Из моих друзей по Аббасии он был самым добрым. Доброта в нем сочеталась с редкостным простодушием и беззаботностью. Вспоминая о нем, я всегда представляю его смеющимся по какому-либо поводу, а то и вовсе без повода — ему достаточно было услышать случайную реплику или ругательство, чтобы залиться смехом. Спорили мы о политике — он смеялся, ссорились из-за футбола или кино — он опять не мог удержаться от хохота. А когда нам случалось оказаться вместе с ним на похоронах какого-нибудь нашего родственника, мы, опасаясь скандала, старались вовсе не смотреть на Шаарауи. Однажды хоронили молодого родственника Гаафара Халиля. Почти обезумевшая от горя мать покойного вышла из дома босая, с распущенными волосами; она била себя по щекам домашней туфлей, а потом в приступе скорби пустилась в бешеный пляс. У нас при виде этого зрелища к горлу подступали слезы. Я случайно обернулся к Шаарауи и увидел, как он кусает губы, чтобы не рассмеяться, и все его тощее тело сотрясается от едва сдерживаемого хохота. Он не был ни жестоким, ни глупым — просто странным, ни на кого не похожим.

Жил Шаарауи с матерью, по соседству с домом Сайида Шаира. Отец его умер, когда он лежал еще в колыбели. Мать получала десять фунтов пенсии, и примерно столько же — доход от земельного участка. Поэтому их семья считалась обеспеченной. Так оно и было, пока Шаарауи не вырос и не стал швырять деньги направо и налево. В учении он не преуспел. И не только из лени и озорства, как Халиль Заки и Сайид Шаир, а еще и потому, что не имел никаких способностей к наукам. Из начальной школы его исключили, и он проводил время на улице и в кофейнях. Добродушный по натуре, он сторонился Халиля Заки, но с удовольствием водил компанию с Сайидом Шаиром, проводя с ним все вечера в Хусейнии, а позже — в публичных домах. Там он научился пить и постепенно сделался настоящим алкоголиком. Однажды, когда мы еще вместе учились в начальной школе, он сказал мне:

— А я знаю!

Я спросил, что он имеет в виду.

— Знаю, что ты любишь Ханан Мустафа, — ответил он.

От неожиданности и смущения я промолчал.

— И я люблю Ханан! — продолжал он.

Я приготовился к ссоре, а может быть, и драке, вместо этого он только засмеялся и сказал:

— Думаю, мы с тобой поладим!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Зазовем ее вместе в кактусы!

— Будь ты проклят! — воскликнул я.

Разговор этот состоялся за несколько дней до отъезда семьи Мустафа из нашего квартала, поэтому размолвка скоро забылась. Но с тех пор я не знал за ним ни одной любовной истории. Он так и остался холостяком. Его отношения с женщинами ограничивались посещением публичных домов.

Когда мать Шаарауи поняла всю безнадежность своих попыток заставить сына учиться, она стала искать ему работу. У нее вошло в поговорку, что любая работа лучше безделья. Она обратилась к своему влиятельному родственнику Ахмеду Неде-паше, и тот устроил Шаарауи в министерство вакуфов. Но Шаарауи редко появлялся на службе. Целыми днями просиживал он в кафе «Аль-Фишауи», дожидаясь, пока Сайид Шаир закончит работу в лавке отца. Вскоре его уволили из министерства. И все то время, пока мы учились, да и потом, когда уже работали, Шаарауи не пропустил ни одного из наших еженедельных сборищ. Пил он ежедневно, причем самое дешевое и плохое вино — то, что было ему по карману. Можно себе представить, как горевала его мать. Он сам как-то сказал нам в кафе Сайида Шаира:

— Мать моя не знает покоя, все хочет подыскать мне занятие! Но какое? А то говорит, чтоб я женился. А на ком?

— У тебя твердый доход в десять фунтов, — поучал его Ид Мансур. — Это не так мало, если пить не чаще одного раза в неделю. Тебе следовало бы поискать жену с приданым…

Шаарауи, как всегда, засмеялся и подмигнул:

— Скоро мне привалит счастье.

Он имел в виду своего родственника Ахмеда Неду-пашу, занимавшего пост начальника королевского дивана. Ид Мансур, которого денежные дела интересовали больше, чем любого из нас, спросил:

— А какое у него состояние?

Наливая в стакан какую-то дьявольскую смесь, именовавшуюся коньяком, Шаарауи ответил:

— Двадцать тысяч федданов земли, а что касается наличных, то лишь один аллах знает…

— И у него нет наследников, кроме вас?

— Моя мать — его единственная оставшаяся в живых родственница…

Реда Хаммада, ссылаясь на данные, которыми располагал его отец, подтвердил нам достоверность этих сведений. Интересно, что о родстве Шаарауи с Ахмедом Недой-пашой мы узнали с таким опозданием. В начальной школе он это скрывал, поскольку паша пользовался дурной славой как королевский придворный и враг Саада Заглула.

— Моя мать, — разъяснил Шаарауи, — его единственная наследница, а я — единственный наследник матери. Паше сейчас семьдесят пять лет. Так что можно надеяться!

— И что же ты сделаешь с наследством, если получишь его? — спросил Гаафар Халиль.

— О, если бы мечта моя сбылась, я построил бы один дворец в Каире, другой в Александрии, как сейчас у паши, наполнил бы подвалы лучшими сортами выдержанного вина. А уж женщины…

— А что достанется нам, твоим друзьям? — прервал его Сайид Шаир.

— Мы каждый вечер будем собираться в парке моего дворца, и я буду угощать вас роскошными яствами, поить лучшими винами и приглашать для вас женщин. Клянусь аллахом…

— Это будет исторический день, когда наш друг получит свое сказочное наследство… — прошептал мне на ухо Реда Хаммада.

Шаарауи продолжал пьянствовать и мечтать о наследстве, мечтать и пьянствовать. Он очень похудел, кожа его высохла, хотя он еще был молод, в волосах уже блестела седина. И вдруг старый паша привел в изумление весь Каир неожиданной выходкой. Вернулся из поездки в Австрию в сопровождении прелестной двадцатилетней блондинки. Пронесся слух, что он собирается жениться на ней с соблюдением всех законов шариата. Общественность негодовала. Наша же компания была потрясена. Шаарауи чуть не лишился рассудка. Не успели мы опомниться от изумления, как узнали, что Шаарауи предъявил иск о наложении ареста на имущество паши на том основании, что тот впал в старческое слабоумие. Нам оставалось только разводить руками и гадать, что за всем этим скрывается. Наконец выяснилось, что Шаарауи поступил так по совету Халиля Заки. Но тут вмешались какие-то тайные силы, и дело было улажено. Блондинка неожиданно уехала. Говорили, что она согласилась на отъезд, лишь получив двадцать тысяч фунтов. Под нажимом со стороны дворца газеты воздерживались вдаваться в подробности этой истории. По той же причине был отклонен иск Шаарауи. Паша заперся в своем доме, никуда не выходил и никого не принимал. А потом снова вызвал настоящую сенсацию, объявив о своем решении отказать все имущество мечетям и благотворительным учреждениям. Мы страшно огорчились за нашего друга Шаарауи. Он появился в кафе «Аль-Фишауи», как всегда пьяный, с покрасневшими глазами и блуждающим взглядом. Долго всматривался в наши лица и вдруг разразился смехом! Сняв башмаки, забрался на длинную лавку у стены, уселся по-турецки и запел:

И снова засмеялся, да так, что и мы не выдержали, захохотали с ним вместе. С тех пор ничего нового в его жизни не происходило, разве что пил он все больше и больше. Пил и днем и ночью. Денег у него хватало лишь на самые дрянные, дешевые напитки, которые он покупал в захудалых винных лавчонках на улице Мухаммеда Али и неподалеку от нее. Он потерял вкус к еде и к женщинам. Жил в иллюзорном, им самим созданном мире. Изъяснялся на языке этого мира, состоящем преимущественно из жестов, смеялся каким-то своим видениям или отрешенно молчал, рассматривая доступные одному ему призрачные картины. Он таял на глазах. Гаафар Халиль пытался найти ему занятие на киностудии, как сделал это для Халиля Заки, но Шаарауи наотрез отказался и при этом долго смеялся. Сайид Шаир предложил ему работу у себя в кафе при условии, что он перестанет пить. И снова ответом был только смех. Он ничем не интересовался, ничего не хотел, ни к чему не стремился.

Началась вторая мировая война. В том же году умерла мать Шаарауи. Он отдал свой дом внаем, а сам переселился в маленькую каморку на крыше. В 1941 году итальянская авиация совершала ночные налеты на Каир. В одну из таких ночей Шаарауи, совершенно пьяный, сидел на крыше перед дверью своей каморки. По-видимому, во время налета он даже не поднялся со стула — так и нашли его сидящим на стуле с осколком в голове. Гибель Шаарауи была первой утратой в нашей компании. Больше всех горевал Гаафар Халиль, который всегда с особым сочувствием относился к нашим «заблудшим» приятелям вроде Сайида Шаира и Халиля Заки. На похороны пришли все, даже те, с кем мы в последние годы редко виделись. И Сайид Шаир с искренней скорбью сказал:

— Да упокоит аллах его душу. Шаарауи был единственным, кто частенько ко мне наведывался…