А дядюшка Закария объяснял его женитьбы тем, что Касем хочет установить родственные отношения со всеми кварталами. Но люди не требовали никаких объяснений или оправданий. Если они и удивлялись морали Касема, то гораздо больше восхищались его делами. Ведь любовь к женщинам считается на нашей улице достоинством, украшающим мужчину. Этим надсмотрщики всегда гордились не меньше, чем своей силой.

Как бы то ни было, никогда раньше жители нашей улицы не чувствовали себя до такой степени хозяевами собственной жизни. Без управляющего и надсмотрщиков они жили в братстве, согласии и мире.

Многие говорили, что если неизлечимой болезнью нашей улицы была забывчивость, то уж теперь-то мы от нее избавились навеки.

Так говорили…

Так говорили. О, наша улица!