Караван шел в предрассветной мгле, предвещавшей хороший день. Сердце звало меня назад, и от горя я захлебывался слезами. Над нами толпились звезды, они смотрели на нас, а мы — на них, и печаль отступала. Я подумал, что эти звезды ближе ко мне, чем Аруса с сыновьями. Почти пять лет прошло с тех пор, как я покинул Родину, разочарованный изменой матери, предательством любимой и вероломством Султана. И вот я снова стал путешественником, увлеченным новыми странами и своими дневниками. Но что же сердце, рассудок? Караван продолжал свой путь, груженный деньгами и надеждами. А кто же будет нести груз печали? Тьма рассеивается, становится светлее, и появляется безграничная, как космос, пустыня. Интересно, что обо мне говорят дома, и почему мне не довелось встретить еще раз аль-Кани бен Хамдиса? Я решил: самое лучшее, чем может заняться путешествующий, — наблюдать, слушать, записывать и не попадать в неприятные ситуации. Чтобы в мечтах была только страна Габаль. И чтобы добыть эликсир, который залечит раны Родины.

За месяц мы прошли расстояние от Машрика до Хиры и разбили лагерь вблизи оазиса Зимам, чтобы под покровом ночи войти в Хиру. С наступлением темноты мы продолжили путь, пока перед нами в свете звезд не выросли стены государства Хира. Мы подошли вплотную к огромным воротам.

Перед входом в свете факелов стоял начальник таможни. Он был похож на военного — в шлеме, кольчуге, с мечом и в короткой набедренной повязке. Он громко произнес, чтобы в караване услышали все:

— Приветствую вас в Хире, столице земли Хира! Повсюду вы встретите полицейских и сможете спросить их о том, что вам нужно. Строго следуйте их указаниям, и от поездки у вас останутся добрые, ничем не омраченные воспоминания.

Я подумал: «Это и приветствие, и предупреждение». Мы прошли через ворота и разделились — торговцы свернули в гостиницу при рынке, а меня проводник повел в гостиницу для иностранцев. Мы рассекали черноту, в которой то там, то здесь, словно звезды, плыли огни полицейских, подошли к воротам гостиницы, и в свете факелов я увидел широкий вход. Из некоторых окон струился свет. Это было каменное здание, огромное, но имевшее всего один этаж. Я быстро проследовал за своими вещами в комнату, которая оказалась среднего размера. Кровать, накрытая пурпурным одеялом, подходящим для умеренной осенней погоды, возвышалась от пола на локоть. В комнате стояли платяной шкаф и небольшое кресло. В подсвечнике на окне горела толстая невысокая свеча. Пол был застелен красиво вышитой циновкой. Без сомнений, здесь есть цивилизация, и как разительно она отличается от Машрика! Как только я скинул дорожную одежду и надел ночную рубашку, ко мне вошел невысокий мужчина средних лет, одетый в тонкую накидку, и представился:

— Гам, хозяин гостиницы.

Я пожал ему руку:

— Кандиль Мухаммед аль-Инаби, путешественник.

— Ужинать желаете?

— Я поел в дороге.

Он сказал, улыбаясь:

— За проживание и питание — динар в сутки. Оплата вперед.

Посчитав, что мое пребывание продлится десять дней, я вручил ему десять динаров.

— Вы откуда? — спросил он меня.

— Из страны ислама.

— В Хире разрешен только культ Хиры, — предупредил он.

Это напомнило о моих несчастьях.

— А что за религия в Хире, господин Гам?

— Наш бог — наш король.

Он удалился, услышанное шокировало меня. Я задул свечу, лег в постель, накрылся и подумал: то луна, то король. Какие заблуждения! Но, послушай, разве в твоей стране Султан не ведет себя, будто он Бог?! Наслаждайся покоем после тягот путешествия, насладись сном после всех жизненных испытаний.

К собственному удивлению, я проснулся рано и тотчас осознал, что ото сна меня пробудили громкие крики, доносившиеся с улицы. Я открыл окно и увидел в утреннем свете многочисленную армию конных и пеших, марширующую под барабанную дробь к воротам города. Я смотрел и недоумевал…

Когда дорога опустела, я попросил завтрак, и мне принесли на медном подносе молоко, масло, сыр, хлеб и гроздь винограда. Я хотел было поинтересоваться у слуги, куда отправилась армия, но осторожность не позволила мне это сделать. Я оделся, чтобы выйти, и заметил, что у входа в гостиницу толпятся люди. Народ переговаривался:

— Это война, многие предсказывали…

— Наверняка, против Машрика.

— Чтобы освободить его народ от пятерых тиранов.

— Машрик ожидает новая история под властью справедливого бога.

Мне стало трудно дышать, мысли закружились вокруг Арусы и ее сыновей. Что с ними будет? Ведь к войне Хиру толкнуло не желание освободить народ Машрика, а стремление завладеть пастбищами и сокровищами пяти господ. Людей, поклоняющихся луне, только жестоким принуждением можно заставить поклоняться королю. Души погибнут, девушки будут обесчещены, тысячи превратятся в беженцев. Но разве не то же происходит во время войн, что разгораются между людьми одной веры, призывающей к братскому единению?! Не успел я выйти из гостиницы, как ко мне подошел Гам.

— В преддверии тяжести войны, — сказал он, — плата за гостиницу поднимается на полдинара.

Подчинившись, я заплатил, а он сказал с улыбкой:

— Не так уж и дорого за освобождение рабов!

В душе я проклинал и его, и все лживые лозунги. Охваченный волнением, я направился к гостинице у рынка. Купцы, прибывшие с нашим караваном, собрались в зале. Я присел рядом и прислушался к их разговорам.

— Военное время небезопасно.

— Все наши деньги до последнего дирхама могут пропасть.

— Но в то же время цены поднимаются.

— А дополнительные налоги?

Владелец каравана сказал:

— Войны велись всегда, и выгоды в них для торговцев больше, чем потерь. Не думаю, что эта война продлится долго. Хира несравнимо сильнее Машрика. Меньше чем за неделю все закончится.

Все мои мысли были об утраченной семье, и я решил остаться в Хире, ближе к Машрику. У меня появилась новая надежда, что после того как Машрик войдет в состав Хиры, я смогу поехать туда, и Господь своей милостью и щедростью воссоединит меня с семьей. Возможно, я смогу жениться на Арусе. Тогда мы вместе продолжим путь к новой Родине и новой вере.

С обретенной надеждой жизнь показалась мне лучше. Душа радовалась прогулкам и знакомству с Хирой, столицей государства Хира. Я постоянно ходил, не чувствуя усталости. Смотрел, слушал, запоминал. Город — как один из многих в моей стране. Площади, сады, улицы, кварталы, здания, дома, школы, больницы — все густо заселено. На каждом углу по полицейскому, при этом мест для танцев и пения было в изобилии. На огромном рынке в многочисленных лавках продавались товары и местные, и из других стран. Мягкая осенняя погода располагала к активной деятельности. Каждый день приносил открытия, наблюдения и новые записи. Время от времени я наведывался в рыночную гостиницу, где встречался с купцами или беседовал с хозяином каравана. Однажды тот заметил:

— Климат в Хире довольно умеренный. И лето можно перенести, и зиму пережить.

Когда я заговорил о многочисленных полицейских, он сказал:

— Это ради безопасности, они охраняют государство.

Я бродил по красивым и спокойным кварталам богачей. Дворцы — шедевры, жители перемещаются в паланкинах. Я также побывал и в бедных районах с их полуразвалившимися лачугами и атмосферой печали среди несчастных людей. Я поделился с караванщиком:

— Они возомнили, что война начинается ради освобождения Машрика. Почему бы им сначала не освободить рабов в самой Хире?

— А что ты скажешь о нашей стране, стране божественного Откровения? — спросил он шепотом.

Я печально ответил:

— Все плохое, что мне встречалось во время путешествия, напоминало и о нашей многострадальной Родине.

Уходя, он посоветовал:

— Тебе необходимо посмотреть дворец божественного короля.

И я не преминул сделать это. Передо мной предстало высокое, величественное здание, обособленно стоящее посреди площади, обсаженной пальмами и окруженной стражниками. Дворец напоминал резиденцию нашего Султана или даже был роскошнее. С одной стороны располагались казармы для стражи, а с другой — храм поклонения божественному королю. Всмотревшись, я увидел за железной оградой поле с воткнутыми в землю шестами. Подойдя ближе, я разглядел, что с шестов свешиваются отсеченные человеческие головы. Я вздрогнул от этого страшного зрелища. Не отрицаю, что дома в детстве видел подобное, но не в таком количестве. Головы выставлялись для устрашения и в назидание. Подойдя к стражнику, я задал вопрос:

— Можно ли чужестранцу узнать, за какое преступление казнили этих людей?

— За неподчинение божественному королю! — отчеканил тот.

Поблагодарив, я отошел в сторону, осознавая, что это были невинно убитые во имя справедливости и свободы, подобно мученикам страны Божественного Откровения. Страшный мир, полный безумия. Если в стране Габаль я найду исцеляющее снадобье, то это будет настоящим чудом!

Вечером я спросил у Гама, хозяина гостиницы:

— Какие места за пределами столицы заслуживают того, чтобы их посмотреть?

Мужчина доверительно сообщил:

— За пределами столицы только деревни, там нет ничего, что радовало бы глаз путешествующего.

Я увлеченно занялся описанием увиденного, и это избавило меня от мыслей об Арусе и ее детях. Однажды я провел ночь в увеселительном заведении, где меня шокировали крики пьяных и разврат бесстыжих, о чем рука не поднимается написать в подробностях. Когда я проходил мимо гостиницы у рынка, караванщик сказал мне:

— Мы отправляемся завтра на рассвете. Поедешь с нами?

— Нет, я задержусь на некоторое время, — задумчиво ответил я.

Мысль об Арусе заставляла меня остаться, но предстоящее страшное одиночество причиняло боль. Я проснулся на рассвете и представил, как караван отправляется в путь под крик погонщика. Зов судьбы велел мне остаться, надежда на счастье не желала угасать. Мне не хотелось тратить время впустую, поэтому я старался собрать сведения о том, чего нельзя было увидеть. У владельца гостиницы не было времени на разговоры, вроде тех, что я вел в Машрике, и я попросил его назвать мне мудреца этой страны, если, конечно, мне будет позволено с ним встретиться. Гам ответил:

— Могу устроить тебе встречу, как я не раз это делал для других.

В назначенное время после обеда я направился к дому мудреца Дизинга. Это красивое здание утопало в саду, полном цветов и фруктовых деревьев. Мудрец встретил меня приветливой улыбкой и усадил на диване рядом с собой. Он оказался человеком лет за пятьдесят, крепким, с резкими чертами лица, в белой скуфье, которая гармонировала с белоснежной накидкой. Он попросил меня представиться, и я назвал свое имя, род занятий и страну происхождения.

— Ваша страна тоже великая, — сказал он. — Расскажи, что произвело на тебя впечатление в нашей стране.

Я ответил неискренне:

— Явления, которым нет числа… Цивилизованность и красота, сила и порядок.

— А что ты думаешь о войне, которую мы объявили, жертвуя нашими сыновьями во имя свободы чужого государства? — спросил он с гордостью.

— Это неслыханно!

— Для всех людей наша страна — образец счастливой и благородной родины, — убежденно сказал он.

Я кивал, а он продолжал:

— Наверное, ты хочешь знать, в чем секрет всего этого? Тебе указали на меня как на мудреца этой страны. В действительности я всего лишь ученик. Кто по-настоящему мудр, так это наш король. Он — божество, источник всего разумного и доброго. Он восседает на троне, затем уединяется в своих покоях, где постится до тех пор, пока от него не начнет исходить свечение. Это означает, что на него снизошла божественная благодать, и он стал святым. Тогда он исполняет свое предназначение: обводит все божественным взором. От него мы и получаем вечную мудрость. И за все это от нас не требуется ничего, кроме веры и подчинения.

Я внимательно слушал его, в душе прося у Бога прощения, а он продолжал:

— Это он собрал армию и поставил во главе ее полководцев, приносящих победы. Из членов своей священной семьи он назначает правителей, из элиты выбирает управляющих для работ на полях и производствах. Остальные не имеют святости, не обладают талантами и занимаются физическим трудом, а мы обеспечиваем им пропитание. Ниже их стоят животные, еще ниже растения и неодушевленные предметы. Совершенный режим правления ставит каждого на свое место, и таким образом вершится абсолютная справедливость.

Он помолчал, глядя на меня, затем сказал:

— Поэтому все не ограничивается только философией. Мы обращаемся с элитой так, чтобы они развивались, становились сильнее и выше остальных. Мы предоставляем им обучение и лечение. Что же касается остальных, то мы укрепляем в них способность подчиняться и довольствоваться малым. Мы ведем их к духовному богатству, заложенному в душе каждого, которое дарует им терпение, смирение и успокоение. С помощью этой двойственной философии достигается всеобщее счастье. Каждый получает то, к чему он готов и что ему предназначено. Мы счастливейший народ на земле.

Я задумался над сказанным и над тем, что сказано не было, потом спросил:

— Кому принадлежат земли и мастерские?

— Богу, он — создатель, он — король.

— А какую роль играет элита?

— Они владеют всем от его имени. Доход делится поровну между ними и богом.

Я сделал еще один шаг, спросив:

— Как бог распоряжается казной?

Он впервые рассмеялся:

— Нужно ли богу отвечать за то, что он делает?!

— Кто же содержит школы и лечебницы?

— Элита, ведь эта собственность принадлежит им и их детям.

Он переспросил с гордостью:

— Разве это не само совершенство?

Не показывая своего истинного отношения, я ответил:

— Так говорят о земле Габаль…

— Земля Хира — вот где Габаль! — вскричал он.

— Ты прав, мудрец Дизинг…

— Жить по уставу бога и быть им направляемым — это высшая справедливость и предел счастья, к которому только может стремиться человек, — сказал он с верой и убежденностью.

— Тогда я не понимаю тех бунтарей, чьи вывешенные головы я видел, — слукавил я.

Он сердито воскликнул:

— Человеческой природе присущи и извращение, и зло, но ведь таких меньшинство!

В конце встречи он угостил меня яблоком и стаканом молока. Озабоченный и расстроенный, я вернулся к своему одиночеству в гостинице. Вспоминая своего учителя шейха Магагу аль-Губейли, сквозь расстояние я спросил у него:

— Кто хуже, учитель, тот, кто называется богом по невежеству, или тот, кто искажает Коран в своих корыстных интересах?!

Несколько дней я томился скукой, потом до меня дошли новости, принесенные осенним ветром, о том, что армия Хиры одержала победу и выполнила свою задачу — земля Машрика стала южной провинцией государства Хира. Беднота хлынула на улицы, радуясь победе так, будто кто— то собирался делиться с ними трофеями. С растущим беспокойством я спрашивал:

— Где же ты, Аруса? Что с вами, мои дети?

В день возвращения победоносной армии я проснулся раньше обычного и занял место недалеко от гостиницы на королевской дороге, тянувшейся от въезда в Хиру до дворца. По обеим сторонам дороги тесно толпились люди. Трудно было представить, что кто-то остался сидеть дома или на рабочем месте. Около полудня до нашего слуха донеслась барабанная дробь. Мимо прошествовала процессия всадников, которые на остриях копий несли пять отсеченных голов господ Машрика. Так я впервые увидел господина, к стражнику которого однажды ходил, чтобы выкупить Арусу. За ними меж двух рядов охраны следовала длинная колонна голых пленных со связанными руками. Далее под радостные возгласы двигались конные и пешие отряды. День победы и ликования. Никто, кроме Аллаха, не знал о кровавой драме, оставшейся позади. Как удивительна человеческая жизнь: ее можно заключить в двух словах — кровь и пир.

В конце процессии солдаты вели под руки плененных женщин. Сердце бешено забилось, когда я представил Арусу, такой, как увидел ее впервые. А может быть, ведущей своего отца по кварталу, который был свидетелем зарождения моей новой жизни? Взгляд скользил по изможденным лицам и голым телам. Моя тревога оказалась не напрасной: глаза замерли на лице Арусы! Это она, ее стройное тело, ее красивое печальное лицо. Она шла потерянная, отчаявшаяся, несчастная. Не сводя с нее глаз, в необъяснимом порыве к действию я ринулся следом за колонной пленниц. Наверное, окружающим показалось, что я ошалел от зрелища голых женских тел… Я не слушал обвинений и не обращал внимания на то, что сбил кого-то с ног. Я звал ее на бегу, но мой голос терялся в нарастающем шуме. Мне не удалось ни попасться ей на глаза, ни привлечь ее внимания. Солдаты, оттеснившие меня от нее, не позволяли толпе войти на дворцовую площадь, предназначенную для элиты Хиры. Так она появилась и исчезла, как падающая звездочка, оставив после себя безумие и отчаяние. Где же сыновья? Живут ли они сейчас под защитой деда? Чтобы не держать чувства в себе, я открыл свой секрет хозяину гостиницы.

— Ее могут выставить на продажу на невольничьем рынке, — сказал он мне.

— Но это же освободительная война! — не поверил я.

— К пленникам другое отношение.

Я благословил это лицемерие, увидев в нем лучик надежды на черном небосводе. Еще сильнее я ухватился за возможность остаться. Каждый день я стал наведываться на невольничий рынок. Моя мечта о воссоединении боролась с отчаянием. И однажды вечером Гам встретил меня ободряющей улыбкой:

— Завтра невольницы выставляются на продажу.

Всю ночь я спал беспокойно. И на рынок пришел первым. Когда вывели Арусу, я уверенно дал самую большую цену. Впервые я увидел ее в одежде, которая была зеленого цвета. Несмотря на глубокую печаль, Аруса была прекрасна. Сломленная, она не видела того, что происходило вокруг, не замечала меня, не следила за торгами, в которых у меня оставался единственный конкурент. В толпе зашептали, что это представитель мудреца Дизинга. Торг остановился на тридцати динарах. Когда ее подтолкнули ко мне, она узнала меня, упала мне на руки и зарыдала, что вызвало удивление у всех присутствующих. По дороге я не сдержался и спросил ее:

— Как сыновья, Аруса?

Но она была в таком нервном напряжении, что я не стал терзать ее расспросами, пока не оказался с ней наедине в своей гостиничной комнате. Здесь я горячо обнял ее и усадил на диван, чтобы она пришла в себя.

— Мне больно от того, что тебе довелось пережить, — сказал я.

— Но ты же ничего не видел, — ответила она не своим голосом.

— Расскажи мне, Аруса, иначе я сойду с ума.

Со слезами на глазах она заговорила:

— О чем? Это ужас! Они ворвались в шатер, без причины убили отца, связали меня. Где дети, я не знаю. Убиты? Пропали? Лучше бы мне потерять рассудок.

Преодолевая страх, я спросил:

— За что убивать детей? Они должны быть где-нибудь. Мы их найдем.

— Это животные! Зачем они наносили людям увечья после того, как мы сдались? Они звери. Это была ночь полной луны. Бог был с нами. Он все видел, все слышал, но ничего не сделал!

Я сказал в утешение:

— Во всяком случае, мы вместе. Сердце подсказывает мне, что скоро наступит доброе время.

— На свете нет доброты, — закричала она. — Я никогда не увижу своих сыновей.

— Аруса, в жизни много зла, но и добра не меньше.

— Я не верю.

— Вот увидишь, с первым же караваном мы отправимся в Машрик, чтобы отыскать детей.

— Когда он придет?

— Через десять дней.

Глубоко опечаленная, она уставилась в никуда. В моем сердце, словно гейзер, бурлило отчаяние. У нас оставалось еще много свободного времени до поездки, и мы старались развеяться, прогуливаясь по городу и осматривая его достопримечательности, лелея надежды и готовясь к путешествию. Однако Гам готовил мне сюрприз. Он пригласил меня в свою комнату, посмотрел в замешательстве и сказал:

— У меня новости, которые вас не обрадуют.

— Куда уж хуже, — ответил я с сарказмом.

— Мудрец Дизинг хочет завладеть вашей женщиной.

Я был ошеломлен и резко бросил:

— Прошу считать ее моей женой!

— Он вернет тебе ее стоимость.

— Она не товар!

— Дизинг — человек власти, один из приближенных к богу.

Это прозвучало как дружеский совет. Скрывая волнение, я возразил:

— Но иностранцы в вашей стране должны чувствовать себя в безопасности.

— Я останусь при своем мнении, — парировал он.

Я был озадачен. Передавать ли этот разговор Арусе? Добавить ли к ее горю новую печаль? Мне было невыносимо отнимать у нее единственную оставшуюся надежду. «Сможет ли Дизинг силой своего влияния отобрать у меня Арусу?» — спрашивал я себя. Я вспомнил стражника Султана, который украл у меня Халиму на моей Родине. К твердому решению, однако, я не пришел. Какое-то время я чувствовал, что мне угрожает опасность, что счастье мое и на твердой земле не стоит, и крыльев не имеет. На следующее утро, за четыре дня до нашего отъезда, слуга пригласил меня в комнату к Гаму. Там я столкнулся с офицером полиции. Гам представил меня. Тот сказал:

— Пойдешь со мной к главе столичной полиции.

Я спросил его о причине, но он прикинулся незнающим. Я попросил разрешить мне сообщить об этом жене, но офицер сказал:

— Гам это сделает за тебя.

По королевской улице мы направились в управление общественным порядком. Я предстал перед главой, сидящим на диване в окружении своих помощников. Он посмотрел на меня так, что мне стало не по себе:

— Ты путешественник Кандиль Мухаммед аль-Инаби?

Я подтвердил.

— Ты обвиняешься в том, что насмехаешься над религией нашей страны, гостеприимством которой ты воспользовался! — произнес он.

— Это обвинение не имеет под собой никаких оснований, — твердо ответил я.

— Есть свидетельства, — холодно заявил он.

— Свидетельствовать так может лишь тот, у кого нет совести! — закричал я.

— Не клевещи на невинных! Пусть судья рассудит.

Меня арестовали. Утром следующего дня я предстал перед судом. Зачитали обвинение, признать которое я отказался. Ввели пятерых свидетелей, впереди которых шел Гам. Произнеся клятву, все в один голос, как заученный урок, дали показания против меня. Суд вынес решение о пожизненном тюремном заключении, конфискации моего имущества и всей собственности, к которой они причислили и Арусу. Все это произошло в мгновение ока. Испытывая горькое отчаяние, я осознал, что правда иногда не идет ни в какое сравнение с вымыслом. Аруса потеряна, путешествия не будет, мечта о земле Габаль разбилась. А сам я перестал существовать на этом свете…

Тюрьма находилась за чертой города в пустыне. Это было огромное подземное пространство с узкими лазами в потолке, стенами, сложенными из крупных камней, и песчаным полом. Каждому заключенному выдали только штаны и шкуру. Мы дышали затхлым воздухом в сумраке, похожем на полумрак перед восходом солнца, которого мы никогда не увидим. Я осмотрелся вокруг и растерянно произнес: здесь я останусь до последнего вздоха. Заключенные проявили ко мне интерес, спросив о моем преступлении. Они расспрашивали меня, а я их. Я понял, что все мы сидим за убеждения, за политику. В каком-то смысле это меня утешало, если человека в моем положении вообще могло что-либо утешить. Это были исключительно свободолюбивые люди, которым претила сама атмосфера разложившегося общества. Они выслушали мою историю, и один из них произнес:

— Даже иностранцев…

Ни один из них не был безбожником, что, надо сказать, наказывалось отсечением головы. Вся их вина состояла в том, что они критиковали некоторые действия правителя, попирающие справедливость и свободу человека. Среди них я заметил старика, которому было за восемьдесят лет, пятьдесят из которых он провел за решеткой, куда попал еще во время правления прежнего короля. Немощное тело старика, в котором едва теплилась жизнь, распласталось на шкуре. Я понял, что он потерял чувство и память: не осознавал, где находился и что с ним произошло. Кто-то сказал:

— Ему можно позавидовать.

Нисколько не сомневаясь, я согласился со сказанным.

Наши мысли кружили вокруг вопроса: каково место человека в этом мире?

— Счастливой страны не существует.

— Страдание есть общий язык всех народов.

— Мы запутались между ужасной действительностью и неосуществимой мечтой.

— Но есть же лучшие страны.

— Они тоже несчастливы.

— А земля Габаль?

На этом волшебном слове мое сердце екнуло, и я с болью вспомнил свою потерянную цель. Я спросил:

— Что вы знаете о ней?

— Не больше остальных: говорят, что это родина совершенства.

Я озабоченно спросил:

— Не читали ли вы каких-нибудь книг о ней? Не встречали ли того, кто бы там побывал?

— Нет, слышали только это.

— Кто же сможет воплотить мечту?

— Человек — это всего-навсего человек.

Мне наскучил этот разговор. Надоели страдания и обманутые надежды. Я подумал про себя:

— Теперь мир для меня — только эта вечная тюрьма.

В таком пожизненном заключении бесполезным казалось рациональное учение моего наставника шейха Магаги. Но вера моей наивной матери в предопределенность событий давала мне успокоение, словно эта философия была создана для заключенных на пожизненный срок. Смирившись с судьбой, я подумал: да будет воля Аллаха! Все, что со мной произошло, ниспослано им. Я похоронил надежды, распрощался с прошлым, настоящим и будущим. Единственная оставшаяся надежда для такого заключенного, как я, — похоронить надежду, приспособиться к этой удушающей могиле и взять в жены поглотившее меня полностью бесконечное отчаяние. Я отгоняю призраки Родины, матери, Арусы, детей и земли Габаль. Я привык к удушливому воздуху, наполненному одной только затхлостью, слабому свету, полумраку, вечно стоящему здесь, и к вездесущим насекомым — истинным хозяевам этого места. Страдание и скука были моими верными спутниками. Я начал погружаться в глубины, которым не было конца. Вокруг царила тишина, мучение входило в привычку, а из отчаяния я черпал удивительную силу выносливости и терпения. Тишину изредка пронзали голоса:

— Рассказывают об одном старом заключенном, который смог развить внутри себя такую силу, что ему удалось пройти сквозь тюремную стену, подобно звуку, и улететь в запредельное пространство.

Я со свойственным мне терпением благосклонно выслушал этот бред. Через день, или год, другой голос сказал:

— Между Хирой и Халябом может начаться война, и тогда мы снова поднимемся на поверхность земли.

Я прощал того, кто напомнил мне о земной поверхности, и спрашивал себя, когда же, наконец, и я потеряю рассудок, как тот безумный старик! Я падал все глубже и глубже. Я потерял чувство времени, потерял смысл жизни, история для меня перестала существовать. Я не знал, какой шел час, день, месяц, год. Черты лица стерлись, собственный возраст стал для меня загадкой. Я так постарел, что потерял счет своим годам. Не было зеркала, в котором я мог бы увидеть себя, и только товарищи могли рассказать мне, каким я стал отвратительным и грязным. В этом мрачном мире счастливыми себя чувствовали только паразиты и насекомые. Наверное, поколения, века и эпохи сменяют друг друга, а мы здесь находимся в небытии с его вечным величием. Вот так… Вот так… Вот так…

Когда к нам сбросили новенького, мы, как крысы, окружили его, с удивлением разглядывая пришельца из иного мира. Несмотря на его старость и ужасный вид, мне показалось, что я где-то уже встречал этого человека. Не знаем, как давно умер старик, а этот пришел занять его место. Он посмотрел на нас и разрыдался. Кто-то сказал:

— Не реви, вшам не нравятся слезы.

Кто-то другой спросил:

— Ты кто?

— Я мудрец Дизинг, — со стоном ответил он.

Я вышел из состояния вечного забытья и закричал не своим голосом:

— Дизинг… Дизинг… Тебя уж мне не забыть!

— А ты кто? — спросил он.

Обретя ощущение времени, я закричал:

— Я — твоя жертва!

Он взмолился:

— Сейчас у нас с тобой одно горе.

— Между нами нет ничего общего!

Он закричал:

— Все перевернулось вверх дном: командующий армией восстал против короля, убил его и занял трон.

К моим товарищам возвращалась жизнь: они издавали радостные крики.

— Что происходит наверху? — спросил один из них.

— Люди короля убиты, меня же бросили в тюрьму до конца жизни.

Умершие было души обрели надежду, раздалась хвала новому божеству.

— Ты не помнишь меня? — набросился я на него.

— Кто ты? — в страхе спросил он.

— Я владелец Арусы! — выкрикнул я. — Вспомнил теперь?

Он испуганно попятился и опустил голову.

— Что с ней случилось, мерзавец?

— Мы пытались сбежать с проходящим караваном в страну Халяб, но меня схватили, она же продолжила путь, — униженно и заискивающе ответил он..

— Что известно о ее детях?

— Мы вместе ездили в Машрик, чтобы отыскать их, но не нашли и следа. С тех пор столько воды утекло…

Мне казалось, что я забыл о своих печалях, но гнев мой все возрастал.

— Никакой ты не мудрец, ты ничтожный червь! Не погнушался состряпать обвинение, чтобы украсть у меня жену! Ты заслуживаешь больше, чем просто смерти!

Из лаза в потолке до нас донесся голос тюремщика, приказывающий держаться подальше от нового заключенного. Я вернулся на свое место. Мое ослабевшее тело, охваченное внезапным порывом жизни, изнемогало. Я сел на шкуру, прислонившись спиной к стене, и вытянул ноги, снова отдаваясь потоку жизни и истории. Мне захотелось спросить его, как долго я находился в заключении, но было противно продолжать с ним разговор. Однако он сам посмотрел в мою сторону и печально произнес:

— Мне жаль, я раскаиваюсь…

— Такой, как ты, недостоин раскаяния, — злобно ответил я.

— Я получил свое наказание за то, что жил с женщиной, которая ни на минуту не переставала меня ненавидеть, — произнес он тем же тоном.

Затем сказал, будто обращаясь к самому себе:

— Двадцать лет ничего не изменили в ее сердце…

Двадцать лет!!! Целая жизнь пролетела! Ответ оказался жестоким и острым как лезвие ножа. Вот и ты, путешественник, приближаешься к середине пятого десятка. Когда-нибудь умрешь в этом склепе, не достигнув своей цели, не насладившись жизнью, не исполнив своего долга. Мое уныние возрастало от того, что рядом сидело это чудовище, напоминающее мне о моих ошибках, о невезении, о том, что я отдалился от своей цели. Товарищи же мои загорелись новой надеждой, дружно ожидая, что со дня на день выйдет указ о помиловании. И их надежда оказалась не напрасной. Однажды пришел начальник тюрьмы и объявил:

— По велению нового бога всем жертвам вероломного короля даруется прощение.

Все разом вскочили, выкрикивая молитвы и хвалу королю. Мы покинули темницу, оставив там Дизинга в одиночестве. На поверхности нам, привыкшим к темноте, дневной свет резанул глаза. Мы закрылись от него ладонями. Офицер отвел меня в центр для иностранцев. Начальник сказал:

— Мы очень сожалеем, что с тобой произошла такая несправедливость, которая противоречит принципам и законам Хиры. Решено вернуть тебе твои деньги и имущество, вот только твоя наложница покинула страну.

Первым делом я отправился в общественные бани. Мне постригли волосы на голове и побрили тело. Я вымылся теплой водой и воспользовался бальзамом, чтобы избавиться от вшей и клопов. Предвкушая эмоциональную встречу с Гамом, я направился в гостиницу для иностранцев. Однако выяснилось, что Гам умер и его место занял другой человек. Его звали Тад, он приходился Гаму племянником и зятем. Настоящим потрясением оказалась встреча не с Гамом, а с собственным отражением в зеркале. Я увидел старика, заживо похороненного и вставшего из могилы спустя двадцать лет. Гладко выбритый, тощий, усохший, с ввалившимися печальными глазами, с мертвым взглядом и выступающими скулами. Тотчас же я решил остаться в Хире, пока не поправлю здоровье и не обрету душевное равновесие. Я совершал пешие прогулки, но не с целью увидеть новое, а чтобы приучить ноги к ходьбе. Меня мучил вопрос — как мне поступить: вернуться домой, не искушая судьбу, или, напротив, продолжить свое путешествие и удовлетворить любопытство, искушая судьбу? С негодованием я думал о возвращении на Родину после полного краха. Сердце подсказывало, что дома я числюсь в списке мертвых, никто не ждет меня, никого не заботит мое возвращение. Если сами они не отдали Богу душу, если смерть не вырвала старые корни, посеяв вместо них отчужденность и враждебность… Ни за что не вернусь. Не оглянусь назад. Я стал странником раз и навсегда и продолжу идти дорогой странствий. Это мое решение и моя судьба, моя мечта и моя реальность, мое начало и мой конец. Вперед в страну Халяб и дальше в страну Габаль. Интересно, как ты выглядишь теперь, Аруса, ведь тебе уже сорок?!