92

Никто, знакомый с историей нашего квартала, не поверит тому, о чем рассказывают под ребаб в кофейнях. Кто такие Габаль, Рифаа и Касем? И какие за пределами кофеен имеются доказательства того, что они действительно существовали? Уши слышат об этих легендах, а глаза видят лишь несчастную улицу. Как же мы дожили до этого? Где же Касем и сплоченный квартал, где имение, доходы с которого идут на общее благо? Что нашло на этого алчного управляющего и потерявших рассудок надсмотрщиков? Если зайдете в курильню, где кальян передается по кругу, то вы услышите между вздохами и усмешками, что после Касема управляющим стал Садек. Жизнь шла своим чередом, но нашлись такие, кто посчитал, что Хасан был достойнее места управляющего. Кроме того, он расправился с надсмотрщиками и приходился Касему родственником. Хасана подговаривали взяться за дубинку, которой он сокрушал все вокруг, но он не захотел возвращать улицу во времена надсмотрщиков. Однако среди жителей уже произошел раскол. В роду Габаль и в роду Рифаа стали открыто говорить о том, что раньше замалчивали. А когда Садек упокоился с миром, их тайные желания вылезли наружу злобными словами и взглядами. После долгого молчания снова заговорили дубинки, всюду полилась кровь, все восстали против всех. В одной из схваток был убит сам управляющий. Бразды правления выпали из его рук. Мира и безопасности больше не существовало. Тогда жители решили, что управление имением, ради которого люди были готовы убивать друг друга, нужно отдать последнему из потомков Рефаата. Так к делам приступил управляющий Кадри, и все вернулось на круги своя. В каждом квартале появился свой надсмотрщик. Война за место главного надсмотрщика продолжалась, пока не победил Саадулла, переехавший в дом помощника управляющего. В квартале Габаль утвердил свою власть Юсуф, в квартале Рифаа — Агаг, а в квартале Касем — Сантури. Сначала управляющий вел дела имения честно, повсюду было заметно строительство и обновление. Но вскоре сердцем его завладела алчность, надсмотрщики последовали его примеру, и улица вернулась к старым порядкам: управляющий присваивал половину себе, а другую отдавал четверке надсмотрщиков; те же, нарушая права наследников, не делились ни с кем. Но и этого им было мало, наглость их не знала предела: бедных жителей своего квартала каждый из них обложил данью. Вся деятельность на улице приостановилась, наполовину или на четверть построенные дома так и остались незаконченными. Казалось, ничего не поменялось с прежних времен, разве что квартал бродяг стал называться кварталом Касема, и в нем завелся свой надсмотрщик. Рядом с просторными домами снова стали множиться лачуги и хижины. Жители улицы перенеслись в самые худшие времена, какие знали. Их лишили и прав, и достоинства. Их преследовала нужда, нагоняли удары дубинок, на них сыпались пощечины. Снова стало грязно, расползлись мухи и вши. Дороги наводнились попрошайками, бесноватыми и калеками. Имена Габаля, Рифаа и Касема превратились в пустой звук и повторялись только в песнях пьяных поэтов. Каждый клан хвастался своим предком, от которого ничего не перенял, и часто спор их заканчивался дракой. Кругом слышались призывы подвыпивших. Один такой говорил, входя в кофейню: «А какая от него польза?», имея в виду этот мир. Другой отвечал ему: «У всего один конец — смерть. Умереть по воле Бога уж лучше, чем от дубинки надсмотрщика. Так будем пить и курить гашиш!» И они затягивали грустную песню, вплетая в нее слова разочарования, нужды и унижения. Или же запевали что-нибудь пошлое, отчего женщины и мужчины, ищущие покоя и утешения, затыкали уши. Когда кого-нибудь охватывала тоска, он говорил: «Так предписано. Ни Габаль, ни Рифаа, ни Касем не помогли нам. Наша судьба — жить на дне и превратиться в пыль». Как ни удивительно, даже после всего этого наша улица все еще оставалась предметом зависти. Соседи показывали в нашу сторону и с восхищением произносили: «Улица аль-Габаляуи!». А мы мрачнели и молча прятались по углам, довольствуясь воспоминаниями о славном прошлом или прислушиваясь ко внутреннему голосу, который нашептывал: «Ведь завтра может произойти то, что уже происходило?! Вновь станут реальностью мечты, о которых поет ребаб, и несправедливость в нашем мире исчезнет».

 

93

Однажды уже ближе к вечеру на улице заметили странного юношу, пришедшего со стороны пустыни, которого сопровождал другой — пониже ростом. Юноша был одет в серую галабею прямо на голое тело. Он туго подвязался поясом, отчего верхняя часть галабеи надулась и оттопырилась под тяжестью предметов, спрятанных за пазухой. На ногах были облезлые изношенные шлепки. Густые волосы растрепаны, смуглая кожа, круглые глаза и острый взгляд, проницательный и беспокойный. В движениях его чувствовалась уверенность и решительность. Он ненадолго остановился перед Большим Домом, затем не спеша продолжил свой путь. Его товарищ последовал за ним. Юноша не мог остаться незамеченным, он привлекал к себе взгляды, и люди думали про себя: «Чужак на нашей улице! Какая наглость!» То же читалось в глазах торговцев, владельцев лавок, посетителей кофеен и просто выглянувших из окна и даже в глазах собак и кошек. Юноше показалось, что и мухи демонстративно сторонятся его из презрения. Мальчишки оборачивались на него с вызовом, одни подходили совсем близко, другие целились из рогаток или подбирали с земли камешки. Он дружелюбно улыбнулся, сунул руку за пазуху, вытащил мятные леденцы и предложил им. Мальчишки с радостью набросились на угощение, запихали конфеты в рот и с удивлением уставились на незнакомца. Не переставая улыбаться, юноша обратился к ним:

— Не сдает ли здесь кто подвал? Тому, кто укажет мне, обещаю кулек мятных сладостей.

Женщина, сидевшая на земле перед домом, спросила его:

— Да кто ты такой, чтобы селиться на нашей улице?

Он засмеялся:

— Я Арафа, такой же сын улицы, как остальные. Меня долго не было, но теперь я вернулся.

Женщина вгляделась ему в лицо:

— Чей ты сын?

Он рассмеялся еще сильнее:

— Джахши, да упокоит Бог ее душу. Ты знала ее?

— Джахши, дочери Зейна?!

— Да, той самой!

Другая женщина, которая, прислонившись спиной к стене, вычесывала у ребенка голову, проговорила:

— Когда ты был совсем маленьким, я хаживала к твоей матери. Ты сильно изменился, но глаза остались те же.

— А где твоя мать? Да примет Господь ее душу! Да помилует ее Господь! О, Джахши!

— Да продлит Господь твои годы! — сказал он ей, довольный. — Может быть, ты мне скажешь, нет ли здесь свободного подвала?

Женщина посмотрела на него своими подслеповатыми глазами и спросила:

— А что вернуло тебя сюда через столько лет?

Подражая мудрецам, он ответил:

— Живых всегда тянет на свою улицу, к родным.

Она указала на один из домов в квартале Рифаа:

— Вон там есть подвал. Он опустел, с тех пор как женщина, жившая там, сгорела. Да смилуется над ней Господь! Это тебя не пугает?

Женщина, выглянувшая из окна, расхохоталась:

— Это ж мужчина! Его самого демоны боятся!

Он поднял голову и сделал вид, что ему тоже смешно.

— Что за чудная у нас улица, — сказал он. — Какие веселые люди на ней живут! Теперь я понимаю, почему мать перед смертью наказывала мне вернуться сюда.

Он посмотрел на сидящую у стены женщину и сказал:

— Смерть уготована нам всем, клиентка моей матери. От огня ли, воды, демона или дубинки.

Он попрощался с ними и направился к дому, который ему указали. Многие обращали на него внимание. Какой-то мужчина бросил с усмешкой:

— Твою мать мы знали. А кто скажет, кто твой отец?

— Всевышний скрыл это от нас! — проговорила одна из старух.

— Ведь он может утверждать, что его отец из рода Габаль, или Рифаа, или Касема, как ему будет выгодно. Да смилуется Господь над его матерью!

Спутник юноши с негодованием прошептал ему на ухо:

— Зачем только мы вернулись на эту улицу?!

Арафа ответил, удерживая улыбку на лице:

— Везде я слышу одно и то же. Во всяком случае, это наша родная улица. Только здесь мы можем найти пристанище. Хватит скитаться по рынкам, спать на развалинах и в пустыне. И потом, эти люди не такие плохие, хотя у них острый язык. Глупцы, даром что с дубинками ходят. Здесь нам легче будет заработать. Запомни это, Ханаш!

Ханаш пожал узкими плечами, будто говоря: «Все в руках Божьих». Внезапно им преградил дорогу пьяный.

— Как тебя называть?

— Арафа.

— Полностью!

— Арафа, сын Джахши.

Стоявшие поблизости злорадно рассмеялись такому унижению.

— Когда твоя мать была на сносях, — продолжил пьяный, — мы все спрашивали — кто же его отец? Она тебе не открыла?

Скрыв боль громким смехом, Арафа ответил:

— Она сама умерла прежде, чем узнала!

Они снова рассмеялись. Улицу облетела весть о возвращении Арафы, и ему не удалось осмотреть подвал — его позвал мальчик из кофейни рифаитов:

— Уважаемый Агаг, надсмотрщик нашего квартала, требует тебя!

Кофейня находилась совсем недалеко от того дома. Как только Арафа вошел в нее, его глаза остановились на высеченном на стене за местом поэта изображении: в нижнем углу Агаг верхом на коне, над ним портрет управляющего Кадри с пышными усами и в роскошной накидке, а еще выше аль-Габаляуи переносит на руках тело Рифаа в свой сад. Арафа рассмотрел картину быстро, но заметил все подробности. Оглядевшись, он увидел Агага на диване с правой стороны, восседающего в окружении своих помощников и приспешников.

Арафа подошел к нему совсем близко. Надсмотрщик долго изучал его презрительным взглядом, словно гипнотизировал, перед тем как наброситься. Подняв руки к голове, Арафа проговорил:

— Приветствую тебя, надсмотрщик. Наш защитник! Мы счастливы иметь такого соседа.

В узких глазах надсмотрщика мелькнула усмешка.

— Сладкие речи! Но этой монете мы не доверяем, — ответил он.

— Ты проверишь меня в ближайшее время, если пожелаешь, — улыбнулся Арафа.

— У нас и без тебя полно попрошаек.

— Я не попрошайка, уважаемый, — с достоинством ответил Арафа. — Я волшебник, которому многие верят!

Слушающие обменялись взглядами. Агаг нахмурился:

— Что ты имеешь в виду, сын помешанной?

Арафа сунул руку за пазуху и вытащил маленькую коробочку. Смущаясь, он протянул ее надсмотрщику. Тот нехотя взял коробок, открыл и увидел темного цвета порошок. Надсмотрщик вопросительно посмотрел на Арафу. Доверительным тоном тот сказал:

— Одна щепотка на стакан чая за два часа до свидания с женщиной, а потом будешь либо благодарить Арафу, либо прогонишь меня из квартала с позором.

Впервые за весь разговор посетители с любопытством вытянули в его сторону шеи. Агаг сам не смог скрыть своего интереса. С напускным безразличием спросил:

— И это все твое волшебство?

— У меня есть также редчайшие благовония, чудодейственные рецепты и снадобья. Я способен вылечить от многих болезней, в том числе от бесплодия и мужской слабости.

— О Господи! Значит, через тебя можно будет поживиться, — угрожающе проговорил Агаг.

Сердце Арафы сжалось, но лицо осталось спокойным:

— Все, чем я обладаю, в вашем распоряжении, уважаемый.

— Но ты нам так и не сказал, кто твой отец?! — неожиданно рассмеялся надсмотрщик.

Подхватив его шутку, Арафа ответил:

— Может, тебе лучше знать?!

Кофейня наполнилась хохотом. Со всех сторон в густом дыме послышались язвительные комментарии. Выйдя из кофейни, Арафа проговорил, задыхаясь: «Кто знает наверняка, кто его отец? И ты, Агаг, не исключение. Какие же подлые люди!»

Арафа и Ханаш с удовлетворением осмотрели подвал.

— Даже больше, чем я ожидал. Годится, даже очень, Ханаш. Это будет приемная, там внутри спальня, а дальнее помещение — для работы.

— Интересно, в какой комнате погибла женщина? — обеспокоенно спросил Ханаш.

Смех Арафы зазвенел в пустых стенах.

— Ты боишься духов, Ханаш?! Мы укротим их, как Габаль змей. — Он обвел глазами подвал еще раз и добавил: — Только одно окно, и выходит оно на дорогу. Будем смотреть на мир через железную решетку снизу вверх. Единственная выгода от этого — нас не обворуют.

— Могут обворовать!

— Могут!

Арафа вздохнул:

— Все свои способности я направил на то, чтобы приносить людям пользу. Но всю жизнь ко мне плохо относятся.

— Тебя ждет заслуженный успех за все твои страдания и за мучения твоей покойной матери!

 

94

В свободное время он любил сидеть на старом диване и через окошко наблюдать за тем, что происходит на улице. Он упирался лбом в решетку, и на уровне его глаз оказывались чьи-то ноги, колеса тележек, бегали собаки, кошки и дети. Для того чтобы увидеть лица прохожих, ему надо было пригнуться и вытянуть голову. Перед ним появился голый ребенок, играющий с дохлой мышью. Мимо прошел слепой старик, неся в левой руке облепленный мухами деревянный поднос с семечками, бобами и сладостями. В правой его руке была толстая палка, на которую он опирался. Откуда-то слышались вопли, двое мужчин дрались в кровь. Арафа улыбнулся голому ребенку и спросил:

— Как тебя зовут, умница?

Тот ответил:

— Уна.

— Ты хотел сказать Хасуна? Тебе нравится эта мертвая мышка, Хасуна?

Мальчишка швырнул в него мышь и убежал, переваливаясь с ноги на ногу. Если бы не решетка, он попал бы Арафе в лицо. Арафа повернулся к Ханашу, который дремал у его ног, и сказал:

— На каждой пяди земли этой улицы следы надсмотрщиков. Ничто не напоминает нам о том, что здесь жили Габаль, Рифаа или Касем.

Ханаш зевнул:

— Мы слышим о деяниях Габаля, Рифаа и Касема, а видим лишь таких, как Саадалла, Юсуф, Агаг и Сантури.

— Но они же существовали! Разве нет?

Ханаш указал пальцем в пол:

— Этот дом принадлежит рифаитам. Все его жильцы — потомки Рифаа. Каждый вечер они слушают под ребаб песни о том, что он жил и умер во имя любви и счастья. Тем не менее утром мы открываем глаза под их брань. Схватываются и мужчины, и женщины.

Арафа недовольно скривил рот.

— Но ведь они же существовали! Так?

Ханаш продолжил:

— Брань — самое невинное из того, что может случиться в квартале рифаитов. Что касается драк, то убереги тебя от них Господь! Вчера только одному из жильцов выбили глаз.

Арафа вскочил на ноги, вспылив:

— Что за улица! Да смилостивится над тобой Господь, мама! Взять нас! Все пользуются нашими услугами, а почтения никакого!

— Они никого не уважают!

— Кроме надсмотрщиков! — процедил сквозь зубы Арафа.

Ханаш рассмеялся:

— Зато ты единственный на улице, с кем общаются и рифаиты, и габалиты, и последователи Касема.

— Да будь все они прокляты!

Он немного помолчал. Его глаза блестели в полумраке подвала. Потом сказал:

— Каждый из них гордится своим предком, не задумываясь, вслепую. От их предков остались лишь громкие имена. И никто из них даже не пытается переступить через эту лживую гордость. Трусы!

Первой его клиенткой оказалась женщина из квартала Рифаа, пришедшая через неделю после того, как Арафа обосновался в подвале. Глухим голосом она спросила:

— Как можно избавиться от женщины так, чтобы никто не прознал?

Арафа пришел в ужас и с изумлением посмотрел на нее.

— Я этим не занимаюсь, госпожа! Если вам нужно какое снадобье для тела или для души, я готов помочь!

— Разве ты не волшебник?! — спросила она с упреком.

Он пояснил:

— Только в том, что идет людям на пользу. Убийство — этим занимаются другие, но не я.

— Ты, наверное, боишься? Это останется между нами.

Он спокойно, но не без усмешки ответил:

— Рифаа таким не был.

— Рифаа! — вскричала она. — Он милостив! Но в нашем квартале нет толка от милости. Иначе Рифаа не погиб бы!

Она ушла в отчаянии, но Арафа не раскаивался в этом. Сам Рифаа — лучший из людей — не добился мира на этой улице. А как можно надеяться достичь мира, если начать с преступления?! А его мать! Сколько страданий она перенесла, никому не причинив зла! Хорошо, что он общался со всеми жителями улицы, как заправский торговец! Он наведывался во все кофейни и везде находил себе клиентов. Всюду он слушал, как под ребаб исполняли предания, все истории у него перемешались, и голова пошла кругом.

Первым клиентом из квартала Касема стал пожилой мужчина, который обратился к нему шепотом, при этом улыбаясь:

— Мы все слышали о подарке, который ты преподнес надсмотрщику рифаитов Агагу.

Арафа довольно рассматривал его морщинистое лицо.

— Дай и мне своего снадобья. И не удивляйся, я еще кое на что способен!

Они, словно заговорщики, обменялись улыбками, и, приободрившись, старик спросил:

— Ты же из нашего рода? Так считают в нашем квартале.

Арафа усмехнулся:

— Вам известно, кто мой отец?

Мужчина вполне серьезно ответил:

— Мы узнаем своих по чертам. Так и определили, что ты из квартала Касема. Мы привели эту улицу на вершину справедливости и счастья. Но она оказалась проклята!

Вспомнив о том, за чем пришел, он вежливо добавил:

— Подарок, пожалуйста!

Старик ушел, разглядывая баночку подслеповатыми глазами. В его старческой походке чувствовались надежда и пробуждение сил.

Вскоре к Арафе пришел посетитель, которого он никак не ждал. Он сидел в гостиной на тюфяке, перед ним дымились благовония с тонким ароматом, когда Ханаш ввел старика-нубийца.

— Юнус, привратник господина управляющего, — доложил Ханаш.

Арафа вскочил и протянул посетителю обе руки.

— Приветствую вас! Очень рад! Проходите, уважаемый!

Они сели рядом, и привратник откровенно сказал:

— Ханум, жену управляющего, мучают кошмары. Она стала плохо спать.

В глазах Арафы промелькнул тщеславный огонек. Его сердце забилось в предвкушении. Скрывая свои чувства, он сказал:

— Это пройдет, ничего необычного.

— Однако она переживает. Она послала меня к тебе, чтобы ты подобрал ей лекарство.

Арафа был счастлив. Такой власти он не ощущал за всю свою жизнь, пока скитался вместе с матерью.

— Лучше бы мне самому поговорить с ней!

— Это невозможно! — резко ответил привратник. — Вы не можете к ней прийти. И она не придет к вам.

Арафа расстроился, что счастливый шанс от него уходит.

— Тогда мне нужна какая-нибудь ее вещь, — попросил он.

Привратник кивнул головой в чалме и засобирался. Уже в дверях он остановился, склонился Арафе и шепнул на ухо:

— Я слышал, что ты сделал подарок надсмотрщику рифаитов Агагу.

Когда привратник ушел с баночкой, Арафа и Ханаш долго смеялись.

— Интересно, — спросил Ханаш, — для кого он это попросил: для себя, управляющего или его жены?

— Улица подарков и дубинок! — с усмешкой воскликнул Арафа.

Он подошел к окну, чтобы посмотреть, как выглядит квартал ночью. Стена напротив показалась ему посеребренной от лунного света. Пели цикады, из кофейни доносился голос поэта:

«— Когда же ты поймешь, что нас ничего не связывает? — спросил Адхам.

— Да простят нас небеса, — ответил Идрис. — Разве ты не брат мне?! Родственные связи не разорвать.

— Идрис! Хватит с меня уже того, что ты сделал!

— Горе невыносимо. Каждый из нас пострадал. Ты потерял Хумама и Кадри, а я Хинд. У великого аль-Габаляуи теперь внучка-блудница и убийца-внук.

Адхам сорвал голос до крика:

— Если не настигнет тебя кара за твои деяния, то мир обречен…»

Со скучающим видом Арафа отошел от решетки. Когда наконец на нашей улице перестанут рассказывать сказки? Когда же миру придет конец? И мать моя тоже как-то сказала: «Если нет кары за злодеяния, мир обречен». Бедная моя мать, закончившая свои дни в пустыне! И что же вынесли из всех этих преданий жители нашей улицы?

 

95

В свете газового фонаря, закрепленного на стене, Арафа и Ханаш увлеченно работали в дальнем помещении подвала. Именно эту комнату, которая из-за сырости и мрака была непригодна для проживания, Арафа сделал своей лабораторией. На полу и по углам рецепты, амулеты, мешочки с пеплом и известью, растения и пряности, засушенные зверьки и насекомые — мыши, лягушки, скорпионы, — груды осколков стекла, горшки, жестяные банки, в них резко пахнущие жидкости, уголь у печки, на полках разнообразные сосуды, склянки, пакетики. Арафа был занят тем, что смешивал жидкости и сливал снадобье в большую керамическую посудину. Пот стекал по его лбу, и он то и дело утирал его рукавом галабеи. Ханаш сидел рядом, внимательно за ним наблюдая, готовый исполнить любое его указание. Желая то ли посочувствовать, то ли выказать свою дружбу, он сказал Арафе:

— Никто на этой несчастной улице не работает так напряженно, как ты. И ради чего ты трудишься? Несколько грошей, если повезет.

Но Арафа, довольный, ответил:

— Да помилует Господь мою мать! Я ей всем обязан. Однажды она отвела меня к чародею, способному читать мысли людей. С того дня моя жизнь круто изменилась. Если бы не она, быть мне карманным воришкой или попрошайкой…

Однако Ханаш все сокрушался:

— За гроши!

— Деньги умножаются терпением. Не отчаивайся! Стать надсмотрщиком — не единственный путь к обогащению. Не забывай о том, какое важное положение я занимаю. Те, кто ко мне обращается, полностью от меня зависят. Их счастье в моих руках. А это немало. И не забывай о том, какое удовольствие я получаю от самого волшебства, когда извлекаю нечто полезное из всякого мусора, когда дарую исцеление! Это невероятная сила, и я ею обладаю!

Ханаш бросил взгляд на печку и, не обращая внимания на слова своего друга, сказал:

— Лучше печь разжигать в коридоре, иначе мы задохнемся.

— Мне все равно! Не мешай только моим рассуждениям! Все эти дураки с улицы, которых называют учителями, даже они не способны понять значение тех вещей, которые происходят в этой грязной полутемной комнате с разными запахами. Они поняли пользу «подарка». Но ведь это же не все! Они и вообразить себе не могут все возможные чудеса. Эти глупцы не догадываются об истинной ценности Арафы. Но когда-нибудь они ее узнают. И тогда они должны будут добром поминать мою мать, а не порочить ее имя, как сейчас.

Ханаш уже собрался встать, он приподнялся, но снова опустился на корточки, сказав с обидой:

— Всю эту красоту может смести дубинка бестолкового надсмотрщика.

— Мы никому не делаем зла, — резко отозвался Арафа. — С чего им нападать на нас?

Ханаш усмехнулся:

— А скажи, чем провинился Рифаа?

Арафа уставился на него, сверкая глазами:

— Зачем ты говоришь мне все это?

— Ты надеешься разбогатеть. А здесь богачами становятся только надсмотрщики. Хочешь быть сильным, а силу они признают только в надсмотрщике. Думай сам, брат!

Арафа замолчал, оценивая пропорции смешиваемых снадобий, потом посмотрел на Ханаша и увидев, что у того грозная мина не сходит с лица, засмеялся:

— Мать меня уже предупредила. Спасибо, Ханаш… Но, знаешь, я вернулся на улицу с продуманным планом!

— Похоже, что кроме волшебства тебя ничего и не волнует.

— Волшебство — поистине удивительная вещь. Силе его нет предела, — ответил Арафа в радостном упоении. — Из них никто и не подозревает, куда он попадает, приходя сюда. Размахивающим дубинками их оружие покажется безобидной игрушкой. Ханаш, не будь глупцом! Представь, что, если бы все люди на нашей улице были волшебниками?

— Если все они были бы волшебниками, то померли бы с голода!

Арафа прыснул от смеха, обнажив острые зубы.

— Не будь дураком, Ханаш! Спроси самого себя, что они могли бы тогда сотворить?! Чудеса случались бы тогда на нашей улице так же часто, как слышатся бранные слова.

— Да. Но все же раньше они умерли бы от голода!

— Да. Но пока они…

Не закончив, Арафа о чем-то глубоко задумался, и его руки разжали склянки.

— Поэт из рода Касема, — продолжил он, — говорил, что Касем хотел использовать доходы с имения на то, чтобы каждый занимался, чем пожелает, чтобы люди не работали, а жили счастливо под прекрасное пение птиц, о котором грезил Адхам.

— Да, так говорил Касем!

Глаза Арафы заблестели.

— Но ведь пение не есть конечная цель! Не может же жизнь пройти впустую просто под песни? Это красивая мечта, но она наивна. Гораздо лучше, если мы будем использовать свободное время для того, чтобы творить чудеса.

Ханаш закачал своей большой головой, которая, казалось, росла прямо из плеч, выражая таким образом свое несогласие с этой бесполезной болтовней, и перешел на деловой тон:

— Пойду разожгу печку в коридоре.

— Иди! И сядь еще на нее! Ты заслужил, чтобы тебя поджарили!

Через час Арафа вышел из лаборатории, сел на диван и стал наблюдать за улицей. После работы в тишине его слух наполнился шумом жизни, в которой смешались крики торговцев, женские разговоры, громкие шутки, обрывки ругательств. Людские потоки в обе стороны не иссякали. Вдруг он заметил нечто новое у стены противоположного дома — передвижную кофейню, сооруженную из корзины, накрытой старой шалью. На ней были расставлены коробочки с кофе, чаем, корицей, турки, большие и маленькие чашки, ложки. На земле сидел старик и обмахивал печку, поддерживая в ней огонь, а за корзиной стояла девушка и приглашала приятным голосом: «Кофе! На ваш вкус!» Эта кофейня расположилась на пересечении кварталов Рифаа и Касема. Большинство клиентов составляли владельцы ручных тележек и бедняки. Арафа засмотрелся через решетку на девушку. Какое милое смуглое лицо в черном платке! Темно-коричневая галабея, закрывающая ее от шеи до пят, с подолом, волочащимся по земле, когда она подносит заказ или возвращается на место с пустым стаканом. Эта скромная неприметная галабея, но какое роскошное тело! Красивые цвета меда глаза! Вот только левое веко покраснело. Туда попал пепел или грязь. Она дочь этого старика, в их лицах очевидное сходство. Он зачал ее уже в преклонном возрасте. Такое не редкость на нашей улице. Решившись, Арафа крикнул ей:

— Девушка! Чашку чая, пожалуйста!

Она нашла его глазами и быстро налила чай из чайника, наполовину погруженного в золу. Она перешла дорогу и поднесла ему чашку. Он улыбнулся.

— Два миллима!

— Дорого! Но для тебя ничего не жалко!

— В большой кофейне, — недовольно заметила она, — намного дороже и ничем не отличается от того, что ты сейчас держишь в руках.

Не дождавшись ответа, она ушла. Пока чай не остыл, Арафа начал пить, не сводя с нее глаз. Как он был бы счастлив обладать такой молодой женщиной! Ничего, что веко у нее воспалено. Это легко лечится. Но для женитьбы ему нужна определенная сумма денег, а ее все еще нет. Подвал отделан. Ханаш может спать в коридоре или в приемной, если пожелает, при условии, что выведет там всех клопов. Арафу отвлекли перешептывания на улице. Люди оглядывались в конец улицы, говоря друг другу: «Сантури!.. Сантури!» Согнувшись, как мог, Арафа увидел через решетку, как в окружении своих подручных шагает надсмотрщик. Проходя мимо передвижной кофейни, он остановил взгляд на девушке и спросил одного из своих людей:

— Кто такая?

— Аватеф, дочь Шакруна.

Надсмотрщик вздернул брови, заигрывая, и проследовал в свой квартал. В этот момент Арафу охватили злость и беспокойство. Он подозвал девушку, чтобы она забрала пустой стакан. Она быстро подошла, приняла стакан и взяла у него деньги. Указывая подбородком в ту сторону, куда ушел Сантури, он спросил ее:

— Тебе ничего не угрожает?

Она засмеялась и развернулась со словами:

— Если что, попрошу помощи у тебя. Ты готов?

Ее усмешка уколола его, но в словах Аватеф сквозила грусть, а не вызов, и от этого ему стало еще тяжелее. Его позвал Ханаш, он спрыгнул с дивана и вышел.

 

96

Число клиентов Арафы росло день ото дня. Однако никому из них его сердце так не радовалось, как Аватеф, когда однажды он увидел ее в своей приемной. Он забыл принять ту важную позу, которой обычно встречал посетителей, горячо поздоровался с ней, усадил на тюфяк перед собой и опустился перед ней на корточки. Счастью его не было предела. Он обвел ее взглядом и остановился на левом глазе, который практически не открывался из-за припухлости.

— Ты запустила глаз, милая! — упрекнул он ее. — Уже в тот день, когда я тебя увидел, он был красным.

Она стала оправдываться:

— Я промывала его теплой водой. Я так занята работой, что мне было не до того.

— Ты не должна забывать о своем здоровье! Особенно если речь идет о таких красивых глазах, как у тебя.

Она смущенно улыбнулась этой похвале. Он протянул руку к полке за спиной, снял банку, вытащил из нее кулек и сказал:

— Вот это надо высыпать на платок, подержать над паром, а затем привязать к глазу на всю ночь. Прикладывай, пока левый глаз не станет таким же красивым, как правый!

Она взяла кулек и достала из кармана кошелек, чтобы расплатиться. Он рассмеялся:

— Нет. Ты мне ничего не должна. Мы соседи и друзья!

— Но ты же платишь нам за чай.

Он уклонился:

— Но ведь я плачу твоему отцу, этому почтенному человеку. Я так хочу познакомиться с ним! Мне жаль, что в таком возрасте он вынужден работать!

— У него отменное здоровье, — гордо ответила она. — Дома ему скучно сидеть. Так он предается печальным мыслям. Ведь он был свидетелем тех событий, которые привели Касема к управлению улицей.

На лице Арафы появился интерес.

— Правда? — переспросил он. — Твой отец был одним из товарищей Касема?

— Нет. Но он был счастлив, когда правил Касем. До сих пор он горюет по тем временам.

— Я хочу познакомиться с ним и послушать его рассказы.

— Даже не упоминай при нем! — перебила она его. — Лучше ему забыть об этом навсегда. Однажды он выпил в винной лавке с друзьями и, опьянев, во весь голос стал требовать, чтобы вернули порядки времен Касема. А как только он вернулся в квартал, Сантури набросился на него и колотил до тех пор, пока отец не потерял сознание.

Арафа с грустью выслушал историю, потом в упор посмотрел на Аватеф и сказал, будто намекая на что-то:

— Никто не будет чувствовать себя в безопасности, пока есть надсмотрщики!

Она быстро взглянула на него и отвела взгляд, словно спрашивая: что он на самом деле хотел этим сказать?

— Поверь мне, никому не будет спокойной жизни, — сказала она.

Он с сочувствием прикусил губу.

— Я видел, как Сантури смотрел на тебя своими наглыми глазами.

Улыбка пропала с ее лица.

— Бог ему судья!

— Девушкам, наверное, льстит, когда они нравятся надсмотрщикам? — подозрительно спросил Арафа.

— У него уже четыре жены!

Сердце его замерло, и он спросил:

— А если ему это не помеха?

— Я возненавидела его с тех пор, как он избил отца, — резко ответила Аватеф. — Надсмотрщики все такие. У них нет сердца. Они забирают дань с таким важным видом, будто облагодетельствовали нас.

Довольный ее ответом, Арафа оживился:

— Я согласен, Аватеф! Как прав был Касем, когда уничтожил их! Но они появляются вновь, как ячмень на больном глазу.

— Поэтому мой отец и тоскует по временам Касема!

Арафа задумчиво покачал головой.

— Другие тоже сокрушаются по временам Габаля и Рифаа. Но прошлого не вернешь!

— Ты так считаешь, потому что не жил при Касеме, как отец, — заносчиво сказала она.

— А ты жила?

— Отец рассказывал мне.

— Мать тоже мне рассказывала. Но что толку от этого? Разве это избавит нас от надсмотрщиков? Моя мать пострадала от них. Ее уже нет, а они все порочат ее имя.

— Правда?!

Он помрачнел, как мутнеет стакан чистой воды, если насыпать в него грязь и песок.

— Поэтому я боюсь за тебя, Аватеф! Надсмотрщики угрожают нашей чести, нашему достатку, миру и любви. Открою тебе, как только я увидел, что это животное проявило к тебе интерес, я решил, что это зло должно быть уничтожено.

— Говорят, что ему покровительствует сам владелец имения.

— Где он, наш дед?

— В Большом Доме, — не задумываясь, ответила она.

Спокойно и без эмоций на лице он сказал:

— Да, твой отец рассказывает о Касеме. А Касем рассказывал о деде. Мы только слышим рассказы о нем, а в жизни видим таких, как Кадри, Саадулла, Агаг, Сантури и Юсуф. Нам нужна сила, чтобы избавиться от этих страданий. Что пользы от воспоминаний?

Заметив, что этот разговор может испортить их встречу, он пошутил:

— А мне нужна ты. И не меньше, чем сила нашей улице!

Она осуждающе посмотрела на него. Он дерзко улыбнулся, хотя во взгляде его всегда чувствовалась смелость. Увидев, что девушка нахмурила брови, он сказал серьезным тоном, чтобы потушить ее внезапный гнев:

— Красивая трудолюбивая девушка! Она забыла за хлопотами о своем глазе, который воспалился. Пришла ко мне за помощью, а оказалось, что это она мне нужна, а не я ей.

Аватеф встала:

— Мне пора уходить.

— Не надо сердиться! Я не сказал ничего такого. Ты уже давно произвела на меня впечатление. Все эти дни я то и дело смотрел на вашу кофейню из окна. Я не могу жить в одиночестве вечно. И мой дом, где кипит работа, нуждается в заботе. Зарабатываю я больше, чем необходимо. Мне надо с кем-то делиться своим достатком.

Она вышла из комнаты, он последовал за ней в коридор, чтобы проводить.

— Всего хорошего! — сказала она, чтобы не уходить, не попрощавшись.

Он остался стоять на месте, тихо напевая:

Полный сил и энергии, Арафа вернулся в лабораторию, где вовсю уже работал Ханаш.

— Ну, как? — спросил он Ханаша.

Тот показал ему бутылку:

— Наполнил до краев и закупорил. Но надо еще испытать в пустыне.

Арафа взял сосуд и проверил, насколько плотно вошла пробка.

— Да, в пустыне. А то можем и впросак попасть.

— Мы стали зарабатывать, и судьба нам улыбнулась, — тревожно сказал Ханаш. — Не надо требовать от Всевышнего больше того, чем он тебя наградил!

«Ханаш стал беспокойным, как только жизнь наладилась», — подумал Арафа и улыбнулся этой мысли. Он посмотрел на Ханаша в упор и проговорил:

— Она была и тебе матерью, я знаю.

— Да. Она умоляла тебя не думать о мести.

— Но раньше ты был другого мнения.

— Нас убьют прежде, чем мы сможем им отомстить.

Арафа засмеялся:

— Ладно. Не буду скрывать от тебя, что я уже давно перестал думать о мести.

Лицо Ханаша просияло.

— Давай бутылку! Выльем смесь!

Однако Арафа только сжал сосуд в руках еще сильнее.

— Мы попробуем то, что получилось, и усовершенствуем.

Поняв, что над ним посмеялись, Ханаш недовольно нахмурился.

— Вот что я тебе скажу, Ханаш, — добавил Арафа. — Уверяю тебя, я бросил думать о мести. Но не из-за просьбы матери. А потому что убедился: надсмотрщикам не мстить надо, а расправиться с ними раз и навсегда.

Ханаш вспылил:

— Потому что ты влюбился в эту девушку?!

Арафа расхохотался так, что поперхнулся.

— Из-за любви к девушке, из-за любви к жизни. Называй это, как хочешь… Касем был прав!

— Причем здесь Касем? Касем исполнял волю нашего деда!

Арафа скривил рот.

— Кто знает? Наша улица рассказывает свои легенды, мы же с тобой заняты здесь конкретным делом, но не чувствуем себя в безопасности. Завтра может прийти Агаг и отнять у нас все, что мы заработали. А если я соберусь просить руки Аватеф, то получу дубинкой от Сантури, как каждый из нашего квартала. Все, что омрачает мое счастье, лишает счастья и всю улицу. Я себя не чувствую в безопасности, и никто не чувствует по той же причине. Я не надсмотрщик и не избранник аль-Габаляуи, но я владею такими чудесами, в которых заключается сила, неведомая Габалю, Рифаа и Касему вместе взятым.

Он поднял бутылку, будто собираясь швырнуть ее, но вернул Ханашу со словами:

— Сегодня испытаем у горы… Не хмурься! Где твой настрой?

Арафа вышел из лаборатории и прильнул к окну. Он присел на диване на корточки и уставился на передвижную кофейню напротив. Медленно наступала ночь. Слышался голос Аватеф, приглашающий выпить стакан чая или кофе. Она избегала смотреть на его окно, а это значило, что она все время думала о нем. На ее лице, как появившаяся на небе звезда, мерцала улыбка. Арафа тоже улыбался. Его сердце наполнилось радостью, и он поклялся себе, что будет каждое утро причесывать свои непокорные волосы. Со стороны аль-Гамалии послышался шум: толпа преследовала вора. В кофейне заиграл ребаб, и поэт начал вечер словами:

Первое восхищение — управляющему господину Кадри.

Второе восхищение — нашему надсмотрщику Саадулле.

А третье — надсмотрщику нашего квартала Агагу.

Арафа резко пришел в себя, бросив мечтать. Раздраженный, он произнес: «Когда наконец закончатся эти сказки? Что толку слушать их ночи напролет? Однажды поэт запоет, и ты очнешься, улица страданий…»

 

97

С дядюшкой Шакруном творилось неладное. Иногда он произносил громкие речи, будто выступая перед толпой, и тогда говорили: «Это старость!» Иногда ужасно сердился по пустякам или вообще без причины, и тогда опять говорили: «Старость!» А порой он подолгу молчал, даже когда к нему обращались. «Старость!» — говорили люди. Бывало, он нес такую чушь, что слушавшие его восклицали с сочувствием: «Храни нас Бог от такого конца!» Арафа часто участливо наблюдал за ним сквозь оконную решетку. «Почтенный человек, — думал он, — несмотря на рваную одежду и неопрятность. На его изможденном лице отпечатались страдания, пережитые им после того, как прошли времена Касема. Ему не посчастливилось быть современником Касема, жить в справедливости и мире, получать свою долю с доходов имения, видеть, как возводят новые дома за счет имения, а потом стать свидетелем того, как все это прекратилось по приказу Кадри. Несчастный человек! Он живет дольше, чем может вынести. Арафа увидел Аватеф: после того как у нее прошел глаз, ничто не портило ее лицо. Он перевел взгляд с отца на дочь и с улыбкой крикнул ей:

— Напои чаем, будь добра!

Она поднесла ему стакан, а он, чтобы задержать ее рядом с собой, не спешил брать заказ из ее рук.

— Поздравляю, ты выздоровела, роза нашей улицы!

Она ответила с улыбкой:

— Благодаря Всевышнему и тебе!

Он взял стакан так, чтобы коснуться ее пальцев. Она отошла, демонстрируя своей походкой, что она с удовольствием приняла это ухаживание. Можно было предпринимать решительные шаги. Смелости ему было не занимать, но следовало обдумать, что делать с Сантури. Дядюшка Шакрун с дочкой теперь постоянно попадаются на глаза надсмотрщику, который ходит по этой дороге. Шакрун уже не в состоянии справляться с тележкой, поэтому и поставил здесь эту злополучную кофейню. Издалека донеслись громкие голоса. Прохожие обернулись в сторону аль-Гамалии. Из-за поворота появилась повозка с женщинами, которые пели и хлопали в ладоши. В центре сидела невеста, только что побывавшая в бане. Мальчишки с гиканьем подбежали к повозке, повернувшей в квартал Габаль, и прицепились за нее. Тишину то и дело нарушали женские песни, поздравления и неприличные слова, произносимые шепотом. Рассердившись, Шакрун вскочил и закричал громовым голосом:

— Бейте!.. Бейте!

К нему подбежала Аватеф. Дочь усадила и заботливо погладила его по спине, чтобы успокоить. Арафа удивился: неужели у старика видения? Будь проклята старость! Что же тогда с нашим дедом аль-Габаляуи? Он смотрел на старика, пока тот не затих. Только тогда спросил:

— Дядюшка Шакрун! Вы видели аль-Габаляуи?

Не поворачиваясь в его сторону, Шакрун ответил:

— Невежда! Неужели ты не знаешь, что он затворился в своем доме еще до времен Габаля?

Арафа засмеялся, а Аватеф улыбнулась.

— Долгих лет тебе жизни, дядюшка! — сказал Арафа.

— Если бы жизнь чего-то стоила, то и годы бы ценились, — ответил старик.

Аватеф подошла к Арафе, чтобы забрать стакан, и шепотом попросила:

— Оставь его! Он ночью глаз не сомкнул.

— Мое сердце принадлежит тебе, — горячо произнес Арафа и поспешил добавить, пока она не отошла: — Я хотел бы переговорить с ним о нас с тобой.

Она погрозила ему пальцем и отошла. Арафа продолжил развлекаться тем, что наблюдал за играющими на дороге детьми. Неожиданно в квартал Касема явился Сантури. Арафа инстинктивно отпрянул от решетки. Зачем он пришел? Слава богу, он жил в квартале Рифаа, а их защищал Агаг, которого Арафа завалил подношениями. Сантури остановился у кофейни Шакруна. Он уставился на Аватеф и сказал:

— Черный кофе!

Где-то в окне хихикнула женщина. Другая спросила:

— И что заставило надсмотрщика квартала Касема пить простой кофе в кофейне у бродяг?!

Сантури не обратил на это внимания. Аватеф подала ему чашку, и сердце Арафы сжалось. Надсмотрщик ждал, пока кофе остынет, а сам во весь рот улыбался девушке, выставляя напоказ свои золотые зубы. Арафа дал себе обещание отдубасить его где-нибудь на горе. Сделав глоток, Сантури сказал:

— Спасибо твоим прелестным ручкам!

Аватеф и улыбнуться боялась, и нахмуриться, а Шакрун в ужасе наблюдал за дочерью. Сантури дал ей монету в пять пиастров, она сунула руку в карман, чтобы отсчитать сдачу, но тот сделал вид, что сдача не нужна, и, не дожидаясь, вернулся в кофейню своего квартала. Аватеф осталась стоять в замешательстве.

— Не ходи за ним! — прошептал ей Арафа.

— Что же делать со сдачей? — спросила она.

Тогда Шакрун, несмотря на свою немощь, поднялся, взял сдачу и направился в кофейню. Спустя некоторое время он вернулся на свое место, сел и тут же расхохотался. Аватеф подошла к нему и взмолилась:

— Не надо, отец, прошу тебя!

Старик снова приподнялся, повернулся в сторону дома владельца имения и прокричал:

— О, аль-Габаляуи!.. О, аль-Габаляуи!

Из окон и дверей кофеен и подвалов на него устремились взгляды. На его крик сбежались мальчишки. Даже собаки обернулись в его сторону.

— О, аль-Габаляуи! — снова воскликнул Шакрун. — До каких пор ты будешь скрываться и молчать? Твои заветы не соблюдаются, а средства растрачиваются. Тебя обкрадывают так же, как обкрадывают и твоих внуков, аль-Габаляуи!

Мальчишки завизжали, многие стали смеяться, но старик продолжал взывать:

— О, аль-Габаляуи? Разве ты меня не слышишь? Разве ты не знаешь, что у нас происходит? Ты наказал Идриса! А он в тысячу раз лучше надсмотрщиков нашей улицы! О, аль-Габаляуи!

Из кофейни с ревом вышел Сантури:

— Умерь пыл, выдумщик!

Шакрун повернулся к нему и гневно прокричал:

— Будь ты проклят, подлец из подлецов!

Люди с сочувствием прошептали: «Пропал старик!». Сантури приблизился к нему и, ослепленный злостью, ударил Шакруна кулаком по голове. Старик зашатался и чуть не упал, но его подхватила Аватеф. Взглянув на нее, Сантури направился обратно в кофейню.

— Давай вернемся домой, отец! — попросила девушка плачущим голосом.

Арафа подошел, чтобы помочь ей, но старик из последних сил оттолкнул их. Он тяжело дышал, и это было отчетливо слышно, так как все вокруг стояли молча.

— Аватеф, нужно было оставить его дома! — упрекнула ее женщина в окне.

— Я не думала, что так получится, — продолжала плакать Аватеф.

— О, аль-Габаляуи! Аль-Габаляуи! — продолжал взывать Шакрун слабым голосом.

 

98

На рассвете в тишине раздались рыдания. А утром люди узнали, что дядюшка Шакрун умер. Случившееся было привычным делом в квартале. Люди Сантури говорили: «Да попадет он в ад! Он вел себя неподобающе, и это погубило его».

— Шакруна убили, — сказал Арафа Ханашу, — как других на нашей улице. И убийцы не скрывают своих преступлений. Никто не посмеет пожаловаться. Не отыщется ни одного свидетеля.

— Ужас! — с отвращением ответил Ханаш. — И зачем только мы пришли сюда?!

— Это наша улица.

— Твоя мать уходила отсюда с печалью в сердце. Проклятая улица и ее жители!

— Но это наша улица! — настаивал Арафа.

— Мы словно расплачиваемся за грехи, которых не совершали.

— Покорность — вот самый большой грех.

— Опыт с бутылкой не удался, — вздохнул Ханаш.

— Получится в следующий раз.

Когда несли носилки с телом Шакруна, за ними шли только Аватеф и Арафа. Всех очень удивило присутствие на похоронах волшебника Арафы, люди стали перешептываться о его неслыханной смелости.

Но удивительнее всего было то, что на середине дороги к процессии присоединился Сантури. С какой дерзостью и наглостью он это сделал! Без всякого смущения Сантури сказал Аватеф:

— Мои соболезнования!

Арафа понял, что этот человек только начинает игру, которую затеял. В мгновение ока похороны стали многолюдными: в них тут же приняли участие соседи и знакомые, которых раньше удерживал страх.

— Мои соболезнования, Аватеф! — повторил Сантури.

Она с вызовом посмотрела на него.

— Сначала убиваешь, потом являешься на похороны?!

Сантури ответил так громко, чтобы слышали:

— То же самое говорили и Касему.

Раздались многочисленные голоса:

— Жизнь в руках Всевышнего! Только он распоряжается!

— Мой отец умер от удара твоей руки! — вскричала Аватеф.

— Да простит тебя Всевышний! — ответил Сантури. — Если бы я ударил его на самом деле, он тут же упал бы замертво. Я не бил его. Только замахнулся. Вот свидетели!

И тут же послышалось:

— Только замахнулся! И пальцем не дотронулся. Клянемся! Пусть черви выедят нам глаза, если мы врем!

— Бог покарает тебя! — выкрикнула Аватеф.

— Да простит тебя Всевышний! — ответил Сантури, и его ответ много лет спустя приводили как образец снисходительности.

Арафа наклонился к Аватеф и прошептал на ухо:

— Пусть похороны пройдут мирно.

Не успел Арафа это сказать, как человек из окружения Сантури по имени Адад ударил его по лицу с криком:

— Эй, сукин сын! Не встревай в разговор надсмотрщика с девушкой!

Арафа в растерянности обернулся и получил второй удар, сильнее первого. Другой подручный Сантури влепил ему пощечину, третий плюнул в лицо, четвертый схватил за шиворот, а пятый толкнул так, что Арафа упал на спину. Шестой, пнув ногой, пригрозил:

— Самого закопаем, если не отстанешь от нее!

Арафа лежал, распластавшись на земле, не в силах прийти в себя от неожиданности. Но он сделал усилие, превозмогая боль, поднялся и принялся стряхивать пыль с одежды и лица под крики сбежавшихся мальчишек: «Упал теленок… Несите ножик». Прихрамывая, он вернулся в подвал, кипя от гнева. Ханаш посмотрел на него с сожалением и сказал:

— Говорил же тебе, не ходи!

— Замолчи! Они еще ответят за это! — прокричал Арафа в ответ, задыхаясь от ненависти.

Убедительно и вместе с тем мягко Ханаш посоветовал:

— Перестань заглядываться на эту девушку! Нам не нужна война.

Арафа молча думал, уставившись в пол. Когда он поднял лицо, на нем была написана решимость и непреклонность:

— Вот увидишь, мы поженимся раньше, чем ты думаешь! — заявил он.

— Ты с ума сошел!

— А свидетелем у нас будет Агаг.

— Ты похож на того, кто, облив себя горючим, бросается в огонь.

— Сегодня ночью снова испытаем бутылку в пустыне.

Несколько дней он не выходил из дома, но поддерживал связь с Аватеф через оконную решетку. Когда траур закончился, он встретился с ней в галерее ее дома и открылся:

— Нам лучше пожениться как можно скорее.

Девушка не была удивлена его предложением, но с грустью ответила:

— Мое согласие принесет тебе ужасные неприятности.

— Агаг согласился быть свидетелем, — уверенно заявил он. — Ты понимаешь, что это значит?

Подготовка к свадьбе прошла в строгом секрете. И только позже улица узнала о заключении брака между дочерью Шакруна Аватеф и волшебником Арафой, о том, что она переехала в дом мужа, а свидетелем их был сам надсмотрщик квартала Рифаа Агаг. Многих эта новость застала врасплох, и они спрашивали: как такое могло произойти? Как Арафа осмелился? Как уговорил Агага благословить их брак? А люди с богатым жизненным опытом говорили, что стоит ждать беды.

 

99

Сантури с подручными собрались в кофейне касемитов. Узнав об этом, Агаг созвал своих людей в кофейне квартала Рифаа. Атмосфера на улице накалилась, и перекресток двух кварталов тут же очистился от торговцев, попрошаек и детей. Окна и двери всюду захлопнулись. Когда Сантури с помощниками вышел из кофейни, на улице появился и Агаг. Надсмотрщики посмотрели друг на друга с такой ненавистью, что, казалось, достаточно искры, чтобы вспыхнуло пламя. С крыши какой-то человек закричал:

— Что же так разозлило наших мужчин? Одумайтесь, пока не пролилась кровь!

Зловещее молчание нарушил Агаг, в упор смотревший на Сантури:

— Мы не злимся. Для этого нет повода.

— Ты нарушил законы, уважаемый! — сказал грубо Сантури. — После того, что ты сделал, ты не можешь оставаться надсмотрщиком.

— А что я сделал?

Сантури ответил, и глаза его говорили выразительнее слов:

— Ты взял под защиту человека, который бросил мне вызов.

— Что же он натворил? Просто женился на девушке, потерявшей отца. Я выступаю свидетелем на всех свадьбах в своем квартале.

— Какой же он рифаит? — с презрением отозвался Сантури. — Никому не известно, кто его отец. Он и сам его не знает. Им можешь оказаться ты, или я, или любой бродяга в квартале.

— Но сейчас он житель моего квартала.

— Только потому, что там нашелся пустующий подвал.

— Даже если и так!

— Я же сказал тебе, ты нарушил наши законы, — громогласно прокричал Сантури.

— Не кричи, уважаемый! — тем же тоном ответил ему Агаг. — Дело не стоит того, чтобы мы задирались, как петухи!

— Значит, стоит!

— Господи, дай мне терпения! — проговорил Агаг так, словно отдавал команду приготовиться.

— Агаг! Не забывайся!

— Будь проклят тот, кто породил трусость!

— Будь проклят тот, кто породил тебя!

Они взмахнули дубинками, но тут раздался грозный голос, приказавший:

— Опустите! Позор вам!

Все обернулись и увидели главного надсмотрщика Саадаллу, который прокладывал себе дорогу среди рифаитов. Он остановился на границе кварталов и повторил:

— Опустите оружие!

Дубинки смиренно склонились, будто головы молящихся. Саадалла взглянул на Сантури, потом на Агага и сказал:

— Сейчас я никого слушать не буду. Расходитесь с миром! Бойня из-за женщины? Что с вами, надсмотрщики?

Мужчины тихо разошлись, а Саадалла вернулся домой.

Бледные Арафа и Аватеф наблюдали за происходящим из подвала и не верили, что эта ночь пройдет спокойно. Дух они перевели только, когда услышали непререкаемый тон Саадаллы. Аватеф глубоко вздохнула:

— Какая жестокая жизнь!

Арафа, желая успокоить ее сердце, показал пальцем на свою голову и проговорил:

— Вот чем я буду действовать. Как Габаль, как мудрый Касем!

С трудом сглотнув, она спросила:

— Надолго ли это перемирие?

Он притянул ее к груди и, притворясь веселым, ответил:

— Если бы все супруги были счастливы, как мы с тобой!

Она положила голову ему на плечо, перевела дух и прошептала:

— Ты думаешь, на этом все закончится?

— Рядом с надсмотрщиками не будет нам покоя, — откровенно произнес он.

Она подняла голову.

— Я знаю. Моя рана не заживет, пока не увижу, что он наказан.

Арафе не надо было объяснять, кого она имеет в виду. Он задумчиво посмотрел ей в глаза и сказал:

— В твоей ситуации месть — дело чести. Но, отомстив, мы ничего не решим. Мы не чувствуем себя в безопасности не потому, что Сантури не дает нам покоя, а потому что всей нашей улице надсмотрщики не дают жизни. Расправимся с Сантури, но где гарантия, что завтра Агаг, а после завтра Юсуф не ополчатся на нас? Либо все будем жить мирно, либо жизни не будет никому.

Она вымученно улыбнулась.

— Ты хочешь стать таким, как Габаль, Рифаа и Касем?

Он поцеловал ее волосы, вдохнув их гвоздичный аромат, и не ответил.

— Но они исполняли волю нашего деда, владельца имения.

— Нашего деда, владельца имения! — с раздражением повторил Арафа. — Каждый несчастный взывает к нему, как взывал твой покойный отец: «О, аль-Габаляуи!» Но скажи, слышала ли ты о внуках, как мы, которые не видят своего деда и живут вокруг его наглухо закрытого дома? Слышала ли ты о владельце имения, который позволяет так играть с его имуществом, храня молчание?

— Он очень стар! — наивно ответила она.

— Не видел я, чтобы человек дожил до таких лет, — с сомнением сказал Арафа.

— Говорят, будто на рынке аль-Мукаттам есть человек, которому перевалило за сто пятьдесят. Господь всемогущ!

Он долго молчал, прежде чем пробурчать:

— Волшебство тоже всемогуще!

Она засмеялась его заносчивости, постучала по его груди пальцем и сказала:

— Твое волшебство способно только глаза лечить.

— Нет, оно способно на многое!

— Мы ненормальные! — вздохнула Аватеф. — Развлекаем себя пустыми разговорами, как будто нам ничего не угрожает.

Не обратив внимания на то, что она его перебила, Арафа продолжил:

— Когда-нибудь с его помощью мы расправимся с надсмотрщиками, возведем новые дома и обеспечим всех жителей нашей улицы.

— Этого не случится до Судного Дня! — рассмеялась она.

Его мечтательный взгляд померк, и он сказал:

— Если бы все были волшебниками!

— Если бы! — сказала она и добавила: — Касем смог установить справедливость достаточно быстро и без всякого волшебства!

— Но эта справедливость исчезла так же быстро. А результаты волшебства остались бы. Не надо так пренебрегать волшебством, черноокая! У него такая же сила, как у нашей любви. Оно творит новую жизнь. Но чтобы оно действовало, нам всем надо стать волшебниками!

— Как же это сделать? — заигрывая, спросила она.

Он долго думал, перед тем как дать ответ:

— Если будет восстановлена справедливость, если завещание владельца имения будет исполнено, мы избавимся от тяжелого труда и посвятим себя волшебству.

— Ты хочешь, чтобы мы стали улицей волшебников? — хихикнула она и добавила: — Но как же исполнить его десять условий? Наверняка он прикован к постели и не в состоянии возложить эту задачу на внуков.

Арафа посмотрел на нее странным взглядом:

— А почему бы нам самим не пойти к нему?

Она снова засмеялась:

— Ты хотя бы в дом управляющего сможешь войти?

— Нет. Но, возможно, мы сможем попасть в Большой Дом.

Она ударила его по руке.

— Хватит шуток! Нам надо в первую очередь думать о собственной жизни!

Он загадочно улыбнулся.

— Если бы мне нравилось шутить, я бы не вернулся на эту улицу.

Что-то в его голосе напугало ее, и она настороженно уставилась на мужа.

— Ты понимаешь, о чем ты говоришь? — вскричала она.

Он молча измерил ее взглядом.

— Представь, если тебя схватят в Большом Доме!

— Что странного, если внук зайдет проведать деда? — спокойно ответил Арафа.

— Скажи, что ты шутишь! Боже! Ты серьезно? Зачем ты хочешь пойти к нему?

— А разве не стоит рискнуть ради того, чтобы встретиться с ним?

— Эти слова сорвались у тебя в шутку, а ты стал обдумывать их всерьез.

Он похлопал ее по ладони, чтобы успокоить.

— С тех пор как я вернулся на улицу, я стал задумываться о вещах, которые раньше мне и в голову не приходили.

— Почему бы нам просто не жить?! — взмолилась она.

— Если бы мы могли! Они не дадут нам спокойной жизни. Человеку самому приходится заботиться о своей безопасности.

— Тогда давай убежим с этой улицы!

Он бы непреклонен.

— Я не убегу, я обладаю волшебством!

Он прижал Аватеф к себе, похлопал по плечу и прошептал ей на ухо:

— У нас будет еще много времени на разговоры. Сейчас давай успокоим твое сердце!

 

100

«Он сошел с ума, или его ослепила гордыня?» — спрашивала себя Аватеф, наблюдая, как муж сосредоточенно работает. В эти дни ее счастье было омрачено лишь желанием отомстить Сантури — убийце отца. Месть на улице с давних времен почиталась как священный обычай. Ради счастливой жизни, которую дал ей брак, она могла, поборов себя, и забыть эту традицию. Однако Арафа был убежден, что месть Сантури — это лишь часть большого плана, осуществление которого, как ей казалось, он сам возложил на себя. Возомнил ли он себя одним из тех, чьи имена воспевают под ребаб? Но аль-Габаляуи ему ничего не поручал. Да и он вроде не сильно верит в существование аль-Габаляуи и предания о нем.

Одно верно, что он стал отдавать своему волшебству гораздо больше сил и времени, чем требуется для заработка. А когда он начинал размышлять, мысли уводили его далеко от своей судьбы и от собственной семьи. Его занимали такие общие вопросы, как улица, надсмотрщики, управление имуществом и волшебство. Он грезил призрачными мечтами о чудесах и о будущем. Кроме того, Арафа был единственным в квартале, кто не употреблял гашиш, поскольку для работы в лаборатории ему требовались ясная голова и внимательность. Но все это меркло на фоне его безумного желания проникнуть в Большой Дом.

— Зачем, муж мой? Чтобы спросить у него совета, как дальше быть улице? Ты знаешь, что нужно нашей улице. Мы все знаем. Разве необходимо из-за этого подвергать себя смертельной опасности? «Я хочу знать десять условий его завещания». Узнать их немудрено, но как их претворить в жизнь? Что ты сможешь сделать? «Я хочу заглянуть в книгу, из-за которой, если верить преданиям, был изгнан Адхам». Что ты хочешь найти в этой книге? «Я не знаю, но что-то заставляет меня верить, что эта книга волшебная». Утверждение власти аль-Габаляуи в пустыне может быть объяснено лишь волшебством, а не силой его мышц и тяжестью дубинки, как вы себе придумали. К чему все эти мысли, когда ты живешь спокойной и беспечной жизнью и без этого? Не надейся, что Сантури забыл про нас… Каждый раз, выходя из дома, я ловлю на себе злые взгляды его людей. Занимайся своим волшебством и оставь мысли о Большом Доме. «Но там же книга! Книга самого главного чуда! Секрет силы аль-Габаляуи, который он хранил в тайне даже от сына». Но там может не оказаться того, что ты ожидаешь найти. «Может, и так, но дело стоит риска».

— Я таков, — искренне заявил Арафа. — Что с этим поделаешь, Аватеф? Я жалкий сын несчастной женщины и неизвестного отца. Все об этом знают, и каждый насмехается. Но меня уже ничто не интересует, кроме Большого Дома. Нет ничего необычного в том, что безотцовщина стремится всеми силами встретиться со своим дедом. В лаборатории я научился доверять лишь тому, что вижу глазами и могу потрогать руками. Я обязательно проникну в Большой Дом. Возможно, я найду там силу, о которой говорю, а возможно, ничего не найду. Тогда я узнаю правду, а это лучше, чем неведение, в котором я пребываю. Я не первый на нашей улице, кто выбрал трудный путь. Габаль мог оставаться помощником управляющего, а Рифаа мог стать лучшим плотником квартала, Касем мог жить как знатный человек и пользоваться богатством жены, но они избрали другой путь.

— Сколько еще на нашей улице тех, кто сам стремится навстречу своей смерти! — с сожалением воскликнул Ханаш.

— Таких немного. По понятным причинам, — резко ответил ему Арафа.

Ханаш не отказался помогать брату. Глубокой ночью он, как тень, последовал за ним в пустыню. Аватеф, которая отчаялась отговорить их, оставалось только воздеть руки и молиться. Ночь была непроглядной. Месяц, появившийся вначале, скрылся. Прижимаясь к стенам, братья достигли тыльной стороны Дома, выходившей на пустыню.

— На этом самом месте стоял Рифаа, когда услышал голос аль-Габаляуи, — прошептал Ханаш.

Оглядевшись, Арафа ответил:

— Это рассказывают поэты. Я сам узнаю правду.

Ханаш благоговейно указал на пустыню:

— А там он сам говорил с Габалем. И посылал слугу к Касему.

— Здесь же, — недовольно продолжил Арафа, — был убит Рифаа, здесь нашу мать обесчестили и избили, а наш безмолвный дед и пальцем не пошевелил!

Ханаш положил на землю торбу с инструментами, и они принялись делать подкоп под стену, поднимая землю из ямы в этой же торбе. Они работали не щадя себя, пока не стали задыхаться от пыли. Казалось, что Ханаш старается не меньше Арафы, что он также горит желанием и страх ему неведом. Когда голова Арафы уже не виднелась из ямы, он произнес:

— На сегодня хватит!

Опершись на руки, Арафа поднялся на поверхность.

— Нужно прикрыть яму досками и засыпать землей, чтобы никто ее не обнаружил.

Они поспешили обратно, так как приближался рассвет. Арафа думал о завтрашнем дне. Завтрашний день будет удивительным. Он войдет в этот скрытый ото всех Большой Дом. И кто знает, может, он встретится с аль-Габаляуи и поговорит с ним?! Он поведает Арафе о прошлом, о настоящем, о десяти условиях и тайне его книги. Подобные мечты сбываются лишь в густом облаке дыма, выдыхаемого курящим кальян.

Вернувшись в подвал, он увидел, что Аватеф еще не ложилась. Сонная, она посмотрела на Арафу с упреком и проворчала:

— Ты будто с кладбища!

Скрывая свои тревоги, он весело произнес:

— Как ты хороша! — и прилег рядом.

— Если бы я что-то для тебя значила, ты бы со мной считался! — упрекнула она.

— Ты изменишь свое мнение, когда увидишь, что произойдет завтра.

— У меня на счастье только один шанс из тысячи!

Арафа засмеялся. Предрассветную тишину нарушил пронзительный крик. За ним последовали рыдания. Аватеф нахмурилась и пробормотала:

— Недобрый знак!

Арафа безразлично пожал плечами.

— Не упрекай меня, Аватеф! Ведь и твоя вина есть в том, что со мной происходит.

— Моя?!

— Я вернулся на улицу с одним намерением — отомстить за свою мать, — серьезно ответил он. — Когда же убили твоего отца, я решил расправиться со всеми надсмотрщиками. Но любовь к тебе изменила меня. Я понял, что с надсмотрщиками надо покончить не ради мести, а ради спокойствия всех жителей. Поэтому я и хочу попасть в дом деда, чтобы получить его силу.

Она долго смотрела на него. В ее взгляде читалась любовь и мучительный страх потерять его, как она потеряла отца. Он улыбнулся, чтобы приободрить ее. Рыдания снаружи становились все громче.

 

101

Когда Арафа спустился на дно ямы, Ханаш пожал ему руку на прощание. Арафа распластался и пополз на животе по прорытому тоннелю, в котором стоял резкий запах земли. Когда он высунул голову с другой стороны лаза в саду Большого Дома, в нос ему ударила чистейшая эссенция розы, жасмина и лавсонии, растворенная в предрассветной росе. Несмотря на чувство опасности, он опьянел от этих ароматов. Вот он вдыхает ароматы в саду, от тоски по которому умирал Адхам. Однако при тусклом свете звезд Арафа ничего не мог разглядеть, в глазах была сплошная темень. В саду царила зловещая тишина, лишь время от времени шелестели листья, которые гладил ветер.

Земля в саду оказалась влажной. Арафа подумал, что при входе в дом надо будет снять сандалии, чтобы не оставить следов на полу. Интересно, где ночуют привратник, садовник и остальные слуги? Стараясь не шуметь, он стал осторожно пробираться на четвереньках в сторону дома, который в темноте казался призраком. За этот отрезок пути Арафа пережил такой страх, которого не испытывал в жизни, ни когда бродил по ночам, ни когда ночевал в пустыне или на развалинах. Он дополз и прижался к стене. Рука его нащупала первую ступеньку лестницы, ведущей в гостиную. Если верить сказаниям поэтов, по ней аль-Габаляуи выгонял наружу Идриса. Так Идрис был наказан за то, что не подчинился воле отца. А что сделает аль-Габаляуи с тем, кто проник в его дом с целью узнать секрет его могущества? Однако спокойно! Разве им может прийти в голову, что кто-то дерзнет залезть в дом, который на протяжении всех последних лет был неприступен и защищен?

Арафа схватился за перила и стал на коленях подниматься до входа в зал. Он снял сандалии, сунул их под мышки и добрался до боковой двери, которая, как рассказывают поэты, ведет в покои. Вдруг он услышал кашель! Арафа застыл на месте и уставился в сторону сада, откуда шел звук. Он увидел тень идущего к гостиной. Арафа затаил дыхание, и ему показалось, что стук его сердца гулко отзывается по всей округе. Тень приближалась. Арафа продолжал подниматься вверх по лестнице. Возможно, это сам аль-Габаляуи. И он поймает его на месте преступления так же, как застал когда-то Адхама в тот самый утренний час. Фигура остановилась на пороге на расстоянии вытянутой руки от Арафы, прошла в другой конец зала и легла, похоже, на кровать. Напряжение спало, и оцепенение Арафы прошло. Скорее всего, это был слуга, который выходил в сад по нужде и вернулся в постель, а теперь вот громко захрапел.

Прежняя смелость вернулась к Арафе, и он поднял руку, нащупывая дверную ручку. Отыскав, он решительно повернул ее, мягко толкнул дверь, приоткрыл, чтобы можно было пролезть, проскользнул и закрыл за собой. Он оказался в кромешной тьме. Поводив перед собой рукой, наткнулся на ступеньки и стал бесшумно подниматься. Лестница привела его на террасу, освещенную вделанным в стену фонарем. Повернув направо, можно было попасть во внутренние помещения. Левая часть террасы тянулась до конца по всей ширине дома, а прямо перед ним была закрытая дверь в покои деда. Вот за этим углом стояла Умайма. Сейчас он войдет в эту дверь, как вошел в нее Адхам. В груди нарастал страх, Арафа призвал всю свою волю и смелость. Возвращаться назад было нелепо. В любую минуту мог появиться слуга и положить конец этому безумию, схватив его за плечо. Нужно было спешить!

На цыпочках он приблизился к двери, повернул блестящую ручку, которая поддалась его руке, толкнул дверь и вошел. Закрыв за собой дверь, он прислонился к ней спиной и ничего не увидел в сумраке. Осторожно переведя дыхание, он напряг зрение, но напрасно. Спустя несколько мгновений он ощутил удивительный аромат благовоний, наполнивших его сердце беспричинной тревогой и необъяснимой печалью. У Арафы не было сомнения, что он в покоях аль-Габаляуи. Когда же глаза привыкнут к темноте? Как собраться? Был ли в такой же ситуации кто-нибудь до него? Если не обрести вновь решительность и силу, можно провалиться в пропасть. Его ждет гибель, если он не просчитает каждое движение. Арафе вспомнились бегущие по небу облака, которым он бессознательно придавал причудливые формы, представляя то горой, то могилой. Он дотронулся до стены, определил направление и, пригнувшись, сделал несколько шагов, пока не задел плечом кресло.

В дальнем углу комнаты послышалось неожиданное шевеление, от которого кровь застыла в его жилах. Он притаился за креслом, направив взгляд к двери, через которую вошел. Раздались легкие шаги и шелест одежды. Арафа ожидал, что сейчас зажжется свет и он увидит прямо перед собой аль-Габаляуи. Тогда он падет к его ногам, моля о милости, и скажет, что он его внук, что у него нет отца, что он пришел с благими намерениями и что он может делать с ним все, что пожелает. В темноте Арафа смог разглядеть, как открывается дверь, с террасы бьет свет, из комнаты выходит фигура и, оставляя дверь открытой, поворачивает вправо. В свете фонаря стало ясно, что это старая темнокожая женщина, с худым лицом и очень высокая. Служанка? Разве эта комната может использоваться прислугой?

В слабом свете фонаря с террасы он осмотрел место и различил очертания кресел и диванов. В центре, как ему показалось, стояла большая кровать с колоннами и москитной сеткой. К ней примыкала кровать поменьше. Наверное, отсюда поднялась старая женщина. А это роскошное ложе должно принадлежать аль-Габаляуи. Сейчас он спит на нем, не зная о преступлении Арафы. Как ему хочется взглянуть на него, хотя бы издалека! Если б не эта дверь, которую женщина оставила открытой, собираясь скоро вернуться!

Он посмотрел налево и заметил закрытую дверь кладовки, хранящую тайну. Именно сюда стремился попасть Адхам, да упокоит Всевышний его душу! Забыв об аль-Габаляуи, Арафа прополз за креслами до этой небольшой двери. Он не мог сопротивляться соблазну, протянул руку, вставил палец в замочную скважину и нажал вниз — дверь можно было открыть. Сердце его затрепетало в предчувствии победы.

Внезапно слабый свет погас, и комната снова погрузилась во мрак. Арафа услышал ту же легкую поступь и скрип кровати: видимо, вернувшаяся женщина легла. Стало тихо. Арафа терпеливо ждал, пока старуха заснет, и продолжал всматриваться в большую кровать, но ничего не увидел. Он убедился, что мысль поговорить с дедом безумна, поскольку старуха вскочит раньше и поднимет крик.

Он не мог не думать о книге, где были записаны условия наследования и чудеса, с помощью которых дед в давние времена овладел пустыней и подчинил себе людей. Никто до Арафы не догадывался, что эта книга волшебная, поскольку никто до него не занимался волшебством. Он снова поднял руку, сунул в скважину палец, потянул дверь и заполз внутрь, прикрыв дверь за собой. Он осмотрительно остановился и глубоко вздохнул, чтобы успокоить нервы. Почему дед скрывал тайну книги от собственных сыновей? Даже от любимого его сердцу Адхама! В ней, несомненно, тайна, и через несколько секунд он ее узнает. Надо только зажечь свечку. Когда-то Адхам зажигал здесь свечу, а теперь он, Арафа, сын неизвестного отца, зажжет свечу на том же месте. Его история тоже будет воспеваться в веках поэтами.

Когда свеча вспыхнула, Арафа увидел глаза, уставившиеся на него. Несмотря на охватившую его панику, он понял, что это глаза чернокожего старика, лежавшего в кровати напротив входа, и что старик еще не совсем очнулся ото сна, который он нарушил, чиркнув спичкой. Ничего не чувствуя и не сознавая, Арафа набросился на него и сдавил ему шею правой рукой. Старик задергался, схватил его за руку. Арафа ударил его ногой в живот и сдавил сильнее. Свеча выпала из его левой руки и погасла. Снова стало темно. Старик недолго сопротивлялся, прежде чем затих. Но обезумевший Арафа продолжал сжимать его горло, пока не онемели пальцы. Прерывисто дыша, он отступил и прижался спиной к двери.

Прошло несколько секунд, в течение которых Арафа молча терпел адскую пытку. Ему казалось, что силы покидают его, а время тянется, что он вот-вот упадет на пол или рухнет на мертвое тело, если тотчас же не овладеет собой. Не покидала мысль бежать. Он не мог переступить через труп к заветной книге. Эта злополучная книга! Не было смелости снова зажечь свечку. Лучше уж оставаться в темноте. Он почувствовал боль в руках, где остались следы от ногтей старика, отчаянно боровшегося за свою жизнь.

Арафа вздрогнул от своих мыслей. Преступление Адхама заключалось в неповиновении. Его же преступление — убийство. Он убил незнакомого человека, и оправдания его поступку не было. Он пришел сюда, чтобы обрести силу для борьбы с преступниками, и, сам того не желая, стал одним из них. В темноте он повернул голову туда, где, по его предположению, к стене была прикреплена книга. Он толкнул дверь, выполз и закрыл ее за собой. Вдоль стены он прокрался к двери, помедлив за крайним креслом. В этом доме только слути. Где же господин? Совершив это преступление, он отдалился от деда.

Всем своим существом Арафа ощущал неудачу и крах. Он мягко открыл дверь, и, как удар молнии, его ослепил свет. Он закрыл дверь, встал на цыпочки, спустился по лестнице и через гостиную выбрался обратно в сад. От горя и растерянности Арафа потерял чувство бдительности. Слуга, спавший в гостиной, проснулся с криком: «Кто здесь?». Арафа застыл и, скованный страхом, прирос к стене. Слуга крикнул еще раз. Раздалось мяуканье кошки. Арафа стоял на месте, боясь совершить еще одно преступление. Когда опять стихло, он прокрался к стене позади дома и нащупал лаз. Арафа ушел тем же путем, что и пришел. Когда он уже практически выбрался, то натолкнулся на чью-то ногу и, ничего не успев сообразить, получил удар по голове.

 

102

Арафа прыгнул на ударившего его, и они схватились.

Но их потасовка быстро закончилась. Противник закричал, и Арафа узнал его голос.

— Ханаш, — растерянно проговорил он. Они помогли друг другу выбраться, и Ханаш сказал:

— Тебя так долго не было, и я полез выяснить, что случилось.

Отдышавшись, Арафа смягчился:

— Ты, как всегда, ошибся. Ну, пойдем!

Они вернулись в спящий квартал. Увидев Арафу, Аватеф вскрикнула:

— Боже!.. Что за кровь у тебя на руках и шее?!

Арафа вздрогнул, но ничего не ответил. Он пошел умыться, но тут же потерял сознание. Через некоторое время Аватеф и Ханаш привели его в чувство. Он присел с ними на диван, понимая, что ему не заснуть. Он был уже не в силах хранить в себе эту тайну и рассказал им о своей необычной вылазке. Закончив, он увидел, что Ханаш и Аватеф смотрят на него с ужасом и отчаянием.

— Я с самого начала была против этой идеи! — сказала Аватеф.

Ханаш, желая смягчить удар от случившегося, выразил свое мнение:

— Этого убийства нельзя было избежать!

— Но это страшнее, чем преступления Сантури и всех надсмотрщиков, — печально отозвался Арафа.

— Вряд ли подумают на тебя!

— Но я убил ни в чем не повинного старика! Кто знает, может, это тот самый слуга, которого аль-Габаляуи посылал к Касему!

Они долго молчали, переживая горе, пока Аватеф не сказала:

— Не лучше ли лечь спать?

— Ложитесь! Я сегодня не усну.

Они опять замолчали. Вдруг Ханаш спросил:

— Ты не видел аль-Габаляуи? И не слышал его голоса?

Арафа раздраженно мотнул головой:

— Говорю, нет!

— Но ты же разглядел в темноте его ложе!

— Так же ясно, как мы видим его дом!

— Я думал, ты так задержался, потому что беседуешь с ним! — разочарованно произнес Ханаш.

— Тебе легко говорить! Тебя там не было. Ты ждал снаружи.

— У тебя лихорадка! — забеспокоилась Аватеф. — Лучше лечь!

— Как же мне уснуть?

Он понимал, что она права — лоб у него горел, хотя голова не болела. Ханаш расстроился:

— Ты был в двух шагах от завещания и не заглянул в него!

Лицо Арафы исказилось болью.

— Как трудно было проникнуть туда. И все пошло прахом! — продолжал Ханаш.

— Да! — сказал Арафа и резко добавил: — Но я вынес урок, что мы можем рассчитывать только на собственное волшебство. Не думаешь ли ты, что я предпринял безумную вылазку в погоне за тем, что оказалось куда более неосуществимым, чем мы предполагали?

— Да. До тебя никто не считал эту книгу волшебной.

Арафа, казалось, возбудился еще сильнее, он не переставал размышлять:

— Опыт с бутылкой у нас получится скорее, чем вы думаете. Нам это понадобится, если придется защищаться!

— Если бы у тебя было такое волшебство, с помощью которого можно проникнуть в Большой Дом без особого риска!

— Возможности волшебства безграничны! — воодушевился Арафа. — Но сегодня в моих руках только пара лекарственных рецептов и бутылка, которой мы будем защищаться или использовать при нападении. А возможностей у волшебства столько, что и фантазии не хватит.

Аватеф рассердилась:

— Не надо было вообще думать об этой вылазке! Дед наш пребывает в другом мире. Даже если бы удалось с ним поговорить, все было бы бесполезно. Он уже не помнит ни об имуществе, ни об управляющем, ни о надсмотрщиках, ни о внуках, ни о нашей улице.

Арафа разозлился без видимой причины, но его состояние оправдывало странности поведения.

— Эта заносчивая невежественная улица! — выпалил он. — Что они понимают? Да ничего. У них только предания и ребаб. Вряд ли они перейдут к действиям. Считают эту улицу центром мироздания! Это прибежище разбойников и попрошаек! Пока наш дед не пришел сюда, здесь водились одни насекомые!

Ханаш поморщился, а Аватеф смочила тряпку и попыталась приложить ему ко лбу, но он решительно убрал ее руку.

— У меня есть то, чем не владеет никто. Даже сам аль-Габаляуи. У меня есть волшебство. И оно может сделать с улицей то, что не смогли Габаль, Рифаа и Касем вместе.

— Когда же ты уснешь? — взмолилась Аватеф.

— Когда утихнет жар в моей голове.

— Скоро уже утро, — пробормотал Ханаш.

— Пусть! — вскричал Арафа. — Светло станет тогда, когда волшебство уничтожит надсмотрщиков, очистит души одержимых и обеспечит жителей улицы так, как не смогло это сделать имение. Тогда и наступит воспеваемое всеми благо, о котором так мечтал Адхам.

Он глубоко вздохнул и обессиленно отбросил голову к стене. Аватеф понадеялась, что он заснет, как вдруг в тишине прозвучал крик, от которого все трое вздрогнули. За ним еще голоса и причитания. Арафа вскочил и в ужасе произнес:

— Обнаружили тело слуги!

Аватеф сглотнула.

— Откуда тебе знать, что это кричат в Большом Доме?

Арафа выскочил наружу. Аватеф и Ханаш бросились за ним. Они остановились на дороге, повернув головы в сторону Большого Дома.

Уже почти рассвело, квартал возвращался к жизни. Люди пооткрывали окна и высунулись. Все смотрели на Большой Дом. Из конца квартала в аль-Гамалию бежал человек. Когда он поравнялся с Арафой, тот спросил:

— Что случилось, дядюшка!

— Господь Всемогущий! — ответил тот, не останавливаясь. — После стольких лет аль-Габаляуи скончался!

 

103

Они вернулись в подвал. Арафа еле держался на ногах. Он свалился на диван, проговорив:

— Человек, которого я убил, был жалким черным слугой. Он спал во внутренней комнате.

Аватеф и Ханаш ничего не ответили. Они уставились в пол, пряча глаза, чтобы не встречаться с его безумным взглядом.

— Вы мне не верите! — выкрикнул Арафа. — Клянусь вам! Я даже близко не подходил к его ложу.

Ханаш долго колебался, но он чувствовал, что в этой ситуации лучше говорить, чем молчать, и осторожно начал:

— Наверное, растерявшись, ты не разглядел его лица.

— Нет! — отчаянно защищался Арафа. — Тебя же со мной не было!

— Потише! — в страхе прошептала Аватеф.

Арафа перебежал в дальнюю комнату и сел там в темноте, дрожа от волнения. Что за нелепая это была идея, эта проклятая вылазка! Да будь она проклята! Земля разверзалась у него под ногами и дышала отчаянием. Надежда оставалась только на лабораторию.

Появился первый луч солнца. Люди со всей улицы собирались у Большого Дома. Новость быстро облетела жителей, после того как управляющий нанес визит в Большой Дом и вскоре возвратился к себе. Передавали, что бандиты проникли в Дом через подкоп, который прорыли у тыльной стены. Они убили верного слугу аль-Габаляуи, и горе подорвало его здоровье. Он не выдержал. Тем более возраст… И отдал Богу душу. Люди были настолько потрясены, что гнев лишил их голоса и слез. Когда новости дошли до Арафы, он закричал, обращаясь к Аватеф и Ханашу:

— Вот! А вы мне не верили!

Однако Арафа сразу опомнился, осознав, что именно он так или иначе стал причиной смерти деда. Это причинило ему боль. Устыдившись, он замолчал. Аватеф не нашла что сказать и лишь прошептала:

— Да примет Всевышний его душу!

— Он умер в почтенном возрасте! — проговорил Ханаш.

— Но я виноват в его смерти, — печально отозвался Арафа. — Именно я, из всех его внуков, среди которых полно злых людей!

— Ты шел туда с добрыми намерениями, — заплакала Аватеф.

— А они могут догадаться, что это мы? — вдруг с тревогой спросил Ханаш.

— Давайте сбежим! — вскрикнула Аватеф.

Арафа со злостью посмотрел на нее.

— Так они только убедятся в нашей виновности!

С улицы, где толпился народ, доносились голоса. Наперебой кричали:

— Преступника нужно убить еще до погребения!

— Самое отвратительное поколение нашей улицы! Раньше даже худшие из нас питали уважение к Большому Дому. Даже Идрис! Мы будем прокляты до Судного Дня!

— Убийцы не с нашей улицы. Это немыслимо!

— Скоро все выяснят.

— Мы прокляты до Судного Дня!

Угрозы и крики не прекращались, и нервы Ханаша не выдержали.

— Как можно было после всего здесь оставаться?

Члены рода Габаль предложили похоронить аль-Габаляуи на своем кладбище, так как были убеждены: они самые близкие его родственники. Аль-Габаляуи никак нельзя было хоронить там, где покоится Идрис и где лежит семья управляющего Рефаата. Рифаиты требовали, чтобы дед был похоронен на том же кладбище, куда своими руками он перенес Рифаа. Род Касема утверждал, что Касем лучший из внуков владельца имения, и их кладбище достойно тела общего великого предка. В квартале начались волнения и споры. Однако управляющий Кадри объявил, что аль-Габаляуи будет похоронен в мечети, возведенной на месте старой конторы в Большом Доме. Это решение успокоило всех, но жители улицы сокрушались, что будут лишены возможности присутствовать на похоронах предка так же, как всю жизнь были лишены возможности его лицезреть. Члены рода Рифаа с удовлетворением перешептывались о том, что дед все-таки будет похоронен там же, куда он перенес после смерти Рифаа. Однако никто, кроме них, не верил в это предание. Над ним даже посмеивались, чем вызвали гнев их надсмотрщика Агага, который чуть было не схватился с Сантури. Но Саадалла положил всему конец, пригрозив:

— Я размозжу голову каждому выскочке, который посмеет осквернить этот скорбный день!

При омывании тела присутствовали только близкие слуги. Они же обернули тело в саван и уложили его на носилки. Их установили в большом зале, где когда-то происходили важнейшие события — передача управления имением в руки Адхама и бунт Идриса. Затем на молитву были приглашены управляющий и главы трех родов. На закате тело похоронили. А вечером все жители улицы собрались под сводами шатров, специально установленных для траура. Арафа с Ханашем тоже пришли вместе с представителями рода Рифаа. Лицо Арафы, который так и не сомкнул глаз после совершенного им преступления, было похоже на лицо покойника. Люди только и говорили, что о славных деяниях аль-Габаляуи, покорителя пустыни, образца мужской силы и храбрости, владельца имения и всей улицы, прародителя всех поколений ее жителей. Внешне Арафа выглядел печальным, но никто и представить не мог, что творилось у него внутри. Это он вломился в священное место! И удостоверился в существовании деда только после его смерти! Он выделился среди всех — навеки запятнав свои руки кровью. Он думал о том, как искупить свое преступление. Подвигов Габаля, Рифаа и Касема было бы недостаточно. Недостаточно и избавить квартал от зла управляющего и надсмотрщиков. Недостаточно будет погубить свою душу в схватке. Недостаточно обучить всех премудростям волшебства и открыть людям его пользу. Искупить вину можно только одним способом — достигнуть такого мастерства, чтобы стало возможным вернуть аль-Габаляуи к жизни! Аль-Габаляуи, которого убить оказалось легче, чем увидеть. Ему нужны силы, чтобы на сердце затянулась кровоточащая рана. Какие лживые слезы проливают надсмотрщики! Однако его грех тяжелее, нежели их грехи.

Надсмотрщики сидели молча, сгорая со стыда. Какое унижение! Завтра во всех кварталах будут говорить, что аль-Габаляуи был убит в собственном доме, а надсмотрщики в это время курили гашиш. Поэтому они и бросали по сторонам мстительные взгляды.

Когда поздно ночью Арафа вернулся в подвал, он прижал к себе Аватеф и взмолился:

— Скажи мне честно, ты считаешь меня преступником?

Она ласково ответила:

— Ты хороший человек, Арафа. Самый лучший из тех, что я встречала. Но ты несчастнее их!

Он прикрыл глаза со словами:

— Никто не испытывал такой боли, как я.

— Да… Я знаю.

Она поцеловала его холодными губами, прошептав:

— Боюсь, нас настигнет проклятье!

Арафа отвел взгляд в сторону.

— Я не могу быть спокоен, — сказал Ханаш. — Рано или поздно правда откроется. Невозможно представить, чтобы об аль-Габаляуи было известно все: откуда он происходит, как приобрел имение, что стало с его детьми, о его беседах с Габалем, Рифаа и Касемом, и только его смерть оставалась окутана тайной!

С раздражением выдохнув, Арафа спросил его:

— А другой план, кроме бегства, у тебя есть?

Ханаш замолк.

— А у меня есть план, — продолжил Арафа. — Только мне надо успокоиться относительно себя, прежде чем приступать к его выполнению. Я не смогу работать, если буду продолжать считать себя преступником.

— Ты невиновен, — равнодушно произнес Ханаш.

— Я буду работать, Ханаш, — резко ответил Арафа. — Не бойся за нас. Улица позабудет об этом преступлении в свете новых событий. Произойдут чудеса. И самым главным чудом будет возвращение аль-Габаляуи к жизни.

Аватеф ахнула, а Ханаш спросил, нахмурившись:

— Ты с ума сошел?

Но Арафа твердил как одержимый:

— Лишь одно слово нашего деда могло подвигнуть лучших его потомков на поступки. Но смерть его потрясла людей сильнее всяких слов. И верный его сын должен сделать все, чтобы занять его место, чтобы стать им. Ты понял?

 

104

Когда последние звуки в квартале смолкли, Арафа собрался выйти из подвала. Аватеф с красными от слез глазами проводила его до конца коридора и сказала, прощаясь:

— Да хранит тебя Господь!

Ханаш же настаивал:

— Почему мне не пойти с тобой?

— Одному легче скрыться, чем двоим, — ответил Арафа.

Похлопывая Арафу по спине, Ханаш посоветовал:

— Бутылку применяй только в самом крайнем случае.

Арафа кивнул в знак согласия и вышел. Он окинул взглядом погруженный в темноту квартал и направился в сторону аль-Гамалии. Проделав огромный крюк через улицу аль-Ватавит, аль-Даррасу и пустыню за Большим Домом, с тыльной северной стороны, выходящей на пустыню, он подошел к дому Саадаллы. Его интересовало место ближе к центру стены. Он нащупал камень, отодвинул его и нырнул в лаз, который они с Ханашем рыли по ночам. До конца он прополз на животе, убрал тонкий заслон и оказался в саду дома главного надсмотрщика. Притаившись у стены, он осмотрелся. За закрытым окном в доме горел тусклый свет, в саду стояла темень, а вот в беседке бодрствовали при ярком освещении. Оттуда время от времени доносился грубый хохот — гулявшие буйствовали. Арафа достал из-за пазухи кинжал и приготовился. Время тянулось мучительно медленно. Но через полчаса гости стали расходиться. Дверь открылась, и мужчины один за другим зашагали к воротам в квартал. Впереди с фонарем в руке шел привратник. Заперев за гостями ворота, привратник повел Саадаллу в дом, освещая ему дорогу. Левой рукой Арафа подобрал с земли камень. Согнувшись, с кинжалом в правой руке, он затаился за пальмой, ожидая, пока Саадалла не ступит на первую ступеньку, ведущую в гостиную. Как только этот момент настал, Арафа подбежал и вонзил нож ему в спину повыше сердца. Вскрикнув, Саадалла рухнул наземь. Привратник в страхе обернулся, но не смог ничего разглядеть, так как брошенный Арафой камень расколол фонарь. Арафа бросился обратно к стене. Раздался оглушительный крик привратника, послышался топот и шум в доме и углу сада. Арафа споткнулся о корень срубленного дерева, упал навзничь и ощутил резкую боль в ноге и у локтя. Превозмогая ее, он ползком преодолел оставшееся расстояние до подкопа и спешно вылез из туннеля в пустыне. Он со стоном поднялся и побежал на восток. Прежде чем повернуть за стену Большого Дома, он оглянулся, увидел бегущих за ним людей и услышал крик: «Сюда!». Несмотря на боль, Арафа пустился быстрее к концу стены. Когда он преодолел пустырь между Большим Домом и домом управляющего, то увидел впереди факелы и какое-то движение, свернул в пустыню и бросился к рынку аль-Мукаттам. Арафа понимал, что боль рано или поздно заставит его остановиться. Топот преследователей приближался, их крики прорезали тишину: «Лови его!.. Держи!» Тогда Арафа вытащил из-за пазухи бутылку со смесью, над которой экспериментировал не один месяц. Он остановился и повернулся лицом к приближающимся. Прищурился, разглядел их фигуры и метнул бутылку. Через мгновение раздался взрыв. Никогда улица не слышала такого грохота. Под вопли и стоны Арафа побежал дальше, но догонять его уже никто не стал. На краю пустыни, задыхаясь и постанывая, он упал на землю. Какое-то время он пролежал в пустыне при свете звезд один, справляясь со своей болью, потом оглянулся, но в темноте ничего не увидел. Было тихо. Нужно идти, чего бы это ни стоило. Опираясь на руки, он поднялся, и потихоньку зашагал к аль-Даррасе. В начале квартала он заметил чей-то силуэт, с замиранием сердца уставился на прохожего, но человек прошел мимо, не обернувшись, и Арафа с облегчением выдохнул. Чтобы вернуться, он сделал тот же круг. Уже приближаясь к улице аль-Габаляуи, он различил непривычный для этого времени ночи шум: оглушительные крики, плач, ругательства. Ничего хорошего это ему не предвещало. Он долго медлил, затем, прижимаясь к стенам, стал пробираться к дому. На углу квартала он выглянул и заметил на расстоянии большую группу людей, собравшихся между домами Саадаллы и управляющего. Квартал же Касема был пуст и тих. Вдоль стен он добрался до подвала и упал на руки Аватеф и Ханашу. Они осмотрели его кровоточащую ногу. Испуганная Аватеф тотчас принесла кувшин с водой и промыла рану. Арафа терпел боль, стиснув зубы. Ханаш, помогавший Аватеф, произнес:

— Снаружи гнев нарастает как смерч.

— Что говорят о взрыве? — спросил Арафа с перекошенным от боли лицом.

— Те, кто гнался за тобой, много рассказывают, но им никто не верит. Они так напуганы ранами на лицах и шеях твоих преследователей! Рассказ о взрыве вызывает едва ли не больший интерес, чем смерть Саадаллы!

— Главный надсмотрщик убит. Завтра остальные будут драться друг с другом за его звание! — сказал Арафа.

Он посмотрел на жену, которая заботливо перевязывала ему рану, и нежно сказал:

— Время надсмотрщиков скоро закончится. И прежде всего будет наказан убийца твоего отца!

Аватеф ничего не ответила. Глаза Ханаша наполнились тревогой. От боли Арафа опустил голову ему на руки.

 

105

Рано утром в дверь подвала постучали. Открыв, Аватеф увидела перед собой дядюшку Юнуса — привратника дома управляющего. Она вежливо с ним поздоровалась и пригласила войти. Однако он остался стоять за порогом, сказав:

— Господин управляющий требует к себе Арафу. Ему срочно надо с ним посоветоваться.

Аватеф пошла сообщить Арафе. В свете недавних событий приглашение от столь высокого лица не сулило ничего хорошего. Вскоре Арафа вышел в самой лучшей своей одежде: на нем была белая галабея, яркая повязка на голове и начищенные тапочки. Однако он опирался на палку и ничем не мог скрыть свою неожиданную хромоту. Арафа поднял руку в знак приветствия:

— Я к вашим услугам!

Арафа пошел вслед за привратником. Вся улица была охвачена горем. В глазах жителей отражалось беспокойство, будто в страхе они спрашивали друг друга: что готовит им завтрашний день? Какие еще катастрофы произойдут? Пособники надсмотрщиков собирались в кофейнях и обсуждали дела. Из дома Саадаллы слышались причитания и плач. Арафа вошел за привратником в дом управляющего, прошел по увитому жасмином проходу и оказался в гостиной. Сходство этого дома с домом деда было очевидно. Может быть, особняк управляющего не был столь роскошен, но в остальном подражал Большому Дому. С раздражением Арафа подумал про себя: «Они копируют лишь то, в чем видят пользу для себя, но не для народа!» Привратник спросил разрешения пригласить Арафу и вернулся, показывая Арафе, что его ждут. Арафа вошел в большой зал: в углу сидел ожидающий его управляющий Кадри. Арафа остановился на расстоянии вытянутой руки и в почтении склонился. На первый взгляд управляющий показался ему высоким и крепко сложенным человеком с мясистым полнокровным лицом. Однако когда Кадри улыбнулся в ответ на приветствие, обнажились его гнилые зубы, и впечатление Арафы испортилось. Управляющий указал ему рукой сесть на диван рядом с ним, но Арафа направился к ближайшему креслу, проговорив:

— Прошу прощения, господин управляющий!

Однако управляющий настоял на своем, указывая на место рядом с собой одновременно вежливо и настойчиво.

— Сюда… Садись сюда.

Арафе пришлось сесть рядом на край дивана, при этом про себя он подумал: «Это неспроста!» Его мысли только подтвердились, когда привратник прикрыл дверь зала. Арафа почтительно молчал, тогда как управляющий смотрел на него в упор. Потом управляющий спокойно спросил доверительным тоном:

— Арафа! За что ты убил Саадаллу?

Их взгляды встретились. Арафа почувствовал напряжение. Все вокруг закружилось, события смешались у него в голове. Управляющий продолжал смотреть на него твердым взглядом, не оставляя сомнений в том, что ему было известно все. Не дав Арафе опомниться, управляющий резко добавил:

— Не бойся… Зачем же убивать, если потом так бояться? Соберись, чтобы ответить. Говори честно: зачем ты убил Саадаллу?

Молчание становилось невыносимым, и Арафа начал говорить, сам не зная что:

— Господин!.. Я…

— Негодяй! Думаешь, я блефую? Что у меня нет доказательств? Отвечай! Почему ты убил его?

В отчаянии и растерянности Арафа бесцельно обводил глазами зал. Ледяным голосом управляющий повторил:

— Не увиливай, Арафа! Если люди на улице узнают, что это ты, — разорвут тебя на части.

Из дома надсмотрщика послышались громкие причитания. Надежда Арафы на то, что все обойдется, рухнула. Он открыл рот, но не смог ничего произнести.

Управляющий бросил на него жесткий взгляд.

— Молчанием ты ничего не добьешься. Я вышвырну тебя наружу к этим зверям и скажу им: вот убийца Саадаллы! А если хочешь, скажу им: перед вами убийца аль-Габаляуи!

Осипшим голосом Арафа воскликнул:

— Аль-Габаляуи?!

— Ты делал подкопы у стен позади домов. В первый раз тебе удалось спастись, и ты решился на второй. Но зачем же убивать, Арафа?

В отчаянии, не понимая того, что говорит, Арафа произнес:

— Я не виноват, господин управляющий! Я не виноват!

Управляющий нахмурился.

— Если я тебя обвиню, никто и не потребует доказательств. На нашей улице слухи становятся правдой. И приговор выносят по слухам. А приговор — только казнь. Скажи мне, зачем ты вломился в Большой Дом? Зачем убил потом Саадаллу?

Ему известно все. Но как? Откуда он узнал? И почему обвиняет его наедине, а не прилюдно?

— Ты хотел украсть?

Арафа потупил взор, ничего не сказав. Разозлившись, управляющий закричал:

— Не молчи, гаденыш!

— Господин!

— Зачем тебе воровать, ведь ты живешь лучше многих?

— Душа у меня черная, — притворно признаваясь, произнес Арафа.

Управляющий победоносно рассмеялся. Арафа же растерянно спрашивал себя: почему управляющий до сих пор не расправился с ним? Почему не открыл его преступления никому из надсмотрщиков, а пригласил к себе таким странным образом? Управляющий дал ему время на раздумья, потом произнес:

— А ты опасный человек!

— Я несчастный человек…

— Разве можно считать несчастным того, кто обладает оружием, по сравнению с которым дубинки — ничто?!

Потерявши голову, по волосам не плачут. Управляющий — вот кто настоящий волшебник, а не он, Арафа. Управляющий наслаждался отчаянием Арафы.

— Тебя преследовал один из моих слуг. Он отстал от остальных, поэтому не пострадал от твоего оружия. Затем он осторожно шел за тобой, а ты ничего и не замечал. Ты столкнулся с ним в аль-Даррасе, но он не решился напасть на тебя в одиночку. Он поспешил ко мне, чтобы все рассказать.

— Мог ли он рассказать кому-то еще? — теряя волю, спросил Арафа.

Управляющий улыбнулся.

— Он верный слуга.

И значительно добавил:

— А теперь расскажи о своем оружии!

Ситуация прояснялась. Управляющему нужно нечто более ценное, чем жизнь Арафы. Арафа не видел выхода из этого положения. Понизив голос, он сказал:

— Оно проще, чем люди могут подумать.

Черты лица управляющего стали жестче, он нахмурился.

— Ведь я могу сейчас приказать обыскать твой дом. Но я не хочу привлекать к тебе внимание. Разве ты не понимаешь?

Помолчав, он добавил:

— Со мной ты не пропадешь!

Взгляд управляющего был полон решимости исполнить угрозу, и Арафа повиновался:

— Я сделаю все, что захочешь.

— Ты начал соображать, волшебник нашей улицы. Если бы я хотел убить тебя, то давно бы уже отдал тебя на съедение собакам.

Он кашлянул и продолжил:

— Оставим аль-Габаляуи и Саадаллу! Расскажи о своем оружии! Что это такое?

И Арафа схитрил:

— Волшебная бутыль!

Управляющий подозрительно посмотрел на него.

— Поясни!

Впервые ощутив спокойствие, Арафа ответил:

— На языке чудес разговаривает лишь тот, кто их творит!

— Не расскажешь, даже если я отпущу тебя подобру-поздорову?

Арафе хотелось рассмеяться, но он сделал серьезный вид.

— Я сказал все, как есть.

Управляющий недолго смотрел в пол, потом спросил, подняв голову:

— И много у тебя таких бутылок?

— Больше нет. Но я могу изготовить.

Управляющий скрипнул зубами.

— Вот гаденыш!

— Обыщи мой дом и убедишься сам! — ответил Арафа.

— Значит, ты можешь сделать такую же?

— Конечно! — уверенно заявил Арафа.

От возбуждения управляющий скрестил руки на груди и произнес:

— Я хочу много таких!

— У тебя будет столько, сколько пожелаешь, — ответил Арафа.

В первый раз они понимающе посмотрели друг на друга. Неожиданно смело Арафа сказал:

— Господин желает избавиться от проклятых надсмотрщиков?!

В глазах управляющего отразился странный блеск.

— Скажи мне откровенно, что заставило тебя вломиться в Большой Дом? — спросил он.

Арафа незамысловато ответил:

— Ничего. Простое любопытство. Мне жаль, что я убил его верного слугу. Я не хотел этого.

Управляющий снова недоверчиво взглянул на него.

— Ты стал причиной смерти великого человека!

— Мое сердце готово разорваться от горя! — воскликнул Арафа.

Управляющий пожал плечами.

— Нам бы дожить до его лет!

Грешный лицемер! Тебя волнует только имение!

— Да продлит Всевышний твои годы! — вслух произнес Арафа.

— Неужели ты залез туда исключительно из любопытства? — снова спросил управляющий.

— Да.

— А зачем было убивать Саадаллу?

— Потому что я, как и ты, хочу покончить со всеми надсмотрщиками, — откровенно признался Арафа.

Кадри улыбнулся:

— Они сущее зло!

Да ты ненавидишь их за то, что приходится делиться с ними доходами с имения, а не за их злые деяния.

— Правду говорите, господин! — воскликнул Арафа.

— Я озолочу тебя, — начал соблазнять его управляющий.

— Это для меня не цель, — уклончиво ответил Арафа.

— Хватит стараться за гроши! Будешь работать под моей защитой. И получишь все, что попросишь, — заключил довольный управляющий.

 

106

Все трое сели на диван. Арафа рассказал им обо всем, что с ним случилось, а Аватеф с Ханашем внимательно слушали его, затаив дыхание. Свой волнующий рассказ Арафа заключил словами:

— Выбора у нас нет. Саадалла еще не похоронен. Либо примем предложение, либо с нами расправятся.

— А что, если убежать? — предложила Аватеф.

— Нам не убежать. За нами повсюду следят.

— Но и под его покровительством мы не будем чувствовать себя в безопасности.

Он будто не хотел слышать этих ее слов и гнал от себя подобные мысли. Он обратился к Ханашу:

— А ты что скажешь?

Серьезно и печально тот ответил:

— Когда мы вернулись на эту улицу, наши надежды были скромные и простые. Но потом ты изменился, и ты сам виноват в этом. Стал строить громадные планы. Поначалу я им противился, но помогал тебе без колебаний. Постепенно я стал разделять твои идеи, пока, так же как и ты, не начал мечтать о райской жизни для нашей улицы. А теперь ты предлагаешь нам обратное — стать страшным орудием, с помощью которого будут управлять людьми, орудием, которому невозможно будет сопротивляться, которое нельзя будет победить. С надсмотрщиком можно драться, его хотя бы можно убить.

— У нас никогда не будет спокойной жизни, — добавила Аватеф. — Он получит от тебя то, что хочет, а потом избавится от тебя так же, как собирается сегодня избавиться от надсмотрщиков.

В глубине души Арафа понимал, что они оба правы, но не переставал размышлять. Обращаясь будто к самому себе, произнес:

— Я сделаю так, что он постоянно будет нуждаться в моем волшебстве!

— В лучшем случае ты станешь его новым надсмотрщиком, — возразила Аватеф.

Ханаш поддержал ее:

— Да. Надсмотрщиком, у которого вместо дубинки бутыль. Вспомни, как он относится к надсмотрщикам, и ты узнаешь, что станет с тобой.

Арафа разозлился:

— Господи! Такое впечатление, что я — алчен, а вы оба невинны! Вы же верили в меня. Сколько бессонных ночей я провел в дальней комнате! Я дважды подвергал себя смерти ради блага нашей улицы! Если вы отказываетесь от единственно возможного выбора, тогда скажите, что нужно делать?!

Он смотрел на них, полный гнева, а они молчали. Боль пронизывала его нутро, все вокруг представлялось ему кошмаром. Его преследовало странное чувство, что все его страдания — возмездие за жестокое нападение на дом деда. Ему стало еще хуже и горестнее. От отчаяния Аватеф шепотом взмолилась:

— Бежим!

— Как бежать?! — со злостью спросил ее Арафа.

— Не знаю! Но это же для тебя будет не труднее, чем проникнуть в дом аль-Габаляуи?

Арафа, сокрушаясь, вздохнул и спокойно ответил:

— Сейчас нас ждет управляющий. За нами следят. Как же спланировать побег?

Стало так тихо, как, наверное, было в могиле аль-Габаляуи. Арафа проговорил со злостью:

— Я не могу один нести ответственность за поражение.

Ханаш вздохнул и ответил, будто прося прощения:

— У нас нет выбора.

Потом с досадой добавил:

— Может, нам еще удастся спастись.

— Кто знает! — рассеянно отозвался Арафа и направился в дальнюю комнату. Ханаш последовал за ним. Они стали начинять бутылки стеклянными осколками с песком, как вдруг Арафа сказал:

— Надо договориться насчет условных обозначений, которыми мы будем описывать наши волшебные опыты. Все будем записывать в секретную тетрадь, чтобы труды наши не пропали даром и чтобы с моей смертью эксперименты не прекратились. Еще попрошу тебя подготовиться к обучению волшебству. Неизвестно, что готовит нам судьба.

Они продолжали сосредоточенно работать. Взглянув на Ханаша, Арафа заметил, что тот мрачен, и решил открыть ему свои планы.

— Эти бутылки — чтобы уничтожить надсмотрщиков.

Почти шепотом Ханаш ответил:

— Ни нам, ни жителям улицы пользы это не принесет.

Не отрываясь от работы, Арафа спросил:

— Что ты узнал из песен поэтов? Что в прошлом были мужи, подобные Габалю, Рифаа и Касему. Почему же равным им не появиться в будущем?

Ханаш вздохнул:

— Я часто считал тебя одним из них.

Арафа рассмеялся сухим отрывистым смехом и спросил:

— Твое мнение изменила моя неудача?

Ханаш не ответил, и Арафа продолжил:

— Я никогда не стану одним из них, хотя бы потому, что у них было множество сторонников на нашей улице. Меня же здесь никто не понимает.

Он рассмеялся.

— Касем мог привлечь людей одним добрым словом. Мне же потребуются годы и годы, чтобы обучить одного человека и сделать из него своего последователя.

Закончив наполнять бутылку, он закупорил ее и с восхищением поставил перед светильником.

— Сегодня их сердца трепещут от страха перед этой бутылкой, а лица уродуются ранами. А завтра от нее кто-то погибнет. Говорю тебе, возможности волшебства безграничны!

 

107

Кто же станет надсмотрщиком улицы? Об этом спрашивали люди с тех пор, как похоронили Саадаллу. Каждый квартал нахваливал своего надсмотрщика. Так, род Габаль утверждал, что Юсуф сильнейший из мужчин и его происхождение от аль-Габаляуи доказано. Рифаиты настаивали на том, что история улицы не знала никого благороднее их, а аль-Габаляуи похоронил Рифаа в своем доме собственными руками. Последователи Касема напоминали о том, что они воспользовались победой не для себя, а для общего блага, что в век правления Касема улица была едина и неделима и на ней царили справедливость и дух братства. Как обычно, сначала стали перешептываться в курильнях, потом конфликт вырвался наружу, поднялся шум, и люди приготовились к схватке не на жизнь, а на смерть. Надсмотрщики уже не появлялись в одиночку. И если выходили в курильню или кофейню, то только в окружении охраны, вооруженной дубинками. Поэты воспевали под ребаб каждый своего надсмотрщика. Подсчитывая предстоящие убытки, владельцы лавок и торговцы выглядели невесело. Люди будто не помнили уже о смерти аль-Габаляуи и убийстве Саадаллы, охваченные новым страхом и новыми заботами. Права была Умм Набавия, торговка бобами, когда во весь голос воскликнула:

— Что это за жизнь?! В пору мертвым завидовать!

А однажды вечером кто-то прокричал с крыши дома в квартале Габаль:

— Жители нашей улицы! Послушайте! Рассудите сами! Квартал Габаль — старейший на нашей улице. Габаль — первый из великих. Ни для кого не будет унижением, если вы примете Юсуфа главным надсмотрщиком.

Из кварталов Рифаа и Касема послышались насмешки, приправленные бранью и проклятиями. Тут же на улицу выскочили мальчишки и принялись распевать:

Сердца наполнились злобой и черной ненавистью. И катастрофа бы уже разразилась, если бы в противостоянии участвовали не все три стороны. Двум из кварталов нужно было объединиться, либо один из них должен был выйти из борьбы. События начали развиваться вдалеке от самого квартала. В Бейт-аль-Кади встретились два торговца — один из рода Габаля, другой из рода Касема — и сцепились в жестокой драке: в итоге первый потерял глаз, а второй зубы. Позже в султанских банях завязалась перепалка между женщинами из всех трех кварталов. Голые, они царапали друг другу лица, выбивали зубы, хватали за руки, за ноги и таскали за волосы. По бане летали тазы, пемзы, мочалки и куски мыла. Побоище закончилось тем, что две женщины упали в обморок, у третьей случился выкидыш, остальные получили кровавые ссадины. В полдень того же дня, как только подравшиеся женщины вернулись домой, конфликты продолжились уже на крышах. В ход пошли кирпичи и грязная ругань. Небо над улицей заслонил град камней, а крик стоял такой, что было слышно за километры.

Неожиданно в доме Юсуфа, надсмотрщика рода Габаль, появился посланник с приглашением. Надсмотрщик принял меры, чтобы никто не увидел, как он входит в дом управляющего. Кадри любезно встретил его и попросил умерить страсти в его квартале, успокоив людей, ведь квартал Габаль примыкает к его участку. Пожимая на прощание надсмотрщику руку, управляющий намекнул, что при следующей встрече Юсуф уже станет надсмотрщиком улицы. Тот вышел от него опьяненный открытой поддержкой, уверенный в том, что звание главного надсмотрщика у него в кармане. Юсуф тут же навел порядок у себя в квартале. Габалиты начали перешептываться, ожидая, какое высокое положение они займут завтра. Новости просочились в другие кварталы, и началось волнение. Не прошло и нескольких дней, как Агаг с Сантури тайно встретились и договорились сначала убрать Юсуфа, а потом бросить жребий, который определит из них двоих надсмотрщика улицы. На рассвете следующего дня мужчины этих родов собрались и напали на квартал Габаль. Завязался жестокий бой, в котором Юсуф и несколько человек из его окружения были убиты, а остальные бежали. Род Габаль погрузился в отчаяние, охваченный страхом перед такой силой.

Определили время жеребьевки, мужчины и женщины из обоих кварталов начали стекаться на площадь перед Большим Домом. Люди заполнили пространство между домом управляющего и домом главного надсмотрщика, который должен был достаться выигравшему. В окружении своих людей появились Сантури и Агаг. Они обменялись приветствиями и любезностями. Агаг на глазах у всех обнял Сантури и громко произнес:

— Мы с тобой братья! И останемся ими навеки!

Сантури с воодушевлением ответил:

— Навсегда, о сильнейший!

Два квартала стояли друг напротив друга, разделенные лишь площадкой перед входом в Большой Дом. Один габалит и один рифаит принесли корзину с бумажками, поставили ее в центре и присоединились к своим. Было объявлено, что молот — знак Агага, а нож — символ Сантури и что их равное количество на бумажках. Привели мальчика. Тот с завязанными глазами вытащил из корзины бумажку, при всеобщем напряженном молчании развернул трубочку и поднял знак над головой. Касемиты возликовали:

— Сантури! Сантури!

Сантури протянул руку Агагу, и тот с улыбкой пожал ее.

— Да здравствует Сантури, надсмотрщик нашей улицы! — раздалось вокруг.

Из рядов рифаитов вышел человек и с распростертыми объятиями направился к Сантури. Надсмотрщик приготовился побрататься с ним, но человек со всей силы резким движением вонзил ему нож в сердце. Сантури замертво упал лицом вниз. С минуту люди не могли прийти в себя, потом раздались гневные выкрики и угрозы. Между кварталами началась жестокая кровавая битва. Но среди касемитов не нашлось никого, кто мог бы противостоять Агагу, и вскоре они поняли, что напрасно надеются на победу. Кто не был убит — бежал. Вечер еще не наступил, а Агаг был объявлен главным надсмотрщиком. В то время как из квартала Касема доносились вопли, рифаиты праздновали под радостные песни, танцуя прямо на дороге вокруг своего надсмотрщика, главного надсмотрщика Агага. Вдруг среди всего этого веселья раздался крик:

— Заткнитесь! Слушайте! Слушайте, бараны!

Все с удивлением обернулись на голос: он принадлежал Юнусу — привратнику управляющего, который стоял перед ними в окружении своей свиты. Агаг приблизился к нему со словами:

— Ваш подчиненный Агаг, надсмотрщик улицы и ваш слуга!

Управляющий презрительно взглянул на него и в страшной тишине, наступившей на улице, произнес:

— Никакие надсмотрщики улице не нужны, Агаг!

Рифаиты замерли в изумлении. Радостные улыбки исчезли с их лиц.

— Что вы хотите сказать? — спросил ошеломленный Агаг.

Четко и твердо управляющий повторил:

— Никаких надсмотрщиков нам здесь не надо. Оставьте улицу в покое!

— В покое? — усмехнулся Агаг.

Управляющий направил на него жесткий взгляд, но надсмотрщик с вызовом спросил:

— А кто тебя самого охранять будет?

Внезапно люди управляющего метнули в Агага и его подручных бутылки, от взрыва которых поднялся такой грохот, что стены задрожали. Осколки стекла с песком серьезно поранили лица, руки и ноги. Ужас схватил когтями людей, как коршун хватает цыплят. Разум помутился, руки-ноги онемели. Агаг с подручными попадали на землю, и на них тут же набросились слуги управляющего. В квартале Рифаа запричитали, а из двух других послышались злорадные выкрики. Юнус стоял посреди улицы и призывал всех успокоиться, пока не стало тихо. Тогда он прокричал:

— Жители нашей улицы! Благодаря нашему управляющему вы получили счастливую и безопасную жизнь. Да продлит Всевышний его годы! С этого дня ни один надсмотрщик не сможет унизить вас или отнять у вас деньги.

Над улицей пронеслись радостные возгласы.

 

108

Ночью Арафа с семьей перебрался из подвала в особняк справа от Большого Дома, предназначенный для надсмотрщика квартала рифаитов. Так распорядился управляющий, а его приказы не обсуждались. Арафа, Аватеф и Ханаш словно в сказку попали. Они гуляли по цветущему саду, ходили по роскошным галереям, гостиным, залам, спальням и столовым, бродили по первому и второму этажам, по крыше, на которой во всех углах стояли клетки с курами, кроликами и голубями. Впервые они примерили на себя дорогие одежды и вдохнули свежий воздух, наполненный благоуханными ароматами.

— Подобие Большого Дома. Только здесь нет никаких тайн, — произнес Арафа.

— А разве твое волшебство не есть тайна? — спросил Ханаш.

В глазах Аватеф читалось удивление. Она не переставала повторять:

— О таком и мечтать было нельзя!

Внешне все трое изменились до неузнаваемости. Не успели они обжить новый дом, как туда явилась группа мужчин и женщин. Один из них представился привратником, второй поваром, третий садовником, четвертый птичником, а женщины — домашней прислугой.

— Кто вас сюда направил? — растерялся Арафа.

— Господин управляющий, — ответил за всех привратник.

Вскоре Арафа был приглашен на встречу с управляющим и тут же направился к нему. Когда они сели рядом на диван в зале, управляющий пояснил:

— Мы будем часто видеться, Арафа. И пусть это тебя не беспокоит.

По правде говоря, Арафе это место было не по душе, и ему было неприятно беседовать с этим человеком, но он вежливо ответил:

— Это для меня всегда радость, мой господин!

— Твое волшебство — вот что приносит радость. Интересно, дом тебе понравился?

— Даже больше того, о чем я мечтал, о чем может мечтать такой бедняк, как я, — смущенно ответил Арафа. — Сегодня ко мне прибыли разные слуги.

Управляющий вгляделся ему в лицо.

— Это я послал их прислуживать тебе! Они будут тебя охранять.

— Охранять?

— Да, — засмеялся управляющий. — Ты разве не знаешь, что в квартале только и разговоров, что о твоем переезде? Между собой люди болтают, что именно тебе принадлежат волшебные бутылки. Родня у надсмотрщиков горячая, как тебе известно. Остальные же локти кусают от зависти. Поэтому ты в опасности. И я советую тебе никому не доверять, не выходить на улицу одному и не удаляться от дома.

Арафа нахмурился. Неужели он стал затворником, которого везде будут преследовать гнев и месть? Кадри продолжил:

— Не бойся! Мои люди будут поблизости. Наслаждайся жизнью у себя в доме, да и мой дом для тебя открыт. Ты ничего не теряешь, разве что пустыню и эту уличную грязь. Не забывай, ведь на улице говорят, что Саадаллу убили тем же оружием, что и Агага. И что убийца Саадаллы проник к нему в дом тем же способом, что и злоумышленник, который побывал в Большом Доме. А значит, Агага, Саадаллу и аль-Габаляуи убил один и тот же человек, а именно — волшебник Арафа.

— Проклятье на мою голову! — воскликнул Арафа и содрогнулся.

— Пока ты под моей защитой и под охраной моих людей, тебе не стоит ничего опасаться, — спокойно сказал управляющий.

Подлец! Я угодил в его капкан! Все свое волшебство я хотел направить на уничтожение тебя, а не в угоду тебе. Сегодня меня ненавидят те, кто раньше любил и кого я мечтал избавить от бед. Возможно, кто-то из них меня и убьет. Арафа попросил:

— Распредели долю надсмотрщиков между людьми, и они будут довольны.

Кадри усмехнулся:

— И стоило тогда расправляться с надсмотрщиками? — и, зло взглянув на Арафу, добавил: — Ищешь способ их успокоить? Брось! Скоро ты, как и я, привыкнешь к тому, что тебя ненавидят. И не забывай — твое истинное счастье в том, чтобы я был тобой доволен.

— Всегда к твоим услугам, — безнадежно проговорил Арафа.

Управляющий запрокинул голову к потолку, будто рассматривая лепнину на нем, потом сказал:

— Не хочу, чтобы развлечения твоей новой жизни отвлекали тебя от работы.

Арафа кивнул, соглашаясь, и управляющий продолжил:

— Надо изготовить как можно больше волшебных бутылок!

— Разве недостаточно того, что у тебя есть? — осторожно спросил Арафа.

Управляющий улыбнулся, еле сдерживая злость.

— Не разумно ли будет иметь хороший запас?

Арафа не ответил. Его охватило отчаяние. «Неужели так быстро пришла моя очередь?» — спросил он себя.

— Господин управляющий! Если я стесняю вас, разрешите мне покинуть улицу навсегда.

Управляющий притворился, что обеспокоен.

— Что ты такое говоришь?!

И Арафа ответил ему откровенностью:

— Я понимаю, что моя жизнь зависит оттого, насколько я тебе нужен.

Управляющий рассмеялся, однако в его смехе не чувствовалось веселья.

— Не думай, что я недооцениваю твой ум! Признаюсь, ты правильно мыслишь. Но с чего ты взял, что мои потребности ограничиваются бутылками? Разве ты не в силах с помощью своего волшебства изобрести другие чудеса?

Но Арафа продолжил начатую мысль, сказав сухо:

— Я не сомневаюсь, что именно твои люди открыли всем, какие услуги я тебе оказываю. Но ты должен помнить, что твоя жизнь также зависит от меня…

Управляющий угрожающе нахмурился, но Арафа решительно продолжил:

— Сегодня у тебя нет надсмотрщиков. Вся твоя сила заключается в бутылках. Пока они у тебя в избытке. Но если завтра со мной что-нибудь случится, послезавтра ты последуешь на тот свет за мной.

Внезапно управляющий, как зверь, набросился на него, схватил обеими руками за шею и сдавил так, что сам задрожал всем телом. Однако тут же ослабил хватку, убрал руки, изобразил улыбку, в которой сквозила ненависть, и выдавил:

— Смотри, до чего довел меня твой злой язык! А ведь нам незачем враждовать. Мы оба можем наслаждаться победой и жить спокойно.

Арафа глубоко вздохнул, чтобы перевести дыхание, а управляющий продолжил:

— В моем доме не бойся за свою жизнь! Я буду оберегать ее как свою собственную. Ты будешь пользоваться всеми благами, но не забывай о своем волшебстве, плоды которого важны для нас обоих. И знай! Тот, кто задумает предать другого, погубит себя!

Когда Арафа, вернувшись в свой новый дом, передавал этот разговор Аватеф и Ханашу, они слушали его нахмурившись. Было очевидно, что всем троим в их новой жизни недостает спокойствия. Однако за ужином, где стол ломился от яств и благородных вин, они позабыли о своих тревогах. Впервые Арафа громко смеялся, а Ханаш хохотал так, что сотрясался всем телом. Они поплыли по течению жизни и прежде всего оборудовали лабораторию в комнате за залом. Арафа старательно записывал в тетрадь символы, которые они обговорили с Ханашем и которые были понятны только им двоим. Однажды за работой Ханаш сказал Арафе:

— Мы как в тюрьме!

— Потише. И у стен есть уши, — предостерег его Арафа.

Ханаш злобно оглянулся в сторону двери и продолжил шепотом:

— Разве нельзя изобрести новое оружие, с помощью которого мы неожиданно нанесем ему удар?

Арафа обиженно ответил:

— С этими слугами под боком испытать его так, чтобы никто не прознал, не получится. От него ничего не утаишь. Даже если расправимся с ним, нас тотчас же растерзают разъяренные жители улицы.

— Зачем же тогда работать с таким рвением?

— А больше ничего не остается, — вздохнул Арафа.

После обеда Арафа наведывался к управляющему, чтобы составить ему компанию и выпить. А вечером возвращался домой, где в саду или в беседке его ждал Ханаш с уже дымящимся кальяном, заправленным гашишем. Они никогда не слыли гашишниками, но со временем пристрастились. Их заставила скука. Даже Аватеф научилась курить. Они пытались избавиться от страха, отчаяния и тяжелого чувства вины, стараясь не вспоминать о том, какие радужные надежды питали в прошлом. У мужчин, в отличие от Аватеф, по крайней мере было занятие. Она же ела, пока не наедалась, спала, пока ей это не надоедало, проводила время в саду, наслаждаясь его красками, пока ей это не опостылело. Она понимала, что живет той жизнью, о которой мечтал Адхам. Но какой тяжелой она оказалась! Сейчас Аватеф не понимала, как можно было стремиться к такому существованию. Возможно, она чувствовала бы себя иначе, если бы не была узницей и ее не окружали злоба и презрение. Но ей суждено до конца оставаться взаперти и ощущать на себе ненавистные взгляды. Выхода не было, и она нашла его в гашише.

Однажды Арафа задержался в доме управляющего, и Аватеф решила дождаться его в саду. Уже взошла луна, а она сидела в ожидании, слушая, как качаются ветви и квакают лягушки. Вдруг ее внимание привлек шум отворяющейся двери. Она приготовилась уже встретить Арафу, как вдруг услышала шорох одежды — кто-то вышел из подвала. Со своего места в лунном свете она разглядела силуэт служанки. Та, не замечая Аватеф, подошла к двери. Арафа зашел, покачиваясь. Служанка отступила к стене гостиной, Арафа последовал за ней. И хотя их скрыла тень, Аватеф поняла, что они слились в объятьях.

 

109

Аватеф взорвалась. На ее месте так поступила бы каждая женщина с улицы аль-Габаляуи. Она, как тигрица, набросилась на обнимающихся и ударила Арафу кулаком по голове. Тот, не понимая, что происходит, попятился, закачался, потерял равновесие и упал. Аватеф вонзила свои ногти служанке в шею и так толкнула ее, что крик женщины нарушил ночную тишину. Поднявшийся тем временем Арафа не осмеливался вмешаться в драку. На крик спешно прибежал Ханаш, а за ним слуги. Сообразив, в чем дело, он отпустил слуг, всеми силами постарался утихомирить женщин и отвел выкрикивающую ругательства и проклятья Аватеф в дом. Шатаясь, Арафа добрался до беседки, откуда открывался вид на пустыню, рухнул на циновку и в полузабытьи вытянул ноги, опершись головой о стенку. Вскоре к нему подошел Ханаш и молча сел напротив. Ханаш бросил на Арафу беглый взгляд, потом уставился в землю и сказал:

— Рано или поздно это должно было случиться.

Арафа поднял на него виноватые глаза, но тут же отвел их.

— Разведи огонь! — попросил он.

Почти до самого утра они оставались в беседке. Служанку выгнали, а на ее место взяли другую. Аватеф казалось, что сама атмосфера дома дышит соблазнами. Каждый шаг мужа она стала толковать превратно. Излишняя подозрительность отравляла ей жизнь. Она потеряла последнее из утешений, которое скрашивало ее наполненную страхами жизнь в заточении. Она не чувствовала, что этот дом ее и что ее муж принадлежал ей. Днем он был таким же пленником, а вечером отправлялся в дом, полный разврата. Где тот Арафа, которого она любила? Который взял ее в жены, бросив вызов Сантури? Который подвергал опасности собственную жизнь ради улицы? Которого она считала одним из тех мужей, чьи имена воспевают поэты? Сегодня он такой же подлец, как Кадри или Саадалла. Жизнь рядом с ним превратилась в ужасную пытку, страхи не давали ей спать. И однажды, вернувшись из дома управляющего, Арафа не обнаружил жены. Привратник сказал ему, что она ушла, как стемнело, и с того времени не возвращалась. Дыхнув на привратника алкоголем, Арафа спросил:

— Куда она могла пойти?

Ответ дал Ханаш, который с сочувствием сказал:

— Если она не покидала улицы, то она у своей старой соседки Умм Занфаль, торговки вареньем.

— Женщины не ценят хорошего обращения! Уж это известно жителям нашей улицы. Не пойду за ней, пока она, раскаявшись, сама не придет! — рассердился Арафа.

Но Аватеф не возвращалась. Прошло десять дней. И тогда Арафа решил ночью незаметно от посторонних глаз отправиться к Умм Занфаль. Выбрав момент, он выскользнул из дома в сопровождении Ханаша. Но, не пройдя и нескольких шагов, они услышали за спиной шум и, обернувшись, увидели двух слуг.

— Возвращайтесь в дом! — прикрикнул на них Арафа.

— Мы будем охранять тебя, как приказал господин управляющий, — ответил один из них.

Арафа еле сдержал гнев. Они дошли до старого дома в квартале Касема и поднялись на последний этаж, где жила Умм Занфаль. Арафа постучал несколько раз, и ему открыла сама Аватеф с заспанным лицом. Узнав его в свете фонарика, который она держала в руке, Аватеф нахмурилась и сделала шаг назад. Он вошел за ней, прикрыв за собой дверь. Умм Занфаль, дремавшая в углу, проснулась и в недоумении уставилась на гостя.

— Зачем пришел? — резко спросила Аватеф. — Чего тебе надо? Возвращайся в свой распрекрасный дом.

Уставившаяся на него Умм Занфаль взволнованно прошептала:

— Волшебник Арафа!

Не обращая внимания на потрясенную женщину, Арафа попросил:

— Будь разумной! Пойдем со мной!

Так же резко она ответила:

— Я не вернусь в твою тюрьму. Только здесь, в этой комнате, я обрела душевное спокойствие.

— Но ты моя жена.

Она повысила голос:

— У тебя там есть жены!

Умм Занфаль возмутилась:

— Дай ей поспать и приходи утром!

Не говоря ни слова, он бросил на женщину сердитый взгляд и перевел его на жену.

— За каждым мужчиной водится грешок.

— У тебя их много! — вскричала Аватеф.

Он склонился к ней и, пытаясь тронуть ей душу, нежно признался:

— Аватеф, я не могу без тебя.

— А я без тебя могу!

— Предаешь меня из-за ошибки, которую я совершил по пьяни! — воскликнул он.

— Не оправдывайся пьянством! Вся твоя жизнь — сплошные ошибки. Тебе придется придумать тысячу оправданий, чтобы обелить себя. А в результате меня ждут лишь мучения и страдания.

— Во всяком случае, со мной жить лучше, чем в этой комнатушке.

Она горько улыбнулась и спросила с насмешкой:

— Кто знает? Скажи, а как твои тюремщики разрешили тебе прийти сюда?!

— Аватеф!

Она упорствовала:

— Я не вернусь в тот дом! Мне там нечего делать. Только зевать да сталкиваться с любовницами моего мужа, великого волшебника.

Напрасно он пытался уговорить ее. Она была непримирима. Он злился и ругал ее, но, ничего не добившись, ушел в сопровождении двух слуг.

— Что будешь делать? — спросил Ханаш.

— То же, что и каждый день, — безразлично ответил Арафа.

— Есть новости о твоей жене? — спросил его управляющий.

Присаживаясь рядом, Арафа ответил:

— Да хранит тебя Всевышний! Она упряма, как ослица.

— Не забивай голову! У тебя будет их много, — пренебрежительно сказал управляющий и принялся внимательно рассматривать Арафу.

— Твоя жена что-нибудь знает о твоей работе? — спросил он.

Арафа бросил на него подозрительный взгляд и ответил:

— В волшебстве разбираются только волшебники!

— Я опасаюсь, что…

— Не бойся того, чего на самом деле нет.

Несколько секунд они молчали, пока Арафа взволнованно не проговорил:

— Даже не вздумай причинить ей вред! Пока я жив…

Управляющий сдержал гнев, улыбнулся и указал на два наполненных вином стакана.

— А кто сказал, что я собираюсь причинить ей вред?

 

110

Между Кадри и Арафой завязалась дружба, и управляющий стал приглашать его на особые вечера, которые обычно устраивал за полночь в большом зале. Попав туда, Арафа поразился обилию вкусных блюд, дорогих напитков, а также обнаженным танцовщицам, чуть было не потеряв от всего этого рассудок. В тот вечер Арафа увидел в управляющем ничем не сдерживаемое безумное животное. Управляющий пригласил Арафу кутить в сад, где под кронами деревьев в лунном свете журчал ручей. На земле были разложены фрукты и стояли бутылки с вином, а перед ними сидели две красавицы. Одна из них следила за жаровней, другая занималась кальяном. Ночной ветерок доносил до них благоухание цветов, звуки ребаба и слова песни:

Ночь была ясной. Луна, казалось, смотрела на них своим глазом через сплетения ветвей и листьев, а когда ветер раскачивал деревья, был виден ее полный диск. От близости женщин и дурмана кальяна у Арафы помутилось в голове, и ему почудилось, что он кружится вместе с небосводом.

— Да упокоит Всевышний душу Адхама! — произнес он.

— Да упокоится душа Идриса! — улыбнулся управляющий и спросил: — С чего ты вспомнил о нем?

— Это место напоминает о нем.

— Адхам любил помечтать. Но все его мечты вложил ему в голову аль-Габаляуи. — Потом, засмеявшись, добавил: — Аль-Габаляуи, которого ты избавил от земных мук!

Сердце Арафы сжалось, восторг пропал, и он грустно прошептал:

— За свою жизнь я убил только одного злого надсмотрщика.

— А слуга аль-Габаляуи?

— Я не хотел убивать его.

— Ты трус, Арафа! — усмехнулся управляющий.

Арафа, забыв про кальян и музыку, уставился сквозь ветки на луну, а потом принялся наблюдать за девушкой, раздувающей уголь. Вдруг управляющий окликнул его:

— Что с тобой? Ты рассеянный!

Арафа обернулся к нему с улыбкой.

— Вы всегда проводите вечера в одиночестве, господин управляющий?

— Здесь нет компании, достойной меня.

— И у меня нет, кроме Ханаша.

Кадри пренебрежительно заметил:

— Смотря сколько выпьешь. Можно напиться так, что тебе уже все равно, один ты или нет.

После некоторых колебаний Арафа все же спросил:

— Мы будто в тюрьме, господин управляющий…

Тот резко ответил:

— А ты как думал? Мы окружены людьми, ненавидящими нас!

Арафа вспомнил слова Аватеф о том, что ей милее оставаться в убогом жилище Умм Занфаль, чем возвращаться в его особняк, и он сказал, вздохнув:

— Проклятье!

— Не порть вечер!

Арафа взял кальян и сказал:

— Пусть ничто не испортит нам жизнь, а не только вечер!

Кадри рассмеялся:

— Достаточно того, что благодаря твоему волшебству мы продлили себе молодость!

Он полной грудью вдохнул ароматы сада, растворенные в ночной прохладе, и сказал:

— Нам повезло, что от Арафы есть польза!

Выпустив густую струю дыма, будто посеребренную в лунном свете, управляющий отдал кальян обратно девушке и грустно сказал:

— Почему наступает старость? Мы едим самые лучшие яства, пьем самые благородные напитки, живем в неге, а старость подкрадывается и настигает, когда мы не ждем. Она приближается так же неумолимо, как наступление дня или ночи.

— Но благодаря таблеткам Арафы холодная старость превращается в горячую молодость!

— Но есть то, перед чем ты все же бессилен!

— Что это, господин?

Погрустнев, управляющий спросил:

— Что самое противное твоему сердцу?

Скорее всего, тюрьма, в которую он угодил, скорее всего, ненавистные взгляды людей, скорее всего, то, что пришлось отказаться от своей цели. Но вслух он сказал:

— Утрата молодости.

— Не думаю, что ты этого боишься.

— Как не бояться? Моя жена сердится на меня.

— Женщины всегда находят повод для того, чтобы поругаться.

Порывы ветра усилились, ветки зашелестели, угольки в жаровне вспыхнули.

— Почему мы умираем, Арафа? — спросил Кадри.

Арафа только печально посмотрел на него, не дав ответа.

— Даже аль-Габаляуи умер, — добавил управляющий.

Будто игла вонзилась в сердце Арафы.

— Все мы смертны, все уйдем вслед за родителями.

— Не надо напоминать мне об этом еще раз! — с раздражением бросил управляющий.

— Живи долго! — ответил ему Арафа.

— Живи долго или мало, а все равно тебя ждет яма, кишащая червями.

— Не позволяй таким мыслям отравлять себе вечер! — мягко сказал ему Арафа.

— Не могу от них избавиться. Смерть… смерть… меня преследует смерть. Она может прийти за тобой в любой момент. Может быть нелепой, беспричинной. Где сейчас аль-Габаляуи? Где все те, чьи подвиги воспевает ребаб? Все, что должно было остаться, уничтожено смертью.

Арафа взглянул на управляющего: бледное лицо, глаза, полные страха. Вопиющее противоречие между его внутренним состоянием и его положением на улице. Арафу это тронуло, и он обратился к нему, чтобы успокоить:

— Важно, чтобы жизнь прошла достойно.

Кадри в гневе махнул рукой и закричал так, что положил конец идиллии этого вечера:

— У меня достойная жизнь! Хорошая жизнь! Я ни в чем не нуждаюсь. Даже молодость мне вернули таблетки. Но какая от всего этого польза, если смерть следует за нами тенью? Как забыть о ней, если она постоянно о себе напоминает?

Ему было приятно наблюдать, как мучается управляющий, и в глубине души он посмеивался над его чувствами. Он с тоской окинул взглядом руку красавицы и подумал: никто не скажет наверняка, что следующей ночью я увижу луну.

— Наверное, нужно еще выпить! — предложил он.

— А утром придем в себя.

Подумав, что лучше момента не найти, Арафа сказал:

— Если бы не зависть обездоленных людей, мы бы ощущали иной вкус к жизни!

Управляющий с презрением рассмеялся.

— Давай лучше поговорим о чудесах! Если бы мы сделали так, чтобы все на улице жили как мы, разве нас перестала бы преследовать смерть?

Арафа кивнул, чтобы остудить пыл управляющего, и продолжил:

— Но смерть всегда там, где бедность, голод и несчастья.

— А там где их нет, глупец?

— Да, — улыбнулся Арафа, — смерть ходит и среди богатых, потому что она подобна болезням.

— Ты оправдываешь свое бессилие, — засмеялся управляющий.

От его смеха Арафа приободрился.

— Мы же о смерти ничего не знаем. Но, вероятно, так и есть. Если люди станут жить лучше, то зла станет меньше. Жизнь станет цениться. И каждый, кто обретет счастье, поймет, насколько необходимо беречь жизнь.

— Все равно будут убивать.

— Люди объединят усилия, чтобы противостоять смерти. Все, у кого есть способности, займутся волшебством. И тогда самой смерти будет угрожать небытие.

Управляющий только громко усмехнулся и мечтательно прикрыл глаза. Арафа взял трубку кальяна и сделал глубокую затяжку, от которой вспыхнул уголек. Вновь послышался ребаб, и нежный голос запел: «Пусть эта ночь не кончается!»

— Ты, Арафа, гашишник а не волшебник, — сказал ему Кадри.

— Только так мы победим смерть, — наивно ответил Арафа.

— А ты не можешь сделать это в одиночку?

— Я работаю каждый день, не щадя себя, но один я бессилен.

Управляющий долго, но без наслаждения слушал песню, потом сказал:

— Если бы тебе удалось, Арафа! А что бы ты сделал, если бы у тебя получилось?

И тогда с его губ сорвалось:

— Я воскресил бы аль-Габаляуи.

Управляющий разочарованно скривил рот.

— Ты думаешь об этом, потому что ты убил его!

От боли Арафа сжался и еле слышно прошептал:

— Если бы у тебя получилось, Арафа…

 

111

На рассвете Арафа покинул дом управляющего. Он был настолько пьян, что мир вокруг казался ему полным каких-то звуков и видений. Еле держась на ногах, он шел в сторону своего дома по кварталу, погруженному в сон. На полпути перед воротами Большого Дома дорогу ему преградил неизвестно откуда появившийся человек. Арафа услышал:

— Доброе утро, уважаемый Арафа!

От неожиданности он испугался. Однако следовавшие за ним слуги набросились на человека и крепко его схватили. Арафа пригляделся и к своему удивлению увидел перед собой чернокожую женщину в черной галабее, скрывавшей ее фигуру от шеи до пят. Он приказал слугам отпустить ее и спросил:

— Чего тебе, старуха?

— Хочу поговорить с тобой наедине, — ответила она, и Арафа убедился, что разговаривает с черной женщиной.

— Почему?

— Хочу пожаловаться тебе на свое горе.

Арафа разозлился и уже собрался идти:

— Бог поможет!

Но она взмолилась:

— Выслушай меня ради своего дорогого деда!

Он сердито посмотрел на нее и не смог отвести взгляда. Где и когда он видел это лицо?! Вдруг сердце его екнуло, и он вмиг протрезвел. Это лицо он видел в ту злополучную ночь на пороге комнаты аль-Габаляуи, когда прятался за креслом. Это служанка аль-Габаляуи, которая спала с ним в одной комнате. Арафа испугался, ноги его онемели, и он с ужасом продолжал смотреть ей в лицо.

— Прогнать ее? — спросил слуга.

— Идите! Ждите у ворот дома! — ответил Арафа.

Он дождался, пока они останутся со старухой вдвоем у Большого Дома. Он снова рассмотрел ее черное высохшее лицо, высокий лоб, острый подбородок, морщины на лбу и вокруг рта. Чтобы успокоиться, он сказал себе, что она вряд ли видела его той ночью. Но где же она была все это время после смерти аль-Габаляуи? И зачем она пришла?

— Да, госпожа, я слушаю, — произнес Арафа.

Она тихо сказала:

— Мне не на что жаловаться. Я просто хотела остаться с тобой с глазу на глаз, чтобы выполнить просьбу.

— Чью просьбу? — спросил Арафа и склонился к ней ближе.

— Я была служанкой аль-Габаляуи. Он скончался у меня на руках!

— Ты?

— Да, я. Поверь мне!

Но Арафа и так знал, ему не нужны были доказательства.

— Как он умер? — взволнованно спросил он.

Она печально ответила:

— Как только обнаружили мертвого слугу, ему стало плохо. Я подбежала, чтобы не дать ему упасть, этому богатырю, которому когда-то подчинилась сама пустыня!

В ночной тишине послышалось, как Арафа всхлипнул от горя. Он спрятал лицо, будто бы от лунного света. Женщина продолжала:

— Я должна выполнить его просьбу.

Вздрагивая, он поднял голову.

— Что за просьба? Говори!

Ровным, как свет луны, голосом она сказала:

— Прежде чем отдать душу, он велел мне: «Иди к волшебнику Арафе и скажи ему, что его дед умер довольный им».

Арафа подскочил как ужаленный и закричал:

— Врешь! Что ты задумала?

— Господин, успокойтесь!

— Что за игру ты ведешь?

— Я говорю все, как есть. Господь свидетель! — стала оправдываться она.

Он посмотрел на нее с подозрением.

— Что тебе известно об убийце?

— Ничего, господин. Я сама была прикована к постели после смерти хозяина. Как только мне стало лучше, я сразу направилась к тебе.

— Так что он тебе сказал?

— «Иди к волшебнику Арафе и скажи, что его дед умер довольный им».

— Обманщица! — вскричал Арафа. — Ты же знаешь, что это я… — Он переменил тон. — Как ты нашла меня?

— Я расспросила о тебе. Мне сказали, что ты в доме управляющего. Я ждала, пока ты выйдешь.

— Разве ты не слышала разговоров о том, что это я убил аль-Габаляуи?

Старуха ужаснулась.

— Никто не убивал аль-Габаляуи. Никто и не смог бы его убить.

— Его погубил тот, кто убил его слугу.

— Ложь! — сердито ответила она. — Выдумки! Он умер у меня на руках.

Арафе захотелось плакать, но он сдержал слезы и посмотрел на нее исподлобья.

— Ну, я пойду, — просто сказала она.

— Поклянись, что говоришь правду, — остановил ее Арафа низким и хриплым голосом, словно это был голос мучавшей его совести.

Она твердо ответила:

— Клянусь! Всевышний свидетель!

Уже занималась заря. Арафа проводил старуху взглядом, пока та не скрылась, и пошел. В спальне он рухнул без сознания. А когда через несколько минут очнулся, почувствовал себя уставшим до смерти и заснул. Однако проспал не более двух часов. Он вскочил, встревоженный, позвал Ханаша и рассказал ему о женщине. Ханаш слушал, обеспокоенно глядя ему в лицо. А когда рассказ закончился, он рассмеялся:

— Вчера ты много выпил.

Рассердившись, Арафа закричал:

— Это не бред пьяного! Это было на самом деле!

— Да. Тебе надо выспаться.

— Ты мне не веришь?

— Конечно, нет. Если выспишься, как я тебе советую, ты и не вспомнишь всю эту историю.

— Но почему ты мне не веришь?

— Я стоял у окна. Я видел, что ты вышел из дома управляющего и направился через квартал домой. Ты ненадолго остановился у Большого Дома, а затем продолжил путь в сопровождении двух слуг.

Арафа вскочил, полный решимости.

— Идем, спросим их!

Но Ханаш предостерег его:

— Нет! А то они будут сомневаться, в своем ли ты уме.

— Они подтвердят тебе мои слова, — продолжал настаивать Арафа.

— Нас никто не уважает, кроме слуг, а ты хочешь, чтобы и они думали о нас плохо, — взмолился Ханаш.

Взгляд Арафы стал безумным.

— Я не сумасшедший, — растерянно произнес он. — И дело не в вине. Аль-Габаляуи умер, но остался мною доволен.

— Пусть так, — сказал Ханаш с сочувствием. — Но не зови слуг!

Подумав, Ханаш предложил:

— Давай пригласим эту женщину! Пусть она сама скажет! Куда она пошла?

Арафа нахмурился, вспоминая, и с горечью произнес:

— Я забыл спросить, где она живет!

— Если бы все это произошло на самом деле, ты бы не дал ей уйти!

— Но это правда! — вскричал Арафа, настаивая. — Я не сумасшедший! Аль-Габаляуи умер, довольный мной.

— Пожалей себя! Дай себе отдых, — с сочувствием произнес Ханаш.

Ханаш подошел к нему, погладил по голове, осторожно уложил в кровать и оставался с ним, пока тот не заснул. Обессиленный Арафа закрыл глаза и погрузился в глубокий сон.

 

112

Спокойно и решительно Арафа заявил:

— Я решил бежать.

Для Ханаша эти слова были настолько неожиданны, что его руки так и застыли за работой. Он опасливо оглянулся вокруг. Несмотря на то что дверь лаборатории была закрыта, Ханаш испугался. Арафа, не обращая внимания на его страх, продолжал работать.

— Эта тюрьма постоянно вызывает у меня мысли о смерти, о том, что все это веселье, песни и танцы — прелюдия к смерти. Мне даже кажется, что клумбы здесь пахнут как могилы, — сказал Арафа.

— Но на улице нас ожидает реальная смерть, — тревожно сказал Ханаш.

— Мы убежим далеко от этой улицы. — Он посмотрел Ханашу в глаза и добавил: — А потом вернемся, чтобы победить.

— Если сможем убежать!

— Эти соглядатаи уже потеряли бдительность. Убежать будет нетрудно.

Они молчали и сосредоточенно работали. Потом Арафа спросил:

— Разве ты не этого хотел?!

— Я почти забыл, — смущенно пробормотал Ханаш в ответ. — Но скажи, что заставило тебя решиться сегодня?

Арафа улыбнулся.

— Дед объявил о том, что доволен мною, несмотря на то что я вломился в его дом и убил слугу.

На лице Ханаша опять появилось удивление.

— Ты будешь рисковать своей жизнью из-за увиденного в пьяном бреду?

— Называй это как хочешь! Но я уверен в том, что он умирал, довольный мной. Его не рассердило ни вторжение, ни убийство. Но если бы он видел сегодняшнюю мою жизнь, то пришел бы в ярость, — сказал Арафа и шепотом добавил: — Поэтому он и напомнил мне, что прежде был мною доволен.

Ханаш покачал головой от изумления.

— Раньше ты не говорил о деде с таким уважением.

— Тогда я во многом сомневался. Сейчас его нет, а об умерших плохо не говорят.

— Да помилует его Всевышний!

— Вряд ли я забуду, что стал причиной его смерти. Поэтому мой долг — вернуть его к жизни, если смогу. Если мне будет сопутствовать удача, мы забудем, что такое смерть.

Ханаш с сочувствием посмотрел на Арафу.

— Пока благодаря своему волшебству ты получил лишь бодрящие таблетки и бутылки, способные погубить жизнь!

— Мы стоим у истоков. Реальные возможности волшебства безграничны, хотя нам пока и неизвестны. Их и вообразить нельзя, — он обвел комнату взглядом. — Мы уничтожим здесь все, сохраним только тетрадь, в которой записаны все наши секреты. Я спрячу ее на груди. А убежать будет не так трудно, как ты думаешь.

Вечером Арафа, как всегда, пошел в гости к управляющему и вернулся незадолго до рассвета. Ханаш не спал, дожидаясь его. Они переждали час в спальне, чтобы удостовериться, что слуги заснули, и неслышно, с большой осторожностью проскользнули в гостиную. Слуга, спавший на балконе, мерно похрапывал. Они спустились по лестнице и повернули к двери. Ханаш склонился над постелью привратника, замахнулся палкой и ударил ею по пустому матрасу, спрятанному под одеялом. Удар оказался громким. Значит, привратника в кровати нет. Испугавшись, что они могли разбудить кого-то из слуг, Арафа с Ханашем встали за дверью, их сердца бешенно бились. Арафа поднял щеколду, медленно открыл дверь и вышел. Ханаш за ним. Они прикрыли дверь и стали вдоль стен пробираться к дому Умм Занфаль. Вокруг было темно и тихо. На полдороге им попалась собака. Животное насторожилось и бросилось к ним, чтобы обнюхать. Собака прошла за ними несколько шагов и, зевнув, остановилась. Подойдя ко входу в дом, Арафа прошептал:

— Жди меня здесь. Если услышишь что-нибудь подозрительное, свисти и беги к рынку аль-Мукаттам.

Арафа вошел в дом, дошел по галерее до лестницы и поднялся в комнату Умм Занфаль. Арафа постучал и услышал голос жены, спрашивающей, кто там.

— Это я, Арафа. Открой, Аватеф! — ответил он горячо и быстро.

Она открыла, и в свете фонарика у нее в руке он увидел бледное после сна лицо.

— Иди за мной! Мы уходим с улицы! — сразу сказал он ей.

Она изумленно смотрела на него, а потом за ее спиной показалась Умм Занфаль.

— Мы бежим с улицы. Все будет по-старому. Скорее!

Она колебалась. Потом недовольным голосом спросила:

— Почему ты вдруг обо мне вспомнил?

— Потом поговорим. Дорога каждая минута! — терял терпение Арафа.

Вдруг с улицы послышался свист Ханаша и шум. В ужасе Арафа закричал:

— Вот собаки! Шанс упущен, Аватеф!

Он выскочил на лестницу и увидел во дворе огни и фигуры. Арафа в отчаянии отступил.

— Сюда! — позвала его Аватеф.

— Нет! Не заходи! — вскричала Умм Занфаль, испугавшись за себя.

Какой смысл прятаться в комнате? Арафа заметил у лестницы окошко и спросил жену:

— Куда оно выходит?

— Просто отдушина.

Он вынул из-за пазухи тетрадь, оттолкнул Умм Занфаль, мешавшую ему, запихнул тетрадь в окошко и поспешил выбраться из дома, захлопнув за собой дверь. Прыжками он преодолел несколько ступенек и поднялся на крышу. Оттуда взглянул на улицу и увидел, что там полно людей с факелами. Послышался топот поднимающихся. Он добежал по крыше до стены соседнего к аль-Гамалии дома, но увидел, что и с той стороны уже бегут люди, впереди них также человек с факелом. Арафа метнулся к стене другого дома, примыкающего к кварталу рифаитов, но и на его крыше замелькали факелы. Его охватило отчаяние. Показалось, будто он услышал, как завопила Умм Занфаль. Неужели они ворвались к женщинам? И схватили Аватеф? Вдруг у входа на крышу раздался голос:

— Сдавайся, Арафа!

Арафа замер, не в силах произнести ни слова. К нему никто не подошел, а голос предупредил:

— Если у тебя с собой бутылка, то у нас они тоже есть!

— У меня ничего нет, — ответил Арафа.

Тогда на него набросились и связали. Арафа узнал Юнуса, привратника управляющего, который подошел к нему и сказал:

— Подлец! Негодяй! Кусаешь руку подающего тебе?!

Уже на улице, увидев, как двое мужчин ведут перед ним Аватеф, Арафа взмолился:

— Отпустите ее! Она ни при чем!

В то же мгновение Арафа получил сильный удар в висок, от которого потерял сознание.

 

113

Арафа и Аватеф со связанными за спиной руками предстали перед разъяренным управляющим. Управляющий снова и снова обрушивался на Арафу с пощечинами, пока рука не устала. Тогда он закричал:

— Ты ходил в мой дом, а сам замышлял преступление против меня, сукин сын!

Со слезами на глазах Аватеф произнесла:

— Он приходил ко мне, только чтобы помириться!

Управляющий плюнул ей в лицо.

— Замолчи, негодяйка!

— Она не виновата. Она ни о чем не знала, — защитил ее Арафа.

— Она была твоей сообщницей, когда ты убил аль-Габаляуи, и в других твоих преступлениях. — Потом голос его прогремел: — Решил сбежать? Так я помогу тебе сбежать еще дальше, вон с этого света!

Он позвал людей, и они принесли мешки. Аватеф подтолкнули, она упала лицом вниз, ей тут же связали ноги, несмотря на ее истошные вопли, запихали в мешок и накрепко его завязали. Обезумев, Арафа закричал:

— Задумали убить нас? Так завтра же вас самих убьют ненавидящие вас!

Управляющий холодно рассмеялся.

— У меня столько бутылок, что на мой век хватит.

— Ханаш сбежал. У него все секреты. Когда-нибудь он вернется, и у него будет такое мощное оружие, которое избавит от вас весь квартал.

Его пнули ногой в живот, и он упал, корчась от боли. На него накинулись и также запихали в мешок. Обоих выволокли в мешках на улицу и понесли в сторону пустыни. Аватеф тут же потеряла сознание, а для Арафы эта мучительная пытка продолжалась. Куда они их несут? Какую смерть им готовят? Забьют до смерти дубинками? Камнями? Сожгут? Или сбросят в пропасть? Вот они, последние минуты жизни, которая была наполнена болью. Даже волшебство бессильно в этой безвыходной ситуации. Голова его с кровоподтеками от полученных побоев упиралась в дно мешка, и Арафа задыхался. Только со смертью к нему придет успокоение. Он умрет, и с ним умрут его надежды, а этот человек с ледяным смехом проживет еще долго. И его, Арафы, имя будут проклинать те, кому он желал избавления от всех бед. Он никогда не узнает, что удастся сделать Ханашу. Люди, которые волокли его на смерть, шли молча, не произнося ни слова. Впереди была только тьма. А за ней — смерть. Из страха перед смертью он согласился служить управляющему. Но сейчас все кончено. Пришла смерть. Смерть, которая отравляет жизнь страхом еще до своего прихода. Останься он в живых, крикнул бы каждому: «Не бойся! Страх не спасает от смерти. Он только уничтожает твою жизнь. Если вы, жители нашей улицы, не прекратите бояться, то будете мертвы и не узнаете вкус жизни».

Один из людей управляющего сказал:

— Здесь.

Другой возразил:

— Вон там земля рыхлая.

Сердце Арафы сжалось. Он хоть и не уловил смысла их слов, но понял, что они разговаривают на языке смерти. Он не мог больше выносить эти муки и уже собирался попросить их, чтобы они скорее убили его, но не сделал этого. Неожиданно его вывалили из мешка. Арафа вскрикнул, ударившись головой. Боль пронзила шею и позвоночник. Он ждал, что сейчас или через мгновение на него обрушатся дубинки или произойдет нечто ужасное. Он проклинал жизнь за то, что в ней столько зла, идущего бок о бок со смертью. Послышался голос Юнуса:

— Копайте быстрее, надо вернуться до утра!

Почему они роют могилу заранее? Арафе казалось, что сама гора аль-Мукаттам сдавила ему грудь. Он услышал стон Аватеф и дернулся из последних сил связанным телом. После он ничего не слышал, кроме стука лопат. Как бездушны эти люди!

— Мы бросим вас на дно ямы, — сказал Юнус, — и забросаем землей. Никто вас бить не будет.

Хотя у Аватеф уже не было сил, она вскрикнула. Что творилось внутри у Арафы можно было только догадываться. Сильные руки подняли их и сбросили в яму. На них посыпалась земля, и только пыль осталась стоять столбом в предрассветном сумраке.

 

114

На улице узнали о том, что произошло с Арафой. Никто не мог сказать о настоящих причинах его смерти, но люди намекали, что он чем-то разгневал своего господина и это закончилось для него трагично. Потом появились слухи, что он был убит тем же волшебным оружием, что и Саадалла с аль-Габаляуи. Его смерти обрадовались, несмотря на презрение к управляющему. Родственники надсмотрщиков и их приспешники проклинали его, остальные же считали эту смерть справедливой: ведь он убил их великого деда и передал коварному управляющему ужасное оружие, которым тот будет устрашать их до конца жизни. Будущее представлялось темным, еще более печальным, особенно после того, как вся власть сосредоточилась в одних руках — руках управляющего. Надежда на то, что между Арафой и управляющим разгорится ссора, которая ослабит обоих или заставит одного из них просить помощи жителей улицы, испарилась. Людям осталось только подчиниться и признать, что права на имение, десять условий его наследования, слова Габаля, Рифаа и Касема — выдумки, которые годятся только для того, чтобы поэты слагали стихи под ребаб, а не для жизни.

Однажды Умм Занфаль, направляющейся в аль-Даррасу, преградил путь какой-то мужчина.

— Добрый вечер, Умм Занфаль! — поздоровался он с ней.

Она посмотрела на него и тотчас удивленно воскликнула:

— Ханаш!

Он улыбнулся и подошел ближе.

— Покойный Арафа ничего не оставлял в твоем доме в ту ночь, когда его схватили?

Она ответила тоном человека, который хочет отвести от себя подозрения:

— Нет, ничего! Я видела только, как он сунул что-то в отдушину. На следующий день я посмотрела, что там, и нашла лишь бесполезную тетрадь в куче мусора, я выбросила ее и ушла.

Глаза Ханаша заблестели странным огнем.

— Помоги мне найти эту тетрадь! — попросил он.

Старуха испугалась.

— Отстань от меня! — закричала она. — Если бы не милость Всевышнего, меня бы тоже убили в тот день.

Чтобы успокоить ее страхи, Ханаш вложил ей в руку монету и пообещал еще одну ночью, когда все уснут. В условленное время она провела его на место. Они спустились к мусорной куче и зажгли свечу. Ханаш присел на корточки среди отбросов и стал искать тетрадь Арафы. Он перебрал все кучи листочек за листочком, тряпку за тряпкой, разгребая руками пепел, пыль, остатки табака и гниющие объедки, но не нашел того, что искал. Поднявшись к Умм Занфаль, расстроенный, он сказал:

— Ничего!

— А мне какое дело?! — рассерженно закричала на него женщина. — От вас одни только несчастья!

— Не вспомнишь?

— От этой жизни у меня уже нет ни ума, ни рассудка. Скажи, чего тебе далась эта тетрадь?

Ханаш засомневался, но потом произнес:

— Это тетрадь Арафы.

— Арафы?! Да простит его Всевышний! Он убил аль-Габаляуи, потом поделился своим волшебством с управляющим и сгинул.

— Он был одним из лучших сыновей нашей улицы, но ему изменила удача, — грустно сказал Ханаш. — Он желал для вас того же, что Габаль, и Рифаа, и Касем. Даже лучшего!

Женщина недоверчиво посмотрела на него. Потом, стараясь от него избавиться, сказала:

— Ту кучу, куда я ее бросила, наверное, увезли на свалку. Спроси у мусорщика улицы аль-Габаляуи.

Услышав его вопрос, мусорщик поинтересовался:

— У тебя что-то пропало? А что именно?

— Тетрадь!

В глазах мусорщика появилось недоверие. Однако, указав на место рядом с уборной, он сказал:

— Попытай счастья там! Если уж и там не найдешь, значит, я ее уже сжег.

Ханаш терпеливо продолжал разгребать кучу. Другой надежды у него в жизни не было. И у жителей улицы тоже. Арафа отдал жизнь за это. Однако после него не осталось ничего, кроме плохих воспоминаний и дурной славы. А эта тетрадь может все исправить, уничтожить его врагов и дать надежду нашей несчастной улице. Вдруг мусорщик спросил его:

— Ну что, не нашел?

— Прошу тебя, дай мне еще время!

Мужчина почесал под мышкой и снова спросил:

— Что, такая важная тетрадь?

Ханаша этот вопрос озадачил, и он не нашел ничего другого, как ответить:

— Там счета из магазина. Да ты сам увидишь!

Страх Ханаша возрастал, но он все продолжал искать, пока не услышал голос, показавшийся знакомым:

— А где кастрюля с бобами, Мутавалли?

У Ханаша затряслись поджилки, когда он узнал голос Шанкаля, торговца бобами из квартала. Не оборачиваясь в его сторону, Ханаш думал: «Заметил ли он меня? Не лучше ли бежать?» Но его руки только быстрее стали перебирать мусор. Ханаш был похож на кролика, который роет себе нору.

Вернувшись в квартал, Шанкаль всем рассказывал, что случайно встретил Ханаша, товарища Арафы, который на свалке в аль-Салихии упорно разыскивал тетрадь Арафы. Об этом ему рассказал мусорщик. Как только это стало известно в доме управляющего, тут же в аль-Салихию были посланы слуги, но Ханаша и след простыл. Когда мусорщика спросили, он ответил, что отлучился по делам, а когда вернулся, Ханаш уже исчез. И он не знает, нашел ли Ханаш то, что искал.

Люди, неизвестно с чего, начали перешептываться между собой, что тетрадь, которую унес с собой Ханаш, — та самая, куда Арафа записывал секреты своего ремесла по изготовлению оружия. Он потерял тетрадь, когда пытался бежать, и она оказалась на свалке в аль-Салихии, где и нашел ее Ханаш. Из курильни в курильню передавались новости, что Ханаш доведет до конца дело, начатое Арафой, и вернется в квартал, чтобы жестоко отомстить управляющему. Предположения подтвердились, когда управляющий пообещал за мертвого или живого Ханаша большое вознаграждение — так объявляли его люди в кофейнях и курильнях.

Никто уже не сомневался, что Ханаш сыграет решающую роль в жизни каждого. Люди воспрянули духом и обрели надежду на перемены, избавившись от отчаяния и покорности. Сердца их наполнились сочувствием к Ханашу, место пребывания которого оставалось неизвестным. Начали по-доброму вспоминать и Арафу. Люди уже выказывали готовность встать на сторону Ханаша, если он выступит против управляющего. Это будет не только его победа, но победа всей улицы, которая принесет в их жизнь добро, справедливость и мир. Жители решили помогать Ханашу всеми силами и способами и, если не будет другого пути к спасению, использовать против волшебного оружия управляющего подобное же оружие, которым наверняка владеет Ханаш. Услышав, о чем перешептываются жители, управляющий приказал поэтам исполнять в кофейнях историю аль-Габаляуи, напоминая людям о том, что его убил Арафа, о том, как страх перед его волшебной силой вынудил управляющего притворяться его другом, пока он не расправился с Арафой и не отомстил за великого деда.

Как ни странно, люди воспринимали эти рассказы равнодушно и с насмешками, упорно говоря: «Нам нет дела до прошлого. Надежда осталась только на волшебство Арафы. И если выбирать между аль-Габаляуи и волшебством, мы предпочтем второе».

День за днем людям открывалась правда о жизни Арафы. Возможно, источником была Умм Занфаль, которая многое узнала о нем от Аватеф, когда та жила у нее. А может, это сам Ханаш рассказывал об Арафе, когда встречался с кем-нибудь из жителей далеко отсюда. Важно то, что люди узнали правду о человеке, который с помощью своего волшебства хотел превратить их жизнь в прекрасную мечту. Судьба Арафы впечатлила людей, они возвеличили его в своей памяти и стали почитать его имя даже больше, чем имена Габаля, Рифаа и Касема. Одни утверждали, что Арафа не мог быть убийцей аль-Габаляуи, другие говорили, что он самый великий человек улицы, даже если и убил аль-Габаляуи. И каждый квартал стал оспаривать право считать Арафу своим.

Некоторое время спустя с нашей улицы один за другим стали исчезать молодые люди. Поговаривали, что они уходят к Ханашу и что он обучает их волшебству, готовя к заветному дню избавления. Страх овладел управляющим и его людьми. Во всех углах они расставили шпионов, обыскивали все жилища и лавки. За малейшую провинность людей жестоко наказывали, избивая дубинками за косой взгляд, шутку или смешок. На улице царили страх и ненависть, но у людей оставалась вера, и они запаслись терпением. Они держались за последнюю надежду, и каждый раз, когда им приходилось трудно, они говорили: «Злу обязательно придет конец, на смену ночи придет день, и мы увидим гибель тиранов и зарю света и чудес».