Время, одарившее одних счастьем и радостью, оставило печать уныния на лице Хнумхотепа, первого министра и верховного жреца. Он сидел в доме правительства, следил за событиями безрадостным взором, с тяжелым сердцем внимал тому, о чем говорят. Затем он решил уповать на терпение, насколько его хватит.

Указ фараона изъять храмовые владения причинил ему невыразимую боль и воздвиг ряд психологических барьеров на пути действенного управления царством, ибо множество жрецов встретили извещение в этой связи с тревогой и недовольством, большинство из них немедленно стали писать петиции и прошения и отправляли их первому министру и распорядителю двора фараона.

Хнумхотеп заметил, что фараон не уделяет ему и десятую часть того времени, какое находил для него раньше, а теперь ему и вовсе редко представлялся случай встретиться с ним, дабы обсудить дела царства. Повсюду ходили слухи, что фараон влюбился в куртизанку из белого дворца на острове Биге и проводит ночи в ее обществе. Более того, множество искусных мастеров направлялись в ее дворец вместе с партиями рабов, везших роскошную мебель и драгоценные камни. Важные чиновники шептались, что дворец Радопис становится местом средоточия золота, серебра и жемчуга, а его колонны свидетельствуют о бурной любовной связи, стоящей Египту несметных богатств.

У Хнумхотепа была умная голова, он отличался проницательностью, но его терпение иссякало, и он не мог больше оставаться безучастным. Первый министр долго и основательно размышлял о сложившемся положении и решил сделать все возможное, чтобы изменить направление событий. Он отослал посыльного к распорядителю двора фараона Софхатепу, любезно прося того встретиться с ним в доме правительства. Распорядитель тут же выполнил его просьбу. Первый министр пожал ему руку и сказал:

— Благодарю вас, почтенный Софхатеп, за то, что вы откликнулись на мою просьбу.

Распорядитель двора фараона склонил голову и ответил:

— Я без промедления выполняю священный долг, обязывающий меня служить повелителю.

Оба сели друг против друга. Хнумхотеп обладал железной волей и стальными нервами, его лицо выглядело безмятежным, несмотря на тревожные мысли, не дававшие покоя его голове. Он молча выслушал слова распорядителя и сказал:

— Почтенный Софхатеп, мы все преданно служим фараону и Египту.

— Вы правы, о Богоподобный.

Хнумхотеп решил сразу прейти к неотложному делу и сказал:

— Однако мне неспокойно на душе из-за того, какой оборот в последнее время принимают события. Я сталкиваюсь с трудностями и неприятностями. Я придерживаюсь того мнения — и убежден в своей правоте, — что встреча между нами, несомненно, принесет большую пользу.

— О Богоподобный, видят боги, мне очень приятно, что чутье вас не подводит.

Первый министр одобрительно кивнул своей крупной головой, и, когда он заговорил, в его словах звучала мудрость:

— Нам лучше говорить откровенно, ибо откровенность, как заметил наш философ Кагеми, является признаком честности и искренности.

Софхатеп согласился:

— Наш философ Кагеми говорил правду.

Хнумхотеп какое-то время обдумывал свои следующие слова, затем с ноткой печали в голосе сказал:

— В последние дни мне редко выпадает удобный случай встретиться с нашим повелителем.

Первый министр выжидал, как на это отреагирует Софхатеп, но тот молчал, и Хнумхотеп продолжил:

— А вы знаете, почтенный, что я не раз просил назначить мне встречу с ним, а мне сообщали, что повелителя нет во дворце.

— Никому не подобает просить у фараона отчета о том, куда он направляется и когда возвращается, — без колебаний ответил Софхатеп.

— Я не это имел в виду, — ответил первый министр. — Но я считаю, что мне, как первому министру, должна быть предоставлена возможность время от времени являться пред очи нашего повелителя, с тем чтобы выполнить свои обязанности как можно лучше.

— Прошу прощения, но фараон ведь вас принимает.

— Такая возможность предоставляется мне крайне редко, и вы обнаружите, что мне неведомо, как поступить, чтобы вручить нашему повелителю петиции, коими заполонены правительственные учреждения.

Распорядитель внимательно смотрел на него некоторое время, затем сказал:

— Быть может, они касаются храмовой собственности?

В глазах первого министра вдруг вспыхнул огонь.

— Вот именно, сударь.

— Фараон не желает слышать ничего нового относительно этого предмета, — тут же ответил Софхатеп, — ибо он уже сказал свое последнее слово.

— Политика не знает, что такое последнее слово.

— Это вы так думаете, — резко ответил Софхатеп, — и может случиться так, что я не разделяю вашего мнения.

— Разве храмовая собственность не переходит в наследство по традиции?

Софхатеп был недоволен, ибо почувствовал, что первый министр собирается втянуть его в разговор, в котором он не хотел участвовать. Воистину, он только что совершенно ясно дал понять о своем несогласии и тоном, не оставлявшим сомнений, сказал:

— Я доволен тем, что воспринимаю слова нашего повелителя буквально, и не стану обсуждать их.

— Самыми верными его подданными являются те, кто предлагает ему здравые и искренние советы.

Распорядителя двора фараона весьма рассердили эти колкие слова, но он подавил свой гнев и, не выдав уязвленной гордости, заявил:

— Я знаю, в чем заключается мой долг, о Богоподобный, но судьей тому может быть лишь моя совесть.

Хнумхотеп вздохнул от отчаяния, затем тихо и смиренно сказал:

— Ваша совесть вне всяких подозрений, почтенный сударь. Я никогда не сомневался ни в вашей преданности, ни в мудрости. Может быть, я именно поэтому решил просить у вас совета в этом вопросе. Если же вы считаете, что это идет вразрез с вашей преданностью, тогда мне, к сожалению, придется обойтись без вас. Я хочу просить вас лишь об одном.

— Что это за просьба, повелитель? — поинтересовался Софхатеп.

— Мне хотелось бы, чтобы вы обратили внимание ее величества царицы на то, что я желаю удостоиться чести быть принятым ею сегодня.

Софхатеп опешил и с удивлением уставился на первого министра. Хотя этот человек, выражая такую просьбу, и не перешел границ дозволенного, она оказалась совершенно неожиданной, и распорядитель не знал, как поступить.

— Я прошу об этом как первый министр царства Египет, — твердо добавил Хнумхотеп.

Софхатеп встревожился.

— Может, мне лучше подождать до завтра, дабы сообщить фараону о вашем желании?

— Никоим образом, почтенный сударь. Я хочу заручиться поддержкой ее величества царицы, с тем чтобы преодолеть преграды, вставшие на моем пути.

Это прекрасный случай, который я не могу упустить, дабы служить фараону и моей стране.

Софхатепу не оставалось ничего иного, как ответить:

— Я немедленно сообщу ее величеству о вашей просьбе.

— Я дождусь вашего посыльного, — сказал Хнумхотеп, пожимая Софхатепу руку.

— Как вам угодно, мой повелитель, — ответил распорядитель.

Оставшись один, Хнумхотеп нахмурился и стиснул зубы так крепко, что его широкий подбородок стал похож на гранитную плиту. Глубоко задумавшись, он начал расхаживать по комнате. Он не сомневался в преданности Софхатепа, но не очень рассчитывал на его храбрость и решимость. Хнумхотеп пригласил распорядителя потому, что хотел сделать все возможное, но он почти не надеялся на благополучный исход. Не без волнения он задавался вопросом, удовлетворит ли царица его просьбу, пригласив к себе. Как же ему поступить, если она откажет? К царице следовало относиться серьезно. Возможно, ее острый ум распутает туго завязанный клубок и не допустит разрыва отношений между фараоном и жрецами. Нет сомнений, Нитокрис известно о недостойном поведении юного фараона и она серьезно огорчена этим. Ведь она царица, славившаяся проницательным умом, к тому же она жена, переживающая радости и печали так же, как все жены. Разве недостойно сожаления то, что храмовая собственность конфискуется, отнимается у храмов, чтобы поступления от нее швырнуть к ногам какой-то танцовщицы?

Золото через окна и двери устремилось во дворец на острове Биге. Лучшие мастера страны стекались туда и работали днем и ночью, изготавливая мебель для покоев дворца, драгоценности для его хозяйки, украшения для ее одежды. А где… где же фараон? Он покинул жену, гарем, своих министров и больше ничего не желал, кроме как проводить время во дворце этой обольстительной шлюхи.

Хнумхотеп тяжело вздохнул и пробормотал про себя: «Тот, кто восседает на троне Египта, не должен проводить время в праздности».

Вскоре он погрузился в глубокие размышления, но ему не пришлось долго ждать, ибо вошел его распорядитель и просил разрешения принять посыльного из дворца. Первый министр разрешил ему войти. Он ждал появления этого человека затаив дыхание, ибо, несмотря на сильную волю и стальные нервы, в это решающее мгновение у него задрожали губы. Вошел посыльный и в приветствии склонил голову.

— Ее величество царица дожидается вас, — кратко сообщил тот.

Хнумхотеп тут же собрал кипу петиций и направился к своей коляске, которая умчала его во дворец. Он не ожидал, что посыльный явится столь быстро. Царица явно испытывала беспокойство и печаль, мучительную боль от своего одинокого заточения. Несомненно, она изо всех сил пыталась сохранять самообладание, хотя на нее давила тяжесть оскорбления и лишения. Она размышляла, скрываясь под суровой маской спокойствия и гордости. Хнумхотеп почувствовал, что царица разделяет его мнение и смотрит на события глазами жрецов, а также всех сообразительных граждан страны. Как бы то ни было, он выполнит свой долг и оставит дальнейший ход событий на усмотрение богов.

Оказавшись у дворца, первый министр немедленно отправился в покои царицы. Вскоре его пригласили на аудиенцию с ней в зале для официальных приемов. Хнумхотепа проводили в зал, он направился к трону.

Он склонил голову, его лоб коснулся каймы одеяний царицы. Первый министр обратился к царице с большой торжественностью:

— Мир вашему величеству, свету солнца, блеску луны.

— Мир вам, первый министр Хнумхотеп, — спокойно ответила царица.

Первый министр выпрямился, но его голова осталась опущенной.

— Язык самого покорного слуги не в силах выразить благодарность вашему блистательному величеству за то, что вы были так добры и приняли меня, — покорно сказал он.

Царица ровным голосом ответила:

— Я уверена, что вы не стали бы домогаться аудиенции, если бы в том не было крайней необходимости. Поэтому я не медля приняла вас.

— Хвала мудрости вашего величества, ибо дело воистину весьма серьезное и касается самой сути государственной политики.

Царица молча ждала, пока первый министр соберется с духом. Он продолжил:

— Мой повелитель, я столкнулся со столь грозными препятствиями, что меня обуревают опасения, удастся ли мне выполнить долг сообразно моей совести и вашей воле.

Хнумхотеп бросил взгляд на спокойное лицо царицы, словно проверяя, как та восприняла его слова, и ожидая, когда она попросит его высказаться подробнее. Царица поняла, что скрывается за его нерешительностью, и сказала:

— Говорите, первый министр, я вас слушаю.

— Я сталкиваюсь с упомянутыми препятствиями, — продолжил он, — после того как фараон издал указ конфисковать большую часть храмовой собственности.

Жрецы обеспокоены и прибегли к петициям, которые они покорно представляют фараону, ибо знают, что храмовая собственность пожалована им фараонами в духе благосклонности и доброй воли. Они озабочены тем, что отмена этой привилегии вызовет большое недовольство.

Первый министр снова умолк, затем продолжил:

— Духовенство, ваше величество, является армией фараона в мирное время. Мир требует людей более жесткого характера, чем солдаты, а среди них есть учителя, врачи, проповедники, а также министры и губернаторы. Эти люди без колебаний расстанутся со своей собственностью, если того потребуют суровые обстоятельства войны или голода, но… — Он снова умолк и, понизив голос, продолжил: — Но больше всего их печалит то, что это богатство растрачивается совсем иначе…

Первый министр не стал уточнять свой намек, ибо не сомневался, что царица все понимает и все знает. Но она никак не откликнулась на его слова, и, не видя иного выхода, как вручить ей петиции, он сказал:

— В этих петициях, ваше величество, выражены чувства главных жрецов храмов. Мой повелитель, фараон, отказался принять их. Ваше величество могло бы просмотреть их, ибо те, кто представил свои жалобы, являются частью преданных вам людей и заслуживают вашего внимания.

Царица согласилась принять петиции, первый министр положил их на большой стол и стоял безмолвно, опустив голову. Царица ничего не обещала, да Хнумхотеп и не ждал от нее подобного шага, но он обрадовался тому, что петиции приняты к рассмотрению. Царица разрешила ему удалиться, и он вышел, прикрыв руками глаза.

Возвращаясь в Дом правительства, первый министр подумал про себя: «Царица крайне опечалена.

Возможно, ее печаль сослужит добрую службу нашему правому делу».