Утром, когда закат окрасил землю и воды Нила алым цветом, царь и его спутники вернулись во дворец. Всемогущий фараон почувствовал в своем сердце опустошающую усталость. Страшные новости между тем распространялись по коридорам дворца, неся с собой уныние и смятение. Царица Мерититес была потрясена до глубины души. Всепоглощающее пламя разгорелось в душе матери, и никакой разлив Нила не смог бы затушить его. Она отправилась к своему великому мужу, желая получить у него поддержку и утешение. Царица нашла Хуфу спящим или изображавшим сон. Прикоснувшись к его лбу холодными пальцами, Мерититес почувствовала, что лоб царя пылает подобно гигантскому костру, от которого летели в воздух искры. В испуге она прошептала: — О мой господин, ты горишь! Ты болен! Фараон открыл бушевавшие гневом глаза. С не свойственной ему яростью Хуфу пронзил супругу взглядом, источавшим огонь. Взбешенным тоном, которого никто никогда от него не слышал, он спросил свою царицу:

— Оплакиваешь ли ты своего сына, проклятого убийцу?

— Я оплакиваю свою несчастную судьбу, мой повелитель, — ответила женщина, заливаясь слезами.

Обезумев от гнева, он вскричал:

— Ты родила мне преступника вместо сына!

— Мой господин…

— Божественная мудрость предопределила его смерть, ибо трон Египта не создан для отцеубийц!

— Пожалей меня, — взмолилась Мирититес. — Пожалей мое сердце и свое тоже! Не говори со мной так. Молю, утешь меня! Давай вспомним, что он был нашим сыном, и сейчас заслуживает того, чтобы его оплакивали!

Царь был в бешенстве:

— Я вижу, что ты жалеешь его!

— Мы должны горевать, мой господин. Разве не потерял он себя и в этом мире, и в загробном?

Хуфу схватился за голову и возбужденно зашептал:

— О боги! Неужели я сошел с ума? Что за удары сыплются на мою голову? Как ей теперь носить корону? О царица, страданиями тут не поможешь! Призови моих сыновей, дочерей и всех моих друзей. Я хочу видеть Хемиуна, Мирабу, Арбу и Джедефа… Ступай! Я должен говорить с ними, ибо жить мне осталось недолго…

Несчастная царица покинула покои фараона и передала его просьбу принцам, принцессам и приближенным. Еще она попросила немедля явиться Кару, личного целителя фараона.

Каждый откликнулся на зов, явившись во дворец в безмолвии, как если бы их пригласили на похороны. Они вошли в комнату фараона. Он принялся расхаживать между ними — членами своей семьи, родственниками и преданными друзьями. Взгляд метался по сторонам. Заметив Кару, он напустился на него:

— Зачем ты пришел сюда, врач, без моего на то разрешения? Ты служишь мне уже сорок лет, и за все это время мне ни разу не понадобилась твоя помощь! Неужели тот, кто обходился без лекаря при жизни, не сможет обойтись без него на смертном одре?

Упоминание о смерти встревожило всех. Что до Кары, он вежливо улыбнулся и сказал:

— Моему господину нужно…

Хуфу прервал целителя:

— Оставь своего господина! Прочь с моих глаз!

Лицо Кары выражало искреннюю печаль. Он тихо сказал:

— Мой повелитель, возможно, иногда лекарь должен ослушаться приказа своего господина.

Фараон побагровел от ярости. Он обвел злобным взглядом ошеломленные лица тех, кто окружал и не узнавал царя, и закричал:

— Разве вы не слышите, что он говорит? И стоите, ничего не делая? Невероятно! Неужели измена поразила своим копьем и ваши сердца? О визирь Хемиун, скажи мне, что делают с тем, кто осмелился перечить фараону?

Хемиун шагнул к лекарю и что-то шепнул ему на ухо. Кара поклонился своему повелителю и, пятясь, покинул его покои.

Визирь приблизился к Хуфу:

— Не гневайтесь так, ваше величество, ибо он желал вам только добра. Может быть, мой господин хочет выпить воды?

Не дожидаясь ответа, визирь покинул комнату, и Кара передал ему золотой кубок, наполненный водой с размешанным в ней успокоительным средством. Хемиун поднес кубок фараону. Хуфу тотчас осушил его. Лекарство подействовало мгновенно, лицо владыки Египта смягчилось. И все же надломленность и потрясение все еще владели царем. Ему помогли улечься на ложе, приподняв подушки.

Глубоко вздохнув, фараон сказал:

— Горе человеку, страдающему от старости и немощи. Эти две слабости способны поставить на колени сильнейших!

Хуфу взглянул на собравшихся подле его кровати.

— Я был могучим правителем, — начал он. — Я устанавливал законы, принуждавшие к поклонению и послушанию. Каждый миг своей жизни я помышлял лишь о добрых делах и процветании страны. О, я не хотел, чтобы мое служение народу Египта закончилось моей смертью. Я написал труд, который будет приносить пользу до тех пор, пока человек безжалостен к самому себе. Судьба продлила мою жизнь, даровала мне эту возможность, и труд свой я завершил. Однако боги захотели подвергнуть меня суровому испытанию. Они избрали моего сына орудием в своих руках, отравили ядом стрелы зла и пустили в его сердце. Он стал врагом, пытавшимся убить меня под покровом ночи. Но мое спасение было предрешено, и преступный сын поплатился своей жизнью — ради тех последних часов, что еще остались мне…

Слушавшие Хуфу в один голос воскликнули:

— Да ниспошлют боги царю многие лета!

Фараон поднял руку. Воцарилось молчание, и он продолжил:

— Конец мой уже близок. Я призвал вас, чтобы вы выслушали мою последнюю речь. Вы готовы?

Хемиун не мог сдержать слезы:

— Мой господин! Не говорите о смерти… Печаль ваша пройдет, и вы будете жить долго — для Египта и для нас.

Фараон улыбнулся.

— Не горюй, Хемиун, — сказал он. — Если бы смерть была злом, то Мина вечно правил бы Египтом. Хуфу не печалится о смерти и не боится ее. Смерть несравнима с тем, что человеку приходится вынести при жизни. Но все же напоследок я хочу разрешить вопрос о престолонаследии.

Он повернулся к сыновьям, пристально глядя на них, словно стараясь прочесть их мысли и желания.

— Вы молчите, — сказал фараон. — Каждый из вас глядит на брата с подозрением и обидой. Да и как иначе, если мой наследник мертв? Умру я, и вы все захотите занять трон. Моя воля такова. Я хочу обрести покой, избрав себе нового преемника, и избавить вас от терзаний.

Бафра, старший из принцев, прервал отца:

— Хотя нас разделили желания, мы все повинуемся вам. Ваша воля подобна божественному закону, который велит нам подчиниться без малейших сомнений.

Фараон улыбнулся:

— Твои слова прекрасны, Бафра, — сказал он. — В сей нелегкий час я обрел в себе силу, возвышающуюся над человеческими чувствами. Я утверждаю, что мое отцовство над верноподданными важнее, чем кровное родство. Мне кажется, что сказанное мною вовсе не вызвало у вас изумления. Правда в том, что, не отрицая перед вами своего отцовства, я нашел того, кто заслуживает права на трон больше, чем любой из вас. Того, кто, приняв корону из моих слабеющих рук, поможет вам сохранить ваше достоинство и добродетели. Это юноша, чье рвение, и преданность, и храбрость, и верность, и долг перед родиной и народом уготовили ему особую роль, чья отвага принесла Египту великолепную победу. Сегодня ночью он спас жизнь фараона от предательства, как ранее спас из лап льва моего вероломного сына. Он будет мужем моей единственной наследницы — принцессы Мересанх, в которой течет царская кровь. Она сольется с кровью моего достойнейшего преемника.

От этих слов все онемели. Ошеломленный Джедеф обменялся полным замешательства взглядом с принцессой Мересанх.

Принц Бафра первым рискнул нарушить молчание:

— Мой повелитель, спасение жизни царя — долг каждого египтянина, и все мы, не колеблясь, выполнили бы его. Но как можно за это отдавать трон?

Фараон поднял руку, останавливая сына:

— В тебе горит огонь возмущения… О сыновья мои, вы принцы этой земли и ее правители. У вас будет богатство, влияние и высокое положение, но трон достанется Джедефу. Это моя последняя воля. Пусть визирь услышит ее, чтобы претворить в жизнь своей властью. Пусть услышит ее и главнокомандующий, который проследит за ее исполнением, призвав для этого силу своей армии. Это мое завещание тем, кого я люблю, и тем, кто любит меня; тем, с кем я дружил, и тем, кто, в свою очередь, дарил мне свою преданность.

Пугающая тишина повисла в покоях царя. Погрузившись в раздумья, никто не посмел издать ни звука. Наконец дверь отворилась и в комнату вошел главный управляющий дворцовыми делами. Он пал перед фараоном ниц и сказал:

— Мой господин, смотритель пирамиды Бишару просит аудиенции у вашего величества.

— Пригласи, ведь с этого момента он член нашей семьи.

Бишару сразу распростерся у ног фараона. Хуфу приказал ему встать и разрешил говорить.

Подавленным голосом смотритель сказал:

— О мой господин! Прошлой ночью я хотел прийти к вашему величеству по очень важному делу, но прибыл уже после отъезда моего повелителя к пирамиде. Мне пришлось ждать до утра…

Бишару смотрел только на Хуфу. Он не видел, что в покоях фараона собралось столько людей, не видел и Джедефа, стоявшего позади него рядом с принцессой Мересанх.

— Какое у тебя дело, о отец храброго Джедефа?

— Мой господин, — голос Бишару стал совсем хриплым, и старик низко опустил голову. — Я не отец Джедефа, и Джедеф — не сын мне.

Ошеломленный фараон засмеялся:

— Ночью один сын отрекся от своего отца, а утром другой отец отказывается от своего сына!

Бишару печально продолжал:

— Мой господин, боги знают, что я питаю к этому молодому человеку поистине отцовскую любовь. Я вырастил его и горжусь им, как самым прекрасным сыном. Я бы не стал произносить эти слова, если бы моя верность трону не была сильнее, чем власть человеческих чувств…

Недоумение царя возрастало, и необъяснимая тревога овладевала сердцем Хуфу. Лица принцев просияли надеждой, что новость заставит фараона изменить свою последнюю волю. Все смотрели то на Бишару, то на Джедефа, чье лицо побледнело и посуровело.

— Что ты хочешь сказать этим, смотритель? — спросил фараон отрекшегося отца.

Не поднимая головы, Бишару ответил:

— Ваше величество… Джедеф — сын бывшего жреца Ра, звали которого Монра.

Фараон остановил на нем непонимающий взгляд, а лица Хемиуна, Мирабу и Арбу окаменели. Однако Хуфу, мысленно вернувшись во тьму далекого прошлого, растерянно сказал:

— Ра! Монра, жрец храма Ра из города Он!..

Архитектор Мирабу первым вспомнил трагический день, события которого навсегда запечатлелись в его памяти и постоянно преследовали его в снах.

— Сын Монры? — изумленно спросил он. — Этого не может быть, мой повелитель! Жрец храма Ра… он погиб, а его сын, младенец… Его убил принц Хафра на наших глазах, как и мать мальчика…

Услышав это, Джедеф крепко сжал руку своей возлюбленной.

Горестные воспоминания нахлынули на фараона, принеся с собой беспощадный огонь. Его уставшее сердце содрогнулось:

— Да, я помню… Маленький сын Монры был умерщвлен на том же ложе, где и родился. Что ты скажешь на это, Бишару?

— Ваше величество, — прошептал смотритель. — Мне ничего не известно об убитом ребенке. Я знаю только старую историю, достигшую моих ушей совершенно случайно или по мудрости нашего владыки Ра… Это было непростое испытание для моего сердца, любящего Джедефа, но преданность фараону заставляет меня рассказать ее.

Бишару поведал своему повелителю — с благородными слезами на глазах — историю о Зайе и ее младенце, с самого начала и до того ужасного момента, когда он подслушал невероятный рассказ освобожденной пленницы Руджедет. Закончив свое горестное повествование, он снова склонил голову и замолчал.

Все присутствовавшие слушали в изумлении, а в глазах принцев вновь затеплилась надежда. Что касается принцессы Мересанх, она благоговейно трепетала, широко распахнув глаза.

Пока ее сердце билось в страхе, девушка сходила с ума от дурных предчувствий. Ее горящий взгляд был устремлен на лицо отца, вернее — на его губы, словно она хотела силой своей любви подавить слова, которые могли бы лишить ее счастья.

Повернув мертвенно-бледное лицо к Джедефу, фараон спросил:

— Командующий, этот человек говорит правду?

Джедеф не стал медлить с ответом:

— Да, мой господин! То, что рассказал вам смотритель Бишару, чистая правда.

Фараон взглянул на Хемиуна, потом на Арбу и, наконец, на Мирабу, моля спасти его от кошмара этих не укладывавшихся в голове совпадений.

Злобно посмотрев на Джедефа, принц Бафра во всеуслышанье заявил:

— Наконец-то мы узнали правду!

Фараон не обратил внимания на слова своего сына. Он, как в бреду, говорил:

— Вот оно, предсказание того чародея! Двадцать лет назад я объявил войну судьбе, решив изменить волю владыки Ра. Я отправился сражаться с грудным младенцем. Мне казалось, что все будет так, как я того пожелаю, и потому я ни в чем не сомневался. Я думал, что исполнял свою собственную волю, и был уверен в том, что делал. Поистине, сегодня моя самонадеянность выглядит нелепой, и теперь — благодаря владыке Ра — от моей гордости не осталось и следа. Все вы свидетели тому, как спасенный божественный сын Ра отмстил мне. Он убил предателя, моего наследника, а я избрал его своим преемником на троне Египта.

Фараон замолчал, что-то обдумывая. Собравшиеся поняли, что Хуфу готовился принять окончательное решение, и в тревоге замерли. Принцы ожидали, испытывая острые муки, смешанные со страхом и надеждой. Принцесса Мересанх смотрела на отца немигающими глазами, в которых можно было увидеть мольбу и заклинания о пощаде. Взгляд ее, сдаваясь на милость судьбе, метался между отцом и доблестным возлюбленным, который всем своим видом являл потрясающую выдержку и удивительное мужество.

И снова первым не выдержал принц Бафра.

— Мой господин, одним словом вы можете исполнить свою волю, и да восторжествует она наконец! — вскричал он.

Хуфу поднял голову, будто пробудившись от крепкого сна, и долго смотрел на сердитое лицо одного из своих сыновей. Затем он обвел взглядом лица всех присутствующих и тихо сказал:

— Фараон — это плодородная почва, подобная земле его царства, и благодатные знания всходят на ней. Если бы не невежество и глупость молодости, я никогда не лишил бы жизни непорочные, невинные души.

Все молчали. Многие сердца отравленным кинжалом отчаяния пронзило горькое разочарование. Принцесса Мересанх не сдержалась и охнула так громко, что до фараона долетел этот вздох.

Хуфу сразу понял, кому он принадлежал. Царь жестом подозвал к себе любимую дочь. Она подлетела, словно ручная голубка, и припала к его руке.

Глянув на Хемиуна, царь попросил:

— Принеси мне папирус, о визирь, чтобы я мог закончить свою книгу мудрости самым серьезным уроком собственной жизни. Да поспеши, ибо мне осталось жить не больше часа.

Визирь принес свиток папируса, и фараон развернул его у себя на коленях. Он взял спил из камыша и стал записывать свое последнее наставление. Мересанх вместе с убитой горем царицей стояли на коленях возле царского ложа. Все затаили дыхание, и единственным звуком в комнате был скрип спила фараона.

Закрепив на папирусе свои мысли, фараон опустился на подушки. Он с трудом смог сказать:

— Послание Хуфу его любимому народу полностью завершено.

Прежде чем обрести вечный покой, Хуфу посмотрел на Джедефа и жестом попросил его подойти. Юноша приблизился к ложу владыки Египта и замер, словно статуя. Хуфу взял дрожащую руку дочери и вложил ее в ладонь своего преемника, спасителя и лучшего из сыновей Египта. Свою худую ладонь он положил поверх сцепленных рук детей, а затем обвел взглядом всех окружающих:

— Египтяне, приветствуйте своего нового фараона и его супругу!

Никто не ответил, но все склонили головы и повернулись к Джедефу и Мересанх.

Хуфу смотрел ввысь — он был уже далек от земных радостей и страданий. Царица Мирититес прильнула к нему, и только она одна увидела божественный свет, озаривший великого фараона.

То был свет не могущественного Озириса, владыки загробного мира, а свет бога солнца Ра, плывущего в своей сияющей ладье по небесному Нилу.