Солнце светит ярко. Светит, но совсем не греет. Осень, ничего не скажешь…

Я сижу на плоском камне у нашей калитки. Он давно здесь лежит. Папа говорил, что меня ещё на свете не было, когда камень лежал здесь.

Я люблю сидеть на этом камне. Летом к нему не притронешься — до того горячий, а сейчас он чуть тёплый. Ничего не скажешь, осень…

Листья на яблонях и урючинах жёлтые, как лимоны. Они срываются с веток и, шелестя, падают на землю. Если проедет машина, они будто оживают и кидаются ей вдогонку.

Высоко в небе, каркая как оглашенные, летают вороны. Они кружатся над орешиной, которая растёт в соседнем дворе. Хозяева не все орехи сняли, оставили немного и воронам — вот они и пируют.

А хозяева эти, высокий мужчина и маленькая светловолосая женщина, почти и не жили здесь. В доме осталась старуха. Рахмат говорит, что это мать высокого мужчины. А мужчина с женой будто бы уехали в командировку.

— Они, кажется, геологи, — сказал он, — с рюкзаками за плечом ходят по горам, пустыням и тайге, ищут нефть и всякие металлы.

Интересная у этих геологов жизнь. Любой может позавидовать. Вот бы нам с Рахматом стать геологами! Уж мы-то нашли бы всё, что полагается…

— Эй, Мурад!

Это, конечно, Рахмат. Его голос можно и во сне узнать. Я нехотя обернулся. Рахмат стоял, наполовину высунувшись из своей калитки, и знаками подзывал меня.

— Чего тебе? — крикнул я с места.

Всё-таки хорошо сидеть на этом камне, который намного старше тебя и который чуть-чуть нагрелся от солнца. Вставать не хотелось.

Рахмат делал какие-то знаки и ухмылялся.

— Иди быстрее, иди… Хочешь посмотреть цирк? Там настоящий цирк!

Он схватился за живот и скорчился от смеха.

— Где цирк? Какой цирк?

— Иди, сам увидишь…

Рахмат продолжал дёргаться от смеха, как заведённая игрушка. Я подождал немного, пока он успокоится.

— Показывай давай, чего же ты…

— Идём, сейчас увидишь.

Мы вошли во двор.

— Подожди, — бросил мне Рахмат и забежал в сарай.

Оттуда он вышел с лестницей, под тяжестью которой согнулся пополам. Рахмат натужно сопел и кряхтел, но дотащил лестницу до дувала, приставил её и с таинственным видом полез вверх. Я с удивлением наблюдал за ним.

Рахмат уселся на дувале, лихо сдвинул набок тюбетейку.

— Эй, девица-красавица! — заорал он, перегнувшись в соседний двор и гримасничая. — Красавица, как вас зовут?

Ну, это уж слишком! Рахмат решил подшутить надо мной, только из этого ничего не выйдет. Я-то знаю, что геолог с женой уехали, и дома осталась одна старуха, и никакой «красавицы» там нет. Конечно же, Рахмат решил просто разыграть меня. Ну и пусть ломается.

— Глянь на меня, красавица, и за один твой взгляд я подарю тебе целую охапку усьмы, чтобы ты брови себе насурьмила!

Рахмат отколупнул от дувала кусочек сухой глины и кинул в соседний двор. Довольно хихикнул. Мне почудилось, что за стеной кто-то ходит. Я прислушался. Кто-то и впрямь тоненьким голоском крикнул Рахмату:

— Перестань сейчас же!

Рахмат обернулся ко мне и лихо подмигнул. Вот, мол, видишь, всё правда, а ты не верил.

Теперь я с ещё большим удивлением посмотрел на него. Это верно, что Рахмат терпеть не мог девчонок, но откуда взялась девочка в соседнем дворе?

— Мурад, да поднимись ты поскорее, полюбуйся на неё, стройную, как тополь, и красивую, как луна!

Я бы давно взлетел на дувал, если бы не боялся подвоха. От Рахмата всякого можно ожидать. Я не спеша поднялся по лестнице. Глянул во двор и от разочарования чуть не скатился вниз. Никакой девочки там не было. И цирка тоже не было. Просто там у кучи мусора возился какой-то мальчишка.

— С кем ты разговаривал, Рахмат? — удивился я. — И кого ты хотел мне показать?

— Да вот эту девчонку, кого же ещё, — сказал Рахмат и опять кинул кусок глины в мальчика. — Ты только полюбуйся, как ловко подметает!

Мальчик даже не глянул в нашу сторону, будто нас и не было. А Рахмат продолжал подмигивать и кривляться.

Мальчик притащил ведро и высыпал в него сор.

У меня пропал всякий интерес. Я уже хотел спуститься, когда мальчик прислонил веник к дереву и медленно, будто нехотя, направился к дувалу. Он был очень худой и оттого казался длиннее, чем на самом деле. И ещё на тонкий нос его были насажены круглые, в железной оправе очки.

Он подошёл совсем близко к дувалу и долго разглядывал нас большими и очень грустными глазами.

Мне отчего-то стало не по себе.

— Ну чего уставился, людей не видал, что ли! — крикнул хриплым голосом Рахмат.

Мальчик как-то изменился, стал будто меньше.

— Не видал, — тихо ответил он, — таких не видал.

Помолчал, потом обиженно спросил:

— Почему вы меня дразните? Я ведь вам не мешаю.

Мы не ответили.

— Если нужно, вы можете прийти ко мне в любое время, — сказал мальчик в очках, — а через стенку к чужим подглядывают только враги.

Рахмат так и подскочил на месте.

— Чего сказал! Это я-то враг?

Мальчик посмотрел на него и замигал глазами.

— Я тебе сейчас покажу, очкарик! — взвыл Рахмат. — Это меня-то ты назвал врагом?

Рахмат иногда взрывается как порох, только он не любит драться. Любит, когда его успокаивают.

Я поймал его за рукав.

— Да брось ты! — сказал я.

— Не слышишь, врагом меня обозвал!

— С чего это ты взял? Не обзывал он тебя. Он просто к примеру сказал.

— Если бы ты не удержал, я бы ему показал, — мрачно заявил Рахмат и спустился вниз.

Мы отнесли лестницу на место.

— Кто это такой? — спросил я просто так. А вообще-то я догадывался, что очкарик — сын геолога.

— А! — сплюнул сквозь зубы Рахмат. — Я его и знать не хочу, девчонку эту. Позавчера он посуду мыл, вчера картошку чистил, а сегодня — ты сам видел — двор подметает. Как полезу на айву, так всегда вижу — девчачьими делами занимается.

Рахмат опять презрительно сплюнул.

— Ладно, — сказал я. — Пойдём лучше на улицу, погреемся на солнышке. Говорят, осеннее солнце полезно человеку.

— Ха! — усмехнулся Рахмат.

— Не фыркай, — сказал я. — Мы там подождём моего папу. Он должен на обед приехать.

— А, вот это дело! Может, он нас покатает?

— Может быть.

Мой папа шофёр. Иногда он приезжает домой обедать. А пока папа ест, мы сидим в кабине, где пахнет бензином и особым, машинным запахом. Крутим баранку по очереди.

Если папа не спешит, тогда он подвозит нас до универмага, а оттуда мы возвращаемся пешком.

Мы сидим на плоском камне вдвоём, смотрим, как дерутся вороны, и ждём папу. Если одна ворона роняет свой орех, другая на лету подхватывает его клювом и кидается прочь. А та, что осталась без ореха, дразнится от злости:

«Карр, ка-арр-р! Карр!»

Мы смеёмся. «Кар» по-узбекски значит «глухой». Разве глухие вороны бывают?

Мимо нас проходит очкарик. Его босоножки мягко ступают по жёлтым листьям, усыпавшим дорогу. Рахмат отворачивается, лениво говорит мне, кивая на разгалдевшихся ворон:

— Эк они разорались!

Папа всё не едет. Солнце уже отодвинулось и спряталось за урючинами и яблонями, и вороны притихли, будто надоело им драться.

— Послушай, — говорит Рахмат, поёрзав на месте, — пойдём к универмагу: ведь твой папа всегда едет мимо универмага. Мы остановим его, и он довезёт нас до дома.

— Пошли, всё равно уже солнца нет, — отвечаю я.

Мы сразу всё увидели.

Папина машина стояла за углом универмага, у будочки, где написано «Табак». И папа, стоя у круглого окошка, с кем-то разговаривал.

Мы увидели, как вдруг машина тронулась с места, как из кабины выскочили мальчишки и бросились врассыпную. А машина, глухо урча, прямо направилась к канаве, где возились водопроводчики.

Они работали, сидя на корточках, и не замечали, как тяжёлая машина надвигалась на них. Ещё десять шагов — и грузовик врежется в канаву, наедет на водопроводчиков.

Я хочу закричать, но не могу — оцепенел от ужаса. И тут из универмага кто-то выскакивает, прыгает в кабину. Машина резко останавливается, скрипнув тормозами. Водопроводчики удивлённо поднимают головы. Они только теперь поняли, какая им грозила опасность.

Папа бросается к машине. Но тот, кто остановил машину, уже вышел из кабины и исчез в толпе, которая собралась вокруг. Папа ищет его глазами, но не находит. Потом что-то объясняет милиционеру и уезжает.

Когда я пришёл домой, папа сидел за обедом. Мама стояла напротив, скрестив руки.

— Я только папиросы хотел купить, — рассказывает папа взволнованно, — и поэтому не выключил мотора. Если бы не этот мальчишка, который выскочил из универмага…

— Ай! — испуганно вскрикнула мама и бессильно опустилась на стул. — Он опрокинулся вместе с машиной?!

Папа вскочил, подал ей воды.

— Успокойся, пожалуйста, — сказал он. — Я же тебе объяснил, что всё обошлось благополучно. Вот этот-то парнишка, он примерно одного возраста с нашим Мурадом, и остановил машину. Ручной и ножной тормоза привёл в действие, пострелёнок, да сделал это так, будто он шофёр первого класса!

Папа отхлебнул воды, потому что сам тоже разволновался.

— Слава богу, всё обошлось, — вздохнула мама. — А чей это мальчик? Откуда он?

Папа помолчал, пожал плечами:

— Не знаю, остановил машину, соскочил и исчез. Я даже лица его не запомнил, боюсь, встречу — не узнаю.

Я опустил голову, повернулся и вышел. Я знал, кто был этот мальчик. Я видел его, и Рахмат тоже видел.

Это был очкарик, наш новый сосед.