Вот и всё, только ночь впереди – и всё, прощай, мой дом.

Она вышла на крыльцо, постояла минуты две, затем вдоль дома прошла к небольшому палисаднику и присела на лавочке. Более сорока лет прожила она здесь, каждая досточка, каждый клочок земли ей знаком, и не просто знаком, всё здесь полито её потом, всё здесь она создавала своими руками, этими вот узловатыми крепкими пальцами. Из этого дома ушёл на войну её сын, здесь жила её дочь, резвились внучата. В солидном сараюшке, что с домом рядом, суетился животный мир: корова, поросята, лошадка, куры, петушок, весело и беззаботно лаяла её беспородная псина по кличке Дружок. И вот тишина, дом опустел. Завтра она уезжает из родных мест.

Она понимала, умом понимала, жить здесь ей более нельзя, не тянет она это хозяйство, просто физически не может его тянуть, всё же восемьдесят два в августе стукнуло, а это ох как много. Но душа, сердце не может просто так отпустить её из этих мест.

Второй раз за свою долгую жизнь покидает она родной дом. В 1944 году, когда погнали немцев, пришлось бросить родовое гнездо родителей в Бедунках, это близ границы с Литвой. Опасно было там жить, немца выгнали, так другая напасть пришла, бандиты житья не давали, в города они не могли сунуться, боялись, а уж на хуторах, да и на таких деревеньках, как их Бедунки, «лесные братья» отыгрывались вовсю, не только грабили, но и убивали. Вот и их дом не раз был обстрелян. Потянулся народ из деревеньки, невмоготу стало жить, и ей пришлось, бросив всё, уехать из родных мест. Легко сказать – уехать. Вся жизнь прошла в этой деревеньке, здесь она родилась, здесь вышла замуж, здесь прошли её более чем сорок лет жизни, жизни тяжёлой, безрадостной, но всё же жизни в своём доме. Мать и отец умерли рано, ей чуть более двадцати было. Братья и сёстры на её попечении остались, надо было ими заниматься, да и себя как-то кормить. Жить только от огорода было невмоготу, и одеться надо, и обуться, а значит, нужны деньги. Большинство её сверстниц с весны и по осень надомницами в богатых семьях трудились, и она по этому пути пошла. Оставив дом на попечение своей престарелой тётки Станиславы, уехала она работать помощницей в доме у помещицы пани Янины под Вильно. Немного зарабатывала, на еду да на платья, но это был всё же заработок, домашним подмога. А ещё богатая панна научила её языкам разным, уже на второй год и по-польски, и по-литовски говорить умела вполне сносно, немного понимала по-немецки. И манерам её хозяйка учила, учила, как красиво ходить, как правильно есть, грамотно разговаривать, и писать она её научила. Вроде как и не было в том потребности, лошадки, коровы и свиньи знания языков не спрашивали, им поесть приготовь да покорми вовремя. Но пользу этого своего нового облика, облика грамотного человека, она почувствовала. Как-то в выходной на службе в церкви глянул на неё черноволосый статный красавец, после службы подошёл к ней, заговорил. По-литовски заговорил, она, смущаясь, ответила, стрельнула на него глазами, ёкнуло сердечко. Подружились они с парнем, Иваном его звали. И парень полюбил её с первого взгляда, а уже через месяц после знакомства в жёны позвал. Свадьбу скромно отметили в её деревеньке. Иван остался здесь жить. Вскоре и детишки родились, девочка сначала, на следующий год и мальчик.

Иван был мастеровым человеком, руки у него золотые. В доме всё, что можно, им было доведено до ума. Делал всё добротно, красиво. Поставил две пристройки к дому, красивый штакетник, ещё много что по хозяйству в порядок привёл. Но развернуться по-настоящему мастеровому человеку в деревеньке на полста дворов совсем было негде, да и не только в их деревне, с работой везде дело было швах, а потому в те года уезжали мужики за границу на заработки, вот и Ивана соседи с собой зазвали. Не хотела она отпускать мужа, боялась одна оставаться, только вот по-людски жить начали. Не уговорила, уехал её Иван Степанович в Аргентину. Так вот без мужа и в войну прожила, трудно было, но прожила, а вот теперь бросать дом родной приходилось.

В эти дни в её смолянистых красивых волосах появилась первая седина.

И вот она с детьми в небольшом городишке Поставы, это был районный центр новой уже советской Белоруссии. Квартиру пока сняли, на время одной комнатёнки им на троих вполне хватало. Сын Александр летом 1944-го призывается в армию, дочь устроилась работать в заготконтору учётчицей, сама она по дому хозяйничает. Это пока. Присмотрела она на окраине города, близ вокзала, небольшой, но добротно сделанный домик, а главное, земли при нём было соток двадцать, земля – это главное, по её разумению. Деньги за дом просили небольшие, у неё была большая часть суммы, да родня из Кобыльников помогла, так что уже в 1947 году они с дочерью переезжают в свой дом. Живут пока вдвоём, от сына нет вестей с конца 1944 года, нет писем и от мужа.

1948 год был годом ужасных событий. В феврале она узнаёт, что ещё в 1942 году, во время войны, умер её муж, в Вильно его похоронили, а следом приходит письмо от военкома о том, что её сын Александр пропал без вести на войне. Горе надломило её, жить не хотелось. Для чего ей жить, для кого она трудилась все эти годы, для чего горбатилась, зарабатывая и откладывая впрок каждый рублик, каждую копеечку? Кто жить будет в этом её новом доме? За что ей всё это?

Горе надломило её, но не сломало, она была сильной женщиной. Теперь только труд и поддерживал её, неважно, для кого она трудилась, работа стала уже как бы её внутренней потребностью. Подъём в пять утра, надо приготовить пищу и покормить поросят, курей, вывести корову, прибрать хлев, – и работа по дому. В её огороде росли картофель, свёкла, морковь, зелень, чеснок, одним словом, всё, что у человека на столе, всё у неё было. В саду с десяток яблонь, две сливы, вишнёвое дерево, кустарники с ягодами. Рядом с домом, в палисаднике росли цветы. Цветы – е ё особая гордость, таких георгин, гладиолусов, астр ни у кого из соседей не было. Всё это хозяйство требовало ежедневной, постоянной заботы и её труда. Вырастила овощи – большую часть продала на базаре, цветы покупались у неё прямо с грядки. Забила свиней – продала мясо соседям и знакомым и себя не обидела, домашней колбасы и окороков заготовила. Курочку ощипала – будет наваристый супчик в доме. И так изо дня в день, из месяца в месяц.

В том же 1948 году дочь её посватал молодой офицер, через год двойняшки родились, её внучата. Радости не было границ. Вот он, смысл жизни, вот для них всё и строилось, всё им и останется. Но спустя три года дом вновь опустел, семья дочери уехала к новому месту службы мужа, и вновь одиночество, ожидание приезда дочки с ребятками в отпуск. И вновь изнуряющий труд, работа изо дня в день, из года в год, работа каждый час, каждую минутку.

Шли годы, семья дочери осела далеко от родного дома, внучата выросли, сами в жизни пробили себе дорогу, уже и у них семьи появились, разлетелись их пути-дорожки, своя у них жизнь, и заботы у них другие. А её дом? Что дом, стоит он, что ему сделается, добротный, крепкий дом. Она, как может, его поддерживает. Такой дом век простоит. Стоит дом, её надежда и опора. Но кого он ждёт?

А она стареет. Глаза стали не те, толстые очки приходится носить, уж и в иголочное ушко нитку непросто вдеть. Голова уж вся седой стала, волосы посеклись и ослабли. Руки болят, эти натруженные, некогда сильные, ловкие руки, делающие всё в доме, перестают слушаться, болят, хрустят косточками. Спина, ноги, всё тело поутру ломит, а слабину давать нельзя, на ней всё хозяйство. Дочка, зять, когда приезжают в отпуск, помогают ей, несложно им всё это, но для них это как развлечение, какое-то разнообразие в жизни, а для неё это работа, в том-то всё и дело, это её крест, и она несёт его. Но к чему, зачем всё это…

И вот наступил час, когда она сдалась. Да, не может она уже жить по-прежнему, физически она не может трудиться, пора на покой.

Решение принято, она переезжает к дочери. Не больше недели ей потребовалось, чтобы раздать и распродать своё хозяйство, то, что она накопила с годами. Удивительно, но всё её богатство разошлось за бесценок, и за дом не так уж много она выручила. Хотя чему удивляться, кто хоть рубль даст за её дырявый старый медный таз, кому интересно то, что в этом тазике варилось из года в год замечательное варенье из крыжовника, вишни. А погреб – нынче это развалюха, груда прогнивших брёвен, а ещё не так давно в этом удивительном сооружении она до очередного урожая хранила овощи, здесь хранились бочки с капустой, огурцами, яблоками мочёными, прочие разносолы. Но года… Кому сейчас нужны эти старые брёвна? Рассыпался, обвалился её погребок. Вот только дом стоит себе и не стареет.

Она неспешно обошла всё своё хозяйство, попрощалась и с домом, и с сараюшкой, погладила рукой каждую яблоньку, поблагодарила деревца за то, что любили они её. Опять посидела в палисаднике, подышала свежим пьянящим ароматом, поклонилась своим цветочкам, попрощалась, не увидит она их больше.

Вот и всё. Прощай, дом, спасибо тебе, что грел её эти долгие десятилетия, может, не обидят тебя новые хозяева, прощай.

Она прожила ещё два года. Жила в достатке, окружённая заботой и уважением со стороны дочери и зятя, любили и уважительно относились к ней внуки. Из дому почти не выходила, тихо сидела в своей комнате, смотрела в окно и улыбалась своей мягкой, доброй улыбкой. Умерла она в день Чернобыльской катастрофы 26 апреля 1986 года, ей было восемьдесят четыре года.