Наш дом стоит у речки. Рядом растёт большая чинара. Говорят, этой чинаре больше трёхсот лет. Она огромная и ветвистая и издали похожа на большущий раскрытый зонт.
Ещё говорят, что в большом дупле чинары водятся змеи. Но это неправда. Однажды мы спустились с Рахматом в дупло. Оно глубокое, тёмное и сырое. В нём пахло плесенью и было чуть-чуть страшно. А змей там не оказалось. Даже дождевых червей не было.
Под чинарой сделано невысокое глиняное возвышение — «супой» называется. На этой самой супе, которая почти упирается в дувал нашего сада, вечно сидит Салим-ата. С утра до ночи сидит и дремлет, на реку смотрит.
Попробуй подойди к чинаре! И чего такого нашёл здесь дедушка, никак не пойму. Подремать охота — шёл бы домой, на мягкой постели спал бы. А смотреть… Ну чего смотреть на эту речку, где, кроме гамбузят, никакой рыбы не водится? И то, конечно, если гамбузят можно считать рыбой.
В общем, непонятный человек этот Салим-ата. Недавно Рахмат рассказал, что собственными глазами видел, как вечером дед дремал, прислонившись к стволу чинары, а утром смотрит — старик всё ещё сидит в том же положении.
— Тут скрыта какая-то тайна, — решил Рахмат. — Не то чего бы ему днём и ночью караулить эту несчастную чинару?!
— Чепуха, — сказал я. — Салим-ата старый человек, и сидит он здесь просто потому, что это ему нравится.
— Ха! Придумает же! — фыркнул Рахмат. — Папа всегда говорил, что чинара — это история!
— История?
— Ну в том-то и дело! — Он вплотную подошёл ко мне и таинственно зашептал: — История, о которой говорил папа, лежит именно под этой самой супой, я уверен.
— Под супой? — изумился я.
— Вот именно. Рассуди сам, Мурад, почему Салим-ата не подпускает нас к дереву, днём и ночью сторожит его? Конечно же, он сторожит не супу и не дерево. Он тайник охраняет, зарытый под супой. Где-то, наверное, сотни учёных ищут его, а тут Салим-ата восседает на нём! Понял теперь?
Я молча кивнул. Как не понять — всё очень ясно. Только почему не я, а Рахмат об этом догадался? Признаться, кроме него, никто и не придумает такое, потому что он и книжки про всяких шпионов читает и сам хочет стать разведчиком.
Рахмат задумчиво поглядел на чинару, потом заговорил опять, теребя мой рукав.
— Послушай, Мурад, если мы разыщем эту историю, то на экзаменах запросто получим пятёрки. Нас и спрашивать не станут. Ты знаешь, почему многие учёные называются учёными? Раскопал под землёй какой-нибудь горшок или каменный топор — вот ты и учёный. Вот бы добраться до этого тайника! Кто знает, может, мы тоже… Верно ведь?
— Вообще-то верно, — ответил я, взволнованный словами друга, хотя не раз слышал, что стать учёным не лёгкое дело, — только вот…
— Что только?
— Да сидит же вечно Салим-ата на этой супе! Как её раскопаешь?
— А! — пренебрежительно махнул рукой Рахмат. — Всё это проще простого. Ты соглашайся, а остальное я обдумал.
Надо соглашаться, но на душе как-то неспокойно. И отказываться не хочется: вдруг Рахмат прав и под супой в самом деле зарыт таинственный клад?
— Будь что будет, — сказал я. — Только давай без фокусов.
— Какие фокусы! — огрызнулся Рахмат. — Мы просто проведём подкоп из вашего сада под супу. Каких-нибудь полтора-два метра — и мы у тайны, которую хранит Салим-ата. — А если ничего не найдём, закопаем подкоп, вот и всё, — продолжал Рахмат.
— Что ж, это неплохо придумано, — согласился я.
Рахмат тут же побежал домой и принёс лопату. Есть у него такая лопата, с короткой ручкой. «Штыковая» называется.
Мы принялись за дело…
Пять дней, как кроты, рыли мы этот подкоп. Работали по очереди. Когда Рахмат подавал из ямы наполненное землёй ведро, я смотрел на его чумазую рожищу и меня разбирал смех. И Рахмат смеялся, глядя на меня. Потому что моё лицо тоже было грязное, как у чёрта.
Мы шикали друг на друга: шуметь ведь нельзя — за дувалом сидит Салим-ата.
Вдруг лопата ударилась обо что-то твёрдое. Рахмат выскочил из ямы.
— Есть! — сказал он отрывисто. — Дальше копать опасно! Надо подождать, пока старик уйдёт обедать.
— Может, он уже ушёл?
— Надо посмотреть, — сказал Рахмат.
Я забрался на дувал и выглянул на улицу.
Салим-ата, как всегда, восседал на супе и через толстые очки читал потрёпанную книжку, написанную арабскими буквами. Перевернёт страницу, отхлебнёт из пиалы чаю и опять водит пальцем по строчкам. И охота ему читать такую старую книгу! Шёл бы лучше обедать. Ведь давно прошло время обеда.
Я спрыгнул вниз и предложил сбегать поесть. Рахмат сразу согласился.
Когда мы вернулись, старика не было. Рахмат полез в подкоп. Я схватил ведро, которое он подал оттуда, высыпал землю и дрожащими от волнения пальцами стал просеивать её.
Просеиваю, а сам думаю: «Сейчас я найду такую вещь, которая даже не снилась учёным всего мира!»
Я перебирал землю, но, кроме фарфорового черепка от разбитой пиалы и пожелтевшей бараньей кости, ничего не нашёл. Я внимательно разглядывал свои «археологические» находки, когда вдруг что-то ухнуло. Из норы выполз Рахмат. Он был насмерть перепуган, с него сыпалась земля.
— Супа обвалилась, — сообщил он, задыхаясь, — еле выбрался.
Я залез на дувал. Верно, супа исчезла. Вместо неё под чинарой зияла яма. «Хорошо, что старик ушёл», — подумал я с замирающим сердцем и спрыгнул обратно.
— Чего прыгаешь как козёл! — накинулся на меня Рахмат. — Надо подкоп засыпать.
— А супа?
— Что супа! Подумают, пришло время обвалиться— вот и обвалилась. Главное — заделать дыру с этой стороны.
Мы сгребли в яму всю землю, утрамбовали. Притащили пенёк, который лежал неподалёку. Он целиком накрыл то место, где мы недавно вели раскопки.
Рахмат забрался на пень. С него теперь можно было свободно разглядывать улицу.
— Смотри-ка! — ухмыляясь, повернулся ко мне Рахмат.
Я поднялся на пенёк.
По улице шёл Салим-ата.
Старик медленно приближался к чинаре, тяжело опираясь на палку и глядя себе под ноги. «Чему Рахмат радуется? — подумалось мне вдруг. — Ведь Салим-ата ничего плохого нам не сделал, а мы развалили его супу».
Приблизившись к чинаре, дед растерянно остановился. Он стоял долго, сгорбившись, и, часто-часто мигая, смотрел на развалившуюся супу. Потрогал обломанные катыши, попробовал сдвинуть ком земли — не смог.
Вздохнул и беспомощно огляделся по сторонам. Постояв ещё немного, старик ушёл.
Постояв ещё немного, старик ушёл.
Шёл он спотыкаясь, хотя и глядел себе под ноги и дорога была ровная.
Мы не могли смотреть друг другу в глаза. Отошли в сторону, сели. Рахмат обхватил колени, опустил голову и долго сидел неподвижно и молча. Я не мог забыть, как дедушка Салим попробовал поднять слабыми своими руками небольшой ком земли и не смог. Что-то застряло у меня в горле, и дышать было трудно.
— Что ж мы наделали, а, Рахмат? — выдавил наконец я из себя.
— Да отвяжись ты, разве я виноват, если эта чёртова супа обвалилась?
— Мне жалко дедушку. Всё это твои глупые выдумки!
— А я тебя заставлял?
— Не заставлял, конечно, — ответил я упавшим голосом, — но придумал такое…
— Хорошо, а почему же ты согласился? Если бы не ты, то я… то не было бы этого… Ты лучше радуйся, что никто не видел, а то попало бы обоим!
— Сам радуйся, а мне нечего…
— Тогда беги и расскажи, что я во всём виноват.
— Сам иди, если хочется!
— Беги, беги, кричи во всё горло, говори всем, что я нарочно развалил дедушкину супу!
Рахмат неожиданно всхлипнул и потёр грязным кулаком щёку. Мне стало жалко его. Рахмат никогда не плакал. Он не плакал, даже когда сорвался с крыши и расшиб коленку.
Я положил руку ему на плечо.
— Не обижайся на меня, Рахмат. Я тоже виноват. Не нужен был нам этот подкоп.
Мы посидели ещё немного, потом разошлись.
Дома я взялся за книжку, решил почитать. Целый час сидел над одной страницей, но так ничего и не понял.
Вернулся с работы папа. Всегда весёлый и шумный, сегодня он был чем-то расстроен. Даже от еды отказался, переоделся и ушёл. И мама заторопилась за ним.
— Мураджан, сынок, — сказала она, — ты поужинай один, а я сбегаю к Салим-ата. Он что-то занемог сегодня. Папа пошёл за доктором, а я отнесу ему поесть…
Я перекусил, разделся, лёг на койку и долго ждал папу и маму. За окном стало черно, часы пробили десять. Я не заметил, как уснул.
Утром меня разбудил Рахмат. Я взглянул на него и испугался: лицо у него было хмурое, осунувшееся.
— Заболел, что ли? — спросил я.
В комнате по полу бегали солнечные зайчики.
— Нет, просто не спал всю ночь, — ответил Рахмат. — Всё кошмары какие-то снились.
— Знаешь, Салим-ата заболел, — сказал я. — Вчера мой папа доктора к нему приводил.
— Знаю, — ответил Рахмат. — Сейчас моя мама пришла с ночной смены и сразу побежала к нему.
— Салим-ата очень добрый, — сказал я, вздохнув. — Когда я болел, он приносил мне разные вкусные вещи.
— А мне он всегда леденцовых петушков приносил с базара, — сказал Рахмат.
— Знаешь, Рахмат, давай купим ему халвы. Старики любят халву.
— Давай, — согласился Рахмат. — У меня есть рубль. Накопил, чтобы бинокль отдать в ремонт. Стекло одно выскочило.
— И у меня рубль. Сложимся, как раз хватит на халву. Пошли?
— Пошли.
Халву нам положили в большой кулёк. Мы несли его по очереди. От него очень вкусно пахло.
Свернув на свою улицу, мы увидели грузовик. В кузове на кирпичах сидели мой папа и дядя Мирзакарим, папа Рахмата. Заметив нас, они остановили машину и помогли взобраться к ним.
— Вы что по городу бродите? — спросил папа сердито.
Я сказал, что мы вовсе не бродим, а ходили покупать халву для Салим-ата.
Дядя Мирзакарим улыбнулся, подмигнул нам и освободил место рядом с собой. Потом повернулся к папе.
— Так слушай, что было дальше, — сказал он. — В ту пору стояли невиданные морозы. Наш старший сын тогда грудным младенцем был. Жена шла с ребёнком по тропинке вдоль реки. И вдруг неподалёку от этой самой чинары поскользнулась и упала. Мальчик отлетел в сторону, а она соскользнула в реку. Её оглушило, и она бы, конечно, задохнулась, если бы не подоспел на помощь сын Салим-ата. Жену мою он спас, а вот сам простудился, тяжело заболел и вскоре скончался. Вот почему для старика так много значат и река, и тропинка, и чинара…
— М-да-а… — задумчиво протянул папа.
— С тех пор старик совсем один, ни детей, ни родни… А сын его уже в те времена был видным поэтом. Даже книга у него вышла. У старика всего один экземпляр сохранился.
— Вот эту-то книгу он и потерял! — воскликнул папа. — Не помнит, куда положил, — стар уже Салим-ата, стар.
— Сколько мы его ни просили перейти к нам жить— не соглашается. Трудно ему, а тут ещё такая неприятность: потерял единственную память о сыне — книгу.
Машина подъехала к чинаре и остановилась. Так вот куда везли кирпичи: новую супу будут делать!
Когда мы помогли разгрузить машину и она отъехала, Рахмат отвёл меня в сторону.
— Ты не уходи домой. Дело есть, — сказал он тихо.
— Какое ещё дело?
— Знаешь, книга Салим-ата, наверное, упала в яму.
— Откуда ты взял, может, он её потерял в другом месте?
— Нет, — покачал головой Рахмат. — Помнишь, когда он подошёл к супе, на уцелевшем краю стояли чайник и пиала? Значит, он оставлял здесь и книгу. Не найдя книги, он подумал, что потерял её где-то в другом месте. Сказал же твой папа, что стар уже Салим-ата. Ведь правда стар! Вот он и забыл!
— Ве-ерно, — протянул я удивлённо и подумал: «Как это не пришло мне в голову? Вот ведь Рахмат до всего додумается!»
— Раз-два, и выкопаем книжечку! — сказал я. — Где твоя лопата?
— Ха, лопата! — фыркнул Рахмат. — Придумаешь же такое! «Раз-два»! Тут особая осторожность нужна… Это книга поэта-героя. Она, может быть, одна-единственная на весь мир. А ты — «лопата»!
Я промолчал. Ну что с ним спорить! А потом ведь… он прав.
Мы подошли к супе и стали осторожно разбирать обломки. Когда вытащили все крупные куски, Рахмат наполнил тюбетейку землёй и протянул мне. Я передал ему свою шляпу. Дело пошло веселее.
Мы провозились часа три. Я уже сомневаться начал, и Рахмат тоже, когда вдруг показался уголочек книги. Мы её тихонько извлекли, очистили от земли, пригладили помятые листы.
На душе стало легко и радостно.
— Пошли отнесём деду книгу, — сказал Рахмат. — Ты возьми халву, а я понесу книгу.
— А что мы ему скажем?
— Лучше всего, конечно, рассказать всё, как было. Я сам извинюсь перед ним. И ещё я его буду просить, очень-очень просить, чтобы теперь он жил у нас. Как ты думаешь, он согласится?
Рахмат посмотрел на меня с такой надеждой, будто всё зависело от меня.
— Конечно, согласится, — сказал я.
Я почему-то был уверен, что Салим-ата непременно переедет к ним, если Рахмат будет просить его об этом. Очень-очень.