Шалопут

[1]

Во все времена, у всех наций и народностей всегда были озорники и ветрогоны, хохмачи и повесы, проказники, свистуны и прочее. Легенд, баек, рассказов о таких людях не счесть, многие получили литературную славу и известность, стали мифическими, взять хотя бы Хлестакова, великого Остапа Бендера, замечательного Швейка. Но это, так сказать, классика. В жизни все несколько проще, однако всегда следует понимать, что литературные герои вышли из жизни, из нашего простого человеческого бытия. В любом коллективе всегда были и есть люди, чьи шутки уместны, озорство вполне безобидно, даже бахвальство не всегда наказуемо и неприятно. А как без шуток и озорства? Да никак. Представьте себе огромный коллектив очкастых «ботаников» с серьезным и строгим видом. Да в жизни быть такого не может, хоть один из них и улыбнется, хоть один из них да и пошутит.

Нет жизни без шуток и шутников.

Шалопут

Жил некогда в нашем дружном коллективе курсантов военного училища простой паренек с Вологодчины, Шурка. Фамилия у него была звучная и среди приличных людей не подверженная сокращениям и переводу в прозвище – Барабанов. Иди попробуй назвать Шурку Барабаном – да это же стукач, кто себе позволит так назвать нормального парнишку? «Бар» не звучит, «шурабан» тоже как-то по-дурному слышится. Но вот назвал однажды один из наших уважаемых начальников Шурку Шалопутом, так имя это к нему и прилипло. Как-то, отчитывая Барабанова за очередной фокус, он произнес историческую фразу: «Барабанов, ты, видимо, родился шалопутом, живешь шалопутом, будешь им и в двадцать, и в сорок лет, и помрешь тоже, наверно, шалопутом…»

Так стал наш Шура Шуркой, да еще и Шалопутом. Это действительно было не просто прозвище или, как говорят порой, кликуха его, я это сейчас хорошо понимаю, это был его образ жизни, его мышление и стиль его поведения. И за всем этим отнюдь не крылось зло, нет, ни в коем случае, просто Шурка без хохмы, авантюр не мог жить.

Он был замечен во всех шкодливых делах, от самого элементарного набора периода пионерских лагерей, типа зубную пасту ночью из тюбика да на нос или кнопку в аудитории соседу под зад. Мог он тихонько очкастому коллеге умудриться, когда тот блаженно, подперев голову руками, спит на лекции, заклеить бумагой очки. А восторга, сколько было восторга в его глазах, когда проснувшийся дико орал, испугавшись темени. Нет, это был не садистский восторг, это был щенячий восторг недоросля, да, именно так, именно недоросля.

И бит был он за свои шутки не раз. Как-то, порезав полосками газету, он ночью аккуратно засунул эти самые полоски между пальцев ног сокурснику и поджег их. И надо же, сокурсник боксером оказался, и довольно неплохим, к тому же весил за восемьдесят кг. Барабанов и хохотнуть не успел, как получил мощнейший удар под ребро. Шурку всем курсом откачивали, причем шутили при этом в его же стиле: «Ты что, не мог Петьке эти бумажки засунуть?» А Петька – это щуплый скромный паренек веса почти дистрофика.

– Да я ж хотел просто попробовать.

Вот и попробовал. Оказалось, накануне Барабанов услышал некую байку о подобных проказах в училищах ПТУ, вот и попробовал, вот и получил. Так и этого оказалось мало. Решил он подобный опыт на себе провести, все не верил, что может быть больно. Решил. Провел, орал при этом, как резаная свинюшка, аж дежурный по училищу прибежал. Вечером того же дня Барабанов пошел с повинной к нашему боксеру.

– Слушай, Гена, врежь мне еще раз, ну прошу тебя, разочек врежь мне еще. Дураком был, оно и действительно больно… Врежь, пожалуйста.

Конечно, никто ему не врезал. По Шуркиным глазам было видно, понимает парень, что пошутил плохо.

Ну вот что тут скажешь, вроде бы нормальный человек, зачем ему эти эксперименты. А смотришь на него – и ясно, что не ждать от него подвоха просто невозможно. Высокий, худой, с русыми, совершенно непослушными волосами, торчащие, как две саперные лопаты, уши, ну и глаза. Я недаром вторично говорю о его глазах. Шуркины глаза – это отдельная песня, вроде бы ничего интересного, так себе, серовато-голубого цвета, глаза как глаза. Но как они менялись. Это для исследователя просто ценнейший материал. Глядишь в эти невинные глаза, понимаешь – врет человек, а глаза кричат: «Ей-богу, не вру я!!! Ну честное слово, ей-бо…». Именно они, эти глазки, и были главной характеристикой Барабанова. Постоянным выражением Шуркиных глаз была абсолютная невинность, дескать, а я тут при чем? Но вот если в его мозгах зрел некий шутовской замысел – все, глаза темнели, брови при этом, как пиявки, резвились, и весь облик шалопута говорил – «Ну, я сейчас…». А дальше шло это самое «сейчас»…

Бедный «Запорожец»

В тот день Барабанов стоял в наряде помощником дежурного по КПП. Служба несложная, проверяй пропуска и не пускай посторонних, а если не твоя смена, то или убирай территорию близ контрольного пункта, или отдыхай, но это, как правило, уже ночью. У КПП стояли машины офицеров, которые ездили на службу на личном транспорте. Обычно это было две-три машины, не более. И надо же, Шурка заинтересовался этим фактом. Для начала он стал доставать дежурного по КПП: «А почему это у режимного учреждения стоят легковые машины?» У дежурного не было других аргументов, кроме «отстань». Ладно, отстань так отстань, мы сами вопрос решим. В тот момент у КПП стояли три машины: автобус, поджидавший курсантов для поездки в город на занятие, самосвал на базе ЗИЛ-130 и легковушка начальника курса, как раз того, где учился Барабанов. Шурка с самым серьезным видом вышел к машинам – и прямиком к автобусу, где уже, ожидая старта, курили курсанты.

– Кто у вас тут старший?

Естественно, от Шуркиного взгляда никуда не деться. Старший нашелся мгновенно, это был командир учебного отделения.

– Здравия желаю! Я к вам по поручению начальника училища. Через пятнадцать минут здесь будут (!!!) Фидель Кастро и министр обороны. Срочно покиньте территорию, если, конечно, не желаете скандала.

Старший сержант поперхнулся дымом и захлопал глазами. Серьезный вид Барабанова свидетельствовал, что все это не сон, а правда и только правда, и честнейший взгляд Барабанова также подтверждал это.

– Отделение! Становись! К машинам!!!

Барабанов понял – сейчас царь и бог, и этим можно воспользоваться.

– Товарищ старший сержант, а не могли бы ваши ребята и этот «запорожец» убрать, водителя вот уже вторые сутки найти не можем, скандал будет международный.

Не послушать представителя начальника училища командир отделения не мог. Убрать так убрать.

– Второе отделение, ко мне!

Пятнадцать бравых бойцов мгновенно бросились к командиру. Тот, оценив ситуацию, быстренько расставил людей и в течение пяти минут организовал перенос авто далеко за угол здания общежития в кустарник сирени. «Запорожец» там встал, как будто и родился под этим кустом. Шурка и поблагодарить сержанта не успел, автобус рванул, и только клубы пыли остались. За ним запыхтел и ЗИЛок, водитель которого ничего не понял, но принял верное решение срочно ретироваться.

Шурка вернулся на КПП. Дежурный по КПП с удивлением спрашивает его:

– Барабанов, а машины куда делись, минуту назад еще стояли?

– Не знаю, товарищ старший лейтенант, уехали, возможно, я не смотрел.

– Ну, дела…

Шум начался уже после смены наряда на контрольно-пропускном пункте. Начальник курса, того самого, где учился Барабанов, и который был владельцем того самого «запорожца», придя после службы на КПП, своего авто не обнаружил. Он был очень удивлен и, конечно, расстроен. Кому потребовался его старый автомобиль? Новая смена ничего сказать ему не могла, сменившийся офицер убыл домой, телефона у него дома не было, ни бойцы, ни Барабанов со сменщиком своим толком ничего майору пояснить не могли. Да! Видимо, украли автомобиль. Майор вызывает ГАИ. А что милиция скажет? Ясно, пиши заявление, будем искать. И лишь поздно вечером, когда выплыли слухи о якобы приезде в училище революционного Фиделя с Кубы, да еще и министра обороны, с помощью дедуктивного метода подозрение в этой наглой шутке пало на Шурку Шалопута. Поискали авто за пределами территории училища и нашли устало спящий «запорожец» в кустах. Слава богу, не украли! Начальник курса на радостях выволочку Барабанову не делал, но утром пообещал спустить с него шкуру.

На следующий день Шуркой занимались все, и командиры, и политработники. Но Шуркины честные глаза говорили: «А что, я за порядок…» Занимался им и лично заместитель начальника училища. Минут сорок Шурка стоял на ковре у генерала, тот, глядя в барабановские глаза, ни о чем не расспрашивая провинившегося, говорил и говорил, говорил и про войну, и про товарищество, и про порядок, обо всем, одним словом.

– Идите, товарищ курсант, и больше так не делайте. Передайте, пусть ко мне зайдет ваш начальник.

Начальнику курса досталось куда больше, генерал ему про войну не рассказывал, он его просто отчитывал. Во-первых, за то, что у училища оставляет машину, за то, что не воспитывает подчиненных, за то, что… Да за все подряд, мало ли за что можно ругать командира. Генерал завершил разговор мудрым выводом: «Хороший парень этот ваш Барабанов, хоть и приврал с Фиделем малость, но за порядок радеет, и это радует. Вы в глаза его гляньте, простой честный паренек – и так за порядок переживает. Молодец! Свободны…»

Вот так, опять Шуркины честные глаза…

Месяца два у КПП машин не было, остается догадываться почему.

Культуру в массы

Пиком Шуркиного озорства, его, так сказать, визитной карточкой стала операция под названием «Культуру в массы».

В канцелярии курса стояло пианино. Стоит себе инструмент и стоит, никому не мешает. Хозяином его был курсовой офицер, семья снимала квартиру в городе, служебного жилья пока не было, пианино ставить было некуда, вот и стоял этот замечательный черного лака и прекрасного звучания инструмент в канцелярии. Курсовой сам неплохо поигрывал, жена прекрасно владела инструментом, а детишки, две замечательные девчушки, учились по классу рояля в музыкальной школе.

Так вот, стоит себе инструмент и стоит, никому не мешает. Все бы ничего, если бы не Барабанов. У него до всего было дело. Вот и до пианино добрался. Его приятель и земляк, курсант соседнего факультета, был большим любителем музыки и приходил изредка по вечерам к ним на курс поиграть на пианино. Клубное старенькое фоно было расстроено, на нем можно было разве что «Собачий вальс» тренькать да орехи бить крышкой, а вот у курсового инструмент замечательный, прекрасно настроен, голосистый, играть на таком одно удовольствие. Но угнетало одно – прятаться нужно было и кого-то в период домашних концертов на атас у лестницы ставить, все же чужая вещь. Конечно, курсовой не жлоб, разрешил бы разок поиграть, но то разок, а если душа просит… Решил Барабанов эту несправедливость подправить. Сначала своими просьбами настроить клубное фортепиано он вынес все мозги начальнику клуба, а когда тот стал, пользуясь старшинством по званию, просто ставить Барабанова по стойке смирно и разворачивать кругом, понял – надо действовать по-другому. Как-то, находясь в суточном наряде, вновь, как и в случае с автомобилем, пользуясь тем, что он при исполнении, зашел Шурка на этаж выше, взял вновь от имени начальника училища с десяток парней покрепче и организовал передислокацию пианино в клуб. Хлопцам Барабанов объявил: «В клубе завтра будут играть известные пианисты, так что приказал генерал отнести пианино в клуб, так сказать, культуру в массы! Это ленинский лозунг, понимать надо!» Чтобы простимулировать ребят, наш Шалопут пообещал им первые места на концерте.

Сперва никто не понял, что происходит, а собственно говоря, никому и дела не было до этих такелажных работ, ну тащат по лестничным пролетам пианино добры молодцы, и, как говорится, флаг им в руки. А старались ребята вовсю, потели, кряхтели и под бодрые Шуркины «майна – вира» кантовали добро по лестнице. В это время проверить службу наряда по лестнице поднимался полковник, заместитель начальника факультета. А тут навстречу пианино спускают. Сразу вопросы, что, да как, да почему и так далее, но и бывалый офицер повелся на барабановские штучки. И вот уже под руководством боевого полковника десять курсантов и Шурка спускают несчастное пианино на первый этаж, а далее несут в клуб. Полковник не отставал, ему тоже хотелось посидеть на концерте, как уже стало известно из уст того же Барабанова, мировой личности, американца Вана Клиберна. Просто диву даешься, до чего народ был простой, это же надо придумать такое – на пианино курсового офицера… да еще сам Клиберн! Откуда всего этого Шурка набрался?

Итак, пианино было торжественно доставлено в клуб. Старший лейтенант, начальник клуба, ничего не понимая, сначала был озадачен, ведь никаких команд свыше он не получал, бросился было звонить в политотдел, однако и здесь Шурка развеял все сомнения клубного шефа:

– Вы не переживайте, наш Петр Михайлович добрая душа, он накладную не требует, все одно после концерта пианино надо будет отнести назад, а это наш курс сделает.

Шуркины глаза при этом уж точно не врали.

Старлей просто был сражен добротой коллеги-офицера и, решив, что все указания и так получит, пошел готовить зал к концерту.

Надо же было так повестись на элементарный розыгрыш. И ни полковник, ни старший лейтенант даже не подумали, а как это в разгар холодной войны, сложных событий в Чехословакии американец приедет выступать в секретнейшее училище. Но в этом, видимо, и был феномен Барабанова. Глядя в его глаза, понимаешь – это абсолютно честный человек, раз он так сказал, значит, так и будет.

Конечно, разобрались с этой шуткой в тот же день. Курсовой, не увидав на привычном месте родного инструмента, был несказанно удивлен и в версию дневального по курсу, что, дескать, пришел полковник с людьми и утащил пианино, не поверил. Бросился к полковнику, тот, естественно, насторожился и рассказал, что действительно по распоряжению начальника училища мимо него тащили какое-то пианино и он помогал пацанам проходить углы на поворотах лестничной клетки. Одним словом, по цепочке, по цепочке дело было раскручено.

И вот Шурка и еще трое парней, обливаясь потом, несут пианино назад, рядом курсовой офицер. А проходящий мимо народ интересуется: «А что, не будет Клиберн играть в клубе?» Что тут ответить.

Ругали Барабанова всем училищем, ругали и крепко смеялись, уж больно оригинальной была шутка на сей раз. Не выгнали шутника из училища, замполит факультета защитил, все же курсант Барабанов знал лозунг великого Ленина: «Культуру в массы!» – а разве за такое можно выгонять из училища? Вызвал полковник Барабанова, минут сорок беседовал с ним, полпачки полковничьих сигарет выкурили, по две чашки чаю выпили. Барабанов выслушал серьезный и проникновенный рассказ фронтовика о дружбе, товариществе, политической работе в войсках.

– Идите, Барабанов, и больше так не делайте…

В клуб вскоре после этого происшествия привезли новое пианино.

Лотерея

Завершили мы обучение на первом курсе. Человек десять не выдержали экзаменов и покинули стены училища. Шурка сдал сессию в основном на четверки, шалопут-то он шалопут, но далеко не глупый человек, и учеба давалась ему без особого напряжения. Если бы не его просто неуемное стремление влезть в какую-нибудь историю, отличником был бы, это точно.

С первых дней занятий на втором курсе мы обратили внимание на то, что Барабанов зачастил в библиотеку. Неужто за ум взялся? Просто не верилось. Через пару недель стало понятно: у Шурки появился предмет вожделения. В библиотеку поступила на работу замечательная девушка, Полиной ее звали. Стройна, высока, белокура, улыбчива, все было при ней, вот только ухажера пока не видать. В библиотеку зачастили училищные ловеласы, и Шурка был среди них; конечно, красавчиком он не был и конкуренцию почитателям девушки явно составить не мог, но надо понимать, это был Барабанов, тот самый, что Шалопутом величался. И вот Шурка решил отличиться. Как? Да очень просто. Те вон, что к Полечке в библиотеку бегают, только цветочками и улыбками обходятся да хихикают и, как мартовские коты, щурятся, а Барабанов решил помочь девушке, тем самым обратить на себя ее внимание. Как-то Полина посетовала, что не любит народ классику, больше приключениями балуется да фантастикой, а вот чтобы Толстого, Пушкина, Чехова почитать – нет, тяжелы они будущим инженерам в восприятии. Для Шалопута подправить это положение было несложным делом, он пообещал девушке, что на днях у нее всю библиотеку разберут. Так и произошло, через день всю классику растащили, причем пришлось даже список очередности составлять, библиотекари не успевали абонементные карточки заполнять и выписки из них на руки жаждущим выдавать. Вот эти выписки и насторожили заведующую библиотекой. Зачем они курсантам, к чему? Но все оказалось очень просто и вскрылось ровно через две недели.

Шурка, дабы обеспечить библиотеке значительный рост читаемости классиков русской и советской литературы, разработал и провел нехитрую операцию. Не поленился и на всех курсах написал и развесил листовку примерно следующего содержания.

«Товарищи курсанты, в стране активно внедряется денежно-вещевая лотерея, очередной тираж ее будет разыгрываться тогда-то. Наши курсанты уже не раз выигрывали различные нужные вещи, радиоприемники, стиральные машины и даже автомобили. Оргкомитет лотереи принял решение: каждый, кто предъявит выписку из библиотеки училища о прочтении не менее десяти произведений классиков нашей литературы, получит БЕСПЛАТНО на руки три лотерейных билета. Выдача билетов будет произведена в клубе училища тогда-то и тогда-то. Подпись: оргкомитет».

Ну что, вот как к такому изобретению Шалопута можно было отнестись? Есть ли вред от его действий? Так вроде как и нет. А польза? Наверно, есть, многие ведь не просто взяли книги, а почитать их смогли. Авантюра? Конечно, авантюра, но за ней, может, великая любовь пряталась, и не только любовь, наш Шурка внешне преобразился, вихры свои сначала пытался бриолином зализать, поняв, что это бесполезно, специально в салоне-парикмахерской себе такую прическу зашарашил, ого-го! Правда, стал немного на Керенского похож, но и Полина на него уже по-другому смотрела. А если учесть, что Шурка еще и любимый длинный ноготь на мизинце левой руки спилил, становится ясно – жертва во имя чистой и нежной любви принесена немалая. Смеяться здесь можно сколь угодно. Огорчало одно: естественно, начальство расстраивало, что Барабанов уж сильно склонен к авантюризму, и как бы смех не вылился в обильные слезы. К тому времени в училище поменялось руководство, и к таким авантюрам можно было отнестись не только с улыбкой, за такой поступок и выгнать могли. Но пока все обошлось профилактикой, вновь на уровне замполита факультета.

А в библиотеке изменения произошли. Столы для читателей поменяли и наконец поставили новые настольные лампы. Полина через месяц вышла замуж, у нее, как оказалось, был еще со школьных времен ухажер. Так что всем училищным красавцам вышел великий, как говорят, облом.

Финал

Все же доигрался со своими авантюрными и озорными играми Барабанов. И что вы думаете, на чем-то мудром влетел? Да нет, он как Шура Балаганов у Ильфа и Петрова влетел. Помните, великий комбинатор подарил Балаганову пятьдесят тысяч рублей, а Шура в тот же день попался на мелкой карманной краже. Природа взяла свое. Вот и наш Шура кнопку на стул заведующему кафедрой одной из дисциплин подсунул. Брючки у профессора были изящные, тоненькой и приятной ткани, а тело нежное, к таким пыткам непривычное, вот и попался Барабанов. Причем никто и не разбирался, кто эту кнопку поставил, может, она сама на стул из окна влетела, кто его знает. Шурка вновь божился, что не он это, и его честнейшие глаза подтверждали: не он это, не он. Однако рожденный Барабановым имидж Шалопута сыграл со своим хозяином плохую шутку. За хулиганство курсанта Барабанова арестовали на трое суток, а уж затем, вспомнив все его проделки, приняли решение исключить из училища.

Провожали Шуру мы, как нынче великих мастеров искусства и культуры в последний путь провожают. Он шел с легким чемоданчиком, с которым и приехал сюда из своей Вологды, шел легко и непринужденно, шел и улыбался, а мы из окон ему аплодировали, улыбались, смеялись и подбадривали нашего товарища: «Шурка! Давай, не робей, все у тебя будет в порядке, не забывай нас! Прощай, дружище…»

Что у него было на душе, о чем он думал, этот Шалопут Барабанов, мы не ведали, могли только догадываться. Но разве в тот момент, в свои восемнадцать-девятнадцать, мы думали о его переживаниях? Да нет, конечно, мы Шалопута провожали, провожали шалуна, озорника, большого шутника, как угодно можно было называть этого человека. Мы только не думали, что его на самом деле Александром Сергеевичем звали, что ему идет девятнадцатый год, что он такой же, как и мы все. Нет, мы не понимали этого. Мы не понимали, что, аплодируя Шурке, провожая его, мы прощаемся со своим детством, со своей шалостью, что мы, молодые, крепкие, сильные, добрые, вступаем в новый период своей жизни, период возмужания.

Прощай, Шура, доброго тебе пути в жизни, мы тебя искренне любили и не забудем никогда.

 

Сапоги

Новость облетела военный городок мгновенно. Нет, то, что США отправили три тысячи военнослужащих в Гондурас, а также продолжаются боевые столкновения между Китаем и Вьетнамом из-за нескольких спорных островов, что ректором университета для глухих в Вашингтоне впервые избран глухой доктор Ай Кинг Джордан, сегодня мало кого интересовало.

Но весть о том, что в военторг завезли две пары замечательных женских зимних сапог, в городок влетела вмиг. И что цвет темно-вишневый, и что размер ходовой, и что делали эти сапоги замечательные финские мастера, также стало известно сразу и всем. И вот странное дело. Ни тебе мобильной связи, ни тебе интернета, пейджеров, факсов, ничего этого не было. А новость известна всем.

Так вот. Это было замечательное созданное в нашей стране в период ее социалистического строительства средство связи, предшественник мировой паутины. И называлось оно очень просто: сарафанное радио. Им пользовались везде и все. Хочешь что-либо узнать про соседа? Выйди во двор, и тебе все станет ясно: кто он, откуда, его родословная и так далее. Что новенького на рынке? Слушай бабушек на лавочке. Когда будут очередные учения у ракетчиков? Узнаешь там же.

Это же средство связи передало новость о сапогах начальнику политотдела Ивану Павловичу.

– Ишь ты, притих. Не докладывает. Я должен от баб узнавать, что нового на складах, – это Иван Павлович о начальнике военторга. – Ну он у меня сейчас… Сергей Павлович, свяжитесь с военторгом, пусть начальник ко мне подойдет. И с ним – ко мне. Двадцать минут.

– Есть.

Спустя ровно двадцать минут в кабинет вошли заместитель начальника политотдела и начальник военторга Ракель, худенький тщедушный человечек в воинском звании майора.

– Ну что, Абрам Семенович, все молчим? Уж сколько я просил, докладывайте об обстановке, не молчите, информируйте. Опять за свое?

Ракель, явно не понимая предмета разговора, опустив глаза в пол, счел за лучшее молчать.

– Не понимает он, о чем! Смотри на него! А почему вы не прибыли на заседание комитета народного контроля? Почему молчите, что во втором дивизионе местного полка три дня магазин не работает? А?

Будет разгром, понял Ракель. Да, видимо, лучше молчать. Пошумев для порядка еще с десяток минут, Иван Павлович замолчал.

– Ладно. Присаживайтесь. И делайте выводы, уважаемый. Кстати, в военторг вновь поступил дефицит, а вы молчите?

– Иван Павлович, извините, это вы о чем?

– О сапогах женских, о них, родимых, о них.

– Так они еще не распакованы и не оприходованы. Мы еще…

– А гарнизон гудит! Что значит не распакованы!!! Докладывайте.

– Сапоги женские, финские…

– Я это без вас знаю. Сколько пар и размеры.

– Так две пары. Тридцать восьмого, женские, зимние.

– Что так мало?

– Так по разнарядке…

– Да! Негусто. Как правительственных наград – две единицы, – пошутил начальник политотдела.

– Значит, так. Слушайте сюда. Никаких «своим да нашим». Через общественность узнайте потребности людей, опросите женсоветы, профкомы, комсомол, народный контроль привлеките. Составьте списки, согласуйте их, прежде чем передать в продажу. Понятно? Перестройка, сами понимаете. Гласно все нужно делать, гласно. По-новому подходить ко всем вопросам, по-новому. С людьми советоваться, больше общаться с ними.

Начальник встал с кресла, подошел к окну. В такие минуты, когда в голове рождались правильные мысли, находились умные, значительные слова, он себя любил. Он себя обожал! Спинка выпрямлялась, глаза начинали светиться каким-то новым, ярким светом.

Все для людей, все для них!

Его здесь партия поставила, он проводник ее линии, ее идей, ее политики. Неважно, о сапогах ли речь, об уборке территории, о колбасе или о боевой подготовке. Все нынче должно быть открыто, честно, гласно. Так велит партия, так требует жизнь.

– Сергей Павлович, вам предстоит возглавить эту работу. Все тщательно продумайте, проанализируйте и действуйте. Через день доложите. Абрам Семенович, вы помогаете моему заместителю. Все. Свободны.

Заместитель начальника политотдела человек был исполнительный и весьма инициативный. Особенно если перед ним стояла конкретная задача. Уж как ее решить, он понимал четко и, по его мнению, правильно. Через час у него в кабинете был собран женский актив, председатели групп и постов народного контроля. В соседнем кабинете помощник по комсомолу собрал председателей советов молодых офицеров. А как же вершить великие дела без нее, без молодежи? Начальник клуба названивал в гарнизоны, передавая форму опроса будущих владелиц финского чуда.

– Пиши. Партийность, образование, возраст, число членов в семье. Как при чем партийность? Ты пиши, пиши. Значит, так надо. Давай быстрее. Мне еще в три хозяйства звонить…

Работа эта не могла быть не замечена уже всеми обитателями военного гарнизона. Пошли слухи, что в военторг вместе с сапогами пришла разнарядка на двадцать четыре автомобиля «жигули» и две «волги», на кухни «Флора» и эстонские стенки. Об их числе никто не знал. Однако народ догадывался – товара будет много. Все телефонные линии работали с явным перенапряжением. Даже комдив заметил, что у него телефоны, прежде разрывающиеся от звона, молчали. И это уж было не просто странно, а тревожно. Как же, перестройка на дворе, все может быть.

Март! Весна! Перемены! Перестройка! Свежий ветер новой жизни! Ура!!!

К вечеру следующего дня с толстой папкой в руках заместитель начальника политотдела был у шефа.

– Иван Павлович, ваше приказание выполнено, вот списки, пожалуйста.

С видом победителя он положил красочно оформленную и явно не легкую папку на стол.

Иван Павлович похвалил заместителя.

– Молодец! Можете ведь, когда хотите. А где военторг?

– Вот-вот подойти должен.

– Хорошо, давай разбираться, что тут у вас.

Начальник открыл папку. Здесь в аккуратных больших конвертах находились списки из частей за подписью командиров и народных контролеров. Протоколы собраний и совещаний женсоветов. Различные справки, доверенности, ходатайства и так далее.

– Ну и что со всем этим делать? Что ты мне принес?

– Иван Павлович, вот обобщенная справка. В целом по нашему хозяйству желающих купить сапоги более пятисот человек, а если быть точным, пятьсот шестьдесят три. Ну, мы кое-кого отмели, к примеру, если муж имел взыскания или икра в два раза больше объема сапога, и так далее. Обобщили чуток, и список сократился значительно. Вот окончательный вариант. Итак, в списке: нуждающихся в сапогах женщин – девяносто две, мужчин – двое, ветеранов войны и труда – четыре человека. Итого – девяносто восемь человек. Все. Дальше надо решать.

– А при чем здесь мужчины и ветераны, не очень понимаю?

– Как при чем? Эти двое в разводе, а дочери взрослые. Вот и размеры их здесь в папке, и возраст. Ну а за ветеранов совет гарнизонный ходатайствовал. От них целая петиция пришла. Зачитать?

– Да нет, не нужно, верю.

– Так и что делать будем? Желающих вон сколько, а сапог две пары.

– Что делать будем, а, Абрам Семенович?

Это вопрос уже подоспевшему начальнику военторга. С видом явно в чем-то провинившегося человека Абрам Семенович чуть шатнулся к выходу.

– Так нет сапог, товарищ полковник. Уже нет.

– Не понял, как нет? А к чему тогда вся эта мышиная возня? Что, не поступили еще?

– Нет… Были сапоги, а сейчас нет.

– Товарищ майор, вы что, шутки со мной тут шутите? В чем дело?

– Забрали их… Нет сапог…

– Кто забрал, почему?

– …

– Что молчите? Кто забрал?!

– Так жена ваша и жена комдива…

– !!!

Лицо Ивана Павловича стало медленно наливаться кровью. Глаза потемнели. Он шумно и тяжело задышал. Начальник военторга сделал еще несколько мелких шажков к двери, там уже стоял ретировавшийся несколько раньше Сергей Павлович.

– Вон! Все вон из кабинета!

Офицеры пулей выскочили за дверь.

Иван Павлович домой пошел окружным путем, надо было подумать, как поступить с этими чертовыми сапогами.

Эх вы, думы, думы!

С одной стороны, как это так – пришли на базу и забрали? Как это так? Вот просто пришли, и все? Что, всем так можно делать? Непорядок! Явно непорядок. А с другой, так ведь это его жена. Его, начальника политического отдела. Жена командира. А потом, их, желающих этих, более полутысячи, а сапог две пары. Может, оно и к лучшему, что вопрос вот так сам разрешился?

Несколько успокоившись, Иван Павлович медленно брел по весенним дорожкам. Весна уже действительно чувствовалась не только по календарю – март, никак, – но и по легкому, влажному вечернему ветерку, мокрому асфальту. И темнеть уже стало значительно позднее.

Ничего, все наладится, прорвемся!

Настроение поднялось окончательно, когда Иван Павлович открыл дверь квартиры. Вкусно пахло его любимой жареной картошкой и тушеной свининой. На столе стоял запотевший штоф с коньячком. Мило и ласково улыбалась его Маша.

«Ну и хитрюга, вот лисица. Знает, как приластиться!» – уже нежно глядя на жену, подумал начальник политотдела.

За столом о происшедшем не говорили. Маша понимала, лучше тему не поднимать, а Иван Павлович, косясь на нежно обнявшие ножки его супруги финские сапожки, думал: «Сидят как влитые, просто по ней сшиты».

– За твое здоровье, дорогая!

Спать Иван Павлович ложился уже с легким сердцем. Завтра разберемся, со всеми вопросами и проблемами разберемся, не впервой. И с сапогами этими разберемся, да и с прочими делами тоже.

Святая наивность!!!

Он еще не знал, что сапоги эти злосчастные завтра будут мгновенно забыты.

И он, и его подчиненные по указанию вышестоящего начальства бросятся в войска, к людям, рассказывать о статье Нины Андреевой, опубликованной в «Советской России», статья называлась «Не могу поступиться принципами»! За честь, за прошлое, великое прошлое нашего государства. Прочь очернительство нашей истории, нашей партии, нашей Родины! Прочь!

А еще через неделю по указанию все того же находящегося выше руководства он будет вместе с подчиненными искать: кто же распорядился пропагандировать эту вредную статейку «Не могу поступиться принципами», кто посмел хвалить эту писаку, учителку химии Андрееву? А? Кто? И вновь рассказывать людям о перестройке, новом политическом мышлении, движении вперед, о новой эпохе, которая, а он еще об этом не знал, в секунду сметет его, Ивана Павловича. Сметет его, номенклатуру ЦК, представителя партии в войсках.

А пока он спал мирным сном праведника.

Ничего, все наладится, прорвемся!

 

Просто Монетов

Во все времена самыми уважаемыми людьми в курсантской среде были умницы, балагуры, каптенармусы и спортсмены.

У Генки Монетова было все, кроме последнего, со спортом он не ладил. Генка был умницей, владел английским, преуспевал в общественных дисциплинах, в шахматах не было ему на курсе равных. Генка не умел и не любил, как говорят, лезть за словом в карман. Его реплики и замечания были оригинальны и интересны, от природы он был наделен хорошим чувством юмора. Знал музыку, играл на гитаре и пел, причем неплохо. В курилке, если там сидел с гитарой Монетов, всегда аншлаг. Чувствуете, что за клад учился с нами на курсе? Так этот клад еще и каптеркой заведовал. Ну чем не человек года? Отец у Генки солидный человек, генерал, не последняя величина в штабе округа. Что также поднимало авторитет Монетова в глазах соучеников, подавляющее большинство которых и не помышляло о таком родстве.

У генерала была мечта, чтобы наследник его офицером стал. А у Генки такой мечты не было, он хотел быть просто Монетовым, которого уважают друзья и любят девчонки. В училище он пошел, как сам рассказывал, не по злому умыслу и не от большого ума. Вступительные экзамены сдал влет, школьная база была отменной. Полгода разбирался, куда же это он попал, а разобравшись, Гена понял, что крупно влип. Свободой, о которой он так мечтал, здесь и не пахло. Дисциплина и муштра были явно не в его характере, а служить лейтенантом вдали от любимого города – это вообще было за пределом его понимания.

С этим надо было что-то делать.

Просто так написать рапорт об отчислении он не мог, во-первых, отец не простит, а во-вторых, сразу загремишь рядовым в войска на более чем двухлетнюю службу. Комиссоваться? Можно, однако Геннадий хоть и не спортсмен, но крепок организмом. Что делать? Генкина подружка Наталка училась в мединституте и подарила Монетову идею, как уволиться по болезни.

– Ты падучую разыграй, если потренируешься, никто и не поймет, а белый билет будет в кармане, – посоветовала студентка.

Генка полистал медицинскую литературу, Наталка ему даже Гюго принесла, «Собор Парижской Богоматери», уж больно здорово там описана имитация эпилепсии, правда, выдумщики в книге той мошенниками были. Генка мошенником быть не хотел, но делать нечего, и он приступил к тренировкам. А здесь главным была тайна мероприятия и, конечно, реальность имитации.

Вы же помните, он каптерщик, а значит, место для тренировок вдали от глаз обеспечено, скоропенящееся мыло подружка принесла. И вот через неделю Монетов был готов продемонстрировать свою фирменную падучую уже на людях.

Дело было перед обедом. Генка упал прямо в аудитории. Конвульсии, судороги, а главное, пена изо рта – все было так натурально, что уже через пятнадцать минут Монетов, крепко привязанный к носилкам, на скорой был доставлен в госпиталь. Через тридцать минут у его кровати стоял взволнованный отец, в приемной рыдала мать. А через час главврач госпиталя объяснял генералу, чем натуральная пена при эпилепсии отличается от мыльной.

Это было первое Генкино поражение. Не выгнали его из училища, генерал не дал. Среди сокурсников Генка ходил гоголем, никто не ожидал от него подобного, удивлялись происшествию, но почти никто и не осуждал Монетова. Ну не хочет парень быть офицером, не хочет, и все тут, и за что его казнить?

До сессии оставалась неделя. Задушевные отцовы беседы, любовь и просьбы матери, строгач с занесением по комсомольской линии возымели действие, Генка решил больше не дурить.

На экзамены он шел бодро, с абсолютно пустой головой и мыслями – или пан, или пропал. А ничего другого и не оставалось, дело в том, что пока курс в семестре учился, Монетов маялся, песни пел в курилке, в каптерке падать тренировался и мыло жевал. Курс истории КПСС он кое-как осилил. С трудом, но сдал экзамен по химии. А вот с матанализом у него был полный мат, и анализы брать не надо. Выучить назубок то, что полгода разъясняли преподаватели, было невозможно. Шпаргалки не помогли, он все одно не мог понять, что это за формулы там, да еще и написаны почерком мелким.

Одна двойка есть. Через три дня еще попытка, и вновь он схлопотал неуд. Тут уж взволновались все, и офицеры курса, и генерал, он не вылезал в эти дни из кабинета начальника курса, одна попытка оставалась. Все сжали кулаки за Генку.

Но сжал свои маленькие кулачки и преподаватель высшей математики, невысокий, тщедушный и лысоватый. Его уже пытались убедить в редкостном таланте и уме Монетова – «ну приболел чуток, он постарается, он исправится, вы б ему только троечку, парень-то хороший…» Но Марк Моисеевич, колоссального ума человек и высочайшего достоинства, заявил: «Или я, или Монетов. Курсант предмет не знает, предмет не любит. Оценка – неуд. Все».

Решили, что полезнее оставить в училище Марка Моисеевича.

И это было второе Генкино поражение, второе и последнее в этом училище. Генка исчез. Через две недели начался второй семестр. Где Генка, что с Монетовым, толком никто не знал. Отчислили вроде, и курсовые молчат, как партизаны. Ну да ладно, все в этой жизни бывает.

И вот как-то в воскресенье в расположение курса прошел высокий в гражданской одежде хлыщ, народ был кто где, кто спал, кто в бытовке сидел, кто у телека пристроился, выходной, одним словом. Мужик молча прошел в курилку. И через пару минут все услышали пронзительный Генкин голос:

Генка! Вот красава, это же он! Бывшие коллеги обступили Монетова: «Где ты, что ты, расскажи! Как ты…» А их друг Геннадий в обнимку с гитарой стоял и улыбался, и это был не тот Монетов, с которым они полгода назад начинали учебу, это был уже совсем другой человек, не их Генка, это был Просто Монетов. Он счастлив, доволен собой и жизнью, обласкан друзьями, и только, пожалуй, глаза говорили: «Эх, мужики…»

 

Не дай бог, если что…

Дивизия готовилась встретить американскую военную инспекцию, и об этом не знал разве что самый ленивый. Было даже известно точное время начала работы инспекторов: вот-вот. Комдив, командиры полков, дивизионов, комбаты – все понимали, дело политическое, инспектора нагрянут вот-вот, и надо готовиться, не дай бог ударить в грязь лицом, а то… При этом что такое «а то…», каждый разумел по-своему: кто предполагал, что, мол, если что, с должности снимут, отдельные переживали – коли что не так, в академию не пустят. С потрохами сожрут, это точно, – так думали оставшиеся. Кто сожрет, кто не пустит, кто снимет, было не так уж и важно. Главное – не дай бог…

Готовился к инспекции и помощник командира дивизиона по снабжению майор Мурахтанов Бахрам Бахрамович. За свои десять лет в должности привык он уже к этим «не дай бог» и «если что». Должность у него была расстрельной, не дай бог солдату в столовке недодадут или кого пронесет, прости господи, а то белье постельное бойцу невовремя выдадут или у офицеров в гостинице тараканы появятся. Здесь уж командир на Господа не кивает, он просто… Ну, вы понимаете.

«Бахрамыч, ты же догадываешься, что будет, если где слабину дашь, – это командир Мурахтанову растолковывает, – американцы вот-вот приедут, а у тебя в гостинице вода по временной схеме, душевая не работает, в сортире вонь. Что делать будем? А в столовой… Этот чукча, Джамаев или как его там, заросший, с бородой, просто страшилище какое, а? А официантки… Да ты хоть для американцев подбери пару девчат постройнее, а то Петровна своим телом зашибет кого при подаче на стол. Да и сам ты бы туфли сменил, с лейтенанта, наверно, в них щеголяешь. Бахрамыч… ты меня знаешь, если что, я…»

И вот час икс наступил. Из полка передали по команде, что завтра, где-то примерно с девяти утра и так далее, и уж наверно точно, у них в дивизионе будут гости. Наконец-то! Вот это уже конкретно! А то все вот-вот да вот-вот, теперь все ясно.

Мурахтанов собрал подчиненных прапорщиков, сержантов и солдат хозяйственного взвода. Любил он с подчиненными пофилософствовать. Естественно, командирское распоряжение он слегка уточнил и начал инструктаж.

– Завтра в восемь утра в дивизионе будут американцы. Всем сегодня хорошо подготовиться. Сапоги чтоб и бляхи у всех блестели. Одиночное передвижение по дивизиону запрещаю, в столовую только бегом, да так, чтобы, не дай бог, американцы не увидели… Джамаев, ты что же… до сих пор не брит? Командир взвода, Джамаева вообще из казармы не выпускать, американцы такого увидят… как бы кому плохо не стало.

Майор строго продолжал:

– Начальник столовой, доложите, что кушают простые американцы? Как не знаете, а что в столовую завезли? Каких курей! Это индейка! Повторяю, ин-дей-ка! Американцы едят индейку и мумбергеры. Верно, Хамитов, не мумбергеры, а гамбургеры. Гамбургеров у нас нет, но Петровна чудо и из сала с чесноком сделает. Меню утвердило командование, и смотри мне, Охрименко, не дай бог… если что… ну ты меня понял. Петровну на период посещения американцев в офицерский зал не пускать. Да! Да! Заслужила, пусть передохнет маленько. Завтра я двух девах из кулинарии подвезу. Что загалдели, я вам… Ишь ты, заулыбались… Я вам…

И в завершение инструктажа Бахрамыч решил напомнить подчиненным то, о чем на днях он вскользь слышал от замполита на политзанятиях: «Кто такой есть американец? А? Правильно, он такой же, как и мы. Че-ло-век! Чем американец от нас отличается? Как ничем? Неверно. Он может быть черным или как мексиканец. Ну а еще? Правильно, Бикмамбетов. Американец живет в Америке и ни бельмеса не знает по-русски. Так вот, раз американец человек, то и бояться его не надо. Но если завтра кто-нибудь из вас попадется на глаза американцу… Не дай бог… Ну вы меня знаете. Если что…»

На следующий день с семи часов утра у КПП в ожидании гостей в гражданской одежде, как два медведя-шатуна, вышагивали командир и главный инженер дивизиона.

Территория гарнизона идеально вылизана, бордюры белели, трава зеленела, двери казарм отчищены, окна сияют. Тишина, нигде нет ни души.

Мурахтанов сидел на боевом посту, у окна в офицерской столовой. Запахи стояли просто обалденные. Повариха Петровна через каждые десять минут спрашивала: «Бахрамыч, ну что, где они?..» – и тут же убегала к котлу с борщом, квашеной капусте, селедке под шубой, салу с чесноком на жареной черной хлебной корочке и прочим разносолам, которые высокое руководство утвердило как наш ответ гамбургеру. Ничего не поменялось и в девять часов утра. К одиннадцати командиру дивизиона на КПП принесли стул, стол и протянули телефонную связь. Мурахтанов по-прежнему сидел у окна. Петровна уже не бегала к нему, она причитала над котлом: «Ох ты боженьки, борщ пропадет… все остыло… что же будет…» В четырнадцать часов командир дивизиона все так же нервно курил, пил минералку и вновь маячил у КПП.

В семнадцать часов к пропускному пункту подкатила черная «волга». Командир быстрым шагом направился к КПП. Жизнь в замершем в нервном ожидании дивизионе шевельнулась. У окон в казармах замаячили лица. На порог штаба выскочили замполит с дивизионным комсомольцем, быстренько подправили чуть покосившийся плакат «Даешь перестройку!» и вновь скрылись за дверьми. Мурахтанов так же с напряжением смотрел в окно и ждал развития дальнейших событий, мысленно перебирая в голове, все ли он сделал, чтобы, не дай бог…

Тревога оказалась ложной, это подъехал председатель дружественного дивизиону колхоза поклянчить людей на уборку морковки. Не прокатило. «Волга» развернулась и быстро рванула от КПП, командир, видать, шуганул.

В девятнадцать часов командир ушел в штаб. На территории дивизиона то в одном месте, то в другом стали появляться люди. Дивизион стал оживать. Даже тыловой пес Тузик посмел подать голос, и ему за это ничего не было. Вдруг все, как по единой команде, оживилось. Объявлено построение. К КПП подъехали автобусы. Командир уже успел переодеться в военную форму. Дальше все было как обычно. Доклады комбатов, постановка задач на следующий день. Офицеры дежурной смены, обсуждая события дня, теряясь в догадках по поводу отсутствия гостей, весело шли в столовую, где, как всегда, суетилась Петровна и бегал заросший, чумазый, но с веселыми глазенками чертенка Джамаев.

Мурахтанов с грустными глазами сильно уставшего человека сидел на лавочке у столовой. «Товарищ майор, вас командир вызывает», – это посыльный отвлек Бахрамыча от невеселых дум. В кабинете командира дивизиона было накурено и шумно. По настроению командира Мурахтанов понял: есть приятные новости.

– Бахрам Бахрамыч, что грустишь, все в норме, были уже американцы, у соседей были. Что? Да нет, какое там заночевали. Приехали, у штаба развернули палатку, за два часа облазили все сооружения и ускакали. Вот так надо работать. А ты все говоришь: «Да я, да мы…» Как там индейка, не протухла еще? Нет? Отлично. А виски с тоником есть? Шучу, ничего, и спирт сойдет. Одним словом, так. Дуй сейчас в баньку, накрой там все по-человечески, только без гамбургеров всяких. Сало, лук, чеснок, и индейку дашь, попробуем. Через полчасика мы с заместителями зайдем. Смотри, если что… ты меня знаешь…

 

Хлястик

[5]

У Лехи Мухина пропал хлястик. Казалось бы, рядовая ситуация, ну пропал и пропал. Ходить можно, запахнул шинель, ремень подтянул, и вперед. Но хлястик – это же не просто хлястик, это обязательный атрибут армейской формы.

На утреннем разводе курсовой офицер сделал ему замечание, мол, пристегните хлястик, товарищ курсант. Конечно, надо бы пристегнуть, но где его взять? На курсе сто двадцать шинелей, и на них сто двадцать хлястиков, запас не держим. Значит, где-то надо искать. Вот отсюда все и началось. Леха, недолго думая, снимает хлястик с шинели кого-то из отдыхающего наряда, докладывает курсовому об устранении недостатка.

– Молодец, шагай на занятия.

Молодец-то молодец, но хлястика все одно нет, не на Лехиной шинели, так на другой. А что, вы думаете, сделал хозяин той шинели, что по Лехиной вине оказалась без хлястика? Правильно, незаметно снял его с соседней. Так в течение нескольких дней и гуляла проблема от шинели к шинели.

Когда же все вышло на второй круг, в центре опять оказался Мухин, именно у него хлястик пропал вторично. Мудрый Леха решил сдернуть уже не один, а два хлястика. Ясно, что число пострадавших возросло. Лешкины коллеги из числа обиженных также рискнули позаимствовать кто один, кто два хлястика, а видимо, кто-то впрок и три. Одним словом, дефицит хлястиков стал уже довольно заметен, и через несколько дней было понятно, что проблема не может быть решена только на курсе. Был атакован соседний факультет. Но проблема все одно не решалась.

И вот жертвой стала офицерская шинель. Хлястик был нагло снят с шинели курсового, и как раз того самого, что ругал Мухина за отсутствие этого ключевого атрибута зимней формы одежды. Если кто не знает, офицерские шинели и по качеству, и цветом серьезно отличались от курсантских, так что найти украденный хлястик не составляло большого труда, стоило только построить курс и дать команду «Кру-гом!», что курсовой Петр Михайлович незамедлительно и сделал. Своего он, естественно, не увидел, но зато обнаружилось, что из девяноста трех стоящих в строю у шестнадцати курсантов на шинелях нет хлястиков. Что делать? Курсовой офицер, отругав на всякий случай всех и за все, велел дежурному переписать тех, у кого отсутствует на шинели хлястик.

– Ищите где хотите, но чтобы к утру мой хлястик лежал на столе. И если завтра у кого не увижу хлястика, увольнения в город не ждите. Вопрос закрыт. Куу-ррс! Разойдись!

Задачу надо решать. А как? На курсе несколько парней были местными, что давало им значительное преимущество перед сотоварищами. Местные и родных всегда видели, и девчонки у них рядом, ну и так далее. У Сереги Смирнова рядом с училищем жила тетка. А работала она на швейной фабрике. Серега смекнул: на общей проблеме можно и висты получить. Он уже не раз помогал парням, кому доставал билеты в театр, кому забивал место в гостинице для родственников, кому просто организовывал доставку сигарет, фруктов, иногда и спиртного. И всегда его благодарили. По-разному, разумеется, теми же сигаретами или яблоками, по-разному, одним словом. От денег он отказывался, да и не в почете в те года были бабки, молоды мы еще были, чтобы алчность включать. Серега быстренько проанализировал спрос и по телефону напряг тетушку на незамедлительное решение проблемы курса. Обрисовав ей форму, материал и примерные размеры хлястика, он попросил к вечеру поднести хотя бы три десятка к проходной. Тетушка Сережку очень любила и побожилась к семи вечера прислать дочку с заказом. На том и сошлись. Слух о благом поступке сокурсника разлетелся мгновенно.

– Молодец, Серега!

– Вот это по-братски, вот это по-нашему!

В половину восьмого вечера дежурный вызвал Смирнова на КПП. Полюбезничав с полчасика с двоюродной сестричкой, Серега рванул в казарму.

– Вот они! Налетай, братва!

Пакет мгновенно был вскрыт.

Шок…

Перед сгрудившимися в комнате отдыха курсантами лежало больше сотни аккуратных хлястиков. Как Серега и заказал, все здесь было выдержано. Хлястики сшиты аккуратно и весьма профессионально. В пакете лежала записка: «Сереженька, весь цех работал, мы знаем, как вам трудно служить и учиться, и всегда готовы помогать нашим дорогим защитникам Родины. Носите на здоровье!» И приписка: «Извини, дорогой, под рукой другого материала не было».

Шок! Хлястики были сшиты из темно-серого вельвета. Но все было сделано безупречно. А один из них, видимо, сувенирный, еще и оторочен красным кантом, точно как у генералов.

На дикий хохот, доносящийся из комнаты отдыха, примчался дежурный по училищу. Это надо же! За триста метров учуял рев и гогот парней. Курсанты ржали от души и умывались слезами от смеха. Это надо было видеть и слышать…

– Ну, Серега! Ну, удружил!

Через полчаса безудержного веселья и хохота пришло отрезвление. Что же делать? До обещанного завтра разбора остались считаные часы, а в увольнение ох как хочется. Старшина разогнал не в меру развеселившийся народ по кроватям и созвал военный совет – четырех командиров отделений и комсорга.

– Что будем делать, товарищи?

Совет длился не менее часа. Судили, рядили и так, и сяк. Пробовали даже агентов на соседние курсы послать, может, удастся одолжить хотя бы на построение эти злосчастные хлястики. Нет. Соседи горой стояли за свое имущество. И тогда старшина, а был он паренек очень бойкий, решил: «Все беру на себя. По цвету хлястики почти подходят, если издалека смотреть, то сойдет вполне. А если слегка свет в казарме притушить, то и вообще мало кто заметит. Единственное, надо заменить хлястики на всех шинелях, чтобы было однообразие, тогда точно никто не заметит». На том и порешили. Леньку Мухина, как зачинателя этой злосчастной хлястиковой болезни, старшина лично поднял с койки и поставил менять хлястики на шинелях курсантов. Тот два часа самоотверженно трудился у вешалок. Серега помчался к городскому телефону срочно звонить тетке. Но тетка уже, видать, спала мертвым сном, довольная, что угодила племяшу, и стало понятно, что к утру получить новые хлястики не удастся. Утро пришло необычайно быстро. К построению на завтрак пришел курсовой офицер. Курс построен.

– Кру-гом!

– Ну вот, оказывается, все можете. Молодцы. Старшина, а почему не все лампы горят, непорядок, вызывайте электрика. Все. На завтрак.

И надо же, в этот момент в дверном проеме показалась грузная фигура начальника училища. Генерал был любитель утренних обходов своих владений. Народ в строю подтянулся. Курсовой командует: «Смирно». Начальник курса, заскочивший вслед за генералом, бежит докладывать…

– Отставить. Опаздываете, опаздываете, товарищ майор. Ну-ка, ну-ка, а что это у тебя с шинелью? Повернись, сынок. Товарищ майор, а что это за хлястики у курсантов, а?

Ну и глазастый у нас генерал! Фронтовик! Все высмотрел батя. Сейчас будет всем по самое не хочу. Так и произошло. Генерал метал гром и молнии. Он вспомнил окопы, фронтовые дороги, армейское братство, все вспомнил. Но видно было, что особого гнева от него сегодня не стоит ждать. Курс стоял навытяжку, все ждали, что же будет дальше. Генерал, сняв шинель, пошел в расположение, затем в умывальник, в бытовку. В течение двадцати минут он успел поставить задач курсовым начальникам минимум на месяц вперед. В такие минуты он курсантов не трогал, больше доставалось командованию курса. А курс стоит.

– Товарищ Береговой, – это он начальнику курса, – разберитесь с этими хлястиками, пародию развели, понимаешь! Порядка мало на территории, завтра приду, проверю. Все. Ведите курс.

Развернувшись, надев шинель, генерал не спеша пошел к выходу. Сзади на его генеральской шинели светло-серого цвета красовался темно-серый вельветовый хлястик с замечательным красным кантом, один из тех, что с любовью сшит на швейной фабрике теткой нашего Сереги. Начальник курса посерел лицом, у курсантов глаза вылезли из орбит. К счастью, генерал всего этого не увидел. Зажав рты, курсанты давились и корчились от смеха. У тумбочки, вытянувшись в струнку, повернув голову в сторону убывшего высокого начальства, со счастливой улыбкой стоял дневальный по курсу Леха Мухин. Неужели он… Ну, Леха…

Начальник курса пулей помчался за генералом. Все поняли, он непременно проводит генерала, причем до самого кабинета. Обязательно проводит. А то, не дай бог…

 

Четверка за наглость

Срок защиты дипломного проекта неотвратимо приближался.

Казалось, вот только определились с темой, начали работать – и на тебе, остается меньше недели.

Как и все, Саня с тревогой и волнением ожидал этого события. Готовился обстоятельно, корпел, как и все, над чертежами, что-то придумывал, писал и зачеркивал, мудрил вновь и вновь. Друзья завидовали ему. Хорошо, дескать, никто не мешает, вот утвердили тему, пыхтит себе человек и пыхтит, а тут что ни день бегом на кафедру и по мозгам, и по мозгам. Переделываешь, переделываешь, конца и края этому процессу нет. Но вот Саню такая простота не радовала. От руководителя, который в этот период сам потел над докторской диссертацией, он еженедельно слышал: «Все по плану, трудись. Давай, давай, шуруй, шуруй». И он шуровал, вновь и вновь что-то рисовал, чертил, писал. Правда, то, что он творил, больше напоминало процесс изобретения велосипеда.

Наступил день предварительного слушания разработанных материалов на кафедрах. По сути, это большая разминка перед защитой, дни до которой уже были сочтены. Подготовив новую рубашку, поиграв до двух часов ночи с соседями по комнате в карты, была у них такая традиция расслабухи перед важными событиями, Саня предстал с ворохом чертежей на кафедре.

Шеф тоже завершил вчерне свой докторский труд и, размягченный, с доброй улыбкой ждал дипломанта. Рядом с ним восседали два адъюнкта кафедры, два молодых, подающих надежды майора. Саша облепил чертежные доски своими добротно исполненными чертежами. На рабочем столе стояли две бутылки лимонада, самодельная бумажная ваза с яблоками. Все, одним словом, готово.

Вперед, защищайте, юноша. И он пошел в атаку. После вступительного слова без пяти минут лейтенант, обосновав важность темы исследования, методику подхода, приступил к изложению материала. Сначала резво и громко, затем все тише и тише. По вытянувшимся и тревожным лицам офицеров кафедры он понял, что-то идет не так, и притих. «Дайте-ка тему, товарищ слушатель, – попросил руководитель дипломного проекта, – ну-ка, что у нас там? А вы пока присядьте, присядьте, молодой человек, вон там, на стульчике». Саня сел в уголке уютного кабинета кафедры. А в это время офицеры у стола шефа что-то активно обсуждали. Все, это конец! Мнительный Сашок в уме уже рисовал страшные картины: вот ему ставят жирную двойку за диплом, вот он изгнан из училища и уезжает в войска, папа, мама и сестричка плачут у отбывающего на Колыму вагона. Зачем же на Колыму? Грустные думы прерывает голос полковника:

– А почему, любезный вы мой, к нам на кафедру консультироваться не заходили?

– Так вы же сами говорили, причем еженедельно: «Давай, давай, шуруй, шуруй». Вот я и шуровал.

– Так вот вы, мил человек, и нашуровали, да так, что защищать нечего. Дипломный проект несостоятелен. И если теоретическую часть еще, куда ни шло, можно выслушать, то ни одного практического элемента к теме нет. Нет ни одного пусть даже самого элементарного расчета. Что мы комиссии предъявим, а, голубчик? И что будем делать?

Голубчик в эти минуты был похож на мокрого воробья. Он стоял красный, как рак, и вспотевший донельзя. Офицеры молчали. Это и их промашка, ясно как день. Что же пареньку не помогли, шуровать и давать – так это надо было вместе, а тут два дня до защиты. Полковник встал.

– Значит, так, любезный вы мой, берите свои мана… тьфу ты, чертежи и завтра в семнадцать часов ко мне, а я пока посоветуюсь тут.

Со скорбным видом «любезный» пришел в общежитие. По лицу его было понятно: произошло что-то ужасное. Друзья встревожились. Чуть не плача, Саня рассказал парням о тупиковой ситуации, в которую он попал. Однако, как оказалось, мир не без добрых людей. Юрка Куликов, его сосед по комнате в общаге, человек необычайно талантливый буквально во всем и такой же вредный по натуре для начальства, выслушав несчастного Саню, заявил:

– Сопли убрать! Делу можно помочь. Но стоить это будет дорого.

Саня насторожился:

– Это как?

– С тебя две, нет, пожалуй, три пачки «Элиты» (были некогда такие сигареты), все твои материалы по диплому, надеюсь, они есть у тебя в несекретном варианте, и мертвая тишина в комнате. Verstehen?

Любил Юрка немецкие словечки. Когда на кону стоит твое будущее, три пачки сигарет – это даже не мелочь, это просто ничто.

– Юрка, я тебя на руках до самого выпускного носить буду!

– Но-но-но! Изыди, студент, работать надо.

Если Юрка сказал, значит, все будет в порядке, такой уж он обязательный человек. А уж в том, что он талантище, ни на курсе, ни на факультете никто не сомневался. Куликов в училище фамилия знатная.

После пережитого Саня рухнул в койку и немедля уснул. Колыма ему уж не снилась, да и вообще снов сегодня он не видывал.

Ровно в семнадцать Саня стоял в кабинете кафедры у стола своего руководителя.

– Вот что, голубчик вы мой, все, что я могу, – это отнести защиту дипломного проекта на неделю. Что же касается подготовленного вами материала…

– Товарищ полковник, так я все сделал, и переносить ничего не надо.

Полковник с удивлением посмотрел на Сашу.

– Показывайте, что там у вас, голубчик?

Подошли вчерашние адъюнкты. Три ученых мужа принялись разбирать Юркины записку и расчеты. Полчаса, час. Теперь уже потели офицеры кафедры. Саня молча сидел в уголке.

– Интересно, интересно, как вы до этого додумались. Молодец! А можно ли вот здесь уточнить…

Саня хотел ответить утвердительно, дескать, все можно, но в душе он понимал: можно, но не нужно. Он в Юркиной тайнописи, состоящей из формул и расчетов, синусов, ампер, вольт, герцев и омов, сам еще толком не разбирался. Он с умным видом, прикинувшись смертельно усталым человеком, попросил передохнуть: «Всю ночь не спал, работал».

– Да, да, идите, передохните, завтра в пять вечера зайдете.

И уже выходя, он услышал, как меж собой офицеры переговаривались: «Талантливый паренек, это же надо – за ночь такое придумать».

Испугавшись и не очень поняв, что же он такое интересное успел придумать за ночь, Саня помчался к Юрке, не забыв купить блок сигарет. Юрка мирно посапывал и видел уже далеко не первый сон.

Предзащита прошла на ура. Юрка накануне все же смог втолковать Сане суть расчетов и записки к дипломному труду, а посему будущий летеха выступил на кафедре уверенно и интересно.

Казалось, все, хватит экспериментов, готовься к защите. Так нет. Наш суперумный Юрка так влез в Санину тему, что остановиться уже не мог и за оставшийся до защиты день еще наковырял, как он выразился, много полезного для Вооруженных сил страны. Все это полезное, в виде дополнительных выводов и рекомендаций для практики войск, он отдал Сане, и даже не за сигареты, за просто так: «Так для державы надо!»

На защиту дипломной работы Саша вышел во всеоружии. Он был уверен в более чем отличном результате, так как в заключение своей работы он (с подачи Юрки, разумеется) указал практическую значимость своего трактата. Чтобы не забивать вам голову теми же формулами, что были у Юрки, скажу лишь: суть этих практических выводов состояла в возможности значительного сокращения численного состава военнослужащих подразделений и частей, обслуживающих ракетные комплексы. Представляете себе: со-кра-ще-ни-я!!!

Ишь, стратег…

В курилке можно было об этом поговорить, а почему бы и нет. Но когда неоперившийся щенок в курсантской форме высокой комиссии рекомендует на базе своих нескольких формул сократить ракетные войска стратегического назначения на энное число офицеров и солдат, это уже скандал.

В общем, признав дипломную работу блестящей, поставили Саньке с оговорками «хорошо».

Его руководитель, седой и умный полковник, будущий доктор наук, после защиты крепко пожав «вот-вот лейтенанту» руку, нервно хохотнув, шепотком сказал: «Это тебе за наглость четверка, радуйся, могло быть и хуже. Ишь ты, на кадры замахнулся, вот наглец. Ты больше нигде и никогда эту тему не развивай, государственник ты наш».

Саня был несказанно рад. Отмаялся, скоро погоны на плечи и в часть. А наука… да ну ее, пусть ею Юрка занимается, его это дело.

 

Главное – быть честным

Курс стал заметно взрослеть. Еще пару лет назад здесь был один женатик, а сегодня уже больше трети курса ходят с колечками на правой руке и вздыхают:

– Вот когда я был холостяком…

Ну и что же ты полез в это ярмо? Двадцать один год, а он, видите ли, уже папаша! Куда спешишь, погуляй еще, вся жизнь впереди. Так размышлял Володька Громов. И он не просто размышлял, он был как бы закодирован от женитьбы в училище. Дед, да и батя внушили ему, дескать, любовь-морковь и прочее – это хорошо, а семью ты можешь завести только после окончания учебы. Сперва стань на ноги, а до того ни-ни. А как с этим «ни-ни» жить, если вокруг столько девчонок, да все красавицы, да все еще и военных обожают? Но Володька держался.

Держался пока…

Пока не заглянул в окошко секретной части училища. Здесь трудилась девушка с замечательным именем Лялька. Была она белокура, высока ростом, статна и весьма приятна на лицо. В маленькое окошечко секретки не всегда было видно ее лицо, но шикарный бюст и обворожительные пальчики, сжимающие авторучку, волновали практически всех, кто здесь появлялся. А вот Ляля замечала только высоких парней, себе под стать.

Володька был парнем хоть куда, фигуристый, рост под метр девяносто, черноволос, легкий румянец на щеках. Одним словом, парень хоть куда. Понравился он и Ляльке. А раз понравился, стала она за парнишку бороться. В ход были включены нехитрые приемы обольщения, и вот их первое свидание. Затем встречи, еще и еще. Новый год договорились отметить у Ляли. К восьми вечера Володька и его друзья Серега и Андрей как штык были на месте. Их ждали сама Лялька, ее мама и две подружки, симпатичные близняшки Тома и Ната. Праздник удался, было весело и приятно. Много танцевали, шутили, смеялись. После двенадцати гурьбой выбежали смотреть праздничную иллюминацию. Покатались на санях с горки, в снежки поиграли. Одним словом, все было по-новогоднему прекрасно. Веселье продолжалось еще довольно долго, и лишь под утро обессиленные, уставшие молодые люди угомонились. Парням для отдыха достался огромный диван в гостиной, девочки ушли в мамину спальню, сама мамаша легла спать на раскладушке в кухне. Утро первого января вместе с праздничными пирогами, салатами, шампанским и кофе принесло в компанию большой сюрприз.

– Володя, – это Лялька обратилась к своему другу, – я всю ночь думала, советовалась с мамой, и вот мое слово. Я согласна быть твоей женой.

Громов, надкусив в этот момент бутерброд с икрой, чуть не подавился. Он оглянулся по сторонам. Гости улыбаются, мамаша с умилением смотрит в его сторону, Лялька раскраснелась, подружки в восторге.

– Позвольте, я…

Мамаша, не дав договорить, бросилась обнимать Володю, расплакалась: «Я так счастлива за Лялечку». Громов и его приятели, переглянувшись, притихли.

Восторг продолжался еще с полчасика, парни, в том числе и главный виновник этого знакового события, глупо улыбаясь, пили шампанское и сухое вино. Однако время поджимало, на построение нельзя было опаздывать. Наскоро попрощавшись, жених и его товарищи побежали к остановке. И уже в трамвае друзья учинили допрос Володьке: «Почему не сказал? А когда вы решили? А когда свадьба?» Ну и так далее.

– Мужики, видит бог, не делал я ей предложение, не было этого! Я еще в своем уме, что-то здесь не то и не так!

Немая сцена.

– А как же быть?

– Как быть, как быть, да не знаю! Разберемся как-нибудь.

Володька до каникул еще пару раз встречался с Лялькой, домой к ней, правда, не ходил, хотя и приглашен был не раз. На вопросы о сроках свадьбы, в чем он будет одет на торжествах, когда пойдем покупать кольца, ну и прочее, Володька отнекивался. Сессия – это, мол, сейчас главное, погоди с этой свадьбой. Сессия шла своим чередом, все было нормально. Однако каждый день, приближающий его поездку на каникулы к родителям, портил настроение. Родным о свадьбе он ничего не говорил и не писал. В душе Володька был твердо убежден, что не делал он предложение Ляльке, да и пьян не был, и не любит он ее вовсе. Однако поскольку сам сразу с этим не разобрался, значит, надо или-или… Или рвать отношения, или жениться, вот она, шекспировская дилемма. В отпуске домашним Володькины откровения были как ушат холодной воды. Дед только крякнул, что-то промычал, ушел и закрылся в комнате. Батя также был озадачен. И только мудрая мама сказала: «Сынок, тебе жить, думай и решай сам, но не ошибись, я ведь вижу, ты не очень стремишься жениться».

И Громов решился. Взяв в помощь друга Андрюху, в первый же выходной после приезда из отпуска он отправился к Ляльке домой. Стратегию поведения друзья решили наметить в любимом пивном баре. Слово за слово, по паре пива со свиными ножками приняты на грудь, дышать стало легче. Дома у Ляли их ждал добротно накрытый стол и бутылочка «Рислинга». Андрюха шепнул: «Может, не будем спешить, перекусить бы», Володька не ответил, но за стол сел. После двух бокалов, когда на душе стало еще лучше, он все же рискнул начать разговор.

– Анна Ивановна, Ляля, вы уж извините, не знаю, как это получилось… свадьбы не будет… дело в том…

Что тут началось! Лучше не рассказывать. Обиженная и брошенная невеста плакала навзрыд. Мамаша, Анна Ивановна, обещала послать на Вовку, сопляка паршивого, все кары небесные. Андрюха, шустрый малый, раньше героя-любовника уяснив, что вот-вот начнут бить, стоял в дверях с шинелями.

– Пришел, наелся, напился и еще гадости говоришь. А дети пойдут, кто отцом будет? Да я тебя сейчас…

– Детей из воздуха не бывает, – успел пробурчать Володька и, чувствуя, что в его сторону уже летит тарелка с салатом, бросился наутек. Да так неудачно, что головой треснулся о косяк услужливо открытой Андрюшкой двери. Вдогонку он вместе с искрами из глаз получил и салат, и шапки. Друзья остановились только в полукилометре от дома. Глаз медленно заплывал, скула болела, но настроение между тем у Вовки не ухудшалось.

– Главное – быть честным! Настоящие мужики честными должны быть до конца!

Андрюха улыбнулся в ответ, и друзья поспешили в ближайшее кафе отметить кристальную человеческую честность курсанта Громова.

К пятому курсу практически все курсанты были женаты, холостяковал один Громов. Он же был единственным, кто на выпускном вечере был без дамы.

Распределился лейтенант Володя, несмотря на хороший балл, благодаря именно семейному положению. Как холостяка его направили в самый отдаленный ракетный гарнизон. А что, надо же и там кому-то служить. Все нормально.

Женился Громов уже после первого отпуска, на следующий год. Друзья встречали его с молодой женой на вокзале. Пара просто замечательная – молодой красавец и белокурая, высокая, статная, с обворожительной улыбкой девушка, и имя у нее прекрасное. Догадайтесь, какое?

Правильно, Лялька.

 

Встреча на перевале

Моросящий унылый октябрьский дождь портил и без того паршивое настроение Сереги Строкова. Просил же, просил командира освободить его в это воскресенье. Этот выходной нужен ему был позарез, свидание у него, может, самое главное в его жизни свидание, так нет: «Службу надо править, товарищ лейтенант, ответственным в воскресенье пойдете. Молчать! Разговорчики!!!» Мало того что его, лейтенанта Строкова, поручениями всякими обвесили по самую маковку, он и спорторг, и председатель поста народного контроля, и редактор стенной печати, и член комитета комсомола, даже председателем совета молодых офицеров назначили, так еще и в выходные он незаменим. Шестое воскресенье подряд в казарме, тошнит уже от этого «особого доверия». А как он может невесту найти, если со службы не вылазит? Вот и сегодня, в этот дождливый воскресный день, он вновь ответственный. Сидит Серега, тоскует у окна канцелярии и мечтает. А о чем мечтать может молодой человек? Конечно, о ней, о любимой, нет ее пока у Сержа.

От сладких дум отвлек дневальный: «Товарищ лейтенант, вас к телефону командир вызывает».

Странно, и что это он в канцелярию не звонит? Как будто услышав этот вопрос, дневальный продолжает: «Я майору доложил, что вы с личным составом в расположении беседу проводите». Серега ухмыльнулся: вот брехло…

Лейтенант подошел к телефону. Шеф сегодня был дежурным по связи, а потому вопросами, что да как, тревожил в течение суток неоднократно. На сей раз майор обратил его внимание на строгий учет и контроль подчиненных: «Ты, лейтенант, все видеть должен, понятно? Вон в соседнем полку в самоволку сбежали два балбеса, второй день ищут. Смотри мне! Сходи к Перевалу, знаешь, где Перевал? Посмотри, как там. Если что, докладывай немедля, понял?»

Чего уж тут не понять, все ясно. Точнее, почти все, что такое Перевал, он не знал. И спросить не у кого. Хотя…

Помощником дежурного по связи был сегодня прапорщик Погорелый, молодой паренек, из своих же солдат, только что прибыл из учебки, он-то уж наверняка все знает. Прапорщик как раз находился в расположении подразделения. Конечно, он все знал и просветил замполита: «Лет эдак двадцать назад по этой земле шла линия электропередач, столбы стояли бетонные, мощные. Линия шла в деревню, что рядом стоит. А когда полк здесь встал, линию отключили, но столбы оставили, жалко было их сносить, уж больно крепкие. И командир решил – пусть стоят, пригодятся. Один-то вы точно видели, у столовки, на нем стенную печать и объявления вешают, а остальные столбы, как памятники, по всей территории разбросаны, так бесхозными и стоят. Есть столб и у внешнего проволочного заграждения, метров семьсот до деревни, и от нас это недалеко, как раз между свинарником и стадионом, отсюда метров сто будет.

Как-то в ненастье молния попала в столб и повалила его прямо на проволоку, проволоку подправили, не проблема, а столб не смогли убрать, уж больно тяжелым оказался, и, что интересно, этот столб лег так, что если вдоль него и дальше по тропинке идти, никуда не сворачивать, упрешься прямо в деревенский магазин. Прямо-таки солдатский компас, других указателей самовольщикам и не надо. Солдаты эту дорожку Перевалом прозвали, пользуются, стервецы, иногда дорожкой этой, никакая проволока им не помеха».

После такой байки Сергея было уже не удержать, проверить, как там Перевал, было просто необходимо. Через пять минут, прихватив плащ-накидку, он уже шагал по маршруту, подсказанному прапорщиком. Действительно метров сто – и вот он, столб, лежит, красавец. И через него проволочное заграждение метра два высотой. Проволока местами порезана и перекручена, видно было, что ее не раз рвали и восстанавливали. Но сегодня здесь все было в норме.

Лес, дождь, ограждение, тропка вглубь леса, да еще надвигающийся вечер… А вдруг… А вдруг самовольщики… И вот они на тебя идут, идут… Серега пристроился на валяющийся рядом обрубок бревна в полной уверенности, что он незаметен.

Чуть раньше в соседнем с узлом связи подразделении, это был хозяйственный взвод, дембеля решили отметить двадцать первый день рождения повара Курбанова. Ефрейтор Курбанов был уважаемым в полку человеком: он мог дать, а мог и не дать. Что дать? Ну конечно, пайку мяса или что-нибудь вкусненькое. Но мог и не дать. Гоняли его командиры, недолюбливали, а с должности не убирали, поваром Курбанов был, как говорят, от бога. В деревню за вином послали молодых, а чтобы не скучно было, сразу двоих, и оба ученики Курбанова, будущие поварята. Поварята шли в лес с козлом Василием, это была главная и незаменимая в хозвзводе фишка. Вот представьте себе, поймал их патруль, а они: «А что такого, козла ищем, убежал, подлюка», или «Да вот козла нашли, домой ведем, убежал, подлюка». Все просто и законно.

Никто не помнит, когда и зачем привезли козла в часть, подружек ему здесь отродясь не было, в полковом хозяйстве свиньи да коровы, лошадей пара, псина приблудная, Шариком нареченная. Однако в полку все знали: козел не просто козел, а козел с родословной. О породе спорили, но точно сказать никто не мог, что это за животина такая. С учетом этой самой породы назвали козла очень уважительно, Василием. Он, кстати, на кличку Васька не отзывался, только на Василия реагировал. Вот и спорь, с родословной он или нет. Порода!

Василий содержался в отдельном загоне, кормили его на убой, он был у солдат любимцем. Шутили, смеялись над ним, и погоны пристегивали прапорщицкие, вроде как их командир, и солдатскую форму на него надевали, даже противогаз пробовали однажды надеть, да рога мешали. Василий все терпел, умный был козел. Но если козла разозлить, а это можно было сделать, сильно испугав его или ударив, Василий становился испанским «боевым быком», настоящим испанцем, которому хватало пары минут, чтобы расправиться с обидчиком, причем обидевшего его «матадора» он еще потом долго вспоминал и боднуть мог хорошенько.

Вот и рассуждай о породе.

И вот поварята с козлом во главе двинулись за добычей в деревню. Все шло хорошо до тех пор, пока они не напоролись на сидящего в засаде лейтенанта. Бойцы в момент рухнули на землю, замаскировавшись под болотную кочку. Запаниковал и козел. И кто там спорил о породе? Поверьте, беспородный козел так себя не вел бы. Василий саданул лейтенанта рогатой мордой в спину, да так саданул, что Серега, пару раз перевернувшись, упал в миллиметрах от колючки. После таких кульбитов лейтенант, не понимая, что происходит, бросился бежать в лес. Фуражки на голове не было, плащ разодран, под левым глазом с каждой минутой он чувствовал неприятную тяжесть. Василию лейтенанта явно было мало, и он бросился бодать поварят.

Так они и выскочили к полковому футбольному полю: лейтенант, за ним бойцы и чуть погодя козел. На рогах победителя красовалась летехина фуражка.

Праздно гуляющий в этот выходной на стадионе люд был ошарашен зрелищем. Свист, гогот, улюлюканье… Потешались все. Не смешно было только Сереге, он зализывал в канцелярии раны, и поварятам, подзатыльники которым во взводе не дал разве что самый ленивый. А Василий, уже без фуражки, сам пришел в загон и с аппетитом поедал свой скромный ужин.

В истории этой на следующий день разобрались, все, кому положено, получили по заслугам, кому гауптвахту, кому наряд вне очереди, кому просто взбучку. И Сергей получил… получил ненадеванную фуражку от командира: «Молодец, не сдался, носи, лейтенант!»

Со временем окреп лейтенант, заматерел, хвалить его начальство стало, невесту нашел, так что все у него в порядке, только нет-нет да и подколет кто-нибудь: «Ну как там было, на Перевале?» Улыбнется Строков, отходчивый он, зла не помнит, погонял козел малость, ну и что, со всяким могло такое произойти. А в засаду он больше не ходок, понял офицер, что не ловить у дырок в заборе солдат надо, а заниматься ими.

 

Шуметь надо умеючи

Вагон слегка качнулся. Поехали. Отдых начался.

Старший лейтенант Дмитрий Морозов впервые в своей молодой жизни по путевке ехал в санаторий. В санаторий ракетных войск с замечательным названием «Фрунзенское».

Не планировал, но все же ехал. А дело было так. Вызывает его шеф:

– У тебя по плану отпуск когда?

– Вот-вот, в апреле хотел домой съездить. Вы же помните, на прошлой неделе мы на эту тему говорили.

– Помню, потому и спрашиваю. Когда, с какого числа?

– С пятницы вроде.

– Ладно. Так, говоришь, домой хотел? К маме-папе съездить? Хорошее дело. Одобряю. Но есть вариант получше. В санаторий поедешь. Наш санаторий, в Крыму. Там, поди, уже и купаются. Красота! Путевка пришла на Тарасова, а он, сам знаешь, в госпиталь попал, так что собирайся.

– Нет, нет! Дома ждут, уже знают, когда приеду.

– Разговорчики! Работа у тебя нервная. Похудел вон как. Хоть отъешься на санаторных харчах. И не сопротивляйся. Может, заодно и невесту там найдешь. В Крыму знаешь какие девчата, залюбуешься. Значит, так. Путевка с четырнадцатого числа, у тебя есть еще четыре дня на оформление. Бегом к начмеду, с ним все порешайте. Да не забудь, когда приедешь, меня поблагодарить. Эх, молодежь! Кто бы меня сейчас вот так вот по-дружески путевкой, да хоть бы на недельку… Ничего-то вы не понимаете. Молодежь! Давай вперед.

Замполит полка отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен, все вопросы сняты.

Дмитрий молча вышел из кабинета.

Ну что же, партия сказала: «Надо». Комсомол ответил: «Есть!»

Дима вот уже второй год возглавляет полковой комсомол. После училища немного побыл в батарее, ну а потом в секретари выдвинули. Согласился и не жалеет.

Нравилась ему эта работа. Всегда с людьми, всегда на виду. Он любил интересную жизнь, любил быть в центре событий, это еще со школы. Концерты, КВН, конкурсы различные, субботники, спортивные состязания – все это для него было праздником. Умел он все это организовывать, и получалось, надо сказать.

Дмитрий уже успел понять, что этот его труд видят и ценят в полку, и комсомольцы, да и старшие товарищи. А следовательно, его труд полезен. И отец так учил: видишь, чувствуешь пользу от своих дел, значит, ты на правильном пути.

Итак, все полковые заботы позади, и он в пути. Скорый бежит к Симферополю.

Через сутки он был на месте.

После слякотной Прибалтики, где проходила его служба, Крым показался настоящим раем, особенно сам санаторий. Чистота, дорожки ухожены, все в нежной весенней зелени. Яркое солнце. Легко, уже почти по-летнему одетые люди. А главное, он давно не видел такого количества улыбок и счастливых лиц. Наверное, это действительно райский уголок. Повезло, если так.

Разместили его, наверное, как и положено молодым, на первом этаже. Причем строгая сестра в корпусе сразу предупредила:

– Будешь по ночам через балкон шастать, выпишем, да еще и в часть напишем.

Почему так строго? Двери есть, почему я должен через балкон шастать? Этого Дима пока не понял. Однако не понял пока. Молодой еще. Поймет, придет время.

Первый день показался каким-то сумбурным, скомканным. Территория санатория огромная, корпуса разбросаны, не сразу и разберешься, где лечебный, а где спальные корпуса, где столовая. Однако к вечеру он уже довольно сносно ориентировался, успел даже пройтись по берегу моря. Вода еще холодная, но сосед по комнате рассказывал, что кое-кто уже и купается по утрам.

На ужине Дима встретил своего сокурсника, Лешку Платова. Это надо же, молодежи здесь раз-два и обчелся, а тут два сокурсника встретились. Повезло.

Леша отдыхал уже вторую неделю и, конечно, чувствовал себя уже бывалым человеком. Он также не был женат. Друзья поняли, что отныне их отдых может получиться замечательным. Не виделись товарищи по училищу почти три года. Естественно, было о чем поговорить. Вспомнили всех своих сокурсников, поговорили о службе. Леша служит неподалеку, в соседней дивизии. Карьера его складывается замечательно. В двадцать шесть лет он уже комбат. Батарея отличная. Все нормально. Но допекает командование полка нещадно. Не женат. Такая ответственная должность – и не женат. Непорядок.

– Какие наши годы, женимся. Невест только подобрать надо.

– Так вон их здесь сколько, – рассмеялся Дима, – только предложи, мгновенно в загс потащат.

С этого дня друзья старались быть вместе.

Побегают поутру на зарядке, дальше по процедурам и врачам, это тоже нужно, особенно в первые дни. Столько назначили врачи процедур, что сам себе больным уж точно кажешься. Но это сначала.

Обед, опять вместе.

Передохнули и в четыре часа на волейбол. В училище они вместе за курс играли, причем неплохо, оба разрядники. А во Фрунзенском волейбол почитали буквально все. Площадки классные, сетки и мячи импортные, да и игроки здесь неплохие. На первую сетку не так просто попасть. Это уж через пару дней, увидев их игру, кто-то из постоянных капитанов команд пригласил их поиграть. Получилось. И с той поры до изнеможения они рубились на первой площадке. Были у них уже свои болельщики, даже болельщицы, из числа местных девушек. Молодые все же.

Вечером на танцы. Иногда перед походом на площадку выпьют бутылочку сухого вина – и в зал. Музыка, девушки, солидных пар много, ансамбль играет вживую. Цветомузыка, тогда она только начала входить в моду.

Дружбы с девчонками не получалось, не то чтобы их не замечали, нет. К ним на дамский танец девушки мчались со всех сторон. Но не по душе, видимо, были эти подружки, тут уж ничего не поделать. Танцы танцами, а любовь – это совсем другое.

Одним словом, режим устоялся. Все дни заняты. Отдых продолжался.

Как-то наши друзья задумали покорить Медведь-гору, а может, и к Артеку прогуляться. Уточнили, как это делается, у бывалых любителей восхождений. Все им рассказали, даже маршрут нарисовали. Часиков шесть потребуется. Назначили день. Суббота, девятнадцатое апреля.

Семь часов утра. Надо вставать. Сегодня поход в горы. От предчувствия нового, необычного у Димы поднялось настроение, и он замурлыкал:

Вдруг в дверь тихонечко так, как бы крадучись, кто-то постучал.

Сестричка.

И, будто боясь разбудить, полушепотом говорит:

– Вы знаете, сегодня субботник, ленинский, коммунистический. Надо выходить. Метла и лопаты на улице. Выйдите, пожалуйста, хорошо?

От этих слов его сосед только натянул одеяло повыше на голову и повернулся к стенке.

– Спать не дают, понимаешь.

Сестричка, чуть не плача:

– Ну что мне делать, даже в комнаты не пускают. А скоро замполит санатория обходить корпуса будет, попадет мне.

Надо выручать девчонку, пропадет. И масштабные дела так не делаются. Надо помочь.

– Сейчас, только добреюсь. Я вам помогу. Момент.

Через пару минут Дмитрий выскочил в коридор. Вспомнив зычного училищного старшину, во все свои очень даже, по мнению врачей, здоровые легкие старлей закричал:

– Подъем, товарищи! Подъем! Впереди вас ждет коммунистический субботник. Все к лопатам. Почти все разобрали, не всем достанется. Подъем!

И громко, как в школе учили, начал декламировать стихи Владимира Маяковского:

– Выходите, первому приз обещан. Вкусный и красивый. Выходите.

Начали появляться первые обитатели этажа. Кто с недовольным лицом, кто с явным интересом: что это за чудик, чего он раскричался тут? Однако люди пошли, а это главное.

Воспрянув, почувствовав себя в роли главного организатора субботника, Дима уже и позабыл о предстоящем походе.

Заскочил на второй, третий этаж корпуса. Здесь дело также пошло. Народ потянулся на выход. Здорово, двадцать минут – и корпус пустой.

Сестричка с восторгом и восхищением смотрит на него.

– Если бы не вы, я не знаю, что бы я делала. Спасибо вам огромное. Вы ведь тоже выйдете работать?

– Конечно, а как же.

И тут Дима вспомнил о походе. Лешка уже десять минут ждет. Как он мог забыть?

Не заскочив даже за приготовленным в поход пакетиком с едой, он выскочил на улицу. Народ копошился вовсю, ни лопат, ни метел уже не было.

И такая гордость у комсомольца в душе загорелась. Это он, он все сделал!

– Молодцы, товарищи! Да здравствует коммунистический субботник! Ура!

В этот момент очень кстати из уличного репродуктора на столбе у корпуса раздались бравурные звуки марша. Дело сделано. Работа пошла.

Дима бочком, бочком – и бегом к корпусу, где проживал Алексей. Там тоже народ под музыку потихоньку разбирал метлы и мешки для мусора.

– Ну где тебя черти носили? Время уже. Надо выходить.

Друзья быстро пошли в сторону гор.

Для описания удовольствия, полученного при восхождении, потребуется не один десяток страниц. Не станем все рассказывать. Отметим лишь – было очень здорово. Коллеги получили прекрасный заряд бодрости, хоть и устали физически, но красота этих мест, близость к небу просто покорили ребят. Блеск и восторг!

Вернулись они к четырем часам. Голодные, но довольные. Перекусили оставленными Димой в номере бутербродами. Договорились встретиться после отдыха на волейбольной площадке.

Дима помылся, переоделся и прилег на кровать. Только закрыл глаза, из динамика раздалась тихая мелодия. Это означало, что тихий час окончен. Сейчас будут местные новости. Их Дима слушал всегда, поскольку рассказывали о фильмах, экскурсиях, о вечерах отдыха, концертах и еще давали кучу важной и нужной отдыхающим информации.

Разговор начинался, как правило, с главных новостей. А главным, конечно, был субботник. Диктор, рассказав об истории субботников, перешел к местным новостям. Естественно, говорилось о субботнике.

И тут Дима слышит свою фамилию: «Активно, творчески работал на субботнике старший лейтенант Дмитрий Морозов. Он не только сам личным примером показал, как надо работать, но и помогал отстающим. Закончив трудиться позже других, именно он высказал инициативу отдать следующий день отдыха приведению в порядок территории санатория. Командование поддержало инициативного офицера, субботник будет продолжен двадцать шестого апреля. По решению руководства санатория в часть Морозову будет направлено благодарственное письмо. Спасибо инициативному офицеру».

Все остальное было уже не важно. Он выключил радиоприемник. Как же так? Не было такого! Не было. Он же в это время Медведь-гору приступом брал. Как же так? Ну, дают! Вот это да! Теперь побьют его отдыхающие, точно побьют. Сам не отдыхаешь и другим не даешь.

Дима приуныл.

В номер постучались. Вошел замполит санатория.

– Вечер добрый. Дмитрий?

– Да, я.

– Спасибо вам за труд, добросовестно поработали. Чувствуется, со стержнем офицер. Далеко пойдете. Правильно. Спасибо вам. Завтра в киноконцертном зале выступает известный московский ансамбль. Так вот. Командование санатория награждает вас билетом на этот концерт. Не пожалеете. Еще раз спасибо. Всего вам доброго.

На ужин Дима решил не ходить. Ему казалось, что все будут смотреть и тыкать в него пальцами, стыдить за эту явную показуху.

В восемь в номер забежал Алексей.

– Димон, ну ты даешь. И по горам полазил, и на субботнике поработал, да так, что весь санаторий только о тебе и говорит. Как это ты так успел?

Конечно, это была шутка, и не более. Но Дима разозлился всерьез. Накричал на друга. Хлопнул дверью – и в койку. Пошли вы все…

Прошла неделя. С товарищем, конечно, помирились. Страх быть узнанным прошел. История помаленьку позабылась. Наступила суббота.

Уже без шума Дима рано утром в числе первых вышел из корпуса, взял самую большую лопату, получил задачу и целый день копошился на клумбах, в саду, на участке, закрепленном за корпусом. Оторвался от работы только к ужину, когда уже никого рядом не было.

На ужине спросил у друга:

– Ну, опять обо мне говорили, наверно?

– Да кому ты нужен, жуй, да на танцы пойдем.

Вот тебе и раз! Не работал – хвалили. Потрудился на славу – ни слова доброго в твой адрес. Все как в комсомоле, много шуму, да толку мало. Это сравнение даже порадовало Дмитрия. Он даже новую формулу для себя нашел: «Шуметь надо умеючи».

Много раз в последующей своей жизни он вспоминал те субботники, вспоминал и сравнивал их с реальной жизнью.

Сколько болтунов и крикунов рядом. Порой тот, кто глоткой и хитростью берет, – на коне. Тихони трудятся себе и трудятся. Их не видят, их не замечают. Но на них вся жизнь держится. Именно на них, на этих скромных трудягах.

 

Так, кто у нас здесь художник?

Сегодня приняли военную присягу, и с этого дня мы не просто Ивановы и Петровы, не просто Петьки или Васьки и прочее, мы слушатели высшего командно-инженерного краснознаменного училища, будущие офицеры. Как гордо и значимо звучит. Слушатель Валько. Звучит? Конечно! А полковник Валько? Еще лучше. Но до этого еще жить да служить. Впереди долгие пять лет учебы. Все еще впереди. А пока…

– Курс, равняйсь! Смирно!

Это строит курс наш Пиманенок. Старший лейтенант, курсовой офицер.

– Товарищи, сегодня отдыхаем, у нас всех сегодня праздник. Праздничный обед, стадион, конкурсы, кино и так далее, а завтра продолжим занятия и готовимся к переезду на основную базу. Понятно? Кстати, а художники у нас есть? Ну, кто там рисует или что? Поживей, поживей. Надо три человека. Можно одного художника и двух его помощников. Смелее!

Сзади слышу: «Толя, давай! Ты же рисуешь немного, давай выходи, и мы с Валей к тебе подтянемся».

Кто это? А, Санька Шапошник. Ему хорошо, рижанин. Ему любое предложение пораньше в Ригу смотаться пойдет. Все к дому поближе. А что, если на самом деле выйти да напроситься поработать? По-быстрому сделаем, что там нарисовать надо, и гуляй не хочу. А? Заманчиво?

Но в голове Анатолия почему-то мгновенно всплыли исторические аналогии. Остап Бендер на пароходе и его «мальчик» Киса Воробьянинов рисуют рекламу. Нет, опасно. А вдруг что-то серьезное надо рисовать, не смогу. Стыдно будет.

– Толя, выходи, выходи скорее, пока кто-нибудь не напросился. Давай вперед.

И Саня вместе со своим товарищем Валей Васильевым ринулись решать вопрос сами.

– Товарищ старший лейтенант! Валько, Анатолий Валько рисует отлично, вы бы посмотрели его работы. Шедевры!

И они с приятелем вытолкали Толю из строя. Что делать. Ладно, была не была.

– Я рисую немного. Так, для себя.

Старший лейтенант улыбнулся.

– А теперь для всего курса рисовать будешь. Молодец. И вы двое ко мне.

Это он Шапошнику и Васильеву. Ну, авантюристы, а вдруг что-то действительно серьезное. Точно догонять будут, как Бендера. Да еще шахматной доской, если догонят, побьют. Почему эти аналогии из «Двенадцати стульев» пришли на ум, Толя не понимал, но чувствовал – все это даром не пройдет. Что-то должно произойти. Однако отступать уже нельзя, слово сказано. Через некоторое время, забрав в лагере свои немудреные пожитки, друзья переехали в город, в корпус, где им предстояло жить ближайшие пять лет. Во всяком случае, тогда они в этом были убеждены твердо.

На третьем этаже здания в кладовой курсовой офицер поставил задачу.

– Видите два ведра? Так вот. В ведрах серая краска, но в этом слишком темная, а в этом – слишком светлая. Если их смешать, получится то, что надо.

При этом он быстро слил краски в одно ведро. Вы, наверно, думаете, старлей будет ставить задачу нарисовать портреты командования училища или еще что-то сложное? Да нет.

Пиманенок продолжил:

– И вот этой краской надо покрасить тумбочки и табуретки. Срок вам – сутки.

Бог ты мой! Да ее там видимо-невидимо, мебели этой. Друзья приуныли. Однако, как говорит пословица, глаза боятся, а руки делают. Подсчитали число этих замечательных, добротно исполненных изделий. Сто сорок табуреток и тумбочек штук семьдесят. В общем, не так уж и много. Стали размышлять, как сделать работу быстрее, чтобы и по городу побродить время осталось. Делили, умножали, складывали, прибавляли, все же инженеры будущие как-никак. Ну, все. Вроде бы определились, как начать. А начало – это всегда главное. Краска готова. Первый мазок сделал сам главный художник. Мазнул, отошел в сторонку, посмотрел и так и сяк.

– Нормально все будет. Давайте, пацаны, за работу, да быстрее.

Художники приступили к творчеству. Час, два, три. Все идет пока отлично. Груда некрашеной мебели медленно, но уменьшается. Все идет по плану. Через пару часов Саня Шапошник говорит: «Может, без ужина закончим, передохнем и в город? А?» Конечно, рижанину уже домой хочется. Однако идея друзьям показалась вполне реальной. И тут Толя вспомнил. Нет, не Бендера. Вспомнил Павку Корчагина. Тому тоже не было легко.

За дело!

Это самое дело спорилось, работа кипела. К трем часам ночи все практически было завершено. Усталость, голод, да и запах краски свое дело сделали быстрее, нежели молодые художники. Наши друзья, уже совсем осовев от трудов своих праведных, просто упали на матрацы, даже кровати не застилали. Устали очень. У Толи еще хватило сил, как у главного мастера, глянуть на плоды своего труда. Все вроде в порядке. Красиво в ряд стоят новенькие табуретки и тумбочки. Слава богу, завтра отдохнем.

На одной из тумбочек, что первой под покраску пошла, вроде как волдыри какие появились. Он кисточкой прошелся пару раз по вздувшимся местам. Да нет, показалось. Все в норме. Ну и хорошо. Спать, спать и только спать. Упал на матрац – и все, спит сном праведным и заслуженным наш Рембрандт.

Летнее утро быстро наступает. Не прошло и четырех часов, курсовой пришел принимать работу. Как там наши мастера потрудились?

– Ааааа! Где этот художник!!! Что вы сделали?!! Пи-пи-пи-пи-пи-пи…

Все это Анатолий слышит сквозь сон, но понять не может, его это касается иль нет.

– Валько! Подьем! Что вы здесь натворили?! Ты посмотри на табуретки!

С трудом продрав глаза, Толя поднялся и подошел к выкрашенной ими мебели. Мать честная! Все в волдырях. Краска в некоторых местах в лохмотья превратилась. Это надо же! Как это получилось?

– Проснулся наконец! Что вы тут делали, какой гадостью табуретки мазали? А?

Инженерная мысль будущего специалиста стала быстро работать. Она проснулась раньше новоиспеченного слушателя. Стоп. Надо посмотреть ведра. Пока Пиманенок на чем свет стоит костерил горе-изобразителей, Толя успел сбегать в кладовую.

Эврика! Так и есть!

На одном ведре краски написано, что она масляная, на другом – нитро. Так они же несовместимы. Вот это да, как мы раньше не дошли до этого?

А Пиманенок с вдохновением продолжал ругаться:

– Как вы могли? Вам доверить ничего нельзя. Бездельники! Ну я вам уж покажу!

– Товарищ старший лейтенант, краска свернулась, нельзя было ее перемешивать.

– А вы почему ее перемешали?

– Так это вы сделали!

– А вы чем думали? Да я вас…

Однако дело уже сделано, и до приезда курса оставался один день. Могут быть проблемы. Это понял и Пиманенок. И если на молодых можно покричать, да и только, то уж ему, курсовому, за неподготовленность мебели к приему курса уж точно несдобровать, старлей это понимал.

– Валько. У вас четыре часа. Хоть языком, хоть чем, но мерзость эту снимите. Я пошел за краской. Что непонятно?

– Все понятно, товарищ старший лейтенант.

Голодные, невыспавшиеся, с шальной головой после краски, с упавшим ниже плинтуса настроением, наши герои вновь ринулись в бой. Теперь уже с ножами и тряпками. К ночи мебель стояла как новая. Санька даже предложил ее ошкурить и…

– Как у меня на даче будет. Под старину, шик просто!

Пиманенка, однако, эта идея не вдохновила.

– Я сказал «люминь»!

По-военному это значит: «Как я сказал, так и должно быть».

Новую краску, доставленную старшим лейтенантом, товарищи по несчастью изучали исключительно тщательно. Прочитали все, что на этикетке написано, даже цифры ГОСТа.

Перед уходом Пиманенок напутствовал:

– Значит, так. Работать так, как никогда и никак! Ясно? И попробуйте мне…

Пробовать никто больше не хотел, тем более что Шкаф, это было ласковое имя Пиманенка за глаза, мог и подзатыльник дать. Любя, так сказать. А рука у мастера спорта по многоборью ох какая тяжелая.

К пяти часам утра мебель была выкрашена. А у художников, стоящих с воспаленными красными глазами рядом со своими шедеврами, желания сузились до мизера: есть и спать. О Риге больше никто из них не думал.

Так и это еще не все. Вы думаете, они хотя бы выспались? Конечно, нет. К восьми утра подвезли матрацы, подушки и еще какую-то там мелочь. Лифтов в здании, естественно, не было. И вот цепочкой, друг за другом, чертыхаясь и ругая себя за инициативу по поездке в город, наши друзья потащили привезенное на третий этаж.

К приезду курса все было готово. Но готовы были и мученики Валько, Шапошник, Васильев. Спали без задних, как говорят, ног. А у кроватей лично дежурил сам Пиманенок.

– Тише! Я вам уж! Спят хлопцы, потрудились вон как. Тише, говорю! Таким искусством, – он с любовью посмотрел на добротно выкрашенные тумбочки, – наслаждаться нужно. Тише!

Наши друзья тихо себе посапывали, снов никаких не видели, все было серым, как те тумбочки. И это свое первое творчество они запомнили на всю жизнь. Спустя пятьдесят лет со смехом вспоминают каждую мелочь своего высокохудожественного труда.

Хотя нет, не все. Валентина уже нет, царствие ему небесное.

 

Новый год

Приближался Новый год, это был первый большой праздник, который мы, слушатели военного училища, праздновали вне семьи. Позади четыре месяца напряженной учебы, впереди сессия и каникулы. Но до каникул надо еще дожить, а пока готовимся к Новому году.

Повезло, конечно, не всем, наряд, патруль и караул выбили некоторых из праздничной суеты, однако большинство готовились к празднику, и готовились обстоятельно. Надо было отослать праздничные открытки, письма и телеграммы домой. Стоило поскорее определиться, где, собственно, справлять Новый год. У женатиков и слушателей из местных не было альтернатив – только домой, а остальные договаривались между собой, где праздновать, или на квартире, или в казарме, одним словом, выбор был. Правда, выбор выбором, а было еще и решение курсового начальства, тут уж не поспоришь, только примерное поведение давало шанс праздновать вне училищных стен. Народ, естественно, старался, и внешний вид, и скорость, с которой парни мчались в строй по команде старшины, и прочие мелочи, которые в обычной жизни порой игнорировались, – все это говорило о приближающемся празднике. Командиры не могли нарадоваться, глядя на эту исполнительность.

– Вот всегда бы так, – рассуждал начальник курса, – ведь знают, стервецы, увольнение впереди. Стараются. Ну, посмотрим, посмотрим…

У Сереги Смирнова на праздники родители уехали за границу. Сергей жил рядом с вокзалом, от училища это рукой подать. Компания его товарищей вырисовалась еще в первые дни учебы, здесь были и рижане, и не только, всего в его, так сказать, ближний круг входило человек восемь. Серега предложил отметить Новый год у него. После прикидок, обсуждений и прочего вырисовалось желающих гостить у Сергея семь пар, четырнадцать человек. Сомнения вызывала только кандидатура Женьки Цветкова, нет, он-то сам будет, это точно, однако девчонки у него не было, а найти ему пару за несколько дней было довольно проблематично.

Ладно, поживем – увидим. Хотя четырнадцать минус один – это тринадцать, а тринадцать – это не очень веселая цифра.

Готовились к празднику все, парни договаривались, по сколько денежек с носа, кто и когда купит шампанское и что-либо покрепче. Девушки так же были настроены, половина из них были знакомы друг с другом, с другими созвонились. Салаты, мясо, овощи и фрукты – все это легло на хрупкие девичьи плечи.

31 декабря в восемь часов вечера у Сереги дома накрывали стол. Ребята и девчата прибыли все, потерь не было. Как и предполагалось, Цветков был один, а потому ему было доверено вскрывать шампанское, водку и другие напитки, резать хлеб, колбасу и так далее. Женька хоть и чувствовал себя не очень уютно в одиночестве, но держался молодцом.

В одиннадцать вечера проводили старый год, потанцевали, парочки успели пообщаться по уголкам огромной Серегиной квартиры. На улице побывали, даже в снежки смогли поиграть. Сергей был по натуре большой выдумщик, и здесь он вовсю старался. Фантики, конкурсы, различные игры развлекали молодых людей. Обстановка была прекрасной.

Тосковал только Женька. Он слонялся по квартире, пугал разгулявшуюся молодежь и периодически прикладывался к рюмке. Часам к двум ночи Женька отрубился в бабушкином кресле, кресло было уютное, глубокое и мягкое. Он еще пару раз приходил в себя. Поднимало его чувство несказанного горя: вот они все парами, а он один, и он был в большой обиде на себя и на весь мир. Женька походил к столу, вновь нагружался спиртным и уходил к ставшему ему родным креслу. Часов в шесть утра, когда все разошлись и отдыхали от бурных празднеств, Женька спиртного не обнаружил, все было выпито, а сердце рвалось от тоски и требовало еще чуть-чуть. Он еще в два круга изучил дно многочисленных бутылок, поискал в холодильнике, на полках в кухне и в прочих возможных местах. Нет спиртного, и все тут. И вдруг рядом с бабулькиным креслом он увидел бутылку с шампанским, грамм двести там булькало. Удобно усевшись в кресло, он прямо из горлышка выпил содержимое. Пошло хорошо. Правда, его несколько смутил запах из порожней бутылки. Пахло маслом.

Через час Сергей растолкал сокурсников, пора было приводить себя в порядок и мчаться на построение. Опоздать – это значит кроме ругани начальства получить еще и запрет на очередное увольнение, а этого ни он, ни его друзья не желали. Парни просыпались быстро и весело, все же молодость свое берет, даже после приличных возлияний. Девчата, те, что не уехали ночью домой, занимались посудой. Сергей трижды сбегал к мусорке, квартиру надо было привести в порядок.

Надо было уходить. А Женька где? Вот он, родной, в обнимку с пустой бутылкой на бабушкином кресле почивает.

– Жека, вставай, уходить надо, на построение опоздаем.

Женька продрал глаза, взгляд был мутным, лицо бледное, и к тому же от него сильно разило машинным маслом. Сергей подошел к другу поближе.

– Елки-палки, да ты, видать, все бабкино машинное масло вылакал. Ну, паршивец, меня бабушка с потрохами съест.

Женька вскочил на ноги и бросился в ванную. Кое-как он пришел в себя. Ребята быстрым шагом пошли к казарме. На построение они не опоздали, но курсовой офицер обнюхал всех до единого.

– Да, добры молодцы, видать, хорошо отдохнули. От всех как от пивной бочки разит. Вы что, до утра пили? А почему не закусывали? Один Цветков как человек. От всех спиртным, а от него машинным маслом разит. Цветков, ты что, масло пил? Ладно, шутка. Ты что такой зеленый, а?

– Товарищ капитан, брат ночью позвонил, машина обломалась, пришлось всю ночь на морозе ремонтироваться. Но машину сделали.

– Ну вот, хоть один среди вас молодец. В новогоднюю ночь не пьянствовал, а трудился. Иди, Цветков, отдыхай, а с вами, дорогие мои, я еще поговорю…

Парни давились от смеха. Женьке не до смеха было, он боялся, что его вырвет вот прямо здесь, перед строем. И когда капитан разрешил удалиться, он помчался в туалет. В этот день туалет и рукомойники были его самыми родными и в полном смысле насиженными и выстраданными местами. А вечером он с диагнозом «пищевое отравление» был госпитализирован. История эта была предана огласке. Не смеялся только ленивый. И курсовое начальство узнало, но молчали наши офицеры, жалко паренька.

Могучий Женькин организм вместе с ежедневной кучей таблеток победил болезнь. Через неделю, как раз к сессии, Женька вернулся.

Кстати, пропажи масла бабушка Сергея не обнаружила, на швейной машинке шила она уже, к счастью, редко.

 

Обида

К этому дню рождения Паша готовился по-особому. Прежде всего, это был его юбилей, двадцать пять лет. Как бы ты ни относился к этому возрасту, но четверть века бывает у человека один раз в жизни. Впрочем, как и любое другое значимое событие. Однако Павел именно так оценивал эту дату – четверть века жизни.

День этот совпал еще с одним очень важным торжеством. Год назад родилась их семья. Первый год совместной жизни. Тоже замечательно, тоже следует отметить.

И, наконец, смело можно было праздновать новоселье. Ровно месяц назад ему были вручены ключи от квартиры. Ремонт сделан, с тестем старались, особенно тесть, руки у него мастеровые. И вот пять дней как они с молодой женой живут в уютном однокомнатном гнездышке.

Конечно, если по уму, то все эти события, очень самостоятельные по значимости, объединять было бы нежелательно. Но следовало учесть, что лейтенант Павел Михайлов – человек служивый, весьма занятой по службе. Друзьями он еще не обзавелся. Все служба да служба. Семейных друзей у них с женой также еще не было. Так что гости если были бы приглашены, то малым числом.

Отмечать надо, спору нет, но вот по вопросу, где праздновать и кого пригласить, мнения разошлись. Тесть и теща считали, наверно, по-своему они были правы, что праздновать нужно у них дома.

– Места у нас много, соседей позовем, товарищей Василия Филипповича по работе, тетю Розу, Ольгу Андреевну, бабу Люсю. Стол накроем лучше, чем на свадьбу. Будете довольны.

Тесть поддержал это предложение. Жена предложила по-скромному в ресторан сходить, пригласить подружек своих, однокурсницу по институту Свету.

– А ты, Паша, своих ребят позовешь. Сашку и Юру.

Ну что же – есть мнение, можно и его рассмотреть. Однако Павел все больше был настроен пригласить своих старших товарищей по службе. Резон в этом, в общем-то, был. Окончив два года назад инженерное училище и приехав в этот приятный во всех отношениях городок, он и не мечтал о быстром карьерном росте. Все до осени прошлого года развивалось, как он и настраивался. Боевое дежурство, техника, учебные занятия, проверки, наряды, общественная работа – все это занимало практически большую часть его времени. Да еще эти утомительные переезды в полк и обратно. Все было однообразно и монотонно. Как шутили его коллеги по службе: «Лег, встал, с Новым годом, лег, встал, с Новым годом». Вот и вся служба.

И вдруг в конце прошлого года произошел резкий поворот в его карьере. Паша был избран секретарем комитета комсомола полка. Нельзя сказать, что новая работа его была легче, чем служба оператором в батарее. Нет, здесь также вопросов немало. Специфика у разного рода деятельности есть всегда. Но работа комсомольским вожаком ему была приятна и знакома. В училище он также секретарил, и нагрузки общественные его радовали, а не утруждали. В общем, он гордился новой должностью, прямо-таки вгрызался в работу, тем более что поле ее было ох какое необъятное. Так что вполне резонно было пригласить на празднование этих своих достаточно значимых событий коллег по работе, старших товарищей, тех, с кем он работает сейчас, у кого учится и на кого равняется.

С этими доводами Паши согласилась жена, теща подулась-подулась, но спорить не стала.

– Только сразу, как гости уйдут, к нам, и без разговоров!

– Какой вопрос, конечно, будем, обязательно придем.

Итак, один вопрос решен. Приглашаем замполита полка, секретаря парткома, пропагандиста и начальника клуба. Палец загибаем. Где праздновать, тоже решили достаточно быстро. Не так велика зарплата лейтенанта, чтобы в ресторане отдыхать, это во-первых. Во-вторых, дома уютнее, тем более что и за это гнездышко предстоит чокнуться. Загибаем второй пальчик. Меню. Здесь перед авторитетом тещи Нины Ивановны устоять было просто невозможно, к тому же радовало то обстоятельство, что большую часть блюд рвалась готовить сама теща.

– Да мы только счастливы будем!

Есть третий пальчик. Итак, дело за малым. Четвертое. Назначаем дату, готовимся и празднуем. По дате и времени проведения мероприятия надо посоветоваться с начальством, и Павел пошел к замполиту полка.

– Виктор Иванович, позвольте пригласить вас на день рождения. Мы с женой будем рады видеть вас в следующую субботу, в шестнадцать часов.

Паша обстоятельно рассказал замполиту обо всех радостных событиях, его жизненных праздниках. Как и следовало ожидать, замполит весьма уважительно и с интересом отнесся к приглашению, поблагодарил, но ответа пока не дал.

– Надо с семьей согласовать.

– Конечно, конечно, я подожду.

Естественно, Виктор Иванович пообещал не задействовать в этот период на службе других предполагаемых Пашиных гостей.

Коллег по службе уговаривать не пришлось.

– Паша, мы готовы хоть сейчас поехать, приглашай, – с улыбкой сказал секретарь парткома Михаил Илларионович. Пропагандист полка Александр Иванович Коцюба согласно закивал, согласен был и Коля Харитоненко, начальник клуба.

Вся неделя прошла в приятных хлопотах. Теща постоянно корректировала меню. Добавились икра черная и красная, по случаю, соседи принесли. Из ресторана пообещали к субботе доставить заливного судака, очень аппетитное блюдо. Для салатов все уже было закуплено. Тесть где-то достал весьма дефицитную в те годы горилку с перцем, столичную водку и армянский коньяк. Жена до идеального состояния выдраила и так практически новую квартиру.

И вот настал он, час икс. К трем часам тридцати минутам все было готово. Паша последний раз осмотрел стол – все просто чудесно, стол как в лучших домах. Он с гордостью и благодарностью глянул на жену.

– Спасибо, дорогая, все здорово.

Ровно без четверти четыре птичкой запел звоночек.

– Кто бы это мог быть? Наши обещались точно прийти, может, это соседка?

В открытую дверь заглянул клубный начальник Колька Харитоненко.

– Вот они где притаились, гостей не ждут. А?

– Заходите, товарищи, заходите, рады вас видеть. А Виктор Иванович где?

На правах старшего Михаил Илларионович сообщил, что в последний момент замполиту пришлось остаться в полку, комиссия какая-то приехала, он просил извиниться и поручил ему поздравить юбиляра.

– Так что вот так. Служба, сам понимаешь, служба.

Пропагандист полка первым взял слово, правда, за столом еще никто не сидел. Коля мыл руки, а Илларионович выглянул на балкон.

– Дорогие товарищи! Позвольте от себя лично и от присутствующих здесь сослуживцев горячо и сердечно поздравить Павла, жену его прежде всего с годовщиной свадьбы. Горько, понимаете ли, горько! Горько!!!

Такого напора от пропагандиста Паша не ожидал. Не дождавшись от молодых поцелуя, Александр Иванович опрокинул стопку. Крякнул, закусил, налил вторую. Паша растерянно стоял в дверях, жена шуршала на кухне. Михаил Илларионович сел за стол, положил закуску в тарелку, налил в рюмку горилку и встал.

– Наливайте, наливайте, Танечка, и вы тоже давайте к столу.

– Ну что я скажу, Паша? Двадцать пять лет – хороший возраст! Эх, мне бы сбросить сейчас лет эдак двадцать, тоже молодым бы был. За тебя, дорогой мой, за тебя!

Заметно окосевший пропагандист налил очередную стопку, обнял начальника клуба.

– Коля, спой нашу, полковую.

Коля замахал руками.

– Стоп, стоп, погоди, рано еще петь. За жен не пили. За наш тыл, за наших верных подруг, за их здоровье, за детишек. Ура!

Третью выпили мгновенно. Паша пока еще не пил, он к такому развитию событий не был готов. Шла десятая минута торжества, а выпиты уже две поллитры. Ну и скорость! А скорость действительно росла.

– За родителей! За наших родителей, за твоих, Паша, тоже.

Хлоп, еще рюмочка опрокинута.

– За тех, кто на боевом дежурстве, на службе. За их здоровье!

Паша, расстроенный, молчал, только кивал и наблюдал, как коллеги рюмка за рюмкой поглощают спиртное. Он уже понял, что произошло, Коля шепнул:

– Старик, ты не обижайся, перед тем как к тебе зайти, мы в кафе заглянули, ну вот малость и расслабились.

Еще десять минут, и все было кончено. Спиртное выпито, закуска осталась почти нетронутой, икра разлетелась в момент. Да и пиво, с таким трудом добытое тещей в фирменном магазине и выставленное на всякий случай, также закончилось.

– Ну что, дорогие мои, – Михаил Илларионович встал, – примите наши пожелания счастливой семейной жизни, будьте здоровы.

– Коля, забирай Иваныча, что-то он мне не нравится, опьянел, наверное. Так, так, под мышки бери его, веди в коридор. Ну, мы пошли, пока, Паша.

В коридоре Николай взял принесенный с собой пакет.

– Слушай, мы тут по случаю подарок собрали, вот возьми, за столом забыли вручить, извини. Пока.

Времени на часах было двадцать минут пятого. Это все за полчаса? Вот это да! Паша развернул подарок. Это была стопка книг. Первой лежала книга Островского «Как закалялась сталь», далее «Остров сокровищ», Куприна «Поединок» и еще штуки три книги. На некоторых была потертость явно не магазинного происхождения. Он догадался посмотреть на семнадцатую страницу. Так и есть, штамп воинской части.

– Так это книги из вашей полковой библиотеки, – догадалась Татьяна. Резко развернулась и скрылась на кухне.

Настроение у юбиляра было испорчено напрочь. Жена на кухне плакала в полотенце. Предстоял еще неприятный разговор с тещей. Та тоже всплакнула. Тесть, его немногословный тесть по этому поводу целой тирадой разразился:

– Эх! Разучились мы людей уважать. Мне под Сталинградом двадцать пять стукнуло, так замполит роты в окоп приполз и подарил флягу для воды, моя прохудилась. Вот как было. А годовщина свадьбы? Да мы с матерью над кроваткой трехмесячной Танюшки всю ночь просидели, болела сильно. Вот те и праздник. Праздник был, когда выздоровела. Новоселье – так это целая песня. Помню, в Германии через полчаса после нашего приезда в новую квартиру все соседи пришли, кто кастрюлю, кто манку несли, спички, помню, и даже свечки подарили. И все от души, все нараспашку. Зажрались вы все тут, ей-богу, зажрались.

Через день, в понедельник, книги Паша вернул в библиотеку. Коллеги по работе принесли ему извинения за, как выразился секретарь парткома, не совсем корректное поведение на юбилее.

Все вроде бы наладилось…

Но вот обида, какой-то неприятный осадок в душе у Паши остался. Для себя он решил: со своими коллегами по работе никогда, ни при каких обстоятельствах за один стол не сядет, разве что за обеденный, в части. Решение это выполнить было непросто, все же жизнь заставляла иногда чокаться с ними, но рядом сидеть – ни-ни…

И еще. Этот неудавшийся юбилей многому научил Павла. Уважать надо людей. Обиды люди если и прощают, то не забывают. А это плохо.

 

Субботник

В той, прошлой, еще советской жизни было много замечательных мероприятий, к которым готовились, которые хорошо знали. Какие-то любили, какие-то нет, какие-то проводились на государственном уровне, какие-то были чисто домашними, что-то отмечать и проводить было принято только в коллективе, и так далее. Среди таких мероприятий были субботники и воскресники. Как раз к началу весны и к зиме поближе коммунистические субботники и воскресники и проводились. О них в свое время говорили – «ростки нового, коммунистического отношения к труду». Ты работаешь бесплатно, работаешь там, где Родине и партии надо, работаешь во благо всех.

Вот и наш училищный курс в апреле 1967-го, день уж не помню, готовился к субботнику. Рисовались плакаты, готовились лопаты и грабли, носилки и метлы. День «свободного труда» обещал быть плодотворным и ударным. Готовились и мы с другом Юркой. Накануне намекнули подружкам, что, мол, у нас особо важное учебное мероприятие и вряд ли мы в субботу, а то и в воскресенье сможем вместе погулять по Рижскому взморью. А вечерком мы с другом собирались поиграть в клубе в бильярд.

Но, как оказалось, тот субботний денек был не так уж скучен. Буквально перед построением нас с Юрой вызвал начальник курса, вручил увольнительные и, пожелав всяческих успехов в труде на особом объекте, направил на кафедру, где начальником был Юркин отец. Слегка озадаченные, мы, постучав, вошли в кабинет к Николаю Акимовичу.

– Что тоскуем, как настроение? Понятно, гулять захотелось. Ладно, помогу. Петр Иванович направил вас в мое распоряжение до завтрашнего вечера. Что, не нравится?

Я тут же среагировал:

– Нет, нет, что вы, товарищ полковник, мы рады такому доверию. Вы только скажите, что делать, мы мигом.

А в мыслях уже зреет, зреет планчик: чуток потрудимся, да и погулять время останется. А друг мой Юрик помалкивает себе, вроде он и ни при чем тут.

– Ну и отлично, Юра, давайте домой, там в нашем подвале порядок наведете и свободны. Да, старшему дома, да ты его знаешь, Василию Поликарповичу, подсобите немного – и гулять. Вперед, бойцы.

Вперед так вперед. Трамвайчик быстро нас доставил к Юркиному дому, и вот мы уже изучаем объект. Честно говоря, в мыслях я представлял себе подвал – сооружение эдак два на два, как у моих родителей. Но здесь размеры подвала, если так можно назвать большую просторную комнату в цокольном этаже дома, поражали воображение и несколько смущали. Дел тут было невпроворот.

Теперь до меня дошла причина молчания Юрика в папанином кабинете. Знал ведь дружок мой размеры своего подвальчика, знал. Но ничего, я оптимист по натуре, прорвемся.

Мы, сэкономив время на митинг, немедленно приступили к работе. Мусор влево, пустые бутылки в ящики и к двери. Вправо мелочь всякая, что может сгодиться для дома. Через час все было рассортировано, а это уже полдела. Передохнули, водички хлебнули и поволокли мусор во двор. А здесь… народу полон двор, все что-то таскают, вносят и выносят, метут, скребут, ну и так далее. Вроде некое броуновское движение, но, если присмотреться, система, в общем-то, здесь была. Руководил всем тот самый Василий Поликарпович, и спецом не надо быть, чтобы понять – именно он здесь распорядитель. Зычный голос, старая офицерская фуражка на голове, китель без погон нараспашку и сапоги, разумеется. Именно он и руководил здесь битвой за чистоту и коммунистический порядок в доме.

– Куда понесли, – это Поликарпыч нам с другом, – куда?! Вон контейнер, к нему и несите. Юрий, как закончите в подвале, ко мне сразу, ясно?

Что тут неясно, сговорились они все тут, решили за просто так на курсантских горбах навести во дворе чистоту. Я покосился на Юрчика, а тот молчит, как рыба об лед. Ну ладно, может, повезет, прорвемся.

Через тридцать минут мы, уже порядком подустав, сдавали пустые бутылки в пункте приема тары, благо хоть недалече он был. Деньги за тару как боевой трофей мы отложили на пиво. Бегом к дому. Опять в подвал, последние штрихи, и вот вроде все, есть еще время на отдых.

– Юр, а Юр, может, как-нибудь проскользнем мимо этого Поликарпыча, как ты думаешь, а?

– Да я бы не прочь, но батяня съест, сам понимаешь, ослушаться его нельзя.

– Да я понимаю, но и погулять охота. Давай знаешь что, если его наверху нет, смоемся сразу, вроде как искали его, искали, а его нет нигде.

– Давай, где наша не пропадала.

Наша пропала с ходу. Василий Поликарпович как дежурил у выхода. И так обрадовался, улыбается весь, доволен.

– Ну, голубки вы мои, где же вы так долго пропадали, я уж заждался.

Задумка не удалась. Пришлось нам в обнимку с тачкой и лопатами от первого подъезда и до четвертого грузить мусор и свозить его к контейнерной площадке, А куч этих было восемь, на каждую по три тачки, это значит двадцать четыре рейса по десятку минут на каждый, итого четыре часа ударного труда.

Но надежда, как известно, умирает последней. Было всего два часа дня, значит, к шести можно вполне справиться с задачей.

Итак, исходное – пустой желудок, четырнадцать рублей с полтиной за сданные бутылки в кармане, страстное желание прогуляться по тихим улочкам Риги и посидеть в кафешке. О девчонках мы уже и не помышляли, сил не оставалось. Но пивком размяться – это, так сказать, вполне было реально.

Второе дыхание открылось уже после третьего рейса, после двенадцатого мы решили передохнуть и пару минут перекурить.

– Сань, слышь, а Сань, что-то я не понял, кучто опять восемь, мы что же, не работали, а?

Действительно, восемь, даже нет, уже девять. Откуда же они берутся?

А Поликарпыч тут как тут:

– Ну что, братки, присели, давай, давай, вперед, пошевеливайтесь, может, время останется прогуляться.

– Дядя Вася, – заканючил Юрка, – ну смотри, сколько тут мусора, как мы его весь перенесем, тем более что кучи растут и растут.

– А я что, вам не говорил, мусорить не надо, иль ты думаешь, что все это из соседних домов пришло, а? Давайте шевелитесь, а то Акимычу пожалуюсь. Вперед, огольцы, вперед.

Услыхав отцово имя, Юрка, да и я с ним сорвались с места, все же Николая Акимовича мы уважали.

Где-то часам к девяти вечера мусор мы победили. Цена этой победы была правда, очень уж велика. Желудок сводило от голода, мышцы болели, на руках мозоли, одежда вся промокла от пота. Но до ближайшего кафе мы все же планировали добежать. И надо же, опять этот Поликарпыч, чтоб ему пусто было.

– Юра, осталось еще забор щетками подмарафетить, и гуляй не хочу.

Гулять мы уже действительно не то что не хотели, а просто не могли, и ослушаться грозного Поликарпыча было боязно. Одним словом, ровно к двадцати трем часам мы уже в изнеможении, с любовью и нежностью вспоминая свою родную кровать в казарме, пришли к Юрке домой. Мама его накормила нас фирменными домашними пельменями, и минут через десять мы уже спали мертвецким сном тружеников, достойно отработавших свою коммунистическую смену на субботнике. Сновидений не было.

Часов в восемь утра нас разбудил Николай Акимович.

– Что же так разоспались, вставайте, братцы-кролики, айда завтракать и на площадку, Василь Поликарпыч ждет, воскресник коммунистический начинается.

И хотя из всех наших потревоженных вчерашним трудом членов крутилась только голова, мы мгновенно сорвались с кроватей, не сговариваясь уверяя Акимыча и Юркину маму в том, что сейчас важнее сессии для нас ничего нет и что эта самая сессия уже не то что на носу, она просто из голов наших не вылезает. Как в старые добрые времена, я за сорок пять секунд, а Юрка так вообще секунд за тридцать влезли в бриджи, сапоги и куртку и мимо красиво и, видимо, вкусно накрытого стола рванули в дверь. Теперь было главное – не нарваться на Поликарпыча.

Уф… Пронесло.

Притормозили мы уже у трамвайной остановки.

– Юра, а Юр, мы что же, не заслужили по кружке пивка? Как ты думаешь?

Вопрос был очень интересным, правда, поставлен был несколько рановато, все же девяти утра еще нет, но пока туда, сюда и до моря на электричке часик в пути… А что, разумная идея, прекрасная альтернатива учебной аудитории, тем более что у нас на руках увольнительная, на дворе выходной день, а измученное непосильным коммунистическим трудом тело требует отдыха.

Следующей остановкой были прекрасные сосновые просторы Юрмалы.

Эх, хороша ты, жизнь, особенно когда тебе всего девятнадцать, ты молод, силен, здоров и счастлив.